Тайна Вильгельма Шторица

Глава VII

Да и кто другой мог совершить этот бессмысленный акт вандализма[118], как не проклятый пруссак!

Представьте себе возмущение капитана Харалана.

— Это все проделки подлого негодяя! — гремел он, потрясая сжатыми кулаками.— Как он умудрился выйти сухим изводы? Не сомневаюсь, на этом он не остановится! Я не допущу новых выходок!

— Больше хладнокровия, дорогой капитан! — уговаривал я.— Ради Бога, не сделайте опрометчивого шага! Это только осложнит ситуацию.

— Месье Видаль, если бы отец предоставил мне свободу действий, мы бы уже избавились от этого мерзавца!

— Я считаю, дорогой Харалан, с таким противником надо быть поосторожней!

— Поосторожней?… И вы туда же, месье Видаль! Что же, пусть он продолжает безобразничать? Вы этого хотите?

— Надо обратиться в полицию. Не забывайте о своей матери и сестре. Будьте благоразумней!

— Да разве они не узнают, что произошло?

— Никто им ничего не скажет, да и Марку тоже. А после свадьбы решим, как следует поступить.

— После свадьбы?…— задумчиво произнес капитан.— А если окажется слишком поздно?

Родерихи были заняты подготовкой к званому вечеру, который они назначили на сегодня. Они желали не ударить лицом в грязь и задать пир на весь мир. У доктора было много друзей в высшем свете, так что приглашений разослали изрядное количество. В особняке Родерихов, как на нейтральной территории, мадьярской аристократии предстояло встретиться с военными, судейскими чинами, городскими чиновниками… Сам губернатор Рагза принял приглашение доктора, с которым его соединяли узы давней дружбы.

В залах особняка свободно разместятся ожидаемые полторы сотни гостей. Богатый ужин сервируют в галерее к концу вечера.

Мира, как истинная мадьярка, ревностно относилась к нарядам. Неудивительно, что в столь значительный для себя день девушку более всего занимал ее туалет. Сказанное мною по поводу Миры Родерих справедливо и для всех прочих дам и мужчин, собиравшихся на званый вечер. Так что событие обещало быть просто блестящим.

Весь день я провел у доктора в ожидании. В какой-то момент я облокотился на подоконник, рассеянно глядя на набережную Баттиани, и вдруг, к большой досаде, заметил Вильгельма Шторица, медленно бредущего вдоль набережной с уныло опущенной головой. Поравнявшись с особняком Родерихов, он неожиданно выпрямился и какой же взгляд метнул в сторону окон, если бы вы видели! Так он прошелся несколько раз, продолжая метать молнии. Даже мадам Родерих обратила на это внимание мужа, но тот поспешил отвлечь ее.

Когда мы с Марком вышли из дому и направились к отелю «Темешвар», этот Шториц снова попался нам. Заметив моего спутника, он остановился как вкопанный, сильно побледнев и растопырив руки, как в каталептическом[119] припадке. Боже, не брякнется ли он оземь? В глазах его сверкала лютая ненависть. Лишь пройдя несколько шагов, брат спросил меня:

— Ты обратил внимание на этого человека?

— Конечно!

— Это Вильгельм Шториц, помнишь, я тебе о нем говорил?

— Я знаю.

— Откуда?

— Капитан Харалан показал мне его как-то при случайной встрече.

— А я полагал, что его нет в Рагзе,— задумчиво проговорил Марк,— хотя, впрочем, какое это имеет значение!

— Ни малейшего,— солгал я.

К девяти часам вечера к особняку Родерихов стали съезжаться гости. Доктор, его жена и дочь любезно встречали их при входе в галерею, залитую ярким светом зажженных люстр. Наконец появился и губернатор Рагза. Его превосходительство тепло и сердечно поздравил все семейство. Жениха и невесту, которую знал еще ребенком, он осыпал комплиментами и добрыми пожеланиями. Поздравления сыпались со всех сторон.

Между девятью и десятью часами появились представители городских властей, офицеры, товарищи Харалана, который хотя и показался мне озабоченным, но держался превосходно, радушно привечая гостей. Туалеты приглашенных дам выделялись великолепной роскошью и вкусом среди военных мундиров и парадных мужских костюмов. Гости, оживленно переговариваясь, прогуливались по залам и галерее, любовались богатыми подарками, выставленными в докторском кабинете. Особым изяществом отличались подарки жениха.

На столике в большой гостиной лежал брачный контракт, который надлежало подписать в ходе вечера. На другом столике с гнутыми ножками и инкрустированной[120] столешницей[121] стоял прекрасный букет белых роз и флердоранжа[122] — непременный спутник обрученных. Согласно мадьярскому обычаю, рядом с букетом на бархатной подушечке лежал свадебный венок, который наденет невеста в день венчания, отправляясь в кафедральный собор.

Вечер планировался в трех частях: концерт, торжественное подписание брачного контракта, бал. Танцы начнутся не ранее полуночи. О столь позднем времени жалели, вероятно, все приглашенные, ибо, повторяю, нет другого развлечения, которому венгры и венгерки предавались бы с большим наслаждением и страстью.

