Там, где течет Иравади

Здравствуй, Бирма!

Бирму мы почувствовали еще в самолете — воздушная болтанка встряхнула даже самых больших любителей подремать в дороге. Поднялась суета, послышались тяжкие вздохи — казалось, природа мстила тем, кто оставался равнодушным к ее раскрывавшимся красотам. Над нами — удивительно чистое небо, глубокое, синее, и ослепительное веселое солнце, а внизу, вместо белого снега и обледенелых гор, — зелень лесов и голубизна озер. Началась земля тропиков, горячая и знойная, в дрожащей дымке испарений. Чудилось, будто дышит она тем глубже и ровнее, чем выше поднималось солнце и чем дальше мы мчались на юг. И наш работяга ИЛ-14 невольно покорялся этому могучему дыханию земли: вдох — и самолет увлекается вниз, выдох — и он снова взмывает.

Воздушная качка на меня не действовала, и я не отрывался от иллюминатора, жадно всматриваясь в плывущую под нами бирманскую землю. Тянулись красноватые округлые холмы, покрытые кудрявой зеленью, затем показалось рыжее с прозеленью лоскутное одеяло рисовых полей, которое то расширялось до самого горизонта, то разрывалось рощами и перелесками. Всюду виднелись белые и золотистые пятнышки, и я всполошился: да ведь это же знаменитые пагоды! Вдруг впереди из изумрудной зелени взметнулся ввысь узкий язычок сверкающего пламени. Он горел, искрился золотом, словно дневной маяк для воздушных лайнеров.

— Пагода Шведагон, — коротко сообщила стюардесса, — Рангун.

Каждый большой город имеет свое лицо, и в этом отношении Рангун не представляет исключения. Неповторимостью своих черт он отчасти обязан Шведагон-пагоде, которая горделиво возвышается над бирманской столицей. Каким бы путем вы ни добирались в Рангун — морем ли, по реке или по воздуху, — вы отовсюду увидите Шведагон.

Здравствуй, Бирма! Двенадцать тысяч километров и крепкие русские морозы остались позади. Здесь полыхала июльская жара, но встречавшие нас товарищи утешали, что это самое прохладное время года. «Что же будет с нами летом?» — мелькнуло в голове у каждого, когда мы с перекинутыми через руку пальто, в шерстяных костюмах очутились на бетонном поле аэродрома и начали обливаться потом под пронзающими огненными лучами солнца. Но эта мимолетная тревога вскоре уступила место легкому волнению, ожиданию каких-то необычных встреч и впечатлений.

Тропики! Ну чье воображение не волновали их экзотика и романтика еще на первых уроках географии? Кто из нас не увлекался рассказами и книгами о жарких странах, где никогда не бывает зимы; где растут стройные пальмы, увешанные кокосовыми орехами; где слоны, тигры и обезьяны разгуливают на воле? Кто из нас, едва научившись читать, не заразился на всю жизнь желанием хотя бы попробовать кокосового молока или плода манго, не жаждал заглянуть в таинственную бездну вечнозеленых джунглей, хранящих необыкновенные тайны?

Да, кругом нас была Азия, красочная, знойная, странная. Суетились прокаленные до кости пакистанцы, степенно прохаживались грациозные невозмутимые бирманцы, мирным кружком сидели индонезийцы с матовыми лицами, прохаживались медлительные индийцы. Яркие, невиданного покроя одежды, незнакомая гортанная речь, разноликая в белозубой улыбке толпа — словом, будто вся Азия сошлась в этом просторном зале, как на большом перекрестке. Аэропорт Мингаладон в Рангуне — важный узел многих международных авиалиний. Великолепный, огромный, из бетона и сверкающего стекла, рангунский аэропорт-гордость Бирмы, один из лучших между Лондоном и Токио, оборудованный для приема воздушных лайнеров любого типа. Он выстроен в пригороде столицы.

Мы с большой неохотой расстались с этим прекрасным сооружением, где искусственно поддерживалась привычная для нас температура воздуха, 20–23 градуса тепла, и окунулись вновь в удушающую жару. Машина бойко бежала по обжигающему асфальту шоссе. Навстречу мчались бамбуковые заросли, роскошные пальмы, громадные тамаринды, разлапистые бананы и другая диковинная растительность. А в гуще зелени или прямо на обочине шоссе мелькали легкие, стоящие на сваях домики из бамбука и пальмовых листьев. Иногда показывалась белокаменная вилла местного богача или буддийский монастырь.

