Тайна двойного убийства

1

Своенравная речка-горянка Тагна перестала наконец подбрасывать моторку на бурунах и воронках. Потрепанная лодка по водной глади пошла быстро и плавно, стук мотора отталкивался от деревьев, выбегавших к реке, и устремлялся по речной просеке. Все сильнее пригревало солнце, окончательно прогнав утреннюю таежную сырость. Олег Нефедов расслабил руки, сжимавшие руль, оглядывал близкие берега, покрытые оранжевым ковром сибирской купальницы, цветы которой местные жители метко прозвали жарками. Пушистые яркие жарки напомнили ему золотистую головку дочери, и мысли обратились к дому, к далекому Ленинграду, где ждала его семья и милая сердцу наука.

Месяц проработала партия в Саянах, и уже вырисовывались интересные результаты.

Подающие надежды пробы в тяжелых ящиках дожидались окончательной проверки. Ему, Олегу Нефедову, главному геологу маленькой геологической партии, прибывшей в Сибирь из Ленинграда, предстояло сыграть решающую роль в судьбе этих таежных мест, да и, кто знает, только ли этих.

Приближалось место прежней стоянки, откуда геологи ушли два дня назад, оставив ящики с пробами и при них завхоза Степана, хлопотливого молчуна со странной фамилией — Горбун. Сегодня моторка вывезет все имущество в другое место, выше по реке Тагне, в новый лагерь — табор, как говорили геологи.

Стал виден выгоревший на солнце, прополосканный дождями палаточный тент, и Олег удивился странной неразворотливости завхоза: почему не свернут, не приготовлен к перевозке? Привстал, ища глазами Степана. Безлюдно на притоптанной площадке.

Нефедов направил лодку к берегу.

И вдруг — выстрел. Пытаясь сбросить обрушившуюся на грудь непомерную тяжесть, Олег бросил руль, и мотор тут же заглох, а лодку развернуло и ткнуло носом в близкий противоположный берег, покрытый жарками. Геолог поднялся в лодке во весь свой немалый рост и рухнул в воду. Холодная река накрыла его, привела в чувство и выкинула обратно, а жажда жизни бросила на берег, в буйно цветущие жарки.

Лежа на земле, теряя силы, он поднял голову, с недоумением глядя на человека, который медленно поднимал ружье.

Нефедов не слышал выстрела. Гулом наполнило голову, и золотые кудрявые головки жарков исчезли навсегда.

2

К вечеру не вернулись в лагерь Олег Нефедов и завхоз Степан.

Еще не думая о плохом, начальник партии Седых сказал:

— Ждем до утра. С мотором, видно, у них нелады. Пусть помучается Степан с перевозкой, сколько раз говорил, — мотор чинить надо.

Утро нового не принесло, напрасно слушали геологи таежную тишину: лодки не было слышно.

— Однако, сами не справятся — помощи ждут, — осторожно заметил проводник.

К вечеру, забеспокоившись, Седых с проводником и двумя геологами на резиновых лодках — моторка-то была одна — поплыли к старому табору.

Уже смеркалось, когда Седых вышел на берег. Тревогой сдавило грудь, едва увидел, что моторки у берега нет. На стоянке была тишина, никто не вышел встречать приехавших.

Образцы стояли в ящиках, рядами, брезент с них был снят.

— Осторожно, ребята, здесь что-то не так, — предупредил Седых.

Втроем они внимательно осмотрели лагерь. Людей не было. Исчезла оставленная Степану небольшая палатка, брезент, закрывавший образцы. Не было продуктов, вещей Степана, которые он решил перевозить сам, вместе с образцами пород.

Седых снял с плеча карабин, дважды выстрелил в воздух, надеясь услышать ответный выстрел гулкого Степановой) ружья.

Тихо.

Разожгли костер, наскоро перекусили. Тревожась, почти без сна провели ночь.

Утром поиски возобновили. Седых недоумевал. Где лодка и люди? Нефедов знает дисциплину, не мог самовольно, без предупреждения, уйти даже в самый интересный маршрут. Заблудиться не мог — на много километров вокруг тайга исхожена за месяц; сопки, как старые знакомые, а пади идут параллельно, выведут к реке. Да и не такой Нефедов человек, чтобы заплутать здесь, хорошо знает таежные приметы, ориентир держит прекрасно.

Но где же они, где?

Лодки нет. Может быть, ушли на ней вниз по Тагне?

Зачем? И потом — ведь Нефедов дисциплинированный человек.

Упустили лодку и пошли к новой стоянке берегом, вверх по реке?

Седых обрадовался внезапно пришедшей мысли, она показалась ему простой и все объясняющей.

— Конечно же! Не привязали как следует лодку, и быстрая вода унесла ее.

Седых облегченно ругал себя, как это сразу не пришло ему в голову; Господи Боже мой, чего только не придумаешь, когда отвечаешь за всех этих доверенных тебе людей, самых разных людей, которым за сотни верст от дома, в таежной глуши обязан быть отцом, матерью, нянькой, учителем — одним словом — отвечать за них.

Быстро свернули лодки, поднялись. Повеселели геологи от догадки начальника. Только проводник недоверчиво покачивал головой:

— Однако, зарубку бы оставили, Нефедов с понятием человек, опять же брезент тяжелый, зачем тащить на себе?

— Идем вверх по реке, берег осматривать внимательно, — распорядился Седых. Километров пять шли молча и медленно. Проводник первым, Седых замыкал цепочку.

Вдруг проводник остановился, молча махнул рукой, подзывая всех. За большой валежиной, метрах в двадцати от реки белел свежий пенек небольшой елки.

— Недавно рубили, надо, однако, смотреть тут, — сказал проводник.

Осматривать место решили кругами от пенька, и вновь зашевелилась в людях тревога.

Опять зовет проводник, теперь он уже кричит, держа в руке молодую елочку с подрезанным стволом.

— Метил кто-то место. Ой, смотреть надо, не наши метили, зачем им? Плохой, однако, человек — вор, однако, метил, — сибиряк волновался, указывая на едва заметный срез дерна.

Седых ухватился за сочную траву, кусок дерна поднялся, рядом лежали такие же аккуратно вырезанные пласты, прикрывавшие свежезасыпанную яму. Лопат не было, но яма была неглубокой, не более полуметра. На дне ее лежал тщательно свернутый брезент.

В одну минуту достали тяжелый брезент, развернули, и Седых почувствовал, что сердце его бьется где-то у горла, а виски сдавило тисками.

В брезенте аккуратно сложена знакомая одежда. Вот выцветшая куртка Нефедова, он носил ее второй сезон, смеясь, что счастливая. На груди куртки несколько рваных дыр, и их окружают бурые пятна. Бледные это пятна, замытые водой, но видно сразу, что это — кровь.

Сложенные с удивительной бережливостью, лежали на брезенте и другие вещи Нефедова, не оставлявшие сомнения в том, что хозяина их нет в живых. И мотор, их старенький лодочный мотор был тут.

Поднимая от вещей побледневшее лицо, Седых прошептал странно сухими губами:

— Убийство.

3

Ближайший районный отдел милиции — за сотню верст, и только вертолетом можно доставить в тайгу группу розыска. Группа такая уже организована, из областного управления вылетели Николаев и Колбин. Ребята молодые, но специалисты по запутанным делам. И действительно, дело совсем темное.

Исчезли главный геолог и завхоз партии. Почти вся одежда геолога обнаружена в яме, но вещей завхоза Степана Горбуна там нет.

И пока летит к месту происшествия розыскная группа, участковому инспектору Балуткину дано указание срочно прибыть к геологам.

Балуткин в милиции давно, чуть не тридцать лет, а участок у него такой, что впору государству какому. Транспорта участковому не положено, Балуткин пробавляется попутным. Да и зачем он ему, личный транспорт? Сыновья чуть не с рождения на мотоциклы сели, а отец так и не научился этой премудрости. Людей понимал Балуткин лучше, чем машины, знал в десятках своих деревень жителей, и его знали. А как не знать? Помнит Балуткин и отцов тех, кто сами уже ныне отцы, знает все важные события, что случались в его "государстве”. Кто чем дышит — знает и помнит Балуткин. На пенсию самому пора, да жаль оставить дело всей жизни. Кажется Балуткину, что уйдет он — и все будет не так. Знает Балуткин, что неправильное у него понятие, а сделать с собой ничего не может. Правда, есть у него мыслишка: дело передать младшему сыну, пограничнику. Отслужит — ему и карты в руки. Старшие-то два сына хозяйством увлеклись, а младший — с детства отцу помогал.

Так думает Балуткин, привычно подремывая в вездеходе — попросил на обогатительной фабрике подбросить его, пока есть мало-мальская дорога. До Васильевской заимки доедет, а там до стоянки геологов ерунда — какие-то десять — пятнадцать километров. Это и пешочком пару пустяков привычному человеку.

Что же случилось у геологов? О таких убийствах Балуткин не слыхивал в своем районе. Ну, бывало, подерутся мужики, не поделят чего на празднике; бывало, какой непутевый приголубит бутылочку и возись с ним; бывало, самогонкой баловались в селах и на заимках, но вот такое чтобы — впервые.

Поэтому тревожно Балуткину, и кажется временами, что вот придет он, а ему Седых руку пожмет и извинится: "Прости, Михалыч, промашка вышла, вон они ребята, живые-здоровые”, а Олег, как в последний раз у Васильевской, посмеется еще: "Королевство твое дикое, Михалыч, подвело. И милиции тут нет, спросить дорогу не у кого. Не то, что у нас в Ленинграде”.

’’Хорошо бы”, — вздыхает Булуткин. Вездеход остановился наконец у завала, водитель смущенно развел руками: "Все, Михалыч, амба, дальше только крылышки надо”.

Балуткин махнул рукой, рюкзачишко на плечо и зашагал к Тагне, навстречу неизвестно чему.

Ходить он умел, и компасы не нужны были ему. Каждое дерево было ему — компас, так что и по глухомани без малого через пару часов, не отдыхая нигде, вышел он прямо к табору.

Вся геологическая партия встречала его. Встревоженные люди окружили Балуткина, а что он мог сказать им? Он сам прибыл к ним с вопросами, вопросов-то и у него полон короб, а вот ответы где?

— Найдем ответы, — с внезапной яростью подумал Балуткин. — Ну кому они помешали, геологи? Ребята молодые, красивые все, такие живые, зачем убили их? Кто? Это ведь птаху малую, зверюшку неразумную погубить зазря жалко, а каково таких вот молодцов жизни лишить?

Седых молча повел Балуткина к яме. Осторожно развернул брезент.

— Да, — вздохнул Балуткин. — Кончил кто-то Олега, это уж точно. Труп не искали?

— Искали, — ответил Седых. — Нету.

— Еще поищем. А вещички все здесь?

— Почти все — Седых отвернулся. — Часов нет, ножа, еще какой-то мелочи. Подумай, Михалыч, лодочный мотор смазан! Чтобы, значит, в земле не ржавел. По-хозяйски.

Осторожно и внимательно Балуткин рассматривал вещи. Конечно, университетов он не кончал, но на сборах участковых слушал внимательно, знал, что к чему. Мотор просил не трогать: "Может, отпечатки пальцев где найдут”. Зачем так аккуратно сложены вещи, застираны, только что не заштопаны ужасные дыры? Ясно, к хранению приготовлены, так сказать, к дальнейшему использованию. Да кому нужны-то они, кому?

Балуткин, разглядывая вещи, пытается просчитать, кому они могли быть нужны? Если драка была и убийство — зачем драчуну одежду снимать, стирать и прятать? Труп раздевать — не для драчунов работа. Драчун — тот раз-раз, вспылил, натворил, а потом — плачет и не до курток ему, не до ценностей. Нет, не драка здесь, видно.

Может, проходящий? А кто проходит-то здесь? Может, где сбежал преступник? Но на этот счет строго в райотделе — тотчас известят, бывали такие случаи, ведь край-то у Балуткина глухой, тайга на сотни верст, целый полк, как иголку, спрятать можно. Но не было ориентировки на побег, наверное, не убегал никто.

А Степан? Завхоз Степан? И фамилия у него неприятная — Горбун, и первый сезон работает он в Саянах, не присмотрелся Балуткин к нему.

Вещей его в брезенте нет, ружья нет. А ружье было доброе у Степана, редкое — двустволка шестнадцатого калибра, стволы вертикальные. "Хорошее ружье”, — говорил Седых. И палатки Степановой, как выясняется, нет. Продуктов нет, тушенки. А кто знает, может, у завхоза и больше харчей осталось, чем видел Седых. Допустим, на зиму хватит. Тогда объяснимо, что вещи убитого нужны, могут сгодиться на долгой зимовке в тайге.

Но убивать-то зачем? Мог ведь Степан тихо уйти. Целыми днями ребята в маршрутах, Степан — кашеварит, весь табор в руках. Целый месяц — не ушел, а потом вдруг — убил и ушел? Вроде не получается, но и не сбросишь со счета. Все же и самого нет, и вещей нет. И следов никаких.

Больше всего боялся Балуткин одной мысли и все гнал ее от себя, но надо было быть справедливым. Местные? Кто? Зачем? Драку он уже обдумал и про себя отверг, хоть и проверить следует, потому что бригада косарей, Балуткин знал это, вторую неделю косила луга километрах в двадцати от табора, а по здешним понятиям двадцать верст и не расстояние, люди в гости ходят друг к другу. Но косари все — мужики самостоятельные. Не похоже, чтоб дрались. Драки-то в деревне все по молодости затеваются, так сказать, от избытка сил.

Местные? Кто же мог? Все, кто в чем-то провинился ранее, вроде бы у него на учете, всем Балуткин уделяет внимание. Неужто упустил, не углядел? Ну, да узнается, узнается.

А Седых, словно читая мысли Балуткина, говорит вопросительно:

— Степан-то как в воду канул — ни вещей, ни его. Что случилось, уж не он ли?.. — и не договаривает.

Балуткин поднял от брезента голову:

— А вы хорошо Степана знали?

— Да как сказать, первый год с ним.

— Да-a, дела-делишки.

На ум Балуткину вдруг пришел случай: года два назад поймали бывшего полицая. Работал в леспромхозе, думал, видно, забыли люди, как он земляков мучил. Много лет таился, а нашли. Тайга многим приют дает, паспорта не спрашивает. А Степан кто?

”Ну, да выяснится, выяснится”, — опять подумал Балуткин, наклоняясь над брезентом.

— А это, ребята, чья? — Балуткин указывал на рукав старенькой ватной телогрейки, в которую был завернут лодочный мотор.

