Тайна кровавой руки. Приключения Фрица Стагарта

Порочная любовь

Мы жили в Нью-Йорке, когда разыгралась история, которую я намерен рассказать. Мой друг пользовался тогда в Америке такой же славой, как и в Европе, и считался одним из самых выдающихся сыщиков мира.

Мы только что кончили наш утренний ленч в гостинице «Мадисон», как нам доложили о приходе полицейского агента.

Вслед за этим вошел молодой человек с лицом истого янки.

— Мистер Патерсон? — спросил мой друг, вертя карточку в своих пальцах.

— Well, Франклин Патерсон, — ответил агент. — Меня послал комиссар Пятой авеню. Я скорости ради приехал на велосипеде и привез с собой еще две машины. Вы не откажетесь отправиться со мною?

Я с удивлением взглянул на Стагарта.

Тот рассмеялся и поднялся. Мне только оставалось последовать его примеру.

— Не сообщите ли вы мне пока, — проговорил Стагарт, выходя из гостиницы, — в чем, собственно говоря, дело?

— Полчаса тому назад застрелился мистер Юнг, — сказал агент в то время, как мы неслись, как бешеные, по оживленным улицам Нью-Йорка.

— Какой Юнг? — воскликнул мой друг. — Крупный торговец хлопком?

— Ну да, — ответил наш спутник. — Тот самый. Он один из главных акционеров Унион-трест-компании.

— Один из богатейших людей Америки, — заметил мой друг.

— 100 миллионов долларов, — проговорил кратко агент. — Влиятельнейший человек.

— И очень справедливый человек, насколько я знаю, — бросил Стагарт.

— Убежденный республиканец, — произнес агент.

— Радикал. И при этом человек, умевший жить.

— Как так?

Агент повернулся к нам, и на его лице показалась широкая улыбка.

— Вы об этом ничего не слышали? Прекраснейшие женщины союза были такого мнения.

— А! Это имеет важное значение, — произнес Стагарт. — Может быть, его самоубийство находится в связи с каким-нибудь делом, в которое запутана женщина.

— Если я не ошибаюсь, он был очень красивый мужчина, — агент щелкнул языком.

— Еще бы. Кроме того, он был отважный человек. Он добровольцем участвовал в войне против Испании.

Мы въехали в Пятую авеню. Почти в конце, недалеко от арки в память Вашингтона, которая в то время только что была окончена сооружением, высился дворец хлопчатобумажного короля.

Мы вошли во дворец вслед за нашим спутником. Шаги наши заглушались толстыми персидскими коврами. По мраморной лестнице мы прошли в помещение второго этажа. Везде царила мертвенная тишина.

В последней комнате слышен был шепот. Нас встретили два комиссара. Начальник сыскной полиции, личный друг покойного, был тут же.

После обмена приветствиями один из комиссаров проговорил:

— Я послал за вами, граф, потому что я знал, что вы остановились в Нью-Йорке. Я подумал, что этот необыденный случай несомненно вас заинтересует, тем более что во всей истории заключается какое-то неразъясненное противоречие.

Рабочий кабинет, по-видимому, находился в том же положении, в котором он был при появлении полиции.

Граф Стагарт подошел к письменному столу. Рядом с маленьким изящным креслом лежало тело Мак Юнга. Стройный мужчина. Он был одет в шикарный сюртук. На ногах были высокие сапоги.

— Он, должно быть, собирался прокатиться верхом, — заметил комиссар.

Рана находилась как раз пониже сердца; я мог ее подробно рассмотреть, потому что Стагарт, откинув сюртук и рубашку, тщательно исследовал рану при помощи микроскопа, маленького зеркала и зонда.

Сжатая в кулак левая рука покойного лежала на ране. В правой вытянутой руке находился револьвер.

— Самоубийство имело, должно быть, место два часа тому назад, — произнес Стагарт, поднимаясь.

На лице его видна была чуть заметная усмешка.

— Совершенно верно, — подтвердил президент полиции. — Я только не могу понять мотивов, заставивших мистера Юнга добровольно простится с жизнью.

— Для меня это совершенно непонятно, — добавил он, качая головой. — Поэтому я полагаю, что возможность преступления ни в коем случае не исключена.

— На этом нельзя основывать подобного мнения, — заметил Стагарт. — Человеческая логика подобна гордиеву узлу. Она никогда не может быть распутана. Кто первый открыл несчастье?

— Миссис Юнг, — ответил комиссар.

— Нельзя ли сейчас же допросить ее? — спросил Стагарт.

Комиссар бросил вопросительный взгляд на своего начальника.

— Я близок к семье Юнгов, — ответил тот смущенно. — Я не знаю, можно ли… Во всяком случае, я лично попрошу ее согласиться на короткий допрос, если вы этого желаете, мистер Стагарт. Я чувствую к вам величайшее доверие и всеми силами стремлюсь к тому, чтобы пролить свет на все это дело.

Президент полиции удалился.

Стагарт снова принялся за исследование раны и затем осмотрел комнату.

— Президент, вероятно, уже давно был дружен с мистером Юнгом? — спросил он равнодушно комиссара.

— Насколько мне известно, да, — ответил тот.

Появление мистрис Юнг и президента прервало наш разговор.

Мистрис Юнг было, вероятно, около сорока лет и ее без преувеличения можно было назвать красавицей. Она являлась типичной элегантной американкой. Чудные черные волосы обрамляли ее бледное лицо. Когда она разговаривала, видны были ее ослепительно-белые, перламутровые зубы. Хотя она была истой американкой, но, очевидно, предки ее были смешанной расы. На это указывали и блестящие, круглые глаза.

— Мистрис Юнг, — проговорил мой друг после того, как нас представил президент, — я хотел бы предложить вам несколько вопросов, которые крайне необходимо выяснить в ваших же интересах. Уверены ли вы, что мистер Юнг сам лишил себя жизни?

Вдова, на лице которой не дрогнул ни один мускул, хотя она несколько раз обращала свой взор на тело мужа, спокойно ответила:

— Это странный вопрос, мистер Стагарт. У меня нет основания сомневаться в этом, так как все данные указывают на самоубийство. Вы можете быть уверены, что я охотнее согласилась бы на другое предположение, чем на это, которое бросает неблагоприятную тень не только на моего несчастного мужа, но и на всю нашу семью.