Так за ультрасовременными воротами страны из стекла и бетона открывалась нам Бирма — страна бамбуковых хижин и каменных пагод.

Рангун

Раннее промозглое утро 4 января. Рангун придавлен серым свинцовым туманом. Мертвая тишина. Даже неугомонные столичные собаки примолкли. Ровно в 4 часа 30 минут загрохотал артиллерийский салют, послышались отдаленные крики. Я вышел на погруженную в предрассветные сумерки улицу. Показались еще люди, раздался звонкий смех. Город быстро пробуждался. Бирма вступала в новый год своего самостоятельного существования. Так повелось отмечать рождение независимой Бирмы с 1948 года.

В тот знаменательный день был спущен британский «Юнион джек» и на флагштоке президентского дворца взвился национальный флаг Бирманского Союза с шестью звездами, музыканты били в старинные барабаны и толпы взволнованных бирманцев пели свой национальный гимн: «Навеки это наша страна!»

…Мы пошли на Проме-род, где устраивались военный парад и народная демонстрация. Все прилегающие улицы и площади были забиты народом. Нам отвели места на специально выстроенной для гостей трибуне, укрытой легким навесом от палящих лучей солнца. Там уже находились члены парламента, высокие чиновники, дипломаты и иностранные гости. Вдоль широкой прямой Проме-род выстроилась бесконечная лента зрителей.

Грохотом барабанов открылся военный парад. Четким шагом проходили солдаты, офицеры, моряки — все как на подбор крепкие, подтянутые ребята, с обветренными суровыми лицами. Это была армия, рожденная в боях против японских оккупантов и английских колонизаторов. Вдруг послышались знакомые с детства родные мелодии. Оркестр играл старинные русские марши. Странно звучали они здесь, под жарким тропическим небом. Но видно, полюбилась мужественному и горячему сердцу бирманца задушевная музыка «Тоски по родине» и лихие звуки «Егерского марша».

Вслед за военными частями по Проме-род двинулись колонны жителей столицы. Люди вышли на улицы в своих лучших одеждах: мужчины — в лонджи, белоснежных сорочках с надетой поверх курточкой — эйнджи, с повязкой гаунгбаунг на голове, женщины — в шелковых ярких тамейн и нейлоновых блузках, с цветами в волосах. Лонджи — удобная для тропиков одежда, похожая на широкую юбку, завязываемую спереди узлом. Тамейн отличается от мужского лонджи лишь пестротой и яркостью ткани.

Перед нашими глазами прошли помимо собственно бирманцев представители автономных национальных государств Бирманского Союза — шаны, качины, карены, кая и чины в своих национальных одеждах.

Поселились мы на Инья-род, в районе, удаленном от деловой части города и застроенном красивыми особняками. Вокруг каждого дома яркие клумбы, аккуратные газоны, живые изгороди из молодого бамбука. Здесь находятся резиденции иностранных посольств, проживают состоятельные люди. Слева через живую изгородь виднеется буддийский монастырь — несколько бамбуковых хижин, деревянное одноэтажное здание и утрамбованная площадка. После рассвета до полудня там стоит тишина— монахи собирают подаяние, монастырь пуст. После же полудня оттуда доносится заунывное бормотание десятков голосов — монахи учат буддийские каноны.

Первое впечатление от Рангуна чрезвычайно пестрое, красочное, волнующее. Каких только не увидишь костюмов на улицах города среди огромных тенистых манго и стройных кокосовых пальм! Бирманские лонджи и тамейн, индийские дхоти, европейские шорты и джинсы, тюрбаны сикхов и пробковые шлемы, модный напомаженный бобрик и старинная монская прическа мужчин— перевязанная узлом коса, женщины с нежными орхидеями в иссиня-черных волосах, украшения на руках, ногах, в волосах, в носу, в мочках ушей — все это переливается под ослепительным, щедрым, стоящим над самой головой солнцем.

Центральная часть города хорошо распланирована, улицы прямые, мощеные или асфальтированные. Здесь высятся массивные многоэтажные белостенные здания, иногда с тяжелой колоннадой. В них расположены торговые конторы, редакции газет, крупные кинотеатры, большие магазины, рестораны, гостиницы.

