Тайна

14

Элизабет слышала о марах — чудовищах, сидевших на груди и вызывавших удушье. Она очнулась, одержимая страхом, навеянным не иначе, как марой.

Она стала делать глубокие вдохи, борясь, как сумасшедшая, за воздух, но горло и нос были забиты, жгло в глазах, текли слезы и в промежутках она слышала собственный короткий, отрывистый кашель…

Неподалеку от нее послышался голос:

— Ах, майн либер Готт, вас золль их тун?

Вокруг было темно. Но женский голос был очень приветливый.

Элизабет вспомнила, что с ней произошло.

— Пудра, — хрипло выдавила она из себя и тут же задохнулась от нового приступа кашля. — Они утопили меня в пудре. И они знали, что я ее не выношу.

Госпожа Шпитце — потому что некому было больше быть — перешла на норвежский язык.

— Эти ужасные люди! Они злые, злые и всегда такими были! Я надеялась, что никогда их больше не встречу.

Разговаривая, она пыталась очистить волосы и одежду Элизабет от пудры. Но из этого вышло только хуже — пудра опять смешалась с воздухом и вызвала у бедной девушки новый приступ удушья.

— Не помогает, — констатировала госпожа Шпитце. — Нужно ее вытрясти, а потом отсюда уйти.

Идея казалась разумной, но как раз в эту минуту Элизабет боялась умереть. Голос госпожи Шпитце представлялся таким далеким и отрывистым из-за сильных спазмов легких у Элизабет. Она чувствовала, что вот-вот опять лишится сознания.

Ее тащили по каменному полу. Потом она пыталась сама себе помочь, отползая прочь от опасных крупинок пудры. И вдруг ей стало легче дышать.

— Мы находимся в подвале, — объясняла госпожа Шпитце. — Я втащила Вас сюда и закрыла еще одну дверь. Так будет сложнее нас отыскать — если кто-то и займется этим — но это было необходимо ради вас.

— Спасибо, вы спасли мне жизнь, — выдохнула Элизабет. На самом деле она ощущала сильную боль, но она уже была терпима. — Это госпожа Шпитце, не так ли? Я — Элизабет Паладин из Людей Льда. Сожалею, что втравила вас в это.

— Вы об этом хотели поговорить, не правда ли? — спокойно спросила немка. — Об этих людях?

— Да. Вемунд Тарк и я пытались помочь Карин Ульриксбю поправиться от психической болезни. Но мы сделали только хуже.

Она несколько раз тяжело вздыхала, рассказывая по просьбе госпожи Шпитце обо всем, что произошло, и то, что она знала о прошлом.

— Я должна все знать, чтобы как следует помочь. А Вемунд не хочет ничего говорить.

— Это понятно, — сказала госпожа Шпитце. — Я сама никому не могла ничего рассказать. Я была единственным свидетелем, понимаешь? Но потом я как-то случайно встретила Вемунда года три тому назад. Он обратил внимание на то, что я резко среагировала на его фамилию, и он не отступил, пока я не рассказала ему всю историю. Я рассказала ему, потому что поняла, что ему ничего не было известно об участи Карин Ульриксбю. Он и его младший брат знали, что их мать раньше уже была замужем и что у них была старшая сестра, которая сошла с ума и подожгла свой дом Буде. О сводной сестре нельзя было упоминать в доме мальчиков. Но мое сердце всегда обливалось кровью, когда я вспоминала об этой девушке, поэтому я обо всем рассказала Вемунду. Отличный парень, он воспринял все это очень серьезно.

— Да, он молодец, — с нежностью в голосе сказала Элизабет. — Но здесь не все для меня ясно. Он упорно твердит, что на нем вся вина за несчастную участь Карин.

— Ах, какой он чувствительный! Но в определенной степени он прав…

— Я хотела бы, чтобы вы рассказали всю историю и мне. Я тут далеко не последнее лицо, понимаете. Я подруга Карин и желаю сделать ее жизнь достойной человека. Я собираюсь также выйти замуж за Вемунда — если только он отбросит свою навязчивую идею о том, чтобы наложить на себя руки. Так как он не может жить, зная, что Карин заболела из-за него.

Госпожа Шпитце вздохнула.

