Таллеман де Рео Ж. Занимательные истории

Вотье

Расскажу здесь то, что узнал о Вотье. Поначалу он был бедным юношей, и некий монах Францисканец, по имени отец Крошар, который повсюду следовал за г-ном де Ларош-Гийоном, взял его к себе слугою. Г-жа де Гершевиль определила его лекарем ко Двору Королевы-матери на жалованье в триста ливров. И вот, во время пребывания Королевы в Ангулеме, когда де Лорм еще в Эгре бросил ее на произвол судьбы из-за того, что она, по его выражению, наговорила ему всяких кислых слов, еще более кислых, чем городок, где они были сказаны[164], ей понадобился врач. Другого лекаря не было, а о Вотье кто-то, кого он удачно пользовал, отозвался с большой похвалою. Он вылечил Королеву-мать от рожистого воспаления и после этого снискал к себе столь явное ее расположение, что ему удалось ладить с нею лучше чем кому-либо: отсюда и возникла великая ненависть к нему Кардинала. Вотье был хорошо сложен, но у него были слишком мускулистые плечи; он любил разыгрывать из себя умника. Происходил он из Арля; мать его была пряхой, и говорили, будто он ей совсем не помогает.

Кардинал де Ришелье, притворившись, что намерен сделать еще одну попытку примириться с Королевой-матерью, послал за Витре, ныне издателем книг духовного содержания, человеком здравомыслящим, который открыто заявлял о своей дружбе с Вотье, и сказал, что просит его быть посредником между ним и Королевой. Витре стал просить Кардинала избавить его от этого, сославшись на то, что нередко в угоду лицам могущественным и знатным в жертву приносят мелкую сошку. «Нет, — ответил Кардинал, — ничего не бойтесь». — «Поскольку вы желаете возложить на меня эту честь, — сказал Витре, — не заставляйте меня гадать; скажите мне все откровенно». — «Передайте Вотье то-то и то-то», — попросил Кардинал. Немало пришлось Витре походить взад и вперед; наконец, дело заметно продвинулось, и Кардинал передал через него Вотье, что де надобно им устроить у Витре свидание, но что во избежание ненужной огласки вместо Кардинала на это свидание пойдет отец Жозеф. Вотье подумал: «Это ловушка, ибо вслед за сим Кардинал уведомит об этих переговорах Королеву-мать и скажет ей, что я якшаюсь с ним или его людьми. Я не сумею, — заключил он, — помешать Королеве-матери отправиться в Компьен». На самом деле, Кардинал только того и хотел, чтобы Королева совершила эту неосторожность и поехала в Компьен, хоть и прикидывался, будто он против этой поездки; меж тем он сулил Вотье любые награды, вплоть до того, что обещал ему кардинальскую шляпу. Королева-мать хотела править: ей мало было раздавать высокие должности и бенефиции, имея столько денег, сколько она пожелает. Принцесса Конти, а с нею и все семейство Гизов и г-н де Бельгард неустанно уговаривали ее погубить Кардинала. И вот она едет в Компьен[165]; там ее арестовывают, а Вотье приказывают вернуться в Париж. По пути туда его хватают и отвозят в Бастилию. Кардинал передает Витре, что весьма доволен его действиями и он может видеть своего друга столько, сколько ему будет угодно. Витре отвечает: «От этого я, пожалуй, воздержусь: сей человек имел несчастье впасть в немилость у Государя, я сумею быть ему полезным и не навещая его». Кардинал велел передать Витре, пусть, мол, он приходит к Вотье безбоязненно: ему нечего за себя опасаться; и тот отправился навестить друга. Вотье говорит ему: «Вот как я унижен; но придет день, и я стану лейб-медиком Короля». Слова его сбылись, но не совсем так, как он это предполагал, ибо он-то имел в виду покойного Короля; а стал он лейб-медиком короля, которого тогда еще не было на свете[166]. Нам довелось его видеть; у него была рента в двадцать тысяч экю, и жил он, как негодяй, взимая деньги с больных, которых пользовал. В конце концов он этого устыдился и начал лечить бесплатно.

Месье покинул пределы Франции вследствие происков семейства Гизов, герцога Лотарингского и Королевы-матери, но главным образом из-за того, что не было выполнено обещание в отношении его канцлера Леконье и Пюилорена. Г-н де Рамбуйе во время переговоров с Леконье обещал ему должность Председателя суда — ее он как раз получил — и кардинальскую шляпу; Пюилорену была обещана грамота о возведении его в герцогское достоинство. В Рим по поводу кардинальской шляпы ничего не написали, грамота так и не была отправлена. Леконье и Пюилорен привели в раздражение своего повелителя и вынудили его уехать. Пюилорен намеревался жениться на принцессе Пфальсбургской, которая была вдовою. Сен-Шомон, осаждавший Нанси, который защищала принцесса Пфальсбургская, позволил принцессе Маргарите ускакать верхом на коне и по сей причине впал в немилость. Впоследствии эта дама вышла замуж за герцога Гастона Орлеанского во Фландрии.

Кардинал вел переговоры столь удачно, что заставил Месье вернуться. Вскоре после этого он выдал замуж трех своих родственниц за г-на де Лавалетта, (Кардинал женил Лавалетта на своей родственнице с целью провести его. Г-н д'Эпернон за то, что жил плохо со своей женой, навлек на себя всевозможные бедствия.) за Пюилорена и за графа де Гиша.

Поговаривали, будто Пюилорен был отравлен грибами, и еще — что грибы в Венсенском лесу весьма опасны. Но умер он, как и великий приор Вандомский и маршал д'Орнано, из-за сырости в некоей сводчатой камере, где так мало воздуха, что образуется селитра. Г-жа де Рамбуйе говорила в шутку, будто камера эта богата своим запасом полноценного мышьяка, как мы бы сказали: «полноценного золота». Кардинал де Лавалетт не раз повторял ей эту остроту.

В довершение всего, что мне известно о Королеве-матери, добавлю, что даже в Брюсселе она не смогла оградить себя от хитроумных происков Кардинала, желавшего выжить ее оттуда, ибо она была весьма расположена плести козни против него. Он сумел ей внушить, что, ежели она порвет с испанцами, он позволит ей вернуться во Францию. Она сделала вид, будто собирается в Спа, и две тысячи голландских всадников явились ее сопровождать. После этого Кардинал перестал думать о ней. Говорят, что в ту пору у нее не было иной цели, кроме желания любоваться видом Люксембургского сада и аллеей Кур-ла-Рен, которую она велела насадить, уже не вмешиваясь больше ни в какие государственные дела. Вот так опрометчиво она уехала из Брюсселя, где с нею прекрасно обходились испанцы, которые выдавали ей двенадцать тысяч экю в месяц, и сумма эта вполне ее обеспечивала; с момента же своего отъезда она была обречена на вечные странствования и на жалкое существование.