Танцующая в пламени

Первым, припадая на искалеченную ногу, спускался трактирщик. Вслед за ним, держа в руке масляный светильник - Филипп. Замыкал процессию, аккуратно ступая на жалобно скрипевшую деревянную лестницу - Ворон. Подвал был не особенно глубок, но сух и прохладен.

Трактирщик зажег, висевшие на стенах факелы, и темнота отступила. Вдоль стен лежали большие и маленькие бочонки.

-- Отодвиньте вот ту.

Смахнув рукавом пыль и паутину, показал на углубление.

-- Ваша светлость, вставьте печать.

Стена беззвучно отошла в сторону, открылась ниша, в которой лежали три полупустых бурдюка. Филипп нетерпеливо протянул руку -- вес впечатлял.

Он уже хотел распороть один ножом, но Тапир остановил, предостерегающе подняв руку.

-- Погодьте, Ваша светлость! Везти-то, как собираетесь? Стражи в городе полно. А так, долью вином,... никому и в голову не придет. Кожа бурдюков особая, не смотрите, что давно лежат. Еще Ваш батюшка позаботился. Вот только вина из них пить нельзя. Хоть вкус и не меняется, но становится ядовитым. Можно и душу Трехглавому отдать...

Вскоре, они двинулись в обратный путь.

Увидев "старых знакомых", старший воротной стражи криво ухмыльнулся.

-- Ну что, висельники, нашли работенку? А? Не взял вас де Фовер? Верно я говорю?

-- Да, видать, ты и сглазил, -- недовольно огрызнулся Ворон. - Набрали паршивого вина, сожрали вонючую капусту с бараньими костями и всех-то делов!

-- То-то я гляжу бурдюки полные! - Ну-ка, ты, гномья морда, отлей-ка нам кувшинчик!

-- Что я? Я с превеликим удовольствием! - живо отозвался крепыш.

-- Тащи тот, что побольше. Выпьете за здоровье моей матушки.

Вскоре стены Лота остались позади. А впереди,.. впереди их ждало Кале, где Ворон почему-то назначил сбор своей ватаги.

И лишь на лице Гнома, предупрежденного, что вино в бурдюках ядовитое, еще долго цвела на лице счастливая улыбка...

* * *

Служка не лгала - вино действительно оказалось превосходным: крепким, ароматным, пьянящим. Вот только ни вкуса, ни богатства букета Леон достойно не оценил. Им безраздельно завладели страх и животная тоска. Он очутился в смертельной западне. Хотелось завыть, подобно раненному ворку. Даже страшно представить, что с ним будет, когда раскроется подмена. Рук палача не миновать! Уж лучше удавиться самому.

Ужас холодными, липкими пальцами сжал горло. Лишь спустя сутки, юноша стал понемногу приходить в себя. Вначале он разозлился.

-- Провели, словно ребенка. Сделали разменной монетой в игре Ловсека-Макрели, который небрежно, между прочим, принес его в жертву. И, скорее всего, об этом уже забыл. Затем злость сменила ярость.

-- Нет, далеко не случайно отец стал смертельным врагом Симона, Мартина и Фергюста. Да, не случайно! Не сомневаюсь - на это были весьма веские причины. Не гоже и мне падать духом и сдаваться без боя. Нужно обязательно найти выход, выжить и с лихвой вернуть должок.

Стоило взять себя в руки, и ситуация стала представляться не такой уж безнадежной, хотя и выхода он пока не видел. Для начала Леон изучил тюрьму, желая найти в ней хоть какое-то слабое место. Охрана надежная, через окно тоже не сбежать: отвесные стены, острые камни, бескрайняя гладь моря. Без посторонней помощи не выбраться. На служанку тоже надеяться не приходится. Для него - ее уши залиты воском. Убрать покои, покормить - это она еще может, а вот насчет всего прочего - безмятежно глуха.

Юноша тщательно перебрал (благо времени было предостаточно) доставшиеся от миледи, назвавшейся Салмой, "наследство". Совершенно ненужные здесь наряды, благовония, мази, пригоршню серебряных монет. Одну из них он даже сунул служанке. Та молча взяла, но при этом на ее лице не отразилось никаких эмоций.

Посуда тоже была серебряная. Среди вещей выделялись бокалы и ваза с засохшей черной розой. На них неведомый гравер, на удивление реально, изобразил Трехглавого демона Смерти, мчащегося на огненной колеснице. Его же фигура, только отлитая из бронзы, стояла на туалетной столике. А рядом, вышеупомянутая ваза. Такой себе мини-алтарь. Но больше всего Леона поразила одна находка. Вспоминая об этом, он всякий раз заливался краской. Под пуховой подушкой он нашел торлитовый фаллос. Вырезанный из розового, с красными прожилками, камня, он, казалось, до сих пор хранил тепло и запах тела миледи. По размерам и толщине он раза в два превышал достоинство Леона. Юноша невольно представил его в руке обнаженной Салмы. До сих пор, закрыв глаза, он видел безукоризненные формы, ощущал прикосновение к своей груди трепетных женских сосков, поглаживал, все еще незажившую, царапину, оставленную острым ногтем.

Представляя, как фаллос, зажатый в ее миниатюрных, но сильных пальцах скользит по животу... все ниже, ниже... Приближается к золоту волос на лобке и миновав его погружается в горячее лоно... Леон упорно гнал эти мысли, но они упрямо возвращались вновь и вновь. Во рту сразу пересыхало, тело наполняло желание и сладкая истома. Юноша пытался думать о Тави, о их первой и наверное последней ночи... Но мысли все время возвращались к Салме. Наверное, обладать такой женщиной несказанное счастье...

-- Миледи, пожалуйте мыться! - на этот раз служанка явилась не одна. С ней пришла рябая, круглолицая девушка лет пятнадцати. Черты ее лица хоть и были мягче, добрее, но бесспорно говорили об их кровном родстве. Помогая нести наполовину заполненный водой большой медный таз, она, то и дело, бросала на "миледи" любопытные взгляды. Несомненно, была посвящена в страшную тайну.

-- Ежели не благоволите, то воля Ваша, мы сразу уйдем. Только кивните, -- в ее голосе одновременно звучали раздражение и надежда.

Сегодня истекал срок заключения, отведенный Ловсеком. Смена охраны. Видать Салма в эти дни купалась. Не желая нарушать традицию и привлекать внимание стражи, тюремщица приготовила воду. Да и помощницу с собой пришлось взять. Леон вначале хотел отказаться, но поймав на себе очередной взгляд девушки, передумал. Нужно использовать малейший шанс.

-- Миледи мыться желают! - достаточно громко, чтобы рассеять малейшие сомнения пришедших, ответил он.

После чего, отбросив совершенно неуместную в данной ситуации стыдливость, стянул с себя женские одежды, ступил в теплую воду, бросив откровенно вызывающий взгляд на молодку. Та зарделась, но глаз не отвела. Это не осталось незамеченным и сразу разозлило служанку.

-- Отвернись, бесстыжая! - рыкнула она.

Но воск видать был хорош, слова цели не достигли. Пришлось подкрепить их звонкой оплеухой.

Из глаз круглолицей брызнули слезы, но губы сжались в упрямую линию. Купание длилось не долго. Но перед уходом как показалось Леону, девушка подарила многообещающий взгляд.

"Кажется, монолит дал трещину, -- довольно хмыкнул он. - Зерна посеяны, нужно дождаться всходов. Лишь бы времени хватило..."

Особо долго ждать не пришлось. Лишь Оризис, завершая свой дневной путь, и окрасив за окном мир в фиолетовые тона, погрузился в морские пучины - щелкнул дверной запор. Леон, валявшийся в постели и тупо глазевший в потолок, настороженно сел, вперив взгляд в дверь.

На пороге появилась служанка. Юноша разочарованно вздохнул. Но недовольство быстро уступило место радости. Стоило ей сделать несколько шажков, как стало ясно, что под одеждой тюремщицы скрывается юное тело. Девушка ступала пугливо, словно ламинь, страшащаяся клыков ворка.

-- Только бы не спугнуть! - подумал Леон. - Это мой единственный и последний шанс.

-- Не бойся, милая! Я не кусаюсь! - как можно более мягко, в полголоса сказал он. - Ну же!

Услышав его голос, девушка остановилась, и теперь мучительно колебалась - броситься обратно и затворить двери, или остаться. Наконец, решившись, ступила вперед.

-- Меня зовут Леон. А тебя? Да не бойся же ты! Ничего плохого я тебе не сделаю.

-- Да я и не боюсь, - дрожащий голос говорил совсем об ином. - Зовут меня Мелисса, ну а матушку мою - Глофия. Они с Клопаей сестры, и потому их спутать немудрено.

Начав говорить, она уже не останавливалась, заглушая болтовней страх.

-- Стража уже сменилась. Прибывшие собрались в зале и пьянствуют. А матушка,.. - тут она на секунду замялась, но видать, вспомнив звон пощечины, сердито сверкнула глазами. Теперь она уже действительно не боялась -- матушка с возницей Джафом затворились. Теперь не выйдут до утра.

-- А кто этот Джафа? Да ты, Мелисса, садись рядышком, если не боишься.

-- Возница Джаф через день на лодке возит свежие продукты, воду, и все что надо. Мало ли какая блажь миледи взбредет в голову.

На одно вино вон, сколько идет! Всякое ведь не пьют! Благо, братец денег не считает.

-- А ты, Мелисса, вино то, хоть разок пробовала?

-- А как же! - соврала, девушка, покраснев.

Леон наполнил доверху два бокала.

-- Пей!

Она осторожно пригубила вино.

-- Не бойся, не отравлено!

-- Да я и не боюсь вовсе. Вот еще... сама наливала...

И быстро осушила бокал. За первым последовал второй.

-- Говоришь, братец денег не жалеет... А откуда у него столько?

Девушка удивленно посмотрела на собеседника.

-- Это у графа-то Николя де Гиньон? Наместника Фракии?

Теперь и Леон понял, что сморозил глупость. И так, миледи - графиня Салма де Гиньон. Роза Трехглавого. О ее жестоких похождениях ходили легенды. Кровь в жилах стыла...

-- Разве ее не казнили?

-- Кого?

-- Я говорю о графине де Гиньон.

Леон вновь подлил Мелисе вина.

-- Казнить Салму? - слегка заплетающимся языком удивленно пробормотала девушка, делая очередной глоток.

Алкоголь явно ударил ей в голову. Отвечать она не стала. Помутневший взгляд остановился на угадывающемся под полупрозрачными вуалями мужские достоинства Леона. Теперь пришла очередь краснеть ему. Понимая, что отступать нельзя, он решительно отпил из бокала.

Мелиса, не ожидая особого приглашения, распустила корсет, сбросила платье. На свет явились молочно-белая, несколько великоватая для ее возраста грудь, пухлые мягкие плечи, рябой, весь усыпанный точками родимых пятен живот со жгуче-черными вьющимися волосками на лобке и такими же темными, но чуть поменьше - на бедрах и ногах. От нее разило потом и вином, что подавляло и так не весьма сильный зов плоти. Отозваться на него Леон смог лишь после того, как вспомнил о торлитовой игрушке в руке миледи...

Спустя полчаса, тяжело дыша и прикрыв глаза, он уже раскинулся на широком мягком ложе. Не покидало ощущение грязи и гадливости. Казалось, что перемазан дерьмом с головы до пят...

Из полузабытья вывели булькающие звуки, сопровождавшиеся громким иканием. Открыв глаза, Леон увидел, что Мелисса сидит в кровати, свесив ноги на пол, с бледным, густо усеянным капельками пота лицом и абсолютно пустым взглядом. Вздутый живот судорожно подергивался. Наконец, замычав, она извергла зловонную струю недавно выпитого вина и остатки накануне съеденного ужина. Вытерев ладонью мокрый рот, грудь, живот вновь затряслась, выдавая новую порцию, после чего упала на постель и шумно захрапела.

"Пора! - решился Леон, - да помогут мне боги! Перун, Создатель - все едино!"

Содрогаясь от брезгливости, напялил дурно пахнущую, несвежую одежду тюремщицы, ее серый, пропитанный потом, чепец. Взял серебряные монеты, кинжал, спрятанный от Ловсека. Немного поколебавшись, до конца не понимая, зачем -- присоединил к ним торлитовый фаллос. Прихватив принесенный девушкой незажженный фонарь, приоткрыл дверь.

У стены, храпя не хуже Мелисы, спал страж. Пустой кувшин валялся рядом. Щелкнул затворный механизм. Теперь назад пути уже не было. Напрягая память, не спеша, то и дело, опираясь на стену, двинулся к выходу.

Этой ночью боги к Леону были, несомненно, благосклонны. На всем пути попался лишь один пьянющий, но еще державшийся на ногах, солдат. Но и тот даже бровью не повел в его сторону. Удача изменила лишь у причала.

-- Глория! Сучье вымя! Ты что здесь делаешь? Забыла? Ходить ночью запрещено! Сейчас я тебе напомню!

Справив малую нужду со ступеней прямо в море, к нему пошатываясь, приближался стражник. Меч и пика служивого, вместе с потертым шлемом, валялись возле мигавшего фонаря.

Леон, опустив голову, стал вполоборота. Наступил решающий миг. Сердце грохотало в груди, язык прилип к небу, кровь пульсировала в ушах. Он судорожно, словно утопающий за соломинку, вцепился в рукоять кинжала. Когда стражник схватил за плечо, будто бы случайно выпустил из рук фонарь. Шум падения на миг отвлек его внимание. В удар юноша вложил всю свою силу. Не встречая сопротивления кольчуги, кинжал вошел в сердце по самую рукоять. Последнее, что увидел в глазах солдата Леон - не боль, не страх,.. а бескрайнее изумление...

Надев на голову убитого шлем, и засунув в одежду меч, - столкнул труп в море. Намочи чепец, смыл капли крови с камня.

"Пусть думают, что сбежал с поста. Выиграю хоть немного времени".

Отвязав лодку возницы Джафа, стараясь не шуметь, отчалил. Проплыл под цепью. Взмах за взмахом. Один неловкий гребок за другим. Остров Скорби, и замок понемногу превратились в размазанное пятно. Неожиданно возник вопрос, над которым ранее не задумывался: "В какую же сторону плыть? Где берег? Сюда гребли на маяк. Значит, теперь его огонек должен остаться за спиной. Но с таким же успехом можно уплыть и в открытое море. Сбежал от палача, чтобы умереть от жажды и голода. Главное - не паниковать! В прошлый раз Гея всходила слева от Небесного Дракона, да и ветер дул в лицо. Сейчас виден справа лишь ее узкий серп, зато сквозь облака на горизонте пробивается полумесяц Таи. Похоже, что нужно грести по ветру прямо на него. Если сильно не ошибусь, то когда взойдет Оризис, увижу землю". Успокоив себя подобным образом, продолжал грести.

