Тайна

9

Долго еще Элизабет не могла вымолвить ни слова. Она, затаив дыхание, внимательно изучала лицо Вемунда. Она почти испугалась, почувствовав с ним какую-то странную общность.

У него было открытое и искреннее лицо. Его глаза блестели от слез, что она отнюдь не рассматривала, как слабость, губы были плотно сжаты с выражением горечи. Он был настолько привлекателен, что у нее закружилась голова, и она, как бы загипнотизированная, ужасно захотела его поцеловать, чтобы унять его боль.

Но усилием воли она совладала с этим порывом.

— Что ты сказал? — прошептала она, шокированная этим известием. — Ее Буби жив?

— Тебе и это известно? Как его зовут, — произнес он раздраженно.

— Да, но почему он не приходит? Что за сволочью нужно быть, чтобы заставлять женщину так страдать? Или ты сделал его калекой?

— Да нет же! С ним все в полном порядке.

Элизабет разозлилась. Она с гневом закричала на него:

— А что же тогда ты сделал Карин?

— Это тебя не касается, — сказал он, крепко держа ее руки.

— Нет, касается! Карин меня касается, и особенно ты меня касаешься!

— Не кричи! Успокойся!

— Но я хочу знать! Мне надоели эти недосказанные истории. Ты вынуждаешь меня на брак со своим собственным братом. А какое отношение имеет к этому Лиллебрур?

— Почти такое же большое, как я. Но он ничего не знает. И никогда ничего не узнает. Он должен отсюда уехать.

— А ты должен умереть?

— Никогда мне не хотелось этого меньше, чем сегодня вечером. Но завтра опять вернутся отвращение и чувство неприязни к самому себе. Элизабет, я пьян, я слишком много наболтал, а ты слишком много знаешь. Забудь обо всем — это был просто треп по пьяному делу.

— Ты удивительно трезв в своих рассуждениях.

— Нет. И убери руку с моих волос! Как ты думаешь, из чего я сделан?

— Что ты имеешь в виду?

— Не строй из себя дурочку! Я слишком много выпил и замечаю, что я больше не контролирую свои действия. А я хочу их контролировать. Ради тебя.

— Какие действия?

— Элизабет, — попросил он умоляющим тоном. — Вставай!

— Ты говоришь загадками! Что я сейчас такого дурного сделала?

Он резко прижал ее к себе и поцеловал ее в губы. Грубо и бесцеремонно. В первые мгновения замешательства она оцепенела, в то время как по ее телу пробежал почти нестерпимый жар. Но когда его рука пробралась под платье в поисках ее груди, она закричала и попыталась вырваться. Вемунд приподнялся на кровати и быстрым движением повернул ее на спину. Затем он положил руку ей на живот. Элизабет в шоке закричала и стала сопротивляться, как дикая кошка. В одно мгновение Вемунд осознал неприятные последствия злоупотребления водкой. Он издал стон и расслабился. Быстрая, как горностай, она освободилась из-под него и вскочила на ноги. Он продолжал лежать на кровати, но по-прежнему держал ее за руку.

— Элизабет, — пробормотал он. — Прости меня! Эта проклятая водка! В голове все кружится, я даже не могу пошевелиться… Прости меня, мой дорогой друг, ты этого не заслужила. Я не думал применять против тебя силу, я был сам не свой!

— Я ухожу, Вемунд, — тихо сказала она. По ее телу пробежала дрожь.

— Да. Мне так неприятно из-за этого, это не должно было так завершиться.

— Забудем об этом.

— Да, — с горечью произнес он. — Забудем об этом.

— Я… хочу поговорить с тобой, когда ты будешь трезвый. И, Вемунд… Ничего с собой не сделай! Ты мне нужен.

Он в отчаянии улыбнулся.

— Я тебе нужен! Ты слишком мила, Элизабет. Я завтра зайду, если смогу стоять на ногах.