Фрэзер-стрит — самая длинная и самая оживленная улица города. Здесь разместились магазины и мастерские резчиков по слоновой кости и тику, серебряных дел мастеров, ювелиров. Кое-где на тротуарах расположились цирюльники. У них немудреное хозяйство: кусок мыла, острая бритва да кувшин с душистой водой. Клиент садится на асфальт или на низенькую скамеечку, и вот уже вокруг его головы и лица сверкает нож. Цирюльник работает быстро и ловко, его сверкающий острый нож не оставляет ни одной царапины на лице клиента. По узкому проходу движется говорливый людской поток. Многие идут целыми семьями: впереди — муж с неизменным черным зонтом в руке, чуть позади — жена с детьми.

Люди рассматривают товары, изредка покупают. А многие приходят сюда просто потолкаться, полюбоваться на пестрые товары, встретить знакомого. И на каждом шагу харчевни, где что-то скворчит, шипит и распространяет сильные запахи. Вот на корточках сидит продавец шашлыков, рядом с ним — корзина, в которой стоят похожие на восковые свечи палки. Оказывается, это особое блюдо — рис в бамбуке. Его приготовляют так: полую часть зеленого бамбука заполняют особым сортом риса чоукньин, опрыснутым слегка водой. Затем эту начиненную рисом палку плотно затыкают с концов и помещают в огонь. Бамбук не успевает обуглиться, как рис уже готов.

Харчевни и кафе часто располагаются прямо на тротуаре, как в Париже. Там всегда людно. Бирманцы общительные люди, они любят потолковать с друзьями за бутылкой лимонада, за чашкой зеленого чая или порцией мороженого. Мороженое нескольких сортов: «банан», «ананас», «радуга», «клубничное» и др., яркое, красивое и вкусное.

Всюду кипит жизнь: вот стайка ребятишек запускает ярко раскрашенного бумажного змея. Посреди улицы мальчики играют в волейбол. В городе нередко увидишь надпись: «Улица для игр». Она запрещает проезд автотранспорта и отдает улицу в полное распоряжение мальчишек, которые весь день гоняют мяч. В Рангуне, как и всюду в Бирме, игру в плетенный из лиан мяч — чинлон очень любят. В дни футбольных состязаний на трибунах и вокруг стадиона имени Аунг Сана кипят страсти болельщиков. На столичном стадионе проводятся международные матчи и межобластные соревнования по чинлону, крикету, травяному хоккею, бадминтону, теннису и другим видам спорта.

Рангун весь утопает в зелени, которая освежает воздух и помогает переносить жару. Этому же способствуют большие озера — Ипья и Кандоджи. На Инье можно видеть яхты, медленно, под развернутыми белыми парусами бороздящие тихие воды озера. У вод Кандоджи раскинулся парк имени Аунг Сана. На посыпанных желтым песком площадках всегда шумно от резвящейся детворы. Люди постарше могут отдохнуть под благодатной сенью пышных тропических деревьев. В парке устраиваются народные гуляния и различные зрелища.

Бирманская столица расположилась на левом рукаве Иравади — реке Хлаинг (или Рангун, как ее теперь чаще называют), в 32 километрах от моря. Однако это не мешает Рангуну быть крупным морским портом, который может принимать суда водоизмещением до 15 тысяч тонн и соперничать по объему грузооборота с такими большими портами Индии, как Бомбей и Калькутта. Через Рангун проходит до полутора миллионов тонн грузов ежегодно, в том числе около 90 процентов всего внешнеторгового оборота страны. Хлаинг, как и другие реки Бирмы, несет много ила и откладывает его в своем устье. Поэтому весь фарватер реки находится под неослабным наблюдением специальных рабочих команд. Река Хлаинг соединена 30-километровым каналом Тванте с дельтой Иравади. Таким образом, Рангун связан водным путем со многими селениями, расположенными в этой обширной густонаселенной области Бирмы.

Рангун — происходит от «Ян гон» — означает в переводе на русский язык «вечный мир». Однако это миролюбивое название не защитило город от ужасов войны. В 1824 году англичане высадились в южной части Бирмы и в результате трех кровопролитных войн против бирманского народа захватили страну. Оценив выгодное положение города, они сделали его главными морскими воротами новой колонии. Во время второй мировой войны город бомбили и японцы и англичане. Очень пострадал в воздушной бомбардировке университет. В узких уличках торговых кварталов столицы можно и сейчас увидеть глубокие ямы, наполненные водой и грязью. Это воронки от фугасных бомб.

