Таинственные истории

Русские на Таймыре в начале XVII в.

Вопрос о том, кто первым обошел Северным морским путем материк Азия, долгое время почти не возбуждал сомнения: считалась, что это совершил в 1878/79 г. А. Э. Норденшельд на пароходах «Лена» и «Вега». Но уже давно известные сведения о походах русских вдоль северных берегов Азии заставляли предполагать, что в XVII и XVIII вв., еще до плавания Великой северной экспедиции, русские промышленники могли обойти Таймыр. Это предположение блестяще подтвердилось в 1940—1945 гг., когда на восточном берегу Таймыра, в заливе Симса, и на близлежащем острове Фаддея были найдены остатки экспедиции русских промышленников, прошедших сюда, несомненно, Северным морским путем около 1618—1619 гг.

В сентябре 1940 г. отряд Гидрографического управления Главсевморпути под руководством гидрографа А. С. Касьяненко и топографа Н. И. Линника во время работ у восточных берегов Таймыра обнаружил на острове Фаддея остатки стоянки русских мореходов начала XVII в. Отряд в том году дважды побывал на острове и собрал разнообразный археологический материал. В 1941 г. судно «Якут» также посетило остров Фаддея и члены экипажа — геодезист С. И. Нестеренко и каюр А. А. Широких — собрали некоторое количество старинных вещей.

В 1941 г. другое становище начала XVII в. было открыто несколько западнее, уже на материке, на берегу залива Симса. Здесь тоже обнаружили остатки зимовья. Двукратное посещение зимовки — сначала в апреле топографом Н. И. Линником и его спутниками, а затем в июне тем же Линником и гидрографом А. С. Касьяненко — дало большое количество старинных вещей.

Добытые отрядами в 1940 и 1941 гг. остатки разнообразных предметов начала XVII в. вызвали большой интерес в научных кругах, и поэтому в 1945 г. была послана специальная археологическая экспедиция под руководством А. П. Окладникова, которая побывала в обоих указанных пунктах. А. П. Окладников произвел настоящие раскопки на острове Фаддея и на берегу залива Симса, собрал весь доступный материал и сделал большое количество ценных наблюдений.

Обработку собранного материала произвел целый коллектив ученых; полученные результаты опубликованы в специальном сборнике в 1951 г.[14] Кроме того, начиная с 1943 г. появилось несколько статей разных авторов о результатах этих находок, в том числе была дважды издана книга А. П. Окладникова (1948 и 1957).

Наиболее полные и точные данные заключаются в сборнике 1951 г. и в двух упомянутых изданиях книги А. П. Окладникова. Выводы специалистов, изложенные в 29 статьях сборника, являются основным фактическим материалом изучения обеих стоянок. Но некоторые выводы о ходе экспедиции 1618—1619 гг., сделанные отдельными авторами, не кажутся нам убедительными. Поэтому мы считаем необходимым пересмотреть вновь всю проблему и изучить все материалы, чтобы заново решить некоторые вопросы, остающиеся еще во многом спорными и неясными.

Прежде всего отметим факты, установленные в сборнике 1951 г., которые кажутся нам достоверными.

1. Две группы русских промышленников пришли на морском судне из бассейна Енисея на восточное побережье Таймыра в 1618—1619 гг.

2. Обе группы имели с собой помимо личных вещей и необходимого для экспедиции оборудования еще значительный обменный фонд. Кроме того, у них было некоторое количество пушнины (песец и соболь).

3. Часть людей (не менее трех) осталась в заливе Симса; они построили здесь зимовье; все три зимовщика умерли от голода; питались они в основном песцами. В числе участников этой группы — одна женщина из народов северо-западной Сибири.

4. Вторая группа пришла на карбасе или коче на остров Фаддея, где выгрузила свое имущество для просушки на скалистой гривке вблизи побережья. Дальнейшая судьба этой группы неизвестна: возле гривки найдены остатки карбаса (длиной 5—6 м). Гривка впоследствии распалась на плиты, которые придавили имущество, а море отчасти замыло его галькой.

Опишем вкратце по материалам А. П. Окладникова и Б. О. Долгих ландшафты обоих пунктов, где произошла эта трагедия.

Острова Фаддея — это три островка к востоку от Таймыра, замыкающие с севера большой залив Фаддея на широте около 77° с. ш. Находки сделаны в северной части самого северного из них. Остров низкий, покрытый тундрой, растительность на нем сильно угнетена по сравнению с материком, так как на острове господствуют сильные ветры. Растения прижимаются к земле и незначительны по размерам.

Стоянка русских находится на плоском мысе в 5—10 м от моря, на высоте 5—6 м над водой.

А. П. Окладников видел на острове трех взрослых белых медведей и одну самку с медвежонком; их привлекла туша моржа, выброшенная морем. Судя по костям, сюда заходят песцы и северный олень. Много здесь птиц: чаек разных пород, куликов, гусей, гагар, гаг, сов, пуночек и др. Нередко к берегам подходят моржи и нерпы. На западе бухты поднимается над галькой довольно высокий береговой уступ.

Северный Таймыр и близлежащие острова.

Хотя остров производит на не привычного к Арктике человека пустынное и унылое впечатление, но для опытного полярника он, конечно, привлекателен, особенно летом, когда здесь много птиц и зверя и питание обеспечено, а плавника на берегу достаточно для топлива и для постройки зимовья. Особенно богат моржами один из малых островов Фаддея. Но русские, бывшие здесь, не воспользовались плавником для зимовья. Они даже не собрали свое имущество: разложив его для сушки, они исчезли, оставив все на берегу!

Залив Симса находится почти на той же широте, что и северный из островов Фаддея. Это узкий залив, вдающийся на 14 миль в материк на юго-запад. По описанию А. П. Окладникова, остатки избушки-зимовья находятся на восточной стороне залива, в 40—45 км к западу от бухты Зимовочной и мыса Фаддея. Здесь, в глубине залива, лежит просторная высохшая лагуна, покрытая низкой болотистой тундрой. На дне лагуны семь галечных валов; на крайнем из них, более крутом, и расположены остатки избушки. Вал старый, покрыт лишаями. Теперь высота вала над уровнем моря — 1—1,5 м; очевидно, он давно не заливался морем. Вдали видна плоская высота с крутым обрывом. Животный мир почти тот же, что и на острове Фаддея — белые медведи, северные олени, весной много белых куропаток, летом много всякой другой птицы.

В общем из двух стоянок залив Симса более приспособлен для зимнего жилья: здесь меньше ветра, летом есть ручеек с пресной водой, с материка приходят олени. Море может доставить и рыбу, и морского зверя, и даже птиц. Зимовка здесь, вероятно, не казалась путникам особенно страшной: это было обычное место стоянки в Арктике. Но при зимовке, конечно, прежде всего встал вопрос о продовольствии.

Мы не собираемся дать подробное описание археологических объектов, собранных на Таймыре: это превосходно сделано в сборнике 1951 г. и в указанной книге А. П. Окладникова. Основываясь на этом описании, мы можем перейти к решению ряда вопросов, которые возбуждают сомнения или ведут к новым выводам.

Общий план находок на о. Фаддея. По А. П. Окладникову (1951).

Прежде всего остается открытым вопрос о морских судах, на которых русские пришли на Таймыр. В заливе Симса остатков судов нет, на острове Фаддея найдены лишь остатки небольшого карбаса в 5—6 м длиной. Между тем все специалисты говорят о том, что для морского плавания из Енисея вокруг Таймыра необходимы кочи — суда до 16—17 м длиной. Маленький карбас остался вместе с имуществом на острове Фаддея; для морского плавания он не годится. М. Шедлинг («И. п., 1951») считает, что в обломках древесины видны остатки еще одной шлюпки; она, так же как и карбас, грузилась на палубу коча и для самостоятельного морского плавания не годилась. Где же кочи, на которых люди пришли в залив Симса? Раздавлены ли они льдами или погибли в бурю при обходе Таймыра? Или позже утонули в заливе Симса? Мы можем предполагать, что у острова Фаддея был один коч и здесь с него сгружено имущество. Погиб ли он позже? Или его совсем не было, а имущество привезено на карбасе? На все эти вопросы мы пока не находим ответа.

Некоторые предположения о числе кочей можно сделать на основании находки компасных часов и обломков компасов. Из них одни компасные часы найдены на острове Фаддея, а остальные — трое часов и два компаса — в заливе Симса. Все это — навигационные приборы, которые, несомненно, применялись на кочах, но не на малых шлюпках.

