Тайна горы Муг

Счастье Навимаха

БЛИЗИ руин древнего Пянджикента, ныне давно уже забытого и занесенного песками, высится могучий чинар. Он стоит одиноко среди песчаных холмов, и о чем-то шепчет его зеленая листва. Давно стоит здесь ветвистый чинар. Старые люди говорят, что этому дереву две тысячи лет; ученые думают, что немногим меньше.

Более тысячи лет назад зеленые ветви чинара давали тень и прохладу семье шелкодела Навимаха. В те далекие времена чинар не был одинок. Его ветви склонялись к цветущим акациям и слышали шелест серебристых тополей. Под сенью чинара стоял дом, построенный еще дедом Навимаха. Это был самый старый дом на окраине Панча[1], но он хорошо сохранился потому, что стены его были толщиной почти в три локтя.

Во дворе Навимаха постоянно висели для просушки мотки крашеного шелка. И от этих пестрых мотков двор казался необыкновенно веселым, похожим на цветник. Среди двора на камнях стоял большой котел, почерневший от копоти; в нем запаривали коконы. А под навесом, позади дома, был устроен ткацкий станок. Его смастерили давно, в тот год, когда Навимах отпраздновал свое совершеннолетие. Отец хотел сделать станок покрепче и приказал срубить для этого старый карагач. Юноша огорчился — ему казалось, что он расстается с добрым другом. Долго бродил он вокруг высохшего, полуголого дерева с поникшими, серыми ветвями. А отец сказал ему:

— Не грусти, оно уже перестало жить. А когда сделаем ткацкий станок, у него начнется новая жизнь. Он и тебе сослужит службу.

Станок получился крепким. Сколько лет прошло, а он все стучит и стучит. Раньше за ним сидела мать, а теперь заправляет основу жена Навимаха — Чатиса, высокая, стройная женщина с тонким смуглым лицом и черными косами до самых пят.

Семья шелкодела была известна в округе своим трудолюбием. Многие завидовали Навимаху. Да и было чему позавидовать. Ведь шелка его славились во многих городах Согдианы. Купцы охотно покупали пестрые шелка, сделанные руками Чатисы. Они были очень красивы и, право же, не уступали дорогим китайским шелкам. Правда, у Чатисы не было золотых нитей, которыми китайцы расшивали свою парчу, но у китайцев была поистине царская парча, такую не умели ткать во всей Согдиане. Зато как хороши были пестрые цветы, вытканные Чатисой! Они казались Навимаху живыми.

В Панче не было коконовара более искусного, чем Навимах. Может быть, поэтому соседи любили потолковать о его делах. Одни говорили, что ему известно заклинание. Он произносит его, когда разжигает огонь под котлом. Другие уверяли, что Навимах владеет секретом запарки коконов, никому более не известным. О Чатисе шла молва, будто сестра ее матери, знаменитая ткачиха, в смертный час призвала к себе юную племянницу и поведала ей тайну, как ткать цветы и звезды. А еще люди дивились умелым рукам Аспанзата, приемного сына Навимаха. Старый гончар Навифарм, сосед шелкодела, рассказывал всякому, кто хотел его слушать, что всю тяжелую работу в доме делает Аспанзат. Он же научил дочь Навимаха, Кушанчу, разводить шелкопрядов и разматывать коконы.

— Счастье пришло в дом Навимаха вместе с Аспанзатом, — говорил старый скряга и завистник Навифарм. — Навимах знал, что сулит ему такая добродетель, — схватил мальчонку, будто это золотой слиток, не дал людям одуматься.

— Почему же ты не схватил тогда этот слиток? — смеялся медник, в сотый раз выслушивая жалобы Навифарма. — Я помню, ты тогда отвернулся от мальчугана, даже взглянуть на него боялся, а Навимах не побоялся, и добрая богиня вознаградила его. Вот и помощник вырос. Прошло пятнадцать лет, а ты все скулишь да заглядываешь за ограду соседа, чужому счастью завидуешь. Ты свое создавай!

— Я оплошал, — признавался Навифарм. — Не подумал, что польза будет. У меня нет той хитрости, которая таится в голове Навимаха. Вот как!..

Соседи завидовали удачливому Навимаху, а сам Навимах давно уже не вспоминал тот вечер в день полной луны, когда он взял в свой дом Аспанзата.