Стагарт долго молча и испытующе смотрел на нее. Но она не отвела своих глаз и ответила на его взор холодной усмешкой.

Эта женщина обладала феноменальной способностью владеть собой, или же смерть ее мужа являлась для нее только эпизодом, на который она обращала внимание лишь в той степени, в которой требовал от нее свет.

Ее холодность имела в себе что-то отталкивающее.

— У вас нет никаких данных, которые помогли бы нам разобраться в этом печальном происшествии? — спросил через некоторое время Стагарт, опуская взор на лежавшие на письменном столе бумаги.

— Нет, — ответила мистрис Юнг. — Я стою перед загадкой.

Но по выражению ее лица было ясно видно, что она говорит неправду.

Стагарт, по-видимому, не обратил на это ни малейшего внимания.

— Это очень странно, — сказал он спокойно, снова обращая взор на вдову. — Позвольте предложить вам нескромный вопрос: был ваш муж застрахован?

Одно мгновенье казалось, что этот неожиданный вопрос смутил холодную женщину.

— Да, — ответила она, видимо колеблясь.

— Позвольте узнать, в какую сумму?

— В один миллион долларов, — ответила мистрис Юнг.

— И в последнее время он находился в стесненных обстоятельствах, — продолжал Стагарт. — Гибельные спекуляции разорили мистера Юнга и даже, кажется, его политическая деятельность сильно пошатнула его финансовое положение. Поэтому нельзя было выбрать более благоприятного момента для того, чтобы проститься с жизнью, и вы, мистрис Юнг, очевидно, это отлично понимаете.

Мистрис Юнг побледнела, как полотно.

На одно мгновение она, казалось, лишилась языка.

Затем она проговорила:

— О, милостивый государь, вы меня оскорбляете. Я жалею, что согласилась отвечать на ваши вопросы.

Президент тихо добавил:

— Я отлично понимаю логичность вашей постановки вопросов, но вы зашли слишком далеко, мистер Стагарт.

Мой друг пожал плечами и обратился к обоим полицейским комиссарам.

— Я более не нуждаюсь в ваших услугах, — сказал он, — президент даст вам дальнейшие указания.

Полицейские удалились.

В комнате теперь оставались только Стагарт, президент, мистрис Юнг и я.

— Вы имеете право быть в претензии, мистрис Юнг, — сказал повышенным голосом мой друг. — Но при таких тяжелых обстоятельствах, как настоящие, никаких церемоний быть не может. Никаких — понимаете ли вы? С обеих сторон должна быть полная правда — бесцеремонная правда! Только таким образом можем мы дойти до цели. Почему лишил себя жизни ваш муж, мистрис Юнг?

Вдова опустила свой взор.

— Может быть, — ответила она, запинаясь, — может быть — из-за — из-за женщины.

Стагарт улыбнулся.

— Благодарю вас за это указание, — сказал он. — Оно подтверждает мое предположение. Известно вам, может быть, что-нибудь о том, что ваш супруг в последнее время находился в известных сношениях с какой-нибудь женщиной?

Мистрис Юнг еще более побледнела.

— Да, — сказала она едва слышно. — Мне это известно.

Взгляд моего друга впился в ее лицо.

— Кто — эта женщина?

— Ее зовут Нан — больше я ничего не знаю. Ее имя «Нан». Нан, — повторила она, как будто это имя имело в себе что-либо магнетическое.

Вдруг она разразилась рыданиями. Было как-то трогательно видеть, как плакала эта гордая женщина. Она потеряла все свое величие и впервые проявила себя слабой женщиной.

— Эта презренная, — воскликнула она, — вмешалась между мною и ним. Она похитила у меня остаток любви моего мужа, она лишила его последнего призрака уважения к самому себе. Она виновна в его смерти.

— Вот! — воскликнула она, протягивая моему другу лист бумаги. — Читайте! Из этого письма я узнала, что ее имя Нан. Больше я ничего не знаю. Я случайно нашла этот листок несколько дней тому назад.

Теперь вы поймете мою холодность, мое презрение, которое вы, может быть, ложно истолковали, мою ненависть к человеку, который изменил мне ради какой-то подлой женщины.

Громко рыдая, она оперлась на плечо президента.

Стагарт ничего не отвечал.

Он прочитал письмо и передал мне его с многозначительным взглядом.

Вот содержание его:

Мой друг!

Тщетно я ждала тебя вчера. Неужели ты рассердился? Это было бы несправедливо, даже по-ребячески с твоей стороны. Разве я не женщина? И неужели я не могу иметь права быть любопытной?

Ты должен был бы понять, что я не ребенок. Что интересует тебя, интересует и меня. Итак, покажи мне, наконец, твои таинственные бумаги. Прежде всего, не сердись на меня. Ведь я знаю, что ты со мною связан навеки, что ты меня так же любишь, как любит тебя

Твоя Нан.

Стагарт некоторое время молчал, опустив голову.

Затем он сказал:

— Если вы позволите, мистрис Юнг, я осмотрю теперь комнату и оставленные вашим супругом бумаги. Мне было бы очень приятно, — обратился он к президенту, — если бы при этом присутствовали оба комиссара.

Друг мистера Юнга кивнул головой, позвонил и велел вошедшему слуге снова позвать полицейских.

— Вы не нашли никакого прощального письма от вашего мужа? — спросил мой друг мистрис Юнг.

Она покачала головой.

— Нет.

— Был ли перед вами кто-нибудь в этой комнате?

— Нет. Я первая вошла в нее, и первая обнаружила смерть мистера Юнга.

Стагарт кивнул головой и стал затем рассматривать письменный стол и всю обстановку комнаты.

Затем, лежа на полу, он начал выгребать своими выхоленными руками пепел из камина.

— Здесь недавно сожжена была целая масса бумаг, — заметил он и, схватив некоторые полусохранившиеся листки, бегло взглянул на них и быстро сунул их в свой портфель. Мало-помалу он вынул из кучи пепла несколько обуглившихся листков.

