Так скучают в Утопии

I

Это случилось, когда я был совсем еще юношей, едва прошедшим обряд посвящения, во время долгого путешествия, предпринятого Старым Трухом, Кхором по прозвищу Убийца Львов и еще несколькими охотниками к Большой Соленой Воде. Мы покинули пещеры в начале весны, как только растаяли снега, и земля затвердела после оттепели. Мы шли почти всю луну; у меня по сей день сохранилась кость, на которой Трух отмечал каждый день пути. Мы повстречали несколько племен, обитавших в жалких укрытиях, но при этом дружественных; племена эти говорили на языке, слегка отличном от нашего, и указали нам дорогу к Большой Соленой Воде, находившейся где-то там, на западе. Мы предприняли этот поход потому, что до ушей Труха дошли слухи, что на берегу этой воды полным-полно ракушек, подобных тем, какие люди запада находят в песках, но более разноцветных, но главным образом потому, что Труху всегда хотелось всё знать. Что касается Кхора, то львов на нашей территории становилось все меньше и меньше, и он был готов к любым приключениям. Я, в свою очередь, был тогда юн и любознателен, как, впрочем, и отправившиеся с нами Сорех-Бан, Акха-Бегун, Тхо Твердая Рука и Балак Отважный. Словом, когда Трух спросил, есть ли желающие сопровождать его в этом долгом переходе, мы почесались носами о носы наших молодых жен, взяли оружие, несколько кремнёвых пластин, инструменты для изготовления каменных орудий и двинулись в путь.

Западный край, в общем и целом, менее приятный и благосклонный, чем наш. Там мало скал и укрытий, а те, что встречаются, — небольшие и с низкими сводами. Реки более широкие, чем у нас, и потому через них труднее перебираться, да и рыбная ловля там не из лучших. Мы шли не слишком быстро, неторопливо исследуя все вокруг и охотясь; зачастую нам приходилось долго искать необходимый для наших орудий кремень, кремень, который в этих местах встречается значительно реже, чем у нас, и который там посредственного качества. После слияния двух крупных рек, одной из которых был Дор, а названия второй мы не знали, мы уже не встречали людей, хотя следов их существования было предостаточно: инструменты, окрашенные в красный цвет камни, разбитые для получения костного мозга кости, обнаруженные под выступами. Но все эти следы были старыми. Тем не менее край изобиловал дичью, и от голода мы никогда не страдали. Мы проследовали вдоль северного берега крупной реки, образованной Дором и другой рекой, и так вышли к Большой Воде.

Мы почувствовали ее еще раньше, чем увидели. Воздух был более свежим и имел особый аромат, с запада дул сильный ветер. Мы оставили позади себя небольшую зубчатую скалу, затем длинный песчаный склон. Соленая Вода оказалась прямо перед нами. Она не текла, как река, но все время была беспокойной, зеленого цвета, с белыми гребнями волн. Рядом с ней песок был усеян длинной, липкой темно-зеленой травой, и там действительно было много ракушек, из которых можно было сделать ожерелья, некоторые — все еще с каким-то мягкотелым животным внутри. Порой эти ракушки были яркого цвета. В лужах плескались неведомые рыбки, а чуть продвинувшись на север, мы обнаружили скелет огромного, размером даже больше, чем три мамонта, зверя, от которого остались одни кости. Осмотрев его с задумчивым видом, Кхор пришел к выводу, что у этого зверя не было ни клыков, ни бивней, и что, несмотря на свои размеры, он, должно быть, был не слишком опасным из-за коротких лап.

Несколько дней мы простояли лагерем на берегу Большой Соленой Воды. Воду для питья мы черпали из небольшого ручейка. Мы научились ловить рыб, которые зачастую оказывались очень вкусными, особенно те, что были плоскими, и мы совсем не боялись Соленой Воды, которая то отступала перед нами, словно испуганная, то, наоборот, устремлялась к берегу, бросая к нам, словно сети, свои волны. Вечером четвертого дня, с закатом, мы заметили в небе большое черное пятно, похожее на дым от бесчисленных женских костров. А на шестой день мы едва не погибли.

В этот день земля несколько раз содрогнулась, море опустилось очень низко, и какое-то время мы следовали за ним, довольные тем, что можем собрать больше ракушек и ставших пленниками в небольших лужицах рыб. Но Трух быстро остановил нас:

— Большая Вода набирается сил. Она вот-вот вернется и унесет нас. Давайте-ка поднимемся на склон.

И едва он произнес эти слова, как земля очень сильно задрожала у нас под ногами, мы бегом припустили к скале и, забравшись на самый ее верх, увидели идущую от линии горизонта огромную волну. Мы побежали еще дальше в скалы, к самой высокой точке, какую смогли найти. Волна разбилась об утес, и, даже находясь высоко-высоко, мы промокли так, словно попали под дождь. Затем, на протяжении всей ночи, накатывало еще несколько волн, более или менее мощных, и, мокрые, без укрытия и без огня, в завывании ветра и шуме Соленой Воды, мы почти не спали. Утром всё, казалось, стало, как раньше, разве что волны все еще были очень высокими, и было невозможно приблизиться к берегу.