Случилось так, что хозяева небольшого стада узнали, что от укуса змеи погиб пастух и остался сиротой его маленьким сын Аспанзат. Люди долго не могли решить, куда девать мальчика. У каждого были свои дети, а достаток невелик — трудно было решиться взять еще одного ребенка в семью. Это сделал Навимах, тогда еще совсем молодой, только недавно женившийся. Он сказал, что попросит свою Чатису поглядеть за малышом. Не оставлять же его на пастбище! Шелкодел взял мальчугана на руки и понес домой.

Ребенок звал отца. Но шелкодел успокаивал его — он сказал, что отец ушел за ягнятами и скоро придет. Он пожалел малыша и не решился ему сказать, что отец его уже никогда не вернется к своему сыну и никогда больше не споет ему песенку о белой козочке.

— Небо милостиво! — произнес Навимах, переступая порог своего дома.

Тусклый огонек глиняного светильника, стоявшего на кошме, едва освещал небольшую комнату со сводчатым потолком и нишей для посуды. Все убранство ее состояло из двух деревянных сундуков, отделанных резьбой, и глиняной лежанки, покрытой войлочной кошмой. На ней сидела старая Махшира, дальняя родственница Навимаха. Она вела хозяйство в доме. У старухи был громкий, визгливый голос и ворчливый прав. Говорили, что вином тому громадный зоб и круглые, навыкате глаза.

Когда старуха увидела мальчика, она закричала:

— Зачем привел? Откуда он?

Навимах не торопился отвечать. Он присел на кошму, посадил рядом с собой мальчугана и так нахмурился, что его мохнатые черные брови совсем прикрыли живые карие глаза.

— Зачем принес чужого? — не унималась Махшира. — Ты что это задумал?

— Растить будем, — сказал Навимах. — Человек вырастет!

— О боги! Будьте милостивы! — всплеснула руками старуха. — Посмотри-ка, Чатиса, что принес тебе в подарок твой муженек. Вот так подарок!

— Что же это? — полюбопытствовала Чатиса, занятая у колыбели маленькой Кушанчи. В соседней небольшой комнате она свивала девочку. — Покажи мне, что ты принес, — попросила Чатиса, ловко привязывая ребенка к деревянной люльке.

Кушанче уже исполнился годик, и Чатиса не переставала любоваться большими черным и глазами и густыми бровями девочки.

В это время мальчуган громко заплакал.

— Кто там плачет? — Чатиса поспешила к мужу. — Откуда он?

Она подошла к малышу, подняла опущенную головку и пристально посмотрела в его большие печальные глаза. Мальчик дрожал и растирал слезы грязным кулачком.

Чатиса прижала к груди взлохмаченную головку ребенка:

— Бедный ты, бедный! Где же твоя мать? Где отец?

— Это сын однорукого пастуха, — хмуро пояснил Навимах.

Он сделал знак жене и вместе с ней вышел за дверь. За ними последовала Махшира.

— Однорукий погиб от змеи, мальчишка осиротел…

— Оставим его! — предложила Чатиса.

— Вот уж выдумка! — вмешалась Махшира. — Зачем вам чужой? Пусть его возьмет община.

— Мы его вырастим, — тихо возразила Чатиса.

Она вернулась в дом, взяла малыша за руку и повела под навес. Там у нее был всякий скарб: стояли глиняные горшки, деревянные блюда. Женщина взяла миску, налила в нее теплой воды из котла и стала умывать мальчугана. Затем Чатиса принесла из дома новенький халатик, вчера лишь сшитый для Кушанчи. Он был мал, но все же прикрыл малыша. Чатиса расчесала его густые волосы деревянным гребнем и, довольная, пошла вместе с ним к Навимаху.

— Покорми его пшеничной похлебкой, подлей молока, — попросила она мужа. — Пусть живет, и для него найдется лепешка.

Мальчик перестал плакать и принялся за еду. Он не произнес ни слова, только изредка тихо вздыхал, словно знал, какое горе его постигло. Когда миска опустела, Аспанзат снова заплакал:

— Где отец?..

Мальчик уснул на кошме рядом с Навимахом, прикрытый краем ватного одеяла. Ночью он кричал во сне и всхлипывал. Чатиса подумала, что его преследуют злые духи, и, чтобы отогнать их, положила рядом с Аспанзатом ветку цветущего миндаля. Была весна, и вокруг дома все деревья стояли в розовой пене цветов.