— Мистер Юнг, должно быть, сжег бумаги, — заметил один из комиссаров, — которые, вероятно, касались семейных обстоятельств. Вы придаете этому открытию особенное значение?

Мой друг, все еще лежавший на полу, повернул свое лицо к вопрошавшему и саркастически взглянул на него.

— Конечно, — ответил он затем. — Конечно, я придаю значение этому открытию. На одном из обгоревших листов я только что прочел имя, которое крайне возбудило мое любопытство. А что вы на это скажете?

Он поднес к лицу полицейского оттиск печати.

Тот покачал головой.

— Я не понимаю, что это такое.

Президент тоже взглянул на штемпель, но не мог объяснить его значение.

— Это тайная печать Белого дома, — сказал холодно Стагарт. — Я ее случайно знаю.

Затем он поднялся и подошел к мертвому, взял у него из руки револьвер и сталь его рассматривать.

— Были произведены два выстрела, — сказал он. — Револьвер системы Галанда, изготовлен в Нью-Йорке.

Он быстро поднял голову.

— Но что с вами? — спросил он президента, который смотрел на оружие широко раскрытыми глазами.

— Ничего! Положительно ничего, — ответил тот. — Мне что-то худо.

Стагарт испытующе смотрел на него.

— Вот, — сказал он, подавая президенту револьвер, — возьмите оружие. Оно принадлежит вам.

Президент смертельно побледнел.

— Вы думаете, — сказал он, — это оружие…

— Из вашей коллекции, — договорил Стагарт с ледяной усмешкой.

Президент взял в руку револьвер, с ужасом поглядывая на моего друга.

Мистрис Юнг с возрастающим беспокойством прислушивалась к словам Стагарта.

— Действительно, — сказал президент. — Действительно, я не могу отрицать — это оружие из моей коллекции.

— И вы не знаете, каким образом случилось, что мистер Юнг лишил себя жизни как раз вашим оружием?

— Нет. Я этого не знаю. Я крайне поражен этим случаем.

Оба комиссара записывали дословно весь разговор.

— Откуда вы узнали, что это оружие принадлежит мне? — спросил внезапно президент.

Стагарт улыбнулся.

— Я прочитал это на вашем лице, — сказал он.

— Вы умеете читать мысли человека? — спросил тот.

— Я кое-что смыслю в этом искусстве, которое, к слову сказать, требует только некоторого упражнения, — ответил Стагарт.

— В таком случае, — обратилась мистрис Юнг горячо к Стагарту, — вы, наверное, прочтете, что как я, так и мистер Буоб — так звали президента сыскной полиции — совершенно непричастны к этому несчастью.

Стагарт спокойно взглянул на нее, так спокойно, что и более хладнокровная женщина, чем мистрис Юнг, задрожала бы от волнения.

— Разве я высказал малейшую мысль, что вы в чем-либо виновны?

— Этого вы не говорили, — произнесла смущенно мистрис Юнг, — но различные случайности проливают странный свет на все дело. Я не знаю, чем я заслужила, что Господь посылает на меня такое наказание.

Мой друг, не отвечая на слова мистрис Юнг, вынул из кармана очки.

Он только недавно приобрел их у самого известного оптика Нью-Йорка. Они были сделаны по его заказу. Они являлись его изобретением и состояли из пяти вертящихся стекол различных цветов. Маленькая лупа увеличивала предметы в пять раз. С помощью этих очков, Стагарт начал еще раз осматривать всю комнату.

Он в третий раз обращал свое внимание на обстановку и на стены, так что это невольно бросилось мне в глаза.

Стагарт, видимо, что-то искал, то звено, которое недоставало в его цепи улик.

Вдруг взгляд его остановился на обоях.

Я последовал за ним взором.

Стагарт несколько раз покачал головой.

Лицо его приняло то решительное, мрачное выражение, которое указывало, что он уже недалек от преследуемой им цели.

Но как напряженно я ни следовал за взором моего друга, все же я не мог открыть ничего такого, что могло бы возбудить мое внимание.

— Я на свой собственный риск займусь этим делом, — сказал наконец мой друг, обращаясь к президенту. — Конечно, я не хочу сталкиваться с полицией в деле розысков и поэтому попрошу, чтобы меня заблаговременно предупреждали о всех шагах властей.

Мы расстались.

Стагарт поднес дрожавшую руку мистрис Юнг к своим губам и затем быстро последовал за мной.

Мы вернулись в нашу гостиницу.

— Страшно запутанная история, — сказал я, когда мы сели за обед.

— Как так? Для меня она совершенно ясна, — возразил мой друг.

— Но эти противоречия!..

— Они являются лучами света, — с улыбкой проговорил Стагарт. — Для меня кажущиеся противоречия являются очень часто логическими доказательствами.

— Я этого не понимаю. Все эти события совершенно меня расстроили. Считаешь ли ты мистрис Юнг способной играть какую-нибудь роль во всей этой истории?

Мой друг взглянул на меня с лукавой улыбкой.

— Ты хитер, — сказал он, — но я все же хитрее тебя. Ты знаешь, что я не люблю открывать преждевременно своих карт. Ты, однако, не в силах побороть свое любопытство. Разве ты не слышал всего нашего разговора?

Ведь ты уже довольно давно в моей школе и научился высказывать самостоятельные суждения.

Итак, взвесь все за и против! Мистрис Юнг не незначительная женщина. Она любила своего мужа и открыла, что он ее обманывал. Любовь ее превратилась в ненависть, а затем в презрение. Она отлично знала, что муж ее вел опасные биржевые спекуляции. Его состояние, которое принадлежало и ей, ее положение и ее будущность находились в опасности.

Слишком поздно узнала она, что дела их дошли до такого расстройства, что им в самом ближайшем будущем угрожало полное разорение.

Должен будет разыграться колоссальный скандал.

Общество выбросит за борт мистера и мистрис Юнг. У дверей их дома караулит нужда, призрак, который мистрис Юнг никогда не видала во всю свою жизнь, о котором она знала только понаслышке.

