Глава 10

Эйприл свернула на знакомую дорожку, которая вела к бывшему бунгало Джека, твердо решив на этот раз зайти в него, даже не останавливаясь на крыльце. С тех пор как он уехал, прошло уже больше недели, но она все еще не позволила своим работникам приступить к уборке этого домика. У нее не было никаких иллюзий насчет того, что он мог вернуться. Она понимала, что ведет себя неразумно, что такое решение было неоправданно глупым с точки зрения человека делового, и все же со дня его отъезда бунгало стояло пустым.

И вот сегодня она решила положить всему этому конец. Раз и навсегда избавиться от всех следов, которые оставил здесь Джек Танго, и снова вернуться к своей прежней жизни. К своей обычной жизни.

Его следы в своем кабинете она уже уничтожила: вдвоем с Кармен они переставили в нем мебель и обменялись с ней письменными столами. А теперь надо вымести из своей памяти все, что было связано с этим домиком. Не позволяя себе расслабляться, она вставила квадратную пластинку ключа в прорезь замка и, открыв дверь, вошла в бунгало.

На первый взгляд оно выглядело точно так же, как все остальные бунгало. Эйприл тихонько засмеялась, но ее смех был совсем не веселый.

— Ну и что ж ты хочешь здесь найти, письмо? — спросила она себя, вдыхая застоявшийся воздух. И, словно бы в ответ на этот вопрос, взгляд упал на диван, и из ее груди вырвался непроизвольный шумный выдох.

На диване, на том же самом месте, куда он бросил ее во время их последней встречи, лежала коричневая папка. Эйприл стала быстро заглядывать во все остальные комнаты, но никаких других вещей Джека там не было. Не зная, как расценить тот факт, что он оставил здесь эту папку, но уверенная в том, что это было сделано умышленно, Эйприл подняла ее с дивана. Под ней оказалось смятое письмо от Франклина. Целую минуту она не могла отвести от него недоуменных глаз. Потом опустилась на диван, раскрыла папку и, вложив в нее письмо, принялась читать.

Час спустя она закрыла папку, отложила в сторону и поднялась с дивана, Разогнув замлевшую от долгого сидения спину, она потянулась и, стоя на месте, попыталась привести в порядок, вихрем кружащиеся в ее голове мысли.

Как видно Франклин основательно потрудился, чтобы выполнить просьбу Джека. Теперь Эйприл было понятно, почему Джек с таким уважением относился к этому человеку. Он сумел не только установить связь между Смитсоном, Мархамом и ней, но и собрать кое-какие сведения, касавшиеся ее отца. Эйприл почувствовала, как при мысли об отце у нее закружилась голова.

Информация о нем была изложена в письме довольно сухо — в основном, это были факты, имевшие отношение к его последним политическим привязанностям и отчет о его коммерческой деятельности за прошлые годы. Однако для Эйприл эти скупые строчки значили гораздо большее. Впервые за последние десять лет она читала о нем, впервые за все это время он протянул к ней свою руку и коснулся ее, пусть даже сам того не ведая. Она грустно улыбнулась, подумав о том, сильно ли он постарел за эти годы, и, нарисовав в своем воображении его портрет, рассмеялась. Конечно же, нет. Ее отец был типичным латиноамериканцем, обаятельным, уверенным в себе, умевшим владеть собой. Он ни за что на свете не позволил бы превратностям судьбы и бремени прожитых лет отразиться на своей внешности.

Ощутив, до странности, острый прилив меланхолии, Эйприл снова уселась на диван, не в силах остановить поток мыслей об отце, хлынувший через открытые шлюзы памяти. Много лет она чувствовала себя так, словно у нее не было семьи, словно она была одна во всем мире. Но ведь после ее внезапного отъезда, он тоже остался один. Она тяжело вздохнула.

— Теперь я поняла, что мне действительно очень жаль моего старика. — И в какую-то долю секунды вся ее злость куда-то пропала, и откуда-то взявшиеся слезы потекли по щекам, Тихий горестный плач превратился в рыдания, которые Эйприл не могла, да и не хотела больше сдерживать.

Когда не осталось больше слез, которыми она оплакивала свое прошлое, Эйприл поднялась с дивана и вышла из бунгало. Через несколько минут она вошла в свой офис и попросила ошарашенную Кармен связаться с ее отцом в Штатах, предупредив свою помощницу о неотложности этого звонка, сказав, что если ей не удастся дозвониться сразу, то пусть сидит на телефоне, пока не услышит его голос. Закрыв за собой дверь своего кабинета, Эйприл подошла к столу и принялась разбирать бумаги, прикидывая в уме, какую часть работы и кому из своих сотрудников поручить на время своего отъезда. Да, она собиралась домой.


Джек очень аккуратно положил трубку на телефонный аппарат и перевел задумчивый взгляд на необычайно взволнованного Франклина, сидевшего по другую сторону его, заваленного бумагами, рабочего стола.

— Ну что? Да не тяни же кота за хвост. На этот раз ты разговаривал с Франни?

Джек зачесал назад свои взъерошенные волосы и сделал еще глоток тепловатого кофе. Ему нужны были душ, кровать и банка холодного пива, желательно, именно в таком порядке. Но ничего не поделаешь, — приходилось все это откладывать.

