Тайная жизнь Карла Юнга

Несмотря на то, что после Первой мировой войны число американских и британских последователей Юнга неуклонно росло, его народническое (volkish) мировоззрение не ослабевало, а лишь усиливалось. Швейцарские немцы и осевшие в Цюрихе немецкие эмигранты всегда прекрасно понимали закодированные метафоры, под которыми скрывался расизм и арийский мистицизм, синкретизированный Юнгом с великой языческой установкой эллинистического мира. Они не сомневались, что Юнг лишь подтвердил историческую преемственность духовного гения арийской расы. Таковой, по их мнению, являлась золотая нить тайных традиций, идущая от изначальной Urreligion всех человеческих существ, поклонявшихся солнцу и звездам, и связывающая иранцев и индусов, мистериальные культы греков и римлян, гностиков и алхимиков, масонов и розенкрейцеров с ними самими — последователями Юнга, прошедшими анализ. Они понимали Юнга-народника, говорившего о том, что духовность человека должна быть укоренена в его крови и почве, о том, что нельзя принимать сладостные яды, предлагаемые иноземными богами, а так же о том, что следует искать бога внутри себя. Они понимали, что только таким путем они смогут достичь пикового состояния, в котором сможет произойти высвобождение духовной мощи Народа (Volk).

Согласно этому аргументу, евреи были цивилизованы не менее чем за две тысячи лет до того как в 9 в. н. э. христианские миссионеры изуродовали духовную жизнь древних германцев, но как раз эта самая цивилизация и лишила их надежды на духовное искупление. В немецкой культуре рубежа столетий высказывание "евреи были цивилизованы" означало, что на них лежит печать вырождения. По мнению Юнга (которое было общепринятым), беспочвенность вечно странствующих евреев и их длящаяся тысячелетиями оторванность от духовных красот природы сделали их биологически и психологически отличными от арийцев. Помимо всего прочего, не было никаких свидетельств в пользу того, что в эпоху эллинизма у евреев существовал собственный мистериальный культ. К тому же в рамках иудаизма отсутствует обещание возрождения, перерождения или искупления. По этой причине Юнг в течении многих лет не давал представителям еврейской национальности проникать в свой внутренний круг или практиковать под его именем. Такого рода пациентов он отсылал к Зигмунду Фрейду или другим еврейским психоаналитикам. Юнговская аналитическая психология давала путь к искуплению лишь тем, у кого имелась арийская наследственность. (Тот факт, что Юнг стал призывать врачей еврейской национальности практиковать под его именем лишь с подъемом национал-социализма, выглядит весьма парадоксально, но, с другой стороны, это вполне согласуется с его оппозиционным отношением к господствующим авторитетам.)

Юнг преподносил эти воззрения своим британским и американским последователям в качестве универсальных идей. Невзирая на культуру и историю, а часто — и на язык, они с готовностью ему верили и делают это и по сей день. В ходе последующих десятилетий, его последователи выхватили этот пучок исконно немецких идей и стали распространять их по всему миру, абсолютно не задумываясь о том специфическом историческом контексте, в котором они произросли. Оказавшись оторванными от своих корней, юнгов-ские идеи и связанный с ними расистский и арийский мистицизм повлияли на их собственные жизни. Как показал социолог Хайнц Гесс, эти идеи нашли отзвук не только в национал-социализме и в фашистской философии как таковой, но и в современном оккультистском и "New Age" мышлении[471].

В письме к Оскару Шмитцу (писателю и юнговскому ученику, который в 1922 г. показал работы Юнга графу Герману Кайзерлингу) от 26 мая 1923 г. Юнг назвал христианство (семитскую религию) "чужеродным растением", насильно привитым древним "германским племенам". В данном письме Юнг говорил о себе как о члене этих племен. "Боги были срублены, подобно дубам Вотана", — причитал он, — "а на оставшихся пнях было привито совершенно инородное христианство, порожденное монотеизмом, достигшим значительно более высокого культурного уровня. Германский человек и по сей день страдает от этого изуверства". Юнг сказал Шмитцу, что он уже не один год трудится над разрешением этой проблемы: "Мы должны раскопать в себе первобытного человека, ибо лишь в результате конфликта между цивилизованным человеком и германским варваром может произойти то, в чем мы нуждаемся: новое переживание Бога"[472]. Юнг написал это письмо с тем, чтобы побудить Шмитца и его коллег по кайзерлинговской "Школе мудрости" не уходить полностью в азиатские духовные практики (такие как йога), поскольку последние не были укоренены в арийской традиции. Это письмо удивительно похоже на те проникнутые духом народнической (Volkish) философии письма, которые Юнг слал Джоан Корри и Констанции Лонг.

