Танцы. До. Упаду. Истерический любовный роман

10

— Скажи ты, наконец, я больше не могу терпеть! Не выношу сюрпризы, всегда оказывается, что они не такие уж и приятные.

Ядя, точно ребенок, переминалась с ноги на ногу, глядя, как Циприан заталкивает в машину багаж. Рядом прыгал ликующий Готя:

— Ура, ура! Я сегодня в школу не пойду! Жаль, что мы не можем взять с собой Надю.

— Ее пришлось бы привязывать сверху к крыше. Не представляю, как мы поместимся втроем.

— Спокойно, у шефа все под контролем… — Циприан постучал пальцем по голове и скорчил одну из своих идиотских рож.

Ядя рассмеялась, хотя и не любила, когда он кривляется. Двухместная машина и вправду не тянула на семейный автомобиль.

Стояло свежее утро, деревья покрылись инеем. Все было какое-то сказочное, хотя и в будничных декорациях города. Проснувшись, Ядя сразу ощутила что-то особенное. Предчувствие какого-то мимолетного праздника, почти как в детстве… Два последних дня перед конкурсным выступлением они решили провести втроем, в неком таинственном месте, названия которого Циприан ни за что не хотел выдавать.

В конце концов, они с трудом разместились в машине, и «мазда» осторожно тронулась с места. Ядя окинула прощальным взглядом двор и подняла глаза к окнам. Этажом ниже своего чердачка она различила знакомый силуэт, прячущийся за занавеской. Эдя отпрянул и, по всей видимости, свалил что-то с подоконника.

Ядя вздрогнула. Так хорошо начинающийся день слегка омрачила тревожная грусть. Ее снова охватило неясное чувство вины.

Спустя час, чтобы избежать порождающего клаустрофобию натиска фур и не торчать в пробках на каждом перекрестке, они съехали с трассы и помчались по тряским проселочным дорогам.

— Если бы мы убивали каждую курицу, собаку или кошку, выбегающую на дорогу, можно было бы открыть ресторан с китайской едой, — резюмировал Готя, когда Циприан в очередной раз выполнил лихой вираж. После истории с Мануэлем он в каждом экземпляре домашней птицы искал своего перевоплощенного предка, понимая, что так начинается паранойя. Собаки и кошки шли у него сверх плана. Ядю понемногу стало отпускать внутреннее напряжение, а когда они остановились около какого-то придорожного павильончика, реликта социалистических времен, чтобы выпить кофе, ее перестали бесить даже стринги, которые она так неосмотрительно надела в дорогу.

Прежде чем они вошли в кафешку, Готя, показав на небрежно нацарапанную под вывеской надпись, спросил:

— А что вообще это значит?

— Ыыы… — замялась Ядя.

— Это значит, что местные просто… любят жизнь. — Реакция у Циприана оказалась лучше.

Они с Ядей принялись хохотать как ненормальные, и не успокоились даже тогда, когда к столику подошла раздраженная официантка.

Готя со слезами на глазах, почти в истерике, допытывался у взрослых:

— Ну и что в этом такого смешного?! И чем больше недоумевал мальчик, тем сильнее они покатывались со смеху. Потому что под надписью «ПРОХЛАДИТЕЛЬНЫЕ НАПИТКИ, ALCO» кто-то расширил список услуг и дописал: «ORALCOANALCO».

Легкий ветерок разогнал тучи, и на дорогу, ведущую к Сувалкам[42], они свернули в отличном настроении. Готе в качестве отступного было куплено желе со взбитыми сливками в страшном пластиковом стаканчике. Циприан, как и положено настоящему самцу, вовсю охмурял Ядю. Однако делал он это настолько обаятельно, что Ядя даже позволила себе расслабиться под льющиеся из колонок сентиментальные хиты Бёрта Бакарака[43]. Впрочем, какая женщина не растаяла бы при звуках «The Guy's in Love with You Close to You». Когда же стало слишком приторно, как в романтической комедии (он, она, ребенок, и все хорошо кончается), они пустили для разнообразия «I’ll Never Fall in Love Again».

Но с каждой минутой Циприан все беспокойнее вертелся и наконец, когда до Августова оставалось шестнадцать километров, остановил машину:

— Мне надо закурить.

