Тайна кровавой руки. Приключения Фрица Стагарта

Человек в печке

В вечернем выпуске «Берлинской газеты» 3 января 1908 г. было напечатано следующее:

В одной из отдаленных улиц предместья Берлина, Шенеберга, сделана страшная находка.

Некто Фриц Мазингер, только что окончивший технологический институт, занимает вместе со своей матерью маленькую квартиру в первом и втором этаже старого домика. Мать его постучала сегодня утром в его спальню и не получила никакого ответа; она обратилась в полицию с просьбой взломать дверь, так как она оказалась запертой на ключ. Комната оказалась совершенно пустой. На полу лежало в крайнем беспорядке платье, которое было накануне на ее сыне. Но самого его не было никаких следов. Произведя тщательный осмотр квартиры, полиция нашла Мазингера в ванной при таких обстоятельствах, над которыми поневоле задумается самый опытный криминалист.

Труп несчастного нашли в нижнем белье в печке, так что видны были только его ноги. Его тотчас же вытащили из печки. Он лежал лицом книзу и со скрещенными на груди руками. Так как ванная не была закрыта на ключ, то является предположение, что кто-нибудь мог проникнуть в нее из коридора, но в таком случае нужно было взломать входную дверь, между тем она оказалась запертой на ключ и никаких следов взлома ее не оказалось. Поэтому пришлось отказаться от этого предположения. Убийство является невероятным уже потому, что тело было найдено в совершенно спокойном положении и никаких следов предсмертной борьбы не было. В комнате убитого все оказалось в полном порядке. С другой стороны, нужно предположить, что Мазингер попал в печку живым, так как вся кожа его была покрыта пузырями от ожогов, а нос и рот были наполнены пеплом. Несмотря на произведенный тотчас же осмотр трупа, до сих пор невозможно определить, каким образом попал в печку несчастный. Есть основание предполагать, что мы имеем дело с самоубийством, загадочные причины которого, несомненно, выяснят судебные власти.

Я громко прочитал эту заметку за обедом у графа Стагарта в его элегантной берлинской квартире.

Стагарт напряженно слушал.

Когда я кончил чтение, он вскочил.

— Этот случай меня интересует! — воскликнул он с живостью. — Даже крайне интересует. Если ты ничего против не имеешь, мы сейчас же поедем в Шенеберг, чтобы лично все осмотреть. Несомненно, это очень интересный случай.

— Распоряжайся мною, как хочешь, — ответил я. — Мне эта история кажется крайне загадочной. Но если дело действительно объясняется самоубийством, то не думаю, чтобы оно могло тебя интересовать.

Стагарт, улыбаясь, одел свое пальто.

— Кто знает? — произнес он.

Черты его лица приняли выражение чрезвычайного напряжения.

Видно было, что мысль моего друга начала уже работать.

Я схватил палку и шляпу и, так как нетерпеливому Стагарту пришлось бы долго ждать, пока закладывали его экипаж, мы отправились пешком к Потсдамской площади и там сели в электрический трамвай, который нас быстро доставил в Шенеберг.

Дом, в котором жили Мазингеры, находился в конце улицы. Он стоял уединенно, в нескольких десятках метров от ближайшего дома, и был окружен железным садиком.

Стагарт остановился и зорким взглядом окинул дом и местность вокруг него.

Входная дверь выходила не на улицу, а помещалась сбоку.

Против нее находилась высокая стена, отделявшая сад от соседнего дома.

Сзади дом отделялся от соседнего сада тоже стеной. Тощий розовый куст и несколько цветочных клумб составляли всю растительность садика. Липа соседнего сада, ветки которой заходили за стену сада Мазингеров, несколько оживляла почти лишенный всякой зелени сад.

Стагарт измерил взглядом вышину окна.

— Невозможно попасть в первый или второй этаж, — сказал он. — Я не нахожу следов, которые заставили бы предполагать, что была приставлена лестница. А ведь только при помощи ее можно было бы проникнуть через окно.

Он сжал губы и стал снова осматривать дом.

Затем он подошел к дому и потряс железную решетку окон первого этажа.

— Ты думаешь, что преступники могли влезть в окно?

— Нет, это невозможно: решетки очень крепкие.

— Но в таком случае мы, очевидно, имеем дело с самоубийством. Ведь преступник должен был бы откуда-нибудь пробраться в дом.

Стагарт пожал плечами.

— Позволь! — заметил я. — Ведь он же не мог летать?

— Кто знает?

Мой друг умолк. Видимо, ему в голову пришла какая-то мысль.

— Это предположение, — сказал он затем, — вовсе не так невероятно.

Если бы лицо Стагарта не было так серьезно, я бы мог подумать, что он насмехается надо мной.

Я замолчал, потому что не мог понять значения его слов.

Мы позвонили у входной двери первого этажа.

Нам открыла старая дама с белыми как снег волосами и заплаканными глазами.

В коридоре у одной комнаты мы увидали полицейского.

— Госпожа Мазингер? — спросил Стагарт, вежливо снимая шляпу.

Старуха кивнула головой.

— Вы, очевидно, из полицейских? — спросила она, широко раскрывая перед нами дверь.

На лице ее выражалась глубокая апатия. Видно было, что ее ничто более не интересовало.

Стагарт ничего не ответил и вошел.