Волны плавно поднимали и опускали лодку. Попутный ветерок ласково подталкивал беглеца в спину. Сквозь разрывы в облаках проглядывали звезды. Яркий хвост Небесного Дракона то и дело сыпал огненными искрами, сгоравшими, не долетев до поверхности. То справа, то слева вода вскипала небольшими бурунами, иногда раздавались шумные всплески и довольно громкое чавканье.

Леон греб неумело. Тяжелая лодка слушалась плохо, показывала свой норов, словно необъезженный жеребец. На ладонях быстро образовались болезненные мозоли.

На горизонте проступила розовая полоса, вещавшая о близости восхода. Прошло совсем немного времени, и ее сменил слепяще-яркий серп. Посветлело.

Леон пристально вглядывался в даль и к своей радости сквозь легкую дымку наконец увидел сушу. Когда он причалил к берегу, уже совсем рассвело. Человеческого жилья по близости не было видно. Под ногами шуршала мелкая галька. Над морем, пронзительно крича, кружили чайки. Жутко хотелось пить. Спина разгибалась с трудом. На ладонях вскрылись кровавые волдыри. Но он был жив! И это главное! Искупавшись в бодрящей утренней прохладной воде, разорвал ненавистное платье, сделав из него подобие набедренной повязки и узелок, зашагал вдоль берега, где, как ему показалось, на волнах качалась рыбачья лодка. Но, не пройдя и сотни шагов, понял, что ошибся. Невдалеке от берега, причудливо шлифованный волнами, возвышался небольшой островок. Он как бы являлся началом гряды, напоминавшей вылезшего из воды огромного дракона. Взобравшись на него, можно оглядеться вокруг. Подъем занял добрый час и вконец измучил юношу. Но зато наградой стал виднеющийся по ту сторону рыбачий поселок.

Леон уже хотел присесть на гладкий валун, чтобы немного передохнуть, но тут услышал напоминающий скрип рассохшейся двери, старческий голос.

-- Наконец-то, сыночек, родненький, ты вернулся! Мой Залтар! Как же я тебя долго ждала!

К Леону, хромая, приближалась сгорбленная старуха, которую он вначале принял за глыбу. Высохшие, ввалившиеся глаза; резкие, словно высеченные из камня, черты лица, глубокие морщины, пустой рот и бескровные губы.

-- Я не,.. - начал, было, он. Но, спохватившись, замолчал.

Говорить что-либо старухе, у которой море когда-то, очень давно, забрало сына, было бесполезно да и бессердечно. Ведь смыслом ее жизни стали ожидание и память.

-- Как же ты исхудал! Да и волосы отросли! Ну, иди же ко мне!

Дрожащие старческие пальцы вцепились в него с неожиданной силой. Аккуратно освободившись, Леон, как можно ласковей, сказал:

-- Мама, я тут ненадолго!

-- Да знаю, знаю, сыночек! Чтобы люди не твердили, но я не безумна! Ты вернулся лишь потому, что я так долго ждала. Истекает мой срок, вот и пришел проститься. Пошли, я тебя одену и накормлю. Прошу,.. умоляю,.. сразу не уходи. Уважь старуху.

Они медленно спустились с горы, и пошли к поселку. Встречавшиеся на пути люди останавливались, кое-кто осенял себя знаком Создателя.

В ветхой, напоминавшей саму хозяйку, лачуге, Леон поел сушеной рыбы, козьего сыра, запил кислым молоком. Одежда Залтара, бережно сложенная в древнем софотовом сундуке сохранилась неплохо. Хоть и была великовата, но, выбирать не приходилось.

Измученный событиями последних суток, он решил немного отдохнуть. Прилег на деревянный, покрытый дырявым рядном, тапчан.

Когда проснулся, уже вечерело. Старуха, застыв, сидела напротив и неотрывно смотрела на своего Залтара. На ее лице навеки застыла счастливая материнская улыбка, которую не смог стереть даже Трехглавый демон смерти.

Оставив на столе десяток серебряных монет (будет за что похоронить), Леон тихонько прикрыл дверь и зашагал по натоптанной десятилетиями дороге ведущей в Фесину.

Нужно обязательно отыскать свои вещи, спрятанные империалы, и конечно же, забрать отцовский арбалет. Ну а затем...

Куда пойдет дальше, и что будет делать - Леон уже знал...

* * *

-- ...И Вы, хотите меня, словно тряпичную куклу простолюдинки, бросить к ногам самовлюбленного осла?

-- Ну что Вы, графиня! Вы абсолютно не правы. И в мыслях не было, да и не посмел бы... Не забывайте, что Филипп - наследник Лотширского престола, вовсе не глуп и не так уж плох собой. Он словно неограненный драгоценный камень... Стоит лишь попасть в руки ювелира... В Ваши руки...

-- Не морочьте мне голову! Оставьте свои сказочки для какой-нибудь дурочки. Меня не проведешь. Лотширского престола уже лет семнадцать не существует. Скажите лучше, что будет, если я откажусь.

-- Воля Ваша. Принуждать не стану. Вы, миледи, в своем выборе вольны. Ступайте на все четыре стороны.

-- Так вы меня и отпустите?.. Не для того рисковали своей жизнью? Во век не поверю!

-- Отпущу... -- не моргнув глазом, солгал Мартин. - Более того, верю, что не пропадете. Вот только куда податься? В дактонско-фракийском союзе вы вне закона, да и в Торинии -- тоже.

-- А так? Кто мне помешает для видимости согласиться, а потом сбежать? Как удержите на коротком поводке?

Опять Вы за свое, миледи. Да никто Вас не держит. Поступайте, как считаете нужным. Но я уверен, что, хорошо обдумав, поймете все выгоды нашего сотрудничества. Я предлагаю дружбу на основе общих врагов... Хорошенько подумайте, миледи... Хорошенько...

* * *

Мелкий дождь зарядил еще с вечера, а это верная примета, что непогода продлится несколько дней.

Вначале, нечастый гость в арвуде, колючий Норлинг изгнал сухой, теплый герфесский ветерок. Легкие перистые облака сменила сплошная облачность, молочно-белой пеленой затянувшая небо, которая спрятала от людских глаз не только лучезарный лик Оризиса, но и наглеца-задиру Звездного скитальца.

Похолодало. Повеяло осенней тоской. Первые капли высохшая земля приняла с благодарностью, словно путник, измученный жаждой в пустыне. Но, ощутив холодные объятья севера, вспомнив о неизбежной осени и зиме, тоже загрустила. Дождь не прекращался всю ночь: стучал по крышам домов, стекал мутными ручьями, собирался в лужи и озерца. Превратил в грязь проселочные дороги. Загнал зверье в норы, а людей - в дома.

Что может быть лучше в такую непогоду, чем сидеть в сухой теплой харчевне и в компании друзей потягивать ароматное, наполненное летним огнем, освященное благодатными лучами Оризиса вино. А если кошель охуд, прохладное пенное пивко?

Может потому, на постоялом дворе Кале яблоку было негде упасть. Да, того самого Кале, где некогда, давным-давно, совсем еще молодой офицер его светлости маркграфа Лотширского Гюстава - Леон Барель познакомился с милой и страстной пленницей Лорис.

За пошедшие годы многое в жизни изменилось. Леон сделал головокружительную карьеру, добился невозможного: стал всесильным графом Сакским, защитником Межгорья и западных рубежей дактонско-фракийского союза, мужем очаровательной баронессы Дальмиры де Мо, ближайшим другом и соратником могущественного Ягура, любимым и желанным гостем венценосной пары Альвена Дактонского и Оливии Фракийской.

Лорис повезло намного меньше: совместная жизнь с ненавистным Азисом, его неожиданная кончина. А теперь, внезапно обрушившееся на ее голову горе - безвременная, чудовищно непонятная и нелепая смерть дочери.

Да и Кале за эти годы весьма сильно изменился. Из маленькой, захолустной деревушки превратился в большое селение с каменными домами, двумя трактирами, постоялым двором, оживленным и шумным базаром, ремеслами и торговыми рядами. Немалую роль в этом сыграла, пролегавшая через него дорога из Тора в Лот. По ней в обе стороны путешествовали торговый люд, солдаты, крестьяне. С исчезновением границ не стало таможенного сбора, что еще боле оживило торговлю.

На месте сгоревшего постоялого двора уже лет десять как построили новый, каменный. Сменился и хозяин. Теперь вывеска гласила: "Гостеприимство Аглая". Сам Аглай сейчас стоял за замызганной стойкой, хмуро поглядывал на посетителей. Пара богатых купцов, перекупщики с рынка, пяток свободных от службы стражников. Да еще, живописная братия не оставляющая сомнений в роде ее занятий, во главе с лохматым, зверского вида задирой с выбитыми напрочь зубами. Подельники называли его, видимо в насмешку, Клыком.

Эти головорезы торчали здесь уже третий день. Мало того, что сами не платили, так еще и распугивали более зажиточных посетителей. Однако, ссориться с ними Аглай не собирался. Себе дороже. К тому же, он и сам в молодости малость пошаливал. Но скрыть гримасы недовольства, как ни старался, не мог. Снуют туда-сюда словно шшели. Вон сколько грязи понатаскали. Жория за ними не успевает убирать.

Дверь с шумом распахнулась. В зал, спесиво задрав нос, вплыл богато одетый посетитель. Небрежно сброшенный рамшитовый плащ, угодливо подхватил один из его свиты. Дорогое сукно и добротно выделанная кожа, сияющие золотом и серебром дорогие доспехи и оружие. Другой охранник, оставляя за собой мокрые следы и комья грязи, уже подвигал стул. Потом, отдуваясь и разглаживая рыжие усы, подошел к стойке и, пренебрежительно скривив мясистые губы, проворчал:

-- Поворачивайся, бездельник! К тебе пожаловал сам граф Ральф Ралин. Все лучшее -- на стол. Да и комнату на ночь соответствующую... И живо... Не угодишь, пожалеешь... Сам, вот этой рукой высеку на конюшне. Заодно гляну, как там наши лошади. Не понравится, добавлю еще... Чего выпучил глаза? Говорю, живо!

"Ну что за денек? - думал трактирщик, отдавая слугам распоряжения. - Мало мне этих проходимцев, так еще приперся чванливый гусь со своими холуями. Ох! Не кончится все это добром! Ставлю три империала против прокисшей салюти".

Аглай шлепнул игриво пискнувшую Жорию по объемному заду. Молодка добросовестно отрабатывала корены не только в трактире, но и в постели, надеясь со временем занять место умершей в прошлом году жены. Однако Аглай особо не торопился. Совершенно справедливо полагая, что ее прыть сразу поостынет.

-- Жо, приготовь-ка прибывшему господину комнату, одну из тех, что наверху. Да смотри, чтобы остался доволен. Задом! Задом особо не верти! Не надейся -- граф не позарится. А вот холуи его... -- те могут... Потом на глаза не кажись... и не ной. Выгоню взашей... Ступай...

Войдя в шумный зал, Аглай сразу приметил, что к захмелевшим головорезам за время его отсутствия добавилось еще трое: напоминающий гнома крепыш, жилисто-худой с похожим на клюв ворона носом, бывалый рубака и, пусть в потрепанной одежде и с подбитым глазом, господин благородных кровей. Его выдавали манеры. Он мог обмануть кого угодно, но не Аглая.

Вся братия, кроме Клыка сразу притихла. Видать прибыли главари. Но беззубый, хватив лишку, откровенно нарывался на драку со свитой графа.

-- Мудапецы, лизоблюды паршивые... Лучше бы мой зад... У меня там империал... Ну ты, рябой... Сразу видать, тебе не привыкать...

Чуя надвигающуюся потасовку, купцы дружно двинули к выходу. Стражники, оставив кружки, обеспокоено поглядывали по сторонам. Им страсть как не хотелось вмешиваться. Но служба - есть служба.

Рябой обиды не стерпел:

-- Видать тебе, гнида, зубы выбили не зря. Да и вонючую пасть от зада не отличишь...

Клык, зловеще зарычав, схватив меч, вскочил с табурета. У Аглая замерло сердце. Сейчас разнесут весь постоялый двор. Один из стражников мигом бросился к двери - за подмогой. В тусклом свете зловеще сверкнула сталь мечей и кинжалов. Опередил всех Ворон. С поразительной быстротой и ловкостью, привстав, обрушил не голову смутьяна глиняный кувшин. Клык рухнул, как подкошенный. На полу красное вино смешалось с кровью из разбитой головы.

-- Уберите падаль, -- совсем не птичьим голосом рявкнул он.

Разбойничья бражка недовольно загудела, но, наткнувшись на пылающий яростью взгляд вожака, умолкла.

"Смотри, загнал шшелей в улей, - подумал Аглай. - Ай да молодец..."

Дверь, взвизгнув, вновь распахнулась, пропуская вовнутрь мокрого, взлохмаченного работника.

-- Хозяин,.. хозяин,.. ишо, ишо прибыли... Купец Закир, черный такой, похоже та-милец, с охраной. Требует лучшие комнаты.

-- Чего орешь, ошибка Созателя! Отряхни ноги, да ступай сюда!

Лохматый подошел к стойке.

-- С товаром или без? - в полголоса спросил Аглай.

Любопытство было далеко не праздным. Уж больно не вовремя приехал та-милец. Велик соблазн для немного утихомирившихся с появлением вожака "степных ворков". Не приведи Создатель, позарятся. А там, глядишь, и молва о его "гостеприимстве" дурная пойдет. Подумают, что в доле. Ох, совсем не кстати...

-- Без товара. Фуги пустые, налегке.

-- Да тише ты! Прикуси язык! Скажи Жории, чтобы комнаты готовила.

Первым в зале появился та-милец. В плаще, подбитом тапировым мехом. Не такой уж черный, но достаточно смуглый. Хмурый, с жесткими, если не сказать жестокими, чертами лица и крючковатым носом. За ним, легко ступая, словно ламинь, плыл юноша в поношенном, но как ни странно сухом камзоле и глубокой берете. Его сопровождали три охранника. Опытные, уверенные в себе воины при дорогом оружии, то и дело насторожено поглядывавшие по сторонам, в любой момент готовые схватиться за эфесы.

Аглай не сомневался, что любой из них в бою стоит двух-трех, а то и по боле охотников за легкой наживой.

За ними подтянулись еще с десяток: возницы, охрана. Эти были попроще.

"Странный купец, да и люди его не просты. Таких не больно-то пограбишь! - успел подумать Аглай до того, как с юноши слетела берета".

Золото волос рассыпалось по плечам. Говор в зале сразу стих, стал слышен шум дождя за дверью. Не понятно почему, но взгляды всех, даже самых пьяных, устремились на него. Казалось, что сам лучезарный господин Оризис заглянул в полутемный зал, на миг осветив годами прокопченные стены.

Закир сердито зашипел, зло стрельнул маленькими черными глазками. Один из охранников мигом подхватил берету и напялил "юноше" на голову по самые уши. Но скрыть вырвавшееся на свободу чудо уже не смог. Волосы развевались в такт каждому шагу миледи.

-- Кто это? - скорее простонал, чем прошептал Ризек.