— Ты же бросил! — ответила Ядя, приглядываясь к нему с подозрением. Танцора явно что-то мучило. Как не дает покоя несчастный кусочек огурца, застрявший в желудке: и не переваривается, и не извергается с помощью проверенного средства — два пальца в рот.

— Именно потому, что бросил, я и должен закурить. Неужели трудно понять?

Приятный настрой сразу полетел к чертям, поскольку Ядя была так устроена, что, стоило мужчине в ее присутствии повысить голос, она впадала в дикую ярость и тут же шла в атаку.

— Ты мне здесь не фыркай, понял? Не фыркай, потому что если я начну орать, то у тебя эмаль посыплется с твоих красивых зубов. Ну, мужики, ну, гады… Только что-то покажется более-менее удобоваримым, так моментально все испортят! Фыркать он здесь будет! — Она с силой пнула колесо и пошла в кусты, чтобы слить злость.

Циприана затрясло от возмущения. Замечательно! Они еще даже не целовались, а эта штучка уже закатывает ему сцену!

— Женщины — они просто такие, — невозмутимо объяснил Густав и добавил для утешения: — Привыкнешь.

Но Циприан не хотел привыкать, потому что единственное, чего он не переносил, так это истеричек. Не знаешь, чего от них ждать. Вроде бы все прекрасно, хорошо… Ласкаешь такую, стараешься, она стонет и извивается, как сбрызнутая лимоном устрица… Чувствуешь, что она уже на подходе и ты вот-вот будешь вознагражден за труды, а она ни с того ни с сего в слезы, и оргазм сворачивается под самые яйца, а обмякшего «малыша» хоть в узелок завязывай.

Циприану хватало и собственных эмоциональных срывов, а тут еще и эта выкидывает такие фортели, что ой-ой-ой. Кто знает, что ей сейчас взбредет на ум. Не выходит из этих кустов и не выходит… Может, обиделась насмерть и пешком пошла через лес в Варшаву? Еще нападет на нее какой-нибудь грибник-извращенец, не дай бог, убьет… и ему придется усыновлять Готю. О нет!

— Ядяяя… меня здесь лесные нимфы обольщают!

Тишина.

— Ядька, а ну, к черту, возвращайся, а то мне самому сикать хочется, за машиной надо присмотреть!

Тишина.

— Ах ты, моя русалочка… больная бешенством. — Он с нежностью вытащил у нее из волос веточки, когда она, наконец, вылезла из зарослей. — И чего ты так нервничаешь? Ох дорогуша, вот же характер у тебя…

— Дурной, — сказал Готя и, заметив выражение лица матери, быстро добавил в оправдание: — А что! Ты сама всегда так говоришь.

— Вот видишь. — Циприан улыбнулся с грустью. — Чужие люди могут лицемерить, а свой всегда скажет правду.

Ядя засмеялась и, порывшись в сумке, достала пачку легких дамских сигарет «Davidoff», которые обычно носила с собой для курящих приятельниц. Циприан вынул одну, закурил, сморщился и тут же переломил пополам.

— Я должен был раньше сказать… — начал он и смял в руке еще одну сигарету.

— Я пройдусь немного. — Готя, сообразительный ребенок, увидев, что намечается крупный разговор, решительно взял курс на карликовую сосну.

Ядя замерла. Та-ак… значит, настал тот момент, когда мужчина начинает говорить… Ждешь, ждешь этого, а потом выясняется, что лучше бы он и дальше молчал. Потому что на свет могут выплыть подробности, что он:

а) четвертый раз женат и вместе с женой воспитывает троих детей, разница между которыми двадцать лет;

б) серийный убийца, душитель английских садовников, разыскиваемый Интерполом;

в) хотел бы увеличить свой бюст до размеров Памелы Андерсон;

г) монах в бегах.

Прежде чем она успела выбрать наиболее подходящий вариант, Циприан произнес:

— Мы едем ко мне, в мой дом.

— Да? А я и не знала, что у тебя есть вилла где-то здесь, на Сувальщине… Ну да ладно, буржуй гадкий, но это ж не повод, чтобы психовать.

— Мы едем в мой родной дом, туда, где я родился и вырос… — Циприан так сжал пальцы, что косточки хрустнули.