Я последовал за ним, и мы пошли по коридору.

Навстречу нам вышел полицейский.

Он тотчас же узнал моего друга.

— Я послан наблюдать за тем, чтобы никто не входил в комнату, — сказал он. — Прокурорский надзор хочет произвести еще раз осмотр всего дома.

— Но вы не будете иметь ничего против того, чтобы я осмотрел квартиру? — проговорил Стагарт.

— Конечно нет, граф, — ответил полицейский, который знал моего друга еще в то время, когда он и не думал о том, что будет вести такую ожесточенную борьбу с врагами общества. — Если вам угодно, то я сам проведу вас по комнатам. Я уже осмотрел весь дом.

— Я был бы вам очень обязан, — произнес Стагарт.

Полицейский открыл дверь в комнату, у которой он стоял.

— Это ванная, — объявил он.

Мы вошли в довольно маленькую комнату, превращенную, очевидно, очень давно в ванную, так как в новых домах такие ванные уже больше не устраиваются.

Справа от двери помещалась ванна, за ней большая старинная печь. Против нее у противоположной стены — стол, на котором находились зеркало, щетка и гребенка. Между печью и столом было окно с решеткой.

— Ванны, очевидно, убитый не брал.

— Совершенно верно, — ответил полицейский. — Вот это-то самое загадочное во всем деле и доказывает, что преступление в данном случае маловероятно.

Стагарт сунул руки в печь.

— Она полна золы, — заметил полицейский комиссар.

— Да, — проговорил Стагарт. — Она еще теплая.

— Странная мысль таким образом лишить себя жизни, — продолжал комиссар.

— Вы не верите в преступление? — спросил мой друг.

Комиссар задумчиво покачал головой.

— Верить, граф, не значит знать. Если бы имели перед собою преступление, то была бы хоть какая-нибудь улика. Но ведь нет ничего, ни даже малейшего указания на это. По-моему, мы имеем дело с самоубийством, правда, с совершенно необыкновенным. Мне совершенно непонятно, как человек мог залезть в печку и решиться на такое самоубийство.

— Мне это тоже непонятно, — проговорил с саркастической усмешкой Стагарт.

— Нужно иметь громадную силу воли, чтобы лечь в печку на горящие угли.

Стагарт ничего не ответил.

Он подробно осмотрел все находившиеся в ванной предметы и подошел к маленькому столу, на котором находились зеркало, гребенка и щетка.

— Вы не нашли ничего необычайного в этом зеркале? — спросил он после некоторой паузы.

— Нет. Я его подробно не осматривал, — ответил комиссар.

Стагарт указал на край зеркала около золотой его рамы.

Я увидел, что в этом месте зеркало немного потускнело.

Комиссар подошел к столу и покачал головой.

— Зеркало потускнело, — проговорил он.

— Вы ошибаетесь, — ответил мой друг. — Это зола. Очевидно, к зеркалу прикасались пальцем, на котором была зола.

Стагарт поднес лупу к отпечатку пальца, долго и внимательно осматривал его и затем передал лупу полицейскому комиссару.

— Вы правы! Ей Богу, вы правы! — воскликнул тот с живостью. — Ведь это совершенно неожиданный след.

— Я тоже так думаю, — сказал мой друг. — Нельзя предположить, чтобы Мазингер вышел из печки и схватился рукой за это зеркало. Также невероятно, чтобы он, прежде чем решиться на самоубийство, положил руку в золу и затем схватился за зеркало.

Стагарт перевернул зеркало.

На оборотной стороне ясно были видны следы остальных четырех пальцев.

— Все-таки я ничего не могу понять, — проговорил, качая головой, комиссар.

— О, это очень просто, — объяснил Стагарт с небрежной улыбкой. — Я предполагаю, что лицо, принимавшее участие в этом необычайном деле, сунуло левую руку в золу. Как и почему, это нам нужно еще выяснить. Прежде чем уйти из ванной, оно инстинктивно, по привычке, посмотрелось в зеркало. Благодаря неосторожности этого человека, схватившегося рукой за зеркало и оставившего поэтому следы пальцев, мы можем заключить, что он любит смотреться в зеркало.

С этими словами он взял в руку гребенку и стал ее рассматривать в лупу. Затем он схватил щетку и проделал с ней то же самое.

— Я был бы крайне удивлен, если бы это лицо не оставило еще каких-нибудь следов, — продолжал он скорее про себя, чем обращаясь к нам.

Щеки его горели от волнения.

— Вот, ты видишь, — обратился он затем ко мне, показывая на свет два волоса, вытащенные из щетины гребня, — что я поставил совершенно правильный диагноз. Лицо это любит прифрантиться. Видишь, оно не могло удержаться, чтобы не пригладить щеткой свои волосы.

— Какого цвета волосы покойного? — спросил он комиссара, который внимал ему с возраставшим удивлением и не мог произнести ни слова.

— У него черные волосы, — ответил он.

— Нет, здесь, у меня, — продолжал мой друг, — два волоса совершенно разных цветов. Один белокурый, а другой черный. Так как у матери Мазингера седые волосы, то очень странно, откуда появился этот светлый волос.

Он осторожно спрятал волосы в свой бумажник.

— Это второе указание, которое значительно облегчает нашу задачу.