Седых крикнул, подошли геологи. Участковый осторожно приподнял мотор, достал телогрейку. Залоснившаяся на полах, маленькая и грязная, она явно не принадлежала геологам. Это была детская телогрейка, в таких бегают зимой деревенские ребята лет двенадцати.

И снова у Балуткина заныло сердце — местные, местные, когда он увидел, как переглядываются геологи и невольно сбиваются в кучку.

— Значит, не ваших, — подытожил Балуткин. — Ну, это уже следок. А Степан, как в воду, говорите, канул? В воду, так в воду. Будем работать, ребята. Летний день долгий, свету у нас еще добрых часа три-четыре. По лесу, говорите, искали, нет на земле бедолаг? Поищем в воде. Рубите шесты, ребята, покрепче, крючья ищите. Будем Тагну пытать, не она ли Олега прячет.

Команду геологи исполняют быстро, привыкли. И скоро Балуткин организовал поиск. Одну группу возглавил сам, другую — Седых. На резиновых лодках Седых переправился со своими на другой берег, да и переправа-то какая — речка здесь шириной не более десяти метров.

Вооруженные длинными шестами две группы с разных берегов начали обследовать реку.

Печальная это была работа. Всякий раз, когда шест цеплял что-то со дна реки, замирали сердца людей. Боялись увидеть труп Олега, его просто невозможно было представить мертвым.

Второй час поисков на исходе. Привычные к работе геологи работают споро, не один километр Тагны прощупали шестами. Ничего нет. Но Тагна быстра, мигом уносит она все, что попадает в ее воды. Надо искать.

Уже в сумерках наткнулись на упавшее в реку полусгнившее дерево. На него нанесло сучьев, валежника, получился завал, выступающий почти на метр от берега. Балуткин первым подходит к завалу — ничего не видно. Командует идущему с ним в паре проводнику. Два шеста они подводят под лесину, которая набухла водой, не поддается. Группа Седых остановилась на том берегу, смотрят.

Еще усилие, еще. Лесина подалась, из-под нее тотчас поплыли щепки. И, видимо, освободившись от держащих его сучьев, показалось и ясно уж было видно белое-белое тело. Олег Нефедов.

Днем прилетели вертолетом прокурор Рытов, начальник райотдела Серов, работники уголовного розыска. Осмотрели место, сфотографировали, составили протокол. Набросали план розыска. Николаев и Колбин еще не появились, а розыск нужно начинать немедленно.

Расстроенный прокурор протянул Серову написанный здесь же документ:

— У меня, сам знаешь, из следователей сейчас только стажер, девочка совсем, и работа эта ей не под силу. Вот постановление. В интересах дела старшим группы назначаю вашего милицейского следователя Николаева. Я его неплохо знаю, потянет. Я тоже в группе, буду заниматься, но все карты в руки — Николаеву.

Начальник милиции принял листок, одобрительно кивнув прокурору.

— Правильное решение. Да и мы не будем в стороне.

Молча несли геологи погибшего товарища, молча положили в вертолет печальную ношу. Застрекотав, вертолет тяжело вскарабкался в небо, а геологи подняли свои карабины, и долго сопки повторяли эхо этого прощального залпа.

4

В маленьком морге душно, мало приспособлен одноэтажный деревянный домик для такой работы. Вентиляция — только естественная, через дверь да небольшие форточки двух оконцев секционной. Эксперт Елена Владимировна уже не раз вытирала потный лоб, извинившись, расстегнул рубашку лейтенант Николаев.

Вдвоем они который час работают над вскрытием. Вскрывает-то, конечно, она, а лейтенант внимательно смотрит, спрашивает, собирает извлеченные дробинки. Елену Владимировну раздражал поначалу этот лейтенант, не пропускавший ни одного ее движения. Красивое молодое лицо его мучительно морщилось, он, казалось, страдал за мертвого. И она невольно, сопереживая лейтенанту, делала надрезы осторожно, словно боясь причинить боль.

Несколько раз предлагала она Николаеву отдохнуть, рядом текла река, речная прохлада так и манила к себе. Но лейтенант упрямо мотал головой и оставался рядом.

— Не доверяете вы мне, что ли? — раздраженно говорила она. — Не первый день работаю, а второй десяток лет. Опишу все подробно, не беспокойтесь.

А Николаев смотрел на нее печальными серыми глазами и, чуть картавя, просил:

— Не сердитесь, Елена Владимировна, мне надо видеть все самому. Все видеть и все представлять.

Она смирилась с его присутствием, а потом ей даже понравилось это стремление видеть все. Чего греха таить, от ее работы шарахались многие оперативники, избегали ходить на вскрытия, а сколько полезного для дела могли бы они узнать.

Елена Владимировна стала подробно рассказывать лейтенанту о результатах вскрытия. На теле Нефедова следы трех выстрелов. Выстрел картечью — в левый бок, чуть ниже сердца. Шея, грудь, нижняя часть лица осыпаны мелкой, охотники называют ее "бекасиной”, дробью.

Елена Владимировна выбирала дробинки, бросая их в баночку, подставляемую лейтенантом. Дробинки звонко цокали, ударяясь о металлическое дно банки — цок, цок… Много их, слишком много даже для такого здоровяка, как Нефедов.

Третье ранение было в голову. Елена Владимировна извлекла из раны семь крупных картечин и — пыж. Обыкновенный газетный пыж, пропитанный кровью. Осторожно на чистую салфетку принял его лейтенант Николаев. Это была улика. Маленькая еще, но зацепка. Кто знает, может быть, именно она подскажет, где искать убийцу, а может быть, она просто в свое время встанет в стройный ряд доказательств и уличит преступника.

5

По намеченному плану Балуткину предстояло заняться детской телогрейкой. Другие будут устанавливать личность завхоза Степана Горбуна, изучать, что он за человек, будут проверять версии о сбежавших из мест заключения рецидивистах и даже о психически больных людях, а Балу-ткин завернул телогреечку, спрятал в свой вещевой мешок и направился по своим селам и заимкам.

Третий день Балуткин жил с чувством своей личной вины в происшедшем. Понимал, что хоть и включены в план розыска самые разные мероприятия, а нужно ему, именно ему пораскинуть мозгами. Перебирал в памяти своих подопечных, отбрасывал одного за другим, ни на ком не хотелось остановиться. Но снова и снова возвращался он мыслями к своим деревням. Днем успел проверить одно из сел — пока ничего. Телогрейка детская, заношенная и грязная, но не лежалая, значит, надо искать ее хозяина в семьях, где есть дети в возрасте от десяти до пятнадцати лет. Собрал Балуткин в селе своих верных людей, объяснил что ищет, прошли по детным домам, побеседовали с каждым в доме — ничего. Поиски в селе и без него — в этом он уверен — будут продолжены, но по старой крестьянской привычке Балуткин верил только себе самому и знал, что не успокоится. Десять раз проверит каждый дом, а найдет хозяина телогрейки.

Трясясь в попутной машине, Балуткин думал о Ерхоне — селе, куда теперь направлялся.

Ближе к вечеру приехал в Ерхон. Быстро собрался народ, созванный вездесущей ребятней. В Ерхоне — фермы и тракторная бригада, народу по здешним понятиям много, да ведь знакомый все народ, как говаривал сам Балуткин — стародавний. Раньше часто наведывался он в это село. Появилась в нем одно время самогонка. Но никак Балуткин не мог найти аппарат, пока не подсказали добрые люди: "В тайге, Михалыч, ищи, в землянке Игошина”.

А Игошин был крепкий орешек. И не нарушает вроде, а какое-то в нем непонятное зловредство живет. Семью свою держал так сурово, что жена и дочери к соседям выходить боялись, а единственного сына баловал. Вырос Андрей здоровым, красивым, но таким злым, что диву давались люди. Самая ценность в тайге — хорошая лайка-соболятница, все это знают. Так Андрей соседскую лайку не пожалел — на унты себе приспособил, шкура, вишь, пушистая понравилась. Бросились соседи к отцу с жалобой, а тот вышел на крыльцо с ружьем. Плюнули соседи, отступились — себе дороже связываться со зверем. Балуткин говорил после с Игошиным, да толку с этого было чуть, обещал лишь отец приструнить сына. Беспокоило Балуткина когда-то это семейство. Вот и с самогонкой.

По всем приметам выходило — в тайге у Игошина землянка, и самогонку там он гнал. Да попробуй отыщи ту землянку. Пришлось тогда в открытую сыграть Балуткину — вызвал Игошина в сельсовет. Ну, и Игошин участкового знал, поостерегся. А вскоре сам зимой едва из тайги приполз — медведь его заломал. Так и не выжил в больнице.

Андрей к тому времени семилетку окончил, в колхозе работать не захотел, охотничал самостоятельно лет с шестнадцати. Все в тайге да в тайге, друзей у него — никаких. Сдаст добытые шкурки, а ведь, бывало, соболей добывал, напьется, и не то чтобы хулиганит, но такой вид свирепый имеет, что обходят его стороной люди. И прозвище ему дали: Андрей — Медвежье сердце. Это прозвище самому Андрею понравилось и прилипло к нему. Нет, неспокойно было Балуткину, пока не взяли Андрея в армию. Сейчас старуха Игошиха жила в соседнем селе с младшей дочерью, а старшая дочь замужем была за самостоятельным и непьющим мужиком. Жили они в отцовском игошинском доме тихо, растили детей и Балуткину хлопот не доставляли. Был участковый в последний раз у Игошихи с полгода назад, и старуха показала ему фотокарточку сына. В солдатской форме Андрей смотрелся с карточки строго, Балуткин порадовался, было, за него, да неприятно царапнула надпись на обороте: "Андрей — Медвежье сердце". Не забывает, знать, парень свои ухватки. Ничего-то в жизни не видел, и цена ему, как говорится, медный грош, а заявки какие делает — ишь ты, "Медвежье сердце". Как о себе понимает!

Сейчас Балуткин спокоен был за Игошиных — в армии парень, при деле, там забаловаться не дадут.

Еще в дороге застал Балуткина дождь, который к вечеру совсем разошелся. По дождливой погоде народ дома сидит, но, заслышав о приезде участкового, уважаемого в селе человека, потянулись в сельсовет и те мужики, кого и не звали. Вскоре в сельсовете тесновато стало. Нигде не объявляли о случае на Васильевской заимке, но село — не город, слух в тайге идет непонятной тропой, напрямик к людям. Обсуждают мужики невероятную новость, курят, вздыхают. И знает Балуткин, что люди эти рады помочь ему, да нечем.

— Что, мужики, никто не углядел стороннего человека в эти дни?

Нет, не было чужих. Это зимой оживляется тайга. Зимник прокладывают от райцентра до Зарант, где строится фабрика; охотники забредают в чужие угодья из дальних зверопромхозов. А летом охоты нет, дороги нет. Только геологи наведываются, но жители распознают их сразу, и у них — дисциплина, не бродят, где попало.

Начинает Балуткин выяснять потихоньку, чем занимались сельчане неделю, где кто работал, не приходили ли косари с Васильевской, да гостей не было ли к кому.

Нет, пусто. Обычно текла деревенская жизнь. Работа, хозяйство у всех. Косари не являлись, гостей не было всю неделю.

— Слышь, Михалыч, — вдруг говорит сосед Игошиных.

— Андрюха Игошинский приезжал на побывку из армии, пожил неделю, да уж дён десять как уехал. Сестра сказывала, служить опять возвернулся.

Балуткин так и замер. Андрей. Недаром, видно, вспоминал он беспутного по дороге в Ерхон. "Но ведь уехал задолго до убийства”, — успокаивает себя Балуткин, однако уже твердо знает, что досконально надо этот факт проверять.

Сообщение об Андрее насторожило Балуткина, не стал он вынимать из рюкзака телогрейку, сам решил по домам пройтись и обязательно навестить Игошиных. Кстати, и дети у Андреевой сестры есть. Девочки, правда, но возраст, подходящий под телогреечку. Конечно, больше парнишки бегают в таких, но и девчушки тоже носят, пока не заневестятся.

Попрощавшись с мужиками, не желавшими еще расходиться, Балуткин пошел по домам. Уже смеркалось, когда дошла очередь игошинского. Встретила Балуткина сестра Андрея Татьяна. Мужа дома не было, а дети возились в избе, дождь загнал их с улицы. Поздоровались, поговорили о скверной погоде, о сельских делах и новостях. Балуткин чувствовал настороженность Татьяны, а когда завел разговор об Андрее, она уже и не скрывала тревоги. И все же Балуткин выяснил, что служит Андрей на Дальнем Востоке, отличился чем-то, и дали ему недельный отпуск, который провел Андрей у нее дома. Только к матери съездил да в тайгу ходил.

— А уехал, почитай, как две недели, — закончила Татьяна.

"Да, негусто, — подумал Балуткин, — но надо еще испытать”. Развязал рюкзак, достал телогрейку, и у самого сердца замерло, когда увидел, как изменилась в лице Татьяна.

— Не ваша ли вещь? — строго спросил Балуткин.

— Что ты, Михалыч, у нас все на месте, все барахлишко. А откуда это у тебя? Где взял и зачем тебе? — Татьяна не могла справиться с собою.

— Татьяна, я с тобой как власть говорю, вижу, вещь эта тебе знакомая, — построжал участковый.

Татьяна комкала платок у горла, смотрела и молчала, и тут, привлеченные строгим балуткинским голосом, подскочили дети.

— Мамка, да что ты, это же моя телогрейка, ее дядя Андрей брал, как в тайгу ходил нынче, вон и пуговицу я перешивала, — Татьянина дочь, одиннадцатилетняя Нинка показала на верхнюю черную пуговицу, пришитую серыми нитками.

Татьяна приклонилась к перегородке.

— Михалыч, что случилось? Уехал Андрей, слово дал мне и уехал служить. Обещался отбыть службу, глупости бросить.

… Татьяна говорила испуганно и быстро, а Балуткин вдруг успокоился.

Ясно. Телогрейка Игошиных. Брал ее Андрей в тайгу, не вернул. Уехал дней десять-пятнадцать назад. Проверить это дело немедля надо, сообщить в райотдел, там запросят по нужному адресу. Конечно, еще и такую возможность нельзя упускать из виду, что потерял Андрей телогрейку и она попала кому-то другому в руки. Этот кто-то и завернул в нее лодочный мотор, схоронил в земле у Васильевской. Возможно и такое. Но долгий житейский опыт подсказывал Балуткину, что такой вариант для тайги слишком сложен, и надо искать, срочно искать Андрея.

