Тайнопись

Дни, отданные зряшному труду —

забыть о веке одного из многих

поэтов южного материка,

которому судьба или созвездья

послали плоть, не давшую потомства,

и слепоту — тюрьму и полумрак,

и старость, утро подступившей смерти,

и славу, что не стоит ни гроша,

и навык ткать все тот же пятистопник,

и въевшуюся нежность к словарям,

миниатюрным кропотливым картам,

точеной кости, детскую тоску

по вековой латыни и осколки

пейзажей Эдинбурга и Женевы,

и забывание имен и дат,

и культ единого Востока, чуждый

народам многоликого Востока,

и ожиданье сбывшихся надежд,

и ложные ходы этимологии,

и сталь саксонских кованых созвучий,

и каждый вечер новую луну,

и этот город — скверную привычку,

и вкус изюма и простой воды,

и шоколада, мексиканской сласти,

монеты и песочные часы,

чтоб нынче вечером — одним из многих

он вновь смирился с горсткой этих слов.