— Но ведь это — это удивительно! Поразительно! — вырвалось у полицейского комиссара. — Вы великий мастер, граф. Я не думаю, чтобы какому-нибудь полицейскому пришло в голову осмотреть эту щетку.

— Когда борешься с людьми, необходимо не опасаться их хитрости, а рассчитывать на их слабости, которые являются нашими союзниками. А тщеславие, франтовство, является одной из главных слабостей человека.

Он подал мне знак, и я вынул маленькую фотографическую камеру, которую мы всегда носили с собой, так как она уже не раз оказывала нам неоценимые услуги.

На этот раз моему другу потребовалось довольно много времени, чтобы снять отпечатки пальцев. Освещение не было нам благоприятно и поэтому Стагарту пришлось сделать несколько снимков.

Между тем полицейский комиссар занес в протокол все, что выяснил мой друг.

Наконец Стагарт несколько раз кивнул головой. Очевидно, он был вполне удовлетворен.

— Оттиски пальцев получились совершенно ясные. Я полагаю, что мы можем быть вполне удовлетворены результатами нашего исследования.

— Я тотчас же доложу о них моему начальству, — объявил комиссар. — Вы открыли перед нами совершенно новые перспективы, и я думаю, что сыскной полиции будет теперь нетрудно продолжать расследование по уже найденному указанию.

— Будем надеяться, — проговорил Стагарт, причем на лице его появилось хорошо знакомое мне выражение сомнения.

— Хотел бы попросить вас, — прибавил Стагарт, — сообщить матери покойного, что мне необходимо с нею переговорить. Я должен еще выяснить некоторые важные обстоятельства.

— С удовольствием, — произнес комиссар и поспешил к матери Мазингера.

Через несколько минут он вернулся, объявив, что мать покойного ждет нас в гостиной в первом этаже.

Оба этажа соединялись между собой как наружной лестницей, так и внутренней винтовой, шедшей прямо из коридора первого этажа в комнаты второго.

В то время, как мы шли наверх по лестнице, устланной линолеумом, мой друг внимательно ее осматривал.

Но никаких следов не было видно.

Мы поднялись во второй этаж, где нас в коридоре уже ждала мать Мазингера.

Очевидно, ее уже известил комиссар о результатах предпринятого моим другом расследования, так как она смотрела на Стагарта с выражением крайнего удивления, смешанного с почтением.

— Будьте любезны следовать за мной в гостиную, — проговорила она.

Мы вошли в комнату, которая очевидно была просторнее всех других.

На всей обстановке этой комнаты лежал отпечаток уютной простоты.

Это была обычная гостиная семейства среднего круга, с фамильными фотографическими карточками на стенах и старинной мебелью, расставленной в симметрическом порядке.

— Я вас не задержу долго вопросами, — объявил Стагарт, — но вы должны ответить на них с полной правдивостью. Я надеюсь, что вы имеете ко мне доверие и в страшном несчастии, поразившем вас, значительным для вас утешением явится сознание, если этот факт будет доказан, что сын ваш не наложил на себя руки.

Старуха молча кивнула головой и заплаканные глаза ее снова наполнились слезами.

Она нервно перебирала складки своей юбки и покорно склонила голову.

— Вы вдова? — спросил граф Стагарт, положив на стол свою записную книжку.

— Да. Вот уже пятнадцать лет.

— Вашему сыну было…

— Двадцать шесть лет.

— Вы получаете пенсию?

— Да. Так как мне помогают родные, то мы могли жить вполне безбедно и я могла дать образование моему сыну.

— Он недавно кончил технологический институт?

— Да. Ему было предложено выгодное место инженера в африканских колониях.

— Он его принял?

— Нет. Он колебался до последней минуты. Он усиленно работал над одним изобретением, которое, по его словам, должно было принести ему и славу и деньги. Вообще, в последнее время он сильно изменился. Прежде у него был открытый и веселый характер. Теперь же он стал замкнутым в себе, скрытым и молчаливым. Он часто запирался в свою комнату на несколько дней и я виделась с ним только за столом.

Все мои увещания ни к чему не привели.

Он не изменился, и мне удалось только выпытать у него, что он работает над каким-то важным изобретением.

— Вероятно, в области химии, — заметил Стагарт.

— Нет, — ответила старуха с глубоким вздохом. — Ведь у него не было лаборатории, и он всегда работал в своей комнате. Должно быть, это изобретение не имело связи с его профессией и я убеждена, что именно оно явилось причиной несчастья.

Я предчувствовала, что дело добром не кончится.

Но он повторял всегда одно и то же:

— Я хочу разбогатеть, мама! Быстро разбогатеть!

Затем я должна вам признаться, что у него всегда было очень много денег; откуда он их брал, оставалось для меня тайной. Они появились у него с того времени, как он перестал ночевать дома.

— А! это очень важно, — прервал ее Стагарт, — значит, он проводил ночи вне дома.

— Да. Он часто уходил в одиннадцать часов вечера и затем возвращался в пять, а иногда и в шесть и семь часов утра.

— Вы не знаете, где он проводил ночи?

Старуха покачала головой.

— Я не могла ничего узнать.

— Вы не обращались к нему с вопросами по этому поводу?

— Как же, очень часто. Но он всегда отвечал очень уклончиво. Однажды он объявил мне, что поступил в члены какого-то клуба.

