Тайна королевы

III. Королева и женщина

Хотя королева Елизавета очень часто посылала к черту своих дам и любимых придворных, она, однако, никогда не обращалась так с посторонними, как в настоящую минуту с Гелем. Побудило ее к этому не удивление при виде юноши, заснувшего в ее саду в куртке рабочего и шелковых штанах, которые носились только людьми из общества, точно так же, как и бархатный жилет. Она не боялась также, что это будет второй капитан Томас Лей, которого нашли как-то притаившимся во дворце около дверей ее спальни, дня два спустя после раскрытия заговора герцога Эссекского, и которого тогда сейчас же и казнили. Если бы, при виде спящего юноши, королеве пришла мысль, что этот человек, притаившийся здесь, убийца, она поступила бы, конечно, в данном случае так же, как и тогда, когда во время Бебингтонского заговора она вдруг наткнулась в саду на одного из спрятавшихся там заговорщиков, и так как вблизи не было стражи, сумела только одним своим взглядом обратить его в бегство. Капитан ее стражи никогда в жизни не мог впоследствии забыть того выговора, который он получил от нее вследствие подобной его небрежности. В данном случае она была виновата во всем сама, так как капризным тоном приказала своей свите, состоявшей из ее придворных дам, пажей и стражи, остаться дальше в парке и сама отправилась сюда искать уединения. Все эти люди стояли не очень далеко, они не могли видеть ее, но по первому ее призыву готовы были ринуться ей на помощь. Она искала уединения и рассердилась при виде юноши, помешавшего ей в этом.

— Да, черт возьми, что ему здесь было нужно? — спросил себя невольно и Гель, беспомощно озираясь по сторонам. — Я не знаю, как я попал сюда, — заговорил он нерешительно, — но со мною нередко случается, ваше величество, что я просыпаюсь в таком месте, куда вовсе не стремился попасть: дело в том, что я выпил вчера чересчур много.

Он поднес невольно руку к голове, как бы подтверждая этим свои слова, и затем с таким неподдельным изумлением взглянул на свою рабочую куртку, что королева не могла не поверить его искренности.

— Как вас зовут? — спросила королева, которая, по-видимому, имела особые причины расспрашивать этого юношу сама, вместо того, чтобы сейчас же приказать арестовать его или отдать под стражу.

— Гарри Мерриот, ваше величество, придворный актер, но по рождению дворянин.

Елизавета сначала как будто нахмурилась, слыша, что имеет дело с актером, но потом вдруг улыбнулась, в душу ее, по-видимому, закралась какая-то светлая и приятная мысль.

— Но ведь если вы актер, вы, наверно, на стороне тех несчастных, которые участвовали в заговоре против меня? — спросила она, внимательно глядя ему в глаза.

— Я никогда не был сторонником их измены, ваше величество, клянусь в этом.

— Но лично вы расположены к ним?

— Некоторые из них были нам очень близки, и мы от души желали бы, чтобы они были оправданы, насколько это совместимо с преданностью вашему величеству и с счастьем и благосостоянием Англии. Что касается меня, я готов пожертвовать жизнью, чтобы доказать вашему величеству, насколько я предан престолу и моей высокой повелительнице.

Гель говорил совершенно свободно, нисколько не смущаясь, так как королева держала себя тоже крайне просто и говорила совершенно спокойно, как с равным себе.

— Может быть, — сказала она полушутя, полусерьезно, — вам придется на деле доказать свою преданность мне и в то же время оказать услугу одному из ваших друзей. Если бы я могла довериться вам, впрочем, нет, ваше присутствие здесь должно быть прежде объяснено, как следует. Постарайтесь напрячь свою память и вспомните, каким образом вы попали сюда. Это тем более необходимо, что вам, вероятно, известно, какая участь ждет тех людей, которые вдруг совершенно неожиданно появляются поблизости от королевских покоев.

Гель испугался, холод закрался в его душу.

— Если ваше величество хоть на секунду можете сомневаться в том, что сердце дворянина принадлежит вам не всецело, умоляю вас позвать стражу, и пусть возьмут меня.

— Нет, — ответила Елизавета, тронутая его словами и поверившая в его искренность, — я говорила это не потому, что я так думаю, но потому, что другие могли бы это думать. Теперь, когда мне кажется, что я поняла вас, я решила дать вам поручение, которое может исполнить только такой человек, как вы, то есть человек, никому неизвестный при дворе и могущий исполнить мое поручение так, что никто не заподозрит, что оно исходит от меня. Я как раз думала о том, где бы мне найти такого человека, когда я увидела вас, и мое расположение духа было не особенно блестяще, как вы уже имели случай убедиться.