Страна уже залечила раны войны. Более того, завоевав независимость, Бирма много делает для того, чтобы быстрее вырваться из трясины отсталости, покончить с проклятым наследием колониализма. И в самом Рангуне можно видеть конкретное воплощение этих стремлений. На окраине столицы — в Джогоне создан большой комплекс промышленных предприятий: металлургический завод и завод по производству электромоторов, тепловая электростанция, фармацевтический завод, джутовая фабрика. В пригороде Рангуна — Тамаинге сооружены крупная текстильная фабрика, ряд предприятий пищевой промышленности. Восстановлен нефтеперегонный завод в городе Сириаме. Столица украсилась новыми школами, колледжами, институтами. Советским Союзом построены в Рангуне Технологический институт и гостиница; эти здания переданы в дар бирманскому народу.

Да, облик столицы понемногу меняется. В центре запрещена продажа излюбленного бирманцами бетеля, который окрашивает рот жующего в красно-коричневый неприятный цвет. Теперь на тротуарах не увидишь кровавых пятен от выплюнутой жвачки. На улицах стало чище. С бульваров исчезли переносные лавчонки, походные кухни. Их перевели на выложенную бетонными плитами площадь напротив центрального рынка «Скот маркет». Не так давно на этом месте утопал в грязи овощной базар.

Значительно поредели полчища собак. Собаки в Рангуне до недавнего времени жили огромными стаями: что ни двор, то многочисленное собачье население. И горе было тому псу, который забредал на чужой двор, — на него с оглушительным визгом и воем набрасывались все бесчисленные поколения собачьей семьи. Много в городе ворон, которые своим гамом также причиняют беспокойство горожанам. Даже в местной прессе не раз серьезно обсуждался вопрос, как избавиться от столь шумных и беспокойных созданий.

Бамбуковые домики сохранились главным образом на окраинах — в Оккалапе и Такете. В центре появилось много новых зданий. В Янкин Мьо выстроен квартал современных многоэтажных жилых домов со всеми удобствами.

Путешествие в царство риса

Мы приехали в рангунский порт еще загодя, так как не было точно известно время отплытия. Нас устроили в первом классе в тесную, на двоих, каюту, которая находилась над капитанской рубкой и машинным отделением. Пароходик напоминал судно из кинофильма «Волга-Волга», с тем лишь отличием, что разделялся на классы. На нижней палубе — третий класс. Там вперемежку со свиньями, курами, утками, быками лежали груды овощей, мешки и корзины, которые везли крестьяне. Второй класс помещался на верхней палубе; здесь был буфет с горячим чаем, публика сидела, как и пассажиры нижней палубы, прямо на полу.

Ночью пароходик тихо, без гудков снялся с причала и нырнул, словно в омут. Навстречу неслись рваные белесые клочья стелющегося по воде тумана, отчего плотная темнота, окружившая нас, приобрела грязно-серый оттенок. Яркие белые звезды, усеявшие небо, висели довольно низко — в тропиках звезды кажутся ближе, чем в северных широтах, но свет не помогал нам. Наконец капитан зажег носовой прожектор и узким лучом попытался пробить толщу темноты. Но, будто взъярившись на нежелательное вторжение, еще сильнее заклубились низкие свинцовые тучи. Наш пароходик, словно в испуге, задрожал мелкой дрожью и тревожно загудел. Помощь не замедлила явиться. Прямо в глаза вдруг ударили два ярких снопа света, послышались голоса, забил колокол. Это были маяки, обозначавшие вход в канал Тванте, по которому пролегал наш маршрут в дельту реки Иравади.

Не спалось. Я вышел из тесной каютки и встал на носу. Лицо обвевал приятный морской бриз. Мы уже шли каналом. За бортом грозно бурлила и плескалась черная вода, в отблесках фарватерных фонарей она быстро проносилась мимо. Казалось, мы мчались с космической скоростью. Но стоило посмотреть на огни бакенов — они очень медленно проплывали, — и иллюзия разрушалась. Навстречу шел океанский прилив, он лился мощно, неудержимо, стремительно, и нашему ковчегу приходилось напрягать все свои силенки, чтобы хоть немного продвигаться вперед. От огромного напряжения он дрожал как в лихорадке. Приливная волна проходит вверх по Иравади до ста километров, затопляя пойменные места.