Стагарт записал ее показания и при этом занес в книгу и свои предположения.

— В этом доме есть еще и другие жильцы? — спросил он дальше.

— В третьем этаже живет молодая чета французов, а в четвертом, в котором, собственно говоря, имеются всего две мансардных комнаты, живет портниха.

— Я был бы вам очень обязан, — проговорил, поднимаясь, Стагарт, — если бы вы мне показали комнату вашего сына.

Старуха указала рукой на дверь.

— Вот она. Вы можете пройти в нее.

Мы вошли в соседнюю маленькую комнату, убранную просто, но со вкусом.

Платье убитого лежало еще так, как его нашли сегодня утром.

Кровать была смята, но ничто не указывало на какую-нибудь борьбу.

На стенах висели фотографии родственников и знакомых дам убитого.

Стагарт внимательно осмотрел всю комнату, заглянул во все углы.

Я видел, что на лице его появилась выражение досады.

Он покачал несколько раз головой, видимо, не скрывая своего разочарования.

Вдруг он подошел к окну.

Глаза его заблестели, лицо его прояснилось, и выражение торжества блеснуло в его взгляде.

Я подбежал к нему и взглянул по направлению его взора.

Но Стагарт смотрел в глубоком раздумье в пространство и так как я видел, что теперь не время расспрашивать, то я ломал себе голову, что же именно могло его так приятно поразить.

Но я не нашел ничего.

Стагарт обернулся и подошел к старухе.

— Благодарю вас, госпожа Мазингер, — сказал он, протягивая ей руку. — Я сделаю все, что только в моих силах, для того чтобы выяснить это темное дело и доказать вам, что сын ваш не был самоубийцей.

Старуха разрыдалась и мы молча вышли.

— Мы должны еще осмотреть труп, — проговорил Стагарт, выходя со мной на улицу. — Я не могу себе представить, чтобы на трупе не было каких-нибудь следов, которые послужили бы нам для разъяснения этого загадочного убийства.

— Ты, значит, не веришь больше в самоубийство Мазингера? — спросил я.

— Конечно, нет.

— Но ведь он должен был защищаться, когда его клали в печь?

— Вероятно, — ответил Стагарт, — если только его предварительно не усыпили каким-нибудь наркотическим средством.

Мы скоро доехали до морга, и сторож привел нас в комнату, в которой находился труп несчастного.

Он лежал со скрещенными на груди руками, покрытый несколькими венками из роз и хризантем.

Раны от ожогов на лице производили ужасное впечатление и на лице его застыло выражение страшной боли, которую, очевидно, испытывал убитый. Все черты лица были искажены, рот был открыт, глаза глубоко впали.

Я не имел силы долго смотреть на изуродованный труп и сел в сторонке, в то время как друг мой исследовал труп.

Прошло некоторое время.

Наконец, Стагарт повернулся к выходу.

— Ну, что же? — спросил я. — Нашел ты что-нибудь, могущее пролить свет на это преступление?

— Нет, — ответил задумчиво мой друг. — Тело убитого не носит на себе никаких повреждений, конечно, исключая раны от ожогов. Наркотическими средствами, по-моему, он не был усыплен; если бы ему в рот сунули затычку, чтобы помешать ему кричать, то это было бы видно по вздутию нёба. Ничего этого нет.

— Значит, мы стоим перед загадкой? — спросил я.

— Вовсе нет, — ответил Стагарт. — До сих пор достоверно то, что он не был силой втащен в ванную. Теперь, значит, необходимо установить, какие мотивы побудили его отправиться в ванную и добровольно всунуть голову в печку.

— Так, значит, все-таки самоубийство! — воскликнул я.

Стагарт закурил сигаретку.

— И да и нет! — проговорил он. — Но не будем больше говорить об этом. Я бы хотел теперь пройтись по Тиргартену и затем отправиться домой, так как мне завтра нужно будет рано выйти из дома.

Я согласился.

Стагарт крикнул извозчика, и мы отправились в Тиргартен.

На следующее утро друг мой вышел из дому уже в 4 часа утра и вернулся домой только на следующее утро в тот же час.

Теперь начался период его упорной, энергичной деятельности.

Он пропадал по целым дням.

Однажды я увидал, что он составлял какой-то странный чертеж.

Чертеж этот был следующий:

В клетках находились фотографические снимки тех оттисков, которые Стагарт нашел на зеркале ванной.

Эти фотографии он отослал в управление сыскной полиции.

Затем он снова исчез на несколько дней.

Наконец — прошло всего дней десять со времени убийства — он в одно прекрасное утро явился ко мне.

Я протер глаза и взглянул с удивлением на него.

— Как? — воскликнул я. — Ты во фраке?

— Ну да, — ответил он. — Я был в элегантном обществе.

— Любопытно, где же?

— В «Дерби-клубе».

— А! — воскликнул я, удивленный. — Что же ты там делал?

— Играл в карты.

— Говорят, что там очень крупная игра.

— И очень интересная, — добавил мой друг. — Я потерял две тысячи марок и должен сознаться, что я редко тратил деньги таким шикарным образом.

— Вы играли в покер?

— Нет. При покере система была бы невозможна.

— Какая система? Ты говоришь загадками.

— Ну, так и быть, — проговорил Стагарт, откидываясь в кресле, — пока ты будешь одеваться, я тебе расскажу все по порядку. Нам предстоит еще много работы и, надеюсь, ты не откажешься мне помочь.