Ей предстоит жизнь, полная лишений и труда. При этом самое ужасное то, что мистер Юнг не будет в состоянии уплачивать высокие премии своей страховки.

Миллионный полис пропадет, и последний якорь спасения исчезнет.

В таком положении находилось дело.

Тогда-то в хаосе страха, расчета и надежд раздался выстрел.

Он разрешил все и мистрис Юнг получит свой миллион наличными.

Она еще молода, жизнерадостна и красива. Она отправится в Европу. Миллион долларов превратится там в 4 миллиона. Если она поедет в Париж, она будет обладать почти пятью миллионами.

Перед ней откроется новая жизнь. И все же смерть и позор караулили ее.

— Так значит, она его убила, — воскликнул я, вскакивая, — и мнимое самоубийство не что иное, как гнусная комедия.

Стагарт усадил меня в кресло.

— Я говорил, как прокурор, — сказал он, улыбаясь, — и ты высказал то мнение, которое высказал бы всякий другой человек. Но ты совершенно позабыл обратить внимание на странную роль, которую играет в этой таинственной истории президент, мистер Буоб, бывший некогда, насколько мне известно, сенатором. Ты забыл, что мистер Юнг застрелился как раз тем револьвером, который не был его собственностью, а принадлежал его лучшему другу. Это он должен был знать.

Но какие побудительные мотивы могли его заставить лишить себя жизни как раз этим оружием?

Каким образом попало ему в руки это оружие?

— А! — воскликнул я. — Теперь мне все ясно. Убийца — президент. Он убил мистера Юнга и положил ему в руку револьвер, чтобы возбудить во всех мысль о самоубийстве своей жертвы.

— Ты судишь слишком поспешно, — возразил мой друг со своей стереотипной улыбкой. — Какое основание мог он иметь для убийства своего лучшего друга?

— Это должно показать расследование, — ответил я. — Но я полагаю, основание это заключалось в том, что он вместе с тем был таким же, а может быть, и еще большим другом мистрис Юнг.

— Ты очень наблюдателен! — воскликнул Стагарт, действительно пораженный. — И все-таки обрати внимание на оборотную сторону.

Предположи, что мистер Юнг знал о дружеских отношениях, существовавших между его другом и женой. Предположи дальше, что он подозревал, что президент для его жены более, чем друг. Поэтому он возненавидел его. Он задумал отомстить ему так, чтобы часть наказания понесла бы и его жена.

Он должен был умереть, чтобы спасти свою честь. Ему предстояла возможность сделать великолепный шахматный ход. Он имел возможность уничтожить своего друга, выставив самоубийство преступлением, и дать вместе с тем чувствительный урок своей жене, тайно взяв у своего друга револьвер и убив себя этим оружием.

Я с величайшим вниманием слушал моего друга.

— Теперь, после того, как ты мне все так ясно объяснил, я все понял. Дело произошло именно так, как ты говоришь.

— Впрочем, я хотел только анализировать этот случай, — сказал Стагарт, закуривая сигаретку и выпуская колечки дыма, — я мог бы тебе привести еще два объяснения, которые были бы так же правдоподобны, как и только что приведенное.

Итак, имеется четыре объяснения, каждое из них вполне правдоподобно и за каждое из них многое говорит.

— А которое же правильно? — спросил я, сбитый с толку.

— Я думаю, — проговорил мой друг, — ни одно из них.

Увидав мое изумленное лицо, он добавил:

— Ты удивлен, неправда ли? Я думаю, легче быть писателем, чем посредственным сыщиком.

Он добродушно засмеялся и поднялся.

— Мне нужно кое-куда зайти. А ты тем временем осмотри Нью-Йорк. Вечером я за тобой зайду.

Он надел пальто и вышел.

Я еще долго сидел и долго бился, размышляя над этим таинственным случаем, не находя никакого подходящего объяснения.

Наступил уже вечер, когда Стагарт вернулся в гостиницу, где я его уже давно ждал с нетерпением.

Он был крайне оживлен и, видимо, находился в отличном расположении духа.

— Тебя можно поздравить с успехом? — спросил я его.

— Да, — ответил он. — Все идет как по маслу.

— Если бы я только знал, — сказал я, — что ты теперь стараешься обнаружить: причины, побудившие мистера Юнга покончить с собой, лиц, имена которых ты прочел на полуистлевшпх листках, участие президента или мистрис Юнг в этом деле?

— Все это вместе. Сегодня вечером я хотел бы немного развлечься. Отправимся в сад «Мадисон». Из реклам я узнал, что там гастролирует труппа «Флорида». Говорят, что она имеет громадный успех. Мы, наверное, не будем там скучать. Итак, вперед.

Так как я был уже приготовлен к тому, что мы отправимся куда-нибудь вечером, то на мне уже был смокинг.

Стагарт же поспешил к себе и скоро вернулся во фраке.

Мы сели на извозчика и отправились в увеселительное заведение «Мадисон».

Мы ехали по Пятому авеню, мимо тех роскошных дворцов Вандербильта и других архимиллионеров, которые делают это авеню самой великолепной и стильной улицей Нью-Йорка.

Дворец мистера Юнга находился в полной темноте.

Только в комнате, в которой произошло самоубийство, светился огонь.

— Что это такое? — спросил я моего друга, который подобно мне высунулся из экипажа.

— Очевидно, самоубийцу еще не похоронили, — проговорил Стагарт. — Вероятно, теперь там собралась семья покойного и молится за упокой души его.

Мы проехали мимо.

Через некоторое время экипаж остановился перед залитым электрическим светом увеселительным садом.

В театре помещалось ни более, ни менее, как тринадцать тысяч зрителей.

Наши места, купленные Стагартом еще днем в центральной кассе, находились совсем около сцены.

В зале волновалось целое море черных фраков и светлых дамских нарядов.

Наконец началось представление.

Сюжет пьесы заключался в несчастной любви японского принца к бедной гейше.

Сама пьеса была лишена всякого художественного значения, но сделана была не без сценической ловкости.

Я обратил внимание на молодую, красивую гейшу.

Она своей бесподобной игрой мирила публику с нелепой ролью, которую она исполняла.