-- Да почем я знаю? - безразлично фыркнул решивший, что спрашивают его, Ворон.

Его лицо стало еще более хмурым.

-- Узнай! Слышишь! Я тебя... прошу, узнай! - выдохнул, все еще находящийся в трансе, Филипп.

* * *

Ральф тоже потерял покой и сон с того момента, как впервые увидел миледи. Он не мог понять, что с ним произошло. Всего лишь миг! Один, единственный миг и жизнь раскололась на две части: до и после...

В первой было немало женщин. Он хорошо знал цену любви, верности и страсти...

Минуло десять лет после смерти отца и пожара, учиненного в замке Фергюстом, прежде чем он смог навести порядок в своих владениях. За это время в мир теней отошла и мать, погиб на дуэли брат.

Ральф был даже женат, но, правда, недолго. Первенец родился мертвым, а у совсем еще молоденькой Флавии случилась горячка, которую она не пережила... С тех пор женщины долго в его постели не задерживались...

Но сегодня все изменилось. Это свалилось как чума, как наваждение, с которым совершенно невозможно справиться. Поразившая воображение дама сейчас совсем рядом, и в то же время так далека и недоступна.

Ральф до боли в ушах прислушивался к звукам за стеной, шорохам, словам. Хотел уловить обрывки фраз, плеск воды, которую в медном тазу, кряхтя, несла служанка. Пытался представить ту, которая сейчас в нем моется.

Выгнав из комнаты слуг, терся о стену, словно лурь на нересте о подводные камни. Прикладывал к ней ухо, чтобы лучше слышать. Словом, вел себя, как умалишенный.

Наконец, у самого пола, возле ножки стола, нашел слабо прибитую доску. Вставив меч, стараясь не шуметь, расширил щель. Не боясь замарать дорогой камзол, лег на живот, припал к ней глазом. Но, кроме движения смутных теней, ничего не различал. Зато слышимость значительно улучшилась. Сквозь плеск воды доносились женские голоса.

-- О Создатель, как Вы хороши!

Последовал звон пощечины и жалобный вскрик.

-- Не смей, дуреха! Не смей при мне поминать его имени!

Щеку Ральфа защекотали когтистые лапки насекомого, затем обожгла боль. Смахнув гада с лица, и с трудом сдержавшись, что бы не крикнуть, он резко поднял голову, сильно ударившись затылком об угол стола, заскрипел зубами. На глаза невольно навернулась слеза.

Когда вновь обрел способность видеть, мохнатый паук-сухожил уже почти скрылся в темном углу за припавшей пылью паутиной. Ральф с наслаждением раздавил обидчика. Его укус хоть и весьма болезненный, но особой угрозы не представлял. До утра не останется и следа. С одной стороны, он даже должен быть ему благодарен: боль заставила отвлечься, позволила немного придти в себя.

Щупая выросший на затылке болезненный рог и наморщив нос, подошел к столу, налил из кувшина в глиняную кружку до самых краев вина, с жадностью выпил. Переведя дух, утер губы рукавом. Зажмурясь от удовольствия, присел на табурет. Взглянул на щель в стене. Немного поколебавшись, снова лег на пол и приставил к ней ухо.

На этот раз, один из двух голосов принадлежал мужчине.

-- ...Вы еще прекрасней, чем мне показалось вначале...

-- Как Вам удалось пройти? Ведь у дверей стража.

-- Золото отворяет самые надежные запоры и закрывает самые болтливые рты...

-- Вы не представляете, насколько сильно рискуете. Если Вас здесь застанут...

-- Я никого не боюсь... Если нужно, то сумею постоять за себя.

-- Не перебивайте даму, это не учтиво! Кроме того, Вы ставите под удар и меня!

-- Кто Вы? Как очутились в караване Закира?

Женщина ничего не ответила.

-- Жена? Наложница? Пленница? - продолжал вопрошать взволнованный голос. - Верьте! Я хочу и могу вам помочь.

-- Сам-то Вы, кто такой? И по какому праву учиняете допрос? Может, Вас подослали мои враги?

-- Я,.. я,.. -- начав с высоких тонов, голос заметно сник. -- Ризек. Но верьте...

-- Ночной коршун вылетел на охоту? - миледи не пыталась скрыть насмешку, а, может, горькую иронию. - Но такая добыча как я Вам не по зубам. К тому же, Ризек это не имя, а всего лишь кличка, которая скорее к лицу "степному ворку", чем благородному дворянину. Знаете, почему я тут же не прогнала Вас прочь? А? Ну что Вы так побледнели?

-- Но откуда? Откуда Вы знаете?

-- Филипп Лотширский. Наследник престола несуществующего маркграфства... До чего же Вы докатились? Стали разбойником...

Ее слова, видимо задели больную струну. Взыграло самолюбие.

-- Кто бы Вы ни были,.. не Вам судить! В жизни случается всякое. Я еще буду на коне! Верну себе маркграфство,.. может и боле. А насмехаться над собой не позволю даже Вам. Если неугоден,.. прощайте!

-- Я помню тебя еще безусым мальчиком,.. когда Барель сослал Вас во Фрак, под надзор моего братца. Кажется, ты хотел проткнуть кинжалом Альвена. Жаль, что не получилось...

В соседней комнате Ральф заслыт на полу.

-- О боги! Салма! Салма де Гиньон! Да как же это? Прошло столько лет, а Вы, миледи, совсем не постарели! По-прежнему молоды и неотразимы.

-- Я старше тебя всего на пару лет, Филипп!

-- Я думал, миледи, Вас казнили... после тех волнений на юге Фракии...

-- Если бы не твой опекун, то меня никогда бы не схватили. Как он там? Наверное, постарел, ослаб?

-- Похоже, Леон не по зубам даже Трехглавому,.. и пока на здоровье не жалуется...

-- Трехглавому все по зубам, Филипп! Все. Ну что ты на меня смотришь, словно голодный кот на сыр?

-- Миледи, Вы так прекрасны! А я уже далеко не мальчик...

-- Мужчины в любом возрасте остаются детьми: жестокими, капризными, самовлюбленными. Но стоит их поманить заветной игрушкой - сразу теряют голову...

-- О, миледи,.. Салма... Не будь так жестока! Я у твоих ног...

Не зря мудрец-философ Марий Кридский в своем трактате "Суть вещей" писал: "Воображение - твой лучший друг и злейший враг. Оно может унести к высотам счастья и наслаждения, иль низвергнуть в пропасть страхов и страданий. Отдавшись на волю страстей, ты неизменно ступаешь на путь порока, в конце которого тебя поджидает Трехглавый...".

Ральф трактата не читал, и о его существовании, скорее всего, не знал, иначе, без сомнений смог бы подтвердить его правдивость.

Воображение, питаемое звуками, раздававшимися из соседней комнаты, рисовало самые откровенные картины. Терзало душу ревностью, наполняло ее яростью и завистью: "Почему не он, а этот ряженый под бандита граф? Почему Филипп оказался более проворным и удачливым?"

Кровь, прилила к вискам, стучала молотом, руки дрожали, на лбу выступила испарина, во рту пересохло.

Но вот шумное дыхание и стоны страсти за стеной поутихли.

-- Ну что, Ризек? Получил, чего желал? Ведь ты за этим сюда явился? Не правда ли? Теперь ступай!

-- Зачем Вы так, миледи? Во всем мире равной Вам не найти. Скажите только слово, пожелайте... Уезжайте со мной, и я клянусь,.. станете графиней Лотширской, а может...

-- Милый юноша, да Вы, я смотрю, мечтатель... Что можно сделать без золота и связей? Ни Барель, ни Ваш драгоценнейший братец Власт, ни Альвен Дактонский, пальцем не шевельнут, чтобы помочь. Уже не говоря о Ригвине, а тем более Фергюсте. Куда Вы меня за собой зовете - на плаху?

-- Золото уже есть и будет еще... много... очень много. Ворон условился о встрече с вождями горцев. Я обещал им былые привилегии и новые земли. Если сможем договориться - то будет и войско. Пусть не очень большое, но достаточное, чтобы захватить Лот. Да и лотширцы меня поддержат.

-- Все хорошо на словах. А как будет на самом деле?

-- Мы уходим на рассвете. Вы с нами? Решайтесь. Не знаю, что Вас связывает с Закиром и спрашивать не стану. Но верю, что если пойдете со мной - то не пожалеете.

-- Что меня связывает с Закиром? Страж, стоящий у двери, и более ничего. Мне посчастливилось сбежать с острова Скорби, куда меня упрятали братец вместе с твоим Барелем. Чтобы как-то выбраться из Фракии, я пристала к этому проклятому каравану. Та-милец быстро смекнул, что можно неплохо заработать...

-- Ну, так что миледи? Решились?

На этот раз ответ последовал почти сразу.

-- Терять мне нечего, я - с Вами.

-- Стражнику в вино подсыпали сонную траву. До утра он будет храпеть, словно тапир зимой... Я постучу вот так...

Ральф долго и безнадежно пытался уснуть. Ворочался с боку на бок, гнал от себя дурные мысли: "Ну, какое мне дело? Завтра она навсегда исчезнет из моей жизни. Да на мой навек этого добра хватит!"

Но картины одна соблазнительнее другой, всплывали перед глазами. Образ Салмы не отпускал ни на миг. Он знал, что все равно пойдет, и пошел.

Страж, прислонившись спиной к стене и, уронив голову на грудь, громко храпел. Дверь, тихонько скрипнув, приоткрылась. В маленькой комнатенку, тускло мерцал светильник. Миледи не спала. Она даже не вздрогнула при его появлении. Словно ждала.

Ральфу даже показалось, что на божественно прекрасном лице промелькнула торжествующая улыбка. Хотя, что можно разглядеть в полумраке? Салма лежала, укрывшись одеялом, сшитым из двух тапировых шкур. Золотые локоны в живописном беспорядке рассыпалось по драгоценному меху. Открытые глаза испытующе следили за столь поздним визитером.

-- Миледи, не бойтесь, ничего плохого я Вам не сделаю!

Не узнавая собственного голоса, прохрипел граф и шагнул поближе к довольно-таки большой, с резной спинкой, кровати.

Лишь теперь он уловил особый аромат черных роз, густо насытивший воздух комнаты. Возможно, именно он дурманил голову, создавая впечатление нереальности происходящего.

На несравненных губах Салмы расцвела ироническая улыбка, приоткрывшая сверкающие жемчуга зубов.

-- Я уже давно ничего не боюсь! - чарующе-бархатистый голос окончательно поверг его душу в смятение. Тонкие, изящные пальчики с серебряными ноготками небрежно убрали со лба золотую прядь.

Ральф сделал еще пару робких шагов навстречу и... утонул в омуте сияющих очей нечеловеческой голубизны. Глубоко вздохнув, застонал. Сейчас он, словно шшель, еще разок вдохнет ядовитый аромат любимых Трехглавым роз и устремится в безумный прощальный танец.

-- ...ничего! Так что же Вам угодно, сударь?

-- О, миледи! Я,.. я не знаю, что сказать... Не знаю, что предложить... Разве... В отличие от Филиппа, мои владения реальны... Графство Ралин не велико, но там Вы будете в безопасности.

Тонкая бровь взметнулась вверх.

-- Ох, простите! Признаюсь, с того момента, как Вас увидел... -- как во сне... Да, я из соседней комнаты подслушал Ваш разговор. И сделал бы это вновь. Слышал и остальное,.. но все равно... Уезжайте со мной... Если хотите, я убью Филиппа...

-- Зачем? Какой в этом смысл?

Салма, откинув в сторону мех, села в постели, свесив обнаженные ноги.

Понадобилось время, чтобы Ральф вновь пришел в себя.

Полупрозрачная рубаха не скрывала вожделенных прелестей. Шея, плечи, грудь, живот - все щедро предстало перед теряющим остатки разума юношей.

-- Что, что я должен сделать? Приказывайте, миледи! Я Вас умоляю, не томите!

Филипп! Да что там Филипп! Весь мир пусть летит в тартарары! Потребуй она сейчас жизнь за минуту любви - граф не колеблясь, согласится. Сладкий яд уже впитался, окончательно парализовав волю.

-- Мне нужна Софья Торинская. Привези мне ее и тогда...

-- Я сделаю все, все, что велишь! Только одно прикосновение... о, миледи,.. Салма... -- пощади...

Он тянулся к ней, как изможденный, иссушенный пустыней путник к живительному источнику влаги - с затуманенным взором, дрожащими пальцами и пересохшими губами... Но вместо чистой воды испил последнюю каплю колдовского зелья.

Вуали пали ниц. Податливое тело Салмы обволакивало, словно погребальный саван, дурманило розовым ароматом. Грудь ее стала выше, напряглась, соски налились, окрасились в темно-вишневый цвет; взгляд стал еще пронзительней. Казалось, им она выпивала досуха душу очередной жертвы.

Очнулся Ральф уже в своей комнате. Что произошло накануне - толком не помнил.

Твердо знал лишь одно - он должен похитить Софью, дочь герцога Фергюста и наследницу престола Торинии. И тогда... Тогда Салма будет его...

Часть TTT

НОРЛИНГ В АРВУДЕ.

Норлинг в арвуде, обычно, гость не частый. Но нынешним летом, возможно, глядя на спесь Небесного Дракона, он то и дело, стал наведываться в Лотширию, Торинию, Дактонию. А иногда в более южные, абсолютно непривычные к столь ранним визитам холода Фракию и Кристиду. Нес дожди, непогоду, словно хотел предупредить, что зима явится раньше срока, будет жестокой и затяжной.

Несмотря на хороший урожай, цены на зерно, вяленое мясо, сухую рыбу достигли заоблачных высот. За талар сухой рыбы просили империал, вяленого мяса - полтора, а за меру пшеницы - добрую полсотню коренов.

Хотя голову Леона занимали другие мысли, бредя по рынку, он то и дело не переставал удивляться происшедшим всего за десять дней, переменам.

Вернувшись в приморскую Фесину, откуда Ловсек обманом переправил его на остров Скорби, Леон не стал спешить на постоялый двор. Решил немного потереться в торговых рядах, узнать последние новости и сплетни.

Пока, вроде все спокойно. Городок жил привычной жизнью. Вот разве только цены...

На то, что побег графини Салмы де Гиньон у всех на устах, он, конечно, не рассчитывал. На острове все заинтересованы, как можно дольше сохранять его в тайне. Многим еще нужно успеть замести следы, унести ноги.

За Мелиссу было немного не по себе, мучила совесть. Но ведь и с ним поступили не лучше. Да и мать свою дочь в обиду не даст.

Сейчас нужно думать о другом. Не расставлены ли ловушки здесь, на материке? Насколько его жизнь важна в игре Ловсека? А что играют по крупному -- сомнений нет. Не стал бы его светлость граф Мартин Макрели рисковать своей драгоценной шкурой по пустякам. А по тому -- не терять бдительности! Любой неверный шаг может стоить жизни. Но с другой стороны - переоценивать значение "купчишки" тоже не стоит. Все, он сыграл свою роль и, наверное, о нем уже позабыли.