Ей показалось, что она услышала нотки радости в его усталом голосе. Как будто у него появилась какая-то зацепка в жизни…

Она погасила все свечи и закрыла за собой наружную дверь. Ночь была по-осеннему прохладной, но Элизабет этого не замечала. У нее горело все тело.

— Спасибо, Господи, — прошептала она, глядя на звезды. — Спасибо за водку! Если бы она его не ослабила, я бы не смогла сопротивляться!

Но, с другой стороны, Вемунд вряд ли набросился бы на нее, если бы он не был пьян.

Рассуждая про себя, она прошептала:

— Спасибо еще раз!

«Боже мой, что же происходит с моим телом?» — с ужасом подумала она, медленно пробираясь между деревьев. Только сейчас она заметила, что была одной из горячих женщин Людей Льда, которые не могли скрывать свою тягу к тем, в кого они были влюблены.

— Как долго я спала, — подумала она вслух. — Я проспала много, много зим, проспала весну и лето…

В ее голове зазвучал мотив выученной когда-то песни. О тоскующей женщине.

Но Элизабет довольно скоро осознала, что сейчас не время для нежных чувств. Вожделение, которое несмотря ни на что возбудил Вемунд, не давало ей покоя. Она проклинала пьяного нахала.

«Он был омерзителен! — ныла она про себя. — Противный дьявол, грубый мужлан, подонок! Схватить меня своими дрянными пальцами, дышать на меня этой дрянной водкой! Поцеловал меня так, как будто я была…»

Она тяжело выдохнула. «Поцеловал меня? Этот поцелуй!» По ее телу опять пробежала сладкая дрожь, она вновь представила его блестящие от слез глаза, лицо, его отчаяние…

Руки…

Элизабет остановилась, подошла к дереву и резко прижалась к нему, почувствовав, как усиливается возбуждение. Она застонала, сжала бедра и потерлась о дерево, не найдя утешения своей боли. Она опять увидела перед собой Вемунда, почувствовала его руки на себе, его тело, прижавшееся к ней…

Ей нельзя было думать больше, потому что в голове у нее все кружилось и исчезало, а потом все стало так головокружительно прекрасно, что она подумала, что умирает!

После этого она очнулась, сидя на сырой земле, прислонившись спиной к дереву, где она очутилась, когда ноги ее уже не держали. «Боже мой, что же я наделала, — с ужасом подумала она. — Конечно, я слышала о горячих женщинах Людей Льда, но я?..»

Она поднялась, ощущая угрызения совести. Отряхнула платье трясущимися руками. О Боже, как же мне стыдно, о Боже, Боже!

Напряжение спало. Она сделала глубокий выдох.

А вообще-то это было довольно приятно. И к тому же никто не видел!

Она опять тронулась в путь.

«Но одно мне ясно: я хочу Вемунда. Его и никого другого! Я не хочу Лиллебрура, каким бы писаным красавцем он ни был. У нас с ним нет ничего общего, мы друг другу чужие. Тогда как Вемунд и я…»

И тут словно искры ее пронзили!

«Я должна помочь Вемунду. Он не должен умереть, он мой, и я поставлю на карту все, чтобы завоевать его. Но для этого я должна освободить его от идеи-фикс о смерти. И дело тут в Карин. Мне необходимо узнать, почему он хочет умереть, что тогда произошло. Его я спрашивать не могу, он не захочет отвечать, лишь разговор об этом стоит ему слишком много. Карин я тоже спросить не могу, чтобы не возбудить в ней воспоминания. К тому же сейчас, когда у нее появилась возможность подумать о ком-то другом, а не об этом призрачном Буби, нет смысла ворошить это опять. А обитатели Лекенеса?

Лиллебрур? Знает ли он вообще что-нибудь? А другие?

Нет, я обещала Вемунду не упоминать ни слова о Карин. И если я хочу завоевать его, то первыми заповедями должны быть честность и надежность.

Нет, я не могу никого спрашивать. Не здесь…

Хольместранд. Буде?

Да».

Элизабет приняла решение. Она обязана решить загадку Вемунда и Карин. Не только для того, чтобы удовлетворить собственное любопытство. Теперь это стало делом жизненно важным — ради Вемунда и ради ее собственной любви.