Редко приходилось мне видеть такую изящную женщину, которая своими густыми черными волосами, большими, блестящими глазами на интересном личике так подходила к своему живописному костюму.

Я все время не сводил своего бинокля с этой артистки.

Я взял программу.

— Ни-фу-си-го, гейша… мисс Нан Даусон, — прочел я.

Нан — Нан, где я уже слышал это имя?

Вдруг я вспомнил.

— Стагарт, — сказал я взволнованно, — эту актрису зовут Нан!

— Ну да, — ответил он спокойно. — Я это отлично знаю. Ради нее-то мы и пришли сюда. Чудная девушка, не правда ли?

Я не сводил глаз с прелестной женщины, полная темперамента игра которой увлекала всех зрителей.

Когда кончился второй акт, театр дрожал от аплодисментов.

В середине третьего акта публика устроила Нан овацию.

Успех Нан был поразительный.

Даже женщины аплодировали.

Мужчины встали со своих мест и кричали: «Нан!»

Имя это, подобно искре, воспламеняло тысячи сердец.

— Нан! Нан! Браво, Нан!

Возгласы эти наполняли залу.

Я сам не мог избавиться от гипноза, производимого личностью этой необыкновенной женщины.

Нан подошла к рампе и поклонилась.

Это простое телодвижение, детское и вместе с тем женственное, полунаивное, получувственное, полусерьезное, полушутливое, возбудило новый взрыв восторга.

Пьеса продолжалась, но на нее не обращали больше никакого внимания.

Нан играла.

Когда она молчала, публика восхищалась ее мимикой, чудным ротиком, шелковыми длинными ресницами.

Когда она говорила, каждый шаг ее был стихом.

Каждое слово было песнью.

Глаза ее метали молнии в моменты аффекта.

Когда она улыбалась, зрители находились в каком-то очаровании, не решаясь даже громко вздохнуть.

В антракте за кулисы внесен был чудный букет.

— Это от меня, — сказал, улыбаясь, Стагарт.

Я с удивлением взглянул на него.

— Для кого?

— Ты еще спрашиваешь? Конечно, для Нан.

— С какой же целью ты это сделал?

— Я ее пригласил на сегодняшний вечер. Ее общество будет приятно и для тебя.

— Она не придет, — ответил я с уверенностью.

— Почему же, — возразил с улыбкой Стагарт. — Я убежден, что она француженка. Я передал ей свою карточку, на которой стоит: Comte de Voisier. Запомни хорошенько мою фамилию.

— А! — воскликнул я. — Ты думаешь, что графский титул имеет притягательную силу?

Он покачал головой.

— Я среди цветов положил драгоценное украшение. Оно стоит около пятисот долларов. Ты не думаешь, что это явится магнитом?

Я задумался.

— Пожалуй, что так, — произнес я после некоторого размышления. — Если ты так принимаешься за дело, то, наверное, будет успех.

После того, как кончилось представление и прекратились бесчисленные вызовы, мы вышли.

Нас ждал экипаж.

Стагарт крикнул что-то кучеру, после чего тот начал медленно проезжать взад и вперед.

Мало-помалу толпа, выходившая из сада, сравнительно поредела.

Стагарт, все время выглядывавший из кареты, подал кучеру знак. Карета остановилась.

Через дорогу перешла изящная дама и села в наш экипаж без малейшего смущения, как будто бы это был ее собственный экипаж.

Это была Нан.

Стагарт представил меня.

Экипаж покатился к центральному парку.

Мы вели разговор на французском языке.

Нан была очень мила, остроумна и, как мне казалось, в самом экстравагантном настроении.

Граф Стагарт был джентльменом в полном смысле этого слова.

Нан была светской женщиной.

Она тотчас же поняла, с кем она имела дело, и Стагарт был так любезен и галантен, что он сразу же произвел самое лучшее впечатление на избалованную актрису.

Странное впечатление, производимое им на мужчин, оказывало влияние также и на женщин и, когда карета остановилась у Казино в Центральном парке, Нан была уже вполне в его власти.

Стагарт заранее заказал для нас отдельный кабинет.

Скоро мы были в отличнейшем расположении духа, а превосходное шампанское слегка туманило нам головы.

— Вы, право, очень милы, — сказала Нан, слегка ударив Стагарта веером. — Вы всегда такой остроумный собеседник?

Тень промелькнула по лицу моего друга.

Но затем оно снова прояснилось.

— Не всегда, — ответил он. — Но разве можно быть не в настроении в вашем обществе?

— Что вы этим хотите сказать? — спросила Нан, грациозным движением выставляя свои изящные ножки, обутые в кокетливые туфельки.

— Это легко понять, — ответил Стагарт. — Разве вы сами не воплощаете в себе то, что у нас называется настроением? Вы вся — очаровательная и возбуждающая нервы улыбка. Каждый из ваших жестов — цветная симфония.

Она взглянула на него.

— У вас оригинальные мысли, — тихо сказала она.

Затем она откинула голову, вскочила и сделала несколько движений канкана.

— С чем вы могли бы меня сравнить, граф? — воскликнула она, приподнимая бокал с шампанским.

Никогда я не видел более спокойной улыбки на лице Стагарта, чем теперь, при этом очаровательном движении этой чудной женщины, одна близость которой действовала опьяняюще.

— Вы гениальное олицетворение греха.

Она остановилась и недвижимо стояла несколько мгновений.

Затем она украсила свои волосы двумя розами.

Ленточки, на которых держался ее корсаж, развязались, и перед нами почти обнажилась ее белоснежная, чудная грудь.

— Это старое сравнение, — расхохоталась она. — Грех. Я думала, что вы будете оригинальнее, граф де Вуазье.

И она бросилась на мягкие подушки восточного дивана.

— Вы правы, — ответил спокойно мой друг. — Мое сравнение глупо. И все-таки оно близко к истине. Если бы я был художником, я изобразил бы вас и дал бы картине оригинальное название.

Нан приподнялась.

Она повернула к моему другу свое детское лицо.

— Это интересно! — воскликнула она. — Как бы вы меня изобразили, граф?