— Служить вашему величеству — величайшее для меня счастье, — живо заметил Гель, и действительно он испытывал чувство глубокой преданности к королеве, как и вся остальная молодежь в Англии.

— Но все же вы мне не объяснили, как вы попали в мой сад, — сказала королева.

— Я помню, что произошла ссора в одной из таверен, где я был, — сказал Гель задумчиво, стараясь припомнить все перипетии прошедшей ночи. — Затем я очутился один на улице с капитаном Боттлем, тут произошел какой-то прискорбный случай, и затем я, кажется, заблудился и остался на улице совершенно один. Потом, я помню, я шел, поддерживаемый кем-то с двух сторон, и вдруг я, кажется, упал и потерял всякое сознание. Что было дальше, я не помню, впрочем нет, почему-то мне кажется, что вот тот плотник на том конце сада каким-то образом замешан в происшествиях этой ночи.

Плотник действительно в эту минуту показался в конце аллеи, где стоял Мерриот с королевой; он намеревался приступить к исправлению решетки вокруг одного из боскетов.

Королева, которая, когда надо, могла быть самой церемонной из всех монархов в свете, теперь прямо приступила к делу: она слегка кашлянула и этим обратила на себя внимание рабочего, он посмотрел на нее и упал на колени, узнав королеву. Та поманила его к себе, он подполз на коленях и продолжал стоять так, пока королева не обратилась к нему. Гель стоял тоже на коленях, так как обыкновенно королева требовала, чтобы говорящие с ней находились в коленопреклоненном положении.

— Вы знаете этого молодого человека? — спросила Елизавета таким спокойным тоном, что невольно и плотник слегка ободрился и рассказал дрожащим голосом, как они пошутили с товарищами и провели этого господина в сад, а затем испугались сами того, что наделали, и бросили его сонного под кустом. Несчастный стал жалобно молить королеву простить его и не губить его ради жены и восьми человек детей, которые у него были.

— Однако хороши у меня сторожа и стража вообще, — заметила королева, обращаясь к Гелю, — ведь, несмотря на вашу куртку, сразу видно, что вы не рабочий. Но, впрочем, может быть, все это к лучшему, — и, обращаясь к рабочему, она строго сделала ему выговор за неуместную шутку и, успокоив его обещанием, что простит его, если он сумеет молчать обо всем происшедшем, она велела ему вернуться к своей работе и снова обратилась в Мерриоту со словами: — Мне кажется, что вы посланы мне самим небом, так как я при всем желании не могла бы найти более подходящего человека. Мне именно нужен такой человек, которого никто не знает при дворе, и на которого никогда не падет подозрение в том, что я дала ему секретное поручение.

Гель в душе немного подивился тому, что королеве почему-то понадобился такой человек, но он, конечно, затаил эту мысль в своей душе и сказал только, что действительно само небо послало его сюда, чтобы он имел счастье услужить своей королеве.

Что касается королевы, то она уже решила про себя, что употребит этого человека для своей цели. Она пришла в сад, где искала уединения, чтобы на свободе обдумать, где бы найти человека, которому она могла бы доверить свою тайну. Она решила рискнуть и довериться вполне тому впечатлению, которое произвел на нее этот юноша; ей казалось, что он предан ей, и рыцарски оправдает ее доверие, исполнив ее поручение, хотя бы это стоило ему жизни. Делая вид, что колеблется, она только этим нарочно увеличивала его желание послужить ей, так как подчеркивала своей нерешительностью всю важность поручения, которое собиралась дать ему.

— Мне надо многое сказать вам, — начала она нерешительно, — а времени у меня немного. Я уже давно ушла от своей свиты, и там, вероятно, все удивляются тому, что я так долго мечтаю в одиночестве. Никто не должен знать, что я видела вас здесь и говорила с вами. Что касается этих плотников, я спокойна, что они не выдадут нас, так как я достаточно уже запугала этого беднягу, который теперь наверное ни жив ни мертв от страху. Теперь слушайте, что я вам скажу. Близкие мне советники случайно открыли, что в заговоре герцога Эссекского принимал участие и один близкий мне человек. Участие его выразилось настолько сильно, что он поистине достоин казни. Он пока еще и не подозревает о том, что его предали. Он сидит, вероятно, теперь у себя дома совершенно спокойно и не знает, что уже подписан указ об его аресте. Сегодня днем офицер, которому поручено произвести этот арест, отправляется в дорогу в провинцию, где живет этот человек. Мне удалось отсрочить отъезд этого офицера на несколько часов, но это все, что я могу сделать.

