Тайная история драгоценных камней

Как-то декабрьским утром 1885 года некий высокий англичанин пятидесяти с небольшим лет в одиночестве завтракал в парижском отеле. Наблюдательный человек заметил бы, что он так и замер над круассаном и чашкой кофе, прислушиваясь к разговору двух джентльменов, сидящих за соседним столом.

Они обсуждали, как за несколько дней до этого, 29 ноября, британские войска захватили Верхнюю Бирму, а местный король до последнего ничего не подозревал. Советники не осмеливались сказать ему, насколько близко чужеземцы подошли к столице, городу Мандалаю, все откладывали тягостный разговор и в результате дотянули до того момента, когда бирманская армия уже не могла удержаться на своих позициях. За неделю Стеклянный дворец, как его называли за зеркальные мозаики, был разграблен, а многочисленные сокровища исчезли в еще более многочисленных карманах британских солдат. Короля Тибо с беременной женой и тремя маленькими дочерьми отправили в ссылку, причем унизили напоследок — церемониальных зонтиков было всего семь ярусов, а не девять, как положено королю.

Захватив страну, англичане призадумались, как управлять новой колонией с максимальной для себя выгодой. Британия жаждала прибрать к рукам Верхнюю Бирму по трем причинам. Во-первых, англичане хотели изгнать из этого региона французов, которые уже обосновались в Лаосе, Вьетнаме и Камбодже. Во-вторых, в Бирме тогда в большом количестве произрастали тиковые деревья, которых в наши дни уже почти не осталось. Но решающей все-таки была третья причина. Вот уже много лет до Европы доходили слухи о городе, который якобы расположен в самом сердце джунглей на северо-востоке Бирмы. Он назывался Мо-гок, и там добывали самые прекрасные самоцветы в мире, в том числе сапфиры, аметисты, топазы и даже изумруды. Однако особенно славился Могок своими рубинами. Цвет камней был настолько насыщенным, глубоким и бездонным, что европейцы не находили подходящих слов, чтобы описать его, а вот бирманцы подобных трудностей не испытывали и называли этот оттенок «голубиной кровью». И хорошо, что иностранные модницы особо не задумывались, что означает это название.

— А ты слышал о договоре аренды? — спросил один джентльмен другого.

Оказалось, что всего несколько месяцев тому назад одна французская компания взяла в аренду рубиновые шахты, заплатив значительную сумму — триста тысяч рупий (или двадцать тысяч фунтов), кроме того, сто тысяч рупий ушло на взятку королю. Однако время для сделки было выбрано явно неудачно. Теперь, когда британцы взяли под контроль эту часть страны, включая и шахты, договор, разумеется, будет аннулирован.

Тут уж наш англичанин не выдержал. Он признался джентльменам, что подслушивал, и представился. Звали его Эдвин Стритер, и если бы его новые знакомые разбирались в самоцветах и любили приключения, они определенно слышали бы раньше это имя. Стритер владел одной из самых крупных ювелирных компаний, но его интересовала не только прибыль. В течение своей жизни он не раз переживал взлеты и падения, причем падений было больше: он то зарабатывал кучу денег, то терял почти все. Ну а к 1885 году, с которого и начинается наш рассказ, этот человек приобрел такую репутацию, что даже попал в роман: в книге Хаггарда «Копи царя Соломона» лавка Стритера упомянута как место, куда приносили на экспертизу драгоценные камни. Учитывая круг его интересов, неудивительно, что Стритер необычайно оживился, услышав в то утро, что легендарные бирманские шахты впервые в истории можно будет взять в аренду британским инвесторам.

«Все рубины Бирмы — лот ценой в двадцать семь тысяч фунтов!»

Тот непродолжительный разговор с двумя незнакомцами в парижском отеле повлиял на судьбу Стритера, как и на судьбу бирманских рубинов. В 1879 году ювелир опубликовал книгу «Драгоценные камни и минералы», которая стала бестселлером и заняла достойное место на книжных полках викторианских джентльменов где-то между приключенческими романами и научными трудами. В своей книге Стритер объяснял, что рубины находят во многих районах земного шара, например в Австралии, Афганистане, реках Шри-Ланки, но самые лучшие рубины привозят из загадочного горного региона в Бирме, где «не только люди крайне недружелюбны: злые, жестокие и алчные, но и сама местность кишит дикими зверями и ядовитыми рептилиями». Тем не менее, продолжал Стритер, риск себя оправдывает, поскольку «восточные рубины бесспорно самые ценные из всех самоцветов в мире, а королевство Бирма безусловно — главнейший их поставщик».

Слава о рубинах из Верхней Бирмы гремела по Европе несколько веков. Первым англичанином, ступившим на землю этого азиатского королевства, был путешественник елизаветинской эпохи Ральф Фитч, который попал в Бирму и на Цейлон совершенно случайно, когда бежал от инквизиции. В отличие от записок первых путешественников, в дневниках Фитча нет рассказов о единорогах с рогом, инкрустированным самоцветами, или о грифах, которые носят алмазы в лапах. Вместо этого он описал короля Пегу, который собирался на войну с тремя сотнями тысяч воинов и пятью тысячами боевых слонов, причем на многих животных возвышались инкрустированные самоцветами паланкины. Кроме того, Фитчу довелось увидеть королевскую коллекцию драгоценностей, хранившуюся в четырех столичных сокровищницах. Каждая такая сокровищница была «размером с большой дом, а внутри столько рубинов и сапфиров, что простому человеку и не снилось». В дневнике путешественника есть одна деталь, на которую Эдвину Стритеру и командирам британской армии тремя веками позже стоило бы обратить более пристальное внимание. Фитч понял, что драгоценные камни для бирманцев — это не просто демонстрация богатства. Пагоды в Пегу были украшены самоцветами, поскольку каждый новый король после коронации опустошал сокровищницу и помещал камни на шпили буддийских храмов, чтобы подданные могли любоваться. Для бирманцев обладание драгоценными камнями обозначало политическое превосходство.

За три года до Фитча при дворе короля Пегу побывал венецианский ювелир Гаспаро Бальби. В отличие от Фитча, Бальби удостоился аудиенции у местного правителя и с удивлением узнал, что существует традиция презентовать королю драгоценные камни, хотя его закрома и так от них буквально ломились. Бальби преподнес шкатулку с изумрудами, которые почти не встречались в Бирме, а в Европе после завоевания испанцами колумбийских шахт стали не такой уж редкостью. Он передал камни королю через толмача, и тот спросил у чужестранца, откуда он прибыл, а узнав, что из Венеции, поинтересовался, какой король ею управляет. Ювелир ответил, что у них нет короля, а Венеция — это республика, после чего правитель Пегу «расхохотался так, что закашлялся и едва мог говорить». В Бирме настолько прочно укрепилась монархия, что он просто не мог представить себе, что существуют другие формы правления.

Хотя ни Бальби, ни Фитчу не позволили увидеть то место, откуда привозят рубины, однако они знали о нем. Фитч в своих дневниках называет его Каплан и пишет, что это регион, «где местные жители находят рубины, сапфиры и шпинели…. Там много высоких холмов, откуда и выкапывают самоцветы». Кроме того, Фитчу было известно, что Каплан находится в шести днях пути от города Ава, расположенного рядом с современным Мандалаем, и это секретное место. «Туда имеют допуск только те, кто работает на шахтах».

Намного позднее, в 1826 году, британский дипломат и востоковед Джон Крафорд отправился в Бирму с дипломатической миссией. Домой он привез огромный сапфир из Могока весом в девятьсот семь карат. Крафорд тоже удостоился аудиенции у короля Пегу, которую описывает с некоторым изумлением: «Король поднялся по ступеням с видимым трудом, из-за тяжелого платья и огромного количества украшений. Костюм его состоял из туники с золотым плетением, украшенной драгоценными камнями, а на голове красовалась корона в виде шлема с высоким шпилем, напоминающим шпили бирманских пагод, видимо, так и было задумано. Мне сказали, что корона целиком из золота, кроме того, она вся была усыпана сапфирами и рубинами».

Даже если бы Стритер и не читал подобных описаний, он все равно незамедлительно отправился бы в Бирму, ведь недавно его сын упомянул, что мечтает поехать туда и найти знаменитые рубиновые прииски. Однако в тот момент, по словам Стритера, «зная о том, как ревностно охраняют шахты», он не одобрил столь рискованную экспедицию. Но теперь ситуация изменилась. После той памятной встречи в Париже ювелир передумал и, вернувшись в Лондон, решил всерьез обдумать возможность покупки шахт. Для начала он сформировал синдикат, в который помимо него вошли его сын Джордж и еще три бизнесмена. Решено было немедленно отправить в Рангун своего представителя, и на эту роль выбрали капитана Обри Паттона, которого позднее описывали как «авантюриста-игрока, прославившегося своим умением стрелять голубей». Он поплыл на пароходе в Бирму, чтобы передать письмо-представление вице-королю Индии. Однако, добравшись до места, Паттон испытал настоящий шок, поскольку у них появился серьезный соперник, и теперь синдикату Стритера предстояло выиграть торги у самого худшего из всех возможных противников.

Калькуттский синдикат «Джилландер, Арбетнот и К°», которым управляли англичане, славился своей агрессивностью и богатством. Большую часть денег синдикат заработал, отправляя индусов работать на плантации Маврикия, а потом обманывая их и, выражаясь современным языком, ставя на счетчик за долги. Уже в те годы работа по контракту подразумевала множество подводных камней, и, как узнал Стритер, руководство калькуттской компании в погоне за прибылью не гнушалось ничем. Первое предложение Стритера (триста тысяч рупий) вице-король отверг и объявил открытый конкурс: теперь все заинтересованные стороны могли подавать заявки, не разглашая при этом сумм. Несколько дней Паттон буквально жил на телеграфе и постоянно консультировался со своими работодателями, желая понять, что же ему делать. Решено было предложить четыреста тысяч рупий, то есть около двадцати семи тысяч фунтов стерлингов, и 15 апреля 1886 года от министра иностранных дел в Индии пришла телеграмма, в которой сообщалось, что синдикат Стритера успешно выиграл тендер.