Утро выдалось яркое, солнечное, бодрое. Там, на родине у нас, матушка-зима набрала уже полную силу и гуляет вовсю мороз-воевода, а здесь, в Бирме, наступило самое лучшее время года. Кончились дожди, полгода заливавшие землю, и солнце надолго воцарилось в небе. Безоблачно и не слишком жарко: температура воздуха ночью не опускается ниже 18 градусов тепла. Это сухой прохладный сезон, пора уборки урожая, пора праздников и развлечений — одним словом, золотое время.

Вот и теперь над головой бездонное синее небо без единого облачка, а вокруг — бесконечная плоская равнина, едва возвышающаяся над уровнем близкого моря и уходящая за горизонт. Во всех направлениях она, словно кровеносными сосудами, пронизана водными рукавами и протоками и состоит как бы из бесчисленных островков самого различного размера и формы, между которыми, кроме как при помощи лодки, невозможно никакое другое сообщение. Плывут лодки с высоко задранной кормой. Они приводятся в движение длинным кормовым веслом, которым без устали работает кормчий, или при помощи квадратного паруса. Некоторые лодки движутся под действием пары длинных весел, которыми, стоя на высокой корме, гребет один человек. Снуют узкие, выдолбленные из целого ствола дерева челны. Все эти ладьи — продукт бирманского ремесла. Они отделаны аккуратно и умело. Их линии строги и изящны.

Наш пароходик идет вперед, потом назад, поворачивает направо, потом налево. Он, как гончая, рыщет по этому запутанному лабиринту водных протоков. Там и сям виднеются отдельные хижины рыбаков на высоких сваях или целые бамбуковые городки. Некоторые из них частью построены на берегу, а частью на воде. Полуобнаженные рыбаки хлопочут у развешанных для просушки на бамбуковых шестах рыболовных снастей или плывут, ссутулившись в своих лодках, гребя одним коротким веслом.

Но не рыба главное богатство этого края. Здесь один царь — рис, здесь добывают хлеб Азии. Рисом груженные плывут баркасы и лодки. Низко клонятся к земле рыжие метелки, налитые тяжелым зерном. Во все стороны ходят золотые волны созревшего риса, и лишь кое-где в золото полей зелеными изумрудами вкраплены рощи и перелески.

Могучая полноводная Иравади еще за триста километров до своего впадения в Индийский океан разделяется на сотни мелких, переплетающихся между собой рукавов, которые расходятся веером, достигающим у побережья 250 километров в ширину. Лениво вливаясь друг в друга, постоянно меняя русло, они наконец девятью большими рукавами впадают в море. Общая площадь дельты превышает 30 тысяч квадратных километров, и она из года в год увеличивается. С каждым разливом великая река откладывает новый слой ила. Речные наносы осаждаются в корнях мангровых деревьев. Здесь образовались плодородные аллювиальные почвы, не нуждающиеся в удобрениях. Обилие воды и тепла, плодородные почвы создали в дельте идеальные условия для выращивания риса. Девять десятых площади дельты Иравади занято этой культурой. Здесь собирают более половины всего производимого в Бирме риса — свыше четырех с половиной миллионов тонн. Если Дельта — царство риса, то город Бассейн — его столица. Не успели мы сойти с пароходика, как у самых сходен увидели дородную бирманку, словно на троне, гордо восседавшую в окружении огромных кастрюль с горами пахучего риса. Ну чем не королева здешнего царства!

— Пожалуйста, подходите! — взывает она к пассажирам. — Порция всего десять пья.

И люди живо откликаются на зов «королевы», усаживаются за стоящий у сходен столик, узкий и длинный. Торговка горстями насыпает кушанье на тарелки, а ее клиенты при помощи четырех пальцев правой руки быстро уплетают за обе щеки вкусный разварной рис. В Бирме принято есть руками, для супа служит фарфоровая ложка. Некоторые вместо масла поливают сухой рис рыбной или мясной подливой.