Весь следующий день старая Махшира не переставала ворчать. Ей казалось, что Навимаху будет не под силу прокормить сироту. Но на третий день, порывшись в своем узле, она вдруг вытащила старое ватное одеяло и, бросив его мальчугану, сказала:

— Прикройся, ночь холодная!

Соседи недаром говорили, что счастье пришло в дом Навимаха вместе с Аспанзатом. Такого урожая коконов, какой был в то лето у шелкодела, давно уже не знали во всей округе. Чатиса едва поспевала срывать ветви тутовника, чтобы накормить прожорливых шелкопрядов. Напрасно плакала маленькая Кушанча, матери некогда было ее утешить. Махшире тоже было не до малютки. Только Аспанзат подходил к колыбели девочки и качал ее, как делала это Чатиса.

В середине лета наступила пора варки коконов. Целые дни Навимах проводил у костра. Как только в котле закипала вода, он опускал коконы и делал запарку. Нужно было угадать этот миг безошибочно — коконы могли испортиться и не размотаться. Но разве мог ошибиться Навимах — ведь он с пяти лет уже помогал отцу делать эту работу! Он делал ее искусно и радовался, когда все шло хорошо.

Бывало женщины усядутся рядом с котлом и тянут нить на деревянное веретено, а Навимах что-то напевает. Он поет веселую песенку, потому что очень любит, когда в котле много коконов и когда непрестанно тянется тонкая, как паутина, шелковая нить. Глаза у него слезятся от дыма; руки, обожженные кипятком, покрыты коркой и болят, а на душе спокойно. Если хорошо поработать, то легче расплатиться со старым, жадным Акузером, которому он задолжал после страшного недорода. Платить надо ему и за землю под виноградником, которую Навимах каждый год удобряет, за воду в канале, который чистит и оберегает семья, за деревья, когда-то посаженные его отцом.

Немалую долю урожая плодов Навимаху приходится отдавать Акузеру. Кроме того, он платит еще шелками.

Когда созревал виноград, во дворе Навимаха уже появлялись мотки мягкого, блестящего шелка, окрашенные в желтый, красный и синий цвет. Чатиса садилась за ткацкий станок и от зари до заката не оставляла его.

Однажды, в день Митры[2], когда она натянула на раму пестрый моток основы, к ней подошел Аспанзат и совсем как большой спросил:

— Что ты делаешь?

Чатиса очень обрадовалась словам ребенка. Прошло уже полгода с тех пор, как Навимах привел мальчика, а он все еще дичился, почти не говорил. Улыбался он только у колыбели маленькой Кушанчи. Увидев его, девочка протягивала к нему ручонки, и лицо мальчугана сияло радостью. Он что-то говорил ей тихим голосом, и они отлично понимали друг друга. Но стоило Чатисе спросить его о чем-нибудь, как он прятался или молча смотрел исподлобья. И вдруг он сам заговорил:

— Это веретено?

— Говори, мой милый, говори… — повторяла Чатиса и ласково гладила курчавую голову мальчика. — Учись, будешь помощником нашим.

Прошел год. Прошел другой. Аспанзат подрос. Подросла и Кушанча. Когда ей исполнилось два года, ее подняли из колыбельки и пустили играть с Аспанзатом. Теперь Чатиса не боялась, что девочка упадет или расшибется о камни. Кушанча уже все понимала. С самого дня рождения до двух лет малютку привязывали к деревянной люльке. Когда мать бывала свободной, она позволяла девочке ползать по полу. Но чаще она была занята, и тогда маленькая Кушанча по целым дням не подымалась и жалобно плакала. Ей хотелось двигаться, шевелить руками и ногами. Зато как весело было теперь, на свободе, после такой неволи. Кушанча прыгала и резвилась, как птичка, и всех радовала своим весельем.

Годы шли, и Чатиса говорила, что дети расцветают, как весенние цветы. Мать любовалась ими, и сердце ее радовалось.

Аспанзат был старше Кушанчи на три года, но как охотно он выполнял ее маленькие капризы. Чатиса нередко думала о том, что сын послан им доброй богиней Анахитой.

— Это она сделала нам добро! — говорила Чатиса мужу. — Я постоянно угождаю ей молитвами и жертвоприношением.