Стритер срочно послал в Бирму сына Джорджа и двух своих компаньонов, а также горного инженера Роберта Гордона. Они планировали отправиться вместе с британской армией в пока еще не завоеванный район Могока. Предпринимателям не терпелось узнать, что же они получили за свои деньги, откуда берутся рубины и, это было самое сложное, какая оплата положена местным рабочим. (Заметим в скобках, что для колониального правительства было вполне типично бездумно распродавать права на развитие какой-то отрасли, не очень представляя, как там все работает.)

В Бирме Стритеру и его компаньонам предстояло открыть для себя истории и легенды, которые сплетались вокруг драгоценных камней сотни, а то и тысячи лет. Ну а захватить древние шахты оказалось куда сложнее, чем они могли себе вообразить.

Рубины величиной с перепелиное яйцо

Бирманская история не записывалась вплоть до 1044 года, когда на трон взошел амбициозный и образованный король Анаврахта. В первые годы правления он завоевал царство Мон, которое тянулось вдоль побережья. Местного правителя лишили всех богатств, в том числе и звездчатого рубина величиной с перепелиное яйцо, символизировавшего его власть, но сохранили жизнь. Когда он состарился, то созвал своих родственников и попросил помочь со строительством пагоды, после чего пустил по кругу поднос. Как выяснилось впоследствии, среди пожертвований оказалось и кольцо с прекрасным звездчатым рубином. Это был его собственный камень, анонимно возвращенный королем Анаврахтой. Средства пошли на строительство пагоды, которая стала символом мимолетности человеческих взлетов и падений, а заодно свидетельством того, что даже самый жестокий правитель с возрастом может стать мягче.

Во время правления Анаврахты Могок принадлежал королевскому роду, и жизнь рудокопов зависела оттого, разрешит ли управляющий им работать или нет. Они почти всегда получали разрешение, но какой ценой. У рудокопов постоянно требовали деньги, и каждый из чиновников считал своим долгом придумать новую подать, которая шла в его карман. Но высокие налоги были еще цветочками по сравнению с законом, из-за которого рудокопы в свое время тайком распиливали самые красивые из найденных рубинов. Именно тогда произошла страшная трагедия, не забытая и поныне. Закон гласил, что крупные камни предписывалось предлагать королю. При этом точная величина установлена не была. При одних правителях крупными считались камни в три-четыре карата, при других — в пять-шесть; каждый случай рассматривался отдельно. Теоретически король должен был заплатить рудокопу рыночную цену, но редкий монарх согласится покупать то, что нашли в его собственных угодьях. Поэтому, хотя королю каждый год и отправляли несколько камней, частенько рудокопы распиливали крупные рубины на несколько более мелких, чтобы оставить себе.

И вот нашелся один честный человек, который отдал прекрасный рубин королю и был за это жестоко наказан. Нга Мок, так его звали, был простым крестьянином, даже не рудокопом, и сначала все решили, что он самый удачливый человек в селении. Как-то раз, дело было в 1661 году, он рыбачил на реке и вдруг краем глаза заметил странный блеск. Он прыгнул в воду и достал огромнейший рубин. Размер в разных вариантах истории колеблется от шестидесяти одного до восьмидесяти одного карата, а может, он был и того больше, но все сходились в одном: цвет у камня был исключительный — малиновый. Нга Мок показал находку деревенскому старосте и уже через пару дней на королевском слоне возглавлял процессию, направлявшуюся в столицу. Если верить легенде, король якобы поместил камень в стакан с молоком и оно стало ярко-алым.

Нга Мок вернулся домой, предвкушая щедрое вознаграждение. А в это время в столице король вовсю похвалялся новым рубином, утверждая, что на всем свете нет ничего подобного, но при этом, как ни парадоксально, изъявил желание найти ему пару. Это услышал один чужеземный купец, который как раз недавно приобрел (по разным версиям — в Юньнани или в Калькутте) необычайно прекрасный рубин. Он принес камень во дворец, однако вопреки ожиданиям король не пришел в восторг, но обескураженно замолчал. Второй камень идеально совпадал по цвету с первым, а по размеру даже слегка превосходил его. Казалось, будто это две половинки одного огромного самоцвета.

Тут король решил, что его обманули: дескать, Нга Мок на самом деле распилил камень пополам и себе оставил ту часть, что получше. Он отправил карательный отряд проучить жителей деревни. Солдаты согнали всех от мала до велика, заперли их в одном из домов и подожгли. Спаслась только сестра Нга Мока, которая в тот момент собирала травы, а когда вернулась, то увидела, что родная деревня полыхает алым пламенем, таким же ярким, как рубин, найденный ее братом.

Никто не знает, что случилось со вторым камнем. Впоследствии о нем почти нигде не упоминается, хотя в легендах он символизирует темноту и трагедию. Заочно зловещий рубин прозвали «Черной водой». Что же касается камня Нга Мока, то сначала король вставил его в кольцо, а потом украсил самоцветом шапочку своего любимого белого слона. После смерти правителя камень обрел особый статус: считалось, что любой, к кому он попадет в руки, имеет право претендовать на трон Бирмы. Ничего удивительного, что когда в 1885 году британские военные захватили Мандалай, то их командующий, полковник Слейден, отдал приказ первым делом найти легендарный рубин.

Правда, впоследствии полковник утверждал, что якобы разыскать его не удалось и лично он никогда не видел камень. По его словам, король, должно быть, прихватил рубин с собой или кто-то из мародеров украл рубин во время беспорядков. Однако очень многие сомневались, что Слейден говорит правду. Сам же король, находившийся в ссылке в Индии, заявил, что якобы отдал полковнику «на хранение» несколько драгоценных камней и позднее даже писал письма, требуя вернуть сокровища. Пропажа легендарного рубина Нга Мока вызвала волну недовольства в колонизированных городах Верхней Бирмы, и даже сейчас многие бирманцы злы на полковника Слейдена. Так, например, в поезде в штате Шан мне довелось поговорить с одним весьма образованным человеком, который не сомневался, что рубин присвоил полковник: «Украл и распилил, и теперь части камня хранятся в лондонском Тауэре вместе с прочими драгоценностями».

Первая британская экспедиция

Зимним вечером в феврале 1888 года инженеру Роберту Гордону предстояло выступить в Королевском географическом обществе в Южном Кенсингтоне. Он только что вернулся из первой экспедиции в Могок, и зал был набит до отказа. Присутствовал, кстати, и печально известный полковник Слейден, которому не терпелось услышать о легендарных рубиновых приисках.

Гордон поведал слушателям, что экспедиция сорок дней добиралась до Бирмы на пароходе, а потом еще более двадцати дней — до Могока. Путь оказался таким долгим, поскольку местные бандиты «парализовали движение на реке» и при первой же возможности без малейших колебаний стреляли в английских солдат. Разбойники обитали здесь куда дольше колонистов и даже королей. Рассказывают, что якобы некоторые семейства обосновались тут еще в те времена, когда камни отсюда вывозили в Древний Египет, так что рубины местные жители воровали давно и успешно.

Еще одна проблема, с которой пришлось столкнуться британской армии, — достаточно организованное сопротивление. Рудокопы наняли свыше тысячи местных жителей, чтобы они защищали горные подходы к Могоку. Британцы уже приготовились к длительной осаде, но внезапно укрепления пали без боя. Оказалось, что человек, который выплачивал наемникам деньги, скрылся в неизвестном направлении, и те просто отказались воевать задаром.

Но даже после этого дорога в Могок по-прежнему оставалась опасной. Гордон рассказывал собравшимся про деревья, смола которых настолько ядовита, что человек может умереть, едва дотронувшись до нее, а также о том, что в этих районах свирепствовали малярия и холера. Он зачитал отрывок из письма управляющего Фрэнка Атлэя, который писал: «Слуги слегли с высокой температурой, местный доктор тоже, скоро придется, по-видимому, искать ему замену».

Когда англичане достигли Могока, город оказался пуст. Местные жители скрылись в джунглях, и их долго пришлось убеждать, что можно вернуться. Когда несколько недель спустя они все-таки вернулись, то в городе начались беспорядки. С тех пор как в прошлом году британская армия захватила Мандалай, в Могоке воцарилась анархия. Никто ни за что не отвечал, не нужно было отдавать лучшие камни королю, и все найденное оставалось у рабочих, которые вполне справедливо беспокоились, что теперь снова лишатся недавно обретенной свободы, раз уж им не удалось справиться с захватчиками.

Вскоре Гордон и его компаньоны узнали, что прежним арендаторам не разрешалось самим вести добычу. Они должны были ежегодно выплачивать некую сумму королю за привилегию собирать налоги и одалживать деньги самым бедным рабочим, «устанавливая бешеный процент». По условиям нового соглашения, если их компания собиралась сама проводить работы, они должны были найти новые месторождения, а не присваивать себе чужие. И Гордон извиняющимся тоном сообщил акционерам, что им «ничего не остается, кроме как всмотреться в густые джунгли и ткнуть пальцем наугад».