— Отсрочить, ваше величество? — спросил Гель, думая, что он ослышался.

— Да, отсрочить, — совершенно спокойно повторила Елизавета, — я отсрочила этот арест, чтобы иметь время обдумать, как бы устроить так, чтобы этот человек успел скрыться раньше, чем его арестуют.

Она подождала немного, пока удивленный взор Геля не принял более вдумчивого и внимательного выражения, и продолжала также спокойно:

— Вы удивляетесь тому, что я, которая могу повелевать, стараюсь вдруг прибегнуть к тайне, чтобы достичь своего желания? Вы удивляетесь тому, что я хочу дать возможность несчастному бежать и в то же время считаю необходимым давать указ об его аресте? Не проще ли было прямо помиловать его? Вы не знаете того, мой юный друг, что иногда монарху приходится издавать указы или санкционировать то или другое, чего в глубине души он никак не может одобрить?

Гель молча поклонился. Он ничего не понимал в делах государственных и мало интересовался ими. Он не понимал мотивов поведения королевы, но готов был беспрекословно повиноваться ей и исполнить всякое ее желание. Только впоследствии он понял, как обстояло все дело.

Заговор, во главе которого стоял герцог Эссекский, был направлен не против самой личности королевы или ее власти, а против существующего правительства, от которого заговорщики надеялись избавиться, сделав королеву на время пленницей и руководя ее декретами по своему желанию. Что касается личности королевы, то они все были ей глубоко преданы. И, как женщина, она собственно лично не могла питать к этим заговорщикам какой-нибудь особенной вражды. Но единство и целость государства требовали, чтобы главные из заговорщиков были наказаны. Она с удовольствием помиловала бы своего любимца герцога Эссекского, если бы получила кольцо, которое он послал ей, чтобы напомнить данное ею когда-то обещание. Но так как она не получила этого кольца, она решила, что он слишком горд, чтобы просить помилование, и отдала приказ казнить его. Что касается других его сообщников, то ко многим она была совершенно равнодушна, за другими же наоборот насчитывались старые вины, за которые они должны были теперь расплачиваться. Так, например, Саутгемптону она не могла простить, что он женился и, кроме того, бывал частой причиной ссор между нею и герцогом Эссекским. Но кто же был тот таинственный незнакомец, о котором она говорила теперь Мерриоту?

Он принадлежал к числу тех счастливцев, которые вовремя уехали в свои имения и скрыли таким образом всякие следы своего участия в заговоре, однако имена их были все же известны совету, и решено было наказать одного из них, чтобы напугать всех остальных. Выбор пал как раз на этого человека, так как помимо того, что он участвовал в заговоре, он был еще и католик.

Но дело в том, что Елизавета-женщина сохранила о нем лучшее воспоминание, чем Елизавета-королева. Правда, он не был в данном случае исключением, так как герцог Эссекский и другие разделяли с ним ту же честь, но он во многом отличался от них. Будучи католиком, он никогда не бывал при дворе. Много лет тому назад, как-то в марте королева спаслась к нему в его имение от грозы, которая застигла ее во время охоты. Она осталась некоторое время в его доме, отыскивая для этого различные предлоги, а затем он сопровождал ее во время одного из ее путешествий. Но связь эта была окружена глубокой тайной. Окончилась она тоже не так, как другие, внезапным разрывом или полным пресыщением: она была просто прервана и больше не возобновлялась. Таким образом она сохранилась в памяти Елизаветы, как что-то необыкновенно чистое и приятное, с годами воспоминание это принимало все более теплый оттенок и стало самым дорогим для ее сердца. Это была единственная чистая любовная поэма в ее жизни. Другие отличались все бурными сценами и часто смешивались с самой обыкновенной прозой. Любовь эта могла служить темой для поэтического творчества, хотя бы и Эдмунда Спенсера. Она была тем дороже, что осталась для всех тайной. Никто никогда и не подозревал о ней, кроме молчаливого старого слуги и одной доверенной фрейлины: первый был теперь при смерти, вторая уже умерла.