— Я осознаю, что мне опять придется рассказать обо всем. Хотя это настолько мне противно, что мне становится плохо от одной только мысли. Но вы ведь женщина — и, насколько я могу судить, довольно отважная женщина. Думаю, что я могу рассказать вам детали, которые я не могла упомянуть в разговоре с Вемундом. Чтобы вы лучше поняли реакцию бедняжки Карин.

Элизабет кивнула головой, чего, естественно, не могла видеть собеседница.

— Я кое о чем сама догадалась, — сказала она.

— Хотела бы послушать, — сказала госпожа Шпитце.

— Я думаю, что те люди, которые здесь живут, вовсе не настоящие Тарки. Полагаю, что Карин была свидетелем того, как они убили настоящих Тарков, потому что они были неслыханно состоятельными. Арнольд, Эмили и Мандруп Свендсен лишь выскочки, которых в действительности зовут иначе. Да, и я знаю, что Мандруп — это Буби. Но я не могу все это связать воедино, мне не хватает части кирпичиков, чтобы решить эту головоломку.

— Эх, госпожа Элизабет, вы совершенно на ложном пути! Эти звери действительно настоящие Тарки, и Мандруп Свендсен тот, за которого он себя выдает.

Элизабет опешила.

— Расскажите тогда, пожалуйста.

— Хорошо, — сказала, тяжело вздохнув, госпожа Шпитце. — У нас много времени, я думаю. Я долго стучала в дверь, но меня никто не слышал. Или не хотел слышать.

Итак, она начала:

— Майн Готт, как же мне противно об этом рассказывать! Ну да ладно! Карин была одинокой девушкой. Она любила свой Буде, который был домом Ульриксбю. Ее отец умер практически одновременно с появлением жениха, так называемого Буби. Франтоватого молодого человека с хорошим будущим. Было условлено об их свадьбе — Карин была безумно влюблена. У этой одинокой девушки, наконец-то, появился друг! Она видела все в розовом свете, и в то время у нее не было иных тем для разговора, кроме Буби. Я тогда у нее была своего рода гувернанткой.

— А мать, госпожа Эмили, была добра к дочери?

— Госпожа Эмили никогда ни к кому не была доброй. Она лишь демонстрировала поверхностную, ослепляющую любезность. Карин молилась на свою божественную мать. Как и большинство других в окружении Эмили, она просила у матери хотя бы капельку благосклонности, капельку любви. Эмили всегда была такой. Холодной, недостижимой, с очаровательной улыбкой, которая согревала сердца всех, к кому она хорошо относилась.

— Да, — сказала Элизабет. — Она как потаскуха.

— Верно. Они жили в Буде одни — естественно, со всем штатом слуг, и визиты Буби стали для Карин радостью. Она ждала его страстно. Она была так молода, так неопытна в жизни, в мужчинах и их любви. Она представляла себе почти целомудренное, восторженное супружество. Она где-то слышала об… интимных связях между супругами, но не могла по-настоящему представить себе физическую любовь. Помню, как она как-то заговорила со мной об этом и спросила у меня, глядя большими, полными страха глазами, правда ли, что для того, чтобы у них родился ребенок, надо спать в одной постели. Я, такая же неопытная сама, вряд ли была тем, кто мог объяснить ей таинства жизни. А к своей матери она не могла пойти. Госпожа Эмили не разговаривала о «подобном».

— В то время Карин была красива?

— Она была самой обворожительной девушкой, которую я когда-либо видела! Кстати, я должна саму себя поправить… Буде сначала был домом Эмили, который она сохранила после супружества с Ульриксбю. Ее дедушка по отцовской линии владел усадьбой. У деда было двое сыновей. Одного звали Свен. Поэтому Мандрупа звать Свенсен.

— То есть Буде был и домом Мандрупа?

— Нет, его унаследовал старший брат — отец Эмили.

— Но Мандруп там частенько бывал, — констатировала Элизабет.

— Да. Приближался день свадьбы Карин. Она была возбуждена! Буби уехал…

— Чтобы достать ландыши к букету невесты?

— Возможно, но я этого теперь не помню. Он уехал надолго. Итак, однажды вечером…

Госпоже Шпитце стало трудно говорить.