— А… а я думала, ты из Варшавы… — Ядя сразу изменила тон. — То есть, знаешь, я читала, как ты в каком-то интервью рассказывал о своей семье, о дедах-прадедах. Что они сражались в восстании… Ну в том, что еще при русском царе было…

— Я врал. — Циприан вздохнул и посмотрел ей в глаза. — Придумал красивую историю для прессы… Не говорить же, что ты вырос в засранном захолустье, где единственное развлечение — подглядывать за ксёндзом, как тот справляет нужду в сортире. Ты знаешь, что я сделал с первыми заработанными башлями? Послал их родителям, чтобы у них наконец-то в доме был клозет. Все детство у меня мерзла задница зимой. И потом, когда ко мне приходили одноклассники, я постоянно переживал, как бы им не захотелось отлить. Мне было стыдно, понимаешь? Нужна ли прессе такая звезда? Мне пришлось создать себе биографию заново… Фантазировать… Но я вдруг так по всему этому затосковал. Понятия не имею почему. Так же, как понятия не имею, какого черта я тебя туда везу…

Ядя смотрела на него с растущим волнением. И еще она ощутила укол совести, потому что тоже стыдилась своего детства. Как же она была счастлива, когда переехала к тете — лишь бы подальше от вечных жалоб своей матери. У тети она быстро окунулась в самостоятельную жизнь. Так быстро, что не успела попрощаться с мамой… Когда произошла та авария, она была в кино… Бедная, бедная мамочка…

— Ладно, нам надо ехать, — сказал она тихо.

— Подожди, давай еще немного постоим здесь.

На Циприана нахлынули воспоминания. Молоденький парнишка, тайком танцующий на небольшом поле с табаком… Деревенька, откуда он был родом, не почитала артистов, и ему приходилось скрывать свое страстное увлечение. Люди здесь жили совсем по-другому: работали, пили, снова работали… И охотно перемалывали косточки соседям. С каким же презрением они относились к тем, кто иначе мыслил, иначе чувствовал… Беспощадный местечковый ритуал состоял в том, что выбиралась жертва, и этого человека начинали травить. Очень часто к травле присоединялся приходской священник, грозивший с амвона карой небесной. Ничего удивительного, что, когда сосед донес матери Циприана о пагубном увлечении сына «танцульками», она пришла в полное отчаяние. «Ты покроешь позором всю семью, а твоя старшая сестра никогда не найдет себе мужа!» — вот что он услышал тогда. Увещеваниями мать не ограничивалась — каждый день она секла Циприана плеткой, чтобы, упаси боже, он не стал каким-нибудь «педерастиной» или же «гомосеком». Откуда только такие слова слышала?.. Тем не менее, она любила своего непутевого сына и готова была с кулаками сражаться за его доброе имя.

Получив аттестат зрелости, Циприан взял кое-что из одежды и уехал в «растленную Варшаву», чтобы «кинуться прямо в объятия сатаны». Через несколько лет он уже мог регулярно высылать родителям деньги. Но он больше никогда не ездил в свою деревню, даже на похороны отца не приезжал. А мать, когда смотрела с соседками его выступления по телевизору, плакала от гордости. Но на всякий случай осеняла себя крестным знамением.

Циприан не мог сказать, доволен ли он своей судьбой. Нередко в бессонные, полные страхов ночи он размышлял: может, отец все-таки был прав, когда предостерегал его от распутной жизни? Он не раз писал Циприану, что было бы лучше найти себе честную, богоугодную работу, например на рыбозаводе… И как можно скорее жениться. Потому что мужик без бабы — сам все равно, что баба.

Все чаще Циприану казалось, что он закончит жизнь в нищете, без права на пенсию, с артритом и необратимыми изменениями в суставах. Вот почему новая волна популярности была для него большим, чем только возвращением к жизни. Это было бегство от семейного проклятия, он так понимал.

— О, Ииисусеее! О, Ииисусеее! Влодарчиковааа… Ох ты, боже!!!

Пожилая женщина с полной сумкой покупок, с проворством, какого никто не мог от нее ожидать, опередив красную «мазду», припустила в сторону дома, стоявшего в конце узкой улицы.

Циприан медленно ехал за ней, стараясь объезжать лужи, чтобы не обрызгать соседку.

— Это пани Хмелевская, отрава моего детства, — объяснил он пассажирам.

Во дворе они оказались одновременно, но, когда из дома вышла крашенная в каштановый цвет шестидесятилетняя женщина с картофелиной в руке, пани Хмелевская заговорила первая:

— Влодарчикова, глянь, это ж сын тебе внука наконец-то привез показать!