Играл замечательный цыганский оркестр. Очень популярный в Венгрии, он впервые выступал в Рагзе, где о нем были наслышаны.

Известно, что венгры — большие поклонники музыки. Однако, по наблюдениям, между ними и немцами есть существенное различие в манере наслаждаться музыкой. Мадьяр — не исполнитель. Он не поет, а если поет, то совсем немного. Он жадно внимает звукам. А если речь идет о народной музыке, то слушание для него одновременно и серьезное дело, и огромное удовольствие.

Оркестр состоял из двенадцати исполнителей и дирижера. В программе концерта — эффектные музыкальные пьесы, венгерские мелодии — боевые песни, военные марши. Именно их венгры, люди гордые и темпераментные, предпочитают романтической и мечтательной немецкой музыке.

Удивительно, что для нынешнего вечера, вечера подписания брачного контракта, не выбрали более подходящую, «свадебную», музыку. Но подобной традиции не сложилось, а Венгрия — страна традиций. И хранит верность народным мелодиям, как Сербия — балладам, Валахия — дойнам…[123] Венгры обожают захватывающие мелодии, ритмические марши, воскрешающие воспоминания о военных баталиях, славящие незабываемые исторические подвиги.

Цыгане нарядились в пестрые национальные костюмы. Я невольно залюбовался их живописным видом — смуглыми лицами, жгучими очами, ослепительной белизной улыбок, шапками черных жестких кудрей.

Аудитория благоговейно внимала музыке, затем разразилась исступленными аплодисментами. Цыгане исполняли самые популярные в Венгрии произведения так лихо, громко и торжественно, что эхо от концерта раскатывалось, наверное, по всей пуште.

Я испытывал самое живое наслаждение от пребывания в изысканном мадьярском обществе, особенно в те минуты музыкальных пауз, когда до меня долетал далекий рокот великого Дуная.

Не стану уверять, что Марк полностью отдался этой странной музыке. Другая, более нежная и задушевная, пьянила его. Сидя возле Миры Родерих, он не сводил с нее глаз. Влюбленные взгляды красноречивей музыки для соединившихся сердец.

Когда утихла буря аплодисментов, доктор Родерих и капитан Харалан поблагодарили музыкантов в самых лестных выражениях, и оркестр удалился.

Наступил торжественный момент подписания брачного контракта. Это было исполнено с надлежащей торжественностью, после чего гости разбрелись по залам и ярко освещенному саду. Лакеи обносили всех желающих прохладительными напитками.

Ничто не нарушало праздника. Не было оснований предполагать, что, начавшись так удачно, он и не завершится столь же успешно, ко всеобщему удовольствию. Если какие-то опасения и роились в моей голове, то теперь я должен был обрести полную уверенность в благополучном исходе вечера.

С легким сердцем и французской галантностью я любезничал с хозяйкой дома.

— Месье Видаль,— отвечала мне мадам Родерих,— мне очень приятно, что не только вы, но и мои гости, кажется, довольны сегодняшним событием. Но более всего я рада счастью наших милых детей…

— Которым они обязаны вам.— Я благоговейно поцеловал руку матери невесты.— Разве самое великое благо, о котором только могут мечтать родители, не есть ли счастье их детей?!

По странной ассоциации[124] эта фраза, достаточно банальная[125], напомнила мне о Вильгельме Шторице.

Зато капитан Харалан, казалось, совершенно забыл о неприятеле. Он переходил от одной группки к другой, балагурил, развлекал и смешил, оживляя праздник искрометной молодой радостью… Не одна юная особа поглядывала на юношу с нескрываемым восхищением. Капитан явно был в ударе и наслаждался тем расположением, которое, можно сказать, весь город стремился засвидетельствовать его семье.

— Дорогой Харалан.— Я взял его под руку.— Если конец вечера будет достоин его начала…

— Не сомневайтесь! — горячо подхватил он.— Музыка — это прекрасно, но танцы — еще лучше!

— Черт побери! — подхватил я в таком же веселом тоне.— Клянусь, в этом деле француз не уступит мадьяру! Знайте же, что ваша сестра пригласила меня на второй вальс!

— Почему не на первый?

— Ха-ра-лан! — укоризненно протянул я.— Первый вальс принадлежит Марку. Вы забыли о традиции? Уж не хотите ли вы, чтобы мы с ним поссорились?

— Ох, и правда, месье Анри! Ведь жениху и невесте принадлежит честь открытия бала!

Снова появился цыганский оркестр, музыканты расположились в глубине галереи. В кабинете доктора расставили столы, чтобы солидные господа, пренебрегающие вальсами и мазурками, могли отдаться удовольствию карточной игры.

Итак, оркестр был готов взяться за смычки и трубы, ожидая знака Харалана. Вдруг со стороны галереи, дверь которой выходила в сад, донесся сильный и грубый голос. То была странная песня, с прыгающим ритмом, лишенная определенной тональности, без мелодической связи.

Занявшие позиции для вальса пары остановились. Быть может, это какой-то сюрприз, подготовленный хозяевами?…

Капитан Харалан подошел ко мне и спросил шепотом:

— Что это, как вы думаете?