Она вдруг почувствовала себя бесконечно сильной. Это была сила любящих женщин Людей Льда. Эта сила могла взрывать мосты и сдвигать горы. Элизабет сейчас стала одной из них!

Вемунд пришел, как и обещал, на следующий день. Он был не в лучшей форме: в глазах отражалась безумная головная боль, и у него тряслись руки. Но он пришел!

В этот момент Элизабет была наверху у Карин, энергично занимавшейся маленькой Софией Магдаленой. Голос Карин слышался повсюду в доме — она готовилась к крещению, по двадцать раз в час спрашивая госпожу Воген, достаточно ли девочка получила молока. Но госпожа Воген была дамой терпеливой, кроме того, она узнала всю историю о Карин от Элизабет — насколько та ее сама знала.

В это утро к ним пришел и доктор Хансен, чтобы посоветовать относительно дальнейшего ухода за ребенком. Это было очень любезно со стороны доктора, что он пришел, считала Элизабет, чего он, строго говоря, мог бы и не делать.

Характерным в настроении Карин было то, что она совершенно забыла обо всех своих неприятностях. Элизабет даже приходилось напоминать ей о лекарствах, поскольку ее болезни были достаточно серьезными — даже если Карин бесспорно шла на поправку. С появлением Софии Магдалены свершилось чудо! Больное, истерзанное и чувствительное тело Карин воспряло к новой жизни!

Сама Элизабет пребывала в замешательстве. Она постоянно подходила к окну, чтобы посмотреть, не идет ли кто. Она беспрестанно разрывалась между надеждой и разочарованием, желая, чтобы никто не пришел, испытывая огорчение и угрызения совести.

И вот он, наконец, пришел. Он бросил быстрый взгляд на Элизабет и сразу отвел его, пробормотал только что-то, что, вероятно, означало «добрый день», и сконцентрировался на Карин и других.

Но Элизабет видела, как он украдкой смотрел в ее сторону. Сама она разговаривала слишком громко и энергично, за что сама себя ненавидела.

Вемунд проснулся в это утро с чудовищной головной болью. Он не мог оторвать голову от подушки. Услышав, как госпожа Окерстрем орудует на кухне, он предпринял усилия для того, чтобы встать с кровати.

В ноющем от боли затылке сверлила одна мысль: он сделал что-то запретное. Но что?

Наряду с этим — при всей этой адской боли и позывах к рвоте — имелась и приятная мысль.

Перед ним лежало что-то приятное.

Но он ничего не мог вспомнить.

Ох, эта проклятая головная боль!

Его измученные глаза посмотрели на стол у кровати. Графин. Вчера после обеда он был полный…

Что-то было с кроватью, что он должен был помнить.

Вемунд глубоко вздохнул.

Элизабет!

Боже милостивый, что же он наделал? Ее губы прижались к его губам… Но он ведь не?..

Нет. Слава Богу, он этого не сделал!

Но до этого было очень близко.

Он, должно быть, сошел с ума!

Непроизвольно он смахнул со стола графин и стакан. Никогда больше! Ведь мог натворить еще больше! Никогда больше! Как перед ней стыдно! Она не заслужила такого хулиганского обращения.

С трудом он встал на ноги.

— Госпожа Окерстрем! Принесите, пожалуйста, лохань с ледяной водой.

Час спустя он уже был готов идти в город.

Потому что он обещал Элизабет зайти. А не выполнить данное ей обещание он считал немыслимым.

Воздух подействовал на него благотворно. Когда самая тяжкая стадия похмелья была позади, его тело наполнилось божественным ожиданием. Каждая клеточка была наполнена радостью, силой и уверенностью.

У Вемунда не было времени задумываться о себе как о мужчине. Все его стремления в последние годы были направлены на борьбу со смертью. А сейчас он почувствовал, что в его ближайшем окружении была мягкая, маленькая женщина, что он сам был не бесполым существом.

