Тайна профессора Бранкеля

IV. ЗА СТОЛОМ

Самый восхитительный час дня, бесспорно — час обеда, в особенности после охоты. Так, по крайней мере, думал лорд Дольчестер. Несмотря на свое забрызганное платье (которое он тщетно старался привести в приличный вид), он уселся за стол в самом благодушном настроении.

Белая скатерть, цветы из оранжереи, сверкающее старинное серебро, тонкий фаянс представляли очень приятную картину при мягком свете ламп с розовыми колпаками, и лорд Дольчестер чувствовал расположение ко всему миру.

Рядом с ним сидела Филиппа, загорелая и прекрасная, в нарядном обеденном туалете, разговаривая о приключениях дня.

На первом месте сидел сэр Гильберт, ведя оживленную беседу о книгах с профессором, который сидел рядом с ним.

Дольчестер с первого же взгляда невзлюбил немца и Бог знает почему называл его в душе шарлатаном.

Может быть, плавная речь иностранца и магнетическая сила его удивительных глаз привели его к этому заключению.

Во всяком случае, присутствие профессора было для него единственным диссонансом в общей гармонии этого вечера.

— Мне стыдно моего костюма, сэр Гильберт, — сказал он. — Я хотел съездить домой переодеться, но Филь не пустила меня.

— Ну, конечно, — со смехом подхватила леди, — иначе ты вернулся бы сюда только в полночь. — Впрочем, к чему ты оправдываешься? — продолжала она шутливо, — ведь это уж не в первый раз. И всякий раз ты извиняешься в одних и тех же выражениях. Почему бы не исполнять свои слова на деле?

— Потому что ты не пускаешь меня, — с улыбкой отвечал Джек, опрокидывая в рот стакан вина.

— Хорошо поохотились сегодня? — спросил профессор, устремив на Джека свои огненные глаза.

— Великолепно, — с одушевлением отвечал молодой человек, отнимая ото рта полуопорожненный стакан. — Стоило посмотреть, как водила нас лисица. Мы подняли ее за мельницей Мастертона. Тут встретился нам такой забор и канава, что половина охотников остановилась, но мисс Харкнесс перелетела через них как птица, а я за ней. Мы, кажется, в одно время оказались на другом поле, — прибавил он, обращаясь к девушке, которая слушала его с сверкающими глазами.

— Да, — отвечала она с живостью, — а помнишь, Джек, как шлепнулся старый сквайр Дарнер?

— Прямо в канаву!

— Он хотел во что бы то ни стало опередить меня, и я не могла удержаться от смеха, когда он шлепнулся.

— Поделом ему, — проворчал Джек, который не признавал за кем либо, кроме себя, права опережать мисс Харкнесс. — Он слишком стар для этого.

— О, да! Ты тоже бросишь охотиться, когда будешь в его летах, Джек? — сказала Филиппа насмешливо.

— Во всяком случае, я не буду соваться не в свое дело, — возразил Джек и усердно принялся за еду, избегая ответа.

Филиппа засмеялась и стала рассуждать о недавно купленной лошади и ее удивительных качествах.

Джек отвечал с увлечением и вскоре их разговор принял такой «лошаднический» характер, что мог быть понятен только ньюмаркетскому наезднику или герою Уайт-Мелвилла[3].

Тем временем двое ученых вели столь же специальную беседу о высших отраслях знания.

Наконец профессор искусно навел разговор на тему, которая давно занимала его.

— Вы начали рассказывать мне о том, как вам удалось приобрести «Жиральда», — сказал он, небрежно играя с стаканом.

— А, да, — отвечал сэр Гильберт, откидываясь на спинку кресла. — Замечательная удача. Мне давно хотелось приобрести его сочинения, но я и представить себе не мог, где их искать. Приезжаю в Лондон с тем, чтобы поручить моему агенту поискать их в континентальных библиотеках, и как-то, случайно, захожу в книжную лавчонку какого-то Блэка…

— Блэка? — переспросил профессор.