На пятый день после своей атаки Соленая Вода успокоилась, и мы смогли снова спуститься к берегу. Акха считал, что следует немедленно вернуться к племени, но Трух еще не удовлетворил своего любопытства, а он был Старейшиной. Он объяснил нам, что, после такой атаки, духи, живущие в Соленой Воде, нуждаются в передышке перед новым штурмом, а это значит, что мы ничем не рискуем. Поэтому мы начали обследовать берег и обнаружили множество странных вещей, занятным образом обработанные куски неизвестного, очень красивого дерева, и я выбрал себе кусок этого дерева и начал вырезать из него фигурку мамонта. А на седьмой день мы повстречали человека.

Он приплыл на большом куске выдолбленного дерева, заостренном с обоих концов, почти как наши пироги, но гораздо более длинного. В передней части этого куска дерева была воткнута толстая палка, а к этой палке привязано широкое фиолетовое крыло. Уже приставая к берегу, он сложил это крыло и увидел нас.

Мы были там все семеро, с оружием наготове, но не выказывая враждебности. Чужеземец был один и выглядел изнуренным и совсем не грозным. Он был среднего роста, весьма упитанный, со смуглой кожей, очень черными волосами и одетый в шкуру неведомого животного ярко-рыжего цвета или же окрашенную известной нам охрой. Вокруг шеи он носил тесемку, поддерживавшую некий свисавший на грудь амулет, вероятно, сделанный из прозрачного камня, какие находят иногда в русле рек, но тоже красного. Увидев нас, он схватил этот амулет и, к нашему глубочайшему удивлению, поднес его к губам, и мы увидели, что он полый и наполнен красной жидкостью, которую чужеземец выпил. Затем, прежде чем мы успели ему помешать, он бросил этот амулет в воду, где тот продержался немного на поверхности, а потом исчез. Тогда чужеземец посмотрел на нас долгим, пристальным взглядом, пожал плечами, спрыгнул на землю и очень медленным шагом направился к нам.

Мы окружили его, движимые любопытством. Он даже бровью не повел, когда Тхо с возгласами удивления принялся ощупывать шкуру, которая была на нем. Я тоже к ней прикоснулся. Она была искусно выделанная, необычайно мягкая, но очень тонкая и, должно быть, совсем не защищала от холода. Похоже, ни оружия, ни каких-либо орудий у него при себе не имелось, но к его поясу был привязан блестящий желтый камень, занятно вырезанный и инкрустированный зелеными и красными камнями, каких мы никогда прежде не видели. Мы стояли там, ошеломленные, как дети, увидевшие своего первого мамонта, до тех пор, пока Соленая Вода, поднявшаяся нам по щиколотки, не указала на то, что пора возвращаться в лагерь. Чужеземец последовал за нами. Мы предложили ему немного жареного мяса сайги — кажется, я не упоминал, что этих животных, редких здесь, на западных землях полным-полно? — мяса, которое он съел, задумчиво глядя на костер. Его лицо выражало не страх, но глубокое отчаяние.

Мы объяснили ему, что нам нужно покинуть берег Соленой Воды и вернуться в пещеры. Желает ли он пойти с нами или предпочтет остаться? Быть может, сюда явятся и другие люди из его народа? Он нас не понял, но впервые заговорил — на языке, совершенно нам неизвестном. Но когда, снявшись с лагеря, мы двинулись на восток, он бросил последний взгляд на поглотившую его лодку Соленую Воду и последовал за нами.

С первой же остановки стало очевидно, что он не знает ничего из того, что обязан знать охотник. Когда Трух жестами показал ему, что он должен разжечь костер, он выбрал неудачное место и принес мокрые или зеленые ветки. Он необычайно неловко держался на ногах, спотыкался в траве и производил такой шум, что распугивал дичь повсюду, куда может долететь голос. У него не было ножа для разделки мяса, и когда Балак изготовил для него нож, отколов несколько пластин от прекрасного куска кремня, он посмотрел на них с изумлением, словно сомневался в их пригодности, и, вероятно, пожелав испытать остроту ножа, порезал себе палец. Мы дали ему четыре дротика и сменную копьеметалку[18], к которой их следовало привязывать, ибо мужчина без оружия ничего не стоит, но, судя по всему, он не знал, что с ними делать, и Сорех-Бан выразил наше общее мнение, когда заявил, что не понимает, как этот парень вообще мог дожить до совершеннолетия!

Мы возвращались короткими переходами, так как Атлан — так его звали — не мог идти нашим ходом более половины суток. Мы останавливались, когда солнце находилось в самой верхней своей точке в небе, и разбивали лагерь. Двое или трое из нас отправлялись на охоту. Дичью этот край, где людей почти нет, изобиловал, и жилось нам в нем легко и просто. Мы начали обучать чужеземца нашему языку и были немало удивлены тем, как быстро он его усваивал. Действительно, судя по его поведению, его можно было сравнить с теми детьми, которые порой рождаются несообразительными и, как правило, проживают не более пяти вёсен. Когда мы его нашли, он ничего не умел, но по прошествии стольких дней, сколько пальцев на обеих руках, уже умел должным образом разжигать огонь и не представлял больше для нас опасности, когда пытался метнуть дротик с помощью копьеметалки. О, он не представлял особой опасности и для тех животных, в которых целился! Руке его недоставало твердости. Но мало-помалу он закалялся, и когда мы оказались в долине, то дальше шли уже почти обычными этапами.