"Ничего, с божьей помощью, я еще о себе напомню! - размышлял юноша. - Но, прежде - в Сак. Рассказать отцу, что во Фракии был его злейший враг, что Салма на свободе. Поверит ли? Поэтому нужно забрать арбалет, деньги, сундук с вещами -- тоже не помешает. Отправляться в одиночку нельзя. Хорошо бы пристать к купцам. Так безопасней..."

Леон начал выяснять, не собирается ли кто в ближайшее время в Дактонию. И нашел. Чернобородый Сарсен собирался отправить три фуги сухой рыбы в Дак.

Почесывая длинную кучерявую бороду, купец подозрительно сверлил его колючим взглядом черных глаз. Наконец, запросил несусветную цену - империал и твердо стоял на своем, не желая уступить ни корена. Может, хотел таким образом отказать, но делать было нечего -- пришлось согласиться.

Ближе к вечеру Леон отправился на постоялый двор. Пройдя к конюшням, запустил руку в нишу между забором и огромным камнем, по другую сторону которого сваливали навоз. Видать его не вывозили давненько. Над зловонной кучей роем кружили огромные зеленые мухи. Нащупав кожаный кошель, облегченно вздохнул. Зашел под навес.

Вечно пьяный Ворчун, как всегда, возился возле лошадей. Скользнув по нему мутным, безразличным взглядом, конюх молча продолжил выгребать грязную солому.

-- Слышь, Ворчун! Заработать хочешь? А? Работенка, не пыльная...

-- Шел бы ты лучше отсюда,.. пока хозяин не увидел...

-- Я был в караване Закира. Помнишь та-мильца из Торинии? Стояли у вас больше недели.

Ворчун вновь поднял голову, выпучил рыбьи глаза.

-- Чего надо? Мудрилы вонючие... Свяжись... Себе дороже...

Хрюкнув носом, закашлялся. В груди у него булькало и клокотало. Сплюнул серо-зеленую жижу, утерся грязным рукавом.

Леон понял, что особо распространяться не стоит, и перешел к делу.

-- Здесь остался мой сундук. Привези его в торговые ряды к лавке Сарсена и получишь три серебряных десятикоренника.

-- Деньги,.. деньги покажи, мудрила...

Леон сверкнул серебром.

Ворчун, облизав пересохшие губы, пробормотал:

-- Четыре... один сразу... сейчас... Как стемнеет привезу... Ждать не стану... Мудрилы... Тьфу!..

Свое обещание он сдержал.

Не смотря на то, что запор был цел, лучшая одежда все же из сундука исчезла. Но самое главное - отцовский арбалет на месте.

Ночь Леон провел вместе с караванщиками.

Утром купив неказистую лошаденку, необходимые харчи, поношенную, но добротную теплую одежду и обувку, отправился в путь. Фесину покидал без малейшего сожаления...

Спустя три дня колеса груженных рыбой фуг уже стучали по камням Имперского тракта, а еще через три - миновали Драконье ущелье.

По эту сторону Мильских гор было намного холодней. Шаливший последнее время Норлинг уже вернулся домой, в край белого безмолвия, а Оризис прогреть воздух и землю еще не успел. Не столь яркий, как обычно, он печально скатывался за горевший фиолетом горизонт. Зато Небесный Дракон, во всей своей блистательной красе, парил над горным хребтом. Играючи сыпал огненными искрами, красовался перед любопытной Таей, выглянувшей из-за гор. Быстро темнело. Небесный владыка, спохватившись, щедрой рукой рассыпал звезды.

Люди в ответ зажгли факелы и масляные светильники. Леон, кутаясь в "подбитый ветром" плащ и напялив на самые уши берету, шагал по центральной улице Драконьего Рога. Он дрожал все время, а зубы выбивали звонкую дробь. От холода или волнения? Неизвестно.

Вот харчевня, у которой познакомился с Тави, нужный переулок, дверь, ведущая в ее каморку... Она -- закрыта... Но за ней явно кто-то есть...

Через щель внизу пробивался тусклый свет. Слышались какие-то звуки.

От дурного предчувствия, сердце сорвалось вниз и застучало быстро-быстро. Уже зная, что услышит, Леон приложил ухо к двери. Скрип деревянных нар и сопение, чередующееся с шумными вздохами.

"Нет! Это, конечно же, не Тави! - убеждал он себя. - Кто-то из ее "подружек". Просто уступила комнатку на время. Уступила и все!"

Отойдя в сторонку, присел в темном углу. Долго ждать не пришлось. Противно взвизгнув, дверь отворилась. Из проема, пошатываясь, вывалился солдат, разнимавший жриц любви у харчевни. Отойдя на шаг в сторону, помочился прямо на стену, после чего, утробно икнув, побрел в направлении трактира.

Леон ступил в полуоткрытую дверь, сделал несколько шагов к нарам.

-- Кто, кто... та...ам ище? Чего надо?

Язык Тави безнадежно заплетался. В комнате стоял тяжелый смрад перегара. Девушка лежала голая, широко расставив худые ноги. Даже не попыталась прикрыться. От этого зрелища Леона чуть не стошнило. Сдержав позыв, он молча повернулся к двери.

-- Ты кто?

Задержавшись, словно желая запомнить на всю жизнь, юноша еще раз окинул взглядом отвратно-печальную картину.

-- Кто я? Я - Леон, Кряква. Ты уж прости, что побеспокоил.

-- Леон? Какой Леон? Ах,.. Леон! Погоди!

Сделав нечеловеческое усилие, девушка все же села. Пустой кувшин, упав, раскололся пополам. Хватаясь за край нар, она даже попыталась встать. Но, не удержавшись, упала на спину.

-- Леон! Я думала ты не вернешься! Не уходи! Прости! Он заставлял меня пить... Грозился отдать страже... Нет,.. нет... постой! Ах, Леон...

* * *

Шалунишка Волинг прокрался в покои Софьи. Разметал легкую кисею покрывал, игриво шевельнул ее каштановые кудри, погладил нежную бархатистую кожу. Разбудив, заставил приоткрыть несравненные, так похожие на материнские, глаза.

Западный ветер, преодолев тысячи лит, принес свежесть далекого океана, запах вереска, аромат трав и цветов с бескрайних лугов королевства Крейза. Изгнал из Торинии хозяйничавший почти всю неделю колючий, задиристый Норлинг. Волинг всегда прилетал в последние дни арвуда в канун праздника совершеннолетия - Сопряжения.

Дня, когда все юноши, кому в этом году исполнилось двадцать, а девушкам - восемнадцать, становились взрослыми. Теперь они уже сопряжены с основными законами империи и герцогства: могли вступать в брак, правонаследовать, нести полную ответственность за совершенные проступки и преступления. Боллье, на незрелость скидок никто не даст и молодые головы палач смахнет столь же безжалостно, как и седые.

Родители в этот день теряли часть прав над выросшими детьми. Тем вольно было избирать самостоятельно свой дальнейший жизненный путь. Для венценосных особ Сопряжение значило многое. Правящий родитель, по закону, подтверждал право наследника на престол.

Софья, сладко потянувшись на мягких перинах, вновь прикрыла глаза...

Так не хотелось вставать, покидать свое мягкое, уютное гнездышко. Но воспоминания о вчерашнем празднике не давали уснуть...

Всю неделю в Тор прибывали высокие гости из Аландиии, Герфеса, Кристиды. Официальные представители имперской канцелярии, власть имущие особы, соглядатаи, купечество. В честь праздника на время были забыты старые распри с Дактонией и Фракией. Пожаловал даже канцлер существующего лишь на пергаменте королевства Крейда. Более того, вернувшийся из Лотширии граф Мартин Макрели, уговорил отца допустить все больше набиравших в империи силу слуг Создателя.

На притихших, было, после событий на дворцовой площади, улицах города, вновь стало шумно и многолюдно.

В герцогском дворце поселили лишь самых высоких гостей. Остальные разместились на взвинтивших цены в честь праздника, постоялых дворах.

Съезжались в каретах с разноцветными замысловатыми гербами, украшенными резной костью, серебром и самоцветами, вызывавшими восхищение встречных зевак. Еще бы! Когда вновь увидишь такое?

В Тор потянулся в люд из окрестных сел и городков. Зашумел рынок. Но цены, оставались по-прежнему несусветно высокими. Купцы их снижать не желали - то ли из-за выросшего спроса, то ли из-за дурных знамений.

Праздник, начавшийся в полдень, когда Оризис, отогнав в сторону звездного скитальца, сиял в зените, к вечеру обещал превратиться во всенародное гулянье. Ведь не только герцогская дочь празднует совершеннолетие. Доступ к святыням Перуна сегодня был открыт лишь гостям и знати. Ни часовня, ни башня, ни сам, возрожденный еще Лаврой Торинской, парк, не были обделены вниманием.

Официальный прием в тронном зале в связи с болезнью Фергюста, продолжался недолго.

Седой, немощный старик с неизменным, казавшимся теперь невыносимо тяжелым Перлоном, сидевший на золотом с ярко-красной рубиновой розой троне, с трудом вынес получасовую церемонию Сопряжения, слова хранителя культа Перуна, главного законника и судьи герцогства, имперского министра и главного советника графа Ла-Даниэля Камю. После чего, возложив венец совершеннолетия на чело ослепительно улыбавшейся дочери, поддерживаемый офицером, степенно удалился.

Софья в пышном, белом с золотистыми лентами платье, в родовом бриллиантовом колье, с герцогским венцом совершеннолетия на голове, в котором присутствовала неизменная роза - выглядела словно фея. Ведь она наибольшая достопримечательность и сокровище герцогства - неподражаемая Роза Торинии. Никто из присутствующих здесь девушек и молодых женщин не мог соперничать с ее красотой.

Наступило время поздравлений и бесед. Собственно то, ради чего сюда съехалось столько гостей. За якобы ничего не значащими словами, комплиментами и улыбками скрывались завуалированные предложения, тонкие намеки на возможность новых союзов, готовность к компромиссам и уступкам по старым разногласиям и спорам.

Софья в сопровождении назначенных самим Мартином фрейлин, учтиво улыбаясь и принимая поздравления, переходила от одной группы гостей к другой. Она старалась изо всех сил держаться достойно, соответственно сану и возрасту, однако ужасно волновалась. Девушке казалось, что вокруг только о ней и говорят. Обсуждают ее неловкость, за глаза посмеиваются.

Как назло, так необходимый сейчас граф Мартин, в стороне, за колонной, хмурясь, шептался о чем-то с внезапно появившимся офицером из его ведомства.

"Ну почему я не могу слышать о чем там говорят?" - подумала Софья. И тут же саламандра на плече ударила хвостиком.

-- ...сами не ожидали, Ваша светлость!

-- Что же Вы сразу мне не доложили о Лорис? Ведь просто так в казематы не попадают?

-- Лямбам трижды доносил, что безумная связывала смерть дочери... я извиняюсь,.. с именем Софьи. Обзывала колдуньей, погубившей ее дитя. Вот и решили до появления Вашей светлости ее закрыть -- от беды подальше...

-- А дом Азиса? Наверное? прибрал к рукам доносчик.

-- ...

-- Чего умолк?! Хвост в колючках? Взятку брал? Нельзя и на пару дней отлучиться! Сволочи!

-- Я,.. я, Ваша светлость, хотел сказать о другом. Допросили живущую в их доме служанку.

-- Ну и?

-- Сын Лорис не от Азиса.

-- И что из этого? Какая мне разница? Нашел время. Ну, Лис, ты у меня напросишься!

-- Его отец - Леон Барель!

-- Что-о-о?!! Думай, что мелешь! Да ты что, и вовсе свихнулся?

-- Потому и не спешил докладывать, Ваша милость. Хотел проверить. Дело то, не шуточное...

-- Ну же! Не томи...

-- Все сходится. Барель принял Лорис у слуг Гюстава в Кале. Да и не просто принял, а отправил тех в когти Трехглавого. А потом, всю зиму провозился с ней в горах Лотширии, в загородном доме маркграфа. По времени все совпадает. Купец-то наш, не больно жаловал мальчонку. А внешность? Так что, Ваша светлость, Леон, скорее всего, сын Бареля.

-- Да...а... уж. Тогда Янина...

-- Она, без сомнений, была дочерью Азиса.

-- Мальчишка знает?

-- Да, мать рассказала перед самым отъездом. А вот Барель, скорее всего -- нет.

-- Хорошо, ступай. Завтра я допрошу обоих сам.

Офицер, нырнув за колону, исчез, словно приведение в утренних лучах Оризиса.

Мартин поспешил присоединиться к свите Софьи.

Она же была немало удивлена и подарком саламандры и услышанной новостью. Желая отвлечься, перевела взгляд на беседующих в другом конце зала -- убеленного сединами имперского советника графа Камю и наместника императора в Герфесе, графа Кена Генсли.

-- ... ну, скажите мне, Кен, только честно, ведь столько лет прошло да и "дружка" вашего Сейшельского Создатель к себе призвал -- так и не оправился бедняга от ран мерзавца Барреля. Что я хотел спросить? Ах, да... как все было, там, у Полукружных гор, когда Краевский разбил войска Кора Вилла? На том поле до сих пор ничего не растет.

-- Магия, Ваша светлость, магия! - хотел отмахнуться пожилой, но еще крепкий соратник самого демона, или бога, Краевского.

-- Не считайте меня, Генсли, наивным глупцом. Имперская канцелярия провела тщательное расследование. Магия здесь ни причем. Давно бы росла трава и цвели цветы. Скажите честно, что думаете сами?

Кен немного помолчал. Прикрыл глаза, словно желал вернуться в те далекие дни.

-- Знаете, Ла-Даниэль... Я воздвиг Серджи на дворцовой площади Геры бронзовый памятник. Не знаю, кем бы он ни был. Но был добрым и честным, и как мне показалось, каким-то очень ранимым. Нет, не бог и не демон -- человек, но наделенный необычайной, возможно, случайно приобретенной силой. Он и пользоваться ею толком не умел. У Полукружных гор спасая нас, чуть не сжег себя. Я думал, он отдаст Трехглавому душу. Потом три дня был беззащитен и слаб, словно младенец. Стоило мне пошевелить пальцем... Ни боги ни демоны так не поступают. Такое безрассудство присуще лишь человеку, и то, -- не каждому... Вот, что я об этом думаю, мой дорогой советник. Поглядите, поглядите - вон молодой Ван Хорст, наследник Аланского престола в окружении дам. Вот славная партия! Ну, чем не жених для нашей красавицы Софьи?

Девушка, продолжая улыбаться и кланяться в ответ на поздравления, посмотрела в сторону преисполненного от собственной значимости, Ральфа Ван Хорста.

-- Нет, он никогда не будет моим мужем. В грезах и снах является другой. Я выхожу из пламени навстречу суженому ...

Двое серосутанных слуг Создателя, удалившись, насколько возможно, от мирской суеты оживленно спорили в сторонке.