Одним прыжком я вскочил из кровати.

— Ты поймал убийцу?

— Еще нет, но не сомневаюсь, что очень скоро он будет в наших руках.

— Рассказывай! — воскликнул я с нетерпением, поспешно одеваясь.

Стагарт пустил несколько облаков дыма из своей сигаретки.

— Что Мазингер не сам лишил себя жизни, — начал мой друг, — теперь уже не подлежит сомнению. Несомненно также, что он был убит, но таким странным, утонченным и жестоким образом, что такого убийства в современной истории криминалистики уже давно не бывало.

Доказательствами этого, которые я имел в своих руках и которые прямо указывали на преступление и вместе с тем давали смутные следы убийцы, являлись следы пальцев на зеркале и два белокурых волоса.

С этими данными я бы, конечно, ничего не добился, так как много людей белокурых, а оттиски чьих-либо пальцев почти невозможно получить.

Но мои подозрения, благодаря одному обстоятельству, на которое не обратила внимания полиция, были направлены в известную сторону и розыски мои показали, что я напал на верный след. Дело в том, что в комнате убитого на подоконнике я нашел два едва видимых следа.

Во-первых, на подоконнике оказался комочек пыли, как бы от оттиска сапога, и во-вторых, несколько волокон веревки.

Это открытие, которое я пока сохранял в тайне для того, чтобы чья-либо неосторожность не испортила мне все дело, сразу приподняло передо мною загадочную завесу с этого преступления.

Самое загадочное было то, что нельзя было установить, каким образом убийца проник в квартиру. Возможность насильственного вторжения являлась для меня совершенно немыслимой.

Благодаря найденным мною следам я тотчас же выяснил следующее:

Преступник проник через окно. Так как это было во втором этаже и снизу невозможно укрепить веревку, то можно было с уверенностью сказать, что убийца спустился по веревке с верхнего этажа.

Ты помнишь, что с той стороны дома имеется целый ряд служб. Внизу находится сад. Поэтому вполне понятно, что никто не видел преступника.

Кому бы пришло в голову ночью высунуться из окна кухни?

Да и ночь была очень темная, и так как стена дома черна от грязи, то является вопрос, заметил ли бы вообще преступника какой-нибудь невольный свидетель.

В третьем этаже живет француз Альфонс Бетак со своей молодой женой.

Она настоящая француженка с черными, как смоль, волосами.

Он, напротив, блондин.

Ты поймешь, что я тотчас же обратил все мое внимание на этого человека и все мои дальнейшие мероприятия клонились к тому, чтобы его изобличить.

Волосы являлись очень слабой уликой, так как всякий прокурор был бы высмеян, если бы он на основании находки одного волоса в щетке убитого арестовал человека, у которого были бы подобные же волосы.

Напротив, строение внутренних поверхностей пальцев и их оттиски являлись неопровержимым доказательством.

Прежде всего, я послал снимки оттисков пальцев, найденных мною на зеркале, в полицию вместе с указаниями об его росте и обоими его именами.

Дело в том, что он носил еще и другое имя. Каким образом я это узнал, ты поймешь из моего дальнейшего рассказа.

Полиция мне тотчас же ответила.

Человек, подходящий к моему описанию, был запутан семь лет тому назад в грязной истории и отсидел четыре года в тюрьме.

Это ведь очень легко установить, хотя бы даже через сто лет.

Благодаря изобретенной Бертильоном системе антропометрических измерений, применяемой ныне полицией всех стран, в настоящее время очень легко установить с положительностью личность данного преступника.

Всякого, раз попавшего в руки полиции преступника, подвергают самым тщательным измерениям и, кроме того, делают снимки оттисков его пальцев.

На свете нет двух людей, у которых были бы одинаковые оттиски пальцев.

Я узнал таким образом, что этот человек не новичок.

Я стал следить за ним по пятам, и при этом обнаружилось крайне странное обстоятельство.

Живя в Шенеберге со своей женой, как простой буржуа, он вместе с тем имеет в центре Берлина вторую, холостую квартиру, в которой он проживает в качестве графа фон Остенрота.

Мне пришлось долго промучиться, пока мне это удалось установить.

Два раза следуя за ним, когда он выходил из своей квартиры в Шенеберге, я терял его следы, так как он никогда прямо не отправлялся в свою квартиру. Он обыкновенно колесил по всему Берлину.

На третий раз мне наконец удалось его выследить.

В следующую же ночь мне удалось установить тот факт, что граф Остенрот был обычным посетителем «Парижского клуба» на Потсдамской улице.

Этот клуб был основан лет семь тому назад берлинскими спортсменами и жуирами и не пользуется доброй славой.

Известно, что там ведется очень крупная игра, и самоубийство молодого лейтенанта графа фон Массова, возбудившее такую сенсацию несколько недель тому назад, несомненно, имело связь с его сочленством в этом клубе.

Я тоже вступил в члены «Парижского клуба».

Каким образом попал туда Мазингер, было для меня еще неясно.

Да это, собственно говоря, и не имеет большого значения.

Во всяком случае, он был за последнее время частым посетителем этого учреждения и возбудил всеобщее внимание своим неимоверным счастьем.

