Тайная история драгоценных камней

Большинство вошедших в историю драгоценных камней получили названия по имени владельцев либо тех, кто их нашел или сделал достоянием общественности. Вспомним хотя бы алмаз «Орлов», «изумруд Коковина» или «бриллиант Тэйлор-Бартон». Но у самого знаменитого в мире опала имени нет, несмотря на всю его скандальную историю. В 35 году до нашей эры он принадлежал римскому сенатору по имени Ионий и был предметом пересудов всего Рима. В те времена все известные в Европе опалы привозили из одного места — с приисков в Сланских горах, что на территории современной Словакии. Место необычное, потому что римлянам так и не удалось завоевать этот регион, хотя их легионы и подходили к нему очень близко. Этим и объясняется, что опалы тогда считались редкими и ценились превыше остальных самоцветов. Несмотря на то, что опал, о котором идет речь, по размерам не превышал ядро фундука, он стоил два миллиона сестерциев — за такие деньги вполне можно было бы прикупить пару особняков в дорогом районе Рима. Однако владелец сокровища вовсе не собирался с ним расставаться, и с этого-то и начались все проблемы.

Плиний Старший рассказывает о том, как сладкоречивый римский полководец Марк Антоний отчаянно хотел выкупить опал. Поскольку Ноний отказался его продать. Антоний начал всячески давить на сенатора, и тот сбежал, решив, что лучше жить на чужбине, но с опалом, чем в Риме, но без него. Плиний удивляется как самодурству и жестокости Антония, который так хотел заполучить камень, что готов был сослать из-за него человека, так и упрямству Нония, выбравшего жизнь в изгнании. Но более всего Плиния озадачило то, что Ноний бросил в Риме все свое имущество, взяв только кольцо с опалом, хотя ясно, что именно этот маленький самоцвет и стал причиной множества невзгод, обрушившихся на впавшего в немилость сенатора.

Сегодня даже лучшие опалы не стоят тех денег, за которые можно купить виллу на Капитолийском холме, кроме того, их теперь добывают не в Европе, а в малонаселенных районах Австралии. Но принцип тот же: австралийские опалы находят обычно в таких глухих местах, что старателям, можно сказать, приходится ради них оставлять дом и родные края. Чтобы поговорить со старателями и увидеть своими глазами опалы, мне пришлось посетить самые отдаленные уголки этого самого отдаленного из обитаемых континентов. Но еще прежде, чем отправиться в Австралию, я познакомилась с неким добровольным изгнанником, который продавал драгоценные камни с лотка в США, и услышала от него просто потрясающую историю.

Крупнейшая в мире ярмарка драгоценных камней

Плинию понравилась бы выставка-продажа драгоценных камней в Тусоне, поскольку там можно найти много чего интересного как для историка, так и для исследователя человеческой натуры, а Плиний воплощал в себе и то и другое. Каждый год в феврале на целых две недели этот ничем не примечательный городок в Аризоне становится мировой столицей драгоценных камней. Повсюду раскинуты огромные шатры, а номера в отелях бронируют аж за несколько лет, в основном из-за того, что на кроватях ночью спят, а днем используют их как витрины для изделий. На мой взгляд, в этом есть что-то неприличное — ходить по коридорам отелей, заглядывать в чужие номера, желая увидеть, что у них там. Вот на одной из дверей табличка: «Целый динозавр», и правда — на цветастом покрывале красуется окаменевшая рептилия. Иногда буквально приходится задерживать дыхание, настолько в чужом номере накурено или воздух спертый, но порой не уходишь, несмотря на все это, очарованный чем-то действительно уникальным или удивленный низкими ценами, и становится понятным, почему каждый год в эту глушь стекается столько людей. Некоторые хотят завязать деловые связи, но большинство приезжают в поисках сокровищ. Британский геммолог Джеффри Манн как-то раз описал подобную ярмарку следующим образом: «Огромный пруд, в котором плавает парочка замечательных золотых рыбок, а над ним зависли тысячи рыболовов. И шансов на хороший улов очень-очень мало».

Разумеется, драгоценные камни не только разбросаны здесь по кроватям в прокуренных номерах, но и занимают целые залы и шатры, именно там чаще всего и ловится «самая хорошая рыбка», хотя ради «улова» приходится преодолеть бесконечные ряды прилавков, и повсюду, на первый взгляд, продают примерно одно и то же — яркие камни: либо почти даром, либо за суммы, равные годовой зарплате. При виде подобной распродажи вся индустрия драгоценных камней кажется почти смешной, как будто ты снова вернулся в детство, когда все мы менялись с друзьями шлифованными шариками, а еще это напоминает торговлю с дикарями на начальном этапе колониализма, ведь в те времена уникальные ценности можно было выменять у индейцев на безделушки. Когда рубины лежат россыпью, как красная икра на тарелке, а жемчуг грузят корзинами, то поневоле удивишься, как в свое время Плиний, почему самоцветы вызывают такой ажиотаж и столь дорого ценятся.

Уве Барфаса я увидела в бальном зале одной из гостиниц. Он почти потерялся в море торговцев сапфирами, но если почти все остальные были одеты в одинаковые темные костюмы и продавали одинаковые ограненные камни, лежавшие в одинаковых белых коробках, то на Уве была футболка, а перед ним на прилавке лежали рядком камушки, скорее напоминавшие небольшие грецкие орехи.

— Хорошее место для прилавка, — сказала я.

Уве кивнул, но заметил, что под «бальными залами» привык понимать кое-что другое. Я вопросительно посмотрела на него, и продавец поспешил объяснить:

— Мы так называем шахты, в которых добывают опалы: они бывают такими просторными, что там можно танцевать.

Уве приехал из австралийского Квинсленда, и, поскольку торговля у него в тот день шла со скрипом, он начал мне рассказывать свою историю: это была история о тяжелой работе, решительных энергичных людях, мистических откровениях и необычной находке, которой дали имя Ангел Йовы.

«Орешки»

Алмазы отличаются друг от друга чистотой, размерами, цветом, формой, но, в принципе, это один и тот же материал (углерод), и все хорошие алмазы объединяет одно и то же свойство — они сверкают. Примерно та же однородность наблюдается и в случае с другими драгоценными камнями, за исключением опалов. В дорогих опалах могут быть вкрапления красного тут, брызги голубого там, а в центре — кокетливый всплеск зеленого, но каждый камень сверкает по-разному, и хороший опал обладает уникальным характером. И, на мой взгляд, вовсе не совпадение, что начиная с 1870-х годов большую часть всех опалов в мире добывают в пустынях Австралии, на континенте, который прославляет индивидуальность как никакой другой.

Родители Уве перебрались в Австралию из Германии в середине 1950-х годов, мальчику было тогда одиннадцать лет. На родине его отец работал на угольной шахте и, прослышав, что дороги Австралии буквально вымощены прекрасными самоцветами, решил эмигрировать туда и немедленно приступить к поискам. Сначала семья обосновалась в Мельбурне, и отец с сыном начали оттуда. Соседи считали их сумасшедшими, поскольку Уве с отцом проводили все свободное время, обшаривая русла рек в предместье.

— Но в шестьдесят втором году мы обнаружили в устье реки сапфиры, и над нами перестали смеяться.

Вскоре Барфасы попали на первые полосы газет, сначала благодаря найденным сокровищам, а потом из-за того, что у них решили отобрать находку. Встал вопрос о праве собственности. В Австралии фермеры владеют землей, но на самом деле речь идет лишь о том, что находится на поверхности. Что же касается прав на недра, то их надо заявлять отдельно. Существует довольно сложная система разметки территории, когда потенциальный недропользователь должен вбить в землю колышек с металлической табличкой, тем самым провозглашая, что претендует на природные ископаемые. Пока ты подчиняешься местным законам, тебе позволено обследовать территорию на предмет сокрытых в недрах сокровищ. Данная система кардинально отличается от принятой в Великобритании, где права на минеральные ресурсы распределяются в соответствии со старинными законами: если ты нашел залежи алмазов на чужом поле, то у тебя нет никаких прав проводить дальнейшие раскопки.

Уве с отцом отметили территорию, где нашли сапфиры, но местные фермеры встретили их с дробовиками, поскольку не хотели, чтобы кто-то копался в их земле. Правительство встало на сторону фермеров, так как власти планировали построить в этом районе дамбу, и Барфасам пришлось признать поражение. Однако из этого их первого неудачного опыта восемнадцатилетний Уве кое-что все-таки вынес. Он пережил небывалый восторг, когда они с отцом нашли самоцветы, и усвоил, что очень важно правильно сформулировать свои претензии на потенциальное месторождение. Глядя на водоем, образовавшийся на месте участка, на разработку которого претендовал его отец, юноша поклялся, что в следующий раз так легко не сдастся. Отец с сыном решили обратить свое внимание на опалы, которыми славилась Австралия.

Изучив карту, Барфасы выяснили, что в стране более десятка регионов, богатых опалами. Например, Кубер-Педи на юге Австралии, местечко, известное белыми опалами и суровыми условиями жизни; кроме того, несколько городков в Квинсленде, где добывают так называемые «булыжные опалы», похожие на прозрачные кристаллы в черном обрамлении; а еще есть месторождение Лайтнинг-Ридж в Новом Южном Уэльсе, там опалы черные, как ночное небо, озаренное фейерверками. Отец Уве спросил у жены местного «ювелирного барона» Гарри Спенсера, какую из многочисленных разновидностей австралийских опалов она предпочитает, ведь у этой дамы был просто бесценный опыт.

— Лично мне нравятся «орешки» из Йовы, — ответила она с загадочным видом, и этот ответ предопределил будущее Барфасов.