Аспанзату исполнилось пять лет, и отец стал приучать его к работе. То пошлет за хворостом, то велит шелковицу собирать. Мальчик подметал двор и кормил уток. Глядя на него, бралась за работу и маленькая Кушанча. Шутя и играя, дети привыкли помогать взрослым. В одиннадцать лет Кушанча уже отлично разматывала коконы и кормила шелковичных червей. А брат ее к этому времени умел запаривать коконы и нередко помогал отцу у котла.

Старый гончар, видя Аспанзата за работой, никак не мог успокоиться. Собственные его сыновья отличались необыкновенной ленью. Навифарму не раз приходилось прибегать к помощи кожаной плетки, чтобы заставить их что-нибудь сделать, а поесть они любили и, по словам Навифарма, просто разоряли его.

Вечные жалобы соседа раздражали Навимаха. Он удивлялся тому, как много болтает гончар о пустяках, а вот о будущем своих детей совсем не думает. Его, Навимаха, все чаще тревожит мысль о судьбе сына.

Когда он взял к себе сироту, все было тихо и спокойно на землях Согдианы. А с тех пор как здесь стали хозяйничать иноверцы, нельзя было не думать о судьбе детей. Что ждет их в будущем? Вот уже десять лет, как они обосновались во всех лучших городах. Самарканд перестал быть столицей Согдианы, он стал городом бедуинов. Но, слава богам, в Панче их еще нет. Правда, согдийцы платят дань самаркандскому наместнику, но подати — это еще терпимо! Другое дело, когда их воины задумают поселиться в Панче. Тогда жди всяких бед! Дурные вести лишили людей сна и покоя. Человек, верный слову Митры, понимает, что есть в этом гнев богов.

Так думает Навимах. И каждый раз, когда кто-нибудь заговаривает с ним о будущем, он тяжко вздыхает.

Как-то в день поминания мертвых Навимах предложил Аспанзату пойти в храм предков и принести жертву в память отца.

— А разве меня пустят туда? — удивился Аспанзат. — Ведь там только богатые господа молятся.

Аспанзат редко покидал свой дворик. Только раз ему пришлось побывать за тяжелыми, медными воротами, вблизи дворцов, где жила согдийская знать. Он видел, как туда въезжали караваны, груженные тюками всякого добра, видел богатых юношей с золотыми поясами, в дорогих шелковых одеждах.

Они мчались на своих конях, и все вокруг говорили, что они торопятся на соколиную охоту. Их сопровождало множество слуг.

— Эта знать так богата, — рассказывал Навимах сыну, — что вместо воды пьет дорогие вина, привезенные из дальних стран, а жареную дичь приправляет пряностями, которые дороже золота.

— Ты говоришь, боги справедливы, — допытывался Аспанзат, — но я не вижу справедливости. Почему же все лучшее отдано этим юношам с золотыми поясами?

— Боги знают, где истина! — отвечал Навимах. — Если бы люди знали ее так же хорошо, то они стали бы подобны богам.

— Погляди, каков наш сын, — говорила с гордостью Чатиса, — обо всем спрашивает. Все хочет знать. Пусть вырастет мудрым!

— Милостью неба он достоин нашей любви, — соглашался Навимах. — Беда только в том, что ум его не обогатится у закопченного котла, за варкой коконов. Если бы я смог обучить его грамоте!

— Зачем Акузеру так много плодов? К чему афшину столько дворцов? — не унимался Аспанзат.

— Давно известно, что чем богаче господин, тем он жаднее, — отвечал Навимах. — Каждый раз, когда я приношу Акузеру что-либо в оплату долга, только и жду, что обругает. То фазаны тощие, то виноград несладкий, то орехи мелкие. Ко всему придирается. А приди на базар, там увидишь сушеные плоды трехлетней давности — это люди Акузера торгуют его добром. Погреба у него переполнены, и добро гниет…

— Говорят, его перекосило от жадности, верно ли это?

— Верно! — смеялся Навимах. — Перекосило его от черной болезни. Я помню, когда он заболел, ему сказали, что можно привезти из Самарканда хорошего врачевателя, ученого, он травами лечит от всякой напасти. Но Акузер пожалел потратиться, позвал знахарку, которая была его должницей, заставил ее бесплатно лечить себя. Каким-то чудом выжил. Вот тогда и окривел на один глаз…

Когда придирки Акузера бывали особенно несправедливыми, люди позволяли себе позлословить. Иные не жалели слов — проклятья так и сыпались на его голову.