Он утверждал, что изобрел совершенно новую систему игры, при помощи которой выигрыш становится неизбежным, и пример его успешной игры являлся разительным доказательством этого.

Одним из его партнеров, проигравшим ему несколько тысяч марок, был «граф Остенрот».

Молодой человек рассказал ему «по секрету», что он сделал еще одно необыкновенное изобретение, а именно, что он изобрел механизм новой электрической рулетки, благодаря которой банк будет всегда выигрывать и притом так, что у игроков никогда не явится ни малейшего подозрения.

Час спустя об этом знал весь клуб. Молодого человека засыпали просьбами продать это изобретение клубу.

Ему предлагали сто тысяч.

Но он был настолько глуп, что отказался продать это изобретение, и нажил себе врагов в лице членов клуба, людей весьма сомнительной репутации.

«Граф Остенрот» решил завладеть этим изобретением.

Прежде чем я расскажу тебе, как, по моим предположениям, совершено было преступление, я тебе сообщу, каким образом я убедился, что убийца Мазингера был не кто иной, как Альфонс Бетак или граф Остенрот.

Я быстро сошелся с членами этого клуба, конечно, под вымышленным именем. Это мне вполне удалось благодаря тому, что, слава Богу, между ними у меня не было знакомых.

Я познакомился также с графом Остенротом, и знакомство это стало тем интимнее, что я в первый же вечер проиграл ему несколько тысяч.

При прощании он крепко пожал мне руку.

Он, вероятно, этого не сделал бы, если бы заметил, что она была покрыта слоем воска, на котором с фотографической точностью отпечатались его пальцы.

Я сравнил оттиски их, это были те же, что и на зеркале в ванной несчастного Мазингера.

Я вполне ясно представляю себе, как было совершено преступление. Я на опыте убедился, какой колоссальной энергией и каким гипнотическим талантом обладает этот человек.

С другой стороны, Мазингер был, видимо, неврастеником в очень сильной степени, безвольным человеком, подчинявшимся всякому внешнему влиянию.

Меня навело на эту мысль происшествие, разыгравшееся вчера вечером.

Граф Остенрот заметил, так как я дал это ему заметить, чтобы вызвать его на действие, которое я от него ожидал, что у меня в портфеле было при себе несколько десятков тысяч марок.

Мы играли и я проиграл.

Граф Остенрот пришел в такой азарт, что, по-видимому, не замечал, что игорная зала все более и более пустела и что мы наконец остались одни.

Я сделал вид, что очень хочу спать и последовал за ним в полутемную соседнюю комнату, когда он выразил желание произвести надо мной интересный опыт.

— Вы должны знать, что я очень сильный гипнотизер, — сказал он, улыбаясь.

Отвратительная улыбка!

Я выразил нечто вроде удивления.

— И мне кажется, — продолжал преступник, — что вы должны быть очень хорошим медиумом!

— Что вы говорите! — возразил я ему. — Неужели вы меня считаете за такого слабовольного человека? Вам никогда не удастся меня загипнотизировать!

Приблизительно так, должно быть, говорил и молодой Мазингер, когда он задумал произвести над ним подобный же опыт, правда, увенчавшийся большим успехом, чем со мною.

В конце концов, я согласился, но не сделал ему удовольствия и не заснул.

Но я должен сознаться, что он обладает сильной волей и громадной способностью передавать мысли, так что мне нужно было противопоставить ему всю свою энергию, чтобы не поддаться его гипнозу.

Он был сильно раздосадован, что ему не удался его опыт и, по-видимому, у него явилось некоторое подозрение. Поэтому необходимо захватить его еще сегодня утром.

Он вынул часы.

— Шестой час, дорогой друг, — сказал он. — Поторопись со своим туалетом. В это время обыкновенно граф Остенрот превращается в Альфонса Бетака и возвращается к себе домой в Шенеберг.

— Я буду готов через несколько минуть, — воскликнул я, поспешно одеваясь. — Расскажи мне только, как было совершено преступление. Разве Мазингер не знал, что его клубный приятель живет над ним под другим именем?

— Нет, — ответил Стагарт. — Он, очевидно, этого не знал.

Во-первых, у графа Остенрота нет бороды, тогда как Альфонс Бетак носит черную бороду.

Во-вторых, вероятно, преступник незаметно для Мазингера внушил ему то, что ему было нужно.

В ночь, в которую он собрался совершить преступление, Бетак спустился по веревке из своей комнаты в спальню Мазингера.

Он застал его спящим и внушил ему сообщить тайну своего изобретения, которое в руках такого негодяя, как француз, стоило миллионы.

Мазингер вполне поддался внушению и исполнил его приказание.

Но раз преступник намеревался получить пользу из этого изобретения, он должен был убрать со своего пути изобретателя, и поэтому он велел загипнотизированному отправиться в ванную комнату.

Так как Бетак, вероятно, знал, что печка только недавно была истоплена Мазингером, который взял теплую ванну, то он понимал, что в печке достаточно углей, чтобы человек, попавший в печку, мог там задохнуться.

И преступник внушил Мазингеру сунуть голову в печку и, прежде чем несчастный мог проснуться от гипнотического сна вследствие ужасных мучений, он втиснул его в громадную старинную печь.

Он держал крепко его ноги, пока не последовала смерть от удушения.