Можно ли отсюда заключить, что кочи исчезли на пути вокруг Таймыра, а навигационные инструменты были унесены спасшимися людьми? Компас, найденный на острове Фаддея, очевидно, запасной, так как коч не мог уйти без компаса; он вымок, и его оставили сушиться.

Вероятно, на каждом судне пользовались не более чем двумя инструментами — часами и компасом. В таком случае на остальные трое солнечных часов и два компаса приходится по крайней мере еще два коча — не меньше. А. П. Окладников предполагает, что был только один коч (1948, стр. 48). Но мне кажется, что кроме коча на острове должен быть еще один.

Итак, мы почти ничего не знаем о числе кочей. Можно только предполагать, что при переходе вокруг Таймыра они погибли, кроме того единственного, который дошел до залива Симса и острова Фаддея.

Карбас, найденный на острове Фаддея, вызвал странное заключение А. П. Окладникова: он решил, что карбас был раздавлен льдами, выдавлен на берег и затем разбит волнами (1948, 1957). Мой опыт полярника, долго плававшего вдоль арктического побережья, говорит о том, что, подойдя на шлюпке к берегу и становясь на ночевку, надо ее вытащить на пляж выше льдов. Даже если море спокойно — неизвестно, не отойдут ли льды ночью и не начнется ли волна. Поэтому только совершенно истощенные люди могут оставить небольшую шлюпку в воде. А шлюпка-карбас на острове Фаддея — всего 5—6 м длиной — вполне может быть вытащена несколькими мужчинами.

А. П. Окладников называет карбас (как определил это судно Шедлинг) общим термином «шлюпка» и предполагает, что она относится к типу карбаса, шитика или набойницы, не уточняя конкретный вид лодки. Она была подсобной на коче (1957, стр. 56).

По А. П. Окладникову, на остров Фаддея коч пришел после зимовки в заливе Симса, поздней весной или, вернее, летом (1948 и 1957). Мне кажется, судя по анализу вещей, что дележ имущества в заливе Симса произошел скорее всего осенью, после обхода Таймыра и гибели одного или двух кочей. Вряд ли раньше осени можно было попасть в залив Симса, а зимовка такого количества людей оставила бы более значительные следы.

После зимовки и гибели трех людей в заливе Симса уходящие на остров Фаддея должны были взять все ценные вещи — кольца, кресты и особенно деньги. Поэтому правильнее предположить, что люди, погибшие на острове Фаддея, разделили имущество в заливе Симса той же осенью, в год обхода Таймыра, и сейчас же ушли на восток, к острову Фаддея.

Правилен ли вывод, что имущество было разделено на совершенно сходные части при дележе между группами залива Симса и острова Фаддея? Изучение списков, приложенных к сборнику 1951 г., показывает, что дележ был произведен не совсем равномерно: залив Симса не получил ни огнестрельного оружия, ни луков со стрелами, ни запасов пороха и пуль, ни пулелеек: все это ушло на остров Фаддея. В заливе Симса найдены только одно копье и остатки одной пальмы́[15]. Не получил залив Симса и рыболовных принадлежностей. Обменный фонд также в более значительном количестве получил остров Фаддея (например, 9 котлов, кастрюль и тазов из 13). Только перстней и нательных крестов в заливе Симса больше.

Почему при дележе залив Симса совсем не получил оружия? Неужели эта партия не нуждалась в защите? Ведь на нее также могли напасть медведи, а у зимовщиков было только одно копье и одна пальма́! А поход в тундру, к которому они готовились, судя по заготовке нескольких нарт, — неужели он также должен был проходить без защиты от диких зверей и от людей?

Жители залива Симса съели до своей гибели много песцов. Их ловили, очевидно, ловушками (кулемками). Насторожки для этих кулемок были найдены в количестве 116 лишь на острове Фаддея, но в заливе Симса их нет: очевидно, они все находились в кулемках, расставленных на побережье и с ними вместе истлели за прошедшие 350 лет. Все рыболовные принадлежности — 47 поплавков, грузила, береста для грузил, обломок крючка — были найдены на острове Фаддея. Неужели жители залива Симса не надеялись на рыбную ловлю? Что касается денег, то исследователи склонны считать, что они были в основном артельные. Они разделены в отношении четырех (остров Фаддея) к трем (залив Симса), и И. Г. Спасский, изучавший деньги, даже сделал попытку определить соответственно и число людей.

А. П. Окладников (1951, 1957) сообщил, что на острове Фаддея найдена стопка монет, тесно сжатых: по-видимому, она была зашита в пояс. Удивительно, что владелец бросил свой денежный пояс сушиться и уехал вместе с остальными на коче. Не остался ли он на острове присматривать за вещами? Находка пояса с индивидуальной стопкой денег говорит о том, что они хотя бы частично были частновладельческими.

Предметы вооружения:

1 — ножны; 2, 7 — ножи с надписью на рукоятках; 3 — нож с костяной рукояткой; 4, 6, 8 — пулелейки; 5 — ножны от ножа с костяной рукояткой; 9 — металлический предмет; 10 — томар; 11 — щиток (предохранитель при стрельбе из лука); 12 — наконечник копья; 13—20 — железные наконечники стрел; 21 — деревянный наконечник стрелы (из сборника «И. п., 1951»).

Для определения числа людей нам могли бы помочь нательные кресты и перстни. В заливе Симса кроме крестов, взятых как обменный фонд, нашлось два более дорогих креста, и обломок одного нашли на острове Фаддея; в обменном фонде простых крестов в заливе Симса было шесть, а на острове Фаддея — три. Получается, что в заливе Симса два хороших креста были у мужчин, а женщина носила простой крест. На острове Фаддея хороших крестов не найдено, кроме одного: очевидно, все люди уехали и увезли кресты с собой. Перстней много — всего 32, но они так же мало помогают нам определить число людей; в заливе Симса хороших перстней и их обломков найдено три, а на острове Фаддея — два; более простых, обменного типа, найдено в первом месте 18, а во втором — 9. Неясно, были ли перстни лучшего качества также в обменном фонде, или они находились в личном владении.

Предметы украшения и культа

1—3 — серебряные перстни; 4—6 — медные кольца-перстни; 7 — фрагмент медного перстня; 8—11 — серебряные серьги; 12 — серебряное кольцо от серьги; 13—14 — детали серебряных серег; 15 — голубая бусина, оплетенная тонкой проволокой; 16—17 — стеклянные бусы; 18 — пластинка из кости; 19 — серебряная позолоченная бусина; 20—22 — голубые стеклянные бусы (одекуй); 23 — костяная бусина; 24, 28 — серебряные нательные кресты; 25 — серебряный позолоченный наперстный крест; 26, 27, 29 — медные нательные кресты (из сборника «И. п., 1951»).

Подсчет остатков песцов показывает, что трое людей в заливе съели всего 187 песцов. Шкурки их пошли, несомненно, в товарный фонд; хотя песцы в ту эпоху ценились невысоко, но все же их иногда сдавали в ясак. Шкурка песца стоила в первой половине века от 4 до 5 алтын (12—15 коп.), в то время как средние соболи принимались по 1—2 руб., а «лутчие» и «головные» доходили до 10—15 руб.

Исследование скелетов песцов доказывает, что их вываривали и вскрывали черепные коробки, т. е. съедали до костей. А. Минеев (1946) сообщает, что мясо песцов вполне съедобно, но печень, по-видимому, ядовита: собаки ее не едят. Очевидно, зимовщики ели песцов во время их хода — в сентябре и октябре, когда зверей было много и меню не лимитировалось. Предположение, что люди отравились песцами, мало вероятно, так как они умерли уже тогда, когда песцы кончились. Поэтому правильнее заключить, что зимовщики погибли от голода или цинги.

Зимовье в заливе Симса и его обитатели возбуждают целый ряд вопросов. О зимовщиках нам известно только, что трое из них умерли. Прежде всего мы задаем себе вопрос: сколько их было? Только три? Но возможно, когда они впервые прибыли сюда, то кроме этой группы здесь была и группа острова Фаддея, а может быть, и еще несколько человек; последние тогда же осенью, как мы предполагаем, ушли с первым снегом на юг. С первым снегом — чтобы можно было везти на партах имущество. Возникает предположение, что именно ушедшие взяли с собой все оружие — как огнестрельное, так и луки со стрелами.

План избушки в заливе Симса (По А. П. Окладникову, 1951).