Впрочем, в домах землепашцев всегда с уважением отзывались о старом, толстом Наремане, который не кичился богатством и запросто заходил к своим кедиверам[3]. Его обширный дом стоял вблизи плотины. Там жила вся семья Наремана, сыновья с женами и дочери с мужьями. Многие хвалили его за доброту и щедрость. Однажды люди видели Наремана во дворе бедного пастуха. Он пришел навестить его больную дочь. Пастух со слезами благодарил дихкана за доброту. А когда тот подошел к девочке, беспомощно лежавшей на кошме, и погладил ее своей маленькой пухлой рукой, все женщины, что были во дворе, заохали и стали призывать благословение на голову доброго хозяина. Нареман важно засунул руки за широкий золотой пояс. Он был доволен собой. Его шелковый халат шуршал.

Навимах был счастлив, когда этот красивый и богатый дихкан пришел к нему за шелком. Нареман удостоил Навимаха чести и присел с ним рядом на его потертую кошму.

— Если бы все дихканы были так добры и благородны! — говорил тогда Навимах.

Но вскоре стало известно, что Нареман закрыл часть плотины, чтобы не дать воду не уплатившим ему издольщикам[4]. И тогда люди призадумались: «Добрый ли он человек или такой же, как и другие дихканы?» И Навимах размышлял об этом, но ответа не нашел.

— Все мы подвластны господину, — жаловался Навимах. — Нареман закрыл воду, Акузер отберет землю, афшин Панча, Диваштич, запретит продавать шелка. Всего можно ждать.

Аспанзату запомнились эти слова. Как помочь отцу? Он говорит: «Ты мал, Аспанзат. Когда подрастешь, поможешь мне откупить землю». А я возьмусь и сейчас помогу ему. Только как это сделать? И спросить некого. Когда тебе четырнадцать лет, не многие считают тебя взрослым.

И вот настал день, когда Аспанзат придумал, что ему делать.

Как-то раз Навимах взял его с собой на базар. Они должны были отнести шелка, купленные самаркандским купцом. Купец был молодой и разговорчивый. Он долго не отпускал Навимаха и стал даже угощать его китайским чаем. Этот чай был большой редкостью. Купец возил его с собой в стеклянной коробочке, и сам заваривал в серебряном кувшине. Навимах обратил внимание на этот кувшин, украшенный чеканкой, и поинтересовался, где он куплен. Купец рассказал, что такие кувшины делают у него дома искусные мастера.

— Я сам торгую такой посудой, — добавил он.

— А где же ты берешь серебро? — спросил Навимах.

— О, его так много в наших горах! Куда ни пойдешь, оно всюду есть, стоит только поискать.

Лукаво улыбаясь, купец подал шелкоделу маленькую китайскую чашку, наполненную душистым чаем.

— И ты сам добываешь серебро? — Навимах тоже улыбался.

— Я сам ничего не добываю, я плачу людям, и мне все доставляют домой.

— Вот как тебе посчастливилось! — рассмеялся Навимах. — Нашел богатство, и люди приносят его в твои дом. Неужто приносят, ничего не утаивая? Я помню, отец рассказывал мне притчу о человеке, который нашел золотой клад в пещере. Он не хотел сам утруждать себя и поручил людям перенести золото в свой дом. Своими собственными руками он передавал им груды золота, а те несли его по домам. Когда человек пришел домой, будучи уверенным, что его ждет несметное богатство, оказалось, что ему не досталось и динара.

— Поучительная притча! — рассмеялся купец. — Я бы не доверил золото чужим людям, но серебро, которое не выплавлено и похоже на грязный камень, что валяется у дороги, — никого не может прельстить.

Аспанзат глаз не спускал с болтливого купца.

Серебро находится в камне, в простом камне, какие валяются у дороги. Чего же проще? Он пойдет и соберет много-много таких камней. Вот отец обрадуется! Они научатся плавить серебро и превращать его в красивые сосуды, отделанные кружевной чеканкой. Да, да! Он должен скорее пойти на поиски этих камней. Завтра же! Зачем откладывать, когда можно так легко и быстро добыть богатство и откупить землю у Акузера?