"Что могло так взволновать их невозмутимые души?" - удивилась Софья.

-- ... даже уважая Ваш высокий сан, отче, я согласиться не могу..., -- возражал более молодой престарелому, но от этого не кажущемуся менее слабым или фанатичным Первосвященнику имперского храма Создателя в Кристиде отцу Порфнию. -- ...две конфессии должны примириться. Мы служим единому богу - Создателю. Что Вы - ортодоксы, что мы - обновленцы. Мир не стоит на месте, и должно развиваться вместе с ним.

-- Все это бредни безумца Дафния, вот и тебя, сын мой, Славис, он сбил с пути истинного. Опутал хитрыми речами, словно сетью, несмышленую лурь. Догмы истинной веры - непоколебимы. Мое терпение не безгранично и я, таки, прокляну Дафния и его последователей. Опомнись, сын мой, вернись в лоно истинной веры. Ты только подумай - до чего дошел твой пастырь. Мало того, что выступал на стороне бунтовщиков...

Порфний, захлебнувшись от гнева, замолчал.

-- Сакский мир сохранил целостность империи, сберег Дактонию от разрухи, принес в нее мир, истинную веру, спас тысячи жизней, -- настаивал на своем Славис.

Немного отдышавшись, Профний, вновь взял инициативу в свои руки.

-- Мало того, Дафний в своей слепоте готов канонизировать беглого преступника и головореза Леона Бареля. Убийцу благородных господ и графа Симона Макрели. Он посмел, якобы по воле Создателя, наречь именем Светлого Рыцаря нечестивца. И это вместо того, чтобы выдать мерзавца Торинии.

-- Пути Создателя неисповедимы, отец мой. Лишь он один избирает посланников своих в мир наш. Он всем нам подал знамение, защитив Светлого рыцаря своей ладонью от арбалетного болта, выпущенного рукой изменника де Сака, принял его на знак свой. Да и поручил божьей, высшей воле судьбы, как слуг своих, так и наследников герцогств, а может и будущего императора...

-- Богохульствуешь, сын мой. Ригвин пока еще жив. Все мы верим и молим Создателя о скорейшем избавлении его от тяжкого недуга...

Порфний торопливо осенил себя знаком Создателя.

-- Моя госпожа, вернитесь к нам! Сейчас не время мечтать! - шепнул Софье на ухо Мартин.

И вновь лица, улыбки, поздравления...

"Интересно, почему так быстро спрятали глаза шепчущиеся фрейлины?"

Но дар саламандры уже исчез, наверное, истощился запас магических сил.

Вскоре закончился и прием. Теперь, вечером -- пир. И как совершеннолетняя, Софья останется сегодня до самого конца.

Закат в этот праздничный день был на удивление красивым. Создатель щедрой рукой разлил на небу фиолет. Утомленный дневными заботами и шалостями Небесного Дракона Оризис медленно сползал за горизонт. Ему на смену уже спешила почти полная, ослепительная красавица Тая. Затем, словно бриллианты на голубом вечернем платье Софьи, засияли первые, самые яркие звезды. Показался и рогатый, растущий полумесяц Геи. Звездный скиталец, не зная, какой из соперниц отдать предпочтение, смутился. Залился розовой краской, перестал сыпать огненным дождем.

Даже не часто поднимавшие глаза вверх горожане, мечтательно обратили свои взоры к небесам. На мгновение стали ближе к звездам, прикоснулись к ледяному дыханию ее величества Вечности. Интуитивно уловили движение в тонких сферах ее слуг, хранительниц бессмертного Огня, прародителя саламандр. Как бы в награду, провидение даровало им дивное зрелище - лунную радугу.

Разрывая всесильный фиолет, нанизывая звезды, словно бусины, явилось взору многоцветье призрачного шлейфа - будто драгоценная вуаль, невзначай оброненная юной богиней, спешащей на первое свидание. Она становилась все ярче, насыщенней, пока вспыхнув, не рассыпалась мириадами разноцветных искр. Зеленые, красные, желтые, синие и огненно-рыжие они устремились к земле. Но сгорели так же, как и слезы Небесного Дракона, не достигнув ее плоти.

Сами боги нынче благословили праздник Сопряжения. А раз так, то почему бы и нам, простым смертным, славно не погулять?

* * *

Салма, с досадой рассматривала в серебряном зеркале едва наметившиеся морщинки в уголках губ. Они с каждым днем становились глубже и заметней.

Как и прочие смертные - она стареет! Ни самые древние, оставленные матерью рецепты, ни магия, ни даже принесенная повелителю и покровителю Трехглавому Демону Смерти жертва, не в силах остановить время. Да и послала она Великому и Безжалостному юную душу с опозданием.

Правда, не по своей вине. Что она могла сделать, сидя долгие годы в заточении на острове Скорби. Убить служанку-тюремщицу? Не велика честь! Да и душа ее черна и без того попадет в когти Трехглавого.

Другое дело - чистая, как первый снег и почти непорочная душа молодой девушки! Пусть и не девственницы. Но ведь она не принадлежала Трехглавому. Это ее подарок, Салмы. И повелитель не может его не оценить. Графиня приметила Керал уже на следующий день по приезду в старый загородный дом покойного маркграфа Гюстава. Затерявшийся в горной глуши Лотширии, неподалеку от деревеньки, он давно бы уже пришел в полный упадок, если бы не местный староста, считавший своим долгом поддерживать в порядке господское добро.

Почему Филипп избрал именно это место для переговоров с вождями кланов горцев Салма, как и многое другое знала: мужчина, познавший ее, терял не только бдительность, но и разум, становился полностью зависимым. В постели он рассказывал все, что знал - самое сокровенное и потаенное.

"Золото! Вот почему Филипп стремился в такую глушь. Тайник отца. Без него никакие переговоры не сдвинутся с места. Здесь даже она не в силах помочь. Всех вождей не соблазнить. Да и ни к чему. Хватит и престарелого козла - главы Шамта Регула".

Салма брезгливо поморщилась, вспомнив морщинистое дряблое тело, невыносимо разившее потом, козьей шерстью и конским навозом.

"Глупец! Он обещал сбросить своих жен в пропасть, а Филиппу перерезать горло".

Но золото для старшин было важнее. Однако Салму куда больше чужого золота заинтересовал рассказ молодого любовника о Эльфийском Рубиконе, - источнике силы, богатства и могущества ее заклятого врага Леона Бареля. Единственного, кого она так и не смогла покорить, превратить в покорного слугу. Был еще Ловсек - Мартин Макрели, но у того на шее висел амулет холодного сердца, да и времени не хватило...

А вот Леон...

"Барель мог переписать Книгу Судеб. Владел эльфийскими Ratriz и Ziriz. Он должен был стать ее рабом, а превратился в непобедимого врага. И остров Скорби - дело его рук!

Поможет Трехглавый - сведем счеты и с ненавистным Рыцарем Создателя, будь проклято его имя! Доберемся и до сокровищ Рубикона. Не с Филиппом, так с кем-нибудь другим.

Но жертву покровителю принести необходимо. Если лишит власти над мужскими сердцами -- страшно даже подумать! Она превратится в дешевую шлюшку!"

И жертва была принесена. Для этой цели, как нельзя больше подходила Керал. Минувшей зимой девушка осиротела. Отец и жених однажды не вернулись с охоты. Говорят, достались воркам на ужин. У матери случилась горячка, пошла кровь горлом.

Деревенский староста определил Керал в услужение к миледи Салме, чем и подписал приговор.

Девушке ничего не стоило заморочить голову легендой о Цветке Счастья, который якобы должен вот-вот распуститься в горах. Но чтобы волшебство свершилось, об их походе никто не должен знать. Увидеть его мог лишь глотнувший зелья "прозрения", которое и лишило на время Керал сил.

Широко раскрытыми, полными непонимания и ужаса глазами, не в силах не только противиться, но и позвать на помощь, она следила как миледи, сняв с нее одежды, привязала к сухому дереву, сложила у ног охапку хвороста. Затем, достав из дорожной сумки пузырек с темной жидкостью, пролила на острие извлеченного оттуда же тонкого кинжала, несколько вязких капель. Привычным движением рассекла кожу, начертав на груди и животе Керал силуэт Трехглавого. Смешавшись с кровью, жидкость вскипела. Надрезы вначале покраснели, а затем почернели. В такт дыханию жертвы затрепетали крылья демона, пасти на головах открылись.

Теперь, когда Трехглавый вселился в рисунок, не хватало лишь огня. Он вспыхнул сразу, лишь стоило поднести огниво. Ослепительно яркий и жаркий, совсем не такой, какой можно было ожидать от не слишком сухих веток.

Вопль боли и отчаяния жертвы слился с торжествующе-гортанным криком палача. После того наступил миг опустошения, который вскоре сменился приливом сил, ощущением бодрости и молодости. Господин жертву принял. Но впереди - самая главная и важная. На свете нет места двум Розам. Положив на алтарь Софью, в жилах которой течет божественная кровь, она обретет новую силу, переступит человеческую грань, сможет проникнуть в тонкие сферы.

Да и для дела польза не малая! Фергюст долго не протянет -- значит освободится престол Торинии. В этом случае, окажись Филипп удачлив, можно навсегда покончить с кочевой жизнью. Для начала стать герцогиней не так уж плохо, ну а дальше,.. дальше будет видно!

* * *

Казавшаяся такой близкой славная победа, за единый день обернулась безоговорочным поражением. Даже более -- полнейшим крушением планов и надежд.

Филипп, загнавший де Фовера в Лот, осадил город. Он даже попытался пару раз его штурмовать. Но ополченцы, отведав смертельно жалящих арбалетных болтов ветеранов де Фовера, живо потеряли прыть. Ну а горцы, те так и не пожелали слезть со своих низкорослых, но удивительно выносливых и неприхотливых лошадей.

Конечно, долго гарнизон наместника устоять не мог. Но этого и не потребовалось. Уже на четвертый день с юга подтянулись размещенные на границе с Дактонией тысячи, а с запада привел войска граф Мартин Макрели.

Так, не особо дружное "воинство" Филиппа, все разом угодило в западню.

Все о чем мечтал еще Симон Макрели, свершил Мартин. Наголову разбил объединенные силы горцев и бунтовщиков. Но как ни странно, бойню не продолжил, а, окружив остатки злобно поглядывавших друг на друга горе-вояк, отложил развязку до утра.

"Почему он медлит? -- Думал Филипп, прекрасно понимая, что на этот раз ему не уйти. Больше нет ни золота, ни сторонников. Салма и Ворон в основном помалкивают. Да и поглядывают как-то странно - словно на покойника. Горцы же зыркают голодными ворками. Не колеблясь, выдали бы Макрели. Да вот только, видать, тому без надобности. Сам возьмет и учинит показательную казнь. И не где-нибудь, а на лобном месте в Торе. Почему только тянет?"

Ответ пришел довольно скоро.

Лишь Оризис коснулся горизонта, с той стороны рожок запел нежданную мелодию, зовущую на переговоры.

Макрели выслал парламентеров.

"Что он хочет обсуждать? И так все предельно ясно. Безоговорочная сдача в плен. Неужели сохранит жизнь?"

Еще больше Филиппа удивило приглашение на личную встречу...

Охрана осталась за спиной. Навстречу друг другу шли с открытыми лицами.

Филипп, раскрасневшийся словно нашаливший мальчишка, страшащийся неминуемой порки от строгого учителя, и невозмутимый, уверенный в себе Мартин, в последнее время все больше походивший на отца.

Филипп, не выдержав его взгляда, опустил глаза.

-- Личной вражды к Вам, юноша, я не питаю! - совершенно спокойно, с нескрываемым безразличием произнес Макрели. - Скажу больше: мне понятны Ваши устремления и амбиции. Вот только путь Вы избрали не самый лучший...

"Теперь это ясно и мне", -- закусив до крови губу, думал Филипп.

-- ...он не мог ни к чему хорошему привести. Я понимаю, что Леон Барель помогать особо не спешил... и вряд ли собирался.

При упоминании имени Светлого Рыцаря Создателя, Филипп отшатнулся, как от пощечины. Мартин, не глядя, угодил в самое больное место. Воспитанник его одновременно и проклинал надеялся на помощь. Если бы Леон лишь пожелал, все могло сложиться по-иному...

-- ...Повторяю -- Барель и не собирался. У него другие планы, связанные с Властом. Ведь вы давненько недолюбливаете друг друга. Верно?

-- Дела это не касается!

-- А вот здесь Вы глубоко ошибаетесь! Касается, еще и как! Пришло время решать - его жизнь или Ваша. Помимо всего прочего - обещаю сохранить жизнь ополченцам и горцам, тем, кто принесет клятву верности Фергюсту.

-- Я, дворянин! - нетвердым голосом, пытаясь изобразить возмущение, произнес Филипп. - Ваше предложение для меня унизительно...

-- А я, пока еще ничего и не предлагал. Советую помолчать и терпеливо выслушать старшего по годам. Если бы все замыкалось на Вашей "драгоценной" персоне, было бы намного проще! Уже сегодня, вместе с прочим сбродом трепыхались бы в когтях Трехглавого. Но как раз, тогда и началось бы самое неприятное: в дело вступил Барель и войны не миновать. Уж для Власта он бы постарался! Сейчас Леон просто выжидает, пока глупец Филипп свернет себе шею и останется единственный наследник...

"А ведь проклятый Макрели несомненно прав! Я действительно наивный глупец, несмышленое дитя в политике и мою порядочность иначе, как глупостью назвать нельзя..."

-- ...Потому Ваша смерть ничего, кроме новых бед Торинии и Лотшириии не принесет. А вот теперь слушайте мое предложение: помогите поймать беглого убийцу и преступника Леона Бареля, которого будет судить справедливый торинский суд и получите взамен ни много ни мало - жизнь. Больше того, я постараюсь убедить Фергюста вернуть Вам Лот. Конечно, ни о каком суверенном маркграфстве речь не идет. Но формальности будут соблюдены и власти ни Барель ни Ягур в Лотширии не получат. В этом случае Салма, быть может, захочет остаться с Вами.

Филипп еще больше залился краской и даже попытался что-то возразить.

Но Мартин не был расположен слушать.

-- На все, про все, даю срок до утра. Согласие подтвердите, подняв с рассветом флаг Торинии. Я его Вам принес. Ежели нет -- сами понимаете...

На том и разошлись.

И все же, Филипп колебался.

Окончательно чашу весов перевесила, конечно же, Салма, ставшая вдруг опять ласковой и пылкой.

Выслушав рассказ Филиппа, изумилась.

-- И ты еще сомневаешься? Это золотой шанс - избавиться от Леона и обосноваться в Лоте. А там, время покажет! Фергюст не вечен, а с Софьей и Макрели мы как-нибудь управимся. Только подумай - откроется путь к герцогской короне. Ни Барель, ни твой братец не стали бы думать и мгновенья.

-- А если Макрели обманет?