Прошло уже больше двух лун, как мы ушли (двух лун и двух рук дней по подсчету Голя-Колдуна), и наш вождь Хорг уже начинал беспокоиться. Мы вернулись затемно. У входа в укрытие, отбрасывая на стену тени хижин, пылал большой костер. Сонг, дежуривший в этот вечер, заметил нас, и племя встретило нас восторженным криком. Женщины сбежали по склону, и первым же их вопросом был такой: «Вы нашли ракушки?» Затем, увидев Атлана и его странное облачение, теперь уже превратившееся в лохмотья, они излили на нас целую реку вопросов, но Старый Трух резко прервал этот поток красноречия:

— Женщины узнают то, что им следует знать, после вождя и совета!

Совет затянулся далеко за полночь. На нем присутствовали Старейшины, вождь, Голь-Колдун и члены экспедиции. То было мое первое присутствие на совете — и последнее до тех пор, пока я сам не стал Старейшиной. Мы собрались у входа в располагавшийся рядом с хижиной священный грот, куда имеют доступ лишь Посвященные высшего ранга. Атлан вскрикнул от удивления, когда увидел, что вождь пользуется «огневым луком»[19], и попытался нам что-то объяснить, но он знал тогда еще не достаточно слов для того, чтобы мы смогли его понять. Похоже, он хотел нам сказать, что лук имеет другое назначение. Тогда он увидел его впервые, так как во время похода мы разжигали костры при помощи кремня и желтого камня.

Я и сейчас, после стольких прошедших лун, прекрасно помню тот совет! Отблески пламени подчеркивали мускулистые руки охотников и изможденное лицо Толя, чьи глаза, возбужденные после ритуального поста, который он только что закончил, блестели в глубине темных орбит. Я сидел чуть сбоку от круга, как и подобает молодому; чужеземец — рядом со мной. Я был переполнен сознанием собственной важности и в то же время ощущал некоторую робость, даже был немного испуган. Атлан тоже чувствовал себя не в своей тарелке, ибо знал, что вот-вот решится его судьба, а он даже не сможет, в случае чего, защититься. Трух рассказал о походе, о тех племенах, которые нам повстречались; все они были дружественными и в любом случае слишком слабые, чтобы потревожить Людей из долины. Рассказал он и о Большой Соленой Воде, о том, как она пыталась утащить нас к себе и там утопить.

— Духи вод могущественны, — пробормотал Голь. — Они всегда пытаются выпить жизнь людей.

Затем Трух поведал о густом дыме на западе, далеко за водами. Могли ли там быть племена столь многочисленные, чтобы дым от их лагерных костров мог затемнить небо?

— То, что ты видел, Трух, это дым духов земли, — пояснил Голь. — В мои юные годы, когда я был учеником великого колдуна Эрока, мне доводилось бывать в северо-восточных горах. Там иногда собираются духи земли. Их дым исходит от горных вершин вместе с их огненным дыханием, от которого содрогается земля. Никто не должен приближаться, если ему дорога жизнь!

— Так и есть, земля дрожала под ногами, — ответил Трух. Затем он рассказал о прибытии Атлана, о занятном амулете, который он носил на шее, о том, что он содержал некую жидкость, которую Атлан выпил, прежде чем забросить амулет далеко в воду.

— Вы правильно сделали, что не убили его, — сказал вождь Хорг.

— У него не имелось при себе оружия, — просто ответил Трух, — и, как мы затем убедились, среди своего народа он точно уж не был охотником. Но он говорит о непонятных вещах; быть может, он тоже колдун?

Голь нахмурился.

— В племени должен быть лишь один колдун, иначе духи будут недовольны. Ты колдун, чужеземец?

Атлан ответил после небольшой паузы.

— Нет, я поэт, — сказал он, употребив слово из своего языка.

— А кто это... поэт?

— Человек, который пользуется словами... который воспевает подвиги охотников... который...

Он умолк, не зная, как объясниться.

— Ну да, в племени Больших Скал, на севере, есть человек вроде этого, — сказал Кхор. — Я слышал, как он воспевал геройства Глу, их вождя. Многое, правда, полагаю, преувеличивая. Никогда еще человек не убивал мамонта без посторонней помощи!

— А что еще ты делал?

— Ничего! Я был... Мне давали всё, что нужно для жизни, и я воспевал подвиги других.

Недовольный ропот пробежал по кругу заседавших. Племя не признавало бесполезных ртов, и хотя жизнь в этом изобиловавшем дичью краю была относительно легкой, даже дети и старики работали сообразно своим возможностям. Лица ожесточились. Заметив это, чужеземец побледнел, затем пожал плечами.

— За жизнь я не держусь, — сказал он. — Но пусть я и не имею ничего делать, я все же могу обучить вас самым различным вещам.

Он встал, взял «огневой лук», прямую палочку, приложил кончик палочки к тетиве, натянул лук, отпустил. Сучок пролетел через весь грот и исчез в ночи.

— Вот! Если вы сделаете лук побольше и помощнее и поместите на место сучка дротик, то сможете убивать свою дичь издалека — и с большей точностью, чем с использованием копьеметалок!

— А ты смог бы изготовить большой лук?

— Вероятнее всего, нет, но я могу показать, как его делать.

— Откуда ты явился, и кто ты такой?

— Я — Атлан, поэт, а явился из Атлантиды. То было могущественное королевство... я хотел сказать: очень большое племя, проживавшее на одном острове. Боги... духи осерчали на нас, так как мы перестали почитать их должным образом, и однажды ночью Атлантида исчезла под водой. Я спасся, уж и не знаю как. Полагаю, я один только и выжил...