Мать Циприана, как жена Лота, окаменела и онемела. Но жизнеспособность к ней вернулась довольно быстро. Сначала она душераздирающе всхлипнула, а потом, швырнув в блудного сына наполовину очищенный корнеплод, во все горло заголосила:

— Негодяй ты этакий! Стыда никакого нет, чтоб столько лет глаз не казать! Я бы помереть спокойно не смогла, ооо! Думала, свезу последнюю махорку, так сама к тебе нагряну, ооо!

Ядя слушала ее вопли с умилением, вспоминая каникулы у другой своей тети, жившей неподалеку от Гайнувки, в Подлясском воеводстве. Там тоже все постоянно кричали.

Тем временем соседка прилипла носом к стеклу машины, просветила Ядю взглядом, а потом оповестила всю деревню:

— Ну и фифа внутри сидит! Ох, постойте… да это ж та, что с нашим Ципой танцует!

— Батюшки, знаменитость-то какая к нам приехала! Люююдиии!!! — Через минуту ее и след простыл — надо было поделиться радостной новостью с кумушками.

Ядя решила, что ни за что не выйдет из машины, но ее уже вытащили и почти несли на руках, ощупывая, на ходу, как откормленное на убой животное. Со всех сторон сбегались близкие и дальние родственники, включая тех, кто таковыми не являлся, — всем хотелось сесть с варшавскими гостями за стол и сфотографироваться на память. Суматоха подняла даже старейшину рода, девяностолетнего деда Циприана, который большую часть времени проводил в кровати. Он был глух как пень, но не утратил при этом врожденного любопытства, а потому настойчиво требовал, чтобы ему все рассказывали в подробностях. «О-го-го! Ну и дела!» — громогласно повторял он к месту и не к месту. В честь приезда внука дед повязал шелковый галстук поверх пижамы. И еще он очень быстро подружился с Готей, научив его делать самокрутки на довоенной машинке.

Когда подошел сам войт[44], пани Влодарчикова вытащила из кладовки высоченный сенкач[45] и большую бутыль превосходнейшего самогона, который хранился для особых случаев. И покатился пир горой, шумный, веселый. Плакали при этом тоже немало, как и ругались, припоминая давние обиды и выясняя недоразумения из прошлого. Циприан, в прошлом чудик, а нынче гордость деревушки, уже совершенно замученный, пожимал руки всем подряд и заверял, что помнит каждого, даже кого и вовсе не знал.

Ближе к ночи хозяйка насильно разогнала гостей, и они остались одни. Сестра Циприана с мужем ушли к себе наверх. Мать, соскучившаяся по сыну, то и дело гладила его по лицу, приговаривая с нежностью:

— Ах ты, бандит… поганец ты этакий, шалопай…

Ядя деликатно встала из-за стола, тем более что Готя, объевшийся разносолов, спал на ходу.

Крохотная комнатенка, которую им приготовили, была белена известью. В углу стояла кафельная печь, а матрас был набит самым настоящим сеном! Ядя с Готей переглянулись и с разбегу плюхнулись на высокую кровать.

Утром их разбудили крики и какая-то возбужденная суета. Встревоженные, Ядя и Готя сбежали вниз. То, что они увидели, напоминало сцену из сюрреалистических фильмов Бунюэля. По всей кухне — на полу, на столе, на стульях, на подоконниках и на печи — были разложены сохнущие… долларовые банкноты. Ядя протерла глаза в полной уверенности, что это сон, однако царящая в кухне атмосфера была далеко не сонной.

— Наказание Господне с этим стариком, — бранилась мать Циприана.

Абсолютно глухой дед при этих словах навострил уши.

— Сколько он уже так денег извел, — сетовала женщина. — Мы бы могли уже три дома поставить.

— Надо положить в банк, — посоветовал Циприан, разглаживая купюру. — Дедуля их в сливную трубу засунул, — объяснил он Яде. — Под ванну. Он все время что-нибудь прячет. В прошлом году закопал в саду все выписки из больницы, так до сих пор не нашлись.

— Из них уж, наверно, компост получился. Кусты смородины в этом году росли как очумелые, — засмеялась Эля, сестра Циприана, и села за стол рядом с братом и мамой. — Надо что-то решить.

— О-го-го! Ну и дела! — Напряженно прислушиваясь, дед тоже зашаркал к столу.