И вдруг участковый подумал, что Андрей может быть здесь же, в деревне или в доме, может, и разговор слышал, и улику видел. Неведома жалость "Медвежьему сердцу". Неприятный, давно забытый страх полоснул по спине участкового. Летняя темнота за окном сгущалась, увеличивая опасность. Но дело-то надо продолжить. Кроме как ему — некому.

— Беги, Нинка, зови председателя, да еще пусть возьмет двух мужиков, — распорядился Балуткин, решив закрепить улики. Да не без умысла Нинку за народом послал, надо с глаз матери ее убрать, чтоб не пригрозила.

Вскоре вошли в избу люди. Балуткин раскрыл планшет, достал бумагу, ручку, и под его не очень привычной к письму рукой родился важный документ — протокол опознания.

Девочка опознала телогрейку. После дочери, да при односельчанах Татьяна не могла солгать. Заливаясь слезами, она подтвердила слова Нинки, назвав ряд дополнительных примет — штопка на подкладке рукава, подпалина на полке. Сомнений больше не было — хозяин телогрейки найден.

Балуткин раздумывал теперь, как поступить дальше. Связаться с начальством, посоветоваться с товарищами по работе он не мог. И днем-то связь плохая, а ночью — вообще это дело — труба, дозвониться можно только с центральной усадьбы, а до нее — километров сорок. Понимал он, что и времени терять нельзя, ни одного часа. Не оставляла мысль, что Андрей может быть где-то рядом. Он видел следы выстрелов на трупе и как старый охотник понимал, что должен в первую очередь найти и изъять в Татьянином доме боеприпасы, именно они могут быть главной уликой.

Искать ничего не пришлось. Явился к этому времени муж Татьяны Виталий, в ответ на просьбу участкового повел его с понятыми в чулан, где и отдал все боеприпасы.

Здесь была рассыпная мелкая дробь, самодельная картечь и медвежьи жаканы. Были и уже готовые патроны, с начинкой. Запас у Виталия был солидный, готовился мужик к зимней охоте.

Виталий и рассказал, что, приехав на побывку, Андрей рвался в тайгу, а после, возвратясь, заявил вдруг, что служить больше не хочет, надоела ему дисциплина. И лучше он уйдет в тайгу, будет жить там, пока про него забудут.

С детства привык парень самовольничать, не подчиняться никому и ничему, кроме своего хотения, и думал, что жизнь лишь для его удовольствия построена, то делаю, что хочу, а не то, что надобно.

Виталий с Татьяной ругали его, грозили даже сообщить военкому. Андрей вдруг присмирел, собрал вещички и укатил. Провожать его не провожали, с кем уехал — не видели. А охотничьи боеприпасы брал Андрей сам, когда на три дня уходил в тайгу. Сколько брал, чего — не считано никем.

Заполночь уже дал бригадир Балуткину трактор добраться до центральной усадьбы. Дождь не переставал, а по такой дождине ни одна машина не выберется из этих мест.

Заспанная телефонистка долго звонила в райцентр, и только под утро участковый сообщил начальнику милиции майору Серову, подняв его с постели, о своих результатах. Не один год работали они вместе, и Балуткин ясно представил себе, как поежился Серов, вымолвив в трубку: "Эх, опростоволосились мы, Михалыч. Неужели такой мог рядом вырасти, а мы не заметили?!"

— Так ведь в душу каждому не заглянешь.

— Надо, Михалыч, было, на то мы с тобой поставлены.

Разделенная, вроде бы, с начальником вина не успокоила участкового и не придала сил, которые были на исходе и по возрасту, и по усталости.

Третью ночь на ногах, дремлет только на ходу. Вот ведь оказия какая приключилась у него на участке, да под старость лет.

— Боеприпасы срочно с надежным человеком отправь нам. И жди, Михалыч, завтра гостей в Ерхоне. Прибудут ребята к тебе. Да пока справляйся, не видел ли кто Андрея в тайге. Не забудь узнать, где его охотничьи угодья, куда любил он ходить в тайге.

Майор понял состояние Балуткина и добавил, утешая немного:

— А ты молодец, Михалыч, оперативно сработал. Старая гвардия не подкачала. Ничего, найдем подлеца. А может, и не наши кто, а?

6

Николаева разбудила дежурная ветхой районной гостиницы. Начальник милиции майор Серов просил срочно явиться в горотдел. Колбина она тоже подняла. Час был ранний, и дежурная не скрывала недовольства поручением.

Вчера они легли поздно. Работы было полно, изучали материалы, полученные к их приезду.

Колбин вплотную занимался завхозом Степаном Горбуном, попутно выясняя возможность появления в этих краях залетных "птиц”, способных на убийство.

Николаев детально осмотрел одежду убитого, много времени отняло вскрытие трупа Нефедова. Но недаром потрачено это время — драгоценный пыж высушен, обработан, расправлен. Даже не специалисту видно теперь, что для пыжа использовалась газета "Пионерская правда”. Текст на пыже прочли. Нужно установить номер газеты, ее дату и искать подписчика. Николаев побывал в районной редакции, и молодые ребята — журналисты, несмотря на вечную занятость, сразу согласились проделать эту кропотливую работу, просмотреть в библиотеке подшивки, разыскать нужный текст.

— Хорошо, — думал Николаев, — что в наших сибирских местах народ здорово нам помогает. Попробуй один справиться с делом здесь, где на преступника работают и время, и расстояния. В городе на место преступления оперативная группа прибывает через несколько минут. Сидят молодцы в кабинетах, ждут своего часа. Звонок — бегом в машину. Оперативники, проводник с собакой, эксперт с аппаратурой, судебный медик с саквояжем — полный комплект. Потом — бабка за дедку, дедка за репку — вытянули репку. А здесь? Труп обнаружен на пятый день после убийства, к месту преступления только часть опергруппы прибыла на шестой день, и это еще с привлечением авиации, а кругом — тайга на сотни километров, а за неделю преступник может ушагать, куда ему заблагорассудится. Да плюс еще погодка — затяжной дождичек смыл все следы. Однако же природа, как говорится, не терпит пустоты. Люди здесь сильные, помогут.

Майор уже ждал в райотделе Колбина и Николаева. Рассказал о звонке Балуткина. Опознание телогрейки — большая удача, появилась новая конкретная версия: "Андрей — Медвежье сердце”.

— Однако, пока не найдены следы Степана, равная цена этим версиям, и другие тоже нельзя упускать”, — сказал майор, и с ним согласились. Сам Андрей мог стать жертвой неизвестного убийцы.

Распределили задания. Колбин продолжит розыск Степана. С получением данных о нем вылетит на заимку Васильевскую, где организует повторный тщательный поиск следов преступления.

Николаев выясняет, прибыл ли Игошин в свою часть. Он же изучает материалы Балуткина, назначает экспертизу по исследованию дроби и картечи, извлеченной из трупа и изъятой из дома Игошина. Закончив все дела, выезжает в Ерхон, где его ждет Балуткин.

Дальнейшие действия планируются на месте в зависимости от обстоятельств.

7

Черноволосый крепыш Сергей Колбин был увлекающейся натурой. Закончил Высшую школу милиции, и для него не возникал вопрос, где работать. Только в родной Сибири и только в уголовном розыске. Деятельная натура Сергея требовала постоянного движения, молодая энергия искала выхода — иногда это и мешало, но зато он был незаменим, когда требовалась упорная опасная погоня, интересный поиск. Колбин, казалось, не знал усталости, дневал и ночевал на службе. "Железный ты, Серега”, — восхищались сослуживцы.

Предстоящий таежный поиск как нельзя лучше соответствовал его характеру, и Колбин старался поскорее закончить городские дела.

Вчера он был искренне убежден, что совершил преступление Степан Горбун. Завхоз оказался судимым ранее, да не за что-нибудь — за покушение на убийство. Срок отбыл полностью, но не вернулся в родную деревню, остался в Сибири и стал ездить по тайге с геологическими партиями. Вначале рабочим, потом — завхозом. С женой и другими родственниками связи не поддерживал. Молчаливый и не очень приветливый, Степан замечаний по работе не имел никаких, об этом сказал Колбину по телефону сам начальник партии, где работал Горбун в прошлом году.

Но Колбин был уверен, что человек, имеющий такое пятно в биографии, способен вновь на черное дело. Убеждало в этом и полное отсутствие следов Степана. Колбин был рад, что именно ему поручена проверка самой, на его взгляд, перспективной версии "завхоз Степан”.

Сообщение участкового нисколько не поколебало уверенности лейтенанта. Он рванулся в тайгу, чтобы найти подтверждение своим догадкам.

В десять утра позвонили с вертолетной площадки. Вертолет направлялся в Заранты, откуда до заимки Васильевской предстояло добираться пешком. Через полчаса летел в грохочущем вертолете. Попутчиками Колбина были парни со стройки в Зарантах. Они с любопытством поглядывали на Сергея, им хотелось поговорить, но в таком шуме и собственный голос услышать трудно. Сергей смотрел на тайгу. Казалось, что кроны деревьев сомкнулись вплотную, без просвета, переплелись ветвями. Бескрайнее зеленое море, и вдали, как берег, гряда Саянских гор с белыми шапками на вершинах.

Где в этом просторе будет искать он Степана?

Подлетели к перевалу, который делал летом непроходимой дорогу к Зарантам. Вскоре показались поселок и стройка.

Колбин наскоро перекусил в маленькой столовой, затем отыскал начальника строительного участка, который дал вездеход. К вечеру Сергей добрался, наконец, до места. Мало утешительного мог сообщить он геологам. Партия Седых не прекращала работу, но обстановка требовала осторожности. В маршруты ходили не по двое, как прежде, а вчетвером, на ночь назначали дежурного. О Степане по-прежнему не было ни слуху, ни духу, это хоть и огорчило Колбина, но и утвердило его подозрения.

Сидя у догорающего костерка, Сергей спросил, обращаясь больше к самому себе:

— И где он может быть?

Геологи поняли, что имел он в виду Степана.

— Все это время я думаю о нем, — негромко ответил Седых. — Не хочется верить, но странно его исчезновение, никуда от этого не денешься. Мы с ребятами не раз уже каждый клочок земли осмотрели в таборе и вокруг минимум как за пять верст. Думали, может, тоже убит Степан. Но нигде никаких следов. Как испарился завхоз.

— А вещи? — Колбин вопросительно посмотрел на Седых.

— Вещи тоже все перетрясли несколько раз. Степановы пожитки, конечно, незавидными были, но исчезли ведь почти все. Вон, в палатке в рюкзаке — все, что осталось.

— А что было-то? И что осталось? — спросил Сергей.

— У всех у нас в партии только самое необходимое, — ответил Седых. — Что у него было? Ребята, слушайте, чтобы я не упустил чего, — обратился он к геологам.

— Накануне мы все хозяйство перевезли. Продукты, чашки-ложки, личные вещи, имущество партии — все уже в новом таборе при нас было. Остались образцы в ящиках под брезентом. Кстати, — оживился он, — деталь интересная. Ящики-то передвинуты, будто искали что. Степан этого делать не стал бы. Он сам ящики ставил, а закрывали мы их брезентом вместе. Чего бы он искал в пробах?

”Ну, первая новость”, — с досадой подумал Колбин. В допросах геологов этой детали он не встречал.

— Дальше, дальше, да поподробнее, — поторопил он, — вспоминайте мелочи, не упускайте.

— Степан оставался на ночевку. Были у него палатка, спальник, рюкзак с бельем. Рюкзака и спальника нет. Куртка была стеганая, теплая, защитного цвета и дождевик. Тоже пропали.

— Топор завхоза исчез, — напомнил один из геологов.

— Да, топор, — повторил Седых. — Топор у него был хороший, нож охотничий, а ружье, можно сказать, ценное. Пожалуй, одно богатство и было у него — двустволка. Ничего не осталось. И все же, — Седых задумчиво покачал головой, — не верю, чтобы Степан…

Рослый геолог, хлопнув ладонями по коленям, энергично высказался:

— И я не верю! Степан Нефедова ото всех отличал. А уж за ужином лучший кусок Олегу подложит. И беседовали они часто о чем-то. О чем вот? Эх, кабы знать теперь!

Геологи наперебой стали вспоминать случай, когда Степан помогал Олегу. Выяснилось, что этих двух совсем разной судьбы людей связывала, оказывается, довольно редкая в наше время заботливая дружба.

Месяц таежного тесного общения раскрывает характер людей. Сейчас, в оживленной беседе, Колбин узнавал о Степане много нового.

Завхоз никогда не говорил о своей судимости и тюремной отсидке. Стыдился. Только однажды на прямой вопрос кратко ответил, что начудил из-за ревности. Геологов устраивал завхоз, был обстоятельным и находчивым.

Партия маленькая, поварихи нет. Кулинарил, как мог, Степан. В поле какое меню — тушёнка да макароны. Но завхоз старался. Рыбу ловил, собирал щавель. И все молчал, говорил мало, улыбался редко. Что у него за душой было — не знал никто. Мог знать только Олег Нефедов, — к этому выводу пришли без сомнений.

— Вот так картина, — удрученно думал Сергей, — неужели я поторопился с выводами? — но тут же одернул себя. — Если Нефедов стал невольным хранителем секретов нелюдима, то вполне объяснима и его смерть. Если завхоз хотел скрыться.

У потухшего костра договорились, что наутро Седых выделит двух человек и они помогут Колбину в поиске.

Нужно тщательно искать следы Степана. Здесь разгадка страшных событий. Колбин посетовал про себя, что сибирские расстояния не дают возможности постоянной связи с розыскниками, ведущими работу в других направлениях. Прошедший день мог принести какие-то новые результаты, о которых он не знал. Но ему поручен важный участок. Живого или мертвого — он должен найти Горбуна.

8

Посыльный Балуткина с материалами, добытыми участковым, может прибыть в райцентр еще часа через два. Интересная работа предстоит Николаеву. Нужно успеть сделать ее быстро и ничего не упустить. И сегодня же в Ерхоне его ждет участковый инспектор.

Наконец-то появился, кроме Степана, еще один подозреваемый, конкретное лицо — Игошин, "Андрей — Медвежье сердце".

Рабочий день еще не начался, но Николаев направился в военкомат, зная по опыту, что военкомы на службу являются пораньше. И не ошибся. Военком был на месте. Проверил для порядка документы Николаева и спросил:

— Чем могу быть полезен?

— Об армейских отпускниках мне узнать бы. За месяц примерно. Кто приезжал, на какой срок, когда отбыл. Не опоздал ли кто с возвращением в часть?