— Да, это была она.

— Браво! Я так и знал, что у тебя получится! — Франклин описал круг вместе со своим креслом-вертушкой, ликующе выкрикнув при этом что-то нечленораздельное. Резко затормозив, он оперся обеими руками о крышку стола и спросил:

— Она будет говорить?

— Может быть. — Джек отвел взгляд от светившихся возбуждением глаз друга. Ему трудно было представить, что когда-нибудь он снова будет испытывать вот такой же энтузиазм, которым сейчас был охвачен Франклин. Только разве что ему пообещают три свободных дня, в течение которых он сможет, наконец, выспаться. Выспаться. Однако даже те редкие часы, которые ему удавалось выкроить для сна в эти последние две недели по приезде в Лос-Анджелес, были для него мучением, настоящей издевательской насмешкой судьбы. Как он ни пытался, у него не получалось избавиться от чувства одиночества. Он не мог больше спать один. Он скучал по Эйприл.

То, затравленное испуганное выражение, которое вдруг появилось в ее глазах, когда он самонадеянно решил, что она захочет выступить с обвинением, было единственным, что удержало его в тот момент на месте, что не позволило ему встать и уйти. Уйти куда-нибудь, все равно куда. И вот здесь, где нет голоса Эйприл, где нет запаха ее духов, он оборачивался каждый раз, когда мимо проходила женщина с темными вьющимися волосами. Оборачивался, хотя знал, что это не она. Ее здесь нет и никогда не будет.

— Черт побери!

Франклин вздрогнул от этой неожиданной вспышки раздражения.

— Что-что? — Но уже через секунду на его лице появилось понимающее выражение. Несмотря на переполнявший его восторженный энтузиазм, оттого что старые обвинения против Мархама приобретали новое звучание, он прекрасно видел с какой неохотой Джек занимался этим делом.

— Хочешь, я поговорю с ней?

Джек на минуту задумался, чувствуя, что почти готов поддаться соблазну свалить все на плечи Франклина. Но он знал, что не станет этого делать. Не станет не потому, что не может ему этого доверить, а потому, что должен сам довести начатое до конца. А если Франни согласится выступить с публичными обвинениями, то они смогут положить Мархама на лопатки, лишь упомянув о том, что Эйприл первая выступила с подобным заявлением, что сразу же превратит ее в глазах общественности из злодейки в героиню. И Джек пришел к твердому убеждению, что он, и только он, будет вести это дело.

— Нет, раз я начал, то я и продолжу. — Немного помолчав, он добавил: — Но я бы хотел, чтобы ты оказал мне одну услугу.

— Какую?

— Когда опубликуют мою статью, я хочу, чтобы под ней стояла твоя подпись.

Франклин шумно запротестовал, но Джек даже не захотел его слушать.

— Поверь, так действительно будет лучше. Ну что, ты согласен?

— Согласен, но только знай, что ты вынудил меня на это. И все-таки я оставляю за собой право попытаться изменить твое решение. По рукам?

Джек выдавил из себя утомленную улыбку.

— По рукам.

Но прежде, чем они успели приступить к разработке стратегического плана действий, пронзительно зазвонил телефон. Джек поднял трубку и, поставив руку на стол, склонил голову, подперев ее кулаком.

— Танго слушает.

Когда его, находившийся по другую сторону провода, собеседник назвал себя, Джек медленно поднял голову, и на его лице появилось смешанное выражение удивления, недоверия и сдерживаемой надежды. Он слушал, отвечая только «да» и «нет», потом повесил трубку. И губы стали медленно растягиваться в непроизвольной улыбке.

— Кто, черт возьми, смог так искривить твою физиономию? Бьюсь об заклад, это был сам Эд Мак Ман.

— Не угадал. — Джек повернулся на стуле к окну и стал смотреть на едва различимую в полуденном солнце линию горизонта. — Это был отец Эйприл. Завтра утром она будет давать интервью на телевидении в прямом эфире.

— Вот это да, черт бы меня побрал! Выходит, мы сами себе вырыли яму. — Помолчав несколько секунд, Франклин заметил:

— А тебя, похоже, совсем и не волнует, что твоя сенсация века, или, уж по крайней мере, этой выборной кампании, провалилась. Тебя обвели вокруг пальца, и кто — твоя бывшая любовница! Должно быть, ты где-то допустил промах, mi amigo[9].

Джек так резко повернулся к столу, что, чтобы остановиться, ему пришлось схватиться за его край руками. Его глаза сузились, а голос стал холодным и жестким.

— Франклин, мы уже одиннадцать лет с тобой коллеги и больше десяти лет — друзья. Но учти, если ты еще хоть раз позволишь себе высказаться о ней неуважительно, то я за себя не ручаюсь.

Вместо того, чтобы обидеться на Джека за его выпад, Франклин усмехнулся и хлопнул себя ладонями по коленям.

— Так вот, значит, откуда ветер дует. Я так и знал, что твое угрюмое настроение и раздражительность имеют еще какую-то причину, кроме того, что ты загружен работой и постоянно недосыпаешь. Как-никак к последним двум тебе не привыкать. И что же, ты поедешь туда?