— Мы с Карин что-то обсуждали, не помню уже что. «Пошли спросим мать, — сказала Карин. — Мать знает все!» И мы побежали в спальню Эмили. Возбужденная Карин даже не постучала в дверь, и мы вошли. Эту сцену я никогда не забуду…

Госпожа Шпитце немного подождала, прежде чем смогла продолжить. Единственное, что слышалось, было дыхание Элизабет, кашель почти исчез.

— У госпожи Эмили… был в это время любовник. Она была обнаженной, а на нем была лишь короткая рубашка. Можете представить себе реакцию Карин, когда она увидела белые бедра своей любимой, достойной матери и мужчину между ними. Он отвернулся так быстро, что Карин не успела разглядеть, кто же это был. Кровать была с балдахином, и свет исходил от одной простой свечи так, что его лицо было в тени, а когда он встал на постели, его голову скрыл край балдахина. Но его рубашка была слишком короткой. До тех пор обнаженных мужчин Карин видела только на потолке в церкви в виде херувимов. То, что она тогда увидела, было, разумеется, чем-то совершенно иным. Мы вторглись, очевидно, в весьма критический момент, потому что госпожа Эмили стонала от возбуждения. Все это было так отвратительно, так интимно, что я схватила Карин и выбежала из спальни. Я должна была ее вытащить, потому что ей было ужасно неприятно.

— Бедная девушка! — прошептала Элизабет.

— Да, но это еще не конец! Она стала избегать свою мать, и думаю, что и у госпожи Эмили не было особого желания с ней встречаться. В доме сложилась ужасная атмосфера. «Только бы приехал побыстрее Буби, — жаловалась она мне. — Он заберет меня из этого дома». И вот появился Буби! Карин тогда не было дома, и когда она вернулась с прогулки, я сказала ей, что он пришел и ждет в гостиной. Она засияла, как солнышко, бедная девушка, после всех этих дней, когда она не могла говорить, не могла улыбаться, а только ходила с застывшим, чужим лицом. Теперь ее любимый, невинный Буби заберет ее отсюда от этого чудовища, которое когда-то было ее матерью. И она заживут красивой супружеской жизнью, не притрагиваясь так мерзко друг к другу, а бродя вместе, в море роз, изредка целуя друг друга.

Госпожа Шпитце продолжала.

— Госпожа Эмили тоже находилась в гостиной. Это затормозило энергичное появление Карин. Госпожа Эмили приняла ее с таким выражением глаз, которое я у нее никогда не видела, хотя я неоднократно видела ее злое лицо. Она светилась от триумфа, госпожа Элизабет, несмотря на слова сожаления. Молодой Буби держался сзади, походя больше всего на собаку, которая ожидает нагоняя, потому что она попала под дождь и промокла. «Дорогое дитя», — сказала госпожа Эмили и протянула вперед руки, как богиня солнца. Голос дрожал от сострадания, но глаза! Ох уж эти злые глаза! «Дорогое дитя, тебе надо отнестись к этому очень спокойно! Буби и я согласны, что для тебя лучше побыть свободной еще год. А самое лучшее для тебя то, что Буби и я женимся. Мы любим друг друга совершенно иначе, чем ты, такая молодая, можешь понять…»

— Скажите, а разве Буби не был даже моложе Карин ? — испуганно спросила Элизабет.

— Да, конечно! Я была рядом с Карин и в тот раз и слышала все сказанное. «Я расскажу тебе, Карин, забавную вещь, — продолжала госпожа Эмили. — У тебя скоро появится братик или сестричка! Здорово, не так ли?»

— Вемунд, — пробормотала Элизабет. — Вемунд был этим ребенком! Поэтому он чувствовал себя виноватым!

— Да, точно! Госпожа Эмили развернулась и подала руку Буби. Они были красивой парой, как будто позировавшей для портрета! Но бедняжку Карин вовсе не сделала счастливой эта новость! Я этого никогда не забуду, госпожа Элизабет! Она стала задыхаться, как Вы сейчас. А потом раздался протяжный, ужасный крик! Она налетела на мать и пыталась вырвать ей глаза… Потому что Карин увидела перед глазами то же, что и я: сцену между этими двумя в постели! Ворвались слуги и оттащили Карин, но она вырвалась. Через некоторое время Буде пылал, как факел. И когда опять нашли Карин, ее рассудок уже помутился. Ее, совершенно апатично фантазирующую о скором возврате Буби как раз накануне свадьбы, закрыли в помещении. Ее память остановилась на минутах до того, как она их встретила.