— Я бы нарисовал вас такой, какой вы являетесь в действительности, когда вы чувствуете к кому-нибудь страсть. Дикой, грубой чувственностью должна дышать вся ваша фигура. В вас должно быть что-то змеиное. Вы должны стоять немного наклонившись, как хищный зверь, который собирается броситься на свою жертву.

В опущенную руку я вложил бы вам револьвер, а в пяти шагах от вас на ковре я изобразил бы труп человека и подписал бы под этой картиной:

По мере того, как Стагарт это говорил, она медленно приподнималась, полуоткрыв рот и устремив мучительный взгляд на моего друга. Губы ее побелели, как полотно.

Одно мгновение царила полная тишина.

Стагарт пронизывал ее своим взглядом.

Затем Нан дико расхохоталась и упала на диван.

— Великолепно! — воскликнула она. — Великолепно! У вас являются мысли, граф, которые сделали бы честь великому художнику.

Какая бы это была чудная картина!

Преступление!

Револьвер — наклонившаяся женщина — убитый — но одно вы забыли, граф, обстановку. Ведь это самое главное.

— Конечно, — ответил Стагарт. — И это я уже придумал.

Она снова вскочила и подошла вплотную к моему другу.

Рот ее был полуоткрыт. Она как бы ловила каждое слово, срывавшееся с уст Стагарта.

— В левую руку — я это забыл — я ей положу пачку бумаг, писем. — Комната, в которой она находится, должна быть кабинетом богатого, влиятельного человека. На первом плане стоит письменный стол. Нужно показать, что этот стол играет роль.

Направо находится камин — он топится — для того, чтобы женщина имела возможность сжечь те бумаги, из-за которых она — двумя выстрелами — убила человека.

Нан стала еще бледнее.

С губ ее сорвался едва слышный не то вздох, не то стон, восклицание глубокой муки, ясно отразившейся на ее мраморном лице, в ее помутившемся от ужаса взоре.

— Затем, — продолжал спокойно Стагарт, откидываясь в глубокое кресло, — я бы нарисовал стены кабинета — чудные, богатые обои — и только в глубине я оставил бы черное пятно, являющееся контрастом с яркими красками обоев — это была бы открытая потайная дверь. Я оставил бы ее на картине открытой для того, чтобы зрители поняли смысл этого.

Эта дверь выходила бы на потайную лестницу, по которой прокралась та женщина, которая решила уничтожить этого человека — мистера Юнга.

— А!..

Ужасный, хриплый, пронзительный крик сорвался с ее уст.

— Вы — вы…

— Я — мщение, — ответил, поднимаясь, Стагарт так хладнокровно и спокойно, как будто перед ним стояла не молодая прекрасная женщина, а какой-нибудь неодушевленный предмет.

Но Нан не сдавалась.

Она старалась овладеть собой.

— Картина очень хороша, — сказала она глухим голосом, — только — имени — я не понимаю. При чем тут мистер Юнг?

— Вы его не знаете? — спросил Стагарт.

— Как же, отлично знаю.

— Неужели же вам не известно, что мистер Юнг убит сегодня ночью?

— Убит? Я читала — слышала — что он лишил себя жизни?

— Нет, — ответил жестко Стагарт. — Его убили.

— О! Это ужасно! — сказала Нан.

Она набросила себе на плечи меховую накидку.

— Меня знобит. Здесь так холодно, я хотела бы поехать домой.

— Как прикажете, — сказал мой друг и позвонил.

— Карету, — крикнул он входившему лакею.

Нан одно мгновение колебалась.

Она устремила долгий взгляд на моего друга.

На губах снова показалась краска.

— Вы художник, — проговорила она. — Такого человека можно полюбить. Вы меня проводите?

Он улыбнулся.

Что-то глубоко печальное было в этой улыбке.

Она была полна глубокого сострадания.

— Нет, — сказал он отрывисто. — Вы женщина, созданная для величайших наслаждений. Я бы вас мог полюбить, если бы вы не были — Нан.

— А я, — воскликнула Нан дрожащим голосом, — я ненавижу вас смертельно — потому что я — вас люблю.

— Несмотря ни на что? — спросил Стагарт и лицо его как бы окаменело.

— Отлично, — проговорил он, галантно целуя ее холодную как лед руку. — Борьба?!

— Да, — воскликнула она, — на жизнь и на смерть!

Затем она выбежала.

Стагарт обернулся и взглянул на меня.

Он был бледен.

Я молчал.

Так мы сидели около часа, выпуская клубы дыма.

Наконец Стагарт поднялся.

— Пойдем, — сказал он тихо, — уже поздно.

Я был так погружен в свои мысли, размышляя о только что разыгравшейся сцене, что я громко произнес свою последнюю мысль:

— Она убежит.

Стагарт покачал головой.

— Не думаю. Впрочем, я уже позаботился за тем, чтобы за ней следили.

Мы отправились домой, и я больше не обращался с вопросами к моему другу.

Следующие дни мне редко приходилось видеть Стагарта.

Так проходили недели.

Однажды, когда мой друг вернулся домой очень поздно ночью, ему доложили, что его хочет видеть какой-то негр по очень важному делу.

Мой друг подошел к двери.

Едва только негр, громадного роста и богатырски сложенный мужчина, вошел в комнату, как он, ни слова не говоря, с быстротой молнии выхватил из кармана нож и три раза всадил его Стагарту в грудь.

Я увидал, как мой друг зашатался, но прежде, чем я успел броситься к нему, он оправился и выстрелил несколько раз в бросившегося бежать негра. Но благодаря темноте ни один выстрел не попал в преступника.

— Ты ранен? — спросил я Стагарта.

Он с улыбкой указал мне на разрезанную ножом материю пиджака.

— Я всегда ношу на себе панцирь, — сказал он. — Нож, конечно, не мог его пробить. Конечно, на теле окажутся синяки, потому что у малого основательный кулак.

Я с облегчением вздохнул.

— Ты не имеешь представления об этом бандите? — спросил я.

— Как же, я его уже давно разыскиваю. Раз гора не пошла к Магомету, то Магомет пошел к горе. Он сам себя выдал. Теперь я опять подошел ближе к цели.