Военком достал из сейфа папку, молча протянул Николаеву листок. Эта была телеграмма. Командование воинской части сообщало, что солдат Игошин просрочил отпуск на двадцать один день. Лаконично и по-военному строго военкому предлагалось выяснить причину.

— Сегодня думал заняться, — вздохнул военком, — теперь вместе выяснять будем?

— Пожалуй. А больше у вас ничего об Игошине нет?

— Отчего же, есть, — ответил военком. — Известно, что Игошин на себе вынес сломавшего ногу старшину. На учениях это было. Много километров тащил товарища. Поощрили отпуском. И вот — просрочил. Да-а, — спохватился он, — а вам-то Игошин зачем? Тоже натворил чего-то?

— Ничего не могу сказать, не знаю. Одно ясно пока — Игошина нет у сестры. Где он, что с ним — неизвестно. Я выезжаю в Ерхон. Приеду — свяжусь с вами, — ответил Николаев, прощаясь.

Сведения, полученные от военкома, оказались серьезными.

Шагая к райотделу, Николай обдумывал ситуацию.

Игошин? Неужели дезертировал и пошел на убийство? Не хочется верить в такое.

Рассудительный и спокойный, следователь с выводами решил не спешить.

Тем более что пятилетний опыт следовательской работы не раз давал ему возможность убедиться: не всегда лучше то, что лежит на поверхности. Копнешь глубже, и откроется такое, что ахнуть только и остается.

Николаев расправил широкие плечи, тряхнул русыми кудрями, избавляясь от тревоги, не отпускавшей с самого начала следствия. Ответил улыбкой на удивленный взгляд прохожего и взбежал на высокие ступеньки милиции.

Майор Серов без стука вошел в кабинет, куда поместил Николаева, за ним шагнул высокий загорелый парень с рюкзаком в руках.

— Вот, — сказал Серов, — от Балуткина товарищ. Мы прямо к тебе. Давай, рассказывай, — обратился он к парню.

Тот поставил рюкзак у стола.

— Так я что знаю? Михалыч все по телефону вам обещал рассказать. А я, значит, должен вам передать это, — парень кивнул на рюкзак.

— На чем добирался? — спросил Серов, нетерпеливо поглядывая на зеленоватый выцветший мешок с лямками.

— Михалыч с бригадиром договорился, до свету подняли шофера. Вашего транспорта ведь не дождешься, — съязвил посетитель.

— Туго у нас в отделе с машинами, — майор вздохнул.

— Дороги плохие, концы большие. Чиним-чиним машины, да на леченом коне далеко не уедешь. Сколько тебе, Иван Александрович, времени надо, чтобы с этим, — майор показал на рюкзак, — ознакомиться?

Николаев пожал плечами:

— Через полчасика сориентируюсь, идет?

—' Вот что, — решительно сказал Серов, — давай поживее. Для поездки дам я тебе Яшу, поедешь на его машине. Как-нибудь обойдемся здесь дежуркой, сейчас распоряжусь. А тебе, парень, — он обратился к посыльному, — спасибо за службу.

— Да чего уж, — смутился тот. — Раз Михалыч просит — сделаем. Всего вам! — попрощался и вышел.

А Серов уже потянулся к рюкзаку.

По распоряжению прокурора руководил следственно-оперативной группой Николаев. Но Серов не мог оставаться в стороне. На территории района, где служил он уже около десяти лет, ничего подобного этому убийству ранее не случалось. Майор понимал, что его опыт, знание района и людей пригодятся опергруппе, и поэтому не ждал, а сам предлагал свои услуги.

Добросовестный Балуткин, несмотря на спешку, бережно упаковал свои трофеи. В рюкзаке оказался брезентовый мешок, завязанный тесьмой, скрепленный сургучной нашлепкой.

— Ай да Балуткин, служака, — невольно улыбнулся майор.

— Все верно сделал участковый, — заметил Николаев, развязывая тесьму.

В жесткой папочке лежали протоколы. Быстро пробежав их глазами, Николаев передал бумаги Серову и попросил:

— Распорядитесь насчет понятых.

Серов позвонил дежурному.

Николаев встретил в дверях двух мужчин, осторожно вошедших в кабинет.

— Мы недолго вас задержим, — обратился он к вошедшим, — посмотрим, что привезли нам. Прошу внимательно наблюдать за осмотром.

В первом свертке, извлеченном из мешка, были патроны для охотничьего ружья шестнадцатого калибра. Более полусотни. Хозяйственный игошинский зять в отдельных мешочках держал патроны с дробью, картечью, жаканами на крупного зверя.

Увидев боеприпасы, понятые заинтересовались.

— Что ищете-то? — спросил один из них. — Сам я охотник, и билет имею, в патронах маленько разбираюсь.

— Я тоже охотой балуюсь иногда, — добавил второй.

— Наша задача точно описать все признаки боеприпасов; чтобы можно их было от других отличить и с другими сравнить, — ответил им Николаев.

Патроны с мелкой дробью. Самодельная дробь, войлочные пыжи.

Патроны с жаканами, их немного. Пыжи войлочные, жаканы самодельные.

"Нужен химический анализ”, — отмечает про себя Николаев.

Патроны с картечью. Пыж газетный. Николаев осторожно расправляет пыж, показывает понятым. Характерный крупный шрифт. Текст Николаев читает вслух:

"…иться, слабость, харак-эгоизм и тому подобные напоминать, по-видимо - не нужно. Это очевидно. Вот но очень горькое письмо еской области: "У нас в кла-беда. Саша Павлов совсем колько ребят отде…

…Да это же "Пионерская правда"! Высыпали из патрона картечь. Самодельная.

Один из понятых берет в руки картечину, внимательно разглядывает.

— Катаная картечь, — обращаясь к Николаеву, поясняет он, — такую обычно охотники меж двух сковородок катают. Вот она получается не совсем круглая и не очень ровная.

Николаев едва удержался, чтобы не достать из сейфа банку с той картечью, что получил от Елены Владимировны в морге. Но он и так хорошо помнит, как выглядит картечь, погубившая геолога. А выглядит она так же, как и в этом патроне!

"Срочно экспертиза нужна”, — думает Николаев, продолжая осматривать патроны. Все те, что с самодельной картечью, имеют пыжи из газеты "Пионерская правда”, нет никаких сомнений. Слишком характерный шрифт. Жаль, что ни на одном клочке нет никаких почтовых или других пометок, это бы облегчило розыск подписчика.

Закончен осмотр. Расписавшись в протоколе, уходят понятые.

Майор Серов позвонил дежурному:

— Криминалиста к Николаеву, а мне — Яшу к телефону. Яша, — говорит он в трубку, — готовь машину, поедешь в Ерхон.

Ожидая криминалиста, Николаев достал из сейфа банки с дробью и картечью, извлеченной из трупа геолога, мешочек с дробью, привезенной майором Серовым с Васильевской, где он во время осмотра изъял у геологов образцы боеприпасов.

— Это что же получается? — озабоченно сказал Серов.

— Да, вот еще загадка, — Николаев развел руками.

— В доме Игошина нет магазинной дроби? Бекасиной? Нет. А у геологов есть — вот она, — Николаев встряхнул мешочек, высыпал на ладонь несколько дробинок. Зато у Игошиных есть картечь — самоделка. Такая же, как эта, — он показал на банку. — И газетный пыж. Утверждать что-то до заключения экспертизы рано, но предположить можно. Пока получается, что в Нефедова стреляли иго-шинской картечью и дробью из запаса геологов, — Николаев вновь развел руками. — Так получается.

Вошедший криминалист, посмотрев боеприпасы, заявил, что исследование физико-химических свойств дроби и картечи можно провести только в областном центре.

Николаев написал постановление о назначении экспертизы, помог эксперту упаковать образцы.

Договорились, что эксперт срочно выедет в область, дождется результатов экспертизы и сообщит о них Серову по телефону.

— Ну вот, — озадаченно сказал Николаев, — обе версии имеют право на существование. Завхоз Горбун или Андрей Игошин? — Или кто другой?

— У кого из них "медвежье сердце”? — задумчиво спросил Серов, ни к кому не обращаясь.

9

Во второй половине дня выехали в Ерхон на милицейском газике. Шофер Яша был своеобразной достопримечательностью райотдела милиции. В Яшиной трудовой книжке была только одна запись — милиция. Совсем не часто встретишь таких постоянных шоферов на милицейских машинах в глухих сибирских районах. Кругом — леспромхозы, химлесхозы — шоферы зарабатывают хорошо, техника новая. А в милиции сержант Яша получал вдвое меньше, частенько покоя не знал ни днем, ни ночью. А уж техника Яшина!

Титанические усилия прилагал Яша, чтобы содержать свой газик в порядке, но умудрялся содержать! Яшина машина была всегда на ходу, чистая, аккуратная, безотказная, как сам Яша. Оперативники частенько посмеивались над его приверженностью к малым скоростям, но все без исключения питали к нему глубокое уважение.

В пути Яша помалкивал. Разговоры он не любил, да и дорога была сложной. После дождей июльское солнце высушило почву, на дороге остались засохшие глубокие колеи, рытвины да ухабы.

Вскоре у Ерхонского сельсовета Николаев познакомился с участковым Балуткиным, о котором наслышался за последние дни. Как-то так получилось, что в этом деле Балуткин всегда оказывался чуточку впереди всей опергруппы.

Участковый инспектор был невысоким и жилистым, совсем седым человеком. Темное лицо его с глубокими складками в уголках рта оживляли светлые умные глаза.

— Будем знакомы, — степенно сказал Балуткин.

— Иван Михалыч я, участковый.

Представился и Николаев.

— Тезки, значит, мы. Да вы меня зовите, как все, — Михалыч. Я сейчас вас с Яшей накормлю, столовых здесь нет, но сельсоветовская секретарша нам борщ сварила, а потом о деле поговорим. Что новенького? — все же не удержался он.

— Из нового я вам, Иван Михалыч, могу сообщить только, что Игошин в часть не прибыл. Просрочил двадцать один день, — сказал Николаев, направляясь следом за Балуткиным к большому дому.

Балуткин безнадежно махнул рукой:

— Да я уж понял, что так и будет. Опросил мать, сестер Игошиных, с людьми поговорил. Вам здесь работы много?

— спросил он.

— У Игошиных побывать нужно в доме. С понятыми.

— Будут понятые. А мы до утра должны к вертолетной площадке податься, это отсюда недалече — километров тридцать. Яша нас подбросит. Справлялся я — вертолет утром в Заранты будет на наше счастье. Есть там человек один — дед Сорока. Он нам должен помочь. Люди говорят, встречал он Андрея в тайге.

— Как встречал? Когда? — Николаев даже остановился.

— Идемте, Иван Александрович, — тронул Балуткин его за рукав. — Встречал, видимо, до убийства еще, а то бы насторожился, он у нас дед толковый. Да я вам еще о нем расскажу, он того стоит.

В чистом, просторном доме секретаря сельсовета они поужинали и, пригласив понятых, направились к дому Игошиных.

Виталий сидел хмурый, Татьяна сразу заплакала, ребятишки притихли.

— Мир сему дому, — поздоровался Балуткин. — Да не плачь ты, чего уж, — пожалел он Татьяну и обратился к Виталию: — Опять до тебя, парень, дело есть. Помогай.

Виталий молча указал на стулья, приглашая садиться.

Николаев видел, как тяжело переживала семья ожидание беды. Еще только ожидание, поскольку шли по деревне неопределенные слухи, но и они ранили больно.

Николаев достал бумагу, бланки, разъяснил Виталию цель обыска. Так же молча Виталий встал, принес несколько аккуратных подшивок газет, журналы. По просьбе Николаева Татьяна достала квитанции Союзпечати.

В семье были школьники, и выписывали им когда-то "Пионерскую правду”. В селе с литературой небогато, а в доме Виталия, видимо, читать любили. Журналы хранились, газеты подшиты аккуратно. Вот и подшивка "Пионерской правды”. Николаев стал листать подшивку, и Виталий заметил:

— Я там с разрешения дочки часть газет весной на патроны извел.

Точно. Нет в подшивке газет за конец апреля.

Все боеприпасы Виталий отдал Балуткину раньше, больше ничего не осталось. Главный результат — изъятая подшивка газеты "Пионерская правда" с отсутствующими апрельскими номерами.

Ночью добрались до вертолетной площадки, спать устроились на сеновале какого-то дома, куда постучал Балуткин. Хозяин вынес им подушки в цветастых наволочках, одеяло и тулуп — в Сибири и июльские ночи не так уж теплы.

Лежа на душистом свежем сене, Николаев с Балутки-ным разговорились.

— Думаю я, Иван Александрович, что геологи — Андреева работа, — начал Балуткин, — Татьяна с Виталием тоже боятся этого, хоть и не знают еще, что Андрей в часть не прибыл.

— Михалыч, я в военкомате был, — поддержал Николаев разговор. — Мне военком сказал, Игошину отпуск дали за то, что спас кого-то, много километров на себе тащил. Как же совместить это? Только что одного спасал, других — убил.

— Ты еще молодой, жизни мало видел, — задумчиво проговорил участковый. — Я раньше шибко книжки любил, все глаза попортил, — он усмехнулся, — всяких писателей читал. О разных людях пишут, многие годы все интересуются — почему этот человек такой, а не этакий. Нету ответа ясного, не встречал я. Думаю, не одна — много причин жизнью человеческой управляет. Однако убедился я — главное в человеке доброта. Добрый человек может собой поступиться, злой — никогда. Почему Андрей таким вырос? — А доброты в нем не было, жалости. Отец зверюгой смотрел на всех и мальцу привил это. Я уж думал-передумал об Игошиных. Понимаешь, тезка, ведь прозвищем-то своим — "Медвежье сердце” он, выходит, гордился, раз карточку для матери этой кличкой подписал. Ну что он о себе думал? А над всеми людьми ставил себя. В армии — там обстановка другая была. Дисциплина, спрос. И на Андрее это сказалось. Вот и спасал человека — сила у Андрея есть, и знал он, что со службой шутки плохи. Но не от жалости, не от сознательности тащил. Для людей не жил Андрей, нет. Не было такого. Все для себя, для своего интереса. Я так думаю, что и не повезло ему, не встретил добрую душу, а такая светлая душа каждому человеку для правильной линии должна встретиться. Тут себя я тоже упрекаю… — он помолчал, вздыхая, и продолжил: — Ну вот, без жалости к людям и обросла Андреева душа шерстью. Может, что-то надо было Андрею от геологов, а раз надо ему — вынь да положь, в тайге он сильный. Думаю, если решил он в тайге зимовать — оружие добывал. Свое-то ружье он у Виталия оставил, боялся взять, чтоб не заподозрили худого.