Ну да, мягкая! Элизабет Паладин из рода Людей Льда была полна пороха. Но он видел ее усталой и слабой. После несчастья на реке. Это тронуло его больше, чем он сам хотел признавать. Он видел ее доброту ко всем живым существам. И он восхищался ее духовной силой. Женщиной, достойной его младшего брата, женщиной, достойной любви.

Но у него никогда не было такого сильного чувства к ней, как тогда, когда она была в его объятиях и настойчиво просила избавить ее от брака с Лиллебруром.

А что Вемунд? Как он с ней обошелся, как он ответил на ее откровенность? Набросился на нее, как дикий зверь, следуя всем тем инстинктам, которые захлестнули его, когда ее нежное тело находилось поблизости.

Свинья! И пьяница — вот кто он такой!

В таком настроении он подошел к дому, который когда-то приобрел для Карин. С чувством стыда и угрызениями совести он вошел в дом, задержался в нерешительности в прихожей, а потом проследовал наверх.

Уже находясь на лестнице, он вздрогнул. Голос Карин… В нем чувствовалась жизнь! Человеческая жизнь, а не какая-то болтовня психически ненормальной личности. Конечно, она суетилась как обычно, но теперь как-то по-другому. Нерешительность и страх перед окружающим миром как будто улетучились.

Он вошел в комнату.

Там была Элизабет! Его как жаром обдало, и он отвел взгляд в сторону. Не смог встретить ее ясный, застенчивый взгляд.

А Карин! С какой энергией эта немолодая уже женщина встретила его! Ее слова буквально цеплялись друг за друга:

— Вемунд, как хорошо, что ты пришел — только тебя не хватало! Доктор Хансен, милый мужчина, говорит, что мы можем сделать это в воскресенье, и на мне будет мое кремовое платье, и я сама понесу ее, а ты и Элизабет можете стать крестными родителями, и доктор Хансен обещал придти, это он устроил все со священником, а госпожа Воген и госпожа Окерстрем…

Первое, на что Вемунд обратил внимание, было то, что Элизабет и он были упомянуты вместе. Как крестные родители. До этих пор у него не возникало чувства общности с кем-то. Второе — это то, что он обнаружил, насколько мал был мир Карин. Это были все люди, которых она знала! Это он возвел вокруг нее такую стену.

Но это была вынужденная мера.

Сейчас дело выглядело так, что она сама стремилась порвать со своей тюрьмой.

Они все обратили внимание: среди приглашенных на крестины Софии Магдалены не было никакого Буби.

Никому и в голову не пришло назвать его имя!

Ребенок лежал и полуспал, было видно, что ему, обласканному всеми, хорошо. Даже Вемунд мог видеть, что это был замечательный ребеночек.

Ему не хотелось загадывать вперед и думать о будущем этой девочки. Не сейчас, сейчас им овладели другие мысли.

Наконец-то он осмелился встретиться взглядом с Элизабет. В его глазах была печаль. Боль. Мольба о прощении. Поиск общности. И страстное желание.

Все это было в единственном взгляде.

Улыбка волнующейся Элизабет была достаточно красноречивым ответом. Он быстро отвернулся. Но не настолько быстро, чтобы она не успела увидеть мимолетный блеск непритворного счастья на его лице.

Карин болтала без умолку.

— Мы, естественно, после этого устроим здесь прием. Со священником. Элизабет, ты думаешь, мы сможем найти розовый шелковый бант для Софии Магдалены?

— Да, я сегодня выйду в город и поищу. Но Вам, госпожа Карин, не кажется, что лучше было бы украсить им платьице для крещения? Кстати, а у нас есть какое-нибудь платьице для крещения?

Фраза «у нас» вызвала выражение счастья на лице Карин. Все участвуют в том, чтобы сделать максимум возможного для ее маленькой Софии Магдалены.

— Госпожа Воген его достанет. Оно будет не таким изысканным, каким ему следует быть, но у нас нет времени на пошив нового. Вемунд, ты мог бы попросить госпожу Окерстрем испечь ее дивные пирожки? Священник и доктор Хансен их бы попробовали.