— Я в Лос-Анджелесе, а интервью она будет давать в Нью-Йорке. Знаешь, я еще никак не могу поверить, что она установила связь со своим отцом, но еще более неправдоподобным кажется то, что она приехала сюда из Мексики, — сказал Джек, обращаясь, скорее, к самому себе, чем к своему другу.

— Она что, наладила отношения со своим стариком?

— Не думаю, чтобы это действительно было так. Но, судя по словам мистера де ла Торре, они снова разговаривают.

Джек встал и подошел к маленькому столику, стоявшему в углу, чтобы подлить себе кофе. Отпив глоток, он сморщился и выплюнул все, что осталось у него во рту обратно в чашку. Оставив ее на столике, он вернулся на место, бормоча себе под нос ругательства.

— Поезжай к ней.

— Я не знаю, — коротко ответил Джек, разозлившись на досадную, несвойственную ему нерешительность, терзавшую его всякий раз, когда дело касалось Эйприл. — Я знаю, чего ей все это стоит, и боюсь, что в данный момент она меньше всего хочет видеть меня.

— Она не должна знать, что ты будешь присутствовать во время ее интервью. Главное то, чтобы ты все знал. — Франклин встал и, перегнувшись через стол, положил руку на плечо Джека. — И не надо говорить мне никакой чепухи насчет часовых поясов. Садись на самолет, и ты вполне успеешь. — Джек бросил на друга унылый взгляд, и Франклин, засмеявшись, добавил: — Держу пари, если ты пустишь в ход свое неотразимое обаяние, то кассирша не устоит и продаст тебе билет за полцены. А в самолете ты, по крайней мере, сможешь хоть немного поспать.

Сомнений больше не осталось — Джек понял, что он полетит. Франклин был тысячу раз прав. Прав он был и в том, что Эйприл не следовало знать о его приезде. Он будет рядом с ней просто на всякий случай — кто знает, вдруг ей понадобится его помощь.

Но прежде ему необходимо уладить кое-какие дела, кое-кому позвонить, а потом еще встретиться с Франни Стайн-Уайт.


Дрожащей от волнения рукой, Эйприл прикрепила к своему воротнику маленький микрофончик. Она нервничала, сидя в ярком свете направленных на нее прожекторов, и голова, которую она заставляла еще раз продумать свое выступление, никак не хотела слушаться ее.

Прежде чем согласиться на это интервью, Эйприл оговорила ряд условий, касавшихся содержания вопросов, предупредив ведущую передачи, что если та будет пытаться затронуть темы, которые она наотрез отказалась обсуждать, то она просто встанет и уйдет. Эйприл знала, что самым страшным для ведущего прямого эфира является подобный срыв передачи.

Она бросила взгляд на отца, сидевшего в другом конце маленькой студии, все еще не веря тому, что он здесь. Как она и предполагала, латиноамериканское происхождение хорошо маскировало его возраст. Однако, если внимательно присмотреться, то можно было заметить тонкие линии морщин вокруг глаз, а в уголках напряженного рта — складки печали. Эйприл еще была далека от того, чтобы примириться с тем, как он поступил с ней десять лет назад, но, как видно, одиночество — это улица с двусторонним движением, а время стало мудрым учителем как для него, так и для нее. Теперь у нее появилась надежда, и пока этого было достаточно.

Ведущая телеэфира, самоуверенная блондинка, многочисленные достоинства которой были на устах у всей Америки, подсела к Эйприл и стала прикреплять микрофон к своей блузке.

— Вы только не нервничайте, — сказала она, изобразив на лице подобие улыбки. — Конечно, я понимаю, что для вас это не так уж просто, но у меня большой опыт проведения подобных передач, и я обещаю, что постараюсь, как смогу, облегчить вам вашу задачу. — И она подставила лицо гримерше для нанесения последних штрихов грима.

Воспользовавшись этим моментом, Эйприл послала отцу быструю улыбку; потом, постаравшись справиться со своим волнением, надела на лицо маску лучезарного удовлетворения жизнью, которая, как она считала, приличествует владелице процветающего курорта. Подавив в себе несвоевременное желание увидеть смеющиеся светло-зеленые глаза, она выговорила себе за то, что словно маленькая девочка, хочет, чтобы Джек держал ее сейчас за руку. Нет, нет и нет. Он здесь совсем ни при чем, это ее собственное решение, и только ее. Она поступила правильно, что приняла его. А ведь он знал, что именно так и будет. Ассистент слегка подвинул ей стул.

— Готовы?

Эйприл запрятала неожиданно возникшую тоску по Джеку подальше от чужих глаз, подумав, что ей никогда не удастся избавиться от этого чувства, и повернулась лицом к камере.

— Готова как никогда.


Джек стоял в дальнем углу ярко освещенной студии, надеясь, что свет скоро сделают более щадящим. С трудом оторвав взгляд от Эйприл, он перевел глаза на стоявшую рядом с ним женщину.