— А завтра я тебя с другим человеком познакомлю, — продолжал Балуткин. — Интересный человек. Дед Сорока его зовут. Фамилия у него такая — Сорока. Живет он сейчас один, старуха его померла, ему самому уже за семьдесят, но бодрый. До стройки в Зарантах совсем дикий край был, тайга. Сорока живет там уже полвека. Не любит он вспоминать, как попал в наши края, я и не бередил никогда ему душу. Приехал, женился на местной, дом выстроили и стал жить охотой. И такой оказался он добрый хозяин, что вся округа его знает. Избавь Бог браконьеру появиться в тайге. Сорока достанет. Петли, капканы, ловушки — не терпит, сам не ставит и другим не позволяет. Философия у него такая. Говорит он, что человек должен быть честным даже со зверем в тайге.

— Вот бы Андрею такое понятие, — опять вздохнул он и продолжил:

— Сорока тайгу вокруг Васильевской знает, как свои пять пальцев. Землянки все знает, лабазы. Слышал ты про лабазы? Строит охотник избушку, и есть в ней на первый случай соль, спички, крупа какая-нибудь, махорка. Таежники держат такие лабазы в порядке, запасы пополняют. Многих лабазы из беды выручают, особенно зимой, в лютые морозы. Только бы здоров был дед, все он нам покажет, проверим. Там, на Васильевской, есть уже ваш один из области. Я его не видел еще, но слышал, что он с геологами тайгу прочесывает. Однако надо знающего человека привлечь, тогда толку поболее будет. Ну, пожалуй, и спать пора, — заключил участковый. — Заговорил я тебя.

— Иван Михалыч, — Николаев решил поделиться с Ба-луткиным своими сомнениями, — вот что еще хочу сказать. Заключения экспертов еще нет, но, на первый взгляд, в Нефедова, кроме как самодельной картечью, стреляли еще бекасиной дробью. Мелкой, магазинной. Такой у Виталия не было. А вот у геологов есть. Значит, и у завхоза была.

— Да что ты говоришь? — приподнялся Балуткин, — Ну лихо, брат, закручены наши дела. И не рано ли я все свалил на Андрея? — в голосе участкового звучала неприкрытая радость, но нотки эти погасли, когда он сказал: — Да не полег ли солдат от злодейской пули?

10

Дед Сорока был дома и Балуткина встретил приветливо и уважительно. Не принято у таежников сразу начинать деловой разговор. Балуткин с Сорокой говорили о здоровье, о погоде.

Высокий, чуть сутулый, худощавый дед выглядел значительно моложе своих семидесяти лет. Николаев с невольной завистью смотрел, как легко и пружинисто ходит Сорока по дому, как живо блестят его глаза, какие крепкие зубы обнажаются в улыбке.

Решив, что дань обычаю отдана, Сорока обратился к участковому.

— Догадываюсь, Михалыч, зачем ты пожаловал. Проводник нужен?

— Угадал, Семеныч, проводник тоже нужен. И еще мы с Иваном Александровичем, тезкой моим, — Балуткин кивнул в сторону Николаева, — с вопросами к тебе. Ты, говорили мне, этим летом с Андрюхой Игошинским встречался. Скажи нам, когда это было, где и до чего вы договорились?

— Понятно, — дед Сорока сел к столу, — только один вопрос разреши, если можно, конечно.

— Давай, — разрешил Балуткин.

— Серьезные претензии к Андрюхе имеете или так, мелочь?

Балуткин вопросительно глянул на Николаева и, уловив согласный кивок, ответил:

— С мелочью, Семеныч, нам не с руки связываться. Парень вот из области прибыл. А без Андрюхи, думаем мы, не обошлось в деле геологов. Так-то вот. Или — или. Жертва ли, или злодей — точку поставить надо.

— Так слушай, Михалыч, я вам, видно, смогу помочь, — начал дед Сорока свой рассказ.

В последних числах июня направился Сорока в тайгу. Была она для него родным домом, где отдыхал он телом и душой. И, как свой дом, любил и берег Сорока тайгу. Никто не поручал ему охрану, сам он считал своим долгом следить в тайге за порядком. В середине лета тайгу оживляет лесная малышня — подрастают зверюшки, пичужки и часто в беду попадают по неопытности. В это время Сорока любил ходить по тайге, отмечал, как справляется зверье с потомством, велик ли приплод, не бедствует ли живность. Бывало, и из беды выручает. Самому же ему доставляло неописуемое удовольствие видеть милую сердцу жизнь леса.

Вот в эту-то пору и вышел Андрей Игошин вечером к костерку деда Сороки. Одет был в гражданское, ружье имел собственное, знакомое Сороке. На вопрос деда, знавшего, что Андрея взяли в армию, ответил, что демобилизовали его, заболел, мол. Говорили в основном о тайге, о предстоящей осенней и зимней охоте. Узнав, что дед Сорока ближе к осени собирается побывать на Голубых озерах, посмотреть уток, Андрей обещал тоже быть там. Договорились, что к озерам придут в последней неделе августа. И разошлись наутро.

— День-то не помню точно, когда Андрея встретил, но никак не меньше, чем недели за две до убийства геолога, — закончил Сорока.

— Значит, Голубые озера, — задумчиво сказал Балут-кин. — А придет ли он?

— Кто знает, — ответил Сорока, — однако из знакомых мест не уйдет он, я думаю. Июль на исходе, осень наступает, а там зима.

— Кто-то вблизи Васильевской заимки вещи убитого зарыл, лодочный мотор, — вмешался в разговор Николаев.

— Значит, надеялся вырыть, раз зарыл, — кивнул Сорока. — Ну, так какие будут ваши планы? На меня рассчитывайте. Помогу, чем сумею. Такого зверя мне в тайге тоже не надо.

— Открою я тебе, Семеныч, карты, а ты присоветуй нам, — задумчиво сказал Балуткин и пояснил Николаеву:

— Раз взялся нам Семеныч помогать, все должен знать. Он нас с тобой поопытнее в тайге. Так вот, Семеныч. Завхоз ведь из партии Ленинградской пропал. Ни самого нет, ни вещей. И в Нефедова, знал ведь ты его, стреляли, похоже, дробью из запасов геологов. Магазинной бекас-кой. И еще. Мотор-то зарыт, а лодки нету. Вот какие задачки. Там у геологов парень из области ищет завхоза по тайге, но, видно, не нашел ничего, а то мы бы знали. Так что присоветуешь?

— Да, не одна у вас задача, — Сорока нахмурил кустистые седые брови. — Что присоветуешь тут? Если убил завхоз и ушел из тайги — тут уж я не помощник. Если в тайге где находится — найдем следы, человек не иголка, и тайга не город. Да ведь и его самого могли порешить, раз такое дело. Вот ведь, — он возмущенно махнул рукой.

— Жизнь прожил в этих краях, такого и не слыхивал. Михалыч, если Андрюху или завхоза порешили, надо их в Тагне искать. Подумай сам, по земле труп далеко не уволочь, округу, говоришь, обыскали. А в Тагне, если в завал не попал, труп далеко унесет, и долго не всплывет он, вода-то с гор, холодная. А лодка? Что лодка, — подумав, добавил он. — Лодку притопить можно, пока не нужна. И, обращаясь к Николаеву, пояснил: — Лодки так прячут, я с этим встречался. Привязывают и топят в воде, а когда понадобится — на берег вытащат, высушат и опять плавай на ней.

Посовещавшись, решили направиться сначала на Васильевскую, узнать результаты работы Колбина и уже на месте построить работу так, чтобы искать и завхоза, и Игошина. Мертвых или живых.

11

Лагерь геологи переместили ближе к прежней стоянке. Люди, кажется, забыли об отдыхе. Возвратившись из маршрутов, наскоро ели и вновь шли в тайгу, осматривать каждый клочок земли. Поздно вечером, при свете костра, Колбин аккуратно отмечал на карте проверенные участки. Нигде ничего. За два дня непрерывной ходьбы по тайге и без того смуглый Сергей почернел, осунулся. Он убедился, что вблизи Васильевской заимки Степана нет, обыскивать тайгу дальше бесполезно.

’’Что же, как говорят ученые, отрицательный результат — тоже результат", — усмехался Колбин.

А что, если Степан Горбун все же использовал лодку для бегства из тайги? Такую возможность он уже обдумывал и отверг поначалу. Ведь лодочный мотор обнаружен с вещами убитого. Какой же смысл плыть на моторке без мотора, хоть и вниз по течению?

Но сейчас нужно было искать лодку — может быть, она выведет на завхоза. Другого выхода нет. "Вот какие у нас свидетели — елки, палки, лодки — все бессловесные, и всех разыскивать надо, никто сам не придет и по телефону, хотя бы анонимно, не позвонит", — невесело пошутил Колбин, сообщая Седых и своим помощникам о принятом решении.

Едва уснули, послышался близкий выстрел. Насторожились. Седых выстрелил в ответ из своего карабина. И вскоре к встревоженному лагерю вышли из леса Сорока, Балуткин и Николаев, до предела уставшие. Ночное путешествие по ночной тайге во сто крат труднее, чем днем, но они не хотели терять драгоценного времени.

Наступил тринадцатый день после убийства геологов, и ясности в деле не было. После раннего завтрака решили еще раз обсудить обстановку. В группу розыска, помимо работников милиции, входили по существу уже и Сорока, и Седых, и четыре геолога, выдел енные для поисков в тайге.

Необычное совещание в лесу возле костра открыл Николаев.

Дед Сорока одобрил предложение Колбина искать лодку и обследовать Тагну по направлению к устью. Решили сплавляться вчетвером вниз по реке на двух резиновых лодках, которые дал Седых. По двое в лодке. Колбин, Николаев, Балуткин и Сорока. А геологи займутся своей работой. По возвращении из этой экспедиции решено двумя группами направиться к Голубым озерам.

Не мешкая, собирались в путь. Из своих припасов Седых выделил продукты. Геологи дали котелок, на четверых не хватит посудины деда Сороки, которую он носил в тайгу в своем рюкзаке.

Поплыли.

Совсем непростым было это плавание. Непросто управляться с тяжелыми шестами на юрких неустойчивых лодчонках, которые крутятся при всяком неловком движении.

Николаев плыл с Балуткиным, и старый участковый, жалея парня, не привычного к такой работе, часто забирал у него шест, и Николаев сердился.

Колбин с Сорокой плыли чуть впереди, и дело у них спорилось лучше. Колбин был повыносливее, да и, видимо, не в первый раз орудовал шестом.

Но они ведь не просто плыли. Останавливали лодки у речных завалов, ворошили их, прощупывали шестом дно. Тяжелый физический труд, требующий огромного внимания и напряжения. И так — целый день с небольшим перерывом, когда измученные и мокрые они вышли на берег, разожгли костер, немного обсушились, поели тушенки с хлебом, попили заваренный Сорокой крепкий чай со сгущенкой, которую не пожалел для них Седых.

Вечером не было сил соорудить шалаш. Спасаясь от сильно досаждавшего гнуса, разожгли дымный костер, улеглись на еловой лапник, нарубленный неутомимым Сорокой. Колбин уснул моментально.

А Николаев, следя за красными точками искр, взлетающих от костра к темному небу, еще долго слушал мирный разговор старых друзей.

На исходе второго дня Колбин и Сорока, как и накануне, опережавшие вторую лодку, нашли труп Степана Горбуна.

Тело завхоза долго несло по быстрине, затем оно застряло в завале, зацепившись одеждой за сучья.

Степан Остапович Горбун был убит выстрелом в спину.

12

Соорудили носилки, положили на них завернутые в одеяло останки завхоза. Предстоял еще более трудный обратный путь по бездорожью с тяжелой ношей.

— Тронем, ребята, — сказал Сорока, — пока светло еще. Завтра за день — кровь из носу — доставить надо беднягу к табору. Вы ведь его в райцентр повезете? — обратился он к Николаеву.

— Конечно, — кивнул тот. — Экспертиза нужна. Судебно-медицинская.

— Вот видите. Пока Седых свяжется с центром, да пока вертолет прилетит. А мужик, — он кивнул на носилки, — в землице успокоиться должен. Заслужил.

Колбин не поддерживал разговора. Целую неделю он азартно и деловито искал Степана Горбуна. И вот — нашел. "Живого или мертвого”, — горько усмехнувшись про себя, вспомнил он свои слова. Нашел мертвого. Выполнил свой служебный долг, сдержал свое слово. Но у завхоза — печальное алиби. Нужно искать Игошина.

Целый день, делая лишь короткие остановки, шли они к стоянке геологов. Тяжелые носилки оттягивали руки. Жалея стариков, Колбин и Николаев редко отдавали им носилки.

Шли молча. "Вот уж в прямом смысле тяжелое расследование", — думал Николаев.

Он покосился на свою замызганную одежонку. Да, мало похож на следователя. Костюм, в котором прилетел он в Заранты, лежит в рюкзаке у Седых, а ему собрали, что называется, с миру по нитке. Геологи дали сапоги, куртку-энцефалитку, так же экипировали и Колбина. Помогают люди, во всем помогают.

— Иван Михалыч, — обратился Николаев к участковому во время короткого привала. — У вас какое звание?

— Младший лейтенант. Давно уж. Образования у меня мало. Я только на курсах и учился милицейскому делу. Молодым пора дорогу уступать, а нам — на пенсию, — ответил усатый Балуткин.

— Ты генерал у нас, Михалыч, — не прибедняйся, — возразил ему Сорока. — В своей епархии самый главный генерал. А на пенсию рано. Успеем, належимся еще. Человек, пока может, работать должен. Вот вы, ребята, — Сорока поднял палец, — Ивана Михалыча Балуткина запомните. Всю жизнь человек отдал делу. Не гнался за чинами. Сколько уж лет мы знакомы — не один десяток, и знаю я, как его уважают. А порядок на уважении держится.

— Брось, Сорока, — горько сказал участковый. — Видишь сам, что по тайге несем. И знаешь, кого искать будем.

— Это, Михалыч, случай особый, ты больно-то себя не казни. Все я вижу, да в семье не без урода. Найдем вот Андрея, спросим. Я сам бы хотел знать, как такое могло приключиться. А пока не спеши и себя не черни, — Сорока искренне возмущался.

А Николаев вновь подивился мудрости этих стариков.

"Закончим дело — напишу рапорт начальству, чтобы поощрили обоих — и Балуткина, и Сороку”, — решил он. Но сам понимал, что награды для них не главное.