— Я ей незамедлительно это поручу, — серьезно сказал Вемунд. — Элизабет, ты не могла бы спуститься, мне нужно обсудить с тобой вопрос ухода за домом…

Она последовала за ним по лестнице. Увидев его широкие плечи и волосы, которые завивались на шее, она затрепетала от запретных мыслей. Сверху доносился возбужденный лепет Карин. Элизабет была так рада за нее. Рада — и озабочена.

Внизу в гостиной Вемунд строго посмотрел на нее.

— Как долго ты еще собираешься продолжать эту комедию?

У нее заколотилось сердце.

— Какую комедию?

— С ребенком! Избавься от него, иначе с ним произойдет несчастье!

— Ты спятил?

— Скорее мне нужно задать тебе этот вопрос. Ты прекрасно понимаешь, что Карин нельзя ухаживать за ребенком, это же… преступно.

Элизабет с тревогой посмотрела наверх, открыла дверь в свою комнату, втащила туда Вемунда и осторожно закрыла за собой дверь.

— Будь осторожнее с высказываниями — она может тебя услышать.

— Но вы не можете держать здесь ребенка!

Элизабет загорелась, как пороховая бочка. Она взяла Вемунда за руку и довольно твердо прижала его к стене.

— Отобрать у нее сейчас ребенка равносильно тому, что вырвать у нее из груди сердце! Тогда ее рассудок потухнет навсегда. Чего еще должна лишиться эта бедная, несчастная женщина, чтобы ты был доволен?

— Но разве ты не видишь, что она приходит в себя? — так же раздосадовано сказал он. — И если ей станет ясно, что произошло в тот раз…

— Вемунд, я не знаю, что случилось с ее Буби тогда — ты заставляешь меня двигаться на ощупь в темноте в том, что касается этого дела. Но разве ты не понимаешь, что может произойти сейчас?

— Что к ней вернется память и это будет для нее ударом, да.

— Нет! Что она привязывается к ребенку так, что этот проклятый подонок Буби не будет больше ничего для нее значить. Ей он станет безразличен.

Он задумался над этим. Элизабет стала убеждать его:

— Она ни разу не вспомнила о нем после того, как у нас здесь появилась девочка.

— Но Карин не может ухаживать за ребенком. Она — самое эгоистичное существо, которое мне известно. Нет, это неправильно по отношению к ребенку!

— Она пытается, Вемунд! Она стремится изо всех сил как можно лучше заботиться о малышке. Я знаю, что ты сейчас скажешь, что это просто каприз, и что это не продлится долго. Но ты этого сам не знаешь! Может быть, именно девочки бедной Карин не хватало всю жизнь? Того, кто в ней нуждается. А мы поможем ей, будем всячески поддерживать ее. Ты и я, и доктор Хансен, и госпожа Воген, и госпожа Окерстрем. Ты разве не видишь, как много у нее хороших помощников? Маленькая София Магдалена не будет ни в чем испытывать нужды, и не убеждай меня в том, что Карин сделает ей что-то плохое! Никогда в жизни! И я не думаю, что ей это надоест, как игрушка. Ты что, не видишь, какими глазами она смотрит на ребенка.

— О, Элизабет, как ты наивна! Все это хорошо, но, как ты думаешь, что произойдет, если у Карин оживет память и она вновь столкнется с непостижимым кошмаром прошлого? Допустим, пока она не вспоминает о своем придурке Буби, но когда-то она любила его так же безгранично, как она любит сейчас ребенка — а память, Элизабет! Это событие в тот раз… Это было настолько отвратительно, что мне становится плохо при одной мысли об этом! Нельзя допустить, чтобы такое случилось с ней опять.

— Ты был при этом в тот раз?

Он содрогнулся всем телом.

— Да, — сказал он с безграничной горечью. — Я был именно там. И этого я никогда не смогу простить самому себе.

Она знала, что он не сможет заставить себя рассказать об этом.