Невысокого роста, русоволосая, с улыбкой наготове, Франни Стайн-Уайт была для него бесценной находкой. Судьба оказалась более, чем благосклонной к ней. В последние годы она была лоббистом, добывавшем информацию в кулуарах конгресса США для одной из лейбористских организаций, и характер ее работы не мог не наложить на нее свой отпечаток. Теперь это была чертовски уверенная в себе женщина. Если бы Джек специально подбирал свидетеля, ему бы вряд ли удалось найти лучшую кандидатуру.

Когда он стал вести с ней переговоры насчет того, чтобы она рассказала свою печальную историю, казалось, Франни даже оживилась. Однако ей не так просто было решиться выступить по национальному телевидению. И Джек, превозмогая свою невероятную усталость, пустил в ход все свое мастерство очаровывать женщин, чтобы убедить ее поехать с ним в Нью-Йорк. Ему пришлось пообещать ей полную анонимность выступления, на что телевизионщики с радостью давали свое согласие, равно как и на все остальные требования с условием, что она будет участвовать в передаче.

Франни отказалась от какого бы ни было материального вознаграждения, заявив, что ей будет достаточно того, если им с Эйприл удастся сорвать планы Мархама — стать хозяином Белого Дома. Организаторы программы пытались уговорить Джека тоже выступить в передаче, однако он ответил категорически «нет», и его оставили в покое.

— Как вы себя чувствуете? — шепотом спросил он Франни.

— Прекрасно. Как вы думаете, у меня будет возможность поговорить с Эйприл, когда все это кончится? Мне очень хочется сказать ей, как я рада, что могу, наконец, обличить этого мерзавца, и извиниться за то, что побоялась сделать это раньше.

Джеку было понятно желание Франни увидеться с Эйприл, но он ничего не мог сейчас обещать. Сказав, что не может дать ей никаких гарантий, он проводил ее в небольшую отдельную комнату, где она должна была давать интервью.

После того как она ушла, шепотом заверив его, что сумеет справиться со своей задачей, Джек позволил себе посмотреть на Эйприл. За время их разлуки сила ее воздействия на него нисколько не ослабла. Даже наоборот, возросла, если судить по той жаркой волне, которая разлилась по всему его телу от одного взгляда на нее.

Ему стоило невероятного усилия оставаться на месте и не подойти к ней. Он знал, что ей сообщили о приезде Франни, и надеялся, что, как он настоятельно просил, его имя при этом не упоминалось. Ей должны были сказать, что Франни сама решила дать интервью. Он ни в коем случае не имел права рисковать: ведь Эйприл могла неправильно истолковать его действия и отменить свое выступление.

Свет сделали не таким ярким, и ведущая представила гостью программы. Следующие пятнадцать минут были самыми длинными в жизни Джека. Когда лампы снова ослепительно вспыхнули, собравшиеся в студии зааплодировали Эйприл, и Джек заметил, что глаза некоторых присутствующих подозрительно затуманились. Это было и не удивительно — он и сам почувствовал, как у него защипало в носу.

Внезапно, словно бы каким-то образом ощутив, что он здесь, рядом, Эйприл посмотрела на него, или, точнее, в его направлении. Джек пришел в смятение от нахлынувших на него противоречивых чувств. Всем своим существом он хотел рвануться к ней, крепко обнять и целовать до тех пор, пока не согласится признать, что они созданы друг для друга. Но голос разума говорил ему, что в тот день в бунгало, когда она отказалась принять его предложение выступить с публичным обвинением Мархама, причина ее отказа лежала гораздо глубже, чем боязнь снова рисковать своей гордостью. И Джек сделал шаг назад, спрятавшись в тень.

Он пристально следил за ее взглядом, внимательно осматривавшим аудиторию, и когда, в конце концов, кто-то отвлек ее вопросом, облегченно вздохнул. В тысячный раз перед глазами Джека возникало ее лицо, с неожиданно отразившимися на нем обидой и упрямством, перед тем, как она сказала ему «прощай». Она поняла тогда, что он еще не решил беспокоившие его вопросы, касавшиеся его будущего. И так как у него не было права вынуждать ее принимать какие бы то ни было решения до тех пор, пока он сам не сделает свой выбор, он позволил ей тогда уйти.

Но сейчас, когда он снова видел ее и не имел возможности подойти к ней, коснуться ее, заговорить с ней, его сердце вдруг тревожно забило в набат. Она засмеялась в ответ на чьи-то слова, и Джек почувствовал, что еще секунда — и он может потерять над собой контроль. Теперь у него не осталось и тени сомнения, теперь он точно знал, какое следует принять решение. Да он, в сущности, уже и принял его. Незаметно выскользнув в боковую дверь, он выскочил на улицу, поймал такси и отправился в аэропорт.


Эйприл завернула за угол заставленной автомобилями стоянки и направилась по асфальтированной дорожке к главным воротам, находившимся в четверти мили отсюда. Сегодня должны были прийти газеты с подробным сообщением о бесславном конце карьеры Мархама, которые обещал послать ей отец, и она не захотела ждать, пока почту принесут ей в кабинет. Наверное, уверяла она себя, причина ее беспокойного состояния была именно в этом.

— Не буду думать о нем сегодня, — пробормотала она и грустно улыбнулась. Вот уже две недели она каждое утро давала себе это обещание и еще ни разу ей не удавалось его выполнить.