Хорг переговорил шепотом с сидевшими рядом с ним Старейшинами, а затем сказал:

— Хорошо. Ты будешь жить — пока что. Будешь учить нас изготавливать большие луки, а помогут тебе в этом Кхор и...

Взгляд его упал на меня.

— ...и Нарам, — закончил он. — Они, в свою очередь, обучат тебя тому, что должен уметь, чтобы выжить, охотник.

II

К осени Атлан уже свободно говорил на нашем языке и успешно участвовал в коллективной охоте, но почти всегда возвращался с пустыми руками, когда выходил на охоту один. Мы стали друзьями, пусть он и был старше меня. И, через разговоры, которые мы вели по вечерам, сидя у входа в пещеру, я уже начинал немного представлять, какой была его прежняя жизнь. Мир, где он родился, был весьма необычным. Похоже, атланты — ибо так звались люди из его племени, — были более многочисленны, чем я полагал. Более многочисленны, чем все племена Долины вместе взятые, даже более многочисленны, чем племена, проживающие у слияния рек Кхуз и Дор. Как столько людей могло жить в одном месте, для меня оставалось загадкой. Вне всякого сомнения, там не могло быть такого количества оленей, бизонов или даже мамонтов, чтобы можно было прокормить весь этот народ. Атлан часто мне говорил, что они жили не за счет охоты, а за счет растений и животных, которых держали в плену в загонах, как мы сами порой поступаем с северными оленями. Но их там можно держать, лишь пока там есть трава, которую они щиплют, а трава эта быстро заканчивается. Да и на растениях не может быть достаточно орехов или корней!

Охотились они лишь ради удовольствия, да и то не все: лишь люди благородного происхождения имели на это право. Эти «благородные люди», как они назывались, были кем-то вроде младших вождей, которые подчинялись большому вождю, королю. Кроме того, там были воины, единственной задачей которых было защищать территорию, крестьяне, выращивавшие растения, плодами которых они и питались, наконец, жрецы, говорившие от имени богов. Я так и не смог понять, что именно представляют собой эти боги. То не были духи. Они все всемогущественны, и люди должны были делать им подношения, тогда как всякий знает, что, пусть даже духи могущественны, их все равно можно в той или иной степени контролировать за счет слов и магических действий, которые известны колдунам. Голь неодобрительно относился к этой идее о богах, и Атлан говорил о них только со мной. Великий бог Посейдон, устав от неправедности атлантов, послал на них Большую Воду. Но Амфитрита, богиня, которой поклонялся Атлан, сделала так, чтобы одна из волн забросила его в большую пирогу, и вот так он и спасся.

— Я испугался, Нарам, когда увидел вас, поджидающих меня на берегу. Испугался потому, что нам говорили: на вашей земле живут кровожадные дикари. Но вы вовсе не дикари — вы просто варвары. Вам даже известно искусство!

— Искусство?

— Тот мамонт, которого ты вырезал из куска мелкозернистой породы, приплывшего из Атлантиды. Зачем ты его изготовил?

— Ну, если я захочу поохотиться на мамонта, я должен буду повторить за Голем магические слова, пока он будет держать в своих руках эту деревянную фигурку. Это направит заклинание к живому мамонту, так мы завладеем его разумом, и тогда убить его будет легче.

— Да, теперь я знаю ваши верования, столь отличные от наших. Вы думаете, что можете повлиять на мир, тогда как мы считаем, что мир находится в руках богов, и мы должны попросить их о том, чтобы наши желания исполнились. Но Акха тоже сделал статую мамонта, и она не так похожа на это животное, как твоя.

— Достаточно и такой! Есть хобот, клыки, изгиб спины...

— Тогда зачем ты делал свою с большей тщательностью, или даже с большим умением?

— Ради удовольствия! Чтобы посмотреть, получится ли у меня вырезать маленького деревянного мамонтенка, который будет, как живой!

— Ты этого не знаешь, Нарам, но это и есть искусство! Создать из мертвой материи что-то такое, что будет почти как живое. Ты этого не знаешь, но ты — художник! В Атлантиде благородные люди боролись бы за твои работы.... Атлантида!..

И он вздохнул.

III

Жизнь, конечно же, не была для него легкой. Я уже говорил, что, как охотник-одиночка, он был более чем посредственным, и нередко страдал бы от голода, если бы Кхор, Тхо или я не делились с ним. Но иногда наша добыча оказывалась небольшой и, естественно, в первую очередь все шло нашим женам и детям. Тем не менее он не жаловался и пытался быть полезным, но если знал он много чего, то руками действовал чрезвычайно неловко. Я научил его подготавливать кремнёвый нуклеус, из которого можно было потом делать пластины, научил зажимать этот нуклеус между ногами и пользоваться отжимником, но он расходовал столько кремня, что оказалось более экономичным давать ему уже готовые орудия. Сам он обучал нас самым разным вещам. После множества бесплодных попыток, Кхор, Тхо и я научились-таки делать луки. Оставалось подыскать подходящее дерево. Похоже, в Атлантиде у них были особые деревья, вроде того, из которого я вырезал мамонта — оно было очень гибким и эластичным. Но ни сосна, ни пихта, ни береза не подходили. Орешник также был недостаточно прочным. Атлан вспомнил тогда, что в его племени луки укрепляли металлическими полосками. Это было вещество, которое извлекали из земли, как именно, он не знал наверняка, — помнил лишь, что для этого требовался большой огонь. Было несколько видов металла. Пряжка его пояса была из золота, но оружие воинов — из бронзы или железа. Тхо пришла в голову мысль заменить эти металлические полоски плоскими пластинами, вырезанными из оленьих рогов. После множества неудачных попыток нам все же удалось таким образом сделать лук, посылавший небольшой дротик более чем на сотню шагов. Но этот дротик не был стабильным и беспорядочно вращался в полете. Тогда Атлан научил нас размещать на конце, противоположном наконечнику, три надрезанных в длину пера. Теперь стрела летела прямо и даже более точно, чем брошенный с помощью копьеметалки дротик. Большинство охотников взирали на наши усилия со скептическим видом, но когда мы стали каждый вечер возвращаться с полными руками, изменили свое мнение, и вскоре лук имелся уже у всех мужчин.