-- По-любому, мы выиграем время! Хотя, я думаю, что в данной ситуации наши интересы с Мартином совпадают. Не глупи, Филипп! Пора выходить из детского возраста. Большая политика чистыми руками не делается! Садись и бери в руки перо. Диктовать буду я! Ну же! Иначе прощай! С мертвецами и глупцами мне не по пути. Ну же! Милый! Ну вот, молодец!

-- Леон! Заклинаю тебя всем святым, помоги!..

-- Ну что смотришь на меня словно не Ризек, а глупый жирный кур? Еще слезу пусти. Пиши, говорю! И крылья, крылья расправь!

* * *

Честь закрыть портал, по праву крови, принадлежала ему и Delfine. Теперь братья и сестры уже в ином мире. Что их там ждет? Трудности и лишения. Но эльфы их не боятся. Лишь бы сиял золотистый свет, смеялись дети, да не роняли слезы любимые. И gnezze! Что бы не было gnezze.

Великий Исход свершился. Теперь их час.

Взявшись за руки с Delfine, подошли к статуе юноши и девушки. Приложили левые ладони к холоду изваяний, отрешившись от окружающего мира слились с ними воедино.

Над их головами воссияли светящиеся нимбы. Переместившись с живой плоти на обелиск, казалось, на миг оживили его. Блеснула молния. Отданная жизненная сила, преобразовавшись в луч, разрушила нестойкую ткань портала.

Но они были еще живы...

"...Нежные руки, горячие и страстные уста, дурманящий запах черных роз, золото волос. Горечь печали пронзительно голубых глаз... Владычица ночей и грез... Королева желаний... Салма..."

Последнее время Барель все чаще возвращался в прошлое. Помнил все. Теперь видения посещали не только во сне, но и наяву. Были реальны, как никогда. Будоражили кровь, путали мысли, сводили с ума.

Для окружающих он в такие минуты пребывал в трансе, и это их пугало.

Леон чувствовал, что кончина не за горами. Но оставалась еще одна невыполненная клятва. Однако нарушить Сакский договор и начать войну за Лотширию не мог. Оставалось ждать. Фергюст скоро отойдет в мир теней, да и Ригвин тяжело болен. Во время неизбежно возникшей смуты можно будет возродить Лотширское маркграфство.

"Зря Филипп торопится. Ох, зря! Лишь погубит своих сторонников. Не захотел прислушаться к моим советам. Все считает врагом. Хотя, конечно, по мне лучше бы Лотширию наследовал Власт. Он и умней, и спокойней. Дружит с Альвеном и Оливией, да и Ratriz его признает..."

-- Ваша милость! Простите, Ваша милость! Вам не плохо?

-- Нет, нет, Люсьен. Просто задумался, продолжай.

Люсьен де Вилено, теперь уже совсем не тот безусый юноша, которого когда-то определил в его свиту Ягур. Бывалый воин, прошедший плечо к плечу многие битвы и носивший на теле шрамы, дослужился до чина тысячника и титула графа. Имел немалый доход и поместья. Мог бы жить в свое удовольствие, но предпочел остаться рядом с ним. По сути, он исполнял в последнее время обязанности защитника Межгорья Дактониии, хотя в основных вопросах неизменно советовался с Леоном.

-- Торинские тысячи неделю назад с границы ушли в Лотширию. Остались небольшие разъезды.

-- Об этом ты мне уже докладывал. Как думаешь? С чем это связано?

-- Сегодня верный человек с той стороны передал весточку, что Филипп силами горцев осадил Лот.

-- Были же сведения, что его схватил де Фовер?

-- Значит, умудрился сбежать! В это еще можно поверить. Но чтобы договориться с вождями горцев? Как убедил? Где взял столько золота?

-- Скорее всего, из тайников Гюстава. Но если подойдут войска с границы, и из Торинии, то им несдобровать. Неужели не понимает таких простых вещей?

-- Рядом с ним видели очень красивую женщину. По описанию... -- тут де Виляно, словно сомневаясь, умолк...

-- Салма де Гиньон... -- окончил за него Барель.

-- Ваша светлость, как Вы догадались? Или у Вас свои прознатчики?

Леон в ответ печально улыбнулся.

-- Люсьен, Люсьен... Есть вещи, которые я не могу доверить даже тебе... Не обижайся. Все началось в пещере. Когда мы уходили из Фракии. Помнишь? Шаровую молнию... В тот миг я невольно переступил грань... Это все, что могу сказать... В противном случае часть своего проклятья переложу на тебя. Не молчи! Вижу, хочешь что-то сказать, но сомневаешься.

-- Ваша светлость...

-- Ну же!

-- Вас хочет видеть юноша. Твердит об очень важных вестях из Фракии. Но раньше, я его что-то тут не видывал. Вы кого-то ждете?

-- Юноша? - сердце Леона тревожно сжалось. Напомнила о себе "Книга судеб". - Пусть его приведут.

-- При нем нашли кинжал и арбалет. Их оставить?

Ziriz молчал. Да и сам Барель опасности не чуял.

-- Оставьте.

Де Веляно ненадолго вышел. Вернулся вместе с юношей, лет шестнадцати. И вновь "вспомнилось" будущее.

Стройный, легкий, с черными волосами и серыми глазами - он, безусловно, кого-то напоминал. Хорошо знакомого из тех давних времен, когда Леон еще умел забывать.

Их взгляды встретились: пылкий, полный юношеского огня, и усталый, повидавший много печали на своем веку.

В комнате повисла тревожная тишина. Люсьен, не скрывая удивления, поглядывал то на одного, то на другого. Что-то необычное было в этой немой сцене.

Наконец, Баррель произнес:

-- Подойдите поближе. Как Вас величать?

-- Леон,.. Ваша милость...

И вновь -- тишина, нарушаемая лишь взволнованным дыханием посетителя.

-- Какие же ты вести принес нам из Фракии, Леон? И зачем тебе старый арбалет?

Юноша выразительно взглянул в сторону Люсьена.

-- Граф де Веляно - мое доверенное лицо, можешь говорить все, что считаешь нужным. - Зачем-то объяснил Барель.

-- Ваша милость! Графиня Салма де Гиньон бежала с острова Скорби. Ее освободил Мартин Макрели.

-- Погоди, Леон. Откуда ты это знаешь? Ну-ка, рассказывай поподробнее.

-- Я боюсь, Ваша милость, что Вы мне не поверите. Поэтому прошу взглянуть на этот арбалет.

Барель вначале равнодушно, а потом со все большим интересом рассматривал старое оружие. В глазах промелькнула непонятная искра. Рука привычным движением проверила механическую часть. Воин никогда не забудет своего боевого друга.

-- Откуда он у тебя?

-- От матери,.. перед отъездом стащил,.. - смутившись, ответил юноша и покраснел.

-- Как зовут твою мать?

-- Лорис Юргис, Ваша светлость. Жена торинского купца Азиса Юргиса.

И вновь -- молчание. На этот раз еще более звонкое и долгое. Словно в ожидании приговора безжалостного судьи.

-- Зачем он тебе?

-- Это память о моем отце... Леоне Бареле... -- выдохнул, словно бросился вниз головой в пропасть, юноша. Сейчас решалась его судьба...

У Люсьена отвисла челюсть. Вот это новость похлеще бегства Салмы! Ведь стоит графу Леону Барелю признать сына!!! А ведь похож! Разрази меня гром! Несомненно, похож! Как отнесется к нему Далмира? Детей-то у них нет... Вот так дела!

-- Расскажи о матери... Рассказывай все...

Леон волнуясь и часто сбиваясь, стал сумбурно повествовать о матери и сестре. О смерти Азиса, о том, как угодил в сети интриг, сплетенных Макрели. Об острове Скорби и бегстве, о пути в Сак. Обо всем, что довелось испытать за последний месяц.

В доказательство того, что говорит правду, извлек из сумы торлитовый фаллос миледи, покраснев до корней волос.

Барель, равнодушно покрутив его в руках, положил на стол.

-- Ну что ж, Леон. Поживи пока во дворце. Отдохни немного. Поговорить мы с тобой еще успеем. Ступай!

Но чутье Барелю подсказывало иное. Будет еще всего одна мимолетная встреча. Ах, сынок, сынок! Всю жизнь я спасал чужих детей. А для родного -- времени так и не нашел. Но если я сейчас тебя признаю и возвышу, то сломаю твою судьбу. Все будет, будет, но потом -- годы спустя. Ты уж не обессудь,.. но "Книга судеб" неприкосновенна.

-- Ваша светлость!

Вопросительно взглянул на Люсьена.

-- Скажите... Леон, Леон может быть Вашим сыном?

-- Да, Люсьен! Да!

-- Тогда почему же, мой господин?..

-- Так нужно... Прошу, запомни мои слова! Спустя годы вы встретитесь вновь. И тогда ты должен ему помочь. Обещаешь?

-- Клянусь!

-- Иногда такие клятвы превращают жизнь в каторгу. Надеюсь, тебя эта участь обойдет стороной.

Запел серебряный молоточек. Без острой нужды их беседу никто не смел прерывать.

Де Веляно сам отворил дверь. Слуга подал пакет.

-- Прошу меня простить. Гонец едва жив. Говорит - не терпит отлагательства.

Леон взломал печать Филиппа. Знакомый почерк. Вот только писавшая рука слишком дрожала: "Леон! Заклинаю тебя всем святым, помоги!.."

Ziriz, сильно сжал запястье, предупреждая об опасности.

* * *

Лучик Оризиса, по-хозяйски осмотрев комнату, нашел безмятежно спавшего Леона. Возмущенный таким безобразием, стал упрямо пробиваться сквозь сомкнутые веки -- будить юношу. Вначале, тот недовольно вертел головой, прикрывая глаза рукой, попытался спрятаться под шелковым покрывалом. Наконец, громко чихнув, открыл глаза. Сон мигом исчез, будто и не было вовсе. Темно-зеленый бархат обоев, серебро светильников, резная дубовая мебель, пуховая перина и аромат стоящих в высокой инструктированной золотом вазе гливеций - все говорило о богатстве и значимости.

"Так признал его отец или нет? Ни слова об этом сказано не было. Но взашей не гнали, да и в каземат, как наглого лжеца и самозванца, не волокли. Наоборот, позволили вымыться в графской купальне, хорошо накормили, поселили в богатые покои".

Леон сел, еще раз оглянулся по сторонам. На прикроватной тумбе лежали вычищенная сухая одежда, тугой кошель, арбалет. Рядом с ними на огромном, почти на всю комнату ковре с ворсом в добрую ладонь -- его дорожная сума.

Значит, ему не приснилось, и отец ночью все-таки приходил. Леон вспомнил печальные глаза, ласковую руку - потрепавшую его по голове.

"Почему я не проснулся? Почему с ним не поговорил? - терзался он. - Ведь ничего так и не сказано! И арбалет, и заплечный мешок, и деньги - намек ясен. Я должен уйти! То ли я ему не нужен, то ли встреча не ко времени. Хочет сохранить мое существование в тайне. От кого? Почему? Намного проще было бы не признать, отказаться. Но ведь не стал же! Было бы все намного проще, если бы сказал прямо. Значит, не мог. И боится, скорее всего, не за себя, а за меня. А потому, нужно поступить так, как он "советует".

Едва Леон оделся, как, словно по волшебству, появилась молоденькая служанка с серебряным подносом в руках.

- Ваш завтрак, господин. Его светлость граф изволили отбыть по неотложным делам. Мне велено Вас не будить, но когда проснетесь, передать, что вольны в своих поступках. Можете остаться в замке до возвращения графа, а можете проведать матушку - потом вернуться. К обеду в Тор отправляется караван. Ваше место оплачено.

"Ну вот, кое-что и прояснилось, -- подумал Леон. - Но почему через служанку? Не желал посвящать прочих?"

-- Спасибо, милая, -- ответил он. - Так я и сделаю.

Купцы приняли его с уважением, но без подобострастия. Указали на добротного коня и припасы. Все оплачено из графской казны.

И вновь - Имперский тракт. "Ворота" Межгорья хоть и отворены, но в воздухе пахнет войной. Еще нет шума, людских криков, предсмертного конского ржания, звона стали, шшелиного жужжания арбалетных болтов. Но с лиц исчезли доброжелательные улыбки, изменился тон офицеров. Понемногу к границе стягиваются тысячи. На удивление, их караван пропустили быстро и без назойливого таможенного осмотра.

"Не иначе, постарался отец!" - решил юноша.

Теперь, про себя, иначе графа Сакского он не называл.

"Отец! И все тут! Отец".

В Лотширии тоже было неспокойно. Война никогда не несет простому люду ничего хорошего. Страх, уныние, смерть, безнадегу - да! И, конечно же, нищету. Пусть главные события происходили где-то у стен Лота, но не наложить отпечатка на всю страну они не могли. На дороге появились беженцы, погорельцы, нищие. Люди поглядывали друг на друга ворками. В любой момент готовые вцепиться зубами в глотку. Словно грибы после дождя множились ватаги разбойников. Ведь больше тракт никто не охранял.

Холодные ночи первого осеннего месяца, сарвуда выдались на редкость тревожными. Разрывая молочную пелену облаков на землю, вопрошающе поглядывали Тая и Гея. Недоверчиво, осторожно, словно опасались, что человеческие распри перекинутся на небеса. И лишь Звездный Дракон, казалось, радовался и смеялся. Его нисколько не волновали горести и беды смертных.

И все же, караван в Тор благополучно дошел. Еще до въезда в город Леон, поблагодарив спутников, отделился.

Нравилось ему это или нет, но с некоторых пор Ториния превратилась во вражеский стан -- здесь Фергюст, Макрели. Возможно, они уже знают чей он сын. Разговор с матерью могли подслушать и донести. Лишняя осторожность не повредит.

В город Леон вошел пешком, затерявшись среди крестьян, везших на рынок свой товар. Нахлобучив берету на самые глаза, прошелся торговыми рядами. На месте Юргиса хозяйничал Лямбам. В открытых дверях своего дома увидел чужую прислугу.

Сердце сжалось предчувствием страшной беды: " Где мать, сестра? Что с ними?"

Побрел на околицу Тора, к лачугам, где жил наемный караванный люд: возницы, охрана, строители. К счастью, учивший его стрелять из арбалета Муф, оказался дома. Увидев юношу мгновенно протрезвел, испуганно оглянувшись по сторонам, прикрыл дырявую дверь лачуги, будто она могла сохранить тайну.

-- Неужто ты, Леон? Вот уж не думал, что увидимся. Ловсек велел молчать, грозился вырвать языки...

-- Создатель ему судья! Скажи лучше, что с матушкой и сестрой. Почему Давсен хозяйничает в отцовской лавке, почему чужие люди в доме?

-- А Вы, господин, не знаете? - Муф опять перешел на "вы", стал величать господином.

-- Не знаю! Ну же, говори!

Возница, пряча глаза, вылил остатки вина из глиняного кувшина в кружку с отбитой ручкой. Он долго держал его перевернутым, словно считал драгоценные капли. Единым махом выпил. У Леона и вовсе оборвалось сердце.