— Да, и нахожу у него Жиральда, то есть только второй том. По его словам, книга была привезена из Германии его сыном, который недавно умер.

— Только второй том?

— Желал бы я знать, где первый.

— Мне кажется, я могу удовлетворить ваше любопытство, — холодно отвечал немец, наклоняясь к нему.

— Первый том находится в Гейдельбергской библиотеке.

— Да? — с удивлением спросил сэр Гильберт. — Но почему же они разрознены?

— Сын букиниста, о котором вы изволили упомянуть, два года учился в Гейдельбергском университете, — отвечал профессор, нервно играя кольцом, украшавшим его палец. — Он был большой почитатель Жиральда и, уехав из Гейдельберга, увез с собою книгу, т. е. второй том. Первый я случайно нашел в его комнате.

— Как? вы искали его? — спросил сэр Гильберт.

— Да, — отвечал Бранкель. — Мне он понадобился для лекции, однако я не смог проиллюстрировать свое положение без Жиральда.

— Я должен отослать книгу в Гейдельберг, — сказал смущенным тоном сэр Гильберт, — раз она взята из тамошней библиотеки.

— Нет, к чему же? — спокойно отвечал профессор.

— Жиральд малоизвестный алхимик, и если вы согласны заплатить университету за оба тома, то, вероятно, и первый получите. Кстати, сэр Гильберт, я останусь в Англии с полгода и готов оказать вам всяческое содействие.

— О, благодарю вас, — горячо сказал баронет. — Вы меня очень обяжете. Где вы остановились?

— Пока в гостинице в Лаунчестоне, — отвечал немец, — но я нанял дом неподалеку от вас и переселюсь туда через неделю. Затем вы будете видеть меня довольно часто в вашей библиотеке.

— Милости просим, — сказал сэр Гильберт, — но где же этот дом?

— Он называется «Вольфден», — отвечал профессор.

— Вольфден![4] —воскликнула Филиппа. — Неужели вы будете там жить, профессор?

— Да, а что? — спросил последний, удивленный этим неожиданным вмешательством в их разговор.

— Это такое печальное место, — отвечала она с легким нервическим смехом, так как чувствовала на себе его змеиный взгляд, — и к тому же необитаемое вот уже двадцать лет. Там показывается только дух прежнего владельца, который удавился.

— Дух? Ба, — с усмешкой отвечал профессор, — я не боюсь духов. Мы живем в девятнадцатом веке.

— Есть ли там духи или нет, я, во всяком случае, не хотела бы там жить, — отвечала Филиппа, вставая, — это такое сырое и вредное для здоровья место. — При этом она с легким поклоном проскользнула в дверь, которую распахнул перед ней профессор, за что и получил мрачный взгляд со стороны лорда Дольчестера, считавшего подобные услуги Филиппе своей привилегией.

Ученые продолжали беседу о научных предметах, попивая вино, и лорд Дольчестер, покашляв сердито над стаканом, встал и отправился в гостиную за мисс Харкнесс.

Молодая леди сидела у камина, устремив мечтательный взор на раскаленные уголья.

Он подошел к ней и, облокотившись на каминную доску, с улыбкой взглянул на девушку.

— Мечтаешь, Филь?

— Я думала о профессоре, Джек, — рассеянно отвечала она, откинувшись на спинку кресла и скрестив руки. — Странный человек, не правда ли?

— Мне он не нравится! — сердито заметил Джек.

— Мне тоже, — отвечала она, — но у него замечательное лицо: точно Мефистофель. Я мало знакома с поэзией, но когда гляжу на него, то невольно думаю, что такие глаза были у ведьмы в «Кристабели»[5] — глаза змеи.

— Долго он здесь пробудет? — спросил Дольчестер, толкая уголья ногой и вызывая целый фонтан искр.