В сумерках подошли к лагерю. Без слов поняли геологи все, увидев носилки.

— Вот и Степан Остапович. Прости, брат, за все, — Седых снял кепку, склонив голову перед носилками с телом завхоза.

Очередной сеанс связи по рации будет только в полдень завтра. Решили вызывать вертолет по экстренной связи. Уснули усталые люди. Лишь дежурные сменяли друг друга у костра, оберегая сон товарищей. Меры предосторожности надо было соблюдать.

13

На следующий день натруженные руки Николаева болели еще сильнее. Колбин бодрился, но видно было, что тоже очень устал. Сорока и Балуткин выглядели получше, сказывалась привычка к таежной жизни, к большим переходам.

Ждали вертолет и готовились к новому походу. К Голубым озерам идти не на один день и никто не знал, на сколько времени растянется экспедиция.

До этих озер от Васильевской заимки километров семьдесят, не менее. Собственно, это не несколько, а одно озеро. Когда-то, видимо, их было много в предгорьях Саян, но теперь в тех местах лишь одно, а название осталось старое, так вот и зовут — Голубые озера, во множественном числе.

Далеко от жилья Голубые озера, никто не беспокоит без нужды дикую птицу, живут там вольготно утки, гуси. Даже осенью редко-редко охотники наведывались туда. Богато озеро птицей, да кто в такую даль за уткой пойдет? Как говорится, за морем телушка — полушка, да рубль — перевоз.

Сорока же навещал озеро ежегодно и не столько из-за утиной охоты, сколько из-за удивительной красоты.

Озеро действительно было голубым, с чистой холодной водой, в озерной глади отражались недалекие отроги Саян, берега казались драгоценной ажурной рамой. Дальше за озером шли болотистые места — вот где, видимо, были раньше другие озера. На этих болотах в изобилии рос трилистник, которым неизменно ходили лакомиться великаны-сохатые. Богатые места, но труднодоступные.

И там-то у Сороки есть крепкий шалаш, который знает Андрей. Договариваясь о встрече на Озерах, они говорили о нем.

Николаев как руководитель группы понимал важность хорошей подготовки операции. Нельзя упустить ни единой мелочи. И самым разумным посчитал он опять обратиться к опыту старых таежников. Вместе обсудили детали.

Прилетел вызванный ночью вертолет. С радостью Николаев увидел спешащего к нему Серова.

Поздоровавшись, майор сказал Николаеву:

— Криминалист звонил из области. Подтвердились наши догадки. Геолог убит картечью Игошинского зятя. Все сходится — физико-химические свойства, способ изготовления. А вот дробь стандартная, да теперь не в ней главное. О ваших делах мне сообщили, я и решил сам наведаться, да еще вам подспорье прихватил, — он показал на сверток, который положил на землю при встрече. — Здесь автомат. Пригодится. Работа серьезная предстоит.

— Спасибо, — от души поблагодарил Николаев. Он и сам уже задумывался над тем, что вооружены они для поисков в тайге неважно. А ведь он обязан не только организовать розыск, но и обеспечить безопасность людей и, если понадобится, защитить их.

— При задержании Игошина будьте осторожны, — продолжал майор. — Я сам не могу с вами идти. А хотелось бы, — вздохнул он огорченно. — Давайте теперь о плане операции. Времени есть немного, — он взглянул на вертолет, вокруг которого собрались геологи.

Николаев принялся рассказывать. Организуются две группы задержания. Седых выделил пару геологов, так что в каждой группе будет по три человека. В первой — старший Николаев, с ним пойдут Сорока и геолог. Во второй — старший Колбин, с ним — Балуткин и другой геолог. До озера группы идут вместе, затем разделяются и контролируют озеро с двух сторон, сходясь у шалаша Сороки.

Выслушав, Серов одобрительно кивнул и заметил:

— Продумали правильно все, дельно. Примите и мои советы. Проследите за одеждой, снаряжением. Вы должны выглядеть как настоящие геологи в маршруте. Предупредите, чтобы в пути не велись разговоры об убийстве, — вообще не касайтесь этой темы. В тайге Игошин может следить за вами, такую возможность нельзя исключить, он опытный охотник, и мы не знаем, что с ним. Я уж подумывал, — он горько усмехнулся, — нормальный ли он, здоров ли психически. В общем, надо быть готовым ко всему. Берегите людей. Если за неделю результата не будет — объедините группы и шлите связного, лучше всего Балуткина, он справится. И еще. В случае задержания Игошина тщательно продумайте конвоирование. Ему терять нечего, а вести далеко. И не спешите при конвоировании, только не спешите.

— Ясно, майор, — все учтем, — ответил Николаев.

— Я займусь инструктажем, проверю. Только бы найти его, а там не упустим.

— Ну, удачи вам! — майор попрощался и пошел к вертолету, где его уже ждали.

14

Во второй половине дня группы были готовы к походу. Николаев вместе с Седых придирчиво осмотрел людей. Продуктов взяли немного, да Сорока добудет в тайге пищу, на озере будет рыба. Оружие в порядке, одежда тоже.

Николаев еще раз напоминал: нельзя вести разговоры о задержании. Предупредил, чтобы держались кучно. Со всей строгостью, на какую способен, подчеркнул: при обнаружении Игошина задержание начинает старший в группе, остальные оказывают необходимую помощь.

— Присядем, ребятки, как полагается перед дорогой, — сказал Балуткин и первым присел на самодельную скамью у кострища. — Ну, тронули, — скомандовал он же.

Маленький отряд направляется в тайгу, снова в неизвестность.

Наступил август — прекрасная пора в тайге. Солнце днем припекает, небо синее, чистое и высокое, а тайга — красавица выставляет напоказ свои прелести, словно говоря: "Любуйтесь! Вот они — мои стройные ели и сосны, мои могучие кедры, ажурные стланники. Вот моя сизая с матовым налетом крупная голубица, вот розовеет боками брусника”. А осенние цветы — они просто великолепны в зеленой рамке лесов: белые нежные ромашки, густо-сиреневый мощный иван-чай.

Предвещая близкое бабье лето, начинают летать в воздухе тонкие паутинки, попадают на лица путников, щекочут.

Заигрывает, завораживает тайга.

— Эх, погодка-то какая стоит! — мечтательно говорит Балуткин, замыкающий цепочку, и прикрикивает на Сороку, идущего впереди:

— Ты, Семеныч, не гони так, загнал совсем. Зачем запаливать ребят, подумай сам.

Дед Сорока, смеясь, оборачивается:

— Что я слышу! Михалыч пощады запросил. Во дела, так дела. Михалыч, не позорься, ты меня младше на десяток лет. Застоялся конь в стойле! Вот я тебя по тайге погоняю, погоняю, — шутливо грозит он, но снижает темп.

Николаев слушает дружескую перепалку стариков и думает, что затеял ее участковый не зря, хочется ему подбодрить людей. Несколько часов идут они за дедом Сорокой, привал решили не делать до ночлега. Время бежит быстро, а идти по тайге так трудно.

Путается в ногах высокая гибкая трава, то и дело попадаются старые огромные валежины, иные и не перешагнешь, приходится влезать на них и съезжать, как с горки. Чуть зазеваешься, хлестнет по лицу ветка.

Солнце село, но еще стояли голубоватые сумерки, и Сорока уверенно вел группу. Остановились на ночлег, когда совсем стемнело. Сорока вывел их прямо к небольшому родничку.

Они еще раньше решили, что отряду не следует таиться, чтобы не насторожить Игошина, который мог заметить их.

Разожгли костер, поужинали, Николаев молча показал очередность дежурства, и наступил блаженный отдых.

Шли весь следующий день. "Марш-бросок, — шутил Колбин, — чемпионы мира по таежной ходьбе. Лидирует Сорока”.

Вечером у костра Сорока сказал:

— Доставайте карты, ребята. Озеро теперь уже близко, завтра пути наши разойдутся.

На карте Колбина Сорока показал, где сделан второй привал, отметил место, где у озера находился его шалаш. По расчетам старого охотника, группа Колбина, обогнув озеро с севера, должна подойти к шалашу примерно в одно время со второй группой, обследующей южную часть.

— Будете споро шагать, поспеете к чаю, что мы заварим, — опять пошутил он. — Не ленись, Михалыч, а то чай остынет.

Сорока стал подробно рассказывать о таежных ориентирах, обращаясь главным образом к Балуткину.

Колбину он сказал:

— Ты, парень, извини, хоть ты старший, а меня в тайге Михалыч лучше поймет, мы с ним договоримся быстро.

— Какие тут обиды, — ответил Колбин. — Я в этих местах впервые.

Утром группы разошлись. Николаев с беспокойством смотрел вслед уходящим. Конечно, он уверен в них, но как предугадать, что предстоит им, в какой ситуации они окажутся — условия розыска были необычными и трудными. Впервые он подумал, что, может быть, не следовало разделяться на небольшие группы, но тут же одернул себя — все они сделали верно. Если ничто не насторожило Игошина, он выйдет к озеру, а если выйдет — значит находится где-то поблизости. Когда произойдет встреча с Игошиным, не знал никто.

— Ну, молодая гвардия, пошли дальше, — негромко сказал Сорока.

— Иван Александрович, ты замыкаешь, а Вадим, — он показал на геолога, — в середке у нас будет. Поглядывайте, ребята, по сторонам, да и под ноги не забывайте смотреть. Спешить не будем.

Пообещав не спешить, Сорока тем не менее вел группу ходко. Не переставал удивляться Николаев выносливости и неутомимости Сороки, а тот успевал на ходу еще рассказывать им о местах, где они проходили. Отдых давал только, как он говорил, со значением — на ягодных полянках, у лесных родничков.

Солнце припекало, рюкзаки казались тяжелее, чем прежде, а встречавшиеся колодины — все больше.

Часа через три утомительной ходьбы вышли, наконец, к озеру, искупались в прохладной воде, и силы вроде прибавились. С улыбкой наблюдал за молодыми Сорока.

— Эх, молодость, молодость. Мне бы ваши годы, ребята, — вздохнул он;

Веселый Вадим ответил:

— А нам бы, дедушка, ваши силы! По тайге, как сохатый, идете. Не угонишься.

— Сейчас что! А вот раньше я ходил, так ходил. Что летом, что зимой. Как говорится, ветер свистел за мной. По соболиному следу три дня в мороз без отдыха бегал.

Пересплю ночь у костерка — и опять. Сейчас уж не то, — охотник опять вздохнул, — не то, ребята. Но силы еще есть, — бодро добавил он, — а посему — айда дальше. Сегодня мы до шалаша моего не дойдем. Заночуем, знаю я место хорошее, недалече будет, верст десять с гаком, — он уже шутил, и Николаев, зная присказку, подыграл ему:

— А гак-то велик?

— Не велик гак, ребята, верст десять всего, — засмеялся старик.

Притворно завздыхал Вадим:

— Десять верст, да десять гак — итого двадцать. Что же ты делаешь с нами, дедушка?!

— Здесь гнус нас заест, — уже серьезно ответил Сорока, — отдохнуть не даст. Место низкое, видите? — он развел руками. — А вот подальше вдоль берега будет взгорье, берег повыше, ветерком продувается, там будет спокойнее. И поляна там большая, ночевать будет удобно, — добавил он, обращаясь уже к Николаеву, — не то, что здесь, — и показал на лес, близко подступивший к воде.

— Правильно, Семеныч, — одобрил Николаев, — пошли, засветло доберемся.

Снова в путь, теперь уже вдоль берега озера. Сорока был прав — к усталости добавились муки от гнуса. Комаров было здесь пропасть, но особенно досаждала мошкара. Несмотря на жару, надели и плотно завязали капюшоны, но проклятый гнус попадал и под завязки.

Сорока вынужден был сделать привал.

— Ну, завтра вас и мама не узнает, — засмеялся он, достал из рюкзака баночку с мазью, дал помазаться ребятам, предупредив:

— В глаза не попадите. Самодельная мазилка, крепкая.

Мазь отпугнула таежных кровососов, стало полегче, и опять дед Сорока шутил:

— Какую вы, братцы мои, скорость развили, когда гнус вас прижал! Чуть меня не обогнали. План, считай, перевыполнили. Скоро, скоро дойдем до заветного местечка.

До заветной дедовой полянки шли долго, но было еще светло, когда наконец вышли к ней.

Сорока замер у края леса, предостерегающе поднял руку — полянка была обитаемой. На ней разбита палатка. Они поняли сразу, что стоять у опушки нельзя — опасно. На вопросительный взгляд Николаева Сорока лишь едва заметно пожал плечами. Чуть придержав Сороку за рукав, Николаев шагнул на полянку первым, за ним — остальные.

И тут Сорока громко и весело заговорил:

— Кто тут есть, добрые люди, встречайте гостей!

Николаев в кармане куртки снял пистолет с предохранителя. Догадливый Вадим быстрым движением сбросил с плеча рюкзак и держал его теперь в левой руке, готовый в любую минуту прийти Николаеву на помощь.

На голос Сороки полог палатки откинулся, и из палатки вышел загорелый человек в плавках.

— Здравствуйте, — приветливо поздоровался он.

15

— Здравствуйте, — повторил хозяин палатки, удивленно глядя на напряженно замерших людей.

— Давненько здесь обитаете? — продолжал Сорока.

— Что-то раньше я вас в этих местах не встречал. Геологи?

— Геологи, — ответил человек и надел очки, висевшие, как оказалось, на крючке у входа в палатку. — Вот теперь и я вас разгляжу. Проходите, гости.

— Мы к озеру поохотиться пришли, надоели консервы, решили побаловать своих свежениной. А вы здесь как?

— вмешался в разговор Николаев, решив не открывать карты, пока не выяснится обстановка.

— Мы здесь уже третью неделю. Ченская партия. Такой нам маршрутик достался. Что называется — вдали от родины. Двое наших ушли с утра к шурфам, а я вчера ногу повредил, — геолог показал на пятку, заклеенную пластырем. — Один домовничаю.

’’Один”, — отметил про себя Николаев.

— Я тебе, парень, травку привяжу, заживет, как на собаке, — дед Сорока засмеялся.

— Спасибо, попробуем. А вы местный, дедуся, охотник?

— геолог вопросительно посмотрел на Сороку.

— Ну да, — кивнул Сорока, — охотник и местный. Вот геологи, — он показал на спутников, — попросили к озеру проводить, поохотиться им надо, подкормить своих, а я все равно сюда собирался, каждый год хожу за уткой. Ну вот и притопали. К моему шалашу шли, да в гости попали. Ночевать тут придется, не возражаете?