Но не все идеи Атлана имели такой успех. Он пожелал обучить нас тому, что сам он называл «письмом» — способом нарисовать или выгравировать свою мысль, что-то вроде тех знаков, которые нарисованы в священных пещерах и обозначают опасности или зоны, закрепленные за Великими Посвященными. Это дошло до ушей Голя, который заявил, что это касается лишь колдунов, и если бы Кхор, Тхо и я не вмешались, все могло бы закончиться для Атлана крайне печально. Кроме того, он попытался изготовить металл, помещая в огонь тяжелые красные камни, которых было предостаточно в нашей пещере, камни, похожие на неважного качества охру, слишком твердую для того, чтобы ее можно было использовать для окрашивания шкур или кожи. Но каких-либо результатов Атлан не достиг, и Хорг быстро прекратил эту напрасную трату топлива. В другой раз Атлан взял глину, которая служит для лепки фигурок животных, и принялся делать шарики, в которых пальцами делал полости и поджаривал на огне. Но и здесь он потерпел неудачу: глина растрескивалась и не могла удержать воду.

— А вот у нас, — сказал он, — горшечники делали из глины сосуды! Столько сосудов, сколько ты и представить себе не можешь, любых форм и размеров, для хранения воды, золота, масла, зерна... — Он привел целую серию непонятных для нас слов из своего языка. — Но я не знаю, как они это делали, — добавил он. — Ах, Нарам, для вас было бы лучше, если бы к вашему берегу пристал горшечник или кузнец! Я же — всего лишь поэт, и потому бесполезен, ибо больше никто уже не будет говорить на моем языке!

И он зарыдал, словно женщина!

— Почему ты не поешь на нашем языке? — спросил я у него.

— Почему, Нарам? Да потому, что я плохо его знаю, а поэзия требует владения языком в совершенстве! И потом, что бы я воспевал? Что вы делаете такого, что могло вдохновить настоящего поэта? Вы рождаетесь, охотитесь, умираете! Вы не воюете! У вас нет богов, к которым бы вы обращались с мольбами! Ваши легенды — не более чем мерзкие истории об охоте на мамонтов и великих пирушках! Вы — варвары! О, некоторые из вас, ты, к примеру, обладаете поразительным художественным даром к рисунку или скульптуре, но это дар почти неосознанный! Что, по-твоему, мне следовало бы воспевать? Славу бога-солнца, заходящего в пламенеющем небе? Для вас солнце — не бог, а свет! Ваше небо — пустое! Ваши духи — слепые силы, которые, как вам кажется, вы контролируете посредством заклинаний! Вы уповаете лишь на одно — что после смерти возродитесь в таком же, как этот, мире, только более богатом, где будет больше мамонтов и оленей еще даже более глупых, вследствие чего их будет легче убивать! Удовлетворение живота, четыре или пять жен у каждого! Ты хотел бы, чтобы я воспевал это? Нет? Но тогда что? Любовь? Бесконечная сложность чувственного общения между мужчиной и женщиной у вас отсутствует напрочь! Когда вы достигаете возраста мужчины, вы берете самку среди тех, кто имеется в распоряжении и...

— Хватит! — закричал я. — Это не так! Я выбрал На-эх-Нха, а она выбрала меня! Гхам тоже ее хотел, но она его ненавидела, и мне пришлось сражаться за нее! Гхам покоится теперь рядом с Предками!

— Тогда, быть может, ты начинаешь понимать, что такое любовь! И я знаю, ты нежен со своими детьми. Но ты — исключение. Другие — грубияны, признающие лишь силу в своих отношениях.

— Думаю, ты нас не понимаешь, Атлан! Если бы мы признавали лишь силу, ты был бы уже мертв! Тхо и Кхор нередко сами заботятся о том, чтобы тебе было что есть. Тебе повезло, что Кхор проявляет к тебе интерес. Среди нас есть такие, которые с радостью бы увидели твою смерть, но Убийца Львов объявил, что тому, кто убьет тебя, придется сразиться с ним, а этого очень не многим из нас хотелось бы сделать! Кхор убил не меньше львов, чем можно сосчитать по моей ладони! Перестань плакать, как женщина. В твоем краю ты был всего лишь поэтом. Но с тех пор, как ты — среди нас, ты многому научился и через пару смен времен года станешь настоящим охотником. Ты все еще молод. Ты мог бы выбрать себе женщину. Неужели среди девушек нет ни одной, которая бы тебе нравилась? И разве ты не мог бы воспевать деяния мужчин? Тебе не кажется, что нужно не меньше храбрости для того, чтобы убить столько львов, сколько можно сосчитать по моей ладони, чем для того, чтобы убить какого-то принца, как в той истории, которую ты рассказывал в прошлую луну? И разве Мух, который, рискуя жизнью, завел столько дней назад, сколько пальцев на моей руке, в западню носорога, принеся тем самым мясо всему племени, вел себя менее доблестно, чем те, кто уничтожают людей? Возможно, мы и варвары, как ты называешь нас на своем языке, но о никому не нужных истреблениях, которые ты зовешь войнами, тебе лучше не рассказывать никому, кроме Тхо, Кхора и меня!