Сколько времени прожили остальные, оставшиеся в зимовье? Вряд ли такую маленькую избушку (2,6×2,6 м) строили в расчете на зимовку более чем трех людей. И конечно, никаких полатей, о которых говорит А. П. Окладников (1948, 1951), в такой низкой избе не могло быть. Как мне удавалось видеть не раз, в таких маленьких и низких зимовьях никогда не бывает полатей. В них только нары — в маленьких зимовьях очень низкие (какие были в заливе Симса) и в бо́льших — более высокие. Полати в зимовьях, топящихся «по-черному», невозможны: в них дым стелется очень низко.

Поэтому можно думать, что в избе зимовало никак не больше пяти человек, а вернее, три, скелеты которых были найдены. По-видимому, они прожили месяца два после окончания хода песцов, то есть после начала ноября.

Из современного положения костей в заливе Симса трудно сделать какие-либо выводы. Остатки двух черепов найдены всего в 1—1,5 м от избушки, а третий — в культурном слое внутри зимовья. Мелкие обломки костей перемешаны с обрывками мехов, щепой и прочим в избушке. Была ли дверь открыта — неизвестно, так как в 1941 г. ее уже не застали на месте. Во всяком случае ясно, что дикие звери — песцы, медведи — имели доступ к трупам и части их вытащили наружу. Представляется удивительным, что люди, умершие позже, не унесли трупы более ранних покойников подальше и не похоронили их. Остатки черепов, находившиеся в 1—1,5 м от избы, лежат слишком близко к зимовью и унесены, конечно, зверями.

Вывод напрашивается такой: или люди умерли все одновременно, или живые так ослабели, что не могли уже передвигаться.

Из костей позвоночных, изученных И. М. Громовым, главная масса принадлежит песцам — их обнаружено 187 штук. Песцы, кроме одного, сеголетки, но старше пяти месяцев, с вполне сменившимися зубами. Только один — второгодник. Такой возрастной состав характерен и для современных промыслов. Песец на севере совершает регулярные миграции; особенно много песцов в прибрежных районах в начале сентября. В конце месяца песец в массе мигрирует на юг. К ноябрю в тундре остаются только редкие старые песцы, поэтому уже с ноября для зимовщиков залива Симса мог наступить голод.

Кроме песцовых И. М. Громов обнаружил обломки костей одного оленя, вероятно убитого зимовщиками осенью в последних стадах, откочевавших на юг в конце сентября. Найдены также пять остатков костей моржа — так что в начале зимы люди могли убить и одного морского зверя.

Интересные данные мы находим в статье В. А. Фоканова об остатках шкур млекопитающих. В заливе Симса в остатках мехов больше половины кусков — шкурки песца, все они уже перелинявшие и добывались начиная с конца сентября. Шкурки соболя, встречающиеся в сборах в заливе Симса и на острове Фаддея, в общем составляют меньше половины, и они привезены, очевидно, из долины Енисея, так как экспедиция еще не дошла до восточного ареала соболя. Поэтому следует предполагать, что уже по пути зимовщики совершали обменные операции с западносибирскими местными жителями в Мангазее и на Енисее.

Количество шерсти северного оленя невелико, и неясно, принадлежат ли они домашнему или дикому оленю. Собачья шерсть — только одни клок — похож на шерсть лайки; его происхождение неизвестно: получена ли шкура от местных жителей на Енисее, или зимовщики имели свою собаку.

В группе залива Симса была одна женщина. В. В. Гинзбург обнаружил ее скелет в останках, привезенных с Таймыра. Форма черепа брахикринная, и череп может принадлежать монголоидной расе; вероятно, это женщина из народов северо-западной Сибири. Б. О. Долгих на основании изучения остатков женских украшений приходит к выводу, что эта женщина была нганасанкой. Л. И. Якунина нашла женскую обувь (один чирок) и среди обрывков шелковой ткани кусок сарафана того типа, который носят до сих пор в Ямало-Ненецком и Ханты-Мансийском округах. Но А. П. Окладников считает этот сарафан русской одеждой (1951, стр. 28). Б. О. Долгих (1951), анализируя все женские украшения, привезенные с Таймыра, приходит к выводу, что они являются нганасанскими, такими, какие носят до сих пор нганасанки.

Но вот что меняет дело: если мы обратимся к перечню находок, то увидим, что значительная часть этих женских украшений собрана на острове Фаддея! Так, Б. Долгих указывает, что нганасанки привешивают к полам праздничной меховой одежды по четыре колокольчика разной величины. Такое количество, «притом разной величины, обнаружено и в наших находках». Но из этих четырех три найдены на острове Фаддея и только один — в заливе Симса! Точно так же медаль, которую Б. Долгих считает тождественной «медали-подвеске на зимнем костюме нганасанки», найдена на острове Фаддея. Там же найдены все серьги, подвески, гребенки, пластинки, кольца-подвески; последние Б. Долгих считает типичными для женских костюмов нганасанок.

Следовательно, мы можем полагать, что или в группе острова Фаддея также могла быть женщина — из местных национальностей северной Сибири, или на кочах во время морского пути вокруг Таймыра погибла еще одна женщина! Или, наконец, — что проще всего и что допускает и А. П. Окладников — все эти женские уборы, найденные на острове Фаддея, были в обменном фонде и женщина залива Симса не была так богата нарядами.

К вопросу о национальности этой женщины и найденных остатках ее одежды мы еще вернемся.

Интересно остановиться еще на некоторых выводах, которые были сделаны после первичной обработки материалов 1940—1941 гг. Выводы эти, принадлежащие главным образом Б. О. Долгих, были опубликованы им в 1948 г., но после полной обработки всех археологических материалов они частью опровергнуты публикацией 1951 г. Прежде всего следует отметить предположение Б. О. Долгих о том, что русские прибыли не с Енисея или из Мангазеи, а прямо из поморских городов Европейской России. Цель похода — меховая торговля в устьях Хатанги и Анабара. Это предположение разобрано ниже. Затем ход экспедиции Б. О. Долгих рисует таким образом: «Морское судно (коч), шедшее на восток, в обход Таймыра, было около северо-западного берега северного острова Фаддея раздавлено льдами пли погибло, налетев на камни».

Непосредственной причиной гибели судна и высадки на острове Фаддея, по Б. О. Долгих, мог быть неожиданный напор льдов. Люди укрыли часть вещей и, когда замерзло море, перешли с саночками с острова на материковый берег в залив Симса. Вероятно, их было на коче шесть — десять человек, но не все они погибли при аварии; высадилось на остров не менее пяти — шести.

В заливе Симса построена избушка «для более слабых членов экспедиции, с тем чтобы остальные отправились за помощью».

А. П. Окладников опровергает этот вывод, указывая, что вещи на острове Фаддея были положены на каменную грядку для просушки, что к ним не успели вернуться; по-видимому, при последующей морской поездке экипаж судна погиб. Размещение вещей указывает, что это не запрятанный клад; нельзя считать также, что вещи выброшены морем с разбитого судна: они не группируются по весу, а расположены в общем по сортам — отдельно оружие, отдельно деньги и другие ценные предметы, отдельно меха. И только впоследствии вещи были раздавлены упавшими глыбами и вмыты вместе с морской галькой, которая иногда перемывалась морем и на этом высоком уровне. Несомненно, с этим анализом А. П. Окладникова надо согласиться, принять его выводы и считать, что экипаж коча погиб, не вернувшись на остров Фаддея из небольшого плавания.

Дальнейшие выводы Б. О. Долгих, касающиеся залива Симса, также вызывают сомнения. Он пытается установить, кто жил в избушке. Прежде всего слабым, не ушедшим с другими пешком, надо считать, по его мнению, кормчего — человека, несомненно, более преклонного возраста, но с большим знанием и опытом. Он был одновременно главой торгово-промысловой артели. В пользу этого, как считает Б. О. Долгих, говорит наличие большой суммы денег и доверенных ему компасов и солнечных часов; ему же принадлежат остатки кафтана из хорошего тонкого сукна; затем кортик, в который вложена жалованная грамота. Вторым погибшим в заливе Симса был малолетний сын или жена кормчего (если будет установлено, что погибла женщина). Но так как В. В. Гинзбург установил, что третий скелет в заливе Симса принадлежит женщине, сразу отпадает предположение Долгих — погиб не сын кормчего, а женщина. Конечно, она могла быть женой любого из двух русских, оставшихся в заливе Симса. Что касается некоторых сторон характеристики самого кормчего, то описание Б. О. Долгих также вызывает сомнение: во-первых, деньги и вещи могли принадлежать и другому мужчине — мы не имеем точного определения принадлежности вещей. Характеристика большого ножа как «кортика» оспаривается рядом исследователей; А. П. Окладников, например, пишет, что это простой нож. Что касается «жалованной грамоты», то А. П. Окладников возражает против такого определения: «жалованные грамоты» не пишутся на простои бумаге и ие прячутся в виде обертки ножа.