Проникновение подобных идей в работы зарубежных последователей Юнга может быть прослежено на примере книги Беатрис Хинкль. На самом деле, начиная с 1915 г., Хинкль исчезла с цюрихской сцены, но она видела Юнга на семинаре в Шеннен Коув и была осведомлена о его идеях о коллективном бессознательном и его богах (архетипах). Она была абсолютно убеждена в существовании в бессознательном разуме наследственного расового или архаического слоя, который то и дело проступал в сновидениях или психотических симптомах ее пациентов. И, точно как ее учил Юнг, архаические слои бессознательного наиболее явно прорывались в их художественных произведениях. Поскольку наши предки поклонялись солнцу, то и глубочайшие слои бессознательного ее пациентов продуцировали религиозные символы солярного характера. В своей книге 1923 г. "Вос-Создание Индивида" Хинкль воспроизвела две иллюстрации, свидетельствующие именно об этом. Одной из них является "бессознательный рисунок, выполненный современным мужчиной, никогда дотоле не пытавшимся рисовать''[473]. Второй рисунок принадлежит женщине и является, по словам Хинкль, "столь же архаичным". Общей примечательной особенностью обоих рисунков является то, что они изображают "архаическое поклонение солнцу". На обоих рисунках на заднем плане виден некий индивид, обращенный к солнцу: его руки протянуты в молящей Y-образной форме по направлению к пылающему на линии горизонта светилу. Хотя Хинкль была уверена в том, что это является убедительным свидетельством в пользу того, что она натолкнулась на глубочайшие и наиболее надличностные слои коллективного бессознательного своих пациентов, последние, на самом деле, просто воспроизводили известные и имевшие повсеместное распространение изображения арийского Lichtgeber (молящегося свету), принадлежащие Фидасу. Хинкль допустила ту же самую ошибку, что и ее учитель: она не учла наличие у пациентов их собственных "скрытых воспоминаний" и поспешно стала давать космическую интерпретацию психологическому материалу.

Основным компонентом юнговского способа мышления была уверенность в том, что почва, на которой стоит человек, почва, пропитанная кровью поколений людей, живших на ней до него, способна быть определяющим фактором не только для его души, но и для особенностей его физического строения. Данное ламаркианское представление пользовалось огромной популярностью в немецкой науке на рубеже столетий и оно по-прежнему живо в сочинениях Юнга. В 1925 г. он провел в Нью-Йорке семинар для группы своих последователей, в ходе которого высказывал подобные идеи. Согласно заметкам Эстер Хардинг, Юнг "говорил о расовой психологии и рассказал немало интересных вещей о предках, о том, как они были связаны с землей. В подтверждение этого он рассказал об изменениях в строении черепа у людей в США и в Австралии"[474]. Юнг развил эту мысль весной 1925 г. в Цюрихе, где в ходе семинара по аналитической психологии дал краткое описание "геологии личности "[475]. Именно на этом семинаре Юнг впервые публично признался о своих внутренних видениях и опытах самообожествления. Его откровения способствовали вспышке культа личности, длящегося и по сей день.

"Нет никаких сомнений в том, что он является пророком"

В числе наиболее значительных американских последователей Юнга, попавших в орбиту его влияния в 1925-1926 гг., были Кристиана Морган и Генри Мюррей. В тридцатые и сороковые годы они были любовниками и — одновременно — сотрудниками по Гарварду, где они совместно создали знаменитый тест, известный как "Тематический тест восприятия", который используется и в наши дни.

Юнг был пленен Кристианой Морган — высоко интеллигентной и художественно одаренной женщиной, являвшейся, как и Фанни Боудич Кац, дочерью бостонского жреца науки. Она также была мастером юнговских техник визионарного транса — той самой магической процедуры, которая называлась активным воображением. Морган не только оставила нам дневники с описанием анализа, который она проходила в 1925-1926 гг., но также и создала вероятно самую лучшую из всех "лучуарных книг" или "библий", оставленных нам юнговскими апостолами.

На самом первом рисунке в ее переплетенной в кожу иллюстрированной рукописи видений изображена пятиконечная звезда с пылающим солнцем в центре. "Молчи и знай, что я — Бог", — написала Морган под этим народническим (Volkish) изображением "бога внутри" в качестве солнца или звезды. У Юнга аналогичный образ внутренней самости имеется на созданном им в 1916 г. рисунке мандалы с львиноголовым богом Абраксасом. Позднее, когда Морган и Мюррей построили в Массачусетсе свою собственную "Башню", переполненную фресками, изображающими пантеон их личных богов, высшим из них оказался бог по имени Хола — золотой солнечный символ, находившийся под сводом их сакральной обители. Для описания смысла и личного значения каждого из созданных ими божеств Морган вела специальную красную тетрадь, озаглавленную: "Боги и их Изображение в Доме"[476].

Из ее записей об анализе мы узнаем не только о том, что Юнг продолжал выражать свое намерение быть лидером нового религиозного движения по искуплению мира ("нового ордена", как называл его сам Юнг), но также и о том, что подобное духовное возрождение явно уходило своими корнями в немецкую романтическую натурфилософию и в имевшие для него огромное значение народнические (Volkish) верования. К своему дневнику за 1925 г. Морган приложила отпечатанную копию письма, посланного ею Мюррею:

Однажды, после того как Морган приснилось, что она стояла на коленях перед Христом, но затем покинула его, последовав за американским индейцем и быком, Юнг сказал ей: "Христос — это великая фигура и все мы воздаем ему должное, однако, он больше не является для нас источником жизни. Я часто подумывал о том, что можно было бы принять Христа и Католическую Церковь за ее красоту, но вскоре понял, что это означало бы мое умерщвление (пускай и в красивой форме), а жизнь минула бы меня стороной"[478]. В своих дневниках за июнь и июль 1926 г. Морган записывала свои сны красными чернилами, а под ними бегло дописывала черным цветом те ассоциации, которые они вызывали у Юнга во время аналитических сеансов с ней. Однажды ночью — после "дионисийского вечера" 9 июня 1926 г. — ей приснились две няньки, одна из которых сказала ей: "Да, ты должно быть еврейка, ведь у тебя два еврейских отца". Хотя Морган и не была еврейкой, тем не менее за несколько лет до того как она встретилась с Генри Мюрреем у нее была краткосрочная, но весьма значимая связь с Хаимом Вейцманом и это дало Юнгу основание для интерпретации. Во время своего аналитического сеанса, произошедшего 11 июня 1926 г., Морган записала следующие замечания Юнга:

Позднее, во время сеанса, состоявшегося 25 июня 1926 г., Юнг сказал Морган: "Сексуальность является необходимым условием духовности — одно не может существовать без другого"[480]. После того как Юнг дал Морган этот совет, а также сознался Генри Мюррею в своей связи с Тони Вольф, эти двое американцев вступили во внебрачные отношения, длившиеся потом не одно десятилетие. Полигамия высвободила таившиеся в них архаические энергии, за что они всю оставшуюся жизнь были безмерно благодарны Юнгу. Во время магических ритуалов, совершавшихся ими в собственной "Башне", они воздавали ему особую хвалу за то, что он обучил их "трансформирующей силе трансов" и за его прозрения относительно сексуальной природы человечества, в частности — за его концепции анимы и анимуса. Для описания этих ритуалов Морган делала специальные иллюстрирации.

Находясь в середине двадцатых годов вместе с Юнгом, Морган и Мюррей сознательно считали, что они являются свидетелями рождения новой политеистической религии, предоставляющей переживание мистерий в форме видений языческих богов античности. "Кто он на самом деле — христианин или нет?" — таким вопросом задавался Мюррей вскоре после прибытия в Цюрих. "Когда я впервые увидел его в 1925 г., у меня было такое впечатление, словно христианство его не затронуло вообще, словно он просто прошел мимо него и занят созданием, с позволения сказать, своего рода религии архетипов"[481]. Анализ у Юнга продолжал служить посвящением в мистерии — такого мнения придерживались и все остальные, кто находился в Цюрихе во второй половине двадцатых годов.

Одним из таких пациентов был Эрнест Хармс. Хармс участвовал в юнговских исследованиях с 1919 по 1922 г. и тот провел с ним несколько аналитических сеансов. Он покинул Цюрих, преследуя другие цели, но затем (в 1929 г.) снова оказался в цюрихском окружении Юнга. "Атмосфера вокруг Юнга изменилась", — вспоминал он впоследствии. "Я все чаще видел психологическое развитие. Посредством посвящения, направленного непосредственно на здоровое развитие психе и рассматриваемого в качестве трансформации в духе древних мистерий, удавалось преодолевать то, что в книгах прежних лет считалось столь затруднительным — патологический аспект"[482]. Уверившись в своей роли пророка, лидера неоязыческого религиозного движения и верховного жреца в своих собственных мистериях, Юнг больше не испытывал необходимости скрывать от остальных свою подлинную программу, которую он прежде излагал лишь путем маскировки своих замечаний о духовности под христианские метафоры.

Вскоре Юнг перестал испытывать необходимость следовать требованиям исторической или фактологической правды. Для него более важным стал миф.

Основой для принятия решений стали интуиция и чувство, а не рациональное мышление. Если рассказ помогал кому-либо приблизиться к эмоциональному переживанию трансцендентного бытия или "бога внутри", Юнга уже совершенно не волновало, был ли этот рассказ "правдивым" с исторической точки зрения. Имел значение лишь тот магический эффект, который усиливал у других веру в трансцендентное царство богов и предков, которое Юнг называл коллективным бессознательным.

А чем сильнее Юнг верил в свою пророческую роль, тем решительнее он изменял исторические факты в угоду своим собственным целям.

В 1931 г. вышла в свет книга Юнга Seelenprobleme der Gegenwart, в которой содержалось его эссе "Die Struktur der Seele"[483]. В нем Юнг далеко не в первый раз упомянул о случае находившегося на стационарном лечении психотического пациента "Э.Швайцера" (родившегося в 1862 г.), у которого были бреды и галлюцинации следующего содержания: большой фаллос свешивался с солнца и от качания этого фаллоса возникал ветер. Юнг впервые упомянул об этом пациенте в 1911 г. — в первой части Wandlungen und Symbole der Libido. Но и позднее (даже в данном в 1959 г. телевизионном интервью для ВВС) он продолжал ссылаться на него как на тот самый случай, который убедил его в реальности коллективного бессознательного[484].

В 1911 г. Юнг сказал, что лечащим врачом этого пациента был его молодой ассистент Иоганн Якоб Хонеггер. "Хонеггер открыл у одного душевнобольного (paranoide Demenz) следующую безумную идею...", — написал тогда Юнг[485]. Весной 1911 г. Хонеггер внезапно покончил жизнь самоубийством. Поскольку к 1930 г. с момента его смерти минуло уже почти двадцать лет и после него не осталось никаких наследников, способных высказать недовольство, Юнг подумал, что никто не возразит против устранения Хонеггера из истории, и приписал эту заслугу себе. Он поступил следующим образом.