— Но вы и сами убиваете! Взять хотя бы тебя и Гхама...

— Гхам хотел На-эх-Нха, и я тоже. Но я же не убил младших братьев Гхама, как это сделал твой Апетксоль, когда сжег хижины своих врагов!

Так мы говорили, вечер за вечером, сидя перед моей хижиной из веток и шкур, под большим навесом, пока я чинил оружие, На-эх-Нха готовила ужин, а дети играли между палатками. Стоял конец осени, ночи были уже холодными, и мне было жаль Атлана, когда он возвращался в свою небольшую лачугу, которую мы построили для него, и проводил там одну ночь за другой без женщины, которая могла бы его согреть, а просто-напросто свернувшись в клубок под накидками из шкур, в своем одиночестве.

Зима была для него крайне суровой. В его краю редко бывало холодно и выпадало мало снега. Охотиться стало трудно, дичь зачастую было нелегко убить. Ему пришлось научиться перемещаться на снегоступах по рыхлому снегу, и я неоднократно был вынужден посылать На-эх-Нха массировать ему сводимые ужасными судорогами ноги. Разумеется, у нас имелись немалые запасы провизии в тайнике, вырытом в постоянно замерзшей земле в небольшой глубокой долине, куда солнце почти не попадает, но Хорг позволял прикасаться к ним лишь в случае абсолютной необходимости. Зима выдалась долгой, и никто не знал, будет ли дичь еще и весной, поэтому нам часто приходилось голодать. О, это был не тот голод, от которого человек истощается и скручивается вдвое, держась за живот, но такой, который проникает к вам в голову и заставляет грезить о жаренных оленьих ногах или больших кусках мяса мамонта, принимающих коричневатый оттенок на горячих камнях. Естественно, наши женщины и дети ели прежде Атлана, и так как он редко возвращался с добычей, ему приходилось удовольствоваться худшими кусками мяса, если таковые вообще оставались. Он не жаловался — просто становился все более и более худым и слабым. Тем не менее и у него случился час триумфа. Как-то вечером, с наступлением темноты, мы все вернулись с пустыми руками. Дети бродили вокруг с жалким видом или же прижимались друг к дружке у огня, женщины глухо ворчали. Хорг и Голь-колдун о чем-то тихо переговаривались: их авторитет пошатнулся. Заклинания Голя оказались тщетными, и различные охотники уже открыто спрашивали, не оскорбил ли он какого-нибудь могущественного духа. Хорг объявил, что на следующий день, если охота не улучшится, откроем тайник. И тогда, посреди ночи, раздалось нечто слабо напоминавшее крик об окончании охоты племени, крик, который издают, когда дичь убита и уже неважно, перепугаешь ли ты им остальных животных или же нет. Но кто кричал, да еще так неуклюже? Мы все были под навесом, за исключением... чужеземца.

— Кхор, Нарам, возьмите факелы и сходите посмотрите! — сказал Хорг.

Мы спустились по склону. Крик пришел с востока. Мы направились в ту сторону и прошли примерно столько шагов, сколько можно сосчитать по тридцати ладоням, после чего Кхор бросил крик «отыскания», тот, что обозначает: «Я здесь, ты где?» Ответ последовал откуда-то совсем рядом, из-за березовой рощицы, и мы нашли Атлана, двух мертвых оленей и многочисленные следы.

В тот вечер под навесом была пирушка, и даже глубоко ночью все еще слышался треск разбиваемых для извлечения костного мозга костей.

На следующий день в хижине вождя состоялся совет. Я на нем не присутствовал, так как не был еще Старейшиной, но Кхор рассказал мне то, что мог рассказать. Было решено, что чужеземец, давший племени лук и убивший двух оленей, когда ни один другой охотник ничего не убил, весной пройдет обряд посвящения и впредь будет считаться одним из нас. Кхор примет его в клан Медведя, который он возглавляет. Оставалось загадкой: как Атлан, обычно такой неловкий, убил двух оленей? Я спросил у него об этом в тот же день. Он улыбнулся и ответил:

— На это есть две причины. Во-первых, вдали от всех, я каждый день терпеливо тренировался посылать стрелу туда, куда я хочу.

— Тренировался?