Но Гордон и его шеф Эдвин Стритер не жалели о том, что ввязались в эту авантюру: приключение их захватило. К счастью, докладчик смог-таки сообщить зачарованной публике, что рубины в Бирме действительно тысячами достают из-под земли и он своими глазами видел «мириады крошечных самоцветов, блестевших на солнце». Разумеется, никто не знает, чем окончатся поиски, однако Гордон заверил слушателей, что, учитывая все «геологические признаки», на ситуацию можно взглянуть оптимистически. Речь его прозвучала вовремя. Ровно год спустя обещание несметных бирманских богатств вызвало небывалое оживление на Лондонской фондовой бирже.

Бирманские рубиновые шахты

Несмотря на то что синдикат Стритера уже начал разведку, все формальности с арендой так и не были до конца улажены. В1888 году газета «Таймс», ко всеобщему удивлению, вдруг развернула кампанию против «неразумного и недальновидного решения британского правительства отдать в аренду шахты, которые никто толком не изучил и которые вообще никто не видел». Газета выдвинула предположение, что выбор в пользу синдиката Стритера объясняется взяткой, правда, позднее выяснилось, что нечисты на руку сотрудники самой «Таймс». Эдвард Мойлан, специальный корреспондент «Таймс» в Бирме, был практикующим адвокатом. Он отличался скверным характером и постоянно угрожал ославить судей, ведущих дела его клиентов, на весь свет через газету. Обозленные неудачей руководители синдиката «Джилландер, Арбетнот и К°» тайком наняли мистера Мойлана, чтобы очернить своих счастливых соперников. И хотя их коварный замысел с треском провалился, однако подписание соглашения о семилетней аренде все-таки отложили на год, и размещению акций предшествовало множество публикаций в прессе.

В ту эпоху в моде были экзотические камни. Европейские и американские газеты наперебой писали об алмазных копях Южной Африки, и на рубеже веков почти все популярные писатели, от Артура Конан Дойла до Уилки Коллинза, как блинчики выпекали истории о пропавших драгоценностях и охотниках за сокровищами. Так что в 1889 году продажа акций рубиновых шахт, что называется, попала точно в струю.

Впервые сообщения об этом опубликовали 27 февраля 1889 года, а уже на следующее утро возле банка, где раздавали бланки заявок, собралась небывалая толпа. Вот что писала газета «Файнэншл ньюз»: «Даже если бы переулок перед банком вдруг превратился в саму шахту, сцена, которую нам довелось наблюдать, и то не стала бы удивительнее. Люди напирали друг на друга так, что банковские служащие не могли протиснуться к дверям. Пришлось использовать приставную лестницу. Незабываемое зрелище — ведущие финансисты пробираются к себе в кабинеты через окна, как взломщики». «Таймс», ранее выступавшая с критикой самого соглашения об аренде, решила не публиковать никаких зарисовок. Правда, 1 марта появилась короткая заметка: «Фирма месье Оффена доводит до сведения, что несмотря на то, что накануне толпа, собравшаяся у банка, выбила витрину, с сегодняшнего дня работа возобновляется в обычном режиме».

За несколько минут акции стоимостью в один фунт поднялись в цене в четыре раза, и подписка на ценные бумаги была превышена в несколько раз. «Это напоминало игру на бирже, необычную для акций добывающих компаний», — ворчливо писал редактор нью-йоркского журнала «Инженерия и горное дело». Хотя ему и пришлось признать, что это благоприятно сказалось на акциях всех горнодобывающих предприятий Лондона, однако потом он не удержался и злорадно добавил: «Но если здесь есть шанс, что они заплатят, и немало, то среднестатистические компании определенно не заплатят никому и никогда».

Сначала все выглядело так, будто игра стоила свеч. Первое время дела в компании шли хорошо, учитывая резервный фонд в сто пятьдесят тысяч фунтов и оптимистический настрой акционеров. Но вскоре начались сложности. Оказалось, что доставить насосное оборудование по плохим дорогам куда сложнее, чем предполагали, рабочих найти трудно, система расчетов с местным населением никуда не годится, британская армия не в силах справиться с бандитами, и хотя в сухой сезон подводы добираются до Мандалая за три недели, в сезон дождей дороги непроходимы. А если вдруг начиналась эпидемия чумы рогатого скота (а это случалось регулярно), то Мандалай и вовсе оказывался отрезанным от всего остального мира на несколько месяцев.

Несмотря на все вышеозначенные проблемы, 1895 и 1896 годы оказались очень прибыльными: тогда нашли большое количество рубинов и в общей сложности компания заработала свыше двадцати тысяч рупий — четверть той суммы, что была уплачена за семь лет аренды. Однако на рубеже веков Огюст Вернейль изобрел способ выращивать синтетические рубины, и хотя натуральные камни были намного красивее, рынок пошатнулся. Все надежды на оживление рынка рухнули, когда разразилась Первая мировая война. Джордж Стритер писал: «Работы ограничили. А местные власти, к которым компания не испытывала особых симпатий, практически пропали из виду».

Сегодня и сам Могок практически пропал из виду. В1947 году Бирма обрела независимость от Британии, и события следующих полутора десятилетий имели разрушительные последствия для бирманского народа в целом. В 1962 году генерал Не Вин, захвативший власть в результате военного переворота, установил в стране настоящую диктатуру. Генерал был большим ценителем драгоценных камней, и, по слухам, его супруга открыла ювелирный салон где-то в Италии, чтобы под шумок продавать там лучшие бирманские самоцветы, так что генерал был лично заинтересован в Могоке. Он запретил разработку недр частным образом, и район перешел под контроль правительства. Туда не допускались иностранцы, кроме китайских, непальских и индийских торговцев. В начале 1990-х, когда страна чуть приоткрылась внешнему миру, поездки в Могок все равно были запрещены, и даже сейчас иностранцам редко разрешают посещать эту территорию. По официальной версии, правительство просто боится, что в случае открытия Могока начнет процветать контрабанда, однако менее официальные источники предполагают, что в темных уголках этого места скрыты секреты, которые хочет сохранить правительство, включая принудительный труд, эксплуатацию детей и СПИД.

Мне хотелось узнать, остались ли хоть какие-то следы от той первой британской экспедиции и что происходит на рубиновых приисках сейчас. Задача казалась непосильной, пока я не поговорила с одним американским дилером. В результате было достигнуто соглашение, что в обмен на кругленькую сумму бирманские военные отвезут меня ненадолго в Могок, правда, в объезд «темных углов».

Моя личная экспедиция

Так вот и получилось, что в марте 2004 года я стояла в укромном уголке дорогого отеля в Рангуне, отсчитывая внушительную сумму наличными. Моим гидом назначили улыбающегося парня чуть за тридцать по имени Ян Нанг, который мечтал быть преподавателем философии, но вовремя обнаружил, что на зарплату двадцать долларов в месяц семью не прокормишь. Пока Ян Нанг пересчитывал стодолларовые купюры, мы договорились встретиться через два дня в Мандалае.

Мой визит совпал с проведением в Мьянме (так называется теперь Бирма) Ярмарки драгоценных камней, которая проходит два раза в год. Правительство устраивает аукцион, на котором распродает рубины, яшму и культивированный жемчуг. На это мероприятие пускают только по специальным приглашениям, но мне повезло. Когда я подошла к входу, охранник вдруг чихнул, да так сильно, что это прозвучало словно взрыв. Мы встретились глазами, оба рассмеялись, и он жестом пригласил меня войти.

Я вошла в большой зал, где за пластиковыми столиками сидели несколько сот человек, лениво отправляющих в рот орешки и листающих тонкие каталоги. Впереди на большом электронном табло то и дело вспыхивали цифры, извещавшие, какой лот продается и за сколько продан предыдущий, причем торги шли не в национальной валюте и не в долларах, а в евро, хотя большинство бирманцев евро никогда в жизни не видели. В 2003 году США ввели против Мьянмы экономические санкции. Циники утверждали, что в первые годы после введения запрета на все товары оттуда рынок драгоценностей его на себе не прочувствует, поскольку никто даже не заметит разницу между камнем, привезенным пять лет назад и пять месяцев назад, просто в Америке появится больше рубинов, якобы добытых в Таиланде. В отместку янки камни в Мьянме стали продавать за евро.

Оказавшись на аукционе, я надеялась увидеть в зале оживление, почувствовать атмосферу напряженного соперничества, однако меня ждало разочарование. Процесс проходил без огонька. Ведущий объявлял номер лота. На экран проецировалась фотография. Помощники в коричневых саронгах собирали листочки, на которых участники аукциона писали ставки. Затем ведущий бесцветным голосом спрашивал, будут ли еще ставки. После чего повторял свой вопрос таким тоном, что сразу становилось ясно: ему смертельно хочется домой. Хотя, может, страсти бушевали в сердцах участников аукциона? Интересно, господин По, который только что предложил девяносто три тысячи триста евро за лот начальной стоимостью в десять тысяч, испытал радость, узнав, что намного обошел конкурентов, или же расстроился, что опрометчиво назвал слишком уж высокую цену? Если он и обрадовался, то его радость явно не передалась соседям, многие из которых сладко спали, уткнувшись лицом в арахис. Трудно представить, что когда-то этот зал возбужденно гудел: на кону стоял камень весом почти в пятьсот карат, который чуть было не ускользнул из рук устроителей аукциона.

Рубин этот был найден в 1990 году, после того как правительство генерала Не Вина позволило негосударственным компаниям вести добычу в Могоке. Хотя лучшие камни строго предписывалось отправлять в столицу, однако старатели, обнаружившие изумительный камень, решили потихоньку вывезти его из страны в Таиланд через приграничный городок Мае-Сай, в котором и сейчас можно купить контрабандные бирманские самоцветы. Однако сотрудникам спецслужб удалось вовремя перехватить злоумышленников. Их арестовали и приговорили к пожизненному заключению в колонии строгого режима, а рубину, как это обычно бывает с крупными камнями, дали звучное имя и несколько месяцев спустя продали на аукционе. Правда, новые владельцы наверняка переименовали рубин, вряд ли кто-то захочет похвастаться, что получил от возлюбленного в подарок камень под названием «ГСВЗП» — это аббревиатура для Государственного совета по восстановлению законности и порядка.