Кое-кто считал опалы из Йовы самыми красивыми во всей Австралии, другие, напротив, утверждали, будто они самые уродливые. Но в любом случае эти камни, определенно, самые узнаваемые и, поскольку их добывают на очень ограниченном пространстве всего в несколько квадратных километров, самые редкие. «Орешками» эти опалы прозвали потому, что, когда их находят, они напоминают небольшие морщинистые грецкие орехи, вся красота их спрятана внутри железо-160 содержащего самородка. Когда эти опалы вставляют в украшение, то они выглядят как церковные витражи или картины аборигенов, на которых древние секреты и карты закодированы в абстрактных формах. Уве открыл один такой «орешек», мы увидели внутри австралийский пейзаж после бури, только в миниатюре: прозрачные фиолетовые пруды с чистой водой между зелеными лугами, по которым бежали коричневые дороги, и тонюсенькие прожилки голубых речек. И даже под искусственным освещением витрины все это сияло, словно солнце.

Правда, Уве и его отцу пришлось попотеть, чтобы увидеть подобное чудо. В 1972 году, когда они добрались до Йовы, что в Квинсленде, перед ними распростерлась красная пустыня с небольшими холмами. Ничто не говорило, что некогда, сто лет назад, эта местность была весьма оживленным регионом австралийского буша, центром одного из крупнейших месторождений опалов.

В 1890-х, когда Квинсленд прославился своими опалами, буш был настоящим мужским царством, женщин сюда пускали редко. Исключение сделали для знаменитой дамы по имени Изобел Робинсон, которую прозвали Юло (по названию городка неподалеку от Йовы, где она заправляла). Она носила золотистый пояс шириной в ладонь, расшитый опалами размером с викторианский пенни, и поэтому издали вся блестела и переливалась. Никто не знал, откуда вообще взялась эта женщина. Кто-то говорил, якобы приехала из Англии, другие считали, что из Ирландии, третьи утверждали, будто бы она родилась на ферме в паре миль отсюда, но все сходились в одном: когда дело доходило до того, чтобы купить опалы у старателей, Изобел обладала ну просто невероятным даром убеждения.

К 1898 году Юло уже владела двумя отелями, мясной лавкой, еще одним магазином побольше, торговавшим всякой всячиной, а также казино, где в дальних комнатах трудились молодые красотки. Изобел стала здесь настоящей королевой, и всех восхищало ее бесстрашие. Как-то вечером, дело было в 1899 году, несколько местных парней поспорили, кто лучше стреляет, и один обратился к миссис Робинсон, попросив ее подержать над головой спичечный коробок. Как вспоминал один из присутствовавших при том пари старателей, Юло ни секунды не колебалась: просто взяла коробок, отошла на двадцать шагов и подняла его над головой, а ее опаловый пояс поблескивал в свете свечей. Стрелок легко выбил коробок из ее руки. Второй участник спора, изрядно накачавшийся ромом, оптимистично поднял винчестер и хотел было повторить трюк, но на этот раз женщина отказалась.

К тому моменту, как сюда приехали Барфасы, старые прииски уже опустели, истории о былой удали почти позабыли, а от империи королевы Юло не осталось и следа. Фактически добыча опалов прекратилась в 1903 году, после того как разразилась страшнейшая засуха, и один из чиновников писал, что тогда на сотню километров вокруг Йовы не осталось ни клочка травы.

— Нам сказали, — вспоминает Уве, — что все опалы выбраны и ничего не осталось. Но нас с отцом это нисколько не смутило. Мы вовсе не собирались уезжать обратно.

Барфасам повезло познакомиться с опытным старателем, который умел находить опалы весьма оригинальным способом.

У опала довольно странная химическая формула Si0₂·nН₂0. С виду очень сложная, но она значит всего лишь, что опал — это смесь диоксида кремния с некоторым количеством воды — словно стакан с водой взял да и превратился каким-то чудесным образом вдруг в камень. Именно вода, которая составляет обычно от пяти до десяти процентов его объема, придает опалу прозрачность, и это один из ингредиентов, обеспечивающих потрясающую игру цвета. Благодаря воде опал может выглядеть как отблески солнечного света в озере или как бушующее алое пламя.

Кроме того, наличие воды позволяет находить опалы с помощью так называемой «волшебной лозы» — именно этому трюку отца и сына научил бывалый старатель.

— Сначала мы отнеслись к этому скептически, но потом рассудили, что все лучше, чем подбрасывать в воздух шапки и смотреть, где они приземлятся, и решили попробовать.

Старатели мнят себя настоящими мачо и стесняются использовать изящные ивовые пруты, какими оснащены обычно лозоходцы, вместо этого они берут два куска толстой проволоки, и Уве с отцом последовали их примеру. Несколько дней, чувствуя себя совершенно по-дурацки, они обшаривали старые участки, вооруженные кусками проволоки. И вдруг проволока запрыгала. Попробовали еще раз — тот же эффект, а в третий раз провода и вовсе скрестились.

— Так мы застолбили первый участок, — вспоминает Уве, — и именно там потом нашли «Ангела Йовы».

Он собирался было продолжить, но тут у прилавка нарисовались три потенциальных покупателя, и Уве отвлекся. Разговор пошел о размерах приисков, ценах и качестве камней.

— Погодите секундочку, — он сунул мне визитную карточку, — приезжайте в Австралию, обещаю: я расскажу вам историю «Ангела». 163

В Алис-Спрингсе

В следующий раз мы встретились с Уве три месяца спустя в Алис-Спрингсе, что в самом центре Австралии. Там не было опаловых приисков, но теперь Уве замахнулся и на рубины тоже. Они с женой приобрели не так давно единственную рентабельную шахту по добыче рубинов к северу от города и переехали сюда вместе с сыном Рикардо. Но для начала в первый же день им пришлось несколько часов колесить по округе и искать саму шахту. Методично все объехав, супруги попытались обуздать растущий страх, что все их накопления ушли на фантом. Ведь известны случаи, когда людям продавали несуществующие прииски. Взять, к примеру, так называемую «Великую алмазную мистификацию», когда в 1872 году два мошенника в Колорадо выудили у инвесторов из Сан-Франциско более полумиллиона долларов за алмазную шахту, которой не существовало и в помине. Но, к счастью, до «Великой рубиновой мистификации» дело пока не дошло.

— Когда мы уже собирались сдаться, Рикардо вдруг посмотрел вниз и буквально под ногами увидел красный камешек. Он сиял, как красный сигнал светофора, и стало ясно, что мы на верном пути.

Я спросила, нашли ли они еще рубины, и Уве, перед тем как ответить, оглядел бар. Несколько местных жителей потягивали пивко, кроме них еще сидела группа туристов из Мельбурна, и какой-то парень в одиночестве курил за столом. Услышав про рубины, он заинтересованно вскинул голову. Уве поспешил сменить тему:

— Я обещал рассказать тебе об «Ангеле Йовы», только предупреждаю, история скорее похожа на сказку.

Застолбив за собой первый участок, Уве с отцом принялись копать. Они копали и копали, копали и копали, выкопали яму глубиной в десять метров, но ничего не нашли.

— Мы с отцом уже подумали, что порядком лоханулись.

К тому времени с момента отъезда из дому прошло целых пять месяцев, а ведь они обещали матери вернуться через полгода. И вдруг, буквально за несколько дней до истечения этого срока, Барфасы наткнулись на то, что искали: обнаружили целую кучу «орешков», словно какой-то дракон отложил тысячу лет назад кладку яиц. Наконец-то: вот они, опалы!

Один из самых больших самородков был размером с яйцо страуса эму, и Уве оставил его напоследок. Он собирался разрезать его вдоль, как обычно, но остановился.

— Понимаю, что звучит странно, но мне явственно послышался голос, который просил не делать этого.

Таинственный голос звучал всякий раз, когда Уве заносил инструмент. Прикидывая, как объяснить происходящее отцу, парень все-таки разрезал самородок, но не вдоль, а поперек.

— Мне показалось, что ангел спустился с небес. Настоящий ангел, с крыльями и нимбом, в ангельском одеянии… Его глаза меняли цвет, так бывает, когда заглядываешь в витражное стекло.

Сейчас этот камень весом в двести пятьдесят шесть граммов надежно заперт в сейфе, но у Уве с собой была фотография: и впрямь ангел в полете, весь в оттенках небесно-голубого, зеленого, розового. Да, пожалуй, ради такого опала человек вполне мог решиться отправиться в ссылку.

— Не могу сказать, что я сильно верующий, но тут… но тут у меня просто дыхание перехватило.

Находка подтвердила эзотерический статус, который приписывают этому месту.

— Некоторые утверждают, будто именно здесь и находился Эдем и опалы — это фрукты и орехи, упавшие с райских деревьев и обратившиеся в камни. Есть даже теория, что само название «Йова» происходит от имени Господа — Иегова, хотя я в это не особо верю.

Однажды Уве предложили за «Ангела» один миллион австралийских долларов (то есть в переводе на фунты — около четырехсот тысяч) в золотых слитках, но он решил, что подобная сделка небезопасна. В другой раз американский коллекционер попросил привезти опал в Лос-Анджелес, но приятель-военный посоветовал не рисковать.

— Да я и не хочу его продавать, — признался Уве, вторя Нонию, — и никто меня не заставит.

Опал — уникальный самоцвет, ибо из трех вариантов ответа на вопрос: «Что это — животное, растение или минерал?» — все три окажутся правильными. В животном мире это же соединение можно обнаружить в хоботке самок москитов, а потому его кончик достаточно острый, чтобы проколоть кожу. Растительный опал — это крапива, которая теряет возможность обжигать непрошеных гостей, если выросла на почвах, не содержащих кремния. Колючки крапивы такие хрупкие, что ломаются после проникновения под кожу и выпускают яд.

Одна из загадок этого самоцвета — почему в некоторых опалах мы видим искры, а в других нет. Вплоть до XIX века часть ученых считала, будто внутри так называемых благородных опалов находится масло, другие высказывали мнение, что из-за крошечных трещинок возникает преломление света, третьи утверждали, якобы игра цвета происходит из-за воды, правда, не объясняли, почему в таком случае содержание воды в обычном и благородном опале одинаковое.