Начиная с 1930 г. Юнг стал намеренно изменять важные даты, касающиеся случая Швайцера. Хонеггер начал работать в Бурх-гельцли под руководством Юнга в 1909 г. Именно с этого момента (никак не раньше) Хонеггер получил возможность собирать данные о симптомах своего психотического пациента. Однако впоследствии Юнг заявил, что он сам получил подобную информацию уже в 1906 г.[486].

Чем обусловлена данная перемена? Юнг должно быть осознал (правда, с большим запозданием), что допустил ужасную ошибку, и поэтому солгал, чтобы хоть как-то ее скрыть. Он предполагал, что в грядущие годы это никого особо не будет заботить и его вряд ли смогут уличить во лжи. А ошибка эта касается его примечательных высказываний о сходстве, имеющемся между галлюцинациями с солнечным фаллосом и отрывком из Греческого Магического Папируса, рассматривавшегося им в качестве подлинной выдержки из ритуалов, разыгрывавшихся в ходе митраических мистерий. В пер- воначальном сообщении 1911 г. Юнг высказался весьма осторожно: "Это странное безумие долго оставалось мне непонятным, пока я не познакомился с видениями Литургии Митры"[487]. Затем Юнг процитировал своим читателям отрывок из Литургии Митры, взятый им из книги Мида под названием "Митраический ритуал" (1907 г.)[488].

Шли годы. Юнг вновь и вновь подробно пересказывал историю о человеке, видевшем солнечный фаллос (в наши дни в англоязычном мире его называют "the Solar Phallus Man"). Видимо в его рассказах присутствовали некоторые приукрашивания, которые, в конечном итоге, проникли и в его более поздние сочинения. То была волшебная история, которая убедила (и продолжает убеждать) многих людей в том, что существует неустранимое свидетельство в пользу существования коллективного бессознательного. Согласно юн-говскому рассказу солнечно-фаллический материал не мог быть известен Швайцеру поскольку: (а) он лечился в стационаре, (б) он не был ученым, и (в) Литургия Митры была впервые напечатана лишь в 1910 г., т.е. через год после того как этот материал был обнаружен у пациента. Начиная с 1930 г. в своих печатных работах и в интервью Юнг утверждал, что Литургия Митры была впервые опубликована в 1910 г. — в книге Альбрехта Дитриха под названием Eine Mithrasliturgie[489]. Он забыл о книге Мида, которая, в свою очередь, базировалась на первом издании Eine Mithrasliturgie Дитриха, вышедшем в свет в 1903 г. В сноске, сделанной редакторами Collected Works Юнга, признается, что впоследствии Юнг узнал, что первое издание вышло в 1903 г., но тут же делается оправдывающее его добавление: "Пациент, однако, был помещен в клинику еще за несколько лет до 1903 г"[490]. Возможно так и было, но это не объясняет, почему Юнг так никогда и не устранил свою "ошибку" и почему он до самого конца своей жизни продолжал настаивать на том, что Литургия Митры впервые появилась в печати в 1910 г.

Перемещение даты своей встречи с Швайцером на три года назад (на 1906 г.) позволило Юнгу утверждать, что сам он обнаружил этот материал у пациента как минимум за год до появления книги Мида (1907 г.). Однако следует прочитать первое издание Wand-lungen (1912 г.) или перевод, сделанный Беатрис Хинкль и несоответствие станет очевидным.[491]

Оправдывая Юнга, редакторы его Collected Works пытались от его имени устранить аргумент, согласно которому источником этого солярно-фаллического образа вполне могла оказаться криптомнезия (скрытые личные воспоминания). Однако восточные философии и западные оккультные традиции стали вполне доступны западной цивилизации благодаря могучей издательской машине, запущенной Теософским Издательским Обществом еще в конце восьмидесятых годов прошлого века[492].

Эти теософские журналы и книги имели широкое распространение в Западной Европе и в Северной Америке. Любой человек мог найти их в газетных киосках, книжных лавках или в библиотеках, особенно в библиотеках местных филиалов Теософского Общества. Даже пациент, проходящий стационарное лечение, мог раздобыть теософский журнал и заглотнуть оттуда изрядную дозу оккультист-ских интерпретаций новейших научных исследований по поводу Греческого Магического Папируса (включая и Литургию Митры), эллинистических мистериальных культов, греко-римского политеизма, зороастризма, буддизма, джайнизма, индуизма, ислама, неоплатонизма, египетской магии и религии, новозаветных Евангелий и апокрифов, идей гностиков, герметизма, алхимии, сведенборгиан-ства, паранормальных явлений, астрологических предсказаний, спиритизма, вегетарианства и особенно реинкарнации (и это далеко не полный перечень обсуждавшихся тем!). Достаточно велика вероятность того, что пациент Хонеггера (как и любой другой человек, интересовавшийся духовностью) мог ознакомиться с подобными публикациями. Материала, поставлявшегося мириадами публикаций Теософского общества, было более чем достаточно для того, чтобы наполнить любое индивидуальное бессознательное определенного рода мифологическим содержанием, которое, по словам Юнга и его сотрудников, шло из источников, находящихся вне отдельной личности.