М. Ф. Косинский, которому принадлежит в сборнике 1951 г. очерк об оружии, указывает, что кортики появились в России только в XVIII в. Нож, который Б. О. Долгих называет «кортиком», — «один из видов русского поясного ножа XVII столетия» (1951, стр. 95). По поводу грамоты М. Ф. Косинский замечает, что «трудно найти более неподходящее место для хранения документа» (там же).

В. В. Гейман, разбиравший надпись на грамоте, указывает, что можно прочесть только отрывки двух слов: «жалов… г[м]оты»; он приходит к выводу, что, возможно, это грамота, но «странно, что начальник экспедиции засунул такой важный документ в ножны». Сомнения эти вполне оправданны: никто в XVII в. не осмелился бы носить жалованную грамоту в ножнах. Мы знаем, например, в делах Сибирского приказа Енисейский сыск 1660 г. о боярском сыне Федоре Усове, который «носит государеву грамоту» «не по чину — за голенищем, а доведется-де государева грамота носить и выше — за пазухою» (Оглоблин, 1895, т. 1, стр. 198). Эта грамота, кстати, оказалась «воровской», то есть поддельной. Очевидно, более небрежно можно было носить лишь простые грамоты, — например, «проезжие», которые воеводы давали торговым людям.

Я предлагаю следующую догадку об этой бумажке, написанной скорописью: нож начал шататься в ножнах и временно, до их переделки, засунута была бумажка, не имевшая никакого делового значения.

На рукоятках двух ножей, найденных в заливе Симса, вырезаны вязью по дереву имена их владельцев. Вязь залита затем оловом, сохранившимся на одном из ножей. Одну из надписей В. В. Гейман уверенно читает как «Акакий мурманец», а вторую очень условно — как «Иван мурманец». Предполагают, что обе надписи вырезаны во время зимовки в заливе Симса и должны обозначать имена их владельцев. Гейман даже предполагает называть всю экспедицию именем Акакия-мурманца. Это заключение настолько важно, что мы еще вернемся к его разбору позже.

Из статей Б. О. Долгих и А. П. Окладникова (1948, 1951, 1957) мы узнаем, что не все имущество, вывезенное с места находок, попало исследователям. Хотя первые открыватели сделали очень большую работу и доставили главную массу вещей, в том числе ценных, но они не всегда были безупречны с точки зрения правильности ведения археологических раскопок. В частности, кое-что более ценное, по-видимому, разошлось по рукам любителей древностей в разных стадиях раскопок (Окладников, 1957, стр. 8). В 1944 г. на место находок на острове Фаддея были направлены геодезист С. И. Нестеренко и каюр А. А. Широких. Они добыли еще ряд старинных вещей, которые по большей части остались у них (Окладников, 1957, стр. 88). Особенно постарался в неумелых раскопках А. А. Широких. Б. О. Долгих сообщает, что из медной посуды, переданной в 1940 г. на ледокол «Сибиряков» для доставки в Архангельск, четыре котла были сданы в утиль (Долгих, 1948, стр. 121). Мы знаем об уничтожении и древесного материала; открывшие зимовку в заливе Симса сожгли на своих кострах верхние венцы зимовья (Долгих, 1948, стр. 121—122); нижние венцы были сырые и не горели. В 1945 г. члены экипажа «Якута» вытащили бревна и разворотили печь в зимовье залива Симса. Каюр А. Широких жег в костре, по-видимому, не только плавник, но и обломки древнего судна. Наконец, куда-то исчезли записанные в акте как найденные на острове Фаддея четыре топора (из пяти) и медная гребенка (Долгих, 1948, стр. 121).

Следовательно, мы не имеем полной картины находившегося на двух стоянках имущества. Будем надеяться, что отсутствующие предметы представляют небольшую часть того, что описано в монографии 1951 г., и они не изменили бы существенно выводов, к которым пришли исследователи. Возможно, что кое-что может быть обнаружено при дальнейших исследованиях, так как экспедиция 1945 г. не имела времени для изучения более широкой площади.

Установив ряд новых фактов, не отмеченных в сборнике 1951 г. или не остановивших серьезного внимания исследователей, мы можем теперь дать общее описание хода экспедиции. При этом нам придется подробнее рассмотреть вопросы, касающиеся ее начального этапа в Мангазее и в низовьях Енисея, требующие специальных историко-географических комментариев.

Пользуюсь случаем, чтобы сердечно поблагодарить В. А. Александрова, Б. П. Полевого и И. П. Шаскольского за полезные указания и советы относительно сибирских документов XVII в.

Мы не разбираем выводов А. П. Окладникова, Б. О. Долгих и других авторов о том, что кочи на своем пути с запада обогнули Таймыр морским путем. Это доказывает состав имущества, в котором много предметов, характерных для местного населения северо-запада СССР, и наличие местной женщины в составе экспедиции. А. П. Окладников считает особенно важным присутствие в имуществе орнаментированной сумки с аппликацией «оленьих рогов» того типа, который свойствен орнаментике ненцев и саамов (лопарей) (1951, стр. 33).

Расположение двух стоянок в северной зоне Таймыра, самой холодной и совершенно безлюдной, также указывает, что экспедиция не могла добраться сюда ни волоком через южный Таймыр, ни водным путем из Лены. В эти годы (1617—1619) плавания с Лены на север еще не производились, они начались с 30-х годов XVII в. Идя тем или другим маршрутом, экспедиция должна была задержаться в более южной, лесной зоне.

Вероятно, этот вывод о плавании вокруг Таймыра правилен, но все-таки полной уверенности в том, что в 1619 г. такое смелое предприятие было выполнено, пока еще нет. Начало похода и окончательное снаряжение группы Акакия и его товарищей, надо считать, происходило в городе Мангазее. Сам город основан в 1601 г., но страна Мангазея была известна уже с начала XVI в. При царе Борисе, в конце XVI в., «мангазейский морской ход» был уже хорошо знаком русским. Кочи шли сюда из Тобольска или из Карского моря; в последнем случае — через Ямал, вверх по реке Мутной, затем по волоку на реку Зеленую. Тянули кочи канатами через волок «ден с пять». В небольших лодках — па́возках — тянули «запасы». Спустившись по Зеленой, выходили в Обскую губу, затем попадали в Тазовскую губу (Мангазейское море) и шли по ней вверх. Путь по Оби и Тазу был очень труден из-за ветров и нападения местных жителей. Путь от Карского моря до Мангазеи продолжался 5—6 недель, а иногда и значительно больше, в зависимости от погоды. От Тобольска до Мангазеи проходили за 2—4 месяца, а в случае удачи — за 7 недель. Таким образом, весь путь от Двины или Тобольска до Мангазеи занимал целое лето (Бахрушин, т. III, гл. 1). Поэтому мы должны предполагать, что Акакий с товарищами, двигаясь из северной России или из Тобольска, мог только к концу лета попасть в Мангазею.

Дальнейший путь кочей до Таймыра возбуждает ряд серьезных вопросов. Было предложено два варианта. Первый (Б. Долгих, 1948) — кочи прошли морем прямым путем из портов северной России к устью Енисея. Предположение как будто логичное, но тогда отпадает возможность везти с собой для обмена бытовые вещи, украшения северосибирского типа, жилки оленьи для пошива и прочее, исключается присутствие женщины из местного населения: кочи пришли бы на север Таймыра уже в область ненаселенную. Все это — очень серьезные возражения. Кроме того, у нас нет прямых указаний на то, что русские в начале XVII в. уже ходили этим путем. Мы имеем только одно свидетельство промышленника — двинянина Кондрашки Курочкина, который в 1610 г. вышел на кочах с Турухана к Енисею; льды задержали его близ устья недель пять; когда подул южный ветер, суда вынесло через устье в море. Промышленники увидали, что Енисей впадает в то же Студеное море, «которым ходят немцы из своих земель к Архангельскому городу, и проезд с моря к енисейскому устью есть… и большим кораблям в Енисей пройти можно». Это сообщение Курочкина в 1615 или в 1616 г. попало в Тобольск и не вызвало там восторга, а один только испуг. Тобольский воевода Куракин и дьяк Булыгин написали царю, что они опасаются прихода в Мангазею «немцев». Воеводы также боялись, что русские люди будут торговать беспошлинно на этом новом пути и нанесут убыток государевой казне.