Заставив свои мысли вернуться к газетам, за которыми она шла, Эйприл усмехнулась, подумав о том, что теперь личная жизнь Мархама является предметом всеобщего обсуждения и осуждения. Выступая со своими обвинениями, она, скорее, выполняла свой гражданский долг, нежели совершала акт мщения, но в то же время нельзя было не признать, что чисто по-человечески ниспровержение Мархама в какой-то степени доставляло ей удовольствие; по крайней мере, ей не жаль было потратить сегодняшний вечер на чтение газеты.

Лицо ее слегка помрачнело, и Эйприл почувствовала какую-то неуверенность в себе, вспомнив о предстоящем визите отца. Ей хотелось бы показать ему, во что ей удалось превратить мелкий бизнес его покойного тестя, хотя теперь она подозревала, что все это время он следил за ее успехами. Их примирению нужно было пройти еще долгий путь, чтобы стать окончательным, но отец заложил крепкий фундамент их новых отношений, оказав ей серьезную поддержку во время ее короткого пребывания в Штатах.

Воспоминания о поездке в Нью-Йорк неизбежно приводили ее к мысли о Джеке.

Ей было ужасно любопытно, что он думал о ее решении выступить по телевидению с интервью. Теперь ей было понятно, как сильно она надеялась на то, что он позвонит или каким-нибудь другим способом даст ей знать, что он видел ее выступление, и как хотелось услышать от него слова одобрения и поддержки. Она чуть было не поддалась соблазну отыскать Франклина и разузнать у него, где сейчас находится Джек, не уехал ли он в какую-нибудь командировку, но в конце концов, решила не делать этого, и проведя неделю с отцом, вернулась в Мексику.

Даже за такой короткий срок Эйприл смогла понять, что «Лазурный Рай» стал для нее настоящим домом, а не просто надежным убежищем. Тогда как Джек спешил обойти земной шар, выслеживая свои истории, ее жизнь была в Мексике, и заключалась она в том, чтобы хозяйничать на своем курорте; поэтому ей не суждено было вписаться в его судьбу, не стоило даже и пробовать.

Она медленно шла по дорожке, опустив голову, а ее мысли беспомощно блуждали где-то там, в тех днях, что они провели вместе. Ее глаза рассеянно рассматривали асфальт под ногами, поэтому, прежде чем увидеть, она услышала его. Сначала до ее ушей донеслось чье-то хрипловатое ворчание, и ей даже в голову не пришло, что этот человек шел навстречу. Но за ворчанием последовало длинное ругательство, и Эйприл подняла голову. Картина, которая предстала ее глазам, заставила замереть на месте и затаить дыхание, чтобы чудесное видение не дай Бог не исчезло.

Ее первым желанием было протереть глаза: ну конечно, жара и постоянные мысли о нем нарисовали этот мираж, который был совершенной копией Джека. Но через какую-то долю секунды его прозрачно-зеленые глаза встретились с ее глазами, и она поняла, что это действительно был он. Он стоял так близко от нее, что стоило ей сделать десяток шагов, и она могла дотронуться до него руками, прикоснуться к нему губами.

Но она даже не пошевелилась — не могла пошевелиться. Ее чувства и разум были мгновенно парализованы его близостью, и ее тело словно окаменело. Он был раздет по пояс, и завитки золотистых волос, курчавившихся у него на смуглой от загара груди, не могли задержать бисерины пота, стекавшие ему на живот и впитывавшиеся поясом его пыльных джинсов. Его широко расставленные руки упирались в задний борт грузовичка, и Эйприл поймала себя на том, что не может оторвать взгляд от вздувшейся вены, змейкой извивавшейся по его бицепсу.

Вот уже несколько недель она каждую ночь представляла себе, что он вернулся, рисовала в своем воображении его лицо и фигуру, придумывала, что он скажет ей и что она ответит ему. Но вот он здесь, а она, черт побери, не может припомнить ни единого слова из своей заготовленной речи. И тогда Эйприл сказала первое, что пришло ей на ум:

— Как видно, ты все так же питаешь слабость к доисторическим средствам передвижения.

В уголках его рта заиграла насмешливая улыбка, однако, когда он заговорил, ни один мускул не дрогнул на его теле.

— А разве можно добраться сюда на чем-нибудь еще? По крайней мере, на этот раз мне удалось доехать почти до самых ворот.

Он замолчал, и только пронзительный взгляд впитывал ее в себя. Эйприл показалось, что он пил ее глазами, утоляя жажду, которая не могла не одолевать его после того, как он, пусть и недолго, толкал свой автомобиль под безжалостно палившим солнцем. Его взгляд не пропустил ни единого сантиметра ее тела, и она вдруг почувствовала себя так, будто стояла перед ним совершенно обнаженная. Странно, но это нисколько не беспокоило ее. Скорее, наоборот, придало сил, и она двинулась ему навстречу, медленно сокращая расстояние между ними.

— Почему бы тебе не оставить все здесь, а я пришлю сюда человека с тележкой, и твой багаж перевезут.