— Шесть месяцев. Дай мне веер, Джек, ты так разжег уголья, что у меня лицо горит.

Джек исполнил ее желание и, опустившись на колени подле нее, с улыбкой заглянул ей в лицо.

— Оставим в покое профессора, милочка, — сказал он, завладев ее рукой, — и поговорим о чем-нибудь более интересном.

Должно быть, разговор оказался действительно интересным, потому что, когда профессор и сэр Гильберт спустя полчаса вошли в гостиную, Джек все еще стоял в той же позе, и рука Филиппы гладила его рыжие кудри.

Заметив вошедших, Джек вскочил на ноги и, по-видимому, глубоко заинтересовался висевшей подле него картиной; тогда как мисс Филиппа устремила все свое внимание на китайскую живопись, украшавшую ее веер.

Профессор взглянул на них с усмешечкой, которая возбудила в Джеке страстное желание «свернуть шею этому бездельнику», и по просьбе Филиппы уселся за фортепьяно и начать играть. Сэр Гильберт задремал в кресле перед камином, Джек уселся против него и, опершись локтями на колени, положил подбородок на руки и уставился на Филиппу, которая играла веером и смотрела на огонь.

Профессор в полутемной комнате играл Мендельсона и Шуберта. Времяпровождение это «имело свою приятность», как выразился про себя Джек, но опять-таки присутствие немца досаждало ему. Притом же Джек не был поклонником музыки и предпочитал веселые охотничьи песни Уайт-Меллвила всей страсти и мелодичности величайших музыкальных светил.

Но все-таки в игре профессора было что-то приятно усыпительное, подходившее к обстановке.

Внезапно он остановился и сказал:

— Теперь я сыграю вам вещь собственного сочинения. Она называется «Грезы».

Он начал низким крещендо минорных арпеджио в басу, но постепенно звуки поднимались и становились громче, одушевленнее; затем темп изменился, переходя в плавные, серебристые аккорды колыбельной песни, как будто волны сна смыкались над головой спящего.

Далее чистые, ясные аккорды интродукции сменились бурными звуками марша, в которых слышался грохот барабана, топот массы ног, и серебряные звуки труб, переходившие в грустную патетическую мелодию, дышавшую предсмертной тоской и скорбью.

Поток серебристых звуков, точно летний дождь на море, и дикий, фантастический, капризный вальс, напоминавший воздушные композиции Шопена.

Затем прекрасная плавная модуляция с удивительными протяжными аккордами, перешедшая в изящную баркаролу, точно лодка скользила по летней глади безбрежного моря, направляясь к пылающему закату, теряясь вдали…

— Ей Богу, Джек, сегодняшняя охота была лучшая в этом году.

Филиппа долго сидела в задумчивости, прежде чем произнесла эту банальную фразу.

Профессор воображал, что она слушает музыку, в то время как ее мысли блуждали среди золотистых полей, где мчится, уходя от охотников, стройная лисица.

Он с треском захлопнул фортепьяно и встал.

— Вы будете у нас завтра? — спросил сэр Гильберт, прощаясь.

— Непременно, — с улыбкой отвечал профессор. — До свидания, лорд Дольчестер; нам с вами не по дороге?

— Нет, я поеду домой, — отвечал Дольчестер, которому вовсе не улыбалась беседа с иностранцем.

— Я прикажу вас отвезти, профессор, — сказал сэр Гильберт, направляясь к колокольчику.

— Нет, нет, благодарю вас, — отвечал немец, вежливо останавливая его. — Я предпочитаю пройтись. До свидания. До свидания, мисс Филиппа. Вы, как я вижу, не любите хорошей музыки.

Говоря это, профессор поклонился с своей холодной и сардонической улыбкой и ушел, оставив Филиппу в досаде на самое себя за то, что она выдала свои мысли, а лорда Дольчестера — с тайным желанием «свернуть шею иностранному бродяге».