— А что Буби?.. Разве это был не Мандруп?

— Нет, нет! Это был, разумеется, Арнольд Тарк! Богатый жених Карин, которого захотела иметь сама Эмили. Что он сам сказал бы обо всем, не знаю, но он, как и все другие, был очарован ею. Заколдован, загипнотизирован. Думаю, он об этом часто жалел.

Элизабет задумалась. Она слышала, как Эмили звала Буби. Увидела Мандрупа. «Что ты сказала, Эмили?» Нет, естественно, он не мог быть Буби.

Элизабет увидела перед собой усталое лицо Арнольда Тарка.

— Я тоже так думаю. Ох, Вемунд, Вемунд, несчастный от рождения парень! Что нам с тобою делать?

Существовал лишь один ответ: нужно, чтобы Карин была здоровой и счастливой, тогда он не будет укорять себя за то, что он явился причиной ее трагедии.

Но что сейчас произошло с Карин? И что вообще там наверху случилось? Станут ли их искать? Или все покинули дом? А осталось лишь семейство Тарков? Тогда им с госпожой Шпитце беда!

Мандрупа Свенсена вскоре схватили, когда он пытался сбежать через черный ход. Дни его преуспевания были позади. Его ждал арест и длительное лишение свободы.

Но госпожа Эмили была хитрее его. Она знала, что за наружными дверями установлено наблюдение, поэтому решила не рисковать. У нее и Арнольда Тарка не было, собственно, оснований опасаться полиции. Она думала о скандале, своей репутации и общественном мнении. Они действовали в ситуации, близкой к панике.

— Давай спрячемся, Буби! Ведь ты знаешь потайную комнату, которую мы нашли за платяным шкафом в твоей комнате. Они там нас никогда не найдут, и когда все уйдут, мы сбежим в Данию! Сбежим!

По старой привычке Арнольд последовал за ней. Они побежали к его комнате.

— А те двое в подвале? О них же никто не знает, — возразил он.

— Ну и что? — зашипела Эмили. — Эта парочка для нас только обуза. Лучше всего, если бы они убрались в другой мир.

Они уже находились в его комнате.

— Вот, возьми пистолет, он заряжен. Он может нам пригодится. Нет, возьми оба! Если они нас найдут, понял!

Арнольд Тарк, колеблясь, механически взял пистолеты.

— Эмили, я согласен, что нам здесь надо спрятаться, но сначала надо выпустить этих двух из подвала.

— Ты с ума сошел, да нас сейчас могут схватить!

— Что хочешь говори, но я иначе не могу.

Он побежал назад по лестнице вниз. Его лицо, которое все время после появления Карин было опустошенным и серым, походило на лицо мертвеца. Как будто с него сняли шоры, которые он носил все эти годы. Теперь он видел Эмили, такую, которую он внутренне хорошо знал, но не хотел в этом признаваться. И он на себя посмотрел в ясном свете, и это было еще труднее вынести.

Он слышал ее шаги по лестнице.

— Арнольд, — шипела она. — Сейчас же вернись!

Но он не стал слушать ее покоряющий голос. По его щекам лились горькие слезы. Все было кончено, все! Но ему нужно все-таки совершить достойный поступок: выпустить этих двоих.

Вдалеке он еще слышал отчаянные крики Карин. Теперь они звучали приглушеннее, как и топот ног мужчин, продолжавших поиски в других комнатах на первом этаже. Вемунд… отвернувшийся от своих родителей. Боже мой, какая же это боль! Так вот почему он себя так повел! Он узнал правду о Карин.