Большинство пациентов, пришедших к Юнгу после 1913 г., перед этим уже побывали под влиянием теософии, антропософии, сведенборгианства, спиритизма и других нетрадиционных духовных традиций. Они знали о повышенном интересе Юнга к духовности еще перед тем, как решили отправиться в длительное путешествие в Цюрих. В этом смысле можно сказать, что Юнг при сборе фактов, свидетельствующих в пользу существования коллективного бессознательного, пользовался очень нерепрезентативной выборкой, сплошь состоявшей из заинтересованных и пристрастных лиц.

Юнг об этом знал и, так же как и в случае с "солярно-фаллическим мужчиной", вполне осознанно лгал на этот счет. Я осознаю, что слово "ложь" звучит весьма резко, но для обозначения характера его действий я просто не могу подыскать ничего более подходящего. Это не просто одна или две ошибки, а пример умышленного искажения фактов. Например, в 1950 г. Юнг опубликовал расширенную и переработанную версию доклада, прочитанного им на конференции общества "Эранос", прошедшей в 1933 г. в Асконе. В новой версии, озаглавленной "Zur Empirie des Individuationsprozesses"[493] (в английском переводе — "Исследование процесса индивидуации"), Юнг изложил случай незамужней пациентки из Америки, которая, по его словам, проходила у него лечение в 1928 г., когда ей было пятьдесят пять лет. Он признал, что она "была исключительно развита и обладала живым складом ума". К тому же она была дочерью "выдающегося отца". В остальном информация, даваемая Юнгом об этой пациентке, весьма скупа. Она прибыла в Цюрих и в соответствии с установившимся режимом начала делать изображения своих видений и снов. Данная статья Юнга должна была продемонстрировать наличие индийских (арийских) мандал и других символов, все из которых имеют параллели в алхимической системе образов. С присущей ему безапелляционностью Юнг заверил своих читателей в том, что "все эти идеи и выводы были неизвестны моей пациентке" и что "не могло быть и речи о моем непреднамеренном инфицировании ее алхимическими идеями".[494]

Это утверждение вызывает сомнения. Прежде всего, имеются десятки письменных сообщений о том, что во время аналитических сеансов Юнг имел обыкновение показывать своим пациентам иллюстрации из различных книг (в том числе и из своей собственной "Красной Книги"). Во-вторых, нам известно, что этой американской пациенткой была не кто иная, как Кристина Манн, которая приехала к Юнгу уже будучи хорошо знакомой не только с его собственными сочинениями, но и с работами Эммануэля Сведенборга и другими оккультными идеями, включая алхимик>[495]. И вновь то же самое: чем старше становился Юнг, тем меньше он заботился об исторической правде или фактах.

Что же заставило Юнга встать на этот путь? Почему в тех редких случаях, когда он оказывался в затруднительном положении, он начинал лгать? Бесспорно, будучи гением, внесшим столь значительный вклад в теорию и практику психотерапии, как его теория комплексов и ранние идеи о психологических типах, он был настолько убежден в реальности коллективного бессознательного, что во имя этой идеи готов был даже и солгать. Для него она была альфой и омегой, подлинным ключом ко всем тайнам и значениям. Прежняя история пациентки или ее личные проблемы были по его словам "детской работой", которую были в состоянии выполнить и его сотрудники. А Юнгу хотелось лишь одного: посредством изучения видений и снов своих пациентов постоянно поддерживать свою веру в коллективное бессознательное. Надо признать, было немало таких, кто заявлял, что эти совершаемые совместно с Юнгом дикие скачки по просторам мифологического символизма на самом деле имели для них терапевтический эффект. Это якобы помогало становлению их индивидуальности, делало их мирское житие более интересным и даже важным с космической точки зрения.

Юнговская одержимость коллективным бессознательным (иногда приводившая к искажению фактов) была очевидна для многих людей, окружавших его. В интервью, данном в 1969 г., Майкл Фордхам, являвшийся начиная с тридцатых годов наиболее известным юнгианским аналитиком в Англии, сообщил следующий впечатляющий эпизод. Он рассказал о том, как однажды при происходившем во время обеденного приема обсуждении детских снов Эмма Юнг в присутствии посторонних напала на своего мужа именно по данному вопросу. '"Ты ведь и сам прекрасно знаешь, что человек становится для тебя хоть сколько-нибудь интересным лишь в том случае, если он демонстрирует какие-то свойства коллективного бессознательного', — сказала она. Это поставило Юнга на место. После этого он умолк", -— сказал Фордхам[496].

А другие были менее дипломатичны. Джон Лайярд (британский антрополог, обучавшийся у Юнга в Цюрихе) вспоминал о том, как ему довелось читать одну из тех обильно иллюстрированных историй о человеке, в снах которого обнаружился алхимический символизм. Как и многие другие пациенты Юнга, Лайярд поначалу доверял своему учителю.

Он хотел, чтобы после прочтения [описания данного случая] создавалось впечатление, что все это произошло спонтанно, без какой-либо специальной подготовки, так сказать "независимо от каких-либо аналитических или психологических взаимоотношений"[497]. Мне это показалось уж слишком экстраординарным, но я продолжал ему верить, покуда не узнал, что тот самый мужчина, у которого Юнг обнаружил целых сорок архетипов, в течение всего этого периода проходил анализ у [юнгианского аналитика] Эрны Розенбаум. Это оказалось частью фальсификации данных, производившейся Юнгом для подтверждения тезиса о том, что коллективное бессознательное является независимым от личных.