Стагарт уже давно носил чешуйчатый панцирь, который не раз уже спасал его от верной смерти.

Несколько дней после этого приключения Стагарт уехал и около недели о нем не было ни слуху, ни духу.

Между тем в один прекрасный день в «Нью-Йоркской трибуне» появились следующие строки:

Мистер Юнг не лишил себя жизни.

Мистрис Юнг обвиняется в убийстве.

Президент сыскной полиции — ее сообщник.

Главный прокурор возбудил сенсационное дело, которое привело в волнение весь Нью-Йорк.

Все нью-йоркцы помнят, как недавно в одно прекрасное утро нашли мертвым в своей комнате мистера Юнга накануне его банкротства. Все предположили самоубийство. Между тем, главный прокурор собрал массу улик, которые невольно заставляют заподозрить, что мистрис Юнг убила своего мужа и что ее сообщником явился мистер Буоб, президент сыскной полиции.

Дальнейшие подробности этого скандального дела неизвестны. Мистрис Юнг оставлена на свободе под залог 100 000 долларов.

Президент сыскной полиции смещен со своего поста.

Несколько дней после того, как эта заметка появилась в «Трибуне» и была перепечатана во всех нью-йоркских газетах, мой друг вернулся домой с довольным лицом.

Но на все мои вопросы он ничего не отвечал.

— Ты уж увидишь, — говорил он, юмористически подмигивая мне. — Я хочу доставить себе удовольствие поразить тебя неожиданностью.

Он поехал к мистрис Юнг и имел с ней несколько раз оживленные переговоры, которые, наконец, кончились тем, что он дал тайное поручение одному из самых известных хирургов Нью-Йорка, причем он лично испросил на это разрешение лорд-майора.

Я ничего не понимал и публика, в которую проникали сведения о таинственном деле, с величайшим нетерпением ждала дня, когда мистрис Юнг должна была появиться перед судьями по обвинению в мужеубийстве.

Так проходили месяцы.

Наконец, был назначен день суда и нью-йоркцы были приведены в изумление известием, что Нан, известная, любимая, несравненная Нан, будет главной свидетельницей на суде против мистрис Юнг.

Сенсация была полная.

Когда наступил день суда, весь Нью-Йорк был охвачен волнением. Уже до открытия залы заседания, улица была переполнена самой избранной публикой.

Когда открылись двери, произошла страшная давка. Всякий старался помощью кулаков, локтей и зонтиков пробить себе дорогу.

Несколько дам упали в обморок. Двадцати пяти полисменам с трудом удалось водворить порядок.

Стагарт мрачно наблюдал за этой отвратительной картиной.

— При подобных случаях, — проговорил он, — люди — вернее сказать, женщины — проявляются во всей своей истинной красе. Большинство представителей финансового мира не лучше преступника, который на несколько дней займет все их мысли.

Их фантазия так же груба, как и само преступление. Но им недостает отчасти мотива, отчасти инициативы сделать то, перед чем не остановился настоящий преступник.

Мы вошли в залу суда.

Я сел в места для публики, тогда как Стагарт, в качестве главного свидетеля, сел рядом с защитниками обвиняемых.

В залу вошли мистрис Юнг и мистер Буоб. Они были совершенно спокойны.

Судебное следствие началось.

Председатель резюмировал все улики против обвиняемых.

Известно было, что мистрис Юнг, будучи молодой девушкой, была как бы обручена с мистером Буобом и что они горячо любили друг друга.

Родители принудили ее выйти замуж за мистера Юнга.

Но мистер Буоб остался ее другом. Можно предположить, судя по собранному следственному материалу, что эта дружба не переходила в более нежное чувство и что честь мистера Юнга не была задета.

Тем более вероятно, что у мистрис Юнг, утверждающей, что она полюбила своего мужа после того, как вышла за него замуж, явилось желание освободиться от него в тот момент, когда она заметила, что муж ее не был достоин жертвы, принесенной ею. Любовные связи ее мужа заставили ее еще теснее сблизиться с мистером Буобом.

Положение обострялось. Мистеру Юнгу угрожало банкротство; но он был застрахован в громадную сумму.

Одна только смерть была спасением для мистрис Юнг. Она была последней в его комнате. Ничего не указывало на то, что он сам лишил себя жизни. Он ничего не привел в порядок и ничего не оставил после себя.

Поведение мистрис Юнг после смерти ее мужа было крайне странное.

Револьвер, из которого застрелился Юнг, был собственностью мистера Буоба.

Обвинение предполагало, что последний вручил своей подруге оружие, а та привела в исполнение задуманное им убийство. Она застрелила своего мужа на расстоянии двух шагов.

Мистрис Юнг все отрицала.

Мистер Буоб не мог объяснить, каким образом попал принадлежащий ему револьвер в руки мистера Юнга.

Судебный пристав ввел главную свидетельницу Нан Даусон.

Все взоры обратились на нее. Некоторые вынули даже бинокли.

Она вошла улыбаясь и с гордо поднятой головой. Серое шелковое платье плотно облегало ее прекрасную фигуру.

Черная шляпа с пером еще более оттеняла ее матовую белизну лица.

Она вошла с улыбкой на устах.

Вдруг она увидела Стагарта.

Лицо ее побледнело.

Но затем она подняла голову еще выше.

Она показала, что мистер Юнг был ее другом, что вечером перед убийством она ужинала с ним. Ничто в его поведении не указывало на его решение покончить с собой. Напротив, он жаловался на поведение своей жены, говорил, что боится ее и высказывал подозрение, что она собирается его убить.

Она, Даусон, смеялась над его словами. Но он упорно стоял на своем и, как оказалось впоследствии, подозрения его были совершенно основательны.

Председатель кивнул головой.

Среди присутствующих заметно было беспокойство.

Мистрис Юнг потребовала стакан воды.

Она была близка к обмороку и в этом видели доказательство ее вины.

Нан бросила торжествующий взгляд на Стагарта.

Вызвали к судейскому столу моего друга.

Стагарт поднялся и вышел на середину залы. Он стал против Нан.