Карин… В течение многих лет Арнольду Тарку удавалось подавлять мысли о ней. Никогда не упоминалось ее имя. Однажды, когда ребята были еще маленькими, он начал было рассказывать им об их сумасшедшей сводной сестре, которая подожгла дом. Эмили жутко разъярилась на него за это, наказав его холодным молчанием на протяжении нескольких недель. Это было ужасно! Как будто тебя толкнули в кромешную тьму. Но в глубине души его постоянно глодала мысль: а может, навестить Карин? Или, по крайней мере, выяснить, как она живет? Если она вообще жива! Но Эмили запретила это. Называла его трусом, который хочет принести несчастье тем, кто так счастлив! У них такие замечательные сыновья, которых только и показывать на людях. Карин же на людях не покажешь.

А Вемунд это сделал. Нашел Карин. Вемунд хороший парень. Разрыв с ним причинял ему большие страдания.

Он спустился в подвал. Эмили, как фурия, преследовала его. У лестницы горела небольшая лампа. Она выглядела как бешеная, вцепилась в него и процедила сквозь зубы:

— А ну, пошли, и без глупостей! Зачем они тебе нужны? Они приносят только несчастья. Элизабет я никогда не могла терпеть, а эта вторая дура… Арнольд? Арнольд? Что ты там делаешь?

Он никогда не мог злиться — в этом была его слабость. У него текли слезы, когда он выдавливал ничего не значившие фразы:

— Ты старая! Ты разрушила мою жизнь!

— Арнольд, остановись, убери пистолет. Это я с тобой разговариваю!

Прогремел выстрел, далеко отдавая эхом. Он посмотрел на тело у своих ног, положил пистолет, из которого совершил выстрел, и открыл дверь в помещение, где были закрыты две женщины. Не произнеся ни слова, он лишь повернул ключ в замке, и Элизабет и госпожа Шпитце вышли на свободу.

Увидев мертвое тело Эмили, они остановились.

— Чудовище, — пробормотала Элизабет. — Паучиха мертва.

— Почему ее никто так не называл двадцать пять лет тому назад? — шмыгнул носом Арнольд. — Может быть, тогда бы мои глаза открылись. Да, я застрелил ее. Ее, которую я любил с безумным обожанием.

Он пошел вверх по лестнице, и они медленно и испуганно последовали за ним.

Они уже поднялись на первый этаж, но он продолжал подниматься дальше. Они хотели узнать, что случилось с Карин и где остальные.

Арнольд Тарк спокойно поднялся в свою комнату. Он слышал повсюду голоса ищущих людей, но он не обращал на это внимание. Как механическая кукла, он взял свечу и пистолет и вошел в платяной шкаф. Минуту он стоял и смотрел на всю эту дорогую, красивую одежду, которую для него подобрала Эмили.

Он поднес свечу к шелковому сюртуку. Он моментально загорелся, и огонь перекинулся на всю одежду. Но в это время Арнольд Тарк, он же Буби, уже вошел в потайную комнату. Он прижал дуло пистолета к виску и нажал на курок.

Единственное, что они могли сделать, это попытаться вынести как можно больше мебели. Огонь распространялся мгновенно, и Лекенес уже нельзя было спасти. Но большую часть обстановки с первого этажа удалось вынести.

Вемунд и Элизабет встретили Лиллебрура на площадке перед усадьбой как раз в разгар спасательных работ.

— Я знаю, кто это учинил, — в отчаянии прокричал он. — Это из-за злой ведьмы, которая была здесь на этой неделе.

— Что за ведьма? — удивился Вемунд.

— Ведьма с желтыми глазами. Она хотела поговорить с матерью, но той не было дома. Тогда она поднялась в комнату матери, чтобы что-то взять. Отец проводил ее. Но единственное, что она сделала, так это взяла волосок с гребня матери. Злая, злая женщина!

Элизабет не ответила. Она могла легко себе представить, кто это мог быть… Но Вемунд резко возразил:

— Не надо перекладывать вину на постороннюю женщину, будь она ведьма или нет. Их погубила их собственная злость.

— Но отец убил мать! Мою восхитительную мать!

— Однажды ты узнаешь правду, Лиллебрур, — вздохнул Вемунд. — Когда я смогу ее тебе рассказать. Я помогу тебе занять подобающее место в обществе, но потом уж ты будешь действовать сам. Будет нелегко, но, может быть, когда-нибудь из тебя получится мужчина.

Они продолжали выносить последние вещи из некогда такого красивого Лекенеса.