Елизавете не хотелось осквернить эту поэму казнью, пока в ее силах было спасти этого человека. До сих пор она никогда не предлагала, и он никогда не просил ее защитить его от нападок и неприятностей, которые сыпались на него со всех сторон за то, что он католик, и настолько отравляли ему жизнь на родине, что он большею частью жил во Франции. Но смерть — это другое дело, ей была неприятна мысль, что он кончит свою жизнь на эшафоте, и хотя она больше и не мечтала о том, чтобы когда-либо опять встретиться с ним, она все же не желала его смерти. Этот любимый ею когда-то человек имел еще одно преимущество перед другими ее любовниками, он так и остался холостым навсегда. Уже одно это обстоятельство в ее глазах ставило его неизмеримо выше герцога Эссекского или Саутгемптона, так как те оба женились. Тот факт, что уже смерть герцога потрясла ее до глубины души, заставил ее призадуматься перед тем, как обречь на смертную казнь другого своего любимца.

Жертва, принесенная ею в первом случае, настолько возвысила ее в глазах всего света, так как показала, что она умеет приносить себя в жертву государству, что она не хотела показаться слабее, чем раньше. Больше, чем когда-либо прежде, ей именно хотелось доказать всем, что свои личные чувства она не принимает во внимание и готова жертвовать для блага отечества хотя бы и самыми близкими друзьями. Тот факт, что она, королева, стоящая во главе великого народа, победительница великой Армады, была когда-то так слаба, что ясно выказывала перед всеми свои чувства, заставил ее именно теперь, когда имя ее должно было навсегда перейти в историю, следить за собою как можно строже. Отказать в санкционировании решения совета, имевшего глубокое политическое основание и никаких политических оправданий, значило перед всеми сознаться в своей слабости. Между тем она вовсе не хотела профанировать чувство, которое со временем сделалось для нее святым, и тем менее еще хотела, чтобы все узнали и об этой ее слабости. Поэтому ей оставался один исход — спасти его, но таким образом, чтобы никто не догадался, что этим спасением он обязан именно ей.

Для своего спокойствия как женщины она должна была сделать все, чтобы арест этот не состоялся. Но для спасения репутации королевы она должна была действовать тайно, чтобы никто не догадался об этом. Правая рука королевы не должна была знать, что делает левая рука женщины, которая была этой королевой. Чтобы отсрочить хоть на несколько часов арест несчастного, она приказала соблюсти все формальности и привести в порядок все бумаги, необходимые для этой цели.

Ей нужен был человек отважный, ловкий и умеющий свято хранить доверенную ему тайну, и в то же время никому не известный при дворе, чтобы в случае измены с его стороны никто не поверил ему, если он станет уверять, что действовал по приказанию самой королевы; кроме того, этот человек должен был верить ей на слово, что только глубокие политические причины побуждают ее поступать так в данном случае: самолюбивая и гордая королева не хотела, чтобы даже хоть один смертный знал, что именно заставляет ее желать спасения человека, которого она же сама осудила на смерть.

— Я ищу такого человека, — говорила королева Гелю, — который должен действовать исключительно от себя, не упоминая никогда моего имени. Никто не должен даже предположить, что он действует по моему приказанию, и вследствие этого, конечно, он и не может рассчитывать на благодарность с моей стороны, так как я могу поблагодарить его только мысленно.

— Подобная благодарность — высшее счастье на земле, — ответил Гель, до глубины сердца тронутый доверием королевы.

— Да, конечно, — ответила королева, улыбаясь, — но ведь, кроме того, он не должен рассчитывать на помощь с моей стороны, даже, если бы он из-за меня очутился в тюрьме, или был бы осужден на смертную казнь. И если пытка вырвет у него признание, что он действовал по моему приказанию, то я скажу, что он нагло лжет, и отопрусь от того, что когда-либо видела его.

— Если ваше величество будете так милостивы, что позволите мне выполнить данное поручение, я могу поручиться своей честью, что буду молчалив, как могила, — сказал Гель, все более воспламеняясь желанием оказать эту услугу королеве, так как она должна была быть вполне бескорыстной и в то же время небезопасной.

— Но вам придется уехать из Лондона, — сказала королева, этими словами давая понять, что выбор ее окончательно решен, — и вам придется подыскать какой-нибудь предлог, чтобы объяснить своим друзьям свое отсутствие.