— Отчего же возражать? — ответил неторопливо геолог. — Нам веселее будет. Новости расскажете. У нас рации нет, мы без связи совсем забурели. Глухо, как в танке, — он засмеялся, показав ровные белые зубы, — скоро ребята подойдут, будем ужинать. Я уже ушицу варю, — он повернулся к Сороке и опять спросил:

— А не вас ли это солдат ждет на озере?

Сорока тревожно взглянул на Николаева и ответил на вопрос вопросом:

— Какой такой солдат меня ждет?

Николаев замер, ожидая ответа.

— Ну, не солдат — дембель, — поправился геолог.

— Мы на шалаш случайно вышли. Это километров десять — двенадцать отсюда будет, а там дембель этот. Говорит, жду деда-охотника, пойдем с ним дальше в тайгу. Я и подумал, не вас ли он ждет?

Николаев хотел было уточнить дату встречи, но Сорока опередил его и равнодушно протянул:

— A-а, это Андрей, видно. Когда вы его видели-то?

”Ах, какой молодец Сорока, — подумал Николаев, — никак нельзя сейчас себя выдать, ничем нельзя”.

— Дня два назад. Нет, три, — поправился геолог, — точно, три дня. А имя не знаю. Не знакомился. Он не представился, а мы спешили, надо было сюда, — он показал на палатку, — вернуться.

— Понятно, — сказал Сорока и обратился к Николаеву:

— Ну, Александрыч, кажется, нам попутчик будет. Андрей. Охотник он хороший, не помешает.

— Да мне-то что, раз ваш знакомый, пускай себе. Дичи всем хватит, тайга большая, — как можно спокойнее ответил Николаев, а мысль его уже лихорадочно работала в поисках решения. Ясно, что на стоянке геологов Игошина нет, но он где-то поблизости. Контакта с геологами он, по-видимому, не испугался. До шалаша Сороки не менее десяти километров, значит, сегодня засветло не дойти. Самое лучшее — отдохнуть сейчас, поужинать, набрагься сил и во второй половине ночи, соблюдая крайнюю осторожность, направиться к шалашу, подойти к нему обязательно до рассвета и устроить засаду. Если Игошин в шалаше Сороки, они быстро обнаружат его, и тогда задержание будет обеспечено. "С дедом надо срочно обговорить все”, — решил он и сказал:

— Давай, Вадим, располагайся, еду доставай, есть хочется, — и приложил ладонь к губам.

Вадим наклонил голову, он все понял. Подошли к костру, над которым устроен был таган и варилась уха. Вадим развязал рюкзак, достал хлеб, кружки, банку тушенки.

— Сейчас я, ребята, отлучусь на минутку, — смущенно засмеявшись, Николаев пошел к лесу.

Понятливый Сорока встал, попросил геолога снять с ноги пластырь, посмотрел на рану, покачал головой: "Эк тебя, парень! Сейчас я травку принесу” — и тоже направился к лесу.

Войдя в лес, Николаев вдруг ясно почувствовал, что их маленький отряд очень легко обнаружить. Пока они были более уязвимы, чем тот, кого они искали. С тревогой вспомнил Николаев об отряде Колбина. Ребята не знают, что Игошин где-то близко. "Только бы не выдали чем-нибудь себя, — подумал он. — Нужно первыми выйти к шалашу, чтобы не случилось нового несчастья”. Николаев оглядывал тайгу, невольно отмечая, что она может укрыть преступника за любым деревом, за валежиной, в высокой густой траве. Даже вот в тех роскошных цветах можно схорониться. Сейчас тайга казалась ему не нарядной красавицей, а злой и коварной сообщницей преступника.

Неслышно подошел Сорока, тихо окликнул: "Давай-ка, брат, обмозгуем дело. Быстро только. Что думаешь предпринимать?”

Николаев рассказал. Сорока задумчиво покачал головой:

— Александрыч, пугать не хочу, но скрывать не стану. Опасно стало. Андрей зверя скрадывал, ему нас выследить — раз плюнуть. До темноты с поляны нельзя уходить, но глядите в оба. С геологами — молчок, так я советую. Незачем нам лишний шум. Они пока в безопасности. Андрей их не тронул раньше, сейчас подавно не тронет, меня ждет. Если утром Андрея не найдем — вернемся, предупредим. А сейчас нельзя. Как погуще стемнеет — тронемся, но не по тропе — вдоль тропы пойдем и очень тихо, с оглядкой, — он, к удивлению Николаева, зло выругался и добавил: — Ты пушку свою поближе держи, на зверя идем. Дуй к костру, я следом.

Николаев вернулся к костру, где умный Вадим увлеченно и громко обсуждал с хозяином какие-то геологические проблемы.

Вскоре подошел Сорока, принес травку, пополоскал в озере, привязал к ране геолога, дал и про запас, наказав сменить повязку утром. "Мы-то до свету тронемся, а простимся с вечера”,— пояснил он.

Сняли с костра готовую уху, вскипятили чай. Николаев и Сорока, казалось, без слов понимали друг друга. Стараясь казаться беспечным, Сорока громко шутил, подтрунивал над ребятами, а сам настороженно прислушивался, незаметно оглядывал тайгу. Николаев тоже был начеку. Улучив минутку, он осторожно переложил в карман куртки наручники, приготовленные для задержания — вдруг понадобятся. Пистолет тоже был под рукой.

Собираясь, ужинать, Сорока и Николаев сели у затухающего костерка лицом к лесу, чтобы не упускать из вида всю поляну. Геологи расположились рядышком напротив них.

Отведали свежей наваристой ухи. Разлили в железные кружки черный, обжигающе горячий чай. Хозяин палатки вынес в мешочке из-под проб сахар, стал угощать. Куски сахара были крупными, неровными, и геолог похвалился:

— Завхоз наш такой сахарок добыл. Самый таежный. Крепкий, сладкий, берите, не стесняйтесь!

Вадим взял кусок, стал прилаживаться, как удобнее расколоть его в ладони обушком ножа. Николаев отвлекся, следя за его веселой возней, и вдруг, не видя, просто почувствовал, как напрягся старый охотник Сорока.

Вскинув голову, Николаев увидел стоящего почти за спиной геологов человека. Он никогда его не видел, но узнал. Это был Андрей Игошин.

Высокий, широкоплечий, он казался еще выше от того, что стоял на взгорке. Выцветшая солдатская форма без погон, патронташ. Нож в чехле. Под правой рукой стволами вниз — двустволка, он придерживает ее, палец на курке. И ружье узнал Николаев, геологи хорошо описали ружье завхоза. Все это успел охватить Николаев одним взглядом и в тот же миг понял, что все они под прицелом. Игошин видел их, улучил момент, застал врасплох и был сейчас хозяином положения, контролируя всю группу. Двустволка убитого рассеяла последние сомнения — перед ними стоял убийца.

Недаром призывали к осторожности Сорока и майор Серов. Андрей Медвежье Сердце был опытным охотником, вышел из леса бесшумно и занял такую позицию, с которой мог отразить любое нападение, стреляя навскидку. Уж он не промахнется. А жертв допустить нельзя.

— Привет, — сказал Игошин, не изменяя позиции. На звук его голоса мгновенно обернулся Вадим, да так и застыл, а Игошин обратился прямо к Сороке:

— Ты, дед, что рано прибежал? Кого привел?

Сорока равнодушно ответил:

— A-а, Андрюха, ты. Подходи чаевничать. Да я давно в тайге, вот геологи попросили к уткам подвести, я и пришел, все одно собирался сюда. А ты что рано?

— Да так, дома-то чего сидеть, — Игошин не двигался с места, настороженно следя за сидящими.

Кстати вмешался гостеприимный хозяин палатки:

— Подходи, солдат, садись с нами. Сколько гостей у меня сегодня, как в городе, — засмеялся он. — То за полмесяца одного его встретили, — он кивнул на Андрея. — А тут за час — целая толпа!

"Спокойно, спокойно, — подумал Николаев. — Сорока уже оценил обстановку, понял, что нужно отвлечь Игошина. Только бы не сорвался Вадим!"

Но строгий инструктаж не пропал даром. Вадим, глянув на лейтенанта, тоже изобразил равнодушие, хотя голову вновь повернул к Андрею.

Нельзя было немедленно приступать к задержанию. Игошин может среагировать даже на резкое движение, если оно покажется ему подозрительным.

"Ему терять нечего!” — вспомнил Николаев слова Серова.

Но и особенно медлить было нельзя. Скоро подойдут геологи, увеличится число людей на стоянке. Люди эти ничего не знают. Как поведут они себя при задержании Андрея? Не бросятся ли ему на помощь? Не станут ли сами жертвами, если возникнет перестрелка, — а такую возможность Николаев не исключал, видя настороженность Игошина. "Только бы он положил ружье, только бы положил”, — твердил про себя Николаев, а Сорока, между тем, продолжал разговор:

— Ты, Андрюха, что столбом встал? Застеснялся, что ли? Проходи давай, присаживайся. Мы тут ночевать вздумали, а завтра поутру тронем к шалашу. И ты, коли хочешь, давай с нами. Есть-то будешь? Уха знатная у геологов, навострились варить, — похвалил он.

— Сейчас чашку дам, подходи, — хозяин палатки приподнялся было, но Андрей опередил его:

— Не беспокойтесь, сыт я, есть не буду.

И Николаев увидел, как Игошин при движении геолога чуть заметно повел стволом в его сторону.

"Точно, — понял он, — Игошин будет стрелять, если я на него брошусь”. Николаев не думал об опасности, грозящей лично ему. Милицейская молодость бесстрашна. Но ему вдруг представился на миг мертвый Нефедов с лицом Вадима, и он даже ясно услышал звонкое цоканье дроби о дно банки — "цок, цок, цок”. Нельзя этого допустить, не имеет он такого права.

Медленно тянулось время.

Сорока продолжал:

— Ты направился куда или меня ждешь?

— Я тебя, дед, одного ждал, а ты с целым полком прибыл, какая тут охота, — ответил Андрей. — Нет, не пойду я с тобой, на гольцы подамся. А у тебя хочу патронами разжиться, дашь?

— Отчего не дать, дам, конечно. Много у самого нет, но поделюсь. Да ты куда торопишься-то? Сам не хочешь пить, так мне не мешай! Погоди, напьюсь чаю, дам тебе патроны и катись, торопыга, — сердито говорил Сорока, и под эти слова Игошин подошел ближе, сел на чурку возле костра, но ружья из руки не выпустил, по-прежнему держа всех под прицелом.

Николаев мучительно искал выхода. Тянуть долго нельзя. Не бросит Андрей ружья, осторожен. Нужно брать его сейчас, у костра, пока он немного успокоился.

А что, если?.. Николаев принял решение. Автоматизм — вот что использует он. На практикумах по психологии они, тогда еще студенты, часто забавлялись этим свойством человека. Каждый из нас, занятый мыслями об одном, автоматически, бездумно выполняет многие действия. Это он и использует. Напряжение и настороженность преступника помогут обезвредить его! Только бы удалось!

— Утки много видел? — спрашивал Сорока Андрея.

— А гуси? Нагуливают жирок?

— Есть утки, и гуся много, нагуливают, — отвечал односложно Игошин. И в это время Николаев, держа в левой руке кружку, правой взял хваленый геологом большой кусок сахара.

— Ничего минерал, — весело сказал он и быстро протянул сахар Андрею со словами: — Расколи-ка, солдат!

Сработало! Андрей, разговаривая с Сорокой, машинально протянул свободную руку, чтобы принять сахар, а лейтенант, как пружина, молниеносно распрямившись, быстро, схватил его за руку и рванул на себя, прямо через неостывшее кострище.

Николаев рассчитал верно. Игошин не успел выстрелить. От неожиданного сильного рывка он не удержался, повалился на костер и таган, подминая лейтенанта, не выпускавшего его руки. Ружье оказалось под ними. Думая освободиться, Игошин выпустил приклад, рванулся от Николаева.

Старый Сорока одним прыжком оказался возле двустволки, мигом схватил ее, а Вадим бросился на помощь лейтенанту. Игошин сопротивлялся отчаянно, изо всех сил, но Николаев цепко держал его, Вадим же пытался укротить мощные ноги Андрея. Николаеву удалось завернуть за спину руку Игошина, сильным приемом уложить его лицом вниз, тот на мгновенье затих, и лейтенант сумел, наконец, достать наручники.

Скованные наручниками руки ослабили сопротивление Игошина, а тут еще Вадим сумел сесть на его ноги, и Николаев быстро связал их ремнем. Убийца затих, лежа вниз лицом.

— Игошин, — задыхаясь от усталости и волнения, сказал Николаев, — я лейтенант милиции. Я искал тебя и нашел, и ты мне будешь рассказывать, как ты убивал геологов. Расскажешь все, "медвежье сердце"!

И тут все, находившиеся на поляне, вздрогнули от страшного, оглушительного крика! Хватая крепкими зубами протоптанную траву, Андрей Игошин бился лицом о землю и дико, нечеловечески кричал.

Крик разносился по синей озерной глади, скакал по деревьям далеко в тайгу, отражался от близких Саянских гор, возвращался, дробился и наполнял все вокруг звериной тоской и непонятной болью.

Ни раньше, ни потом не слышал лейтенант такого крика. Вадим в ужасе зажал голову руками, а Сорока, повидавший всякое на своем долгом веку, бегом бросился к озеру, зачерпнул воды и вылил ведро на Игошина. Тот замолчал.

16

Успокоились не скоро. Подняли, посадили на колоду Игошина, который, выкричавшись, теперь опустошенно молчал, но не менее страшными были слезы, непрерывно катившиеся из-под его опущенных век и оставлявшие светлые дорожки на грязном, испачканном золою и землей, сразу осунувшемся лице.

Всплеснул руками дед Сорока:

— Батюшки-светы, да на кого же вы похожи, ребята?!

Ожесточенная схватка происходила на кострище, Николаев и Вадим были покрыты грязью. Только сейчас почувствовал лейтенант боль от ожога — вылившийся из котелка чай ошпарил ему руку. Под глазом Вадима всплывал огромный кровоподтек.

Хватаясь за сердце, от палатки подошел к ним геолог, не решаясь приступить к расспросам.

— Спасибо вам, — тихо сказал Николаев. — Дело сделано. А сейчас давайте обсудим, как будем строить охрану этого, — он кивнул на Игошина.

— За тобой слово, Иван Александрыч, — ответил Сорока. — Ты приказывай, мы исполним.

— Когда подойдут ваши? — обратился Николаев к геологу.