-- Беда у Вас, господин,.. большая беда, -- проскрипел возница дрожащим, словно треснувшая подпорка фуги, голосом, -- сестра ваша отошла в мир иной, а матушку забрали в казематы люди Макрели. А оттуда, сами знаете, обратной дороги нет. Служку, и ту забрали.

-- За что же, Муф? Матушка ведь дурного слова не скажет...

-- Одному Создателю известно за что. Поговаривают, бранила герцогиню нашу, Софью -- ведьмой. Мол, она забрала жизнь и душу сестры Вашей Янины. Ту нашли мертвой у часовни Перуна...

Леон долго молчал, пораженный услышанным. Он словно оглох. Даже для слез не нашлось места. Наконец, к сознанию вновь стали пробиваться слова Муфа.

-- ...злые языки болтают всякое: мол, Давсен-Лямбам постарался. Хотел прибрать к рукам место и имущество батюшки... ваше добро, господин. Можно ли верить - не знаю. Одно точно - хозяйничает сейчас там он. Вы бы, господин, с дороги отдохнули. А я поброжу по городу, узнаю, что где слыхать. Заодно, -- чего пожевать, да и винца... Господин, очнитесь, у вас пары монет не найдется? Шибко плохо мне...

* * *

"Власт! Когда ты будешь читать эти строки - уже многое тайное станет явным. И все же, прошу, еще раз, может быть последний, послушайся моего совета.

Я отбыл по вызову Филиппа, который попал в Лотширии в беду и просит помощи. Однако боюсь, что его рукой водила известная тебе Салма де Гиньон. Да, да - именно та Салма, что величает себя Розой Трехглавого. С острова Скорби ее освободил Мартин Макрели. Думаю, он же, пристроил к Филиппу. В этом случае ничего хорошего ждать не приходится. Ему не устоять... И тем не мене, не поехать я не могу.

Кроме тебя - написал герцогу Альвену, барону Френсису де Мо и Николя де Гиньону. Думаю, последний вскоре к тебе присоединится.

Если Филипп предал, и Макрели меня пленит - не мешкая, переходи границу Лотшириии. В твоем распоряжении четыре тысячи отборного войска, мои верные боевые друзья Люсьен де Веляно и Бармин де Сузе. Тысячу оставь для защиты Межгорья, чтобы под шумок не сунулись имперские легионы. С "огненными ядрами Корнелиуса" этого вполне достаточно.

Думаю, что войска Макрели отведет к границе Торинии, потому вернуть Лотширию будет не сложно. Постарайся сходу взять Лот. Но в Торинию ни в коем случае не вступай! Слышишь! Ни в коем!

Прислушивайся к мнению Люсьена. Он руководит моей тайной службой и хорошо знает положение дел в маркграфстве. Салмой пусть занимается Николя де Гиньон. Без особой необходимости не вмешивайся, но коль попадется в руки - живой не выпускай! Но сделай это так, чтобы не знал Николя. Не простит! Наживешь смертельного врага. Не забудь надеть амулет "холодного сердца", иначе пропадешь!

О Филиппе ничего не пишу. Нить его жизни тесно переплетена с моей. И оборвутся они вместе...

На столе найдешь указ о назначении командующим войсками Межгорья и мой меч.

Имя ему - Ratriz. Сам знаешь, что кроме меня он признает лишь тебя. Это щедрый, но страшный дар. Великая сила и тяжкое бремя. Постарайся не стать его рабом. Верю в тебя. Пройдет немного времени и в твоей власти окажется не только Лотширия.

Да, еще! Помни стихи отца Дафния, те, что он читал вам в доме Корнелиуса...

Посредниками в мирных переговорах с Торинией должен быть Ягур - равных ему в этом деле нет.

На том прощаюсь!

Да поможет тебе Создатель.

Леон Барель".

Власт еще раз прочел похожее на завещание письмо Леона, спасшего их с Филиппом в Лотширии, защитившего и воспитавшего в Дактонии.

В отличие от брата, он был благодарен Леону и, наверное, где-то в глубине души, любил. Конечно, не так, как Оливия, считавшая Светлого Рыцаря своим приемным отцом. Для нее пленение графа Сакского станет тяжелым ударом. Она и без того не выносила Филиппа не меньше, чем ее супруг, герцог Дактонии и правитель дактонско-фракийского союза Альвен, а теперь, и вовсе возненавидит.

Присев в кресло Бареля, Власт погрузился в тяжкие думы. Их бремя свалилось ему на плечи сразу после приезда по срочному вызову в Сак.

И так, Филипп, после двух неудачных попыток взять Лот, окончательно разгромлен и взят в плен. Жизнь свою купил ценой подлого предательства - сдал в руки злейшего врага Мартина Макрели своего спасителя и воспитателя. Что теперь ждет Леона - представить не сложно. Люди Люсьена де Веляно доносят, что граф Макрели отводит войска к границам Торинии, оставив гарнизон де Фовера в Лоте. Сам же, вместе и Филиппом и Салмой везут Бареля в Тор.

Все происходит так, как и предвидел Светлый Рыцарь. Лучшего момента вернуть Лотширию не представится.

Власт с восхищением и опаской посмотрел на драгоценный Ratriz. Волшебный меч эльфов! Верно служивший Баррелю семнадцать лет! Теперь он принадлежит ему!

И вдруг , услышав внутренний зов, взял меч в руки, вытянул из ножен.

Лезвие угрожающе сверкнуло:

"Крови! Я давно не пил крови! Напои меня человеческой кровью!"

В голове зашумело, в жилах взбурлила кровь.

Превозмогая зов, Власт швырнул Ratriz на стол. Сам же, схватившись за голову, отшатнулся. Почему он молчал раньше? Ведь я столько раз к нему прикасался. Почувствовал нового хозяина,.. или раба?

Рука сама непроизвольно тянулась к мечу...

На глаза вновь попалось письмо Бареля. Сейчас Власт видел в нем лишь слова: "...постарайся не стать его рабом..."

Серебряный звон вернул в реальность. В кабинет вошел Люсьен де Веляно.

-- Ваша светлость, все готово.

Собрав волю в кулак, Власт с деланым спокойствием взял в руку присмиревший на время Ratriz.

У де Веляно глаза полезли на лоб.

Власт, почти как Барель, печально улыбнулся.

-- Спасибо, Люсьен. Надеюсь, Вы будете моим советником и другом. Вот письмо графа Сакского, я хотел бы, чтобы Вы его прочли.

Пока граф де Веляно внимательно читал, Власт убрал меч в ножны, и просмотрел указ о передаче ему командования над войсками Межгорья.

-- Все предвидел,.. -- едва слышно, глядя в никуда, прошептал Люсьен.

-- Что вы сказали? Ваша светлость?

-- Я сказал - все готово! Пора выступать!

* * *

Леон прожил у Муфа почти неделю. За это время он немного пришел в себя. Но случившееся несчастье наложило тяжелую печать. Юноша еще больше похудел, глаза ввалились, вокруг них темнели синяки. Одевшись в нищенские лохмотья, не особо утруждая себя мытьем и гребнем, он стал как две капли воды похож на прочий пригородный люд.

Муф напивался каждый день. Утро начиналось со слов:

-- Господин, не найдется монетки? Пройдусь по рынку, узнаю, нет ли работы, да и чего болтают... Шибко плохо мне...

Леон тоже выходил в город, в торговые ряды, приглядывался к Лямбляму, хозяйничавшему в его доме.

Для себя он уже все решил: будет жить в Торе до тех пор, пока не узнает, жива ли мать и не отомстит торговцу.

Но планы рухнули в единый миг. Вернувшийся к вечеру в дребедень пьяный Муф, заплетающимся языком пробормотал:

-- Ик..., Лен... Леона Бареля... таки выловил Макрели Бареля. Привезли вчера в кандалах,.. говорят... ик,.. сдал старшой покойного Гюстава - Филипп...

Промочив глотку неимоверной кислятиной из кувшина, продолжил:

-- Судят... ие,.. хе... судят,.. а на лобном месте... хе,.. помост новый, хоть и благородный, а повесят... Тоже мне... ик... Светлый Рыцарь Создателя... Что с Вами, господин? Лица нет...

Леон утратил дар речи. Мысли неслись, опережая одна другую: "Муф обожрался вина... Неужто отец в плену? Готовят лобное место... Не мог Филипп -- своего спасителя и воспитателя..."

Не в силах усидеть на месте, юноша выскочил на улицу.

К сожалению, Муф не ошибся. Лобное место при свете факелов обновляли, чинили ступени и уже оцепили солдатами.

В городе болтали об одном - предстоящей казни беглого преступника Леона Бареля. И о том, что за этим последует: мол, не простит Альвен Дактонский и Оливия Фракийская его гибели, да и братец Филиппа Власт - из шкуры вылезет, чтобы смыть семейный позор. Кроме того, Первосвященник союза Дафний - проклянет всех участвовавших в экзекуции. А барон Френсис де Мо? А Дальмира? Теперь уж точно жди войны! Лучше бы не трогали графа Сакского. Торинии против Дактонии и Фракии не устоять. Одни огненные ядра Корнелиуса чего стоят! Надежда лишь на императора, на Крид. Но успеет ли, соизволит ли вмешаться? Говорят, сам при смерти.

Леон полночи бродил по городу. Дважды пришлось убегать от стражи. Наконец, взяв себя в руки, вернулся в коморку Муфа. Прилег на нары, накрылся рваным рядном и забылся в тяжком сне...

* * *

Ни для кого не секрет, что лобное место - святилище Трехглавого. А публичная казнь - самое сладкое его черному сердцу жертвоприношение.

Опьяненные жаждой крови, чужими страданиями - глаза толпы...

Смерть, превращенная в праздник. Что может быть более отвратительным? Что, сильнее будоражит самые низменные, звериные инстинкты человеческой души? Заставляет усомниться во всемогуществе Создателя и убедиться в правоте несущего смерть Трехглавого.

"Gnezze! - выйдя из транса, подумал Барель, глядя на тысячи глаз, устремленных на него с жадным любопытством. - Все они пришли увидеть мою смерть".

С момента пленения, он уже не пытался сдерживать видения и в реальный мир возвращался не часто.

Прошлое, настоящее, будущее, мир Rubikona - все сплелось в единый фантасмагорический клубок. Гнев Фергюста и казнь отца, бегство с матушкой в Крид, офицерская школа, влезшая вешним утром в постель кузина, маркграф Лотширский Гюстав, годы службы, мертвые друзья, стеклянные глаза Рича де Гри, война, графиня Лавра и ее бездонные, черные, как грозовая ночь, глаза... Все было как будто вчера...

"Поручение Гюстава, ворки, зимний Кале, Лорис, возвращение в Лот. Безумная клятва. Арбалетный болт, поразивший Симона Макрели, подземная река, дети маркграфа, золотистое сияние Rubikona, эльфийский град мертвых и его дары... Ratriz и Ziriz - так изменившие его жизнь. Ягур, Дафний... Дак, Дальмира... Поход на Фракию... Николя де Гиньон... Салма,.. Салма! Нет - Delfina! Гибель Helicona и исход в Rubikon... Танец саламандр в магическом пламени... Оливия и Альвен... Огонь шаровой молнии и приоткрытая "Книга судеб"... Знак Создателя на груди, защитивший от смерти. Драконье ущелье и горы дымящихся трупов... Свет двойного полнолуния и пустота глаз мертвецов. Кридский мир, Сакское графство, война с пиратами Фракии, Северный бунт, та-мильский конфликт, Роза Трехглавого... Салма,.. Салма,.. Салма! Владычица грез и ночей... Остров Скорби... Письмо Филиппа... Глаза Мартина Макрели и его слова: "Я опоздал..."

Даже не пытали... Скорый суд, на котором он все время молчал...

Приговор. Сияющие торжеством глаза Салмы. Филипп, трусливо прячущийся за ее спиной...

"Салма! Я так и не познал ее любви! Любви? Не испил ее яда! Не переписал "Книгу судеб", не превратился в чудовище...

Так пусть же беснуется толпа gnezze. Я не ваш, и вам не подсуден! Меня зовет золотистое сияние Rubikonа..."

...Одной рукой прижимая к груди лиру, другой - Delfina с силой сжала его ладонь. Он ответил на рукопожатие. Прощаясь, взглянул на верно служивший Ratriz и, утонул в ее бирюзовых глазах...

Эльфы не боятся смерти, она послушна им -- великой, гордой, древней расе. Такова воля богов!

Их сердца перестали биться в один миг...

К Леону с небес спускался дракон. Последний черный дракон, одетый в обсидиановую броню чешуи. Невидимый для толпы gnezze, он покорно склонил голову перед повелителем, носящим на руке ziriz. Никто не в силах его задержать! Счастливо засмеявшись, вмиг сбросив с плеч многолетнюю усталость и ощутив небывалую легкость, Барель, потрепав склоненную рогатую голову по загривку, легко вскочил ему на спину и устремился навстречу сияющему золотистым светом Oriziz...

* * *

Леон находился рядом с помостом. Когда все взгляды устремились на поднимавшегося по ступеням бледного, как смерть отца, он умудрился незамеченным влезть на крышу одной из многих карет.

Пока законник монотонным голосом зачитывал волю герцога Торинии о лишении Леона Бареля и его наследников дворянских привилегий, перечислял все преступления и оглашал решение суда - юноша успел разглядеть сидевших на балконе ратуши Фергюста, Софью, Мартина Макрели. За ними стояли приглашенные гости.

Затем, Леон достал из потрепанного, больше похожего на суму нищего, мешка отцовский арбалет, вложил болт. У него -- всего один выстрел.

"Кому выпадет честь? - думал он, лежа на крыше. - Фергюсту? Ведьме Софье или Мартину Макрели?"

-- Смотрите, смотрите! - раздался голос из толпы. - Тот, высокий, за графом Макрели. Это же Филипп... ну тот, старшой Гюстава, что сдал Бареля. А говорят, Фергюст клялся и ему снять голову! Да видать передумал...

-- Шшель шшеля не ужалит! - ответил ему другой. -- Договорились!

Теперь Леон неотрывно смотрел на Филиппа.

Внезапно на площади наступила тишина. Леон перевел взгляд на помост. Еще минуту назад презрительно улыбавшийся отец бессильно висел на руках стражи.

Первым завопил мышинорясый служитель Создателя:

-- Безумцы! Да как вы посмели! Как могли поднять руку на посланника Создателя! На его Светлого Рыцаря! Молитесь! Кайтесь! Не то будете прокляты на века!

Расталкивая зевак, к нему бросилась стража.

Человеческое море зашумело, забурлило. Тысячи голосов слились в единый рев...

Леон, больше не колебался. Прицелившись, спустил тетиву. Пусть его рукой Создатель покарает предателя!

Филипп, схватившись за оперение торчащего из груди болта, закричал. Разбрызгивая на дорогие дворянские камзолы кровь, не удержавшись на враз подкосившихся ногах, хватая ртом воздух, свалился на пол. Глаза его быстро стекленели. Среди высокородных гостей началась паника.