Внезапно с балкона раздался странный шум, словно кто-то тряс тыкву-горлянку с китайскими гадательными бирками или ударял в шаманский бубен. Я поднялась посмотреть, вышла на балкон и разинула рот от удивления. Звуки издавали рубины — десятки тысяч неограненных камней сортировали в огромном металлическом сите прямо на балконе под присмотром тайских и местных дилеров. Я спросила, не из Могока ли эти камни.

— Нет, оттуда сейчас уже ничего не привозят. Эти из Монг-Су.

Монг-Су расположен в двухстах сорока километрах к юго-востоку от Могока. Он тоже закрыт для иностранцев, а дороги здесь такие плохие, что от любого ближайшего города добираться дотуда приходится около четырнадцати часов. Впервые рубины обнаружили там в 1991 году, когда одному местному жителю во время купания попал между пальцами ног розовый камень. Население города мигом выросло в четыре раза, но энтузиазм старателей быстро пошел на убыль, поскольку камни оказались по большей части плохого качества и лишь в немногих горел огонь рубинов Могока.

Через несколько лет люди поняли, что вопрос качества можно легко решить, если в прямом смысле добавить рубинам огня. Дилеры открыли для себя прокаливание, о котором я уже рассказывала раньше, и Монг-Су снова вернул себе прежние позиции. И не удивительно, ведь невооруженным глазом нельзя увидеть разницу между натуральными камнями и теми, которые прошли обработку высокими температурами.

Я сообщила дилеру, что собираюсь в Мандалай и Могок, и спросила, не даст ли он мне какой-нибудь полезный совет. Он помолчал немного и сказал:

— Запомните: чем ближе вы будете к шахте, тем чаще за рубины станут выдавать отполированное стекло из светофора. Так что не позволяйте себя обдурить, будьте осторожны.

По дороге в Мандалай

Когда Роберт Гордон в 1886 году отправился в Могок, у него ушло целых три дня на то, чтобы преодолеть пятьсот миль от Рангуна до Мандалая: сначала по новенькой железной дороге, а потом на лодке. И хотя железную дорогу давно уже достроили, все равно до второго по величине города Мьянмы пришлось добираться пятнадцать часов на «экспрессе». В купе со мной ехали три приветливых местных жителя, которые все время беспокоились, как бы я не умерла с голоду, и поэтому на каждой станции заставляли меня пополнять запас провианта у лоточников, шнырявших мимо состава по платформе. Утром я проснулась на рассвете и со своей верхней полки увидела на третьей полке кое-что любопытное — армейскую фуражку, завернутую в пакет, чтобы не испачкалась.

— Вы офицер? — спросила я, спустившись вниз, чтобы позавтракать.

— Ну да, мы все трое офицеры, — ответили мои попутчики. — Ездили домой на юг навестить родных.

И тут я поняла, что провела ночь в одном купе с «татмадо», местными военными, которые поддерживали диктатуру.

В прошлом бирманские солдаты носили с собой рубины в качестве талисманов, поскольку считалось, что этот камень защищает от кровопотери и придает смелости. Я спросила у своих попутчиков, сохранилась ли эта традиция. Они рассмеялись:

— Нет. Наша армия вооружена винтовками, это защита понадежнее. А камень ведь может запросто потеряться.

Вообще-то раньше солдаты носили рубины не только в карманах, но и вживляли их под кожу, поскольку считалось, что так талисман становится еще эффективнее.

Три цвета

Говорят, что в Мандалае три основных цвета: красный, зеленый и белый. Они символизируют глинистую почву, зеленые холмы и белые буддийские пагоды, которые встречаются здесь на каждом шагу. С другой стороны, три этих цвета также символ основных направлений местного бизнеса: рубины, жадеит и героин. Рубины — это Могок и Мандалай, опиумный мак выращивают в штате Шан у китайской границы, а жадеит — яркий бирманский камень, названный так, чтобы отличать его от бледного китайского нефрита, — добывают на самом севере страны.

У меня был один день на осмотр достопримечательностей Мандалая, поэтому я поймала такси и попросила отвезти меня на жадеитовый рынок. Оказалось, что это довольно странное, какое-то бесцветное место, где в воздухе постоянно висит пыль из-за работы гранильных станков. Качество местного жадеита оставляло желать лучшего, и единственным, что действительно имело ярко-зеленый цвет, оказалось сукно на бильярдном столе в комнате отдыха. Внезапно у меня возникло странное ощущение, будто за мной следят. Я постоянно видела поблизости каких-то двух типов, которые то пили чай, то пялились на прилавки, то украдкой наблюдали за мной, пока я подбирала обрезки с пола. Поэтому я быстро ретировалась и уселась на багажник чужого велосипеда (с разрешения его владельца). Проехав десять кварталов, я осторожно пересела на велорикшу. Следующая остановка была вполне обычной для туристического маршрута, но поскольку я направлялась в дом людей, осужденных за «политику», то стоило быть особенно осмотрительной. И я решила хранить бдительность до того момента, как отправлюсь завтра в Могок под присмотром военного-турагента.

Усатые Братья — самое известное комедийное трио в Мьянме, хотя прославились они не столько едкими остроумными репликами, сколько тюремными сроками. В 1995 году эти комики пошутили, что лишь одна шляпа в Мьянме достаточно велика, чтобы защитить страну в сезон дождей. Это был типично местный каламбур, поскольку коническая шляпа здесь — символ демократического движения. Вскоре двое из трех братьев узнали, что правительство не разделяет их юмора. Их приговорили к лишению свободы на пять лет и каторжным работам, но благодаря давлению международной общественности освободили на полтора года раньше. Сегодня мне предстояла встреча с третьим братом.

Я обнаружила У Jly Мо, который говорил по-английски и устроил кампанию за освобождение двух своих братьев, курящим манильскую сигару в окружении марионеток. Я поинтересовалась, знает ли он что-нибудь о рубинах.

— Еще бы. Когда братья сидели в тюрьме, я постоянно думал, где бы раздобыть денег, и вдруг нашел на дороге что-то красненькое и блестящее. Я пошел к ювелиру и спросил, сколько стоит этот рубин, но он, зная, что я комик, начал хохотать и толком так ничего мне и не сказал. Тогда я пошел ко второму ювелиру, но там все в точности повторилось. После чего я отправился к третьему, который не знал, что я комик, и задал ему тот же вопрос. А он ответил мне: «Вы что, с ума сошли?

Зачем вы пытаетесь продать мне помидор?»

Это, разумеется, была шутка, но тем не менее, стоило только мне в Мьянме спросить о рубинах, я неизменно слышала эхо иронии.

— Лично я думаю, что это просто безумство — платить такие деньжищи за малюсенький камешек, — сказал мне один таксист на великолепном английском: он закончил университет.

Действительно, в стране, где врачи и учителя зарабатывают по десять долларов в месяц (деньги, на которые не прожить и одному, не говоря уж о том, чтобы прокормить семью), покупка драгоценных камней кажется занятием довольно легкомысленным.

— Зачем мне рубины? Их не съешь, не почитаешь, да и от дождя под ними не спрячешься…

Да уж. в условиях диктатуры, в одной из беднейших стран мира рубины имеют ту же значимость, что и надкушенный помидор.

Отказаться от драгоценностей

— Вам понравился жадеитовый рынок? — мимоходом поинтересовался Ян Нанг, когда они с водителем забирали меня из отеля.

Я насторожилась: вроде бы я при нем не упоминала, что собираюсь туда. Или все-таки говорила? В любом случае его вопрос напомнил мне о необходимости быть осторожной. Ян Нанг ни словом не обмолвился о моем визите к комикам, и я тоже помалкивала. Мы ехали через зеленые рисовые поля, что простираются на северо-востоке от Мандалая. Вдоль дороги росли тоненькие деревца с большими желтыми листьями, которые казались увядшими даже весной, словно для них царила вечная осень. Это были тики. Кто бы мог подумать, что прославленные деревья выглядят так печально: у меня просто сердце сжималось от жалости. По обочинам в тени баньянов сидели женщины и дети и деловито плели себе дома. Да-да, в этой части страны стены и крыши деревьев плетут из бамбука, поэтому даже самые старые из поселений выглядят вполне современно.

В одной из деревенек я увидела и вовсе ультрамо-дерновое здание, сделанное из бамбуковых шестов, на которых трепетали яркие цветные флаги. Это напомнило мне театры кантонской оперы, которые строят в Гонконге на время праздников. Ян Нанг попросил водителя остановиться, и мы вошли внутрь. Нас приветствовал юноша, который, к моему удивлению, был одет и накрашен, как принцесса: тени, губная помада, длинная белая юбка, цветочное ожерелье и стеклянные украшения. За ним стояли еще человек пять таких же переодетых мальчиков в возрасте от пяти до пятнадцати. Мне сказали, что они готовятся к «церемонии послушничества», которую в Мьянме должен пройти каждый мальчик-буддист до достижения совершеннолетия.

Первая часть церемонии рассказывает историю Будды, который был рожден принцем и видел вокруг себя лишь красоту, молодость и богатство; но сегодня жизнь мальчиков круто изменится: так же, как в свое время Будда отказался от материальных богатств, мальчики тоже сменят атлас и украшения на красные одеяния и молитвенные четки. Им обреют головы, и следующие несколько недель они проживут как послушники в соседнем монастыре, а потом вернутся к своим обычным занятиям. Цель подобного опыта — отодвинуть все мирское, будь то поп-музыка, модная одежда или побрякушки, на второй план. Это напоминание показалось мне особенно уместным по дороге в Могок: почти каждый человек, живущий в краю рубинов, должен усвоить, насколько важно уметь отречься от чего-то.