Вот этим-то объясняется, что на теле не найдено никаких повреждений, которые указывали бы на насилие, и преступник совершенно не имел намерения возбудить в властях мысль о возможном самоубийстве своей жертвы.

Я слушал Стагарта, затаив дыхание.

Он снова посмотрел на часы.

— Вперед! — крикнул он. — Уже почти половина седьмого. Нам нельзя больше терять времени.

Я быстро одел пальто.

— Есть у тебя оружие? — спросил на лестнице Стагарт.

— Нет.

Я поспешил обратно и захватил револьвер.

Выйдя на улицу, мы сели на извозчика и поехали в Шенеберг.

Весь дом был погружен в сон, когда мы взошли по лестнице в третий этаж и позвонили в квартиру Альфонса Бетака.

Прошло некоторое время, пока нам открыли.

В дверях показалась молодая женщина и спросила, что нам нужно.

— Нам нужно видеть господина Бетака, — ответил Стагарт.

Я ожидал, что она испугается.

Но она только улыбнулась и ответила:

— Вы пришли немного рано, господа! Но все равно, войдите, пожалуйста.

Она говорила с французским акцентом, что придавало ей еще больше прелести.

У нее была крайне изящная, пикантная внешность и все обращение ее выдавало в ней женщину, вращавшуюся в лучших кругах.

— Мой муж сейчас выйдет, — сказала она, любезно кивнув нам головой, и исчезла.

Едва только она успела уйти из комнаты, как Стагарт вскочил и подбежал к двери. Он приоткрыл ее и заглянул в коридор.

— Он попытается бежать, — проговорил Стагарт. — Будь наготове. Ты видишь весь коридор?

— Да. Думаешь ты, что его жена посвящена в его преступления?

— Этого я еще не знаю, я еще не успел выяснить это. Но ведь мы скоро…

Мы говорили шепотом и сразу замолчали, когда услыхали в коридоре громкие, решительные шаги.

Стагарт с ловкостью кошки неслышно отпрянул от двери.

Вошел Альфонс Бетак.

Он был в изящной литовке, и на лице его было выражение приветливости и беззаботности.

— А! — воскликнул он, увидев Стагарта. — Мистер Джордж! Какая для меня честь видеть вас у себя.

— Да, — ответил на это мой друг, — мне с трудом удалось вас разыскать, так как вы, очевидно, изменили ваше имя.

— Ах, — заметил тот с небрежностью. — Это так, пустяки. Я сделал это из-за родных: знаете, семейные обстоятельства…

Он не докончил и представился мне. Его самоуверенность поразила меня.

Стагарт, очевидно, не нашел нужным выполнить это правило вежливости.

Он внезапно поднялся и произнес:

— Г. Бетак, я попрошу вас немедленно последовать за мной в ближайший участок.

Слова эти оказали совершенно другое действие, нежели мы предполагали.

Правда, одно мгновение казалось, что вся краска исчезла с темного лица француза.

Но затем он так непринужденно рассмеялся, что я смущенно глядел на Стагарта, который окидывал преступника спокойным и строгим взглядом.

— В полицейский участок, мистер Джордж! — расхохотался француз. — Ведь это неуместная шутка! Что же мне там делать? Быть свидетелем? Защищать вас? Может быть, вы совершили что-нибудь противозаконное?

У Стагарта вырвалось движение нетерпения.

— Перестаньте играть комедию, — сказал он. — Вы убийца инженера Мазингера. Я не мистер Джордж, а сыщик Стагарт и арестую вас именем закона.

На этот раз слова Стагарта произвели действие.

Глаза преступника заблестели, по всему его телу пробежала дрожь.

Затем он побледнел, как полотно.

— Вы с ума сошли, любезный! — крикнул он чрезвычайно громким голосом.

— Вовсе нет! — ответил Стагарт. — Прекратите всякий разговор и следуйте за нами!

— Буду я таким дураком! — произнес с насмешкой француз и в тот же момент занес свою руку, чтобы ударить изо всей силы кулаком моего друга.

Но Стагарт был проницательный и предвидящий все сыщик.

Он с быстротой молнии отскочил в сторону в тот момент, когда тот занес над ним руку, схватил своего противника, поднял на воздух и бросил с такой силой на пол, что он затрещал.

Почти в тот же момент я бросился к нему на помощь и в несколько секунд француз был связан.

Дверь распахнулась и в комнату вбежала взволнованная молодая женщина.

— О mon dieu! Что это значит? — крикнула она. — Разбойники! Грабители! Помогите! Помогите! Нас хотят зарезать!

И с громкими криками выбежала она на лестницу, призывая на помощь.

— Скорее извести полицию, прежде чем она успеет взбудоражить весь дом, — сказал мой друг.

Я выбежал и через несколько минут вернулся с двумя полицейскими.

Когда мы подошли к квартире, нам пришлось расчищать себе дорогу среди сбежавшейся толпы.

Посредине комнаты стоял Стагарт со своим пленником, направив револьвер на обитателей дома, которые, видимо, хотели броситься на убийцу и расправиться с ним судом Линча.

Перед ним на коленях лежала молодая женщина и громко рыдала:

— О, он невинен… невинен… поверьте, что он невинен!

Через пять минут преступник был отправлен в тюрьму.

Мы отправились домой.