Вот речь, с которой Стагарт обратился к суду:

— Господа судьи!

Несмотря на угрожавшую мне три раза опасность быть убитым — один раз в Нью-Йорке и два раза в Вашингтоне — мне все же удалось расследовать это дело и прийти к совершенно другим заключениям, чем обвинительная власть.

Мистрис Юнг невиновна, так же невиновна, как мистер Буоб, и если ее можно в чем-либо упрекнуть, то только в том, что она раньше не потребовала реабилитации своего оскорбленного женского достоинства.

Несмотря на это, мистер Юнг не покончил с собой. Он был убит и в убийстве его я обвиняю Нан Даусон.

Волнение, возбужденное этими словами, было неописуемо.

Но Стагарт спокойно продолжал:

— Я не могу рассказывать, каким образом я добыл улики. Достаточно будет, если я их приведу.

Вот обуглившиеся обрывки четырех писем. Из них видно, что два высших чиновника, имена которых я здесь не назову, находились в заговоре с мистером Юнгом и посвятили его в свои преступные планы против государства.

Когда финансовое положение Юнга пошатнулось, ему не оставалось ничего другого, как прибегнуть к шантажу. Под угрозой обнародовать эти письма он потребовал от тех двух должностных лиц денег.

Ему предложили один миллион.

Он потребовал два миллиона.

Когда на эту сумму согласились, он потребовал четыре миллиона.

Тогда скомпрометированные лица, опасаясь всего худшего, прибегли к отчаянному средству.

Они предложили Нан Даусон, любовнице мистера Юнга, один миллион, если ей удастся овладеть этими письмами.

Но мистер Юнг был очень осторожен и поэтому ей, в конце концов, пришлось отказаться от мысли мирным путем овладеть этими письмами.

Нан Даусон не такая женщина, чтобы остановиться перед средством к достижению цели.

Она решила убить мистера Юнга.

Чтобы отвлечь от себя подозрения, она прибегла к не совсем обыкновенной хитрости.

Нан не довольствуется тем, что у ее ног лежат все кавалеры Нью-Йорка. У нее более утонченный вкус. У нее есть любовник, которого она действительно любит. Это негр, находящийся в услужении у мистера Буоба. Этот негр украл у своего господина револьвер и передал его Нан.

Итак, Нан обладала теперь оружием, которое не могло быть уликой против нее. Нан известна была тайна, которую неосторожно выдал ей мистер Юнг. Прямо со двора, потайная лестница вела в кабинет последнего и дверь в кабинете была искусно замаскирована обоями.

Даже сама мистрис Юнг не знает ничего об этой потайной лестнице, которой пользовался ее супруг при своих любовных авантюрах.

Этой лестницей воспользовалась Нан. Она выстрелила в своего друга на расстоянии десяти шагов; что пуля была послана именно с этого расстояния, доказывает вам сам мистер Юнг.

Стагарт дал знак и в зал вошел врач с отлично препарированным скелетом.

— Это скелет мистера Юнга. Вы видите, что ни одно из ребер не пробито, что не могло бы случиться, если бы выстрел был произведен на расстоянии двух шагов, как утверждает обвинение.

Впрочем, выяснено, что из револьвера, который Нан после преступления вложила в руку убитому, было произведено два выстрела. Одна пуля пролетела мимо мистера Юнга. Мистрис Юнг, известная своим искусством стрелять, наверное бы не промахнулась на расстоянии двух шагов.

Нан нашла письма и тотчас же сожгла их в камине кабинета, чтобы избежать всякой опасности.

Она получила миллион; мне, благодаря тайному посещению квартиры Нан Даусон, удалось спасти обуглившиеся обрывки письма, в котором ей предлагался миллион за совершение убийства.

Проговорив это, Стагарт положил объемистый манускрипт на судейский стол.

Поднялся невыразимый шум.

Публика разделилась на две партии.

Одни аплодировали Стагарту, другие — Нан.

Судьи поднялись и удалились на совещание.

Воцарилась мертвая тишина.

Нан стояла бледная и дрожащая у свидетельской скамьи. Она сразу осунулась. Куда девалась вся ее самоуверенность!

Когда судьи вернулись, председатель объявил, что мистрис Юнг и мистер Буоб оправданы. Нан Даусон была заключена под стражу, и отдано было приказание об аресте негра.

При бешеных криках восторга вышла мистрис Юнг под руку с моим другом из здания суда.

Мы поехали домой.

— На этот раз мне тебе нечего объяснять, — сказал Стагарт, — ты сам должен скомбинировать все мои шаги.

— Да, — ответил я, — я узнал все из твоей речи. Я изумляюсь тебе. Как ты думаешь, что будет с Нан?

Стагарт улыбнулся.

— Как? — воскликнул я. — Ты думаешь, что она будет оправдана?

— Конечно, — ответил он. — Ты удивлен?

Мы живем в стране, где преступление таксируется. То, что выполнено оригинально, возбуждает удивление. А Нан женщина и притом прекрасная, очаровательная женщина.

Американские судьи поймут, что такую молодую, красивую и изящную женщину грешно наказывать смертью. А еще более грешно было бы дать увянуть ее прелестям в тюрьме.

Поэтому ее оправдают.

Так оно и случилось.

Ввиду того, что большинство присяжных высказалось за невиновность Нан, она была оправдана.

Вечером того же дня, все 13 000 мест театра в саду «Мадисон» были заняты публикой, готовившей преступлению шумный триумф.

Четыре года спустя мы встретились с Нан в Баден-Бадене. Она стала еще прекраснее и смеясь рассказывала мне, что несколько недель тому назад из-за нее застрелился один русский князь.

Она непринужденно протянула моему другу руку.

— Война кончилась, — произнесла она со смехом, смотря Стагарту глубоко в глаза. — Знаете ли вы, что я вас любила и что я вас никогда не забуду?

Мой друг ответил улыбкой на ее горячий взгляд.

— Это интересно, — проговорил он. — Почему же вы меня никогда не забудете?

— Потому что вы первый мужчина, которого я встретила до сих пор, — ответила Нан, быстрым движением приподнимая свой шлейф.