— Я стрелял и стрелял, и стрелял по старой шкуре, подвешенной к дереву. Я знаю, что вам такое представление чуждо. Вы учитесь всему, делая это. На охоте вы ежедневно используете, быть может, не меньше стрел, чем пальцев на одной руке. Я выпускал их по многу-многу пальцев руки, отходя от мишени все дальше и дальше. Именно так делал мой народ. Ты, и Кхор, и Лам — все вы считаете себя отличными лучниками. Видел бы ты, что мог сделать Конкулан, главный из лучников принца! Да и многие другие! А во-вторых, вы пользуетесь луком так, как пользовались копьеметалкой: вы приближаетесь к добыче — самым чудесным образом, я бы так никогда не смог! — пока не окажетесь в десяти шагах от нее, но сколь ловкими бы вы ни были, часто бывает, что животное убегает прежде, чем вы подкрадетесь достаточно близко. Я же выпустил свои первые стрелы с расстояния в столько шагов, сколько можно сосчитать по пальцам десяти рук! Разумеется, стрела входит не слишком глубоко, но она ранит и замедляет добычу, и потом уже можно легче приблизиться к ней.

— Но если она ускользнет, то, быть может, умрет — без особой пользы для кого бы то ни было, за исключением разве что волков!

— Я не говорю, что всегда следует охотиться подобным образом. Но порой, как вчера вечером, в этом есть свои преимущества.

IV

Когда наступила весна, Атлан прошел обряд посвящения. О ритуалах я рассказывать не буду. Вы и сами все уже прошли первую и вторую стадию, и потому знаете, из чего они состоят. Что касается третьей, то и вам и не нужно о ней знать. Не сейчас, вы еще слишком юны. Он отважно прошел все испытания, хотя, вероятно, для взрослого мужчины было довольно унизительным то, что на первой стадии с ним обращались, как с маленьким ребенком! Но от моего внимания не ускользнуло, что, когда Голь посвящал его в тайны мира духов, он лишь сделал вид, что верит в них, желая доставить нам удовольствие. Ему хватило мудрости не сказать ничего такого, что могло бы показать его истинные мысли.

Наступившее затем лето выдалось для нас хорошим. Дичи было полным-полно, было тепло, но при этом без жары. Атлана теперь считали своим в кругу мужчин, хотя некоторые из них и не выказывали по отношению к нему ни симпатии, ни уважения. Дважды или трижды ему пришлось драться на кулаках, и во всех этих случаях он уступал противнику, но на этом все и закончилось, ибо у него имелись и друзья, в том числе Убийца Львов!

Если говорить о девушках, то Эния уже перестала убегать, когда он приближался к ней. То была высокая девица, уже видевшая две ладони и четыре пальца весны, дикая, как пантера; за ней ухаживали многие парни, но ни одному из них она так и не ответила взаимностью. Одного из них, слишком приставучего, она даже полоснула кремнёвым лезвием по щеке, отчего у него навсегда остался на лице длинный шрам. «Меченого» звали Тхарг, он был прекрасный охотник, и никто не понимал, почему Эния отвергала его преимущества. Но отец Энии два года тому назад был убит носорогом, и мать, а также другие немолодые женщины, поддерживали девушку в этом решении. Женщины — сила, с которой в племени необходимо считаться, ибо они могут сделать жизнь охотников невыносимой и постоянно сеять раздор. Поэтому Хорг посоветовал Тхаргу поискать другую жену, но тот и слышать об этом ничего не хотел: или Эния, или никто. В общем, когда он увидел, что к Атлану девушка, напротив, относится благосклонно, принимает от него подарки, тогда как его, Тхарга, подношения отклонила все до единого, он произнес слова смерти.

Дело было серьезное, так как при любом исходе сражения племя потеряло бы одного из охотников. Когда я сам дрался с Гхамом из-за На-эх-Нха, то не намеревался его убивать. Это вышло случайно. Последний бой со смертельным исходом у нас в племени состоялся много лун тому назад, когда Голь был совсем еще дитя. Но слова были произнесены, духи ветров, неба и вод взяты в свидетели, и тут уже нечего было поделать. В общем, Хорг решил так: чтобы сражение было равным, оно состоится на луках и с восьми ладоней шагов.

К всеобщему удивлению, все закончилось очень быстро: спустя несколько мгновений Тхарг уже лежал на спине с одной стрелой в животе, а другой — в груди, тогда как Атлану стрела противника лишь слегка оцарапала левую руку. Голь заявил, что духи высказались, и Тхарга подняли на помост из веток, куда укладывают мертвых, так как лишь вождей хоронят в пещере.

В тот же вечер Атлан пришел ко мне. Он был потрясен.

— Ну всё, Нарам, теперь я — такой же, как вы! Теперь я — всего лишь варвар, почти дикарь!

Я пожал плечами.

— Никто не заставлял Тхарга произносить слова смерти, Атлан! Вероятно, он поступил так, потому что думал, что сможет убить тебя без малейшего риска. Тем хуже для него! Что говорит Эния?

— Она горда тем, что я убил из-за нее!

— Да нет же! Она горда тем, что ты показал себя мужчиной! Она будет для тебя прекрасной женой: она очень ловко разделывает оленьи шкуры! И не ты ли рассказывал мне, что в твоем краю благородные люди иногда сражались до тех пор, пока один из них не убивал другого, из-за улыбки женщины? Так чего ты грустишь?

— Может, ты и прав. Но я бы предпочел... Ах, не будем об этом!.. Тебе все равно не понять, Нарам!

Я и в самом деле не понимал его, да и сейчас все еще не понимаю. Но это и не важно. В следующую луну Атлан взял Энию в жены.