Ближе всех к разгадке подошел в 1871 году немецкий ученый Беренс, заключивший, что игра цвета вызвана крошечными изогнутыми пластинками, фокусирующими лучи света. В конце концов австралийские ученые посмотрели на опалы под увеличением в тридцать тысяч раз и выяснили, что они состоят из крошечных кремниевых сфер диаметром в несколько сот нанометров. Это критическая цифра — именно такова длина волны видимого спектра света. Ученые поняли, что разница между благородными и обычными опалами заключается не в самом материале, а в организации одного и того же материала.

Грубо говоря, в благородных опалах похожие на стекло молекулы распределены аккуратными рядами, как шарики внутри пирамиды, и между ними одинаковые треугольные пространства, а расположение молекул в обычных опалах скорее напоминает беспорядок в шкафчике школьного спортзала, куда запихнули вперемешку баскетбольные и футбольные мячи и мячики для гольфа. Когда поверхность опала ровная, структура организованная и молекулы расположены далеко друг от друга, белый свет отражается с такими длинами волн, что создается впечатление ярких цветов. Точно так же небо кажется красным при наличии в атмосфере крупных частиц; красный опал — результат наличия более крупных сфер, а синий цвет появляется, когда сферы меньше по размеру. Но каким бы ни был размер этих сфер, главное — порядок, иначе свет будет отражаться хаотично, не давая ощущения отдельных цветов. То есть, как ни парадоксально, беспорядочные переливающиеся вспышки в опале дает именно внутренний порядок, а хаотичная структура формирует однотонные серые опалы низкого качества.

Специальный словарь

Когда мы покончили с напитками, Уве и его сын Рикардо отвели меня на холм, откуда открывался вид на город. В домах Алис-Спрингса, население которого составляет всего десять тысяч человек, уютно мерцали экраны телевизоров. Ну просто в голове не укладывается, какая огромная пустыня его окружает. До любого другого более или менее крупного города больше тысячи трехсот километров, то есть это один из самых изолированных городов мира. Теперь, когда вроде бы любопытствующих вокруг не было, я снова спросила Уве, нашел ли он тогда рубины. Он открыл было рот, но тут же осекся, поскольку в тени поблизости курил, наслаждаясь видом, какой-то парень, очень похожий на того, из бара.

Мы сели в машину, и ребята подбросили меня до отеля. По дороге Уве ответил наконец на мой вопрос, сказав, что нашел еще несколько рубинов,

— Надо проявлять осторожность, а то многие хотят поживиться на чужих шахтах. Когда речь идет о воровстве опалов, то есть даже специальное слово: «крысятничество». Не знаю, как называется, когда крадут рубины с чужих участков, но думаю, мы скоро это тоже узнаем.

На протяжении всей беседы за нами ехала еще одна машина.

Кроме понятия «крысятничество» есть еще несколько специальных слов и выражений, которые стоит выучить перед посещением опаловых приисков. Некоторые вполне понятны и неспециалисту, например «игра цвета» — способность камня переливаться разными цветами. А есть еще «белила»: так именуют на местном сленге недрагоценные опалы — в противоположность «цветным» опалам это опалы без искры, словно природа вылила на огонь ведро воды. «Опаловой рудой» называют ту породу, которую достают из шахт, ее потом сортируют, а то, что остается, называется «хвостами». Таких жаргонизмов достаточно много, но самое первое слово, которое мне предстояло выучить, — «землянка», поскольку моя первая остановка была в Кубер-Педи, самом известном городке шахтеров, где несколько сот человек жили в пещерах.

«Нора белого человека»

— Есть только один способ стать миллионером на опаловых шахтах в Кубер-Педи, — заявил мне вскоре по приезде один из старателей.

— И какой же? — заинтересовалась я.

— Приехать туда миллиардером, — сказал он и пошел, смеясь, по своим делам.

Кубер-Педи гордится своей невзрачностью и пока что оправдывает свою репутацию. Городок окружают десятки розовых холмов конической формы, каждый метров десять в высоту, словно армия гигантов разбила в пустыне свои палатки. На самом деле это отвалы породы, и кажется непостижимым, что каждый камешек этого странного безмолвного пейзажа был изучен по нескольку раз в поисках сокровищ.

В первый же вечер, когда солнце заходило за эти странные холмы, я влезла на сводчатую крышу в центре города, чтобы насладиться «невзрачностью» Кубер-Педи с выгодной позиции. На соседнем холме человек пять аборигенов во фланелевых рубашках занимались примерно тем же — все они сидели лицом на запад, созерцая, как умирает солнце, и молча курили.

Слово «опал» происходит от греческого «меняющийся цвет», но пейзаж, рождающий опалы, казался необычно монохромным. Кругом один только розовый, словно в спальне Барби, и так до самого горизонта, если не считать редких вкраплений пастельно-зеленых эвкалиптов.

Есть такая детская книжка «Железный человек», ее написал Тэд Хьюз. Так вот, она заканчивается тем, что космический ящер обжегся о Солнце и рухнул с силой на Землю, а броня под его кожей превратилась в драгоценные камни, которые дождем рассыпались по всей Австралии. Именно этим и объясняется, что на территории континента есть залежи всего чего угодно — алмазов, сапфиров, изумрудов, топазов, яшмы, рубинов и цирконов. Но, полагаю, когда Хьюз представлял себе австралийскую пустыню, усыпанную драгоценными камнями, то в первую очередь думал о безлюдном Кубер-Педи.

Я слышала, что здесь большинство людей живут под землей, и представляла себе что-то наподобие лунной поверхности, как в культовом мультсериале «Клангерс», где инопланетяне, внешне напоминающие мышей, живут в норах, в которые проникают через люки с крышкой. Однако сегодня, по крайней мере на первый взгляд, Кубер-Педи выглядит как обычный городок — хлипкие домики, ненужные парковки, магазинчики с крышами из гофрированного металла. Но под этим городом есть еще один, с домами, магазинами, церквями и отелями. В некоторых шахтах даже нельзя работать, иначе того и гляди на голову обвалится какой-нибудь жилой дом.

Планировка Кубер-Педи весьма оригинальная. Главные дороги бесцельно извиваются, прорезая его. но никуда не ведут. В видимой части города повсюду стоят металлические цилиндры, напоминающие гигантские батарейки, и на самом деле это и есть своего рода батарейки. Дело в том, что Кубер-Педи нуждается в воде и без таких вот цилиндрических резервуаров просто не смог бы существовать. В среднем здесь выпадает 17,5 сантиметра осадков в год (для сравнения: в Нью-Йорке — 108. а в Сиднее — 122), поэтому Кубер-Педи один из самых жарких и засушливых регионов во всей Австралии, а это достижение, учитывая, насколько засушливый и жаркий континент в целом. Но местным жителям есть за что возблагодарить засуху, несмотря на все неудобства. Ведь именно поиски воды в этой бесплодной пустыне и привели к открытию опалов.

В начале 1915 года четырнадцатилетний Вилли Хатчисон вместе со своим отцом Джимми и двумя его компаньонами искал золото в Стюарт-Рэнджерсе, местечке, получившем название в честь Джона Макдауэлла Стюарта, первого европейца, который пересек континент с юга на север. Но они не только не нашли золота, но и, разбив лагерь в высохшем русле реки, поняли, что остались без воды. Австралийская история кишит рассказами о незадачливых старателях, у которых кончались запасы воды, причем намного более яркими, чем описание экспедиции самого Стюарта, столкнувшегося с похожей проблемой полувеком ранее. Вот как он это описывал: «Солнце пекло так сильно, что рассохлись деревянные ящики, из-за чего повылезали все болты, потрескались роговые ручки и деревянные гребни. Свинец капал с кончиков карандашей… ногти стали хрупкими, словно стекло, у людей перестали расти волосы, а у овец — шерсть. Началась цинга, и мистер Пул, помощник начальника экспедиции, скончался».

Но вернемся к Вилли Хатчисону. На следующее утро его отец Джим вместе с компаньонами на верблюдах отправились на поиски воды, оставив подростка в лагере, а когда вернулись, то страшно перепугались. Джим вспоминал: «Лагерь был пуст, причем, судя по остывшему пеплу, уже много часов. Я, разумеется, занервничал и решил развести костер, который был бы виден отовсюду». Пока Джим собирал дрова для костра, как ни в чем не бывало вернулся Вилли и первым делом спросил отца, нашли ли они воду. Услышав отрицательный ответ, он воскликнул: «Ха, папа, я тебя обскакал!»

Оказывается, мальчик не только нашел воду, но наполнил мешок из-под сахара светлыми сияющими камнями, которые гордо высыпал на землю. Они-то и положили начало опаловой лихорадке. Буквально за несколько месяцев сюда стеклись сотни старателей, а потом к ним присоединились еще многие бывшие участники Первой мировой, быстро приспособившие свои навыки рытья траншей для выкапывания пещер, призванных защитить их от другого злого врага — солнца.

Сначала новый прииск назывался скучно — в честь все того же Стюарта, но в 1920 году, когда о преуспевающей деревушке напечатали статью в газете, ассоциация поселенцев придумала ей новое, более звучное имя. «Купа» и «пити» (так это тогда звучало) — слова, заимствованные из двух разных языков австралийских аборигенов; изначально это сочетание значило «водная лунка мальчика» и содержало намек на историю Вилли Хатчисона. Но Вилли погиб в возрасте двадцати лет, причем в этой самой «водной лунке», утонул, когда ногу свела судорога, так что у названия появилась отрицательная коннотация. Сейчас туристам рассказывают, что «Кубер-Педи» означает «нора белого человека», и многие жители чрезвычайно гордятся подобным объяснением.

Белли и Цветти

Вечером, на обратном пути в свой подземный отель, я услышала два выстрела, затем чей-то смех, а потом крики. Да уж, Кубер-Педи соответствовал своей дурной славе.