Всю ночь Аспанзат не спал. Куда идти? Где искать это серебро? Горы велики! Можно пойти в ближние пещеры, что за рекой. Можно пойти в дальние горы, туда, где видны снежные вершины. А можно поискать и вблизи горы Магов. Может быть, клад хранится в глубоком ущелье, что на полпути к горе Магов? Но отец не велел туда ходить. Говорят, что там водятся злые дивы[5]. Ну и что ж, можно и с дивами сразиться! Ведь сражался же с ними отважный Рустам-богатырь!

На рассвете мальчик тихонько ушел из дому, взяв с собой сухую лепешку и немного воды в глиняном кувшинчике. Не забыл захватить он и старую мотыгу, чтобы выкапывать камни из земли.

К полудню Навимах хватился, что Аспанзата не видно. Он прошелся по соседним дворам, послал Кушанчу на базар посмотреть, нет ли там сына. Убедившись, что мальчишки нигде нет, он решил, что Аспанзат пошел в деревню Сактар, к брату Артавану. Но уже вечерело, а сына все не было.

— Что же случилось? — беспокоилась Чатиса.

Кушанча то и дело выбегала на дорогу: не идет ли брат?

Ночью Навимах несколько раз взбирался на плоскую крышу, где обычно спал Аспанзат, но сына не было. Чатиса поднялась еще до восхода солнца и приказала Кушанче сейчас же бежать в Сактар, узнать, почему не идет домой Аспанзат. Девочка тотчас же побежала в деревню. Вслед за ней поспешил в Сактар и Навимах. На душе у него было неспокойно.

Сын никогда не покидал дома надолго. Какая же беда стряслась сейчас? Не утонул ли он в реке? Не разбился ли о камни?.. И что это лезут в голову скверные мысли! Надо принести жертву у священного источника.

Проходя мимо священного источника, Навимах положил на зеленую траву рядом с прозрачной! струей маленькую круглую лепешку, затем он сложил ладони и опустил их в прохладную воду.

— Эй, далеко ли идешь?

Навимах оглянулся.

К источнику спускался брат Артаван. На голове у него громадная ивовая корзина, наполненная румяным и яблоками.

— Пойдем на базар, поторгуем, — предложил Артаван.

— А я к тебе иду, за Аспанзатом. Что это он вздумал так долго гостить у тебя?

— Аспанзат? Откуда ты взял это? Он не приходил к нам. Мы его давно не видели.

— Не иначе, как сын утонул в реке! — Навимах горестно всплеснул руками и опустился на землю.

Присел и Артаван. Братья долго размышляли о том, где искать Аспанзата и куда он мог уйти.

А в это время к ним подошел гончар:

— Послушайте, какую новость я расскажу вам, братья! Выслушайте меня внимательно, любезный сосед, и ты, брат моего соседа!

— Наверно, он знает что-либо об Аспанзате, — шепнул брату Артаван. — Послушаем, что он скажет.

— Знаешь где я был? — обратился гончар к Навимаху. — Во дворце афшина!

«Может быть, туда пошел и Аспанзат?» — подумал Навимах и стал торопить гончара, чтобы он скорее рассказал, что там видел.

— Ты веришь мне?.. Я очень рад! Тогда расскажу все как было, по порядку. Я пришел с поклоном. «Вот, думаю, афшин велит мне сделать для него хорошие кувшины, хумы и блюда». И что же вы думаете? Ничего ему не было нужно. Позвал меня просто в гости, он ведь частенько меня приглашает.

Братья переглянулись, но ничего не сказали.

— Я весь день провел у афшина. Он любит со мной поговорить. Мы сидели на мягких коврах, а нам подавали жареных уток, заморские вина и финики. Их привезли из Аравийской земли… А что за вина там были! Сами боги пьют эту волшебною влагу. Афшин меня угощает и предлагает послушать небесную музыку. Он вызывает своих музыкантов в велит им играть самые веселые песни. А я говорю: «Господин Панча, если хочешь мне угодить, не откажи бедному человеку, позови свою арфистку, пусть она усладит мой слух». И мигом появилась арфистка с золотой лютней. Играла она и пела. Ну что говорить, никто из нас ничего подобного не слышал!..

— Когда же ты удостоился такой чести? — поинтересовался Артаван.

— Вчера.