— Нет никаких дел, скажи лучше — где ты выписки закопал?

— А вот и не скажу! — Дедуля лукаво хихикнул и, схватив кусок хлеба с домашним смальцем, скрылся в своей комнате.

Мама Циприана, подпоясанная красным фартуком, крутила на мясорубке мясо.

— Ох, остается, пожалуй, только рукой махнуть, что ж еще-то, ей-богу? Ципусь, ты б Ядусе после завтрака наши окрестности чуток показал, а? А малый со мной на кухне посидит. Попробуешь сегодня наши картачи. Поди, еще никогда не ел, да?

Ядя подмигнула Готе:

— Только пусть уроки сначала сделает. Когда вернемся в Варшаву, времени не будет. И я не прослежу — у нас следующее выступление.

— А то я не знаю. У нас тут все смотрят, а я так плачу… так плачу, аж заливаюсь слезами.

Тем временем Готя принес сверху тетрадку с учебником и начал писать. Через две минуты он радостно сообщил:

— Готово!

Циприан подвязал мальчика кухонным полотенцем, чтобы тот мог спокойно постигать азы национальной кулинарии, а Ядя взяла в руки учебник. Под картинкой, изображающей разные предметы, было написано: «Это Янек, а это его школьные принадлежности. Как они называются?» В Готиной тетрадке значилось: «Sorry, пусть Янек сам разбирается, не тупой».

Сначала Циприан показал ей карьер, с обрыва которого нырял в детстве вниз головой, потом больницу, где его трижды зашивали, и наконец уже не работающий Дом культуры — там, на скользком паркете, он учился танцевать. Затем они прошлись вдоль озера, мимо домиков базы отдыха, пропахших плесенью, и добрались до большого невспаханного поля, посреди которого стоял деревянный амбар.

— Ну вот наша плантация, — сказал Циприан, сняв солнцезащитные очки. — Ты представляешь, сколько работы с этой махоркой?

— Представляю. Вкалывать надо с апреля до конца ноября. Сначала сажаешь, потом собираешь, потом сушишь и отвозишь на заготовительный пункт. Руки от этого коричневые…

— Вот это да! И откуда же ты знаешь о тяжелом фермерском труде? Я думал, ты принцесса, жившая во дворце… — Циприан заглянул ей в глаза; на миг его лицо оказалось так близко, что Ядя сочла за лучшее немного отступить.

— Да какая я принцесса… Если у меня и был дворец, то только из картона. Я много лет проводила каникулы неподалеку отсюда. Мои родственники тоже выращивали табак. Знаешь… Я очень любила нанизывать листья на длинные проволочки. Но больше всего мне нравилось, когда все это висело под потолком. В амбаре сразу становилось темно и влажно, как в джунглях…

— А мне это больше напоминало готический храм. Я играл там в видения святых.

— Что??? — Ядя не смогла сдержать смех. — Как это?

— Складывал ладони и долго смотрел на солнце через щели амбара. Смотрел до тех пор, пока у меня перед глазами не начинали мелькать цветные пятна. Это помогало мне воображать себя святым, на которого снизошли видения. Идем, я тебе покажу. — Циприан потянул ее за собой, и они побежали, хохоча во все горло.

Внутри амбара царил полумрак, прорезанный солнечными лучами. В рассеянном свете кружились пылинки. Ядя жадно втянула воздух в легкие. Да, хорошо знакомый запах… насыщенный, немного сладковатый… Этот запах никогда не выветривается, даже зимой.

Весь пол был завален мешками с табачными листьями. Это производило жутковатое впечатление.

— Как будто армия спящих тел… — прошептала Ядя.

— Идем поспим вместе с ними. — Циприан снял куртку и положил ее на табачные горы.

Он очень боялся к ней прикасаться. Внезапно его пальцы утратили ловкость. Он смущался, они оба словно учились всему заново.

В этом волшебном закутке он хранил свои детские сокровища, и когда Ядя вот так лежала здесь, он вдруг понял, что она и есть его самая большая и счастливая находка, главное в его жизни сокровище.

Ядю пробрала такая сильная дрожь, что она не могла сдержать стука зубов. Они были как парочка неопытных, немного испуганных подростков.

«Почему я смеюсь?» — подумала она, подавляя в себе нарастающий смех.

Ей было хорошо и легко. И уже через минуту она хохотала во все горло — так громко, как никогда в жизни, хотя по лицу ручьем текли слезы, будто кто-то открыл кран.