— Эта молодая женщина, по всей вероятности, ничего не знает, — выразил свое мнение Стагарт. — Но все-таки мы должны быть очень осторожны. Женского коварства надо всегда опасаться.

Только что мы успели вернуться домой, как доложили, что нас желает видеть какая-то дама.

Это была m-me Бетак.

— Где мой муж?

— В тюрьме.

— Какое основание имели вы так с ним обращаться? Он ваш враг?

— Нет, враг не мой, но всего общества, права которого я защищаю.

— А! Вы, значит, утверждаете, что он совершил убийство, которое несколько времени тому назад нас всех так взволновало?

— Да.

— Вы глупец!

— Вы не очень вежливы, сударыня, — ответил Стагарт. — Однако, я хочу, если вы этого желаете, доказать вам, что убийца — ваш муж и никто другой.

Она смотрела на нас бессмысленным взором. Затем она опустилась в кресло и кивнула головой.

— Я прошу вас, может быть, это ошибка — по крайней мере, я буду знать, как его защищать…

Мрачная усмешка показалась на лице моего друга.

Затем он начал подробно рассказывать все то, что он уже мне рассказал. Чем он дальше рассказывал, тем тише становилась m-me Бетак. Казалось, что она затаила дыхание, чтобы не проронить ни слова.

Когда Стагарт кончил, она с рыданиями закрыла лицо руками.

Она была очень бледна.

— Благодарю вас, — сказала она очень просто и поднялась.

— Что вы теперь намерены делать? — спросил ее граф Стагарт.

— Я вернусь в Париж к моим родителям и буду хлопотать о разводе. Я никогда не считала его способным на это, так как я его любила.

Она кивнула нам головой и быстро удалилась.

Стагарт долго смотрел ей вслед.

Затем он занес что-то в свою записную книжку.

Прошло пять дней.

Вдруг мы получили приглашение явиться к главному прокурору.

Было еще довольно рано, когда мы вошли в кабинет заваленного работой и занимавшего крайне ответственный пост судебного чиновника.

Он вышел нам навстречу и сердечно пожал руку моему другу.

— Это была ошибка с вашей стороны, любезнейший граф, — проговорил он.

Стагарт недоумевающе смотрел на него.

— Как так? Я вас не понимаю.

— Я говорю о деле Бетака-Мазингера. Он невинен.

Стагарт вздрогнул.

— Невинен?

— Да. Он вполне доказал свое алиби в ту ночь, когда было совершено убийство. Я принужден был немедленно отдать распоряжение об его освобождении.

— Этого не может быть… вы ошиблись… — проговорил с недоумением Стагарт.

— Нет, дорогой граф, уверяю вас, что нет — Бетак был в ту ночь в «Парижском клубе» — вместе с Мазингером. Когда последний ушел, Бетак оставался еще в клубе, а когда он пошел домой, убийство уже было совершено и даже обнаружено.

— Это он утверждает…

— Да, он и семь свидетелей, члены клуба, подтвердили это присягой. Он спал в соседней комнате и все знают, что он не покидал клуба в ту ночь. Да и молочница дома в Шенеберге удостоверила, что она видела, как Бетак возвратился домой только поздним утром, когда обитатели дома уже знали о несчастье.

— А! И вы на основании этого выпустили Бетака?

— Ведь я же не могу держать в тюрьме совершенно невинного человека!

— Конечно… Если это так, — пробормотал Стагарт, погруженный в размышление. Затем он быстро спросил:

— Когда вы его выпустили на свободу, господин прокури?

— Вчера вечером.

— Благодарю вас. Извините, что я вас тотчас же покину, господин прокурор. Я прошу вас дать мне полицейского, чтобы я мог еще раз произвести арест.

Прокурор с удивлением посмотрел на моего друга.

— Если у вас будут новые улики, граф, неопровержимые улики — понимаете вы, неопровержимые улики, тогда, конечно…

Он позвонил.

Затем он отдал какие-то распоряжения вошедшему полицейскому.

Час спустя мы были в Шенеберге.

Мы застали Бетака занятым укладкой своих вещей.

Он улыбнулся, когда увидал нас, и продолжал укладываться.

Он выглядит моложе, чем раньше, подумал я. Во всяком случае, он остриг себе бороду.

Стагарт молча смотрел на него некоторое время.

Это молчание не предвещало ничего хорошего.

Бетак это, должно быть, чувствовал, так как он поднял голову и посмотрел на моего друга пронизывающим взглядом.

Тот спокойно подошел к нему, вдруг схватил его за волосы и сорвал с него белокурый парик.

Волны черных как смоль волос рассыпались по его плечам.

Стагарт дернул бороду, и мы увидели перед собой выражавшее крайнее отчаяние лицо француженки.

Мы ее арестовали и тотчас же были посланы во все страны телеграммы для того, чтобы задержать настоящего Бетака, которому удалось бежать.

Но только через пять недель удалось его задержать в Нью-Йорке.

Жена его была его соучастницей и тот Бетак, который позаботился о своем алиби в ночь убийства, был не кто иной, как молодая женщина, умевшая чрезвычайно ловко принимать внешность своего мужа.

В то время, как жена его была в клубе, настоящий Бетак совершал свое отвратительное убийство, которое, наверное, осталось бы нераскрытым, если бы за дело не взялся знаменитый друг мой, граф Стагарт.