На следующее утро я отправилась на встречу со старожилами — Дон Джонс и ее другом Питером Батлером. Дон живет в Кубер-Педи с 1975 года, тогда соотношение мужчин и женщин здесь составляло сто к одному. Первого ребенка она родила, когда ей еще не исполнилось двадцати, а потом произвела на свет еще пятерых. Младшие до сих пор все еще жили с ней: боролись за место под солнцем с собаками, спасали кенгуру и опоссумов. А еще в этом доме держали двух бородатых ящериц с чисто местными кличками Белли и Цветти. (Как объяснила Дон, их питомцы получили свои имена в честь двух разновидностей опалов: если помните, на жаргоне старателей их именуют «белила» и «цветные».)

Когда мы вошли в бунгало, две девочки-подростка ссорились, выясняя, кто позволил кенгуру справить нужду в корзину для грязного белья. Они собирались на скачки на прииски за двести миль к северу, и за ними вот-вот должны были заехать. Пока девочки подбирали с пола одежду, Дон и Питер рассказывали мне о Кубер-Педи: про обваливающиеся шахты, странные огни, которые висят над городом после заката солнца, словно НЛО, и про парня по прозвищу Пулемет Джо, отстрелившем себе руку. А как-то раз, сказала Дон, венгерский старатель пришел к ней под окна с привязанной к руке взрывчаткой и начал орать, что кто-то украл его женщину. Детство этого парня прошло в цирке под Будапештом, и он прославился своими пиротехническими шоу, поэтому все решили, что это просто спектакль.

— Но он запустил детонатор, динамит взорвался, и этот венгр разлетелся по всему моему дому, я потом целую неделю не позволяла собакам лизать меня, поскольку знала, что они могли сожрать.

В историях фигурировали «венгерский клоун», «латышский охотник за крокодилами», «чокнутые немцы». Многие из старателей были иммигрантами первой волны из Европы. Австралийские города воплощали мечты иммигрантов — свободу, шанс на быстрое обогащение, возможность работать на себя, а не на дядю. Ну просто современная версия рассказа о Ионии: все они предпочли жизнь на чужбине, но с опалами жизни на родине без них. Кроме того, добыча опалов не требовала особых вложений. Сотни людей приехали в Кубер-Педи полные надежд, но с пустыми карманами, и кое-кому удалось разбогатеть.

Сейчас все стало серьезней. Хотя получить право на разработку участка можно по дешевке, но вот сами разведочные работы стоят дорого. Бурильные машины жрут по двести литров бензина в день.

— До начала пятидесятых годов, когда сюда впервые привезли гелигнит, у большинства старателей из оборудования были лишь кирки да лопаты, а еще корзинки и палатки, все долбили вручную, а теперь требуются инвестиции, — сказал Питер. — Надо вложить кучу денег.

Однако найти опал — это только полдела, ведь надо еще и продать его, поскольку, как заметил Питер, «опал ничего не стоит, пока вы не спрятали деньги в карман». Основные покупатели — китайцы из Гонконга, а они ведут переговоры очень жестко.

— Кто-то из старателей однажды сказал: дескать, если цены не поднимете, мы не будем продавать, а покупатели улыбаются, говорят: да без проблем, у нас запасы на несколько лет вперед.

В этот момент за дочками Дон заехал молодой человек на грузовике. У него в руках была бутылка пива.

— Дай ему в ухо, если будет за рулем пить, Дезри! — крикнула Дон на прощание. — Девочки, пристегнитесь!

Но дочки в ответ только отмахнулись.

— Ну… если что случится, они сами умеют водить, — уверенно сказала Дон, закуривая очередную сигарету.

Дублеты и триплеты

Семьи старателей населяют в основном окраины города, а дилеры живут прямо в центре. Тони Вонг ведет дела из большого дома на улице Хатчисона и живет в Кубер-Педи так долго, что ему даже не нужно ходить на шахты — старатели сами приходят к нему. Тони начинал огранщиком опалов в Гонконге и тридцать лет приезжал в Австралию в качестве покупателя. В 1970-х Гонконг стал центром обработки опалов, поскольку рабочая сила стоила там дешево.

— А теперь приходится посылать опалы на огранку в материковый Китай, — посетовал Тони, — в Гонконге это обходится слишком дорого.

Разные опалы отправляются в разные страны. Американцы и японцы приобретают камни самого высокого качества, но если первые предпочитают красные, то последние — синие и зеленые, «возможно, потому, что подобный оттенок напоминает яшму, которая традиционно очень ценится в Азии». В Великобритании опал никогда не пользовался особым спросом, отчасти, видимо, потому, что тысячи моих соотечественников, пусть даже и из бедных семей, купили себе в 1960-х годах практически за так билет в Австралию в один конец. В итоге «десятифунтовые англичане», как называли мигрантов, которым правительства Англии и Австралии организовывали транспортировку именно за такую сумму, отправляли опалы домой в качестве сувениров, поэтому даже сейчас опал в Великобритании считается «драгоценностью для рабочего класса».

Но так было не всегда. Даже после исчезновения Нония опалы ценились порой выше остальных драгоценных камней. В короне императора Священной Римской империи центральным камнем был именно опал: белоснежный, с яркими красными искрами. Он вошел в историю под названием «Орфанус», что означает в переводе «Сирота»; скорее всего, его назвали так потому, что другого столь же великолепного камня просто не существовало. В 1584 году, в канун празднования Нового года, королева Елизавета I была счастлива получить в подарок комплект с опалами от своего фаворита сэра Кристофера Хаттона. В благодарность за это и, возможно, за другие услуги ее величество приказала местному епископу сдать Хаттону дворец в Эли, близ Холборна, за незначительную ренту. С 1870-х годов квартал Хаттон-Гарден стал местом, где селились лондонские ювелиры. До этого там были трущобы, и Феджин, персонаж диккенсовского «Оливера Твиста», промышлял буквально в пяти минутах ходьбы от этого места.

Елизавета I подарила шляпную булавку с опалом и рубином сэру Френсису Дрейку в знак благодарности за те сокровища, которые он отбил для нее у испанцев. В начале XIX века традиция дарить опалы еще существовала, и около 1805 года Наполеон подарил Жозефине, в которую тогда еще был страстно влюблен, превосходный красный опал весом около ста сорока граммов. Камень назывался «Горящая Троя», и Наполеон выбрал его, поскольку считал Жозефину своей Еленой. Но он мог интересоваться этими самоцветами и по другой причине: Наполеон во многом брал пример с римлян и, возможно, хотел подражать Марку Антонию в его любви к опалам.

Даже королева Виктория всю свою жизнь любила опалы. Когда ей было тринадцать, она описала в дневнике чудесное Рождество в Кенсингтонском дворце: «После ужина мы пошли в гостиную… Там на двух круглых столах стояли два дерева, увешанные гирляндами и конфетами, а вокруг были разложены подарки.

Мама подарила мне премилую розовую сумочку, которую она сшила своими руками, и положила внутрь сухие духи, а еще симпатичную брошь и сережки с опалами, книжки, красивые гравюры, розовое атласное платье и накидку, отделанную мехом». Много лет спустя королева Виктория заказала роскошную диадему, украшенную опалами и более чем двумя с половиной тысячами бриллиантов, а еще она часто дарила опалы своим дочерям, может, потому, что на древнегреческом языке этот камень назывался «любимым ребенком», а может, просто в память о том волшебном Рождестве времен ее детства.

С огромной долей вероятности можно утверждать, что почти все эти камни добывали на старинных шахтах на территории нынешней Словакии, оттуда же в свое время привезли опал Нония и знаменитый «Орфанус». Шахты функционировали вплоть до XIX века, хотя известно, что землевладельцы открывали их раз в три года, чтобы ограничить добычу. В соседнем городе полно роскошных особняков и богатых церквей, почти все они построены на доходы от продажи опалов.

Из всех австралийских опалов к европейским ближе всего те, что добывают как раз в Кубер-Педи, поскольку у них довольно бледная база, внутри которой заметны яркие искры. Плиний описывал подобные камни так: «В них разом видны яркое пламя рубинов, фиолетовый блеск аметистов, синеватая зелень изумрудов, которые смешаны вместе и приправлены невероятным блеском… правда, кое-кому опалы напоминают горящую серу в аду».

А вот я, глядя на камни Тони Вонга, подумала, что у меня они скорее ассоциируются с экраном телевизора. Его любимый опал был белым, светящимся, и на нем вспыхивали небольшие красные, зеленые и синие точки, что напомнило мне плохо настроенный телевизор. Такой опал называется «шпилечным». Если вспышки более крупные, как сполохи, то опал именуют «арлекином», и такие камни ценятся выше. Остальные опалы у Вонга были помельче, но такие же яркие. Тони окунул их в воду, а потом поместил на черный поднос под яркую лампу, и мне вспомнились документальные фильмы о подводном мире. Опалы вспыхивали бирюзовым, зеленым и синим, создавалось впечатление, будто смотришь вниз на подводную скалу во время дайвинга.

Большинство таких опалов стоят несколько тысяч долларов.

— Но можно добиться подобного эффекта и с меньшими затратами, если хотите, — сказал Тони.

Еще Плиний целую главу в «Естественной истории» посвятил способам имитации опалов, поскольку «нет другого камня, который нечистые на руку дельцы подделывали бы столь искусно». Разницу можно заметить, пишет Плиний, если зажать камень между пальцами и посмотреть на свет: стекло будет преломлять свет одинаково, а опал будет переливаться разными цветами. Сегодня в лабораториях Франции, Америки, Японии и других стран выращивают синтетические опалы, хотя искусственные опалы и не смогли пошатнуть рынок натуральных камней так сильно, как это произошло в случае с другими самоцветами. Если присмотреться к синтетическому опалу, то видно, что он искрится словно по некоей заданной программе, а не спонтанно, как натуральный.