В этой отписке добавлены еще указания воевод, что «немцы» (очевидно, англичане или голландцы) в Архангельске уже нанимали промышленных людей в «вожи», чтобы вести в Мангазею, но эти люди «поопасались» быть у иностранцев лоцманами без особого разрешения.

Поэтому уже в 1616 г. царским указом был запрещен мангазейский морской ход в Сибирь. К этому вопросу мы еще вернемся. Надо думать, что Акакий с товарищами не могли воспользоваться прямым путем из Карского моря в Енисей, он был еще неизвестен. Правильнее предположить, что Акакий прошел обычным маршрутом, освоенным промышленниками конца XVI — начала XVII в.: или из Тобольска по Оби, Обской и Тазовской губам, или из Карского моря волоком через Ямал и вверх по Тазовской губе до Мангазеи.

Но следующий волок из Мангазеи на Енисей представлял серьезнейшее препятствие для кочей. При переходе из Мангазеи на Енисей сначала шли вверх по Тазу до речки Волочайки два дня. Затем вверх по последней шесть дней. Дальше волок всего с полуверсты до 700 сажен, но, как сообщается в «Росписи сибирским городам и острогам» (Алексеев, 1941), через него кочи не перетаскивают, а переносят только легкие лодки-каюки и струги. Спуск с волока по другой Волочайке — два дня до реки Турухан и потом по последнему до Туруханского зимовья — шесть дней (Алексеев, 1941). Общая продолжительность перехода от Мангазеи до Туруханского зимовья от 2,5 до 4 недель (Бахрушин, т. III, ч. 1).

Вопрос о переходе кочей через волок из Таза в Енисей очень серьезен. Ричард Финч в своей статье, составленной в России по расспросам и появившейся на английском языке в 1625 г., сообщал об этом волоке: «От Тазовского городка до р. Енисея три недели пути на длинных деревянных полозьях по снегу, а на упомянутых лодках, называемых «кочи», по глубокому проливу — четыре недели. Таким образом доезжают до места, называемого Туруханское зимовье» (Алексеев, 1941, стр. 289).

Этот «глубокий пролив», ведущий в Енисей, очень сомнителен. Приведем еще описание князя Петра Ухтомского 1646 г. (опубликовано Бахрушиным, т. III, ч. 1). «Из туруханского… до Мангазеи путь дальной нужной… ездят по малым речкам и по режмам[16], по таковым, что мало в тех режмах и воды живет… На другое озеро, есть волок сухой, с версту места, а режмами с обе стороны волоку ход есть верст с 20, и теми …государь режмами карбасы волочат порозжие без запасов». Дальнейшее описание сообщает о переносе запасов на себе, о болотах и грязях. Все это показывает, что волок очень труден и перевоз кочей через него невозможен. Сообщение Р. Финча о глубоком проливе, — очевидно, неправильно переданный рассказ.

В. Александров в сводке, составленной по материалам Сибирского приказа (1964, стр. 26—27), также отмечает, что кочи шли от Мангазеи только до верховьев первой Волочайки, до «Круглого озера», где перегружали товар на более мелкие суда — лодки, шитики и каюки.

Откуда же появились на Енисее кочи в начале XVII в.? Оказывается, на каждой большой реке Сибири, после ее освоения русскими, были основаны свои верфи. В бассейне Оби «плотбище» было в Верхотурье и в двух других местах; здесь ежегодно десятками строились кочи для «мангазейского хода». На Енисее «плотбище» возникло в Енисейске; этот острог основан в 1619 г., но «плотбище» существовало, вероятно, раньше. Оно давало кочи для Енисея и Тунгусок. Наконец, позже возникли «плотбища» и на Лене — Усть-Кутское, Илимское и Якутское (Белов, И. п., 1951). Очень важна для нас приведенная уже выше отписка двинянина Кондрашки Курочкина. Он, между прочим, сообщает: «В прошлом де во 118 году (1610 г. — С. О.) были они в Мангазеи, и из Мангазеи к Енисею, к Николе на Турухан, и он Кондрашка, поговоря с двиняны с торговыми людьми с Осипом Шипуновым с товарищами, сделав кочи, пошли на промысел в реку в Песиду (Пясину. — Ред.), и шли вниз но Енисею до Енисейского устья четыре недели…»

Акакий, таким образом, мог на Енисее или купить кочи на «плотбище», или сделать их вместе со своей ватагой на берегу Енисея вблизи Туруханского зимовья. Покупка коча обходилась тогда в 50—60 руб., но в случае острого спроса брали и 200 и 300 руб. — деньги по тому времени огромные (Белов, И. п., 1951). Без помощи богатого торгового человека люди Акакия вряд ли могли обойтись при покупке, если не строили кочи сами.

Весной Туруханское зимовье представляло собой очень оживленный пункт: в те годы, о которых мы говорим (вплоть до середины XVII в.), здесь скоплялось ежегодно до 2000 человек — сотни людей, зимовавших в Мангазее, и встречный поток приехавших с Нижней Тунгуски, с Енисея, с Пясины, зимовавших на промыслах. Из ясачных зимовий выплывали ясачные сборщики с аманатами, с ними ехали местные жители. Приказчики торговых людей скупали пушнину и «крутили» поручейников на промыслы. Привозили государственные хлебные запасы и обменивали их на соболей, образовывалась богатая «ярманга», играли в «зернь» и карты (Бахрушин, т. III, ч. 1). Из отчетов и челобитных видно, что на Енисее в это время скоплялось много судов. Например, в 1626 г. пошли в Тунгуски 501 человек на 72 каюках; в 1630 г. из Тунгусок прибыло 94 коча, 5 карбасов и одна лодка с 887 людьми; эти кочи были построены, очевидно, уже на Енисее.

В Туруханском зимовье Акакий имел возможность не только купить или выменять все нужное ему, в том числе и одежду местных жителей, но «покрутить» необходимое количество людей. Экипаж на коче обычно был не менее 10 человек, но могло быть и вдвое больше.

По Мангазейской «летовной книге» 1631 г. о взятии «поголовных» денег с приехавших в Мангазею выясняется, что экипажи кочей имели каждый больше 10 человек — обычно 20—27 — и даже 34 (Оглоблин, 1898, т. 2). Но иногда «ватаги», уезжавшие на одном коче, доходили до 40 человек.

Чтобы дать понятие, какие суда плавали тогда по речным путям Сибири, приведем список по «Судовой смете» 1627—1628 гг., где мы находим упоминание «людей, дощаников, стругов, лоток, струшков, каюков, каючков, кочей» (Оглоблин, т. I, 1895, стр. 231). Отдельно еще упоминается «струг однодеревой набоен» (там же, стр. 134).

Мангазея, как город, была основана в 1601 г. В 1619 и 1642 гг. она горела. По мнению историков, в первой половине XVII в. Мангазея была крупным перевалочным пунктом промышленников. В год сюда приходило через Мангазейское море до 50 кочей; на запад отправлялось более 30 000 соболей, а по некоторым догадкам — и до 100 000. Число людей, зимовавших в первой половине века в Мангазее, достигало 700—1000 человек. Это была «золотокипящая государева вотчина» (меткое выражение воеводы А. Палицына). Мангазее нанес большой удар указ 1616 г. о запрещении ходить через Мангазейское море и Ямал. В 1618 г. по настойчивым просьбам промышленников указ был отменен, но в 1619 г. тобольский воевода снова издал указ, запрещающий всем промышленным, торговым и всяким людям плавать морем в Мангазею. В 1620 г. указ был подтвержден Москвой, а в 1624 г. предполагали поставить заградительный острожек между реками Мутной и Зеленой. Впрочем, П. Н. Буцинский (1893) считает, что настоящий острог на волоке так и не был поставлен из.-за трудности его обслуживания. Обычно сюда приезжал на лето только отряд служилых людей, который и контролировал проезд в Мангазейское море. Оставаться на зиму было невозможно. Местность безлесная, и требуется труднейший транспорт для снабжения продуктами.