Он сказал:

— Теперь важнее, чем когда-либо ранее, чтобы Карин отсюда уехала. Она и Лиллебрур. Вместе с тобой, в Элистранд — это благословенное защищенное место доброты и тепла.

— Моя мать, быть может, не всегда добродушна, но ты прав, Вемунд. У нее золотое сердце, в ее доброте не приходится сомневаться, когда речь заходит о помощи несчастным. Она, возможно, не всегда была так приветлива к моему любимому дедушке Ульвхедину, но он, впрочем, не относился к числу несчастных. Он мог превращаться временами в сущего дьявола…

Вемунд улыбнулся.

— Ты и твой отец — самые прекрасные люди из всех, кого я знаю. Я могу на вас полностью положиться.

— Спасибо! А ты, Вемунд? Как то, что сейчас происходит с Карин, повлияло на твое решение?

Он прислонился спиной к стене и закрыл глаза. Прижал ее к себе. Элизабет охотно погрузилась в его объятия.

— Это ни на что не повлияло, — спокойно прошептал он. — Мое преступление и моя боль не прекратились.

— Ты не хочешь жить?

— Хочу? Да я бы отдал все, что угодно, чтобы завоевать тебя. Но я не в состоянии жить, Элизабет. Не могу жить!

Она со спокойной грустью прижалась головой к его груди.

— Итак, ты продаешь меня своему брату?

Он ничего на это не ответил. У него просто не было ответа. Но Элизабет почувствовала своим виском, как тяжело он вздохнул.

Они стояли молча — она, грустная, прижалась к нему, его рука медленно гладила ее каштановые волосы.

Задушевное настроение длилось лишь несколько мгновений.

— Элизабет, — раздался сверху голос Карин. — Так ты идешь покупать шелковый бант?

Элизабет открыла дверь в гостиную.

— Да, уже выхожу, госпожа Карин.

Вемунд опять прижал ее к себе.

— Я слышал, что ты гуляешь с ней почти каждый день, — сказал он, и его голос отнюдь не был нежным. — Ты должна это прекратить. Представь себе, а если она кого-нибудь встретит?

— Например, Буби? — не без злости спросила она.

— Не дури! Кто угодно может разбудить ее память.

«Я буду поступать так, как я хочу, — подумала Элизабет. — Вемунд для меня — замечательный мужчина, но он не самый умный в мире. Вот насколько проницательной может быть любящая женщина!»

— Ты прав, Вемунд, я должна на время съездить домой — это важно.

Он пребывал в нерешительности, явно не желая отпускать ее из своих объятий.

— Сколько времени это займет?

Ну, сколько времени может занять поездка в Хольместранд, поиски Буде и затем возвращение?

— Примерно три дня. Госпожа Воген поживет здесь, и, если я смогу выехать завтра, то вполне успею вернуться к крестинам в воскресенье.

Вемунд кивнул головой.

— Я объясню все Карин, чтобы у тебя с ней из-за этого не возникло сложностей. Но что скажут на это в Лекенесе?

«А, плевать на них», — неуважительно подумала она.

— Мы не договаривались о новом визите в Лекенес. И, Вемунд! Будь здесь, когда я вернусь!

Он понял скрытую просьбу — чтобы он был жив.

— Я буду здесь, Элизабет. Я не буду считать свою задачу выполненной, прежде чем Карин и Лиллебрур не окажутся в безопасности в Элистранде.

— Тебе не следует так говорить, — сказала она с тяжелым сердцем.

Он опять прижал ее голову к себе.

— Ты видела зеркало? — спросил он с беспокойством в голосе. — Она его передвинула. Из солнечного места в самый темный угол.

— Да, это вызвало тревогу, — ответила Элизабет. — Ей перестало нравиться то, что она там видела. Она не хотела видеть, что молодая девушка исчезла навсегда. Поэтому она и захотела, чтобы освещение было не таким ярким, разоблачающим.

— Я тоже подумал именно об этом. Она придет и себя, Элизабет, она придет в себя! А я этого страшно боюсь!