А потом, беспрестанно чихая от табака, они исполнили все танцы мира, после чего долго кружилась голова, а сердце разрывалось от счастья.

— Ты готова? — спросил он перед самым выходом на сцену.

Наконец их объявили, и камеры с этой минуты уже не выпускали пару из виду.

— Ну, в бой! — Циприан улыбнулся, чтобы приободрить Ядю, а заодно и себя, и, не удержавшись, шлепнул ее по попке.

Под первые такты известнейшего хита «You Never Can Tell» в исполнении Чака Берри Ядя выбежала на танцпол, сбрасывая на ходу шпильки. В черных брючках и подчеркивающей талию белой, простого покроя блузке она была настоящей Мией из лучшего фильма Тарантино. Ее взгляд из под ровной челки был настолько провоцирующим, что зал взорвался аплодисментами, которые, когда появился Циприан, переросли в овацию.

Пара источала такую необыкновенную внутреннюю энергию, что операторы почти перестали дышать, чтобы ничего не упустить. Каждая деталь была превосходно продумана, начиная с дырки в носке Циприана и заканчивая скучающим выражением лица человека, пресыщенного жизнью.

Циприан много лет ждал этой минуты, когда он сможет наконец станцевать твист Траволты по-своему. Так, как хотелось ему, без излишней напыщенности и спеси, без пиетета перед образом, в который ему предстояло войти.

Когда он появился в лучах софитов, у всех перехватило дыхание, до такой степени он не был похож на прежнего Циприана. Чтобы волосы, собранные сзади в небольшой хвостик, производили впечатление немного несвежих, он специально смазал их бриолином. Под брюки большего размера он подложил силиконовую подушку — это создавало видимость лишнего веса. Тесная рубашка обтягивала «пивной животик», какого в жизни у него никогда не было.

Циприан ненадолго замер на чуть согнутых ногах, а затем они начали, будто бы нехотя, этот чарующий твист.

Съемочная группа просто ошалела, камеры постоянно давали крупным планом дырявую пятку и сальную прядь, свисающую на щеку. А когда Ядя начала делать «волны» перед глазами, сначала одной, потом другой рукой, сменившиеся эффектным «нырком», в операторской раздался дикий вопль:

— Крупный план!!! Просто блеск! Глаза! Глаза давай, тааак!!! Общий, общий, и возьми обоих! Быстро, переходи на детали!!!

Уже давно ни одна пара не вызывала таких бурных эмоций. Потому что история, сыгранная во время танца, была полна внутреннего драматизма. Не обязательно было знать известный эпизод из «Криминального чтива», чтобы понять страстный код, объединивший — если по фильму — капризную жену босса и бандита, переживающего кризис среднего возраста.

Чак Берри умолк, чего нельзя было сказать о зрителях. Танец, столь не похожий на все то, что они видели до сих пор, покорил сердца всех присутствующих в зале и всех телезрителей.

Жюри было единодушно в своих оценках:

— По десятибалльной системе вы получаете двадцать.

Циприан боялся поднять голову — ему не хотелось, чтобы кто-то заметил, как он взволнован. Однако ему пришлось сделать это, потому что самый противный из членов жюри обратился непосредственно к нему:

— Ваше выступление повергло меня в полное отчаяние, Циприан Влодарчик. Впервые я не могу ни к чему придраться. Это был не только танцевальный, но и актерский шедевр. Вот уж действительно, только великий артист умеет уйти в тень, чтобы женщина проявила себя во всем своем блеске. И хотя партнерша станцевала феноменально, но настоящей звездой были именно вы.

Ядя, поднявшись на цыпочки (она так и не надела шпильки), нежно поцеловала Циприана в потный лоб.

Когда они вышли за кулисы, даже Молодой решился их поздравить.

— Силен, старик, — сказал он, шутливо ударив Циприана в грудь.

И только Верена стояла и молчала, сжав губы так, что они побелели. Заметив, что их по-прежнему снимает камера, она язвительно бросила в сторону Яди:

— Интересно, ты так же, как героиня фильма, накачалась кексом?

Все еще тяжело дыша, за Ядю ответил Циприан:

— Она бы хотела, солнышко, но ты вынюхала все, включая сахар для кофе.