В той же грамоте 1624 г., о которой я пишу выше, сообщается, что в 1618 и 1619 гг. «многие торговые люди» пошли через ямальский волок «большим морем» «на кочах с товары и запасы». «Велено их обратно большим морем не отпущать, иначе де они учнут торговать с немецкими людьми, утаясь на Югорском шару», и т. д. (Оглоблин, т. III, 1900, стр. 230). Таким образом, несмотря на запрет, и особенно во время перерыва в 1618—1619 гг., этим путем через Ямал пользовались еще широко. Тобольские воеводы все же внимательно следили, чтобы запрет тщательно выполнялся.

В целом ряде документов мы найдем инструкции об изучении низовьев Енисея, о запрете ходить через ямальский волок в Мангазею, о том, чтобы «немцы не выходили ни на Енисей, ни в Мангазею», а также о необходимости летом досматривать, чтобы промышленники не ходили «морским ходом» в Мангазею.

В грамоте от 30 июня 1624 г. тобольские воеводы вновь подтверждали запрещение торговым и промышленным людям ездить из Архангельска и Пустозерска «большим морем на Карскую губу и в Мутную реку, да на волок и в Зеленую реку и в Таз реку — в Мангазею», чтобы «немецкие люди в Мангазею дороги не узнали и в Мангазею не ездили» и чтобы «нашей казне в пошлинах истери» не было (Оглоблин, т. III, 1900, стр. 230). В грамоте от 9 апреля 1626 г. тобольский воевода интересовался, можно ли построить острог «на волоку» Мутной и Зеленой. Грамота предписывала узнать тайным образом, связаны ли были поездки этим путем с намерением «немцев» пройти через «Большое море-океан» (там же, стр. 232). В отписке 1629 г. сообщается о посылке в 1628 г. боярского сына Данилы Низовцева на заставу «между Мутные и Зеленые реки» снова для розысков о «немецких» людях (там же, стр. 235). Теперь из Мангазеи остались только путь по Тазу и Оби на Тобольск и более южные волоки с Оби на Енисей. Мангазейский морской путь постепенно сокращался. Туруханск стал более удобным центром. В 1672 г. царским указом было велено воеводе и всем жителям оставить Мангазею и переселиться в Туруханский острог — Новую Мангазею. На фоне этих событий ясно, что Акакий с товарищами могли пройти морским путем из Двины через Ямал и Тазовскую губу только в 1618 или 1619 гг. Как мы знаем, казна их заканчивается деньгами 1617 г., и, следовательно, эти два года как раз определяют время их выезда из России. Но в общем нельзя сказать, что эти даты вполне точно определяют время их похода: деньги могли пролежать в Мангазее несколько лет, а запрет на переход через волок Ямала вначале не выполнялся так строго и мог быть еще обойден. Путь же из Тобольска был вполне свободен, и Акакий мог пройти им в любой год и раньше, и позже.

Вернемся теперь к заметке В. Геймана о надписях на ножах («И. п., 1951», стр. 141—144). Первую надпись, в которой отсутствуют две гласные, Гейман читал «мурмц» (или менее уверенно — «мурнц») и вначале решил, что это значит «муромец». Но потом по совету Г. Е. Кочина переменил свое решение: «Откуда мог появиться здесь у берегов Таймыра житель города Мурома?» Он предложил другую расшифровку — «мурманец», добавив таким образом лишнюю, не существующую в вязи букву н.

А. П. Окладников предложил другое чтение («И. п., 1957», стр. 20). Прозвище Акакия надо читать как «мураг»; слово это напоминает лопарское мур — море; поэтому можно толковать надпись как Акакий-мореход. Но это чтение совершенно противоречит надписи, которая в четком воспроизведении в статье В. Геймана ясно читается как мурмц.

Если мы теперь обратимся к фактическому материалу, то увидим, что нигде — ни в «Русской исторической библиотеке» Археографической комиссии, ни в 4-томном обозрении документов Сибирского приказа Н. Н. Оглоблина, ни в «Истории Сибири» Г. Ф. Миллера, где приведено много подлинников, ни в цитатах в статьях С. Н. Бахрушина (1954—1959) и В. А. Александрова (1964) — мы не находим «мурманца». Мы видим здесь названия: «зыряне, мезенцы, вымичи, вычегжане, сысоляне», «устюжане», «холмогорцы или колмогорцы» (Оглоблин, 1895—1901, т. I—IV). Как общее название для всех северных городов на материке нередко — «поморцы», «поморские города».

Изредка мы встречаем название «Корела», но в то время как в московских документах оно имеет значение района Карелии — например, в «Жалованной грамоте великого князя Василия Ивановича Валаамскому монастырю 12 марта 1507 г.» («Рус. истор. библ.», т. 2, стр. 1095), в некоторых сибирских документах оно относится к «Жильцам новгородского уезду», и особенно плотникам (Оглоблин). Наконец, наиболее обычны для Кольского полуострова в XVI—XVII вв., для области, населенной лопарями, названия: «Лопские Погосты», «Дикая Лопь», «Земля Лопская». Мы находим их, например, в «Наказе новгородского митрополита детям боярским Никите Ракову и Ждану Васильеву…» от 19 октября — 20 ноября 1619 г., а также в «Жалованной несудимой грамоте Кандалакскому Богородицкому монастырю» от 20 мая 1615 г. и др. («Рус. истор. библ.», т. 2, стр. 366 и 686).

Интересно, что в этой последней грамоте нередко упоминается Колский острог и Колские воеводы и, наконец, «Мурманское море» («где ловят треску»). Подобное название мы найдем и в грамоте Михаила Федоровича тобольским воеводам от 30 мая 1616 г.: «Новая Земля лежит против Мурманские стороны, а не к Мангазейской земли» («Рус. истор. библ.», т. 2, стр. 1063). Это название, несомненно, обозначает Баренцево море, а не Мурманское побережье.

И. П. Шаскольский любезно сообщил мне, что название «Мурман» как обозначение побережья Кольского полуострова могло возникнуть только после того, как исчезло в русском языке слово «мурман» в значении «норвежец». По-видимому, оно перестало существовать к началу XVI в.; в это время слово сохранялось в русском языке только для Баренцева моря — «Мурманское море»; термин «мурманец» в документах XVII в. не встречается.

В. А. Александров в своей книге о русском населении Сибири XVII и начала XVIII в., в главе о происхождении русского населения, поместил таблицы населения Енисейского края на 1631—1690 гг. (1964, стр. 146—155). В основном Енисейский край заселяли поморы, очень немногие выходцы из более южных районов России, и совершенно не упоминаются «мурманцы» — вообще жители Кольского полуострова. Введение термина «мурманец» у В. В. Геймана надо признать неудачной модернизацией исторического документа.

На втором ноже можно прочитать с известным допущением также «мурмц», а имя — с большим сомнением как «Иван». В. В. Гейман прочел эту надпись как «Иван-мурманец». Теперь по аналогии с более четкой надписью на первом ноже можно читать эту надпись как «Иран-муромец».

Совершенно иное положение мы находили в документах для названия «муромцы». В таблицах В. А. Александрова мы встретим «муромцев», правда только единичных: в списках «гулящих и промышленных людей Мангазейского и Енисейского уездов» на 1630—1631 гг. — один муромец и на 1666—1667 гг. — другой; затем в таблице «Происхождение постоянного населения Енисейского уезда» на 1685—1687 гг. — два муромца и на 1689—1690 гг. — один; к этой категории в обоих случаях сделана сноска — «почти все ссылные» (1964, стр. 149—154).

Но более ранние и более подробные сведения имеются для богатейшей семьи Пахомовых-Глотовых, крестьян муромского села Карачарова, вотчины князя Сулешова[17]. В различных отписках, челобитных и прочих документах, которыми мы пользуемся, они называются то Пахомовыми, то Пахомовыми-Глотовыми; нередко они именуются «муромцами».

Мне удалось встретить первое упоминание о них у Бахрушина («Научные труды», т. IV, стр. 15). В делах Сибирского приказа указывается, что Наум Пахомов в Енисейск попал в 1626 г.

С. Н. Бахрушин предполагает, что Наум — крупный торговый человек того времени. В делах Сибирского приказа Н. И. Оглоблин нашел черновую проезжую грамоту 1627 г. «крестьянам Муромского уезда села Карачарова Науму и Демиду Пахомовым-Глотовым на право проезда в Сибирь и занятия там промыслами и торговлей» (1900, т. III, стр. 153). B. А. Александров любезно сообщил мне, что в «Соболиной» книге Енисейска есть пометка: «В сентябре 1630 г. тобольский служилый человек Федор Глотов явил в таможню 100 соболей и 60 пупков собольих»[18]. Вероятно Федор — из той же семьи, остался на службе в Тобольске. В 1631 г. Наум Пахомов «явил» в енисейскую таможню колоссальное количество — 72 сорока[19] — добытых соболей (Александров, 1964, стр. 239). В 1634 г. Наум был в Мангазее. В Мангазейской «Поживотной книге» 1633 г. из общего количества товаров, привезенных в этом году (8444 руб.), львиная доля (3037 руб.) приходится на две богатые торговые семьи — муромцев Пахомовых и устюжан Федоровых-Гусельниковых (Бахрушин, 1954—1959, т. III, ч. 2).