Жене Намеш, проинтервьюировавшая Фордхама и Лайярда и еще более ста сорока людей для Проекта по биографическим архивам К. Г.Юнга, в одном из своих собственных интервью призналась в следующем: "Меня постоянно приводило в ужас отсутствие в юн-гианских сочинениях (включая и сочинения самого Юнга) исторической информации — имеется в виду историческая информация личного плана"[498]. Судя по всему, кроме Фордхама и Лайярда почти никто из интервьюируемых не разделял с Намеш возникшие у нее сомнения. Для подавляющего большинства опрошенных юнговский неисторический подход представлял собой панацею. Юнг дал им возможность сбежать из истории (личной истории) в мистерию. Вот почему этот свой путь к Юнгу они ставили превыше всего. "Работая с ним, я никогда не ощущала никакого отрицания истории", — сказала Ирэн Шампернон, начавшая анализироваться у Юнга в 1936 г.

Он просто помогал человеку в ней не застревать. Произошедшее с вами — это не просто ваша история, а все те отклики, которые вызывает у вас эта самая ваша история. О, у меня было ощущение.. . словно я поднялась над мелочной жизнью и перешла в некое состояние, исполненное достоинства и духовных возможностей. Мелким проблемам, которые с точки зрения личной истории вроде бы и не такие мелкие, противостояла величественная панорама коллективной истории или жизни как таковой, или, если угодно — Бога. За это я, безусловно, благодарна ему больше всего. Он восстановил во мне связь с религиозной жизнью — прежде потерявшей для меня всякое значение[499].

Однако принимая во внимание политический климат, царивший в германской Европе в тридцатые годы, нетрудно понять в сколь зыбкую трясину заводило Юнга отсутствие у него исторического сознания, равно как и тот факт, что в паре "вера в возможности мифа/рассуждение, основанное на фактах" он отдавал предпочтение первому члену.

"Он недолгое время верил, что у нацизма имеются потенциалы"

Вероятно наиболее болезненной темой (как для юнгианцев, так и для неюнгианцев) является подозрение о связи Юнга с национал-социалистами. Желая поправить его репутацию, Жене Намеш специально спрашивала почти у всех своих собеседников (знавших Юнга в тридцатые и сороковые годы) о его отношении к евреям и национал-социализму, а также о его возможной связи с нацистами. В большинстве своем последователи Юнга оправдывали своего учителя. Некоторые уклонялись от ответа. А истина, естественно, находится где-то посередине.

Народническое (Volkish) мировоззрение Юнга и его любовь к языческому символизму и мифологии способствовали тому, что на первых порах национал-социалистское движение в Германии показалось ему вполне привлекательным. Национал-социалисты сконструировали свою идеологию из элементов немецкого народнического (Volkish) мышления, пользовавшегося огромной популярностью у нескольких поколений представителей образованного среднего класса. Из оккультизма и арийского мистицизма они почерпнули свой солярный символизм. В центре национал-социалистского флага имеется белый солнечный диск или мандала, внутри которой расположен другой солярный символ: Hakenkreutz или свастика — символ вечного возвращения и способности к перерождению. Солнце являлось могущественным природным символом и национал-социалисты нередко расцвечивали свою риторику ссылками на связь солнечной мощи с Народом (Volk)[500]. Национал-социалисты воспользовались руническими символами и при разработке специальных эмблем для различных политических и военных организаций.

Юнга всегда интересовало духовное перерождение арийской расы. Он искал пути для восстановления "архаического человека" или "немецкого варвара" внутри представителей своего племени. Как и Хьюстон Стюарт Чемберлен, он считал, что в расовом отношении ближе всего к немцам, швейцарцам и австрийцам стоят англичане. А политика сама по себе его интересовала мало. Он мог быть немецким народником и вероятно антисемитом, но нет никаких свидетельств о том, что он когда-либо был нацистом.

Но это еще не говорит о том, что он противостоял нацистам. Вильгельм Биттер (основатель Штуттгартского института психотерапии), проходивший анализ у Юнга в тридцатые годы, заметил, сколь парадоксальными были установки и поступки Юнга в период правления нацистов. "Фрейдистам, причем не обязательно еврейского происхождения, ничего не стоит сказать, что Юнг был нацистом", — сказал он Намеш в сентябре 1970 г. "Но подобное утверждение является некорректным. Да, он недолгое время верил, что у нацизма имеются потенциалы, и благоволил к нему. Он говорил о еврейской психологии, но не в антисемитском ключе. Его лучшими учениками были евреи: Эрих Нойманн, Герхард Адлер... и Якоби — все они являются евреями". Однако ранее Биттер отмечал, что в 1933 и 1934 гг. в юнговском окружении присутствовала сильная симпатия к нацистам. Это заинтриговало Намеш и она решила его расспросить об этом поподробнее.