Ингрид и Ульвхедин от души посмеялись над своим шедевром в Гростенсхольме. Они смотрели на обугленные остатки изготовленной ими куклы. Раньше она была похожа на Эмили Тарк, ее волосы были кукле вшиты. Сначала они «убили» куклу, а потом ее сожгли.

— Думаешь, мы уже достаточно помогли Элизабет? — спросил Ульвхедин. — Нашими заклинаниями о том, чтобы все старое зло собралось в один день в Лекенесе?

Ингрид была настроена более скептически.

— Мы искоренили злых духов, я так считаю. А остальное… Найти свою любовь — с этим Элизабет справится сама. Я видела по ее руке, что ей надо будет бороться за свое счастье. Но теперь, когда мы, так сказать, удалили самые главные препятствия с пути, все должно получиться. Ты так не считаешь, старый приятель и мастер колдовского искусства?

— Согласен, Ингрид, — улыбнулся Ульвхедин.

И они отправились приготовить себе ужин из блюд по своему желанию. Их теперь никто не опекал, этих двух пожилых и довольно опасных хитрецов.

Крестины маленькой Софии Магдалены пришлось перенести — Карин не могла в них участвовать, да и невозможно было веселиться в такое время.

Сначала прошли похороны. Оба сына присутствовали, и Элизабет — из-за Вемунда, но Карин, естественно, не смогла придти. Доктор Хансен наблюдал за ней день и ночь.

Лиллебрур с трудом стоял на кладбище.

«Опасно ориентироваться на идолов, — подумала Элизабет. — Сильные личности, идеальные образы, большие мужчины и женщины. Следует восхищаться ими на расстоянии, не вторгаясь в их жизнь. Не видеть, как они уменьшаются до простых смертных. Иначе теряется вера во что-то действительно прекрасное и возвышенное в мире. Многие нуждаются в идеальных образах, чтобы им подражать. Это дает им огромное счастье и силу; за это их нельзя презирать».

Лиллебрур так обозлился на весь белый свет после смерти матери, что госпожа Шпитце должна была третий раз рассказывать ужасную правду — теперь с меньшими подробностями. Целый день после этого Лиллебрура не было. Вемунд и Элизабет не знали, что для него было наибольшим ударом: потеря веры в благородство матери или же он, как и они, считал, что можно понять любовные узы, погубившие счастье Карин, но нельзя оправдать забвение Карин. Это предательство ни Вемунд, ни Элизабет не могли простить Таркам.

Апатия Карин усиливалась. Она была не в состоянии разговаривать с кем-либо, даже не интересовалась Софией Магдаленой. Но часто искала руку доктора Хансена, чтобы подержать в своей, и это вселяло во всех небольшую надежду.

Хуже всего было, однако, с Вемундом. Элизабет никак не могла больше до него достучаться. Она чувствовала, знала, что он не отказался от планов покончить с собой, и это доводило ее до отчаяния. Потому что она любила его больше, чем когда-либо.

На следующий день после похорон она зашла к нему, но его не оказалось дома. Госпожа Окерстрем видела, как он пошел вдоль опушки леса.

Элизабет в нерешительности пошла за ним следом. Может быть, он на нее зол? Но она не могла позволить ему бродить в одиночку по лесу со своими грустными мыслями. Она знала, что чуть дальше есть высокий обрыв.

И действительно, он сидел у обрыва. Элизабет нарочито покашляла, чтобы не вспугнуть его и не подтолкнуть к глупостям. Вемунд едва взглянул на нее, когда она присела рядом с ним, но взял ее руку в свою.

Они долго сидели молча.

— Все не так, Элизабет, — наконец промолвил он. — Карин опять стало хуже, у Лиллебрура ничего не получилось с тобой. Мы опять находимся в той точке, откуда начинали. Но теперь у меня нет сил для дальнейшей борьбы.

Она превозмогла стыд и сказала:

— Разумеется, ничего не значит, что ты мне очень нравишься?

Его рука сильнее сжала ее руку, но он по-прежнему не смотрел на нее.

— Когда я услышал выстрелы и пожарную тревогу и не мог тебя найти, я чуть не умер, Элизабет. Но я был бы мерзавцем, если бы воспользовался твоим отношением ко мне.

«Это не слабость, — подумала она. — Это нескончаемо сильная любовь! Но этого я не отважусь произнести вслух».