Спустя полчаса определились финалисты. Зрители отказали в симпатиях Верене, но поддержали Молодого. Циприан и Ядя на этот раз были вне конкуренции. Замученный партнер Верены воспринял поражение с явным облегчением. Роберт уже не мог дождаться, когда наконец вернется к своим квантам и кваркам. Все-таки они были более предсказуемы, чем эта чокнутая истеричка.

Услышав решение жюри, молодой снова подошел к Циприану и, встав в боксерскую стойку, заявил:

— Я сожру тебя живьем, а твои яйца повешу на рождественскую елку.

Вскоре все отправилась в клуб «Отстой», где по традиции отмечался каждый выход в эфир. За горластой, приплясывающей на ходу компанией наблюдала, сидя за рулем своей машины, взбешенная Верена. Разумеется, она не пошла с ними, ей не хотелось «держать лицо», когда игра проиграна.

Ядя с Циприаном вышли из студии чуть позже остальных. Теперь они бежали, взявшись за руки и обмотав шею одним шарфом. И выглядели они такими счастливыми, что Верена в отчаянии начала грызть длинные ногти. Когда один обломился и больно выстрелил ей прямо в глаз, она громко расплакалась. Как маленькая девочка, которую никто не любит.

Эдвард стоял перед зеркалом в прихожей и старательно втирал в усы туалетную воду «Пират». Несколько дней назад он дал Циприану последнюю возможность, чтобы тот ушел с честью. Но самоуверенный нахал даже не подумал отстать от Яди. Эдя прекрасно знал этих ловеласов! Этих шалых вертопрахов со змеиным взглядом… Такие сначала отравляют жертве мозги ласковыми словами, а потом, когда нужно принять жизненно важное решение и действительно быть мужчиной (постель тут ни при чем), поминай как звали! А бедняжке останутся ночи, полные слез… Ну нет! После их последнего выступления он не собирался спокойно смотреть на это. Он слишком хорошо знал, чем все это кончится. Потому и решил перейти в контрнаступление, чтобы одним сокрушительным ударом положить конец пошлейшей истории.

Эдя решил сделать предложение. У него была вполне приличная пенсия, хорошая квартира, и сам он, слава богу, пока еще не развалина. Несколько лет протянет, а то и больше. И малый его полюбил, а это главное. Да и Ядя, поди, не девчонка, уже в возрасте, и теперь ей нужен степенный мужчина, способный позаботиться и о ней, и о ее сыне. Важна, прежде всего, стабильность — одними флиртами сыт не будешь. Кому нужны эти возвышенные порывы? От них только скорее сыграешь в ящик!

— Ну, мужчина я порядочный… — Эдя с удовольствием рассматривал себя в зеркале. — Серьезный и ответственный…

В вазе стоял большой букет белых роз с нежной зеленоватой каемочкой на краешке лепестков. Он ездил за ними аж в Кабаты[46], к садоводу, разводящему голландские цветы. Когда нужно было, Эдя умел сделать широкий жест, а для нее готов был отправиться за цветами аж на Аляску.

Весь дрожа от волнения, он взял розы и тихо вышел из квартиры. Вот будет пересудов, если его увидит кто-нибудь из соседей…

Эдя повернул ключ в замке и хотел уже подняться наверх, когда услышал голоса этажом ниже. Он осторожно подошел к перилам, чтобы посмотреть. На лестничной площадке стояли Ядя с Циприаном. Они о чем-то негромко разговаривали, а потом… он ее поцеловал. Так необычно нежно и чувственно, что у Эди закружилась голова. Чтобы не упасть, ему пришлось покрепче ухватиться за перила. Она ответила на поцелуй еще чувственнее и нежнее… С каждой секундой в сердце отставного полицейского нарастала боль. Эдя с трудом открыл свою дверь и, едва переступив порог, рухнул на пол, повалив вешалку. Прежде чем потерять сознание, он пробормотал:

— Старый слепой дурак…

Большой букет роз неприкаянно лежал на грязной лестнице, воняющей кошачьей мочой…

Пани Похлебка теперь относилась к Яде с глубочайшим уважением. Старая грымза не переставала восхищаться, как она выражалась, «интеллектуальной независимостью» Готи. Под «интеллектуальной независимостью» подразумевался его строптивый, с трудом подчиняющийся школьным порядкам характер. Но кто сказал, что это плохо? Когда Ядя стала звездой, «минус» поменялся на «плюс», и это нисколько не претило педагогическим принципам директрисы. «Второе чудо в Кане Галилейской», — думала Ядя.