Вскоре мы подъехали к деревянной хибаре с надписью «Иммиграционный контроль». Вооруженный охранник проверил у меня паспорт и бумаги. Вообще-то я заплатила доблестным военным не одну сотню долларов за то, чтобы меня пропустили без вопросов через КПП, а не развернули. В какой-то момент я напряглась, поскольку офицер стал во второй раз внимательно изучать разрешение на въезд, но затем он жестом велел проезжать, и мы оказались на шоссе, ведущем в Могок. Как только мы поехали в гору, пейзаж изменился. Мимо мелькали грейпфрутовые деревья и банановые плантации, а высокий тонкий бамбук походил на удочки. Это был тот самый район, где Роберт Гордон некогда повстречался с местными разбойниками и где армия, нанятая рудокопами, построила заградительные укрепления, чтобы не пустить британских солдат и ювелиров.

Могок окружен девятью горами. Это считается очень счастливым знаком. Хотя население Мьянмы составляют буддисты, но при этом здесь до сих пор живы еще и старые анимистические представления, особенно вера в натов, духов-хранителей. Наты — это духи всего, чего угодно: деревьев, ветра и, разумеется, камней. Они защищают людей, шахты и целые штаты. «Девять» считается в Бирме счастливым числом: помните девять ярусов зонтиков, которые обычно сопровождали короля? Главный дух — покровитель штата Шан в переводе называется «правителем девяти территорий». Вот и самые лучшие рубины здесь находят под защитой девяти гор. Правда, существует одно исключение: число «девять» не приносит удачи, если вы путешествуете вдевятером, поскольку это может рассердить духов. Но, как объяснил мне гид, есть способ решить и эту проблему:

— Если собирается группа из девяти человек, чтобы. скажем, ехать в Могок, то мы поднимаем любой камень и говорим ему: «Господин Камень, не отправишься ли ты с нами в путь?» И тогда духи считают, что нас десять.

Мне понравилась идея путешествовать с господином Камнем, но, к сожалению, вместе с водителем нас насчитывалось всего трое.

Край рубинов

«Добро пожаловать в Край рубинов!» — гласила надпись на огромной красной арке над дорогой. Мы миновали арку и въехали в умирающий город: развалины пагод, поросшие вьюнками, несколько загадочных переулков, ведущих в неизвестном направлении, сонные лавочки. Не успела я нацарапать в блокноте, насколько живописны остатки Могока, как мы уже выехали за пределы города. Оказалось, что это был вовсе и не Могок, а соседний городок, тот самый Каплан, о котором писал Ральф Фитч. Когда-то именно он был центром добычи рубинов, но потом его потеснил Могок, расположенный в двенадцати километрах отсюда.

Когда мы добрались до настоящего Могока, уже смеркалось. И лучшего времени, чтобы сюда приехать, нельзя было придумать. С филологической точки зрения слово «могок» означает «вечерний город». Это имя дали ему крестьяне, обрабатывавшие рисовые поля, которые уходили на рассвете и возвращались на закате. Мы подъехали к самой большой пагоде, стоявшей на холме, откуда открывался вид на город. Внизу стайка непальских мальчишек играла в футбол. Позднее мы узнали, что они внуки гуркхов — непальских добровольцев, которых набирали в ряды британских колониальных войск, когда англичане ушли. К крикам примешивалось кваканье лягушек, искавших себе пару этим теплым вечером.

Обычно города вокруг месторождений невелики по размеру — всего-то пара улиц. Прочитав отчет британского колониального правительства от 1911 года, в котором говорилось, что население уменьшилось до одиннадцати тысяч шестидесяти девяти человек, я ожидала, что Столица рубинов будет очень компактной. Но оказалось, что теперь в Могоке живут около трехсот тысяч человек, и хотя добыча камней постоянно сокращается, слухи об этом еще не успели распространиться, и потому население продолжает расти.

Вся долина была усыпана домиками с красными кровлями, которые перемежались с яркими пятнами белых пагод, похожих на тонкие стебли, а в самом центре сверкало прекрасное озеро, и местные жители рыбачили с маленьких лодочек.

Вечером, сидя в практически пустом китайском ресторанчике, я сказала Ян Нангу, что хочу сходить туда, где вечером развлекаются шахтеры.

— Не получится, — вежливо сказал он.

— Почему? — удивилась я.

— Потому что шахтеры нигде не развлекаются. Им это запрещено.

Мы ехали обратно по пустым улицам. Похоже, почти все жители Могока ложатся спать в девять.

Совсем как дома

На следующее утро я завтракала в огромном, похожем на зал для партийных заседаний помещении, в котором гуляло эхо. Два официанта, не переставая кланяться, проводили меня к столу, накрытому на одного: там лежали папайя, бананы, тосты и упаковка джема. Официант помоложе выглядел усталым, оказалось, что он всю ночь не спал и смотрел футбол по спутниковому телевидению, причем, как выяснилось, играли две британские команды. Я почувствовала себя гораздо ближе к дому, чем ожидала, причем не я первая. Когда Джордж Стритер приехал сюда сто с лишним лет назад, то поразился, насколько же Могок напоминает ему родину. Европейцы любили бирманские камни как раз за экзотичность, а богатые жители Могока тоже вкладывали деньги в вещи, казавшиеся им экзотикой. Стритер писал: «В их домах можно увидеть старомодные бокалы для шампанского или американские часы, а золотая статуэтка Будды соседствует здесь с английским канделябром».

Поглощая свой завтрак в пышном, но полупустом зале, я обратила внимание, что чуть поодаль Ян Нанг о чем-то оживленно беседует с парнем в кожаной куртке, бейсболке и спортивных штанах. Когда мы отправились на экскурсию по городу, незнакомец по-хозяйски плюхнулся на переднее сиденье. Я не удержалась и спросила:

— А кто твой друг?

— А он мне вовсе и не друг. Он из правительства, — ответил Ян Нанг. Оказалось, что этого типа приставили присматривать за нами, пока мы здесь. — Это в Мьянме обычное дело.

Может, и так, но мне стало не по себе.

Господин Вин, как звали нашего сопровождающего, тут же вытащил из кармана блокнотик, на котором было по-английски написано «Спецслужбы».

На рыночной площади я сделала несколько фотографий реки, бегущей позади прилавков, чтобы запечатлеть воду цвета бычьей крови, которая несет наносы с рубиновых шахт. Затем поинтересовалась ценами и выяснила, что жизнь в Могоке не дешевле, чем в Рангуне. Господин Вин фиксировал каждый мой шаг в блокнотике. Я решила положить этому конец. Когда мы вернулись в машину, я заявила, что хочу изменить маршрут. И Вин, и Ян Нанг заметно занервничали.

— Сегодня воскресенье. Я хочу посетить церковь, — капризно заявила я.

Днем раньше, по дороге сюда, я заметила в старой части города церковь в викторианском стиле и догадалась, что она построена на средства британского синдиката на рубеже веков. Мне захотелось увидеть, не осталось ли там памятных табличек или еще каких-то свидетельств истории шахт. Я сказала это господину Вину, который услужливо объяснил водителю, куда ехать, и через пару минут мы остановились перед современным зданием, судя по надписи на фасаде привечавшем евангелистов. Короче, не та церковь.

— А какая вам нужна? — спросил господин Вин. — Тут их сорок четыре штуки. — И все трое рассмеялись, глядя на мое вытянувшееся от удивления лицо.

— Несколько мечетей, индуистские храмы, три храма сикхов, еще китайские там всякие… а уж пагод сколько… Город большой, — сказал Ян Нанг.

Да уж, и космополитичный. Сюда, подгоняемые мечтами о рубинах, стекались люди со всей Азии, привозя с собой свою веру.

Та церковь, которую я видела на холме, оказалась католической. Скорее всего, здание было реконструировано, хотя на нем и стояла изначальная дата строительства. К сожалению, в отличие от англиканской церкви, у католиков нет традиции вывешивать имена самых выдающихся своих прихожан с эпитафиями на стены. Они эти места приберегают для святых. Когда мы приехали, нас вышел поприветствовать отец Фрэнсис. Он был из племени лису, беднейшего из национальных меньшинств. Мы все вместе наблюдали, как паства стекается к церкви по жаре в самых лучших своих нарядах: белые рубашки, пластиковые тапочки, аккуратно заштопанные брюки, все прихожане чисто умытые и причесанные. Отец Фрэнсис сказал, что из этих людей практически никто не связан с торговлей драгоценностями.

— Это бедняки, они счастливы и на стройке поработать, редко кто трудится в шахте.

— Но хотели бы?

— Да уж не отказались бы, как и все здесь. Мечтать невредно.

Господин Вин застенографировал наш разговор в своем синеньком блокнотике, а еще он делал пометки и во время службы, хотя я понятия не имела, что тут можно записывать. На всех женщинах в церкви были вязанные крючком вуали, а во время исполнения гимнов их голоса звучали с необыкновенной вокальной силой, какую мне доводилось раньше слышать во время выступления женского хора из Болгарии.