Леон, обронив на крыше арбалет, скатился вниз. Нырнул под карету.

Ему вдруг показалось, что наступил конец света. Создатель, наконец, решил наказать своих непослушных чад. Шум, гам, жалобные испуганные крики, ржание лошадей, звон железа - заполонили мир.

Карета над ним начала угрожающе скрипеть и шататься...

Того и гляди - рухнет на голову. Он уже собирался покинуть свое укрытие, когда над толпой пронесся вопль: "Филиппа... Филиппа Лотширского убили..."

А за ним - другой:

-- Кара! Небесная кара! Создатель не простит! Обратитесь в истинную веру, несчастные. Пока не поздно - на колени! За предателем наступит и ваш черед!

Леон вновь вжался в мостовую, словно боясь, что Создатель пожалует именно по его душу.

Тем временем, отец Славис (а это был он), поддерживаемый группой последователей, взобрался на помост. Стражу, законника и палача попросту сбросили на головы беснующейся толпы. Многие из тех, кто были поближе к лобному месту, попав под гипноз служителя Создателя, упали на колени.

Славис, склонился над телом Бареля и убедившись, что тот мертв, еле слышно прошептал:

-- Прости, господин, что не смог! Что опоздал.

Преклонил колени, поднял руки к небу. По его щекам текли слезы:

-- О, Создатель! Яви овцам своим незрячим чудо! Открой слепцам глаза! Обрати их души к свету!

Все больше и больше людей в экстазе внимали его речам.

Фергюст хотел, было приказать подоспевшим солдатам силой разогнать толпу, но его сдержал Мартин:

-- Нет! Нет, мой господин! Это уже не бунт! В вопросах веры мы должны быть крайне щепетильны! Вся империя верит в Создателя. Если мы сейчас поднимем его слуг на копья, не поможет и Ригвин. А Дафний проклянет. Ягур с де Гиньоном, используя момент, разорят герцогство и осадят Тор. Чуть позже мы выловим самых рьяных. Где Софья? Она только что была здесь, рядом! Верлок!

-- Слушаю, Ваша светлость! - ответил офицер.

-- Немедленно найди Софью!.. Личную охрану герцога! Быстро! Похоже, он совсем плох! И еще! Вели разыскать арбалетчика. По-моему, он стрелял с крыши одной из тех карет! Слависа,.. идиоты, Слависа не трогайте! Если хочет,.. пусть забирает тело своего Светлого Рыцаря. Не препятствуйте,.. тьфу -- только убедитесь, что мертв.

А священник в мышиной рясе, тем временем, полностью овладел вниманием толпы. Люди, подняв глаза к небесам, стоя на коленях, молились Создателю. И он явил им великое чудо: Небесный Дракон вдруг стал бледнеть, рассыпаться на части, постепенно исчезать...

Леон вылез из-под кареты и уже собирался затеряться среди горожан, когда кто-то схватил его за шиворот. Этот "кто-то" оказался необычайно силен. Он словно тряпичную куклу поднял юношу над землей и втащил в открытую дверцу.

-- Ага! Так вот он каков -- карающая десница божья! Отвечай, гаденыш, кто тебя послал? Почему залез на крышу моей кареты? Кто надоумил?

Богатое платья дворянина, никак не сочеталось с огромной лапищей и грубыми, характерными для простолюдина, чертами лица. Напротив него сидел невысокий, щуплый и скромно одетый человек. В его руке блеснуло лезвие тонкого кинжала.

-- Да чего там пытать, Ваша милость! Найдут в карете - все свалят на нас! Прикончим его, и выбросим на мостовую! Пусть потом разбираются.

-- Помолчи! Последний раз спрашиваю: кто послал?

У Леона от страха внутри все перевернулось, губы предательски дрожали:

-- Н...никто! Я... я сам!

Черные, с проседью брови угрожающе сомкнулись над переносицей, голубые глаза грозно блеснули. Жить осталось миг.

-- Я сам! Леон Барель - мой отец!

Огромная рука перехватила уже несущийся к сердцу кинжал.

-- Да врет он все! Ваша милость!

-- Не твоего ума дело! Погоди! Ну-ка, сопляк! Быстро ныряй под попону. И что бы мне ни звука, пока выберемся!

-- Ваша милость! Да если отыщут убийцу Филиппа в карете канцлера королевства Крейза...

-- Прикуси язык, болван... Лучше прикажи трогать... Сами боги послали мне мальчишку...

* * *

Лот против дактонских войск устоял недолго. Уже в самом начале обстрела, был ранен в шею осколком, а вскоре и вовсе отправился к праотцам, де Фовер.

Десять огромных арбалетов перевозимых на деревянных колесах парами лошадей выпускали один за другим болты в сторону осажденного города. Вместо наконечников на них были ядра Корнелиуса. Редкое при падении не взрывалось. Пусть особой точностью обстрел не отличался, но шума, огня и смертей было предостаточно.

Стоило де Фоверу отдать душу Трехглавому, как его гарнизон сдал город. Впервые за восемнадцать лет над Лотом развевался флаг с гордым лотширским орлом.

Власт за пять дней, почти без сопротивления, занял всю Лотширию и вышел к торинским границам. Здесь, столкнувшись с войском Фергюста, остановился...

Причиной тому стали: с одной стороны - тройное численное превосходство противника, с другой - воля графа Сакского, четко изложенная в прощальном письме.

На развилке, где Имперский тракт уходил на юго-восток, к Межгорью, и начиналась мощеная дорога к Лоту - разбили два лагеря: торинский и лотширско-дактонский. Их разделяла всего лишь лита.

Разожгли костры. Яркими, словно осенние звезды на небесах, точками они разорвали фиолетовое покрывало сумерек, будто бы желали отогнать их прочь.

На смену влажному западному Волингу пожаловал сухой и прохладный восточный Саарлинг. Он был не столь колюч, как любимое дитя ледяного безмолвия Норлинг, однако лишний раз напомнил, что и без того не слишком ласковое лотширское лето закончилось.

Бесконечные стаи серо-красных с черными клювами журавлей пролетали над головами не устающих убивать друг друга людей. Они опустятся чуть дальше, на тянущиеся многие литы, лотширские озера. Ночью, здесь их мог потревожить разве пятнистый болотный кот-ворчун, да еще безжалостный убийца ризек.

Где-то вдалеке раздался леденящий душу вой вышедшего на охоту одинокого ворка. В ближайшей роще утробно захохотал филин-ухан.

Люди ежились от холода и жались поближе к дарящим свет и тепло кострам. Оглянувшись, нет ли рядом офицера, жадно прикладывались к медным флягам. При глубоком дыхании изо рта шел пар.

Кто-то крикнул:

-- Поглядите на небо. Дракон-то, дракон -- и тот замерз. Вон как побледнел.

Звездный скиталец был уже не так заметен и не столь щедр на огненный дождь. Похоже он, вдоволь подразнив Оризис и напугав людей, животных и птиц, решил продолжить свой бесконечный путь.

Ну а люди? Их головы по-прежнему занимала мысль: как побольше и побыстрее истребить себе подобных.

Власт хотел, было под покровом темноты вручную подкатить повозки с гигантскими арбалетами и ударить огненными ядрами по светящемуся торинскому лагерю. Ему почему-то казалось, что Барель именно так бы и поступил. Но, посоветовавшись с де Веляно, решил все-таки дождаться Николя де Гиньона.

Прибывший гонец известил, что граф во главе восьмитысячного войска в десяти часах пути.

Но событие, произошедшее ранним утром, резко изменило планы.

Вместо привычных розовых лучей, Оризис забрызгал небо кровью. И теперь Саарлинг гнал по нему с востока похожие на сказочных чудовищ тучи. Безжалостно стегая их словно кнутом, рвал на части, наслаивал друг на друга, создавая фантасмагорические картины. Казалось, он упивался своей властью. Словно бессердечный палач, терзал беззащитные жертвы. И они, то и дело, проливали вниз свои холодные слезы.

То жалобно плача, словно больной ребенок, то, громко хохоча, будто его безумная мать, прохлопала крыльями гигантская лотширская драга. От ее крика невольно по коже пробегал мороз, а на душе становилось так жутко и тоскливо, что хотелось выть.

К беде! Рассветный крик ночной птицы -- всегда к беде!

Почти сразу дозор известил, что на Тракте со стороны торинцев началось подозрительное движение.

Веками отшлифованные плиты, отражая утренний багрянец, напоминали кровавую реку. По ней покачиваясь, словно плоты купцов, приближались две кареты.

Предчувствуя несчастье, Власт закрыл глаза, пытаясь унять дрожь. Усилием воли подавил всплывавший откуда-то из глубин естества страх. Когда открыл - то уже смог рассмотреть всю процессию.

Первую карету, с гербами Дактонского герцогства и графа Сакского, Леона Бареля сопровождали серорясые. Впереди, твердо ступая, то и дело, поднимая вверх знак Создателя, шествовал отец Славис. Дактонское воинство преклонило колени. Власт и Люсьен, спешившись, пошли навстречу.

Славис, будто удивившись появившемуся препятствию, остановился. На его лице мелькнуло то непонимающе-детское выражение, которое когда-то во Фракии заставило Леона пощадить безусого юнца: отправить в Дак, под покровительство отца Дафния.

Святой отец убрал с лица наполовину седые волосы. Стали хорошо видны упрямо сжатые губы и глаза, горящие фанатическим огнем.

Семена Дафния, без сомнений, попали на благодатную почву.

Узнав дворян, Славис, прищурился, саркастически улыбнулся. Было в его улыбке что-то недоброе - то ли презрение и недоверие, то ли понимание глубинной сути вещей, и от того скрытая обида.

Но длилось это всего лишь миг. Лицо священника быстро приняло привычное смиренное выражение, будто он подобрал случайно оброненную маску, осеняя подошедших привычным знаком.

Но голос... Голос остался твердым:

- Рука палача не посмела коснуться Посланника Создателя! Даже герцог не волен над его жизнью! Наш творец распорядился сам. Смертию своею Светлый Рыцарь обратил в истинную веру язычников Торинии. Имя его будет славно в веках, а останки упокоятся покой в храме Создателя Дака. Теперь в Торинии - наши единоверцы. Власть имущие должны примириться. Войне не быть!

После чего, осеняя знаком Создателя стоящее вдоль дороги воинство, двинулся во главе процессии дальше.

Ошарашенный де Веляно сделал было шаг за ней, но потом остановился.

Вторую карету сопровождали двенадцать торинских рыцарей с мечами наголо. Последний знак уважения графу Лотширскому - Филиппу. Отсалютовав мечами, они, с видимым облегчением, передали караул дактонцам. Старший, назвав свое имя и почтительно поклонившись, вручил Власту пакет.

-- Ваша светлость. Извольте получить... Послание от графа Мартина Макрели. Примите и наши соболезнования... Мы все опечалены случившимся. Позвольте удалиться.

Власт, обуреваемый тысячью противоречивых чувств, подошел к карете, отодвинул свисающий лотширский флаг. С замирающим сердцем открыл дверь. Густо пахнуло хвоей. В резном велевом гробу, усыпанный засохшими черными розами, лежал брат. Сквозь хрустальную часть крышки виднелось его лицо, похожее больше на бело-молочную восковидную маску. Власт увидел тщательно расчесанные длинные волосы, черные ресницы, первую, едва наметившуюся седину в короткой бородке, чуть приоткрытые глаза и плотно сжатые бескровные губы; присущий всем наследникам Тора длинный, так похожий на клюв хищной птицы, нос.

Казалось, что Филипп спит.

Комок подступил к горлу, на глаза навернулись слезы.

"Старший брат - мертв! Пусть он был резок и нетерпим, излишне жесток и тороплив, часто поступал необдуманно и даже докатился до измены. Но Филипп так мечтал вернуть себе лотширский престол, отомстить за смерть отца, за унижение, изгнание матери. Теперь его больше нет. И путь к трону Лотшириии свободен, но это его совсем не радует.

Кто повинен в его смерти? Барель? В прощальном письме Леон предрек, что их судьбы тесно связаны. Но он никогда бы убийцу не подослал. Просто ему было открыто тайное, скрытое от многих других. Возможно Фергюст? Макрели? Или Салма? Да! Скорее всего она - эта ведьма затуманила его разум, подставила грудь под арбалетный болт. Для нее, судя по рассказам Бареля, это привычное дело. Обязательно разузнаю и отомщу! - решил про себя Власт. - Ну а похороню Филиппа в милом его сердцу Лоте. Там, куда он так стремился. Тело, похоже, забальзамировано, и особо спешить ни к чему".

Тихо притворив дверцу, вспомнил о пакете. Сломал печать. Твердый, четкий почерк... Пишущая рука не дрожала, так как сейчас дрожит его. "Маркграфу Власту Лотширскому! Мы вместе с вами скорбим о безвременной кончине Филиппа и сделаем все, чтобы найти и покарать убийцу. Думаю, что между нами нет такого спора, который не возможно уладить путем переговоров. Герцог Фергюст Торинский готов возродить Лотширское маркграфство в прежних границах. Ждем в Торе. Гарантией безопасности будет служить мое слово.

У нас - беда. Исчезла Софья. Если что узнаете, не сочтите за труд известить. Будем весьма признательны.

Мартин Макрели".

"Чересчур сладко поет и мягко стелет, -- подумал Власт. - Сначала свел брата с ведьмой Салмой, вынудил к предательству, подтолкнул в когти Трехглавого а теперь, похоже, хочет добраться и до меня. Нашел дурня! Не выйдет. Вот подойдет Гиньон и мы войдем в Тор с огнем и мечом".

Но внутренний голос твердил совсем иное: войны с Торинией не будет. Не допустят ни Ригвин, ни Ягур, ни Дафний... Леона уже не вернуть. И смерть его позволит примириться давним врагам. Тем более, Славис доставит весть, что Ториния приняла веру Создателя. А ему, Власту - отдадут престол Лотширии.

Но это вовсе не значит, что стоит совать голову в пасть Трехглавому. Никто, конечно, в Тор не поедет. А переговоры будет вести, как и советовал Барель, хитроумный барон Френсис де Мо".

Ноколя де Гиньон подошел со своим войском, когда перевалило за полдень. В лагере стало шумно, суетливо. Подвезли провиант, вести из дома.

Обед совместили с советом. Каждому из трех на нем присутствовавших, было что сказать. Граф Николя известил, что Ягур запретил пересекать границу Торинии, но Лотширию советовал не оставлять. Власт рассказал, что решил похоронить Филиппа в Лоте. А затем, немного помолчав, -- о содержании письма Мартина Макрели.

Но больше всех удивил де Веляно. Недавно прибывший человек Люсьена принес весть о бегстве Салмы де Гиньон из Тора. Ее видели вместе с графом Ральфом Ралином на пути к его землям.

И без того мрачный де Гиньон и вовсе стал темнее грозовой тучи, но вместо молний и грома проронил лишь пару слов.