— Вот так штука! — удивился тот. — Можно подумать, что тебя угощал двойник Диваштича. Его ведь не было во дворце. Вчера утром я встретил его на пути к горе Магов. Он мчался на своем сером в яблоках коне, а за ним едва поспевали царедворцы. Говорят, на горе Магов строится крепость. Вот афшин и спешил туда.

— А мы слушаем, уши развесили! — рассердился Навимах. — И что за охота врать? Плюнуть хочется!

— Я был у афшина, а ты не был!.. — закричал гончар тоненьким голоском и засеменил прочь на своих кривых ногах.

— А я подумал, что он встретил где-либо сына и хочет мне сообщить об этом.

— Не беспокойся — вернется Аспанзат. Он мог уйти с мальчишками в горы. Фисташки созрели. Бывает ведь, что заблудятся в горах. — Артаван всячески утешал брата, но и сам не верил в то, что говорил. Такого еще ни разу не случалось.

Навимах на следующую ночь совсем не ложился спать и все выходил на дорогу посмотреть, не идет ли сын. Чатиса молилась перед горящим очагом, а Кушанча плакала, спрятавшись под ватным одеялом.

На утро третьего дня Навимах опять решил пойти на поиски сына.

— О наш благородный Аспанзат! — кричала Чатиса, провожая мужа. — Какого сына мы потеряли!

Она ломала руки и рвала на себе волосы. Навимах еле упросил ее не кричать на улице — он не любил причитаний.

— Что-то не видно Аспанзата? — Гончар ехидно улыбался, когда Навимах проходил мимо его ограды.

Он не питал злобы к Аспанзату, но давно ждал, чтобы в дом Навимаха пришло несчастье.

— Кто сказал, что человеку всегда сопутствует добрый Ахурамазда?[6] — твердил он жене, когда узнал, что сын шелкодела исчез и уже третий день не ночует дома. — Я давно говорил, что злой дух Ахриман рвется к дому моего соседа. Так оно и есть!

— Не накликай беды в чужой дом! — взмолилась жена Навифарма, худая, изможденная женщина, тихая и робкая, как овечка. — Пусть им сопутствует добро! У великого Мазды хватит доброты для всех!

Гончар уже успел сообщить о несчастье, постигшем шелкодела, всем соседям, когда вдруг увидел Навимаха и рядом с ним сына. Они шли домой. Аспанзат тащил на себе большую ивовую корзину камней. Мальчишки из соседних дворов бежали за ним, поднимая тучу пыли и кричали:

— Аспанзат нашелся! Аспанзат нашелся!..

Чатиса бросилась на шею Аспанзата и, проливая слезы радости, стала спрашивать:

— Где ты был, сын мой? Что за камни в этой корзине? Что с тобой? Ты худ и черен, как после тяжкой болезни!

— Я искал серебро. Посмотри, какое богатство я принес!

— Серебро?

Чатиса стала перебирать камни и молча, с недоумением посматривала на Навимаха. Что же это такое?

— Он искал клад. Наш сын поверил болтовне самаркандского купца и пошел собирать грязные камни, в которых, по словам купца, находится серебро.

— А зачем оно тебе, сынок? Разве ты голоден или гол? — спрашивала Чатиса Аспанзата.

— Оно мне не нужно. Я хотел помочь отцу выкупить нашу землю у Акузера. Я собрал камни. А отец говорит, что в них нет серебра Жалко. Я думал, что купец правду сказал.

Мальчик отвернулся, чтобы скрыть блеснувшую слезу. Он был голоден и очень устал.

— Ты искал неведомое, сын мой. — Навимах гладил сына по голове. — Не огорчайся! Когда подрастешь, я пошлю тебя с караваном в дальние страны, и ты продашь наши шелка с такой выгодой, что поможешь мне выкупить наш клочок земли. Только будь разумным и не верь болтунам.

После неудачных поисков клада Аспанзат еще с большим усердием принялся за работу. Соседи только удивлялись его трудолюбию.

— Завидно! — ворчал про себя гончар. — Ведь не ленится — землю на спине притащил и вдвое расширил виноградник!

— О ком ты говоришь? — спросил, почесываясь, один из его сыновей.

— Хотел бы о тебе сказать, — ответил, отплевываясь, гончар, — а говорю о сыне Навимаха… Канал у них как серебро, чистый и прохладный, а наш почти высох. О, горе мне с такими бездельниками!