На другом конце долины возвышалась мечеть. Здешние мусульмане происходят из китайской провинции Юньнань, и именно мусульмане в XIX веке были в числе основных торговцев рубинами. Вообще-то коренное население с подозрением относится к китайцам, поскольку китайское правительство поддерживало военный режим; поэтому мусульмане в Мого-ке находятся в двусмысленном положении. А знаете, как китайцы вообще здесь оказались? В 1855 году юньнаньские мусульмане подняли восстание против цинского императора, и дома им грозили гонения. Роберт Гордон описывал их как «величайших путешественников на земле». Они перевозили драгоценности за тысячи миль, и Гордон выразил надежду, что с появлением паровозов их собственная участь и участь их многострадальных осликов значительно облегчилась. Охранник в мечети сообщил, что мечеть построена благодаря милости Аллаха и успешной продаже рубинов. Как и многие мечети по всему миру, эта была очень простой, возможно, чтобы подчеркнуть, что главное — вовсе не материальные богатства, а присутствие Аллаха. Когда мы собрались уходить, охранник жестом пригласил нас пройти в последнюю дверь. Я оказалась в классной комнате с голубыми стенами и увидела двадцать пять испуганных мальчишек, которые только что мечтали прямо во время урока, пока солнце рисовало полоски на доске, а учитель толковал Коран. Я спросила у преподавателя, говорится ли в Коране что-нибудь о рубинах.

— Да. Там сказано, что рубины созданы Аллахом, и если вы любите Аллаха, то должны ценить даже один-единственный камешек. Я всегда внушаю детям, что они должны помнить о разнице между рубином и образованным человеком. У каждого рубина есть своя цена, а образование бесценно.

Когда мы вернулись в машину, я мысленно примирилась с присутствием Вина. Хотя он не переставал записывать все мои вопросы, однако мы неплохо поладили, и он сперва помог мне выгодно приобрести несколько недорогих камушков, а потом даже прокатил на мотоцикле: мы мчались с ветерком, а окружающие смотрели на нас с изумлением, поскольку на нас не было шлемов.

Рынок розовых зонтиков

Забавное свойство естественного света состоит в том, что мир кажется радостнее не только сквозь розовые очки, но и из-под розового зонтика, а торговля самоцветами на местном рынке осуществляется как раз под такими зонтиками. Это сделано умышленно, поскольку свет проходит через розовую ткань и падает на рубины, отчего они кажутся более яркими, чем на самом деле, — это еще одно напоминание, что при покупке самоцветов стоит осмотреть камень при различном освещении. Бирманские рубины особо хороши между десятью часами утра и четырьмя часами дня, кроме того, им куда больше идет яркое тропическое солнце, а не приглушенный северный свет, а потому эти самоцветы особенно ценили на Востоке. Ярче всего рубины сияют при естественном солнечном свете. Это качество роднит их с некоторыми другими драгоценными камнями, включая алмазы, и знающие покупатели рассматривают камни на солнце и в тени.

Способность отражать свет всегда казалась людям загадочной и породила немало легенд. Луиджи Барте-ма, путешественник начала XVI века, сообщал, что король Пегу владеет таким большим и ярким рубином, «что его видно даже в темноте, и комната словно залита солнечными лучами». В местных кукольных театрах до сих пор рассказывают историю принцессы Шан, невесты короля Анаврахты. В качестве приданого девушке дали пару изысканных рубиновых сережек-туннелей, которые переливались всеми цветами. Модные сейчас сережки-туннели, наверное, одно из самых странных украшений, но это отнюдь не ювелирная новинка, в XI веке такие сережки считались очень красивыми, так что королю понравились и молодая жена, и ее сережки. А вот придворные позавидовали чужому счастью и обвинили Шан в том, что она ведьма. Бедную принцессу отправили домой, и по дороге она в первый раз сняла сережки, чтобы не потерять их во время купания в реке, и тут увидела то, что видели окружающие, — лучи света танцевали внутри самоцветов, словно демоны. Шан испугалась и решила построить пагоду, чтобы похоронить внутри сережки и сдержать тем самым злые силы.

Рубины Могока сверкают ярче своих собратьев. Это качество особенно явственно заметно в рубинах, которые здесь называют «голубиной кровью». Кажется, что от них исходит фиолетовое сияние. Своим названием камни обязаны бирманской традиции приносить в жертву духам животных и птиц. Считается, что якобы цвет этих рубинов точь-в-точь соответствует цвету крови, которая капает из клюва убитого голубя. Да уж, неважная реклама для большинства европейских покупателей. Помимо «голубиной крови» цвет рубинов описывали и другими «кровавыми» терминами: «бычья кровь», «кроличья кровь». А в арсенале древних индийских писателей было еще больше метафор и эпитетов. В1879 году бенгальский ученый С. М. Тагор составил перечень описаний оттенков рубина, взятых из священных древнеиндийских текстов: китайская роза, кровь, зернышки граната, красный лотос, шафран и еще много других. А вот в староанглийском языке у рубина всего два названия, да и те звучат скорее отталкивающе. Во времена Шекспира их именовали карбункулами, сегодня так же называют и гнойные пузырьки. В античном мире рубины называли «антракс», что значит «уголь», и на какое-то время англичане позаимствовали этот термин, однако сейчас этим же словом называют сибирскую язву, которая уродует красными отметинами лицо и споры которой рассылают по почте террористы.

Утренний рынок самоцветов

Могок не только центр добычи рубинов. Едва лишь мы припарковались на центральной площади, нас окружила толпа улыбающихся людей, протягивающих маленькие белые пакетики с различными камнями: молочно-голубые сапфиры, полные тумана лунные камни, желтые топазы, зеленые перидоты и кубики кварца, ограненные так, словно внутри них крошечная пагода. Затем пришла очередь и красных камней: шпинели, фанаты, рубины. Кстати, нужно еще держать в памяти, что не все то рубин, что зовется рубином. Балэ-рубин, к примеру, — это шпинель, богемский рубин — это пироп, а бразильский рубин — это турмалин.

— Стоп! — взмолилась я. — Как вы различаете рубины и шпинели?!

В ответ какая-то молодая женщина в большой шляпе от солнца положила мне на ладонь два камушка.

Они все еще были прикреплены к белой породе и походили друг на друга как близняшки, но разница видна была невооруженным взглядом. По-бирмански шпинель называется «отполированный духами камень», поскольку она практически идеально «огранена» природой. Камень выглядит так, словно миллионы лет назад духи играли в кости и маленький красный кубик свалился и прилип к белому мрамору, да так там и остался. А рубин, скорее, похож на жвачку, которую наобум прилепили к скале и забыли.

Но есть и еще одно отличие. Шпинель всегда целиком одного цвета, а рубину присуще качество, которое называется дихроизмом, то есть двуцветностью, поскольку свет по-разному проходит через кристалл в зависимости оттого, смотрим ли мы вдоль оптической оси рубина или поперек. В первом случае камень будет казаться малиновым, а во втором — оранжевым.

— Как одеяния монашек, — сказала я, показав на двух буддийских монахинь, обходивших площадь.

Моя собеседница рассмеялась:

— Именно!

Некоторые сапфиры тоже обладают свойством дихроизма: если присмотреться, то с трех углов они будут казаться синими, а с четвертого — фиолетовым. При этом обязательно нужно взглянуть во всех четырех направлениях, если вы посмотрите только с двух или трех углов, то не увидите разницы.

На шахте

Почему-то у меня обычно сжимается сердце, когда я смотрю на людей, поднимающих к свету драгоценные камни. Но большинство рабочих на шахте Тан Тике Jly были молоды, полны сил и, казалось, нимало не опечалены своей нелегкой долей. В конце концов, как признались мне некоторые, им очень сильно помогает мечта.

Как и большинство бирманских шахт, Тан Тике Лу — это совместное китайско-мьянманское предприятие. Она спрятана за высоким деревянным частоколом, который похож на укрепленные деревни эпохи каменного века. Мы припарковались у заграждения, и тут же вышел один из управляющих, который проводил нас по склону. Зрелище было прелюбопытное: склон, заваленный белыми отбракованными камнями. Мрамор, в котором находят рубины, очень светлый, и издали похоже на снежные сугробы, а шахтеры напоминают лыжников, которые спускаются по проложенной лыжне. Эффект усиливается, поскольку на склоне установлены станки, словно подъемники. За день до этого несколько местных жителей сравнивали Могок со Швейцарией, и теперь я поняла почему. Нет, дело не в крошечных деревянных шале на холмах и не в прохладном воздухе. В Могоке имеется своя версия снега.

Я так засмотрелась, что не обратила внимания на то, что было буквально у меня под носом. Внезапно раздался громкий звук, похожий на аплодисменты. Внизу под открытым навесом сидели человек двадцать. А «аплодисменты» звучали, когда они энергично ударяли по белому мрамору темными молотками. Это был первый пункт обработки породы после того, как ее извлекали из-под земли. Сначала все куски аккуратно разбивались вручную, чтобы не повредить лучшие рубины, а потом уже за дело брались машины. Издали казалось, что это очень тяжело, но потом я попробовала, и выяснилось, что если ударить по камню под нужным углом, то он легко расколется, словно кокосовый орех.

На полпути к вершине мы зашли в какой-то маленький сарай и оказались в огромном туннеле, пахнущем сыростью, словно подтопленный погреб, хотя это и был своего рода погреб. Первые несколько метров туннель шел горизонтально, а потом превращался в колодец глубиной в сто шестьдесят метров, из которого вырывался прохладный влажный воздух. Дна не было видно, но где-то там рабочие наполняли корзины кусками белого мрамора, поэтому в темноте можно было различить силуэты корзин, покачивавшихся на натяжной проволоке, как крошечные вагончики канатной дороги. В отличие от шри-ланкийских шахтеров, бирманцы использовали нормальные лестницы, хотя и шаткие. Я спросила, можно ли спуститься, но управляющий ответил отказом. Мне кажется, он и не понял, что я настроена серьезно.