Обработка риса — здесь основное занятие местной промышленности. Дымят рисоочистительные заводы, длинной чередой выстроившиеся по берегам. Во время сбора урожая они работают круглосуточно. Ночью мы посетили один из таких заводов. Хозяин — низкорослый полный китаец — показал нам процесс очистки рисового зерна от оболочки. Рис опускают на несколько минут в огромные чаны с кипящей водой. Затем вынимают и рассыпают тонким слоем на специальную бетонированную площадку, где девушки граблями ворошат распаренную массу для равномерной просушки. От нее вверх поднимается легкий пар, резкий запах бьет в нос и далеко разносится вокруг. После того как рис высохнет, его направляют на обдирочные машины.

Такой процесс очистки трудоемок и длителен, но зато, как объяснил нам хозяин, шелуха легче отделяется и очищенный рис получается более высокого качества, т. е. достигается больший выход цельного, неполоманного риса.

Город Бассейн знаменит на всю Бирму также своими зонтиками. Мастерские по их выделке занимают целый квартал. Изящные, легкие, со вкусом разрисованные зонтики пользуются большим спросом у прекрасного пола. Зонтики работы бассейновских мастеров я находил потом во многих городах страны.

Бассейн — тихий одноэтажный городок. Но внешний вид бывает обманчив. Еще в годы второй англо-бирманской войны он стал одним из основных опорных пунктов героического сопротивления бирманского народа чужеземным захватчикам. После захвата Бассейна англичане построили там крепость, от которой теперь не осталось и следа.

Бассейн — второй по значению порт Бирмы. Город расположен в нескольких десятках километров от моря, на крайнем западном рукаве дельты. Там потоки риса вливаются в трюмы пароходов. К нескольким причалам могут подойти только мелкие речные суда. А большие океанские корабли стоят на рейде, посредине потока. Они обычно, словно наседка цыплятами, окружены баркасами и лодками, которые ссыпают зерно в глубокие вместительные трюмы гигантов. Отсюда его развозят во многие страны мира.

Бирма — крупный в Азии экспортер риса. От его продажи государство получает основные средства для финансирования своих экономических планов, для закупки необходимого промышленного оборудования и машин. Одним словом, рис — это золотой фонд Бирмы. А Дельта не только житница этой страны, но и всей Азии.

Рис — любимая пища бирманца. Рабочий съедает миску риса, отправляясь на работу. Он ест рис и на обед, и на ужин. К нему иногда добавляют различные специи, зелень, рыбную, а иногда и мясную подливку. Рис приготовляют рассыпчатым, несоленым, без жиров и подают ко всем блюдам. В местном ресторане, чтобы вы ни заказали, будь то яичница, лапша, крабы, печеная рыба, на ваш стол без напоминания поставят большую чашу пахучего риса. И я потом в странствиях по Бирме так приобщился к заведенному обычаю, что предпочитал рис привычному хлебу.

Да, миска риса дешева здесь. Но какой огромный труд нужно приложить, чтобы вырастить это золотое зерно. Мне привелось увидеть весь процесс выращивания риса с самого начала до конца. Рису нужно много тепла и влаги. Тщательно выровненное поле прежде всего разбивается на мелкие участки, каждый из которых ограждается земляными валиками для удержания воды.

Основные полевые работы начинаются с наступлением сезона дождей. Всюду видишь согбенные фигуры взрослых и подростков, которые под хлещущими струями ливня, по колено в жидкой грязи идут за быками, распахивая, боронуя, разравнивая участки. Десятую часть поля обычно отводят под питомник рассады. Месяца через полтора рассаду пересаживают из рассадника на участки, залитые водой. Крестьянин, как правило, прибегает к помощи соседей или нанимает для выполнения этой работы до десятка женщин, ибо своими силами он не может управиться в срок с таким трудоемким делом. Над полем стоит страшная духота, от тяжелых испарений нечем дышать. В этой обстановке женщины, согнувшись пополам, работают, как заведенные автоматы. Они молниеносно выхватывают пучки по 3–6 растений и быстро лепят их на илистое дно поля. Слышится только дробь коротких шлепков: чоп, чоп, чоп. Когда женщины вылезают из воды и переходят на другой участок, их икры иногда буквально унизаны черными пиявками.

С раннего утра мы выехали за город. Там шла уборка урожая. В поле работали все: от мала до велика. Рис жали серпами, как у нас рожь сто лет назад. И ни одной простейшей машины вокруг, только согнутые спины людей. Вдруг босоногий мальчишка издали закричал нам что-то, показывая пальцем на землю. Я взглянул вниз и похолодел: прямо у наших ног здоровенная кобра судорожно пыталась заглотать большую полевую крысу.