— К заходу солнца.

— Так вот, охранять Игошина будем по трое безотлучно, оружие наготове. И себя в порядок нужно привести. Вадим, мойся, а потом я. А вы… — лейтенант вопросительно посмотрел на геолога.

— Виктор Иванович, — быстро подсказал тот.

— Виктор Иванович, извините, что напугали вас. Не могли мы объяснить все сразу. Пошли бы расспросы, разговоры, а нам нельзя этого было делать. Игошин находился близко, мог слышать, насторожиться и в лучшем случае уйти. Этот человек подозревается в убийстве двух людей из Ленинградской партии. Двоих — да каких людей!

— с горечью промолвил он.

— Мы за этим псом сколько дней идем, — со злостью вмешался Вадим и крикнул Игошину: — Ты бы нашим мужикам попался, гад, они бы тебя под орех разделали! За что ты ребят? За что?!

Пришлось Николаеву успокаивать Вадима, но он извлек урок из этого разговора: нужно было опасаться не только побега Игошина, но и самосуда над ним. Значит, в каждой группе охраны должен быть работник милиции. Нужны Колбин и Балуткин. "А пока, — подумал Николаев, — смотри, Ваня, в оба и за тем, и за другими. Ночь впереди”.

Нужно было оформлять документы. Разложив бумагу на ровном пне, торчавшем у костра, лейтенант составил протокол задержания и приступил к обыску Игошина. Тот не сопротивлялся, равнодушно разрешая снимать с себя вещи, которые узнавал кипевший от ярости Вадим.

На руке Игошина были часы Нефедова — их хорошо знал Вадим, в кармане нашли нефедовский же складной нож, ружье — двустволка с вертикальными стволами — принадлежало завхозу.

— Рюкзак у него должен быть, — подсказал Сорока.

— Где твой сидор, парень? — обратился он к Игошину. Тот молча кивнул в сторону тропы.

Лейтенант разрешил Сороке поискать рюкзак Игошина, и охотник вскоре принес его к костру.

— Спрятал у опушки, мерзавец, недалеко от тропы, — пояснил он.

Тут Андрей "Медвежье сердце" впервые поднял лицо, грязно выругался:

— Иуда ты, дед, — хрипло сказал он. — Поверил я тебе зря. Я за вами вдоль тропы километров десять шел, надо было перестрелять всех, как уток, — пожалел. Знал бы, зачем идете, — всех порешил.

— Вот как? — дед Сорока направился, было, к Игошину, но лейтенант предостерегающе поднял руку, и он остановился.

— Нет, не Иуда я. Это ты род людской опозорил, тайгу опоганил. Зверем бы назвал я тебя, да боюсь зверя обидеть. Э, да что говорить, — Сорока устало махнул рукой.

В рюкзаке Игошина тоже обнаружились вещи убитых.

Между тем наступали сумерки. Возвратились из маршрута геологи — два здоровенных парня. Долго кипели страсти, когда узнали они о происшедшем — убийстве, розыске, задержании Андрея Игошина. Опять Николаеву Пришлось напомнить людям, что нельзя допустить самоуправства.

Игошину устроили постель, но он отказался лечь, сидел, прислонившись спиной к дереву, запрокинул голову, смотрел в небо.

Опустилась на землю черная, без просвета ночь.

От озера пополз клочковатый туман. В костре потрескивали ветки.

Измученного и потрясенного событиями Вадима отправили спать. Сорока отказался: "Не усну я. Да мне по-стариковски много ли сна надо? Посижу с тобой, Иван Александрович”.

Напряжение погони понемногу спадало, Николаев думал теперь о том, как организовать конвоирование. И еще очень хотелось ему допросить Игошина, но он каким-то внутренним чутьем понял, что нужно подождать, пока схлынет злость Андрея, погаснет надежда вырваться, уйти в тайгу и захочется облегчить душу признанием.

— Иван Александрыч, — тихо сказал Сорока, — как бы Балуткин в шалаше нас не стал дожидаться, время потеряем.

— Придется сходить к шалашу. Там нужно и обыск сделать, может быть, еще вещи найдем. Я оставить его, — Николаев кивнул на Андрея, — не могу, Вадим дороги не знает, геологов наши ребята не знают, остается вас просить.

— Господи, зачем меня просить, — обиделся Сорока, — зачем просить, когда я сам хотел предложить. Я до свету уйду налегке, а ты Колбину напиши, что нужно сделать. Дождусь их, сделаем, что положено, и вернемся.

— Что бы я делал без вас, Семеныч? — благодарно ответил Николаев.

— Брось, парень, общее дело делаем.

— Конечно, общее. Но рад я, что познакомился с вами.

— Какое это знакомство! — Дед Сорока мечтательно протянул: — Э-эх, приезжай-ка ты ко мне в отпуск. В такие места тебя уведу, такие чудеса покажу — никогда не захочется к Черному морю.

— Хорошо бы. Люблю тайгу. А у Черного моря я не был. Деньги туда, говорят, надо большие. А я только обживаюсь. Жена у меня, дочке два года, шустрая такая. К родителям ездим, стареют они. Какое тут море! А в тайгу бы я с удовольствием, да еще с вами.

Мечтая о тайге, Николаев не знал еще, что совсем скоро судьба снова сведет его с Сорокой, надолго привяжет к здешним местам, и однажды Сорока поведет его по заветным тропам, с гордостью покажет любимые потайные уголки. Они познакомились в трудные дни, узнали цену друг друга, и, несмотря на разницу в возрасте, свяжет их крепкая дружба. Одинокий старик отогреет свое сердце в доме Николаева, полюбит маленькую Олю, которая будет называть его ласково дедулей. И когда загадочная смерть внезапно настигнет-таки Сороку в его любимой тайге, Николаев найдет его и отдаст последний долг.

А пока они тихо разговаривали, сидя у костра.

Николаева клонило ко сну от усталости и напряжения, и мудрый Сорока, оставив попытки уговорить его соснуть, развлекал лейтенанта разговорами, рассказами о таежной жизни. Сменили друг друга геологи. Выполз из палатки заспанный Вадим, глаз у него заплыл окончательно.

— Это он меня сапогом стукнул, — пожаловался, прикладывая к щеке намоченный в озере платок.

— До свадьбы заживет, парень, не горюй, зато как лихо ты его оседлал, — утешил и похвалил его Сорока.

Ночь проходила. Начинало светлеть за Саянами небо. Засобирался в путь Сорока.

— Пока они там будут работать, вы отдохните, это просто приказ, — как можно строже сказал Николаев. — Когда вас ждать?

— Ладно, приказ, — усмехнулся Сорока, — ты за меня не волнуйся, я свои силы знаю. А ждать нас, — он задумался, — спешить будем, но только после полудня сюда поспеем, не раньше.

Ушел Сорока.

Геологи рядышком сидели у костра, молчали.

Николаев подсел поближе к Игошину, который, запрокинув голову, тоскливо глядел в розовеющее небо. Всю ночь он тоже не спал, неподвижно и молча сидел, то уставившись в небо, то прикрывая глаза набухшими от слез веками.

— Пить дайте, — вдруг сказал он.

Геолог принес кружку остывшего чаю. Напившись, Игошин тихо спросил:

— Как вы про меня узнали?

— Уж узнали, — ответил спокойно Николаев, — все про тебя узнали. И как из отпуска не вернулся, и как в тайгу ушел, и как с геологами встретился.

— Не хотел я, — Игошин закачал головой, — не хотел я их убивать, так получилось, я сейчас расскажу.

— Давай-ка по порядку все, — посоветовал Николаев. И Игошин начал свой рассказ.

17

— В армию я с охотой пошел. Надоело дома. Мамка, сестры сперва приставали — учись, учись, потом стали приставать — иди в колхоз работать или в леспромхоз. Ну не хочу я ярмо на себя надевать, жить хочу как хочу, а они — нет, зудят и зудят. Один раз Балуткин — это участковый наш, прискакал: "Нехорошо, — говорит, — Андрей, надо трудовую книжку заводить, чего ты как босяк живешь?” Надоели мне. Стреляю я отлично, думал, в армии мне легко будет. Куда там! Стрелять мне почти не пришлось. А только что прибыли в часть — все надо мной начальники, везде строем, по команде, народу кругом полно, ни днем, ни ночью покоя нет мне. Время идет, а я не могу привыкнуть никак. Батя меня гордости учил, а тут!…

— Я и учиться не хотел, не по мне это было. Подрос — в тайгу пошел, там мне только хорошо и было. Сам себе хозяин и вокруг всему хозяин. Вот меня прозвали "Андрей

— Медвежье сердце”. Почему прозвали? А потому, что характер у меня такой. Я в тайге хочу — казню, хочу — милую.

А как дали мне отпуск, приехал домой, сходил в тайгу — ну не хочу больше никуда. Думаю, никуда не поеду. Сестре сказал, а та — в слезы. Виталий заругался, к военкому, говорит, пойду. Плюнул я на них, сказал, что обратно еду, а сам — в тайгу. Боеприпасов взял потихоньку у Виталия. А ружье оставил, боялся поймут, что я в тайге. Возле Васильевской я раньше косарей видел, у них ружья были в шалаше, думал украсть.

Николаев боялся прервать исповедь Игошина. А тот говорил печально и тихо, пробуждая в лейтенанте чувство жалости, которое он прогонял, но не мог прогнать окончательно.

”Ну почему? — думал Николаев. — Почему этот парень стал убийцей? Дезертировал — вот и причина”.

— У Васильевской на лагерь геологов наткнулся, — продолжал между тем Игошин, — а в лагере один завхоз. Ночевать оставил, накормил. Я смотрю — ружье у него отличное, такое для тайги — клад. Стал думать, как ружье это взять. А тут вижу, под брезентом ящиков полно. Решил, что продукты там. Геологов, знаю, хорошо снабжают. Вот бы, думаю, мне эти продукты да ружье, так я бы год из тайги не вышел. Прошла ночь, утро пришло — надо мне решаться. Я поначалу хотел взять ружье — и тягу, а вот когда мне продукты взять захотелось — тут я и надумал. Вроде в шутку подумал, а прицепилась эта мысль ко мне. Думаю, кто узнает? Какие следы в тайге? Старик пожил свое, теперь мне надо жить. А геологи решат, что обворовал их завхоз и сбежал.

Утром Степан чай вскипятил. Ружье у него в палатке было. Оба ствола заряжены, я видел. Он и не оглянулся — я ему в спину… Он — бульк в воду. Подбежал я к речке — его уж нет. Стал я ружье смотреть. Гильзу пустую вынул, свой патрон вставил в ствол — с картечью. Собираюсь. Поднял брезент с ящиков, а там — камни! Зло меня такое взяло! Ну, думаю, возьму, что есть. Брезент снял, палатку, вещи собрал, какие поцелее. Хотел подальше в тайге спрятать.

Игошин замолчал. Он молчал долго, потом тревожно спросил:

— Что мне будет, а?

— Не знаю. Суд будет — это точно, — ответил Николаев. — Хоть тут ты правильно решил — признаешься. Каешься, что такое сотворил?

— Не хотел я геолога, — зло сверкнув глазами, выкрикнул Игошин. — Я и сам не пойму, как это случилось?! Когда я уже почти собрался, слышу — мотор на реке. Я ружье сграбастал и — по берегу навстречу. Чуть отошел, вижу из кустов — плывет в лодке, не стережется. Опять я разозлился. Думаю, сейчас все прихватит. Распалился, а тут и он — напротив. Поднял я ружье — и картечью, он — в воду. Потом гляжу, а он на берег лезет, как раз напротив лагеря. Я бегом к лагерю, зарядил стволы. А он голову поднял и смотрит. Я еще раз выстрелил — он и упал там.

— …Страшно, — выдохнул Игошин, — даже сейчас страшно. — Я и не хотел убивать, не собирался, — заторопился он. — Как-то само получилось. Я же не знал, что он приплывет, откуда мне знать? Вот и вышло так.

— А одежду? — напомнил Николаев. — Тоже не хотел?

— Почему? Одежду снял, могла мне пригодиться. Что я, не понимал? Мне надолго надо было в тайге залечь. Вначале за лодкой побежал. Мотор у лодки заглох, ее к завалу прибило. Мотор завести не мог, с шестом на лодке вернулся к геологу. Он у самой воды лежал. Посмотрел — часы на руке, идут. Снял часы, ножик взял, ну и другое. А тело в воду.

Переехал на лодке в лагерь, отошел малость — тайник вырыл, там вещи зарыл, мотор с лодки.

— Нашли мы твой тайник, — сказал Николаев. — Лодка где?

— На лодке я вниз спустился почти до Кирея. В устье вода спокойная, там я лодку притопил. Думал, сгодится. А тайник там же — палатка и вещи. А сам налегке сюда, к озерам. У меня патронов маловато, хотел у деда разжиться и на гольцы податься. Уж там бы меня не нашли!

— Нашли бы мы тебя, Игошин, и под землей бы нашли, — устало сказал Николаев. — Дезертировал ты не только из армии. Из жизни тоже. Перелюбил ты себя. Подумай-ка, одних ли геологов жизни лишил? Самому ведь, хоть и зовешься "медвежьим сердцем”, страшно того, что сделал. Убийцей себя не хочешь называть, недаром ни разу не сказал, что убил людей, слова даже боишься этого. "Стрелил, жахнул”, — убил ты их и себя убил с ними.

Солнце уже встало и осветило сияющий, ослепительно прекрасный мир.

Позади бессонные ночи и трудные дни. Игошин благополучно доставлен на базу геологов в заимке Васильевской, где его уже ждали военные следователи.

Николаев и Колбин прощались с людьми, которые стали для них близкими в это печальное и беспокойное время. Пожимали руки геологам.

Балуткин отказался летать в райцентр: "Мне здесь до дому — рукой подать!” Николаев представил себе это "рукой подать”, засмеялся, обнимая Ивана Михайловича.

А Сорока успел набрать спелой голубики и теперь совал туесок с ягодой в руки Николаева: "Отвези дочке, прошу!” Николаев смущенно отказывался, а Сорока обиженно вскидывал брови: "Что ты за человек такой, задавит тебя туесок, что ли?”

Так и пришлось Николаеву лететь с подарком охотника.

Игошин тоскливо и безотрывно смотрел в маленькое круглое оконце вертолета на проплывающую внизу тайгу.

Болело, видно, и медвежье сердце.

А голубика, закрытая в тонкой бересте, вобравшая в себя свежесть леса, источала тонкий аромат, нежный и стойкий, как сама жизнь.