Расколов вручную куски породы, получившиеся фрагменты в корзинах относили в дробилку, а оттуда они попадали на специальный сортировочный стол, за которым десяток мужчин и женщин искали в породе драгоценные камни под присмотром молодой барышни в красном саронге, строго следившей, чтобы никто ничего не украл. Как только кто-то находил камушек, его клали в маленькую красную коробочку, подвешенную над головами рабочих на куске проволоки.

После этого отбракованную породу сваливали на склоне, и там рабочие осматривали ее в третий раз, причем это уже были старатели чистой воды: они работали не на дядю, а на себя и могли оставить все, что найдут. Мало что изменилось здесь с тех пор, как Роберт Гордон приехал вместе с товарищами в Могок в 1880-е годы. В то время у женщин имелось исключительное право искать незамеченные рубины в «хвостах» породы. Тогда это было одно из немногих доступных им занятий, и хотя сейчас никаких предпочтений или ограничений по половому признаку нет, на данном этапе производства число представительниц прекрасного пола превосходит мужчин в соотношении четыре к одному.

Я остановила первого попавшегося шахтера. Тану Томпею исполнилось двадцать восемь, из них восемь он проработал на шахте. Отец умер, и нужно было заботиться о матери и незамужней тетке. Сначала Тан был гончаром, а теперь работает на сортировке. Но если раньше у него не имелось шансов вырваться из нищеты, то здесь всегда есть надежда: а вдруг белая порода треснет и под ней окажется второй рубин Нга Мока, целый и безупречный, и тогда вся бригада разбогатеет. Парень подтвердил, что рабочим разрешается покидать прииск лишь дважды в месяц и перед уходом их тщательно обыскивают, но, по крайней мере, все заработанное не отбирают, за восемь лет он отправил домой около ста долларов. Мне сумма показалась ничтожно малой, однако в голосе Тана звучала гордость. В любом случае, закончил шахтер свой рассказ, он предпочитает эту работу всем остальным. С этими словами Тан поднял корзинки с камнями и пошел дальше.

Мы двинулись следом и наблюдали, как он закладывает породу в механизм, а через несколько минут на другом конце собирает уже измельченную. Ян Нанг внимательно присмотрелся и поднял красный кристалл весом карат эдак в пять.

— Он?

— Да.

Рабочий явно был недоволен, что гость нашел рубин раньше его.

Чуть позже мы увидели сделанное из раггана строение, похожее на трехэтажный амбар. Когда мы проходили мимо, створки некоторых окошек распахнулись, словно на рождественском календаре, рабочие высунули головы и проводили нас взглядами. Это было общежитие, и чуть позже мне удалось увидеть, как оно устроено изнутри, хотя посещение жилища рабочих и не входило в предварительно оговоренную «программу». Я полезла вверх по лестнице, чтобы сделать несколько снимков, и вдруг оказалась перед открытой дверью в общежитие. Оттуда разило мужским потом и грязными носками, наверное, так пахло в солдатских казармах в XVIII веке, да еще вдобавок, словно чтобы усилить впечатление, на веревках, крест-накрест пересекающих комнату, висела одежда.

Вообще-то я не собиралась подглядывать, но тут откуда ни возьмись появился Тан Томпей и пригласил меня внутрь. Помещение, в котором жили двести человек, разделялось на двадцать отсеков, похожих на загоны для скота. День клонился к вечеру, поэтому некоторые обитатели уже радостно похрапывали прямо на полу. Тан Томпей с гордостью продемонстрировал свое спальное место — голый пол и два свернутых одеяла. На стене висели два изображения Будды, которые заметно контрастировали с плакатами с тайской киноактрисой, украшавшими соседние отсеки. Если бы дело происходило в Европе, мне бы улыбались обнаженные красотки, но строгие правила и дисциплина, царившие на шахте, определенно простирались здесь и за границы рабочего дня.

Устами ребенка

Говорят, что раньше в Могоке аметистов было видимо-невидимо, словно у нас в лесу черники, рубины собирали горстями, как тутовые ягоды, а сапфиров было столько же, сколько капель воды в реке, так что трудолюбивый человек мог, работая на шахте, обеспечить себе достойную жизнь. Но, увы, те времена прошли. Сегодня здесь много таких же простых парней, как Тан Томпей, которые трудятся в поте лица год за годом, но не могут ничего скопить, поскольку добыча самоцветов почти сошла на нет. Некоторые считают, что все шестьсот шахт просто выработали свой ресурс, но кое у кого есть на этот счет и другая теория. Дело в том, что в прошлом шахтеры носили белые одежды и молились духам, они никогда не бранились и не изменяли женам. Но теперь нравы более простые, и это очень огорчает духов.

Правда, рабочие изо всех сил пытаются их задобрить. Когда чуть позже мы посетили другую шахту, то там чуть ли не на каждом клочке нераскопанной земли виднелись алтари. Они напоминали кормушки для птиц — маленькие деревянные коробочки на ножке. Я заглянула внутрь и с удивлением обнаружила там только одинокий свежий цветок.

— Разумеется, нету никаких статуй духов, — рассмеялся Ян Нанг. — Они ведь невидимые.

Шахта, которую охранял конкретно этот дух, представляла огромный карьер глубиной с десятиэтажный дом и размером с футбольное поле. В конце 1890-х годов Эдвин Стритер заметил, что единственная возможность повысить продуктивность рубиновых шахт — приобрести электрические станки, которые увеличат КПД. Стритер писал, что самое главное — это насосное оборудование. И вот его мечты о будущем превратились в шумную и зловонную реальность. Породу со дна карьера засасывает насос, который подает ее в сортировочные агрегаты наверху. Рабочие друг друга не слышат из-за грохота, кругом воняет дизельным топливом. Затем порода сортируется в специальной просевной машине. Я обратила внимание, что отработанная порода сливалась и текла красными грязными реками, в которых копошились десятки детишек с ситами. Они энергично трясли сита, пока рубиновая порода, которая обладает большей плотностью, не оседала на дно. Затем содержимое сита вытряхивали на берег, где женщины искали крошечные рубины. Корундовый шлак на фоне гальки выглядел как зернышки мака, но то и дело в нем вспыхивало яркое пятнышко.

Большинство детей были извазюканы с головы до пят, но в толпе чумазых ребятишек я заметила девочку в ярко-оранжевом платьице. Она уверенной походкой шагала по грязи и каким-то образом умудрилась не запачкаться. Девочка сообщила, что ей восемь и она, как и все остальные, сейчас на каникулах. Я слышала, что в Могоке используют детский труд, но этих ребятишек никто не заставлял работать. Когда я спросила, удалось ли ей что-то найти, малышка в ответ показала фокус: взмахнула правой рукой перед лицом и — вуаля! — на ладони материализовался крошечный кристаллик красного цвета. Я спросила, где она его прячет.

— Во рту, — объяснил Ян Нанг, — все дети так хранят камни, чтоб никто не смог украсть.

Я заметила, что если бы положила в рот такой крошечный кристаллик, то наверняка проглотила бы его. Детишки засмеялись и высунули языки, чтобы продемонстрировать свои находки. Умение использовать рот в качестве сейфа — не просто одна из давних традиций в Могоке, это еще и способ определить подлинность камня.

Один тайский дилер сказал, что зачастую за рубин и другие самоцветы выдают стекло, и тут одними только раскуроченными светофорами дело не ограничивается. Скорее всего, первые подобные фальшивки появились с изобретением стекла в четвертом тысячелетии до нашей эры, а в Древнем Египте подделки стали обыденным делом, о чем свидетельствуют записи на папирусах. Разницу можно увидеть через лупу, поскольку в стекляшках обычно содержатся пузырьки воздуха. Но можно просто сунуть камень в рот. От рубина или сапфира потянет холодком: у них высокая теплопроводность, и поэтому натуральные камни будут забирать человеческое тепло, а стекло же, наоборот, обладает низкой теплопроводностью, так что подобного эффекта не получится, особенно на бирманской жаре.

Умереть за рубины

Самым последним пунктом культурной программы, что организовали для меня военные, было посещение пагоды, которая носит название Каменный павильон. Когда я спросила Ян Нанга, зачем мы туда едем, он ответил, что это симпатичный буддийский храм.

— К рубинам никакого отношения не имеет, но туристам нравится.

Я уж было собралась попросить его вычеркнуть этот пункт и организовать какую-нибудь более «тематическую» поездку, но Ян Нанг так расстроился, что я решила не упрямиться, и не пожалела, поскольку это место оказалось одним из важнейших во всем моем маршруте.

Издали Каменный павильон смахивал на замки Людвига Баварского. Остроконечная башенка стояла на голой скале, напоминавшей увеличенную версию камней, которые используют китайские даосы для медитации. Мы припарковались у подножия, прошли мимо двух каменных львов, а потом преодолели сто шестьдесят одну ступеньку по каменной лестнице, спиралью обвивавшей скалу. Когда мы оказались наверху, я поняла, что естественные стены пагоды — это белый мрамор вроде того, что рабочие вытаскивают корзинами из шахт.

На предпоследнем этаже располагалась простенькая комната для медитаций, где сидели четыре человека, беседовали и пили обычный зеленый чай, который можно увидеть в Мьянме чуть ли не в каждом термосе. Они сказали, что подлинное сокровище — это статуя Будды наверху. Я пошла было посмотреть, но меня остановили, сказав, что женщинам вход туда запрещен. Сначала я возмутилась, но потом успокоилась и присела с ними попить чаю. Мне повезло, поскольку этот разговор изменил мое восприятие Долины рубинов.

Вспомнив мраморные стены внизу, я спросила, связано ли как-то это место с рубинами. Мои собеседники закивали и начали говорить, перебивая друг друга, очень быстро, а Ян Нанг переводил:

— Они говорят, что в скале под нами полно рубинов. Самых лучших во всем Могоке, а может, даже и в мире.