Как пытается доказать Биттер, Юнга в первую очередь интересовала духовная ревитализация германских народов. "Он размышлял о возрождении — о возрождении в хорошем смысле", — сказал Биттер[501]. Многие другие, подобно Биттеру, считали, что фатальным недостатком Юнга была его склонность все "психологизировать", не учитывая при этом тех политических изменений, которые происходили в реальной Германии. После того, как в течении почти что двадцати лет немецкие средства информации практически не замечали его существования, в 1933, 1934 и 1935 годах Юнг внезапно обрел совершенно беспрецедентную популярность к северу от швейцарской границы. Немецкие ученые с невиданной прежде настойчивостью искали его расположения. Он проводил семинары в Берлине и читал лекции в других немецких городах. Согласно Иоланде Якоби, являвшейся в тридцатые годы одной из его ближайших последовательниц, "его представление [о нацистском движении] состояло в том, что подобный хаос рождает нечто положительное или ценное. Таким образом, можно сказать, что германское движение он рассматривал в качестве хаотического состояния, предшествующего рождению нового мира. Относительно его ответа на ее письмо, в котором она выразила свои сомнения насчет опасностей нацизма, Якоби сказала: "Он ответил мне: 'Раскройте свои глаза. Вы не можете отвергнуть зло, ибо оно является носителем света'. Люцифер — это носитель света. Поймите, таково было его убеждение. Это свидетельствует о том, что он не видел и не понимал внешнего мира. Для него [нацистское движение] было внутренним событием, которое следовало воспринимать в качестве предварительного психологического условия для возрождения"[502].

Весной 1936 г. появилось знаменитое эссе Юнга о Вотане[503]. Как он не раз утверждал впоследствии, именно в нем он впервые выразил сомнение по поводу перегибов, допускаемых немцами. Однако, в то же самое время, он подтвердил свою уверенность в том, что Германия одержима Вотаном — подлинным богом немцев, и проблема лишь в том, что слишком многие из них этого не осознают. Он сказал, что их неведение о произошедшем в двадцатом веке возрождении этого языческого бога и было причиной их "одержимости". Как только немцы смогут осознать своего бога, они сразу же смогут найти свой путь к подлинному духовному возрождению. Юнг снова просто психологизировал политическую проблему.

По поводу антисемитизма и у самой Якоби нет однозначной точки зрения. С одной стороны, она защищает Юнга от подобных обвинений, ссылаясь на свою длительную дружбу с ним и на невинность его народнических (Volkish) идей о различиях между цивилизованными евреями и варварами-немцами. "Вы же знаете, что ваши предки были врачами, священниками и учеными уже шесть тысяч лет назад, тогда как мои предки еще тысячу лет назад бегали нагишом (лишь слегка прикрытые звериными шкурами) по германским лесам", — сказал он ей. С другой стороны, Якоби признавала, что иногда он высказывал достаточно грубые взгляды. "Но как-то раз он сказал ... 'Вы ведь знаете, что я никогда не хотел бы иметь детей от лица, имеющего еврейскую кровь'"[504].

На заре нацистской эры высказывания Юнга иногда (особенно когда рядом с ним не было евреев) были вполне созвучны антисемитской риторике. Направляясь в 1933 г. на свою первую встречу с Юнгом, Майкл Фордхам познакомился в купе третьего класса с одним евреем, рассказавшим ему о том, что он покидает Германию из-за национал-социалистов.

На следующий день после моего прибытия в Цюрих я встретился с Юнгом и... упомянул о еврее, уехавшем из Германии. К моему изумлению это его задело и он стал говорить без умолку. Я привык к подобным разговорам на личные темы и просто слушал. Он рассказывал о евреях скороговоркой и, как мне кажется, это длилось целых сорок пять минут. Он сказал массу вещей, но мне запомнились два пункта. Первым было его весьма решительное заявление о том, что евреи отличаются от остальных людей и должны носить другую одежду, иначе мы можем перепутать их с нам подобными. Я предполагаю, что он говорил мне об их обычаях примерно в том же ключе, в котором он привык делать это и при других обстоятельствах. Мне кажется, что это различие между евреями и остальными было его основным тезисом... Вторым же... был... его риторический вопрос о том, чем по моему мнению они сорок лет занимались в пустыне: песок ели? Естественно, сказал он, пока они оттуда не выбрались, их кормом были плоды урожаев, выращенных другими людьми[505].

Другие последователи рассказывали о настроениях Юнга в начале тридцатых годов примерно то же самое, однако Корнелия Брюн-нер вспомнила о том, что в тот день, когда в Германии были сожжены синагоги, Юнг был "ужасно расстроен". А до этого он, согласно ей, "постоянно исследовал эту проблему: Почему мы так непохожи? В чем отличие [между арийцами и евреями]?" Брюннер признала: "В определенном смысле мы тоже боялись евреев, ведь они столь ловки. Они ловчее нас и потому вполне могли захватить власть в свои руки... Мы ощущали различие — они являются средиземноморским народом со значительно более длительной историей и значительно более развитым интеллектом. Мы просто иначе мыслим. У меня много еврейских друзей, между прочим — очень даже хороших"[506].

В своем интервью с Жене Намеш Ирэн Шампернон призналась, что Юнг действительно поощрял антисемитские настроения у своих пациентов. Это было своего рода психотерапевтической техникой, средством для того, чтобы они постоянно осознавали свою "тень":

Шампернон, которая впоследствии имела практику в Лондоне, рассказала, что когда в тридцатые годы Англию наводнили евреи, у британских юнгианцев возникли проблемы с отстаиванием специфически "британского" духа их организаций. Она обсудила эти трудности с Юнгом.