Более дешевые опалы, о которых говорил Тони, — это не подделка и не синтетика, хотя стекло в их составе есть. Это так называемые дублеты и триплеты. Сейчас существуют эффективные способы сделать опал более выразительным. Дублеты — отполированные опаловые пластинки, наклеенные на оникс, обсидиан, черное стекло или рядовой опал, а триплеты — своеобразные сэндвичи: на опаловый слой наклеивают дополнительный защитный слой горного хрусталя, синтетического материала, обычного или свинцового стекла. Кстати, подобная техника применяется и в случае с другими самоцветами.

Тони сказал:

— Вообще-то, по закону, покупателям обязаны сообщать, что они приобретают дублеты или триплеты, но иногда недобросовестные продавцы «забывают» упомянуть об этом.

Меж тем разница в цене огромна. Дублет может стоить в четыре раза дешевле благородного опала, а триплет и того меньше. Если смотреть на камни россыпью, то разница заметна: взглянув на опал сбоку, в случае с дублетом и триплетом увидишь полоски материала, но когда камень вставлен в оправу, то наверняка сказать трудно, поскольку клей легко растворить и следы его убрать.

Вечером я пошла с Тони поужинать в кантонский ресторанчик, где в течение вот уже многих десятилетий покупатели из Гонконга обсуждали сделки, лакомясь привычной едой. В кантонском диалекте для опала имеется специальное слово, которое дословно переводится «австралийская драгоценность», но есть и более привлекательное название, состоящее из трех слов: «свет», «гора», «облако». Понятное дело, что нувориши из Южного Китая не могли пройти мимо такого звучного названия. Тони пригласил на ужин четырех друзей. Никто из них не был старателем, хотя они по выходным спускались в шахты в качестве хобби.

Разговор зашел о том, что в последнее время выработка шахт очень мала, так что, возможно, стоит больше времени проводить на участках. Я заметила, что Тони, по крайней мере, не нужно принимать такое решение. Он улыбнулся:

— Вообще-то нужно. У меня тоже есть свой прииск.

Ему не особо повезло, но Тони это особо и не удивляет. В Кубер-Педи всего один из десяти старателей находит опалы, а из десяти этих счастливцев только один хоть что-то зарабатывает, ну а из числа этих последних лишь десяти процентам удается разбогатеть. Итак, шансы один к тысяче.

— Все лучше, чем играть в государственную лотерею, — пошутил Тони, — хотя и работать, конечно, приходится побольше.

Церковь в шахте

Отчасти потому, что поиски опалов требуют удачи, а еще из-за того, что старатели стекаются сюда со всех уголков планеты, в Кубер-Педи есть где помолиться о помощи свыше: тут тебе и православные церкви, и католические, и англиканские, и даже евангелические для аборигенов, и все они находятся под землей. Я решила пойти в евангелическую, хотя меня предупредили, что с паствой там может быть туго, поскольку «когда дела идут хорошо, аборигенов в церковь не заманишь».

Район этот чрезвычайно засушливый, и аборигены раньше тут не жили, предпочитая регионы, где нет проблем с водой. Однако Кубер-Педи — это часть обширных территорий, где традиционно обитали местные племена. И хотя аборигены не нашли каких-либо знаменитых опалов, да и вообще особо не распространялись о камнях вплоть до 1915 года, тем не менее сами они с древнейших времен занимались их поиском. У некоторых были свои шахты, другие предпочитали рыться в чужих «хвостах». Одной из самых заметных фигур в новейшей истории Кубер-Педи является аборигенка по имени Тотти Бриант, которая оживила бизнес в 1946 году, когда наткнулась на огромный сверкающий камень в восьми милях от города и обнаружила целый пласт опалов. Тотти и ее муж Чарли купили себе новенький «форд» и стали в этих местах притчей во языцех, разъезжая по городу с собаками и ягненком, причем все их питомцы пытались усесться на переднее сиденье рядом с любимыми хозяевами.

Церковь, основанная еще аборигенами Купа-Пити, расположена на краю города и снаружи выглядит как заброшенная шахта. Но потом оказывается, что ржавое оборудование, валяющееся вокруг, — результат недавних раскопок, а вход в туннель ведет в новенькую побеленную пещеру, освещенную голыми лампочками. Места ровно столько, чтобы расставить пятьдесят металлических стульев перед гобеленом, на котором вышиты слова «Снизойди, о Дух Святой!». Заняты оказались лишь несколько стульев, и после чудесного выступления хора детишек-аборигенов, которые после этого сразу убежали в воскресную школу, на середину вышел крупный мужчина-европеец, чтобы прочитать проповедь тем, кто остался.

Мало кто мог такое оценить, но в этой выбеленной пещере внутри опалового холма полыхало пламя ада. Собственно, стиль проповеди Джорджа Маккормака, строительного подрядчика из Северной Ирландии, переквалифицировавшегося в старателя и священника в одном флаконе, можно охарактеризовать как нечто среднее между харизматичным и склеротичным («как бишь его звали-то… ах да, Савл…»), а общий смысл сводился к тому, что если мы не станем достойными христианами, то ждут нас пещеры пожарче, чем эта.

— Все деньги, которые вы можете заработать старательством, все миллионы Билла Гейтса, все деньги мира — ничто в глазах Господа, если вы не уверовали в Иисуса, — гундосил Джордж и вдруг обратился к кому-то из собравшихся: — Ты тут? Я думал, ты потерялся.

— Так и было, — тихо ответил молодой человек с заднего ряда.

Церковь была такой новой, что ее официально еще даже не открыли. Как сказал Джордж позднее, «за нее, фигурально выражаясь, заплатило то самое пространство, в котором мы находимся». Денег на строительство церкви не было, и поэтому группа энтузиастов начала копать, в надежде, что Иисус ниспошлет им недостающую сумму. В один прекрасный день в самом центре этой пещеры они нашли превосходный опал, продали его и выручили восемь тысяч долларов, ровно столько, сколько нужно, не больше и не меньше; этой суммы хватило на всю церковь, включая побелку.

После проповеди Джордж пригласил паству в свой подземный дом. Мне сначала показалось, что стены покрыты крапчатой розовой краской, но это оказался натуральный рисунок песчаника. Было в этом что-то нереальное — сидеть за одним столом с евангелистами, есть домашний кокосовый пирог и обсуждать, является ли опал проявлением величия Господа или же искушением дьявола. В итоге пришли к консенсусу — опал может быть и тем и другим, смотря в чьи руки попадет.

К нам присоединился потерявшийся и вновь обретенный паренек, за которого Джордж попросил помолиться и которого местные прозвали Счастливчиком. Он показался мне симпатичным и буквально пышущим здоровьем, тем более странно было услышать, что он лечится от наркотической зависимости. Счастливчик принял христианство в тринадцать лет и тогда же начал искать опалы, и для него два эти события переплелись воедино: он верил, что Иисус хранит его от несчастных случаев и божественная поддержка помогает найти опалы.

— Я ждал, молился, в голове рождались какие-то картинки, и я понимал, что Иисус поможет мне найти камень, — говорил он.

Остальные подтвердили, что если в шахте есть опал, то старатель его буквально «чует нутром». Если убрать все отсылки к Иисусу, то мне это напомнило рассказ Уве о том, как он нашел своего «Ангела» — неким шестым чувством. Никаких научных экспериментов в этой области не проводилось, тем не менее есть вероятность, что опал излучает нечто такое, что нельзя ни услышать, ни увидеть, но однако люди, если застынут на месте, способны почувствовать это излучение.

Приносящие несчастье

Интересно было встретиться со старателем по прозвищу Счастливчик, поскольку обычно считается, что опалы как раз счастья не приносят. Пожалуй, за ними, единственными в мире драгоценных камней, закрепилась репутация самоцветов, притягивающих неудачи. Даже сегодня в Великобритании редко встретишь обручальные кольца с опалами, причем это не древнее суеверие, поскольку все тот же Плиний ни словом ни о чем подобном не обмолвился, и, хотя в его истории опалов часто фигурируют разного рода несчастья, однако, судя по всему, на протяжении веков этот самоцвет все-таки считался счастливым камнем. Готы верили, что он выкован из небесного ока, а арабские ученые в X веке писали, что людей, которые носят розовые опалы (их называли громовыми камнями), «ждет богатство и доброе здравие».

Вероятно, репутация опалов испортилась в XIX веке, после выхода в свет романа Вальтера Скотта «Анна Гейерштейнская». Там фигурирует таинственная аристократка Гермиона, мистическим образом связанная с опалом, который никогда не снимает: «Когда ее глаза сверкали и щеки розовели, то и внутри опала языки пламени плясали живее». Служанки Гермионы судачат, что барышня одержима, поскольку тоже видели, что от броши исходило странное сияние. Когда Гермиона родила ребенка, ее муж принес святой воды, капля которой нечаянно угодила на опал. «Внезапно из опала вылетела искра, яркая, словно падающая звезда, после чего камень поблек и стал похож на обычную гальку, а красавица-баронесса ахнула, обмякла и распростерлась на полу». Ее оставили в комнате отдыхать, но когда кто-то зашел проведать Гермиону спустя пару часов, то обнаружил в постели лишь горстку пепла. Вальтер Скотт вплел в сюжет вполне реальные свойства опала. Поскольку это минерал мягкий, то он требует особой осторожности, а при воздействии высоких температур может треснуть и поблекнуть. Кроме того, Скотт описывает свойство опалов меняться при контакте с человеческим телом.

Об этом, кстати, на полном серьезе говорил один из лондонских ювелиров в 1890 году: «Еще ярче становится блеск, коим опал так славен». Но прежде всего романист выбрал очень удачную метафору: какой минерал лучше отразит человеческие эмоции, чем опал, который сияет и тускнеет в зависимости от света, тепла и, возможно, даже окружающей среды?