В Шри-Ланке месторождение сапфиров было священным местом, и здесь, в Мьянме, эта скала тоже считалась священной, поэтому добычу рубинов вести было запрещено.

— Хотя англичане и пытались тут копать, — сказал один из гостеприимных хозяев, господин Тонг.

Я извинилась за напористость соотечественников, а он в ответ улыбнулся:

— Ничего. Им пришлось вскоре после этого покинуть Могок… Будда охраняет священную скалу.

Иногда, сказал господин Тонг, рубины загадочным образом появляются на скале буквально за одну ночь. Скорее всего, причина в том, что от дождя разрушается мрамор, но часто разрушение — дело рук человеческих. Лестница, по которой мы поднимались, была построена в 1930-е годы, и рабочие во время строительства часто находили рубины и шпинели. Монахи раньше вынимали камни, чтобы у паломников не возникало соблазна украсть их, но потом стали оставлять некоторые кристаллы на месте. Господин Тонг показал мне участок скалы. Сначала я не видела ничего, кроме белого цвета, а потом Ян Нанг, самый глазастый из нас, вдруг воскликнул:

— Вот он!

И правда, метрах в трех над землей алел маленький яркий рубин.

Мы вернулись в комнату, мне подлили еще чаю, а потом рассказали историю, которая привнесла в беседу заметное оживление. Ян Нанга она так захватила, что временами он даже забывал переводить. Примерно шесть месяцев назад в Каменном павильоне произошло нечто ужасное. Местные шахтеры ночью тайком проникли в пагоды и начали незаконные раскопки. Сначала монахи услышали, что обрушился туннель, а когда прибежали, то оказалось, что все рабочие мертвы. Никто даже не знает, нашли ли они что или нет и сколько именно человек погибло. Полиция решила не разбирать завалы и оставить тела внутри.

— Сказали, что их души будут охранять пагоду, — пояснил господин Тонг.

Невольно вспоминается миф об Атланте, осужденном Зевсом держать на плечах весь мир. По легенде, он стоит на рубине, но это значит, что под рубином царит непроглядная тьма. И теперь каждый раз, думая о рубинах, я вспоминаю тьму под ногами Атланта и скелеты, которые лежат в Мьянме под пагодой.

Потом господин Тонг сказал, что хочет кое-что показать мне. Мы босиком пересекли наискосок комнату для медитации и встали на цыпочки, чтобы выглянуть в верхнее окно, откуда была видна статуя Будды этажом выше. Облака рассеялись, и луч, словно солнечный зайчик, скользнул по лицу золотой фигуры, сидевшей над нами по-турецки. Передо мной мельтешили какие-то паутинки и поднималась пыль, но тем ценнее было увидеть ревностно охраняемое сокровище. Однако оказалось, что Тонг хотел показать мне не только Будду. У пагоды был еще один секрет, сказал он, и ткнул пальцем в другом направлении. Снаружи стояла маленькая ступа, буддийский реликварий, величиной с человеческую голову. Сверху ее покрывал слой побелки, как и множество других ступ в других бирманских пагодах. Но, как и в долине вокруг нас, сокровища ее были скрыты под поверхностью.

— Эта ступа очень древняя, и она украшена рубинами, сапфирами, топазами и аметистами, но пришлось спрятать камни под слоем краски, чтобы ни у кого не возникало желания украсть их.

У ступы как у религиозного символа множество значений, но для людей в этой комнате она символизирует разум, ищущий просветления. На поверхности вроде бы ничего особенного, но внутри — драгоценности.

Из комнаты можно было попасть на балкончик, с которого открывался вид на Могок, и долину покрывали тут и там глубокие «порезы» — свидетельство того, что поиск сокровищ идет уже много веков. Из долины на восток тянутся торговые пути в Китай. Сотни лет камни путешествовали на спинах мулов, их обменивали на фарфор и другие предметы роскоши. Из бирманских сапфиров изготавливали пуговицы для одеяний чиновников, а рубины шли на украшение головных уборов императоров и оседали в карманах продажных сановников. Сегодня в этом же направлении через печально известный штат Шан проходят маршруты контрабандистов, а камни теперь обменивают на героин и опиум.

К западу от пагоды тянулась дорога, по которой мы и выехали из города на следующий день. По этой же дороге драгоценные камни тысячелетиями везли в Индию и дальше на запад. В Индии имелись также свои собственные рубиновые прииски, кроме того, камни привозили туда со Шри-Ланки и из Афганистана, но никакие рубины не могли сравниться с бирманскими, ценившимися больше остальных. Через некоторое время я обнаружила отчет, который отправили в 1905 году акционерам британского синдиката. В нем Каменный павильон назывался холмом Пауков и говорилось, что «по традиции, это место считается родиной рубинов «голубиная кровь»». Кроме того, в отчете приводились сведения о другом холме, очень странной формы, возможно жерле потухшего вулкана, в котором могут быть рубины, так же как в южноафриканском Кимберли, где на месте вулкана обнаружили залежи алмазов. Заинтересовавшись этим, англичане потратили уйму денег на раскопки холма. По иронии судьбы в первый же день в пещере у самой его вершины нашли один из самых красивых за всю историю их добычи рубинов цвета «голубиной крови», который потом продали в Лондоне за семь тысяч фунтов, но он стал единственной достойной внимания находкой, хотя и породил большие надежды.

Камни первой воды

Теперь меня мучил только один вопрос.

Да, я увидела следы колониального наследия — церковь в английском стиле, здания тюрем, услышала истории о жадности колонистов, которые поведали мне в Каменном павильоне, но так и не узнала, что же случилось с шахтой, открытой синдикатом Стритера, той самой, из-за которой инвесторы устраивали настоящие баталии перед зданием банка и которой так гордился сам Стритер. Если верить старинным документам, работы велись непосредственно в центре Могока, но за несколько дней я так и не увидела никаких следов существования шахты. Когда я задала наконец этот вопрос Ян Нангу, он рассмеялся и показал на озеро с наполовину распустившимися водными лилиями, которым я любовалась каждое утро из окна гостиничного номера.

— Так вот же она, ваша шахта.

В 1920-е годы у синдиката возникли трудности. Выдающиеся рубины находить перестали, да и просто хорошие стали редкостью, а после того как началось массовое производство дешевых синтетических камней, цены на средние стали стремительно падать. Затем в 1925 году прорвало дренажный туннель. Шахтеров эвакуировали. Работы прекратились. Вода прибывала, а владельцам оставалось только беспомощно смотреть на это. Сначала они еще надеялись откачать воду, но постепенно поняли, что при такой глубине это невыполнимая задача, потому махнули рукой, и постепенно шахта превратилась в озеро: оно считается подарком духов, и его облюбовали для отдыха местные жители.

С финансовой точки зрения 1925 год стал началом конца. Бухгалтерские отчеты синдиката все еще хранятся в архивах в Индии. Мне принесли целые кипы переплетенных листов, и, вглядываясь в выцветшие буквы, я узнала, что после 1925 года компания еще пару лет боролась и старалась удержаться на плаву, открывая шахты поменьше, вроде той, где я побывала. Однако даже в сытые 1920-е годы синдикат терпел убытки от пяти до шестнадцати тысяч фунтов в год. При этом закрывать шахты не спешили, поскольку по условиям договора аренды в таком случае шахты возвращались правительству, то есть не было шансов найти покупателя и хоть как-то покрыть убытки. В апреле 1929 года было решено, что, поскольку бизнес находится в столь плачевном состоянии, нужно немедленно свернуть работы, но, как писал главный бухгалтер, через несколько месяцев, когда уже составляли текст телеграммы в Бирму, оттуда пришла другая: на одной из шахт нашли сапфир исключительного размера. Он весил чуть меньше шестисот тридцати карат, и, когда сначала его оценили в восемь тысяч триста тридцать три фунта, руководители синдиката торжествовали. Но тут «век джаза» закончился, в Европе и Америке начался экономический спад. Цену на сапфир снизили до пяти тысяч, но покупателей так и не нашлось. Камень был сильно поврежден, так что стоил максимум пятьсот фунтов.

Больше таких огромных камней не находили, и в 1931 году британский синдикат прекратил свое существование, а шахты перешли к бирманскому правительству. По одной из версий, затея провалилась, поскольку шахтеры прятали самые лучшие камни, чтобы потом продать их самим. Другие считают, что прииск просто исчерпал свой ресурс. А местные жители верят, что это духи отомстили британцам за попытку вести работы на священных холмах. Правда, существует и еще одно, менее зловещее и более материалистическое объяснение того, почему британский синдикат потерпел крах. Стоит прислушаться к заявлению господина Когина Брауна, возглавлявшего в свое время Геологический надзор правительства Индии.

Когин Браун подозревал, что всему виной куда более выдающийся игрок на рынке драгоценных камней. Вот что он писал в конфиденциальном отчете в 1927 году: «Не могу удержаться и не высказать в письменной форме мнение, которое уже много раз озвучивал, а именно: алмазный концерн «Де Бирс» сыграл в сокращении объема добычи цветных камней в Бирме значительно более важную роль, чем кажется на первый взгляд. Причины очевидны: в составе директоров британского синдиката у южноафриканского концерна имелся свой человек». Компании, занимавшиеся добычей алмазов, несомненно, понимали, что изначально именно рубины благодаря своему цвету считались самыми романтическими из всех драгоценных камней. Если верить тогдашнему главе Геологического надзора правительства Индии, синдикат Стритера погубили происки конкурентов — саботаж, организованный алмазным концерном. Правда, история торговли алмазами несколько расходится с теорией господина Брауна.