В тридцатые годы многие из швейцарских немцев, являвшихся членами Цюрихского Психологического Клуба, как и Юнг, сочувствовали происходящему к северу от их границы. "В Клубе было несколько самых настоящих нацистов", — вспоминала Алина Ва-лангин, первая жена д-ра Владимира Розенбаума — одного из последователей Юнга с конца десятых и до середины тридцатых годов (вплоть до его исключения из членов Клуба)[509]. Другая пациентка Юнга, находившаяся в Цюрихе в конце тридцатых, Мэри Эллиот поделилась аналогичными воспоминаниями об атмосфере, царившей в клубе. "Мне кажется, что в начале войны у достаточно большого числа членов Клуба были прогерманские настроения". Однако она все же добавила, что "они были не совсем уж прогерманскими. Они даже не были пронацистскими, просто у жителей этой части Швейцарии очень сильно чувство их немецкой принадлежности"[510].

Независимо от того, будем ли мы считать Юнга антисемитом, нацистом, человеком, симпатизировавшим нацистам, или кем-то еще в этом роде, корни тех установок, которые он демонстрировал во время нацистской эры, могут быть обнаружены в его народническом (Volkish) утопизме и арийском мистицизме, всеобщее увлечение которыми предшествовало в Германии политическому восхождению Адольфа Гитлера и национал-социализма. Нам следует помнить о том, что эти народнические (Volkish) идеи жили своей собственной культурной жизнью (часто даже независимой от политики), вызывавшей огромный резонанс еще до Первой мировой войны. Чтобы быть справедливыми к Юнгу и людям, жившим в германской Европе на рубеже веков, мы должны оставаться чуткими к когнитивным категориям тех времен. То была эра, в которую биология и духовность образовали мощный сплав и во время которой для многих стала вполне допустимой (более того, предпочтительной) идея арийского Христа. И нет ничего странного в том, что эти люди обратили свои взоры на того, кто был самым сильным выразителем этой идеи на Земле.

Мудрый старец

Тридцать шестой оказался решающим годом в трансформации публичного образа Юнга. Он выступил в Гарвардском университете во время празднования трехсотой годовщины колледжа. Хотя многие были против его приглашения, Генри Мюррей (в ту пору — известный гарвадский психолог) сумел настоять на своем. На следующий год Юнг снова прибыл в Америку: на этот раз для чтения лекций по религии в Йельском университете. Нужно сказать, что эти два приглашения куда больше способствовали укреплению международного признания Юнга, чем всё случившееся с ним за предыдущие двадцать лет.

В Цюрихе сообщество его последователей начало разрастаться за счет врачей и духовных искателей из Англии и Америки. Эти последователи стали (и во многих случаях продолжают делать это и в наши дни) очищать образ Юнга от черт немецкого мистика и шарлатана со склонностями к антисемитизму и превращать его в мудрого старца. Вторая мировая война и Холокост вынудили Юнга приглушить свой народнический утопизм и арийский мистицизм, ибо международное сообщество стало однозначно связывать этот набор идей с Гитлером и нацизмом. (Так считается и по сей день.) Почувствовав, что в Англии и Америке возобладали антигерманские настроения, Юнг — чтобы отмежеваться от немцев — стал везде где только можно подчеркивать свое швейцарское происхождение. Он также стал все более интенсивно заниматься своими исследованиями по алхимии — дабы вызвать впечатление, что в его религиозном мировоззрении по-прежнему осталось что-то от христианства и монотеизма. Его алхимические тексты переполнены ссылками на Библию и особенно на Христа. Юнг даже сделал специальный акцент на том, что алхимическая работа является одной из фаз духовного искупления. Однако он не отказался от своих народнических предрассудков полностью, ибо и в ряде своих работ по алхимии он отождествил фигуру "Духа Меркурия" не только с Христом, но и с Вотаном. Поскольку ни в одном известном алхимическом тексте нет упоминаний ни о Вотане, ни о каком-либо ином древнегерманском языческом боге, это явно свидетельствует о том, что культ арийского начала продолжал быть частью его мировоззрения и в сороковые, и в пятидесятые годы.

В Цюрихе же обожание Юнга его апостолами достигло новых высот. "Это было подобно культу", — вспоминала Лилиан Фрей, начавшая анализироваться у Юнга еще в 1934 г. и остававшаяся одной из его преданнейших последовательниц в течение последующих сорока лет[511]. Джейн Уилрайт, американский аналитик, обучавшаяся у Юнга в тридцатые годы, также воспользовалась словом "культ" для описания атмосферы, царившей в те времена в Кюснах-те и Цюрихе[512]. Иоланда Якоби вспоминала о том, что Юнг написал ей "разъяренное письмо" в ответ на ее решение принять католицизм. Якоби сказала: "Он ответил мне: 'Рядом со мной нет места для тех, кто пребывает в лоне Церкви. Ваш духовник находится тут, а не там. Я служу для тех людей, которые вне Церкви'". Якоби предоставила это письмо Аниэле Яффе для публикации в сборнике писем Юнга, но та оказалась это сделать, "поскольку оно бросает на Юнга тень". Последнее высказывание о Юнге, сделанное Иоландой Якоби, являвшейся в течении четырех десятилетий его помазанницей, стоит запомнить: "Он сам вел себя так, словно его психология была еще одной религией"[513].