— Не знаю,— отвечал я растерянно.

— Откуда доносится песня? С улицы?

— По-моему, нет…

Действительно, тот, чей голос поразил нас, должен был находиться в саду, на пути в галерею. Возможно, он уже переступал ее порог.

Капитан схватил меня за руку и потянул за собою к двери, распахнутой в сад.

На галерее мы насчитали с десяток людей, помимо оркестрантов, сидящих за пюпитрами. Другие приглашенные группировались в салонах и в зале. Те, кто прогуливался на свежем воздухе, возвращались обратно. Естественно, никто из них не мог производить столь странные звуки.

Капитан Харалан остановился на крыльце. Я встал рядом, и наши взгляды тщательно исследовали сад, залитый ярким светом до самых укромных уголков.

В этот момент месье и мадам Родерихи присоединились к нам. Доктор сказал сыну несколько слов, на которые тот ответил отрицательным жестом.

Тем временем голос продолжал звучать, приближаясь.

Взяв Миру за руку, Марк вышел с нею на крыльцо. Мадам Родерих окружили дамы и засыпали ее вопросами, на которые она, увы, не могла ответить.

— Я сейчас все выясню! — крикнул капитан, спускаясь с крыльца.

Доктор Родерих, несколько слуг и я последовали за ним.

Неведомый певец, казалось, был в нескольких шагах от галереи.

И вдруг его голос умолк.

Обошли сад, обыскали все заросли. Иллюминация не оставила темных мест. Обследовали буквально каждый дюйм, но никого не нашли.

Быть может, это распевал какой-нибудь запоздалый прохожий-забулдыга, бредя по бульвару Текей?

Допущение маловероятное, к тому же скоро установили, что бульвар оставался абсолютно пустынным в этот поздний час.

Единственный огонек мерцал в пятистах шагах с левой стороны, он был едва заметен и пробивался из бельведера Вильгельма Шторица.

Мы вернулись на галерею. На расспросы гостей, увы, нечего было ответить. Харалан дал знак музыкантам. Пары построились вновь.

— Ну что, вы уже выбрали себе партнершу? — весело окликнула меня мадемуазель Мира.

— Моя партнерша — это вы, мадемуазель, но только на второй тур вальса…

— Ну, дорогой Анри,— улыбнулся Марк,— мы не заставим тебя долго ждать.

Марк ошибся. Мне пришлось ожидать обещанного Мирой вальса гораздо дольше. По правде говоря, я жду его до сих пор.

Оркестр завершил прелюдию[126], когда внезапно голос певца раздался вновь, и на этот раз — в самом центре зала…

К смятению гостей добавилось чувство негодования. Голос распевал во всю глотку «Песню ненависти» Фредерика Марграда — немецкий гимн, скандально знаменитый духом свирепости и насилия. Это уже была откровенная провокация, вызов венгерскому патриотизму, прямое и наглое оскорбление.

Певца никто не видел. Однако он был здесь, в центре зала, полного людей. Паника охватила гостей, особенно женщин.

Капитан Харалан пересекал зал с горящим взором, сжатыми кулаками, готовый немедленно схватить неведомое существо.

Громогласно пропев последний рефрен «Песни ненависти», певец замолк.

И вот тогда я увидел… Да! И сотня людей, как и я, увидела то, во что невозможно поверить…

Букет, стоявший на столике с гнутыми витыми ножками, вдруг сорвался с места и в мгновение ока, разодранный в клочья, усеял пол нежными лепестками. На глазах у изумленной публики невидимые руки на мелкие кусочки разорвали брачный контракт, и бумажные обрывки смешались с розовыми лепестками.

Присутствующих охватил ужас. Каждому захотелось поскорее покинуть дом, где происходит такая чертовщина. Началось столпотворение. Я спрашивал себя: «Уж не сошел ли я с ума?»

Капитан Харалан схватил меня за плечи в бессильном гневе.

— Это все Вильгельм Шториц!

Вильгельм Шториц? Да уж не спятил ли капитан?! Я ущипнул себя, чтобы убедиться, не дурной ли сон это! В этот момент я отчетливо увидел собственными глазами, как брачный венок, лежавший на бархатной подушечке, поднялся в воздух, проплыл через салон, а потом через галерею и исчез в садовых зарослях. Клянусь, ничья рука не коснулась его. Венок двигался сам собою!

— С меня довольно! — прямо-таки зарычал Харалан и пулей выскочил из гостиной. Словно смерч, пролетел через галерею и бросился бежать по бульвару Текей.

Я последовал за ним.

Мы добежали до особняка Вильгельма Шторица. Наверху башенки слабо светилось окно. Капитан ухватился пятерней за калитку и потряс ее с бешеной силой. Я присоединился к нему. Но прочная дверь лишь слегка содрогалась от наших ударов и толчков. Несколько минут мы тарабанили в исступлении. Ярость лишила нас здравого рассудка.

Внезапно дверь тихо отворилась. Вильгельм Шториц как ни в чем не бывало собственной персоной стоял на пороге своего дома.