— А как с твоими собственными чувствами? Как с ними? Не говоря о том, что ты не желаешь моей смерти, что очень мило с твоей стороны. А что ты в действительности чувствуешь ко мне?

— Тебе это известно.

«Типично мужской ответ! А женщинам нужно знать. Не догадываться, а знать! Нас оставляют наедине с нашей неуверенностью».

Вслух она произнесла:

— А что, в мире ничего красивого не осталось?

Тогда он, наконец, повернулся к ней. Его взгляд был нежным.

— Осталось. Ты и твои мысли, Элизабет. Они чистые и честные.

Но его глаза были по-прежнему печальны. И Элизабет осознала, что его можно было спасти только одним путем.

— Пообещай мне только одно, Вемунд! Подожди здесь, пока я не вернусь! Это может быть не скоро, но наберись терпения. У тебя еще будет так много времени полежать мертвым, что ты подождешь меня, не правда ли?

Он с удивлением посмотрел на нее.

— Обещаю.

Чтобы немного смягчить Вемунда, она наклонилась и поцеловала его в щеку. И бросилась стремглав к дому Карин.

— Как у нее дела? — спросила она, запыхавшись, доктора Хансена.

— Так же. Никакого интереса ни к чему. Опять закрылась в своем собственном мирке.

Элизабет показала движением руки, что она хотела бы, чтобы он перешел в другой конец комнаты. Он сделал это. Она же подсела на краешек кровати к Карин.

— Карин! Это Элизабет, твой друг, ты меня помнишь?

Мина Карин означала, что она хочет, чтобы ее оставили в покое.

— Послушай меня, — не сдаваясь, сказала Элизабет. — Ты теперь знаешь, кем тебе приходится Вемунд, не так ли? Он твой сводный брат. Он не хочет жить, потому что он считает, что сделал тебя несчастной. Это он родился в тот раз, ну, ты знаешь, и сейчас он не может это выносить. В течение трех лет он делал все для тебя, ты знаешь. Он пытался сделать как можно лучше для вашего младшего брата.

Уголки рта у Карин задрожали, но глаза были безжизненными.

— Вемунд не может жить, зная, кто он такой, а теперь, когда тебе стало хуже, у него положение безнадежное. Он сейчас пытался совершить самоубийство, потому что он не в состоянии сделать для тебя ничего больше. Но я его люблю, Карин, какой же у тебя прекрасный брат! Он моя первая и большая любовь, и я могу пойти на все ради него. Но он меня не слушает. Помоги мне, Карин! Только ты можешь спасти его от смерти, а меня от того, чтобы остаться несчастной всю жизнь!

Наконец Карин повернула к ней голову, но ничего не сказала.

— Ты думаешь, что делать, — сказала Элизабет. — Я прошу тебя пойти со мной — я попросила его подождать меня в лесу. Я бы хотела, чтобы ты сказала ему, что ему нельзя умирать…

Из глаз Элизабет заструились слезы.

— Я не могу отдать его смерти.

— Ты мне тоже нужна, Карин, — сказал доктор Хансен с другого конца комнаты. Карин повернула голову и посмотрела на него. Потом она посмотрела на Элизабет.

— Карин, ты знаешь, каково потерять того, в кого влюблен, — сказала Элизабет, вытирая слезы. — Только ты можешь спасти своего брата.

Карин не отвечала.

Элизабет сказала нежно:

— Софию Магдалену все еще не крестили. Мы ждем, когда ты, ее мать, сможешь принять участие в крестинах. Ты ей нужна. Никто лучше тебя не знает, что значит потерять любовь своей матери.

Женщина на кровати вновь посмотрела на доктора Хансена.

— Как дела у Софии Магдалены?

Госпожа Воген, которая ожидала в соседней комнате, принесла ребенка.

— Ой, какая она бодренькая и хорошенькая, — сказала Карин, дав девочке поиграть своим пальцем. — Вы не могли бы помочь мне одеться? Доктор Хансен, подождите пока на улице — пойдем вместе в лес!

Когда Вемунд увидел приближающуюся Карин, он быстро вскочил на ноги.

— Карин! Ты уже на ногах!