— По-моему, ты тоже мало изменилась за последнее время, а? — Насмешливая улыбка все так же кривила его губы, когда он, обойдя свой грузовик сбоку, стал вынимать из него большой вещмешок и вездесущий серебристый ящик и ставить их себе под ноги. Эйприл внимательно наблюдала за его действиями, и Джек добавил:

— Я, конечно, могу оставить машину, но вот…

— Но вот к своей аппаратуре не позволю прикоснуться никому, — закончила она. — Как видишь я научилась гораздо большему, чем ты думал.

— Замечательно, как раз на это я и рассчитывал.

Эйприл остановилась в нескольких шагах от него. Его тон изменился, и она внезапно почувствовала себя беззащитной и нерешительной. Она знала, чего она хотела. Она хотела Джека. Но до тех пор, пока у нее не было уверенности в том, чего хотел он, она не собиралась переступать разделявшего их барьера. Если она сделает это еще раз, еще раз впустит его в себя, то его ухода она уже больше не переживет.

— Что ты здесь делаешь, Джек?

— Официально? Я здесь для того, чтобы заняться глубоким изучением культуры местных индейцев и проблемы их отлучения от власти в наши дни.

Глаза Эйприл расширились.

— Но это очень сложная задача. И, если я не ошибаюсь, эта тема далека от твоей специализации, ведь так?

— Может быть. Но я действительно увлекся культурой во время своего пребывания здесь и в Оахаке. Поэтому, я немного ознакомился с этими вопросами теоретически и смог убедить одного моего хорошего друга и, как оказалось, моего старого должника, что этот мой проект довольно интересен.

Эйприл не могла сдержать улыбки.

— Ну разумеется, Джек Танго решил воспользоваться своим обаянием и очаровать дельцов от прессы, чтобы получить в нагрузку проект, за который не взялся бы никто другой, потому что на него, как пить дать, субсидируют жалкие гроши.

Ее язвительный тон задел Джека, и насмешливая улыбка сразу же исчезла с его лица.

— Что, если я скажу тебе, что в эту миниэкспедицию я вложил деньги из собственного кармана?

Не зная, к чему он клонит, Эйприл внимательно посмотрела ему в глаза, стараясь понять ход его мыслей, но выражение его лица было абсолютно непроницаемым.

— Я бы сказала, что твой поступок заслуживает восхищения, и если кому-либо и удастся сделать так, чтобы такой трудоемкий проект окупился, то этим человеком можешь быть только ты.

— Да, я думаю, этот проект будет даже очень трудоемким, и постараюсь сделать все возможное, чтобы он «окупился». — Джек сделал шаг ей навстречу; его глаза так пристально вглядывались в нее, что Эйприл почувствовала почти физическое притяжение к нему.

— Ну, а теперь, когда мы обсудили все второстепенное, не хотела бы ты узнать, какова же, все-таки, неофициальная причина моего приезда?

Внезапно Эйприл овладел страх оттого, что эта его причина могла оказаться совсем не тем, что она так страстно желала услышать от него. Растерянно рассмеявшись, она решила отшутиться:

— Тебе нужны: банка холодного пива, душ и два дня непрерывного сна?

— Все эти вещи, разумеется, входят в мою программу. Но совсем не в первую очередь.

— Что же… — Ее голос сорвался и превратился в хрипловатый шепот, когда Джек приблизился к ней вплотную. — Что же в таком случае в первую очередь?

— Ты. Подо мной. Желательно на кровати. Много-много часов. Так долго, сколько потребуется для того, чтобы ты поняла, что я приехал сюда, чтобы остаться с тобой. Что я — твой. Я стал твоим с того самого дня, когда ты положила ладонь на мою руку и предложила свою помощь. — Джек коснулся ее щеки своими мозолистыми пальцами. — Ты все еще хочешь меня, mi tesoro?

Как только он сказал «ты», жаркое пламя охватило Эйприл, и она почувствовала, что тот барьер, который она запретила себе переступать, рухнул. Ее глаза затуманились, и две слезинки стекли по ресницам.

— Ты уверен, Джек? Ты действительно этого хочешь?

— Больше всего на свете. — Не дотрагиваясь ни до какой другой части ее тела, он склонил голову и, нежно прикоснувшись губами сначала к одной, потом к другой ее щеке, осторожно снял слезы с ее лица. — Я люблю тебя, Эйприл Мария Морган де ла Торре.

Задохнувшись от рыдания, Эйприл обвила своими руками его шею, и в то же мгновение была заключена в жаркое кольцо его объятий.

— Теперь я знаю, я должна была довериться тебе, согласиться принять твою помощь…

— Тш-ш-ш-ш. Знаешь, я понял, что прежде всего тебе требовалось самой все расставить по местам и самой принять решение. — Его пальцы приподняли ее подбородок, и их глаза встретились. — Не стану обманывать тебя и говорить, что мне не было больно. Мне было чертовски больно.

— Ты именно потому оставил здесь эту папку?

— Мне казалось, я смогу убежать от всего этого прочь: от тебя, от этой истории и от всего остального. Но я ошибался. Я даже не представлял, как сильно мне хотелось, чтобы ты решила, что мне… нам стоило бороться за тебя.