Змей в Бирме много. Самые страшные из них кобра и випера русселли, укус которых смертелен. Когда созревает рис, поля кишат змеями, которые сползаются сюда за обильной поживой в виде лягушек, мышей, крыс. Уборка урожая становится крайне рискованным предприятием. Чтобы в какой-то степени уменьшить риск, крестьяне обращаются за помощью в близстоящую воинскую часть с просьбой дать во временное пользование подержанную обувь и перчатки. От укусов змей в Бирме погибает ежегодно несколько тысяч человек.

Но плохо и когда нет змей. Как это ни парадоксально, змеи, даже самые ядовитые, невольно помогают бирманскому земледельцу уберечь урожай от грызунов. В те годы, когда змей мало, поля подвергаются опустошительным нашествиям грызунов и значительная часть урожая погибает.

Утром мы покинули Бассейн. Нас провожали мальчишки, голышом забегавшие на пароходик и бросавшиеся с него в воду. Купаться с берега было нельзя: действовал отлив, оставляя после себя широкую полосу жидкой грязи и противной тины. Уходили назад рисоочистительные заводы с длинными дымящими трубами, скрывались и последние домики города.

Но что это? Наплывом надвигается темно-зеленая косматая масса растительности. Только дикая расточительная фантазия тропиков может создать что-либо подобное. Мангровые деревья, разлапив искривленные ветви, так переплелись между собой, что не разберешь, где кончается одно и начинается другое. Толстые канаты лиан, обвивая мангровые заросли, образуют удивительно запутанную сеть. Снизу буйными фонтанами тянутся вверх бамбук и карликовые дикие финиковые пальмы. Из воды, извиваясь, словно щупальца осьминога, вылезают темные коряги корней. В глубине чащи иногда мелькнет черная лужа воды или густо заросшая тростником поляна — болото, от него дурно пахнет гнилью и плесенью. А над всем этим хаосом гордо покачивают своими пышными кронами пальмы.

Заросли скоро кончились. Это был небольшой лесок. Всего каких-нибудь шесть-семь десятков лет назад всю дельту покрывали непроходимые леса и гнилые малярийные болота, кишевшие ядовитыми змеями. Но вот в страну нагрянули англичане. Спасаясь от земельных налогов, которыми колонизаторы обложили крестьян, бирманские земледельцы стали переселяться в район Дельты. Здесь за расчистку участка земли с крестьян не брали налогов. Бирманцу приходилось в поте лица своего расчищать заросли простым крестьянским тесаком— дахом. А потом лет через пять после этой каторжной работы «покоритель» болотной целины терял свои привилегии.

И опять перед нами потянулся пейзаж, созданный руками человека. Человек крепко держится за эту землю, обильно политую его потом и кровью. В 1824 году, когда англичане с пушками вторглись в южные районы Бирмы, им крепко доставалось от бирманских воинов, вооруженных лишь пиками и ножами. В годы японской оккупации, в 1942–1945 годах, в районе Дельты был крупный центр народного сопротивления захватчикам…

В полдень пароход сделал остановку в Мьяунгмья. Я стоял на верхней палубе и смотрел на оживленную сутолоку, вызванную прибытием нашего парохода. По мосткам сновали крепкие полуголые грузчики, согнувшиеся под тяжестью вместительных корзин и мешков. Между ними пробирались молчаливые женщины, взгромоздив на голову большой короб или чемодан; тут же у сходен наскоро закусывали горячим рисом проголодавшиеся путешественники; толпой стояли на берегу любопытные зеваки, шныряли востроглазые, обугленные солнцем мальчишки; а вокруг нашего ковчега расположились ялики, в которых рыбаки, стоя у корзин с живой серебристой рыбой, предлагали свой товар пассажирам.

Вдруг послышался крик и треск. Приближался смерч. Мы обернулись, посмотрели вниз. Там у самой кормы парохода, словно в лихорадке, трясся рыбачий баркас. Вот лопнул парус, и один его кусок взмыл вверх. Стоявший в баркасе человек закачался, взмахнул руками и шлепнулся в воду, которая кипела мелкой рябью. Толпа на берегу охнула, всполошилась, но через минуту-две баркас неожиданно перестал трястись, вода вокруг него успокоилась, рыбак влез обратно и все приняло прежний вид. Только обвисший порванный парус напоминал о мимолетном происшествии, случившемся две минуты назад. Удивительно было то, что мь», находясь совсем рядом, почувствовали лишь легкое дуновение ветерка. Такие короткие шквальные смерчи бичами хлещут здесь в феврале — апреле, топя нередко рыбачьи баркасы и даже более крупные суда.