Некоторые ученые считают, что именно эта книга вызвала спад на рынке опалов, но с трудом верится, что роман мог оказать такое сильное влияние, скорее всего, существовала и еще какая-то причина. Книга вышла в 1829 году, когда в мире практически не осталось источников опалов. Словацкие шахты к тому моменту почти уже выработали свой ресурс. Большинство доступных на рынке опалов отличались плохим качеством, так что, похоже, падение объема продаж было обусловлено не спросом, а предложением. Одной из высокопоставленных особ, поверивших, что опалы приносят несчастье, была принцесса Александра, супруга Берти, старшего сына королевы Виктории, ставшего впоследствии королем Эдуардом VII. После смерти Виктории в 1901 году новоиспеченная королева приказала убрать опалы из знаменитой диадемы, которую заказала покойная свекровь, заменив их на цейлонские рубины, — в этом виде диадема сохранилась и до наших дней, правда, теперь она известна как Индийская тиара.

Не станем утверждать, что суеверие Александры связано напрямую с романом Вальтера Скотта, возможно, речь здесь идет о целом фольклорном цикле. Так, в Северной Европе считалось, что внутри опала блестят глаза убиенных детей, поэтому он способствует «дурному глазу». Но есть и еще одна вполне убедительная теория, согласно которой суеверие, рожденное романом Скотта, могли активно подпитывать продавцы других драгоценных камней, которые понимали, что опалы представляют угрозу их бизнесу. Когда в 1890-х в Лондон впервые привезли австралийские опалы, ювелиры, сроду не видевшие ничего подобного, поспешили заявить, что новые камни не имеют ни малейшей ценности, однако потом они передумали и стали активно заказывать опалы. Эти самоцветы приобрели популярность, и, по словам нескольких австралийских старателей, терявшие клиентов торговцы алмазами и рубинами быстренько оживили миф о том, что опалы приносят несчастье.

Опалы из австралийской глубинки

Человеком, который познакомил Лондон с австралийскими опалами, был Тулли Волластон. В 1888 году он прослышал, что где-то в Квинсленде есть новые прииски опалов. И хотя Тулли не был ни геологом, ни минералогом, ни даже ювелиром (мало того, он никогда в жизни не видел опалов), однако этот двадцатипятилетний искатель приключений простился в Аделаиде с женой и новорожденной дочкой и провел полтора месяца в дороге, чтобы выяснить правду. Вот типичная запись из его дневника: «22 декабря. Ужасный день. Куча мух. Верблюды — ну просто какие-то неженки. Но все-таки проехали двадцать две мили». Другой день оказался куда более ужасным — компаньон Тулли умер от жажды. Но сам Волластон упрямо продолжал путь. Когда он добрался до пункта назначения, то испытал страшное разочарование: если это шахта, то храни Господь пайщиков, подумал он. Затем он обшаривал голый пол шахты, и жир со свечи капал прямо на большой камень. Внезапно Волластон заметил в стороне кучу мусора и «поднял из пыли симпатичный маленький камешек, подмигивающий, как Сириус на восточном ветру». Опал! С этого момента Тулли посвятил свою жизнь этим удивительным самоцветам.

Позднее Волластон стал скупать опалы почти на всех австралийских приисках, включая Кубер-Педи, куда он добрался через год после открытия Вилли Хатчисона в 1915 году. Но чаще всего он сотрудничал со старателями из Лайтнинг-Риджа, что в восьмистах пятидесяти километрах к северо-западу от Сиднея, — это родина опалов, которые Тулли называл «черными», и, кстати, следующий пункт моего путешествия. Помимо того, что в Лайтнинг-Риджа добывали один из самых удивительных камней, я слышала, что именно там живет некий старатель, сейчас уже вышедший на пенсию, который выдвинул совершенно новую теорию о том, как формируются опалы, и, чтобы доказать свою правоту, стал выращивать их у себя в сарае.

Лайтнинг-Ридж

В 2005 году британские кинематографисты сняли фильм под названием «Опаловая мечта», по мотивам книги о брате и сестре, растущих среди старателей: кругом пьянство, крысятничество, азартные игры — словом, обычные проблемы маленьких австралийских городков. Герои книги живут в Лайтнинг-Ридже, но создатели фильма перенесли действие в Кубер-Педи, поскольку он, по их мнению, соответствовал имиджу суровой австралийской глубинки, тогда как Лайтнинг-Ридж показался продюсерам слишком «причесанным».

На первый взгляд, создатели фильма правы, поскольку Кубер-Педи — весь такой пыльный и хаотичный, наполовину скрытый под красными холмами, а Лайтнинг-Ридж — чистенький, аккуратный, повсюду зеленые аллейки и узкие улочки с премилыми названиями: улица Арлекина, авеню Бабочки. Но если поехать в сторону старых шахт, то перед вами промелькнет вся история города, уже далеко не такая глянцевая, как картинки городских пейзажей. Оказывается, раньше Лайтнинг-Ридж был очень и очень бедным и при этом весьма странным. Вот лишь некоторые из «достопримечательностей», что вы минуете по пути: обсерватория, где все, включая и телескопы, сделано целиком из бетона: замок из железняка, окруженный рвом, который построил итальянский затворник; парень в фургончике, убежденный, что на Землю высадились инопланетяне; чучело, висящее на дереве, — дескать, смотрите, что грозит тем, кто попробует кры-сятничать; пыльная дорога под названием авеню Банкротов. Но чаще всего за окошком будут мелькать дыры в земле, отмеченные маленькими серебристыми колышками, нередко вплотную примыкающие к плантациям диких апельсинов, которые являются своеобразным индикатором для старателей: ведь апельсиновые деревья растут из тех же трещин в земле, в которых находят опалы.

Опалы обнаружили здесь около 1900 года, но первая попытка продать их с треском провалилась.

В 1902 году старатель по имени Чарли Неттлетон послал сиднейскому ювелиру посылку со ста тремя камнями. Четверть опалов ювелир уничтожил, «для анализа», а за оставшиеся предложил всего десять шиллингов. Однако Неттлетон был настроен решительно, поэтому преодолел пятьсот километров до приисков в Уайт-Клиффе, чтобы найти более вменяемого покупателя. Эпическое путешествие окупилось сторицей.

Чарли познакомился с агентом Тулли Волластона, который отправил образцы прямиком своему шефу. Тот пришел в восторг и телеграфировал агенту, велев купить столько камней, на сколько хватит денег. Оказалось, что денег хватит на все. В среднем цена за первые опалы, привезенные из Лайтнинг-Риджа, составляла два фунта за унцию. Для сравнения: сегодня хорошие камни могут стоить до полумиллиона фунтов за унцию.

Новые опалы отличались от всех виденных ранее.

До этого момента большинство европейских и австралийских камней напоминали огонь на снегу, а опалы из Лайтнинг-Риджа походили на яркие узоры на ночном небе. Если молочный опал считался символом чистоты и непорочности, то что же, спрашивается, можно было подумать о его собрате? Узоры на опалах из Лайтнинг-Риджа потрясали воображение, позднее Тулли Волластон описал их как «божественный беспредел». На самом деле как таковых узоров и не было, продолжал он, это похоже на «изломанные сверкающие тропы божественного Порядка, пытающегося вырваться из хаоса».

Когда на рынке появляется новый драгоценный камень, то зачастую сначала воцаряется затишье, пока покупатели решают, нравится им он или нет. Так недавно произошло с ярко-зеленым гранатом, известным под названием цаворит (по месту обнаружения — вблизи национального парка Цаво, на границе Танзании и Кении). Цаворит прочнее изумруда, ярче по цвету, его не надо промасливать и закалять. Добывают цаворит в спокойном районе, и в нем редко попадаются посторонние включения. Кроме того, с цаворитом связана интересная история: его открыл британский авантюрист Кемпбелл Бриджес, которому пришлось пять лет жить на дереве, чтобы укрыться от львов и слонов, пока он вел изыскания в национальном парке. Однако международный рынок очень медленно реагирует на новшества, и, несмотря на все преимущества, цаворит пока что стоит в шесть раз дешевле колумбийских изумрудов. Точно так же и сто лет назад Тулли Волластону пришлось потратить какое-то время, дабы убедить покупателей, что черные опалы действительно красивы, зато, когда ему это удалось, рынок буквально сошел с ума и в Новом Южном Уэльсе началась опаловая лихорадка. Сотни мужественных старателей с редким вкраплением женщин стекались сюда со всей страны: некоторые в дилижансах, но чаще пешком, толкая перед собой полные инструментов тележки и обуреваемые надеждами.

Чарли Неттлетон стал местной знаменитостью, но 190 хотя он и заработал приличные деньги, однако все их растратил и умер в нищете в доме престарелых в Сиднее — плечистый старик с огромными ладонями, постепенно терявший зрение. Его периодически навещали двое детей, брат с сестрой, и Чарли рассказывал им о старых добрых временах, включая историю о происхождении опалов. Он говорил, что эта легенда дошла до нас еще из эры Сновидений, когда все на Земле еще только создавалось: горы, реки, растения, животные, традиции и даже известные нам минералы. Однажды давно доисторические Ромео и Джульетта полюбили друг друга, но родители были против. Юноше сказали, что ему придется жениться на другой, и тогда он поцеловал возлюбленную на прощание, а это увидела его невеста и наябедничала родителям. То, что влюбленные сделали, было категорически запрещено, и, когда родные узнали о проступке, юноше и девушке пришлось спасаться бегством. Они бежали так быстро, что превратились в горящие шары, и катались по земле, чтобы сбить огонь, пока не оказались в лунке с водой. Именно там слились воедино огонь и вода, влюбленные переплелись навечно в объятиях друг друга, а их страсть обрела форму, став опалами в Лайтнинг-Ридже.

Дон Свон, та маленькая девочка, что навещала Нетглетона в доме престарелых, выросла, стала хореографом и поставила в 1961 году балет «Черный опал», который заканчивается па-де-де по мотивам истории, некогда услышанной от Чарли. Ее брат Питер стал старателем в Лайтнинг-Ридже, но, увы, ему не суждено было дожить до старости и рассказывать легенды ребятишкам. В 1980-х он погиб прямо в шахте, когда обрушилось перекрытие.