В Мангазейской «Поголовной книге» 1634 г. записано, что в Мангазею прибыли два коча бывшего тобольского воеводы князя Сулешова, на которых плыли его крестьяне муромцы Наум и Демид Пахомовы. Они объявили у себя «русских товаров», то есть привезенных из России и Тобольска, на 1196 руб. Н. Оглоблин, который публикует это сообщение (т. II, 1898, стр. 31—32), полагает, что сумма эта в действительности была в два-три раза больше; она, несомненно, уменьшена в угоду всесильному Сулешову.

На кочах Сулешова плыли две артели, принадлежавшие Пахомовым, каждая по пять человек, и другие торговые люди со своими артелями. По-видимому, к этому же событию 1634 г. относится указанное C. Бахрушиным под 1633 г. прибытие в Мангазею Пахомовых-Глотовых с двумя кочами и товарами на 1191 p. 71 к. (т. II, 1954, стр. 124). Разница в годах происходит, очевидно, из-за ошибки в перечислении года, указанного славянскими буквами.

Наконец, Аврам Федоров Пахомов, — по-видимому, из той же семьи — имел в Мангазейском уезде на своих предприятиях в 1655 г. семь «покрученников»[20], в 1656 г. — восемь и в 1657 г. — одного (Александров, 1964, стр. 235).

С Пахомовыми-Глотовыми входили в пай в их торговле и местные воеводы, например мангазейский Г. И. Кокарев, енисейский Андрей Ошанин и др. Но самое важное — они действовали под охраной и покровительством своего вотчинного боярина, всесильного князя Сулешова! Вероятно, и значительную часть товаров, закупленных ими, оплачивал сам Сулешов.

Юрий Яншеевич Сулешов, крымский князь, отец которого переехал в Москву, благодаря своему браку с Марией Михайловной Салтыковой породнился с царем Михаилом Федоровичем, сделался его свояком и постепенно стал вершить большими делами. Его первоначальная военная карьера была неудачна, но на административном поприще сделал быстрые успехи: в 1619 г. он заведовал приказом по сыску и возвращению в посад беглых, в 1621 г. — приказом по проверке старых жалованных грамот, с 1623 по 1625 г. был тобольским воеводой и возглавлял всю Сибирскую администрацию, так как Тобольск был единственным тогда «разрядом» в Сибири и его воевода равнялся наместнику.

Пробыв в Тобольске полагающийся воеводам двухлетний срок, Сулешов вернулся в Москву, где с 1628 по 1630 и с 1633 по 1634 г. управлял Разбойным приказом; дважды, в 1630—1632 и 1637—1639 гг., был воеводой Великого Новгорода (Бахрушин, 1955, т. III, ч. 1, стр. 265 и след.).

Сулешов в истории России выделяется как крупный государственный деятель, но другая сторона его жизни — коммерческая — пока прошла мимо внимания исследователей. Несомненно, что он вел большие торговые дела: из крестьян его мурманской вотчины вышли крупнейшие для первой половины XVII в. торговые люди. Каково было участие Сулешова в их делах — пока неясно, но несомненно, что они не могли, особенно с самого начала, иметь сами такие капиталы и должны были прибегать к помощи князя.

Может быть, наиболее состоятельной семьей из его крестьян были и Пахомовы-Глотовы, Наум и Демид, и их племянники — Богдан и Ивам Никифоровы-Глотовы (Бахрушин, 1954, т. II, стр. 124). Бахрушин называет их «одними из самых богатых торговых людей первой половины XVII в.». Сейчас мы не можем установить, когда Пахомовы начали свою сибирскую торговлю в 1623—1625 гг.: в бытность Сулешова уже тобольским воеводой или раньше. Но как имена муромцев, кроме них, в начале века в сибирских делах не встречаются, то можно предположить, что и раньше, уже в 1618—1619 гг., они организовывали поездки в Сибирь. Сулешов в это время мог заняться сибирскими делами.

В 1626 г. Наум Пахомов появляется уже как влиятельная фигура в сибирском торговом мире — он близок к енисейскому воеводе и обладает достаточными средствами. Поэтому, можно думать, что за 6—7 лет до этого Пахомовы уже вели большую торговлю. Акакий и Иван, видимо, принадлежали к этой богатой семье и первыми из муромцев могли заняться пушной торговлей в Мангазее. Трудно предположить, чтобы в то же время в Мангазею приезжали какие-либо другие муромцы: шансы на это очень незначительны. При большом размахе торговли Пахомовых они могли организовать это смелое предприятие и проникнуть на кочах вокруг Таймыра в неизвестные русским реки. Если Акакий и Иван были действительно муромцы, то путь для них в Сибирь из России лежал, само собой, на юге, — например, через Верхотурье и Тобольск, а не «через Камень» или еще севернее, с Двины через Ямал. Поэтому снабжение экспедиции могло производиться даже не в Европейской России, а в Тобольске, и соответственно ничем не ограничивался во времени путь по Мангазейскому морю — путь сюда из Тобольска не был запрещен. Однако точные данные о походах Пахомовых в Мангазею до 1626 г., особенно о годах 1619—1620, даст только изучение подлинных столбцов и книг Сибирского приказа. Были ли в Мангазее другие Пахомовы в это время или другие муромцы? Эти вопросы пока остаются открытыми.

Кроме русских в группу Акакия входила и женщина из местных племен, умершая в заливе Симса. В сборнике 1951 г. эту женщину относят к нганасанам и все женские украшения, которые были найдены в имуществе экспедиции, считают нганасанскими (Б. О. Долгих, 1951, и др.). Но и этот вывод надо пересмотреть. Русские впервые узнали нганасанов в 1618 г., когда мангазейские казаки проникли в бассейн реки Пясины и обложили ясаком «пясидскую самоядь» («Народы Сибири», 1956, стр. 649). В это время последние переселились с устья реки Анабар в Таймырскую тундру. Дальнейшее знакомство русских с нганасанами и объясачивание их происходило в 1620—1933 гг. (Белов, И. п., 1951, стр. 45 и след.).

Так как поездка Акакия с товарищами состоялась, вероятно, в 1618—1619 гг., то эти сведения о времени знакомства русских с нганасанами отчетливо говорят, что группа Акакия не могла везти с собой женщину-нганасанку и запас нганасанских украшений: русские недавно узнали нганасанов и не могли в том же 1618 г. иметь достаточно длительное общение с ними только что прикочевавшими в Пясинскую тундру. Приходится искать представителей других местных народов, подходящих для нашей цели.

Изучение черепа, найденного на зимовье в заливе Симса, дает очень неопределенные указания: «череп мог принадлежать и жителю (скорее жительнице) северо-западной Сибири» (Гинзбург, И. п., 1951, стр. 197). Но более точные данные мы найдем в книге «Народы Сибири» (1956, статья того же Б. О. Долгих). Оказывается, энцы — народ очень близкий к нганасанам — в начале XVII в. кочевали в низовьях Енисея. Б. О. Долгих в новейшей сводке по составу народов Сибири XVII в. указывает границу ареала энцев (сомату и пэ-бай): они занимали левобережье Енисея почти до Инбатского на юге, а на запад — до Таза. Следовательно, энцы в то время жили вблизи Мангазеи и Турухана.

Тундровые энцы по своей одежде — ее украшениям и характеру пошива — совершенно походили на нганасанов; одежда лесных энцев ближе к одежде ненцев. Название «энцы» установлено после революции; до этого они назывались хантайскими и карасинскими самоедами. Более вероятно, что Акакий и его товарищи были ближе знакомы с энцами, с которыми они могли встречаться в Мангазее, в Туруханском зимовье и на Енисее, чем с нганасанами, жившими «восточнее Енисея, по Пясине, и тогда еще почти неизвестными русским. Поэтому логичнее предположить, что с ними была женщина-энка, а не нганасанка и что соответствующие энецкие украшения для обмена они купили или обменяли в Мангазее и Турухане. Отметим, что подбор женских украшений для обменного фонда указывает на значительный торговый опыт Акакия и его товарищей: очевидно, они ехали для обмена с жителями тайги не в первый раз.