Река-кормилица

Рангунский порт, пожалуй, самое оживленное место в Бирме. Здесь, на берегах великой Иравади, сильнее всего ощущается пульс жизни всей страны. Я приехал в порт с первыми лучами солнца, а трудовая страда была уже в полном разгаре. На рейде стояли громады океанских гигантов, ждущие своей очереди у главного пирса. К мелким причалам бесконечной вереницей подплывали тяжело груженные баркасы, большие лодки, колесные грузо-пассажирские пароходики. На пристани росли горы всякой снеди. С разных концов Бирмы стекается на Иравади — главную артерию страны — все, чем богата бирманская земля: кокосовые орехи, бананы, рис, рыба, прочный, как слоновая кость, тик, нефть и многое другое.

Иравади называют в народе душой Бирмы. Бирманцы считают ее священной рекой, приносящей людям «божественные дары». Народное предание гласит, что в древние времена на месте реки обитал бог дождя и что река вытекала из хобота его любимого белого слона. С тех пор она стала носить имя «слоновья река».

Иравади — самая большая река в Бирме и одна из крупнейших в Юго-Восточной Азии. Ее ширина в среднем течении достигает полутора километров. Она проходит через всю страну с севера на юг, образуя как бы становой хребет государства.

В верховье Иравади пробивается сквозь горы. Она кипит, стремительно мчится, зажатая в тиски отвесными скалами. Ниже река выбирается из горных теснин, на ней появляются первые суда. У города Мандалая увидишь уже баркасы под красными или белыми парусами. Река судоходна на протяжении 1600 километров.

Для бирманца Иравади — как Волга для русского. Как Волга, она могуча и полноводна, как Волга, без устали работает на благо человека. Она питает влагой обширные поля и поит водой зеленые ростки риса, ее воду жадно пьют кокосовые пальмы и бананы. Она кормит население обоих берегов. Почти полгода люди не видят здесь дождя, и они берут из Иравади воду ведрами и бочками для своих бытовых нужд, для питья и отводят ее по многочисленным каналам для орошения полей.

Режим Иравади муссонного типа, т. е. в сезон дождей уровень воды в реке резко повышается. В сухой сезон с октября по апрель ее уровень падает на девять — одиннадцать метров. Вследствие этого от Мьичины до устья в русле Иравади образуются временные острова, а по ее берегам оголяются плодородные илистые почвы. Крестьяне с успехом используют эти земли под посевы кукурузы, картофеля, табака, конопли, гороха и других сельскохозяйственных культур.

Однако Иравади приносит людям не только «божественные дары», но доставляет и тревоги. Каждый год в сезон дождей Иравади выходит из берегов, размывает их и затопляет обширные площади полей. Защитные сооружения созданы лишь в районе Дельты, где возведено несколько дамб.

От самых верховьев и до моря берега Иравади усыпаны селениями. Район Чаусхе называют родиной риса, там до сих пор служит людям оросительная система, сооруженная древними бирманцами. На Иравади строились столицы Паган, Проме, Мандалай, находится на ее рукаве нынешняя столица Бирмы Рангун. Иравади несет свои воды мимо нефтепромыслов Енанджаунг, городов Минхла, Минбу и Магуэ. Близ Хензада река разветвляется на многочисленные рукава и протоки ее образуют огромную дельту.

Восточнее Иравади протекает река Ситаунг. Она значительно уступает своей сестре. Река быстро мелеет: частью разбирается на орошение, частью вода испаряется под жарким тропическим солнцем.

Долины Иравади и Ситаунга составляют Центральную низменность Бирмы — основную часть страны, ее ядро. Здесь речными наносами образовались плодородные почвы, самые лучшие в стране, здесь проживает подавляющее большинство двадцатичетырехмиллионного населения государства, здесь осели и бирманцы — наиболее многочисленная нация Бирманского Союза, составляющая три четверти всех жителей страны. Следующая наша поездка состоялась в этот обетованный край.