— Это очень легко сделать, — возразил Гель, — наша труппа на той неделе начинает свое турне. Я уеду под тем предлогом, что хочу немного опередить ее, тем более, что мои роли легко может исполнить другой актер по имени Грове.

— Даже тот человек, которого вы едете спасать, — продолжала королева нерешительно, — не должен ничего подозревать о том, кем именно вы посланы. Вы сделаете вид, будто узнали об аресте, благодаря чьей-нибудь измене, и заинтересованы в его спасении только потому, что принадлежите к партии герцога Эссекского. Живет этот человек около Вельвина в Гертфордшире, зовут его сэр Валентин Флитвуд.

Гель невольно вскрикнул от удивления.

— Ну, в таком случае, — сказал он, — я могу спокойно действовать от своего имени, так как он — мой друг и даже мой благодетель: его отец спас когда-то жизнь моему деду. Мне незачем придумывать предлоги, чтобы спасти сэра Валентина, у меня довольно причин желать его спасения и без того. Я и не знал, что он вернулся в Англию.

— Вот и прекрасно, — заметила Елизавета, стараясь не показать, как она обрадовалась этой счастливой случайности, — теперь слушайте, что вы должны сделать. Офицер, едущий арестовать его, выедет отсюда в три часа пополудни. Вы должны опередить его, приехать в Флитвуд, предупредить сэра Валентина о грозящей ему опасности, уговорить его бежать и всеми способами должны стараться, чтобы бегство это удалось, и он спасся бы вовремя.

Гель поклонился. По лицу его видно было, что он испытывает чувство глубокого разочарования, так как миссия его была в высшей степени проста и несложна.

Королева улыбнулась.

— Вам кажется это слишком легкой задачей, — сказала она, — стоит только быстро проехать расстояние от Лондона до Вельвина и оттуда в какой-нибудь порт. Но подумайте о том, что могут быть разного рода случайности. Представьте себе, что сэра Валентина как раз не окажется дома, и вам придется разыскивать его, чтобы опередить офицера, едущего арестовать его. Может быть, он будет дома, но не захочет бежать, так как не поверит грозящей ему опасности, и вам придется уговаривать его и, может быть, даже увезти его силой, причем вы легко можете наткнуться на преследование со стороны моего офицера. Вы должны будете оказать тогда сопротивление, хотя бы это стоило вам жизни, а, между тем, ведь вам известно, что ожидает тех, кто противится официальной власти. Ведь вы таким образом сделаетесь таким же изменником по отношению к родине, как и сам сэр Валентин. Помните, что если вас возьмут, я не буду спасать вас, весьма вероятно, что я же сама отдам приказ казнить вас немедленно. Поэтому не относитесь так легко к этой задаче, помните о предстоящих вам опасностях и постарайтесь, чтобы не попасть в руки правосудия. Может быть, вам потом, в свою очередь, придется спасаться бегством за границу и остаться жить там навсегда.

— Я исполню все ваши приказания в точности, ваше величество, но умоляю, простите меня, что я должен все же упомянуть об одном обстоятельстве. Дело в том, что мне придется обзавестись лошадью, а я совершенно без денег.

— Слава Богу, благодаря простой случайности, я сегодня захватила с собой полный кошелек, выходя из дому, — воскликнула королева, отстегивая свою сумочку от пояса и передавая ее Гелю. — За последнее время мой кошелек вообще редко бывал полон. Высыпьте все эти золотые монеты в свой карман и оставьте мне только несколько штук, чтобы они звенели в кошельке.

Гель исполнил ее приказание, и королева снова повесила сумочку на пояс.

— Употребите эти деньги на спасение сэра Валентина, — продолжала она, — может быть, у него в данную минуту и не окажется необходимой суммы, а остальное оставьте у себя, как вознаграждение за оказанную мне услугу. Конечно, это немного, но что делать, другим образом я не могу вознаградить вас. Может быть, конечно, если все обойдется благополучно, вы и найдете потом возможность когда-нибудь впоследствии появиться при дворе при других обстоятельствах, тогда, конечно, я не забуду, чем я обязана вам, и постараюсь уплатить свой долг по отношению к вам.

— Ваше доверие, ваше величество, лучшая для меня награда, — возразил Гель с жаром.

На это Елизавета только сказала:

— Пусть этот плотник выведет вас из сада таким же образом, как он привел вас сюда, а теперь не теряйте времени, и Бог да благословит вас.

Гель был на седьмом небе, так как королева милостиво протянула ему руку, к которой он прикоснулся губами, стоя все еще на коленях.