Хотя декабрь только начался, в школе шел предрождественский утренник. Ядя была уверена, что через год-другой наступит такое время, когда елки будут появляться в супермаркетах одновременно с пасхальными зайцами, а вместо стеклянных шаров на них будет принято вешать крашеные яйца. Таким образом, цикл завершится, и Нострадамус сможет немного передохнуть.

— Вы такой обаятельный!!! Ох!!! Ах!!!

— Ну что вы… милые дамы. Мне кажется, вы преувеличиваете…

Циприана осаждали мамаши Готиных одноклассников. Пригласил его сюда сам Готя, и Циприан воспринял это как должное. В конце концов, они уже почти семья. Каждый раз, когда он смотрел на Ядю, ему хотелось прижать ее к себе и долго не выпускать из объятий. Она была такая мягкая, теплая… и вся целиком его.

От избытка чувств он ущипнул свою женщину за ядреную попку, совсем не похожую на высушенный зад Верены.

— Мням! — многозначительно улыбнулся он Яде.

Ядя, окруженная толпой, терпеливо выслушивала комплементы в свой адрес. Время от времени она поглядывала на сына. У Готи теперь было гораздо больше друзей, чем в начале года. Он стоял с Надей у доски, подъедал «птичье молоко» и, похоже, был совершенно доволен жизнью.

— Тихо, пожалуйста, тихо! — Пани Похлебка стукнула ножом по кружке и отбила у нее ручку. — Ох, это на счастье… Пользуясь случаем, что мы собрались здесь все вместе, я бы хотела от всей души поздравить вас с наступающим праздником и…

Внимание от этой насквозь лицемерной речи отвлекла открывающаяся дверь. Внутрь проскользнула Верена. На лице ее была такая же неискренняя, как у директрисы, улыбка. По классу пробежал шумок, и все взгляды устремились на Циприана, а тому словно ледяная сосулька попала за шиворот.

— …призываю всех преломить облатку[47], — невозмутимо продолжила пани Похлебка.

У Яди возникло неприятное ощущение дежавю. Ей захотелось как можно скорее отсюда уйти. Уйти, прежде чем случится что-то ужасное.

Но она не успела и шагу сделать, как назюзюкавшийся Надин отец схватил ее за талию и слюняво поцеловал в нос:

— Ну, сватья! Теперча, когда наши детки закорешились, и нам пора. Давай губки! — На этот раз он попал ей в глаз.

Ядя все больше впадала в панику.

Верена сняла пальто, откашлялась и громко, чтобы ее услышали все, произнесла:

— Так, может, и я присоединюсь к всеобщему торжеству? В рождественскую ночь даже животные начинают говорить человеческим голосом, раскрывая миру правду, так почему бы и мне не сказать?

Циприан шагнул в ее сторону со смутным предчувствием, что если и гнать ее, то только сейчас, иначе потом будет поздно. Он понятия не имел, зачем она пришла сюда, но нисколько не сомневался, что не с благими намерениями. Он слишком хорошо знал эту женщину.

— Я сделаю доброе дело и открою тебе карты, — опередила его Верена; она обращалась к Яде: — Твой любовничек замечательно сыграл роль и выиграл пари, которое заключил с нашим продюсером. Циприан должен был тебя охмурить, чтобы ты не сбежала с турнира и как можно дольше оставалась для всех посмешищем. Чтобы зрелищность программы подскочила, дошло? Ты с самого начала была в шоу только для хохмы, никто и не воспринимал тебя всерьез. Такой растяпе, как ты, рассчитывать было не на что. А Циприан умеет притворяться, как никто другой, он все сделает, лишь бы выступить на телевидении. Карьера для него всегда была самым главным, и ничто его не изменит. Ну что? Жизнь — жестокая штука, а пентюхи узнают об этом в последнюю очередь. Ха! Ха! Ха!

Она разразилась театральным смехом, но никто ее не поддержал. У всех присутствующих облатка встала поперек горла, а у пани Похлебки из рук выпал кувшин с соком. По классу растекалась оранжевая лужа, но никто не двинулся с места. Ядя взглянула на Циприана, но он как загипнотизированный не сводил глаз с Верены.

Схватив Готю за руку, Ядя так быстро выбежала из класса, что мальчик едва не упал.