Женщина могла поехать как жена одного из русских или в качестве переводчицы. Судя по тому, что она осталась зимовать в заливе Симса, она была женой Ивана или Акакия (Пахомовых). Так как члены этой семьи, вероятно, уже продолжительное время торговали в районе Мангазеи, они могли завязать тесные связи с местными энцами. Напомним, что несколько позже, в конце января 1623 г., в отписке тобольского воеводы Годунова сообщается, что архиепископ сибирский и тобольский Киприян очень недоволен местными русскими за их беспечность в семейной жизни: «с колмацкими, и с татарскими и с остяцкими женами живут беззаконно и детей с ними приживают с некрещенными». Поэтому гражданские браки с женщинами местного населения, «непрямые», по терминологии того времени, были, вероятно, весьма приняты и на Мангазее.

Переход до устья Енисея и даже до Пясины в эти годы был уже освоен русскими промышленниками. На карте, составленной Исааком Массой по русским данным и изданной в 1612 г. (Алексеев, стр. 243 и след.) уже показано нижнее течение Пясины (Пейсида) и остров Диксон (Осторф) против устья Енисея.

Пясину мангазейские казаки начали осваивать уже в начале века. Но первый ясак на нганасан, в это время пришедших к Пясине из Анабара, как я указывал, был наложен в 1618 г. В последующие годы взимание ясака распространилось как но Пясине, так и в сторону озера Есей, на восток (Белов, И. п., 1951, стр. 44—45). «Пясидской самоеди» числилось в 1620 г. 20 человек, а в 1634 г. — уже 186. Белов считает, что тогда были охвачены на восток и север все самоеды до пределов кочевий энцев и эвенков. Быстро распространялись промышленники и казаки на восток и северо-восток. К середине XVII в. они дошли по Хете и Хатанге до Анабара и острова Бегичева. В это время (с 1638 г.) было создано Якутское воеводство и появился новый центр колонизации. Но до этого колонизация южного Таймыра проходила с Енисея. Например, в 1630 г. поехало на Таймыр 105 мангазейских промышленных и торговых людей. Они шли до реки Дудинки по Енисею, затем через волоки в Пясинское озеро (М. Белов, И. п., 1951, стр. 46—47).

Следовательно, к 1618 г. был уже освоен южный путь на Таймыр. Но очевидно, заложенный морской путь на восток представлялся более соблазнительным как более легкий, позволяющий везти с собой много товаров и сразу попасть в далекие, еще не освоенные русскими реки, где можно было надеяться на золотую пушнину — соболя и на рыбий зуб — моржа.

Нам надо отметить, что в Туруханском зимовье и на пути вниз по Енисею Акакий с товарищами выменяли у местных жителей до сотни соболей, так как далее на пути вокруг Таймыра они уже никого не встречали. Это количество соболей очень велико.

Акакий с товарищами могли появиться на Енисее в 1619 г., построить здесь кочи и в том же году в конце июля пройти по Енисею и начать обход Таймыра. Отметим, что лед в море Лаптевых вскрывается в июле, а становится снова в октябре.

Возможно, что в этом году льды отодвинулись далеко к северу и путь на северо-восток был открыт. Но в самом проливе Вилькицкого могли встретиться тяжелые льды. Не исключено, что где-то в проливе погибли один или два коча. К открытой воде на восток прошел, вероятно, только один из них.

Обогнув северную оконечность Таймыра, промышленники решили остановиться в одном из первых заливов, который давал защиту от волнения. В заливе Симса произошло разделение группы. Часть людей не решилась идти на коче дальше. Наступала осень, надвигались осенние бури, грозил мороз. По-видимому, менее привычные к морским походам решили остаться на берегу и уйти затем на юг в лесную зону. Они построили на валу возле лагуны маленькое зимовье. Вероятно, часть более смелых пешеходов ушла уже по первому снегу, в октябре. Об этом мы можем судить по отсутствию в зимовье стрел и огнестрельного оружия. Путники рассчитывали, что вскоре они выйдут в леса и найдут там и людей, и диких оленей.

Но двое русских мужчин и одна женщина-энка не решились идти осенью. В зимовье все располагало к спокойной жизни: ежедневно в кулемки ловились песцы, в море были тюлени и моржи, убили даже одного оленя. Плавника на берегу достаточно — все это обещало удачную зимовку.

Но все эти блага вскоре кончились: с ноября исчезли песцы, не было больше оленей и морского зверя. Наступил голод — и смерть от истощения или цинги. Вероятно, гибель этих трех человек надо относить к декабрю — январю. Они не дождались весеннего хода песцов и северных оленей, которые на Таймыр приходят поздно. Люди перед смертью настолько ослабли, что умиравшие не могли отнести подальше покойников и остались лежать вместе с ними.

Судьба группы смелых мореплавателей, ушедших из залива Симса, также была трагической. Они прошли меньше ста километров на восток. При переходе последний коч потерпел аварию, и пришлось выгрузить на каменную грядку на острове Фаддея все имущество и, вероятно, чинить коч. Возможно, что была сшита палатка из паруса, прикрывающая груз. В ожидании, пока вещи подсохнут, люди решили сделать рекогносцировку на коче, но он снова попал во льды и был раздавлен или разбит бурей, и люди погибли. Оставался ли кто-нибудь на острове Фаддея — мы не знаем. Единственное, что нам известно, — на берег был вытащен карбас (длиной 6—7 м), который впоследствии разбили волны или раздавили льды.

Мы можем предполагать, что какая-то часть людей из залива Симса вышла в жилые места и затем вернулась в Мангазею, но доказательств для этого пока нет. Что касается членов морской группы, то, потерпев крушение, они не могли высадиться на материк и уйти на юг, так как все их имущество осталось на острове и они, несомненно, должны были вернуться к нему.

Некоторые историки высказывали предположение, что плавание Акакия следует отнести к концу XVII в., когда одна енисейская экспедиция исчезла при попытке проникнуть на северо-восток. Дальнейшая судьба ее неизвестна. Но если справедливо наше заключение о связи Акакия с муромцами Пахомовыми и с князем Сулешовым, то поездку Акакия не следует отодвигать позднее первой трети XVII в. — времени власти и влияния этого боярина. Мы можем отодвинуть ее только на несколько лет после 1619 г., считая, что деньги 1617 г. лежали в их казне еще три — пять лет, но не более.

Как ни печальна судьба русских промышленников — они совершили свой исторический путь и обошли на маленьких кочах северную Азию. Мы можем заключить, что категорическое утверждение Исбранта Идеса, опубликованное в 1692 г.: «Морское побережье от устья реки Лены до устья реки Енисея непроходимо: ни один путешественник до сих пор не обошел его ни водой ни сушей» (Алексеев, стр. 530), так же как утверждения многих других, писавших позже об этом участке северного морского пути неверны — русские прошли его в 1618—1619 гг.

Алексеев М. А. Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и писателей. Введение, текст и комментарии XIII—XVII вв., изд. 2. Иркутск, 1941.

Александров В. А. Русское население Сибири XVII — начала XVIII в. (Енисейский край). Тр. Института этногр., нов. сер., т. 87. М., 1964.

Бахрушин С. Н. Научные труды, т. I—IV. М., 1954—1959.

Буцинский П. Н. Заселение Сибири и быт первых ее насельников. Харьков, 1889.

Буцинский П. Н. К истории Сибири. Мангазея и Мангазейский уезд (1601—1645). Зап. Харьков. унив., 1893, кн. 1.

Долгих Б. О. Новые данные о плавании русских северным морским путем в XVII в. — В кн. А. П. Окладникова, 1948.

Долгих Б. О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVIII в. Тр. Института этногр., нов. сер., т. 55. М., 1960.

Исторический памятник русского арктического мореплавания XVII в. Археологические находки на острове Фаддея и на берегу залива Симса. М., 1951.

Миллер Г. Ф. История Сибири, т. II. М., 1941.

Минеев А. И. Остров Врангеля. М., 1946.

Народы Сибири, под ред. М. Г. Левина и Л. П. Потапова. М., 1956.

Оглоблин Н. Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа (1592—1768 гг.). Ч. I—IV. М., 1895—1901.

Окладников А. П. Русские полярные мореходы XVII века у берегов Таймыра. М.—Л., 1948; то же, изд. 2. М.—Л., 1957.