Это была прелестная нежная рука, она ею оставалась до самой смерти королевы, и таковою же помнил ее Гель до последних дней своей жизни. Не помня себя от восторга, он быстро поднялся и, пятясь назад, вышел из аллеи. Королева повернулась и быстро пошла по направлению, где ждала ее свита.

В эту минуту он чувствовал только, что жизнь его отныне принадлежала одной королеве, а Елизавета думала о том, как милостиво было к ней небо, послав ей в самую критическую минуту такого неожиданного помощника в лице этого скромного и в то же время предприимчивого юноши, который готов был исполнить ее поручение, хотя бы это стоило ему жизни.

Когда Гель очутился снова на улице, он ясно почувствовал все последствия ночи, проведенной в саду в холодное мартовское время; голова его болела невыносимо, благодаря выпитому накануне вину. Во время разговора с королевой он, конечно, не сознавал этого. Чтобы избавиться от неприятного ощущения, он зашел в первую попавшуюся таверну и там подкрепил свои силы горячим завтраком и стаканом вина.

Затем он зашел в таверну, где накануне оставил свою рапиру, и так как там сразу признали его, несмотря на его рабочую куртку, — обстоятельство, не вызвавшее ничьего удивления, так как всем давно известно было, что во время ночных похождений Гель Мерриот являлся и не в таких костюмах, — он получил свою рапиру без всяких разговоров и отправился затем по лавкам делать необходимые покупки. Несколько времени спустя на нем уже красовался новый коричневый бархатный камзол, темно-зеленый плащ, широкополая шляпа без пера и высокие сапоги, в голенищах которых почти совершенно исчезали его коричневые брюки.

Он в уме обдумал уже план предстоящего путешествия. Так как одному невозможно было бы справиться с разбойниками, если бы на него напали по дороге между Лондоном и Вельвином, он должен был прежде всего позаботиться о том, чтобы найти себе спутника и слугу. К счастью, путь его домой лежал как раз через рынок, где обыкновенно собирались все люди, остававшиеся без работы и ищущие ее, в каком бы виде она ни представлялась. Он быстро направился туда, и не успел он войти на рынок и смешаться с толпой, как вдруг издали увидел знакомое лицо, и знакомый голос окрикнул его:

— Послушай, Гель, ты еще жив! Я думал, что ты погиб сегодня ночью от руки какого-нибудь негодяя, — говорил Кит Боттль, пробираясь к нему.

— Но ведь мы, кажется, сегодня ночью были оба вместе? — нерешительно заявил Гель, так как смутно помнил, что было ночью.

— Да, вместе, пока я не потерял тебя из виду. Да, горе мне, что нас разлучили, Гель, потом, когда я остался один, я присел на камни и заснул, а во сне кто-то украл мой кошелек, теперь у меня нет ни одного пенни.

И действительно лицо Боттля было так грустно, что не могло быть сомнения относительно его денежных дел. Украли ли у него деньги, или он их пропил и проиграл, это, конечно, оставалось под большим сомнением, но во всяком случае глаза его устремились на ту часть костюма Геля, где у него обыкновенно лежал кошелек.

— По-моему мнению, Кит, лондонский воздух вреден для тебя, — заметил Гель, — тебе не мешает на несколько дней уехать отсюда в провинцию. Поедем со мной. Пожалуйста, не удивляйся моему предложению, у меня есть одно частное дело, и ты мне необходим. Тебе придется только ехать со мной, пить и есть ты будешь вволю, может быть, придется пустить в ход оружие, этого ты, конечно, не боишься, ну, а по окончании дела, если останутся барыши, мы разделим их пополам. Согласен ты ехать со мной?

— Хоть на край света, мой друг. И хотя старый Боттль и лгун и мошенник, но тебе он предан, как собака, и с ним ты можешь ехать спокойно, куда только захочешь.

— В таком случае вот тебе деньги, купи мне двух лошадей со всеми принадлежностями, и мы встретимся с тобой ровно в два часа на улице св. Джона около бара. Но прежде всего закуси хорошенько и купи себе получше плащ. А затем торопись, времени у нас немного.

Затем Гель отправился на поиски Шекспира, чтобы сообщить ему, что он должен немедленно же отлучиться из Лондона, чтобы спасти жизнь своего благодетеля, и что он при первой же возможности вернется снова в труппу, а пока просит все его роли передать на время Грове.