Вытерев слезы со щек, Эйприл сказала:

— Ты правильно сделал, что уехал тогда. Твоя вера в меня, и то письмо в коричневой папке помогли мне решиться на то, что я сделала.

— Какова бы ни была причина, я очень рад, что ты это сделала. Знаешь, как я гордился тем, что ты приехала в Штаты? Как гордился твоим мужеством, когда ты не побоялась выступить на телевидении без всякой поддержки. Ты выглядела просто потрясающе, и какая уверенность в себе…

— Так ты видел мое интервью? — спросила она, вне себя от радости оттого, что он гордился ею. Вглядевшись в его глаза, в которых мелькнула едва уловимая тень озорства, Эйприл насторожилась. И в следующее мгновение ей вдруг все стало ясно.

— Ты был там? Был в тот день в студии?!

— Был.

— Я так и знала! Может быть, ты подумаешь, что я это придумала, но я чувствовала твое присутствие. Клянусь, мне даже показалось, что в какой-то момент я даже увидела тебя, но…

— Я знаю, ты не придумала все это. Ты действительно смотрела прямо на меня. И от твоего взгляда у меня тогда чуть не разорвалось сердце.

Неожиданно руки Эйприл соскользнули с его шеи, и Джек, не выпуская ее из своих объятий, заглянул ей в лицо.

— Если у тебя есть какие-то сомнения, спроси меня. Поверь, на любой твой вопрос я отвечу только правду.

— Джек, ты молчал все это время, не давал о себе знать, и я подумала, что… мы… между нами все кончено. Почему ты даже не попытался встретиться со мной? Поговорить?

— По той же самой причине, по которой я позволил тебе тогда уйти из моего бунгало. Когда у меня появилась возможность раскрутить всю эту историю, я даже сам удивился, насколько сильно меня захватила эта идея. После Оахаки я, действительно думал, что с моей охотой за сенсациями покончено. По пути из Оахаки в «Рай», я уже начал разрабатывать проект по изучению жизни индейцев. Но потом во мне с новой силой разгорелась жажда закончить твою историю, и я прекрасно понимал, что у меня не было права чего-то требовать от тебя или просить тебя о чем-то до тех пор, пока я не разделаюсь с Мархамом.

— Значит ты занимался этим делом, когда вернулся в Лос-Анджелес?

— День и ночь. Это дело стало для меня навязчивой идеей. — Джек снова крепко прижал ее к своей груди. — Мне нужно было заставить этого подонка заплатить за свои мерзости, пусть даже платой была бы только его карьера. А еще мне нужно было уберечь тебя от возможных неприятностей, если бы вдруг и в этот раз было упомянуто твое имя.

— Оно не могло быть не упомянуто… — Эйприл резко подняла голову. — Это ты разыскал Франни, ведь так? Ты убедил ее выступить?

— Да, я разыскал ее, но я собирался опубликовать интервью с ней в газетах и совсем не планировал ее телевизионного выступления. Между прочим, мне удалось найти ее в последний вечер перед передачей.

— Скажи, а как ты узнал…

— Мне позвонил твой отец, — мягко перебил он ее. — Он сумел поймать меня в моей конторе в Лос-Анджелесе. Он сказал, что я, по его мнению, должен обо всем знать. — Палец Джека заскользил по ее подбородку. — Ты говорила ему обо мне?

— Я не просила его звонить тебе, если ты это имеешь в виду.

— Нет. Я знаю, что о его звонке ты не имела никакого понятия. Ну что, вы решили вместе заняться починкой старых заборов? Ты рада, что сделала первый шаг ему навстречу?

— Что касается заборов, то они были разрушены основательно, поэтому потребуется какое-то время, чтобы их восстановить, но мы попытаемся это сделать. Через несколько недель он приедет сюда. Между прочим, он обещал послать мне кое-какие газеты, за которыми я сейчас шла.

— Значит, ты идешь за газетами?

— Нет, кажется, у меня к ним неожиданно пропал интерес.

В его глазах снова зажегся насмешливый огонек, и Эйприл почувствовала, как по ее щекам опять потекли слезы. Ведь она думала, что никогда уже больше не увидит этих зеленых глаз.

— Я здесь просто умираю от жары, и ты, как мне кажется, собираешься превратиться в водопроводную станцию, — поддразнил ее Джек.

— Я знаю, это глупо, но я… — Она попыталась взять себя в руки, но эта задача оказалась непосильной. — Я не думала, что снова увижу тебя, и… я люблю тебя, Джек Танго. Я люблю тебя.

— Скажи это еще раз. Еще и еще. — И не в силах ждать, когда она повторит свои слова, он нагнулся, и его жаркие напористые губы прижались к ее губам. Он целовал ее долго и жадно, вкладывая в свой поцелуй всю тревогу и боль, все страхи и надежду, все мечты и любовь, которые сдерживал в себе в ожидании этих трех слов. Ему хотелось как можно глубже проникнуть своим языком в ее сладкий рот, чтобы впитать в себя ее вкус и почувствовать, как она растворяется в нем и они, сливаясь воедино, становятся одним существом.