Нудлинг и отбойные молотки

Уж не знаю, что тому причиной — несчастные случаи или же то, что теперь даже в австралийской глуши люди чуть что бегут в суд и требуют компенсации, — но обычному посетителю трудно попасть внутрь функционирующей шахты. Владельцы нервничают: если вдруг турист пострадает, то может подать в суд, и, судя по всему, именно так все и делают. Однако меня заранее познакомили с Питером и Лизой Кэролл, которые жили в Лайтнинг-Ридже с 1991 года. В основном они занимаются торговлей опалами, но, как и положено, тоже владеют парой участков.

— Разумеется, вы можете спуститься в мою шахту, — сказал Питер, когда я связалась с ним, — только поосторожней там, не свалитесь!

Он попросил двух других членов своего синдиката, Питера Аллана и Мика Джеймса, показать мне шахту на прииске Кукоран, что примерно в двадцати километрах от города. Они приобрели шахту не так давно, а до этого она какое-то время простаивала.

— Когда мы впервые сюда спустились, то возникло ощущение, будто кто-то плеснул в нос чашку уксуса, — вспоминает Питер Аллан. — В неработающих шахтах воздух быстро становится затхлым.

Пока что они обнаружили там не так уж много — пару мешков благородных опалов да одного незваного гостя.

— Один сербский парень решил, что хозяев нет и можно покрысятничать. Ну, я его поймал и вызвал полицию. Впервые в Лайтнинг-Ридже за такие дела кого-то арестовали.

Правда, серб заявил, что не понимает английского, и его отпустили. Обычно такие «грабители» отделы-192 ваются легким испугом.

— Раньше шахтеры прямо на месте им устраивали самосуд…

У этой истории оказался хороший конец. Через пару месяцев у машины Питера сдох аккумулятор прямо посреди шоссе. Наконец остановился какой-то парень и дал Питеру прикурить. Угадайте, кто это был? Правильно, тот самый незадачливый серб.

— У нас тут часто происходят всякие неожиданности, — улыбается Питер. — Я больше на него не сержусь, бедолаге просто надо было заработать пару долларов на кусок хлеба.

Когда мы спустились в самый низ, на глубину около десяти метров, то я увидела перед собой вовсе не бальный зал, как ожидала, но помещение достаточно просторное, чтобы сплясать танго, если, конечно, не боишься зацепиться за провода. Шероховатые розовые стены были покрыты неровными полосками, словно узник гигантского роста, запертый в подземелье, царапал их ногтем — этот росчерк сделан отбойным молотком. Мик поднял отбойный молоток, чтобы начать вскрывать породу. Шум отражался от стен, сливаясь с собственным эхом в какофонию. Потом Мик дал попробовать мне. Молоток оказался неожиданно тяжелым, словно держишь на плече мотоцикл. Не желая признаться, что у меня маловато силенок, чтобы управиться с этой штуковиной, я собралась с духом и приставила его к стене. Молоток так резко дернулся, что я чуть было его не выронила.

— Надо держать прямо и при этом вскрывать породу, а не просто водить молотком в воздухе, его не обманешь, — сказал Питер.

Я решила попробовать, и несколько минут порода крошилась и падала к моим ногам. Несмотря на шум и тяжесть отбойного молотка, старатели утверждают, что если приспособиться, то работа в шахте крайне способствует медитации. Обычно ты в шахте один, полностью концентрируешься на текстуре и внешнем виде породы: «Не стала ли она мягче или тверже? Не блеснуло ли что-то вон там, сбоку? Неужели где-то рядом опалы?» Потом мысли начинают скакать наперегонки: «Жила? Розовый? Серый? Цветной? Благородный?» Постепенно теряешь ощущение времени.

— Кажется, что пробыл тут всего несколько минут, а потом оказывается, что прошло несколько часов. Выходишь на поверхность, а уже темно, — сказал Питер.

Один шахтер так увлекся работой, что время словно бы замедлилось, а потом вдруг стена, в которую он с таким аппетитом вгрызался отбойным молотком, раскрошилась и из пыли возникло лицо человека. Оба, перепугавшись, заорали. Потом оказалось, что это был старатель с соседнего участка.

Теперь старателям приходится постоянно пополнять свой словарь. Появляются новые слова. К примеру, «воздуходувка» — огромный шланг, который высасывает землю и куски породы сразу в кузов грузовика на поверхности. Кроме того, используются специальные вращающиеся барабаны величиной с дом, ставшие розовыми от местной пыли. Их расставляют вдоль берега высохшего озера. Эти агрегаты несколько дней просеивают породу, смешивая ее с водой из скважины, а потом на специальном контейнере проверяют, не блестит ли что. Мы нашли несколько красивых опалов в барабане Питера — синих и бирюзовых, словно переливающееся небо, но слишком маленьких, чтобы на них можно было заработать.

Но больше всего мне нравилось слово «нудлинг». Забавно, что этим же словом в Штатах называют ловлю сома голыми руками. Нудлинг — это специальный термин, обозначающий поиск опалов в шахтных отвалах. В здешних местах «хвосты» сваливают в кучу, и свалка занимает площадь, равную нескольким футбольным полям. Сначала место показалось мне безлюдным, но потом я заметила с десяток человек, увлеченно роющихся в кучах и то и дело складывающих что-то в ведра.

Вообще-то не совсем ясно, откуда происходит слово «нудлинг». В джазе так называют импровизацию, бесцельную игру в ожидании музы. Примерно тем же мы занимались на свалке «хвостов», лениво перебирая камешки в надежде, а вдруг попадется что-то цветное. Мик рассказал мне о туристке, которая прогуливалась вдоль дороги и вдруг заметила какой-то блестящий предмет. Оказалось, что это красный опал, один из самых редких.

— Его оценили в тридцать тысяч долларов, — сказал он.

После такого рассказа я с жадностью смотрела себе под ноги, но, увы, все, что мне удалось найти, — пару обломков простого опала с редкими неяркими искорками. Они были красивые и удовлетворяли мою тягу ко всему блестящему, пускай и ничего не стоили.

— А что это? — спросила я у Питера.

— Это гель кремнезема, — ответил он и признался, что до сих пор остается еще целая куча вопросов по поводу природы опалов.

Что же такое опалы?

Чтобы услышать один из возможных ответов, я договорилась о встрече с бывшим старателем по имени Лен Крэм, который жил в Лайтнинг-Ридже в аккуратном бунгало, к которому вела чистенькая дорожка. Хозяин угостил меня кофе, и мы устроились в его кабинете, заставленном стеллажами с книгами. Лен рассказывал, как он ездил в Европу на прииски опалов — в те самые горы, где две тысячи лет назад добыли опал Нония.

Перед отъездом его предупредили, что следует держать ухо востро с цыганами, кочующими в тех местах, и в первую же ночь Лен убедился в правильности совета. Они с переводчиком сняли домик и легли спать, а потом проснулись от звука пуль, ударяющихся о консервные банки, которые раздавались из соседней рощи. Им сказали, что это цыгане упражняются в стрельбе. А когда они пошли на следующее утро на шахту, то заметили двух молодых парней, наблюдающих за ними из-за дерева.

— Они напоминали австралийских аборигенов, те тоже выходят из зарослей молча, — сказал Лен.

Переводчик занервничал, но Лен твердо решил побывать в шахте и попросил цыган о помощи. Они привели кого-то из старших родственников, которые согласились его проводить, хотя переводчик наотрез отказался идти, настолько он был напуган. Вообще-то местные власти опечатали вход в заброшенную шахту, и теперь его скрывали густые кусты и деревья, но цыгане прокопали рядом свой вход.

Когда они протиснулись внутрь, то Лену показалось, что он попал в холодильную камеру. Они прошли через полукруглую арку, а потом преодолели еще восемьдесят метров по туннелю и только тогда оказались в шахте. Эти шахты славились своей глубиной. Утверждали даже, что они идут вниз на три сотни метров, и якобы, чтобы добытый опал не треснул, его поднимают постепенно, по десять метров в год, и оставляют, чтобы он стабилизировался; сходным образом поднимаются с большой глубины дайверы во избежание декомпрессии. Лену стало не по себе: в свете факелов окружающие лица уже не казались такими доброжелательными, а он стоял тут один-одинешенек, увешанный дорогими фотоаппаратами, рядом с глубоким колодцем. Лен на языке жестов попробовал объяснить своим проводникам, что он такой же старатель, как и они.

— И цыгане поняли, что мы братья по крови.

Ночью в лесу в таборе снова палили, а утром, когда Лен вернулся, чтобы сделать еще пару фотографий, к нему вышел один из старейшин и сказал по-английски: «Благослови тебя Господь!» Наверное, всю ночь тренировался.

— Вот и опалы такие, — заключил мой собеседник, — не соответствуют первому впечатлению.

То же самое Лен может сказать о происхождении опала. Согласно его гипотезе, все, что мы якобы знаем об опалах, в корне неверно. Многие годы он и сам нисколько не сомневался в общепринятой теории о том, что вода, богатая кремнием, миллионы лет просачивалась через известняк, и о том, что при определенных условиях минеральный груз может концентрироваться в карманах и жилах, но потом, когда дела пошли катастрофически плохо, Лен стал много размышлять и всерьез задумался о том, откуда берутся опалы. Он пришел к выводу, что некоторые элементы общепринятой теории категорически не вписываются в общую картину.

Во-первых, отложения. Очень часто опалы находят в виде окаменевших деревьев, ракушек и даже костей динозавра. Гордость австралийцев — плиозавр (морское пресмыкающееся) по имени Эрик. Его скелет обнаружили в 1987 году в меловом слое в Кубер-Педи; за сотни миллионов лет, прошедших после гибели животного, его кости превратились в опалы. Сегодня Эрик гордо поблескивает из своей витрины в Национальном музее. Его чуть было не продали за границу, но австралийцы стеной встали за своего любимца и собрали огромную сумму денег на «спасение Эрика». Разумеется, и раньше люди обращали внимание на подобные курьезы. К примеру, Тулли Волластон, дабы доказать уникальность опалов, задавал риторический вопрос: «Может ли кто-то представить себе зуб акулы или береговую улитку из алмазов или изумрудов?» Однако Тулли не стал развивать эту тему и выяснять, почему происходят подобные изменения. А Лен Крэм стал, хотя для него отправной точкой послужили вовсе не окаменелости, а загадочная история о кошке в шляпе.