V

Я приближаюсь к концу своих воспоминаний, касающихся Атлана. Следующая зима была ужасной. Она пришла слишком рано, прежде, чем мы в достаточном количестве запаслись мясом и копченой рыбой. Теперь таких зим не бывает, похоже, погода изменилась; мамонты почти исчезли, северных оленей становится все меньше, оленей обычных — напротив, все больше (но их рога совсем не ценятся!), больше нет мускусных быков и белых песцов, мех которых был таким красивым! Быков теперь больше, чем бизонов, и хотя мяса быка не назовешь плохим, ничто не сравнится с горбом жирного бизона! Но я заговариваюсь. Та зима, словом, выдалась ужасной. Равнину покрыл толстый слой снега, охотиться стало трудно, дичь встречалась редко и была тощей. Нам всем приходилось несладко. Эния ждала ребенка, и Атлан выбивался из сил, чтобы приносить ей все то, что было необходимо для выживания. Как-то вечером, в пургу, он не вернулся. Он ушел один, идя по следу одинокого оленя, тогда как остальные охотники двинулись по следам бизонов. Кхор, Акха, Тхо и я отправились на его поиски, в снежную бурю, беспрестанно перекликаясь, чтобы не потеряться. Жуткий ветер едва не гасил наши факелы, хотя они и были обмазаны густым слоем смолы, а в ночи было белым-бело от падающего хлопьями снега. В итоге мы нашли Атлана незадолго до рассвета. Он заблудился, неуклюже построил хлипкое укрытие из веток, под которым и свернулся калачиком, не разведя огонь, так как забыл взять с собой свой камень для выбивания искр.

Мы перенесли его в пещеру, и Эния накрыла его теплыми мехами и быстро сварила немного мяса, — мясо лежало на шкуре, закрепленной на четырех колышках, так, чтобы шкура немного провисала по центру, туда была налита вода, в которую бросали горячие камни. Атлан выпил этот бульон и немного порозовел, но в середине дня у него началась горячка, и Голь пришел осмотреть его.

— В него проникли злые духи ветра и холода. Я попытаюсь прогнать их, но они сильны!

Мы все покинули хижину, так как магия колдунов — грозная сила, которая может обернуться против зрителей, если они не посвящены в тайны высших сил. Голь вышел спустя довольно-таки продолжительное время, качая головой и храня упорное молчание. Эния бросилась в хижину, а мы остались снаружи, не в состоянии чем-либо помочь.

На следующий день, с наступлением вечера, Эния пришла за мной. Атлан хотел меня видеть. В хижине стоял запах лихорадки. Атлан лежал под оленьими шкурами, глаза его пылали, лицо было красным, дыхание — свистящим и затруднительным.

— Подойди, — прошептал он. — Я умираю. Ты был хорошим другом, Нарам. Без вас — тебя и еще нескольких человек — я бы не выжил. Ты был мне ближе всех, и я хотел бы попросить тебя кое о чем. Сможешь позаботиться об Энии, когда меня не станет? Я знаю, что у тебя есть жена и уже двое детей, но ты опытный охотник, и немного мяса для нее и малыша, которого я никогда не увижу... это ведь не слишком большая просьба с моей стороны?

Я ответил не сразу. Если у нас и дальше будут такие зимы... А слово священно среди Людей.

— Обещаю тебе это, — сказал я.

Он слабо улыбнулся, взял руку Энии и вложил в мою ладонь.

— Ты меня успокоил. А теперь я попытаюсь поспать.

Утром испуганная Эния прибежала в мою хижину:

— Он говорит слова, в которых нет смысла! Идем!

Я тут же увидел, что долго он не протянет. Он бредил на своем родном языке. За время моих разговоров с ним я выучил из этого языка несколько слов. Он говорил об Атлантиде, ее славе, своих родных и друзьях. В какой-то миг он снова обрел ясность ума и, заметив меня, прошептал:

— На моей груди сидит мамонт, Нарам. Он душит меня!

Затем он снова начал бредить, добавляя к имени Энии другое — Эретра, о которой он мне никогда не говорил. Он умер с закатом солнца.

Ну вот и всё! Я взял Энию второй женой, как он меня и просил. В конце следующей весны родился его сын, Атла, которого я воспитал как своего. Я состарился, тоже, в свою очередь, стал Великим Посвященным, и даже вождем! Но откуда явился Атлан, каким на самом деле был его народ, — этого я не знаю. Я никогда больше не возвращался к Большой Соленой Воде. Но во время одного из походов, который я совершил много лун тому назад на юг, как и тогда, с Трухом, я встретил за Большими Горами, в краю, где нет оленей, людей, которые живут порой у Большой Воды. Как-то раз, во времена их прапрапрадедов, в большой пироге с фиолетовыми крыльями, со стороны заходящего солнца явились чужеземцы. У этих людей было при себе оружие, которое блестело на солнце. Они несколько дней стояли на берегу лагерем, не вступая ни с кем в контакт, а затем продолжили свой путь по воде. Быть может, они были из племени Атлана?

Он был моим товарищем на протяжении вдвое с лишним большего числа лун, чем можно сосчитать на обеих ладонях, мы имели долгие беседы, я научил его охотиться, изготавливать орудия из кремня, разжигать огонь в любую погоду. И однако, когда я думаю о нем, мне всегда вспоминается наша первая встреча. Он с печальным видом стоит на носу своей пироги и держит в руке прозрачный камень с какой-то красной жидкостью. Затем выпивает эту жидкость, выбрасывает камень подальше в воду и направляется к нам медленным и лишенным какой-либо надежды шагом, словно идет навстречу своей смерти!