Она сразу же ответила ему, и весь мир наполнился ликованием. Крепко прижав ее к своей груди, Джек сделал шаг назад и прислонился спиной к дверце грузовика. Ее ноги оказались между его ног, и, с наслаждением сжав ее стройные бедра, Джек ощутил прилив блаженства, когда ее живот коснулся его упругой взволнованной плоти. Он вынул шпильки из ее волос и бросил их через голову в открытую кабину машины, потом его руки нырнули под водопад ее густых вьющихся волос и нежно дотронулись до шеи. Повернув к себе ее лицо, он стал покрывать его поцелуями.

— Если я не ослышался, ты, кажется сказала, что потеряла всякий интерес к чтению, — прошептал он, лаская губами ее шею. — Чем же, в таком случае, я могу попытаться заинтересовать тебя?

Эйприл заулыбалась, вдыхая запах его волос, еще крепче сжимая его плечи, в то время как он нежно покусывал мочку ее уха и тихонько, соблазнительно рычал.

— По-моему, заднее сидение твоего автомобиля выглядит весьма удобным.

Джек откинул голову и с удивлением посмотрел на нее, потом его губы расплылись в улыбке, и он громко расхохотался.

— Мне нравится твоя непосредственность.

Эйприл снова слышала дразнящие насмешливые нотки в его голосе, и ей невероятно захотелось вновь погрузиться в эту особую, ни с чем не сравнимую атмосферу любви, которую умел создать только он, и которой ей так недоставало все это время.

— Но мне хорошо известно, — продолжала она так, словно не слышала его реплики, и пытаясь, насколько это было в ее силах при данных обстоятельствах, придать своему голосу снисходительно-покровительственную окраску, чтобы выглядеть в его глазах владелицей курорта, — что ваши вкусы достаточно традиционны, и вы предпочитаете мягкие кровати и чистые простыни.

— Следует ли расценить эту фразу как приглашение?

— В твоем бунгало или в моем?

Свет, мерцавший в глазах Джека, слегка угас, а его голос стал серьезным.

— Ты действительно не шутила, когда говорила, что…

— Я люблю тебя, Джек. Я хочу, чтобы ты был со мной столько, сколько пожелаешь.

— В таком случае, мне не нужно отдельного бунгало. — Одна ее бровь удивленно поднялась, и Джек, смягчившись, заулыбался. — Мне не нужно отдельного бунгало, потому что, думаю, в твоем домике хватит места, чтобы поставить мою аппаратуру.

Эйприл улыбнулась в ответ, а потом рассмеялась, почувствовав, как чистый, ясный свет пронизывает все ее тело.

— Следует ли расценивать эти слова как предложение?

— Может быть, это немного неуклюже сказано, но ты права. — Джек посмотрел ей прямо в лицо, и ее, излучавшие любовь глаза, обожгли его — она отдавала ему всю себя, без остатка. — Когда я смотрел на тебя в студии, слушал тебя… то мужество, которое требовалось… твой голос, твой смех. И тогда я понял, что моя потребность заниматься твоей историей была рождена любовью к тебе, необходимостью исправить все, что приносило тебе страдания. Но теперь я чувствую, что моя жизнь не будет по-настоящему полной без тебя. Мне нужна ты. Выходи за меня замуж, Эйприл!

На губах Эйприл задрожала улыбка, а на ресницах — слезы. Ее сердце было так переполнено счастьем, что ей с трудом удалось сказать:

— Но только с одним условием.

Джек застонал и прижал ее к выступившей требовательным бугром ширинке джинсов.

— С каким?

— Мы наймем кого-нибудь еще, чтобы делать фотографии.

Джек рассмеялся и обнял Эйприл, еще ближе прижав к себе.

— По рукам! — Он заглянул ей в глаза. — Я люблю тебя, ты это знаешь.

— Да, — ответила она, став вдруг совершенно серьезной. — Я знаю.

Джек снова целовал ее горячо, неистово, властно, пока, наконец, не понял, что если не остановится сию же минуту, то возьмет ее прямо здесь, на асфальте. Надо было оторваться от нее, но у него не было сил, чтобы сделать это сразу. Отстранив от себя ее плечи, он, продолжая сжимать ногами ее бедра, сказал:

— Если так, то не могла бы ты помочь мне?

Эйприл улыбнулась.

— Если это значит, что мы сейчас же отправляемся в «Рай», то я согласна на все, что угодно.

— Именно на это я и рассчитывал. — Джек с неохотой проскользнул между нею и грузовиком и подошел к своему багажу, стоявшему на земле. — Можешь понести вот это?

— Должно быть, это любовь, раз ты доверяешь мне свою аппаратуру, — парировала она, принимая из его рук серебристый ящик.

Довольно посмеиваясь, Джек взвалил на спину вещмешок и достал из машины еще одну небольшую спортивную сумку. Потом с улыбкой повернулся к Эйприл, и она почувствовала, что ее сердце ушло в пятки.

— Вы только делайте правильные ходы в этой игре, senorita хозяйка, и тогда, вполне возможно, я позволю вам поиграть даже с моим телефотообъективом.

Эйприл поднялась на цыпочки и, поцеловав его в губы, прошептала:

— Не могу дождаться, когда начнется эта игра.

Загрузка...