Все остались между деревьями, готовые придти на помощь, когда это может понадобится.

— Что я слышу? — сказала Карин, обнимая его. — Знаешь ли ты, как себя чувствуешь, когда навсегда расстаешься с любовью своей молодости? Тебе известна пустота, которая охватывает человека?

— Я очень хорошо представляю, каково тебе сейчас, Карин, — сказал он с глубокой симпатией в голосе.

— Сейчас разговор не обо мне, а об Элизабет!

Он напрягся.

— Об Элизабет?

— Да. Ты хочешь, чтобы она пережила ту же пустоту, что и я? Хочешь ли ты, чтобы она лишилась в своей жизни солнца, будущего, радости, надежд, мечтаний?

— Что ты имеешь в виду?

— Мне кажется, что ты ее не любишь, Вемунд.

— Я? Да она единственная, которую я желаю. Но ты считаешь, что она может мне достаться, несмотря на то, что я нанес тебе такую смертельную рану? Как мне дальше жить с таким гадким чувством?

— Вемунд, Вемунд, мой храбрый брат! Не пора ли нам похоронить эти старые воспоминания? Они нам сделали что-нибудь хорошее? Нет. Но ты, мой дорогой друг, дал мне возможность жить нормальной жизнью! Люди не обязаны любить своих родителей, научил меня по пути к тебе доктор Хансен. Давай забудем их, Вемунд! И давай постараемся научить нашего Лиллебрура тоже забыть их.

Вемунд обнял ее, у него на щеках появились слезы. К ним подошли Элизабет и доктор Хансен.

— Ну что, Вемунд, — скромно и неуверенно спросила Элизабет. — Надумал прыгать?

Он ей улыбнулся.

— Нет, Элизабет! Я хотел спросить тебя, не нужен ли тебе в Элистранде бедный, сентиментальный сплавщик леса!

— Я обдумаю это предложение, — благосклонно ответила она.

Софию Магдалену крестили в праздничной обстановке. Элизабет пригласила всю свою семью, даже двух старых троллей из Гростенсхольма. После этого был прием в доме Карин. Оставшись наедине с Элизабет на кухне, Вемунд нежно обнял ее. Они оба знали, что у них могут возникнуть проблемы в супружеской жизни. Та сцена, свидетелями которой стали много лет тому назад Карин и госпожа Шпитце, может послужить для них в этом смысле препятствием. Многое прекрасное в любовном акте было уничтожено для Вемунда и Элизабет. Но со временем эта картинка из воспоминаний поблекнет, и у них появятся собственные незабываемые любовные минуты.

В кухню вошли Ингрид и Ульвхедин.

— Дорогая Элизабет, — сказала Ингрид с лучистыми кошачьими глазами. — Ты сделала, однако, верный выбор! Ты помнишь, как я тебя отговаривала?

— Выбор был делом несложным.

Оба старца выглядели довольными.

— Ингрид, — доверительно поинтересовалась Элизабет. — Ты была в Лекенесе. Да, я объяснила Вемунду, что это была ты.

Старая, красивая ведьма попыталась натянуть на себя маску невинности, но тщетно.

Вемунд грустно улыбнулся.

— Помню, я как-то интересовался, правда ли, что черти управляли процессом приглашения всех нужных лиц в Лекенес в этот день. Если бы я только знал, насколько я был прав!

Два «черта» из рода Людей Льда восприняли это как комплимент.

— Нам было очень здорово, когда мы заварили эту бражку, — сказала Ингрид. — И все труд…

— Хватит об этом, — строго сказал Ульвхедин, но не было сомнения, что ему тоже было очень здорово!

— Хорошо, что в нашем роду больше таких, как вы, нет, — произнесла слегка потрясенная Элизабет. Ульвхедин стал серьезен.

— Но семена дракона — зубы дракона — уже посажены, — тихо промолвил он.

— Да замолчи ты, старик, — оборвала его Ингрид. — Сын Эрьяна из Сконе сама добродетель. Летом сюда приедут мои внуки Ингела и Сёльве. И они такие воспитанные и культурные, что им нет равных. В поколении Элизабет только образцовая благовоспитанность!

— Это ты так считаешь, да, — пробормотал Ульвхедин, но только Вемунд его слышал.