Кошка в шляпе

В 1890-х годах у одного пожилого старателя умерла кошка. Он положил труп любимицы в фетровую шляпу и закопал у себя в шахте. Потом шахта простояла без дела лет шестьдесят или даже больше, и вот наконец кто-то купил участок и нашел кошку. За это время она должна была превратиться в скелет, но ничего подобного не произошло. Кости ее стали бледно-розовыми сверкающими опалами.

— В то время все сочли историю загадочной, но меня она натолкнула на вопросы, — говорит Лен.

В результате он выяснил еще много интересного, например что основания столбов ограды постепенно начинали опализироваться, а еще познакомился с женщиной, которая подобрала простую гальку в высохшей лужице между «хвостами», а та начала вдруг менять цвет. Все эти факты, казалось, противоречили традиционной теории о происхождении опалов.

— Вот тогда-то я и усомнился в ее правильности.

Общепринятая теория очень проста. Предполагается, что для формирования опала нужно только определенное сочетание воды, кремнезема и пространства. Миллион лет назад дождь просачивался в землю и растворял кремний до состояния геля, который потом начинал потихоньку высыхать, проходя через слои песка, пока частицы кремнезема не откладывались в трещинах, где скреплялись, чтобы образовать опал. Чаще всего опалы образуются в трещинах в земле, хотя вполне годятся и другие пространства, оставшиеся после разложения органических материалов, например корней или костей.

Однако эта теория не объясняет, почему некоторые полости заполнены опалами, а соседние — нет, как не объясняет она и того, каким образом кремнегель воспроизводит структуру и форму того предмета, чье место занимает.

— Кроме того, нет ответа на вопросы, как кремнегель просачивается через твердую вулканическую породу и почему можно обнаружить опалы в глине, ведь она настолько мягкая, что в ней нет никаких свободных пространств.

Ну и, разумеется, традиционная теория не в силах объяснить загадочную историю о кошке в шляпе.

В конце концов Лен выдвинул собственную гипотезу, согласно которой формирование опала — это ионообменный процесс, наподобие того, что происходит в батарейках.

Если вы знаете все о батарейках, то вполне можете пропустить этот абзац, но, поскольку я порядком под- 199 забыла физику, то Лен начал свое объяснение с рассказа об ионах и электролитах. Ионы — это атомы с недостающими или лишними электронами, поэтому они обладают электрическим зарядом, который нужно нейтрализовать. Ионы проходят через электролит, при этом противоположно заряженные ионы притягиваются. Мне это казалось довольно сложным, пока я не поняла, что принцип здесь тот же, что в брачном агентстве: ионы — это одинокие мужчины и женщины, а электролит — агентство, которое помогает им найти друг друга. Электролитами могут быть многие вещества. Например, в состав спортивного питания входит калий, а в автомобильном аккумуляторе содержится серная кислота, но общее у них одно — ионы чувствуют невероятное облегчение, оказываясь в растворе: всё, одиночество закончилось, они смогут найти себе подходящего партнера. При этом процесс сопровождается электрическим зарядом и порой ведет к образованию чего-то нового.

Именно так формируются и опалы. Все дело в том, что в австралийских опалах содержится около двух процентов оксида алюминия. Обычно его не включают в химическую форму, поскольку считается, что это примесь, а не необходимая составляющая.

— Но поскольку во всех случаях оксид алюминия присутствует, то я решил, что это не просто совпадение.

По словам Лена, процесс начинается с того, что оксид алюминия и кремнезем попадают в электролит в грунтовых водах. Ионы проходят через электролит, по дороге встречая молекулы кислорода и полевого шпата, в котором содержатся кремний и алюминий, а также кальций и другие вещества: в результате образуются новые соединения, в том числе опал, который сочетает в себе невероятную гамму цветов, но в нем еще остается много воды. Через несколько месяцев кремнегель затвердевает, по мере того как вода выдавливается.

Сперва Лен даже не поверил, что это может быть так просто, но подобная теория давала ответы на его вопросы, даже объясняла загадочную историю с кошкой, поскольку мягкая фетровая шляпа хорошо удерживала воду и электролит.

— И вот, — говорит мой собеседник, — в восемьдесят третьем году я провел свой первый эксперимент, и все получилось!

Лен предположил, какой именно электролит может содержаться в местных почвах (мне он этот секрет открыть не захотел), наполнил бутылку грунтовыми водами, опаловой породой и хорошенько встряхнул ее.

— Затем я налил немного электролита и скрестил пальцы на удачу. Я за этой бутылкой наблюдал, как кот за птицей в клетке. И через три дня увидел маленькие цветные кристаллики.

Воодушевленный удачей, Лен решил повторить эксперимент: он взял емкость побольше и новую бутылку поставил на верхнюю полку в сарае. Но через несколько дней ничего не произошло. В конце концов Лен попросту забыл о бутылке, а когда через семь месяцев снова вспомнил и снял с полки, то чуть не уронил ее на пол от удивления. Внутри что-то блестело.

— Я взял молоток, расколотил стекло, а там! Я просто глазам своим не поверил. Это был опал! Я чуть не прыгал от радости.

Жена его в этот момент возилась на кухне. Она спросила, уж не заболел ли Лен, что так странно себя ведет. Он рассказал ей о своем эксперименте и с гордостью продемонстрировал результат.

— А она сказала: «Ну и в чем разница?» Больше я с ней опалы не обсуждал.

Лен показал мне полку. Теперь на ней стояло уже пять сотен бутылок и всевозможных емкостей: банки из-под арахисового масла, бутылки из-под содовой, коробки из-под популярной в Австралии пасты «Веджемайт» — ну просто рай для тех, кто помешан на вторсырье, а внутри растут себе разноцветные опалы. Вообще-то это не совсем опалы, потому что не удается задействовать все ионы, как в естественном процессе, но Лен уверен, что это техническая формальность и со временем недостаток можно устранить.

Я вспомнила, как Джон Ките в свое время возражал против экспериментов Исаака Ньютона, поскольку счел, что тот «уничтожил поэзию, заключенную в радуге, сведя все к цветам призматического спектра». Не уничтожил ли Лен поэзию, заключенную в самоцветах, сведя все к химическим реакциям? Вовсе нет. Скорее, он даже добавил пару штрихов, ведь на место старой теории пришла новая, более романтическая, о том, что одни ионы мчатся по электрической тропинке навстречу другим ионам своей мечты, чтобы из их союза родился сверкающий самоцвет. Кстати, теория Лена имеет научное подтверждение. Исследователи из Австралийского национального университета, проведя радиоуглеродный анализ, пришли к выводу, что большинству черных опалов и даже опализированным костям динозавров вовсе не миллионы лет, они сформировались от тысячи семисот до восьмисот лет назад.

— А вы собираетесь публиковать результаты своих опытов? — спросила я.

Лен помолчал немного, глядя в окно. Снаружи птичка под названием пересмешник искусно имитировала звук садовой оросительной установки, кричали дети, гудели грузовики. Город жил своей жизнью.

— Вообще-то знающие люди сказали, что мне этой полки на пару докторских диссертаций хватит, но что произойдет со всей отраслью, если про это пронюхают какие-нибудь ловкачи? Потом уже и не отличишь синтетические камни от натуральных… Нет, я не стану этого делать, не могу так поступить с родным городом, а то вдруг он превратится в пустошь, как те заброшенные шахты в Словакии…

Камень Марка Антония

Эсхил писал: «Я знаю, как в изгнании людей подпитывают мечты». Это весьма справедливо в отношении многих австралийских старателей, а может, и сенатора Нония. На приисках в Австралии я начала понимать смысл странной истории, рассказанной Плинием. Да, скорее всего, Ноний отправился в ссылку из-за собственного упрямства и нежелания уступить, но, может быть, всему виной его любовь к блестящему камню. Увидев «Ангела Йовы», я поняла, что подобное возможно. В Австралии я слышала много историй о том, как люди уезжали в далекие края ради призрачного шанса найти волшебную радугу. А те, кому это удавалось, редко покидали прииски, чтобы потратить заработанные деньги где-то в другом месте, а чаще оставались здесь и, словно одержимые, искали новые опалы.

Однако оставался неразрешенным один вопрос: с какой стати такой человек, как Марк Антоний, вообще устроил весь этот сыр-бор из-за какого-то опала, ведь Рим буквально ломился от сокровищ? Через несколько месяцев после отъезда из Австралии я обнаружила возможную разгадку в биографии римского полководца, написанной Плутархом. В 42 году до нашей эры Марк Антоний назначил Клеопатре встречу в Тар-сусе, желая, чтобы она объяснила, почему Египет не поддерживает его в гражданской войне. Теперь, когда ее покровитель и любовник Юлий Цезарь погиб, Клеопатра нуждалась в расположении Марка Антония, и она решила действовать по хорошо проверенной схеме — соблазнить его, предварительно продумав все до мелочей. Она приплыла к нему на позолоченной галере с пурпурными парусами и посеребренными веслами и пригласила отужинать. «Все было приготовлено так, чтобы поразить римлянина до глубины души, — писал Плутарх, — но более всего Марка Антония изумило огромное количество факелов, которые были сгруппированы в причудливые рисунки, то квадратные, то круглые, так что вся галера переливалась огнями, услаждая глаз». Думаю, в этом и заключается ответ на вопрос, почему Марк Антоний так отчаянно жаждал заполучить опал сенатора Нония. Ему хотелось освежить в памяти ту атмосферу первого свидания с Клеопатрой, завоевавшей впоследствии его сердце и тело, а что подходило для этой цели лучше, чем опал, камень, который заставляет свет плясать, сплетаясь в замысловатые узоры, вокруг своего владельца?