Тайны Истон-Холла

Глава 19 К СЕВЕРУ ОТ ШЕСТИДЕСЯТОЙ ПАРАЛЛЕЛИ

Каждый день он просыпался совсем рано, ощупью отыскивал на полу своей хижины рукавицы и шарф, затем открывал дверь и вглядывался в кроны деревьев, бледно-серые в этот предрассветный час. Поначалу ему, человеку в этих краях новому и неопытному в таких делах, казалось, что все здесь неизменно и неподвижно. Но с течением времени глаз его приучился различать слабые оттенки пейзажа: насупленный вид елей, смягчаемый снегопадом, колею дороги, склонившуюся под тяжестью снега лапу молодой пихты, которая со временем избавится от своего груза с грохотом, похожим на пистолетный выстрел. Все это его успокаивало, ибо этот человек любил движение, ему нравилось ощущать себя в центре событий, и еще он, несмотря на недостаток опыта, знал: дикая природа ненавидит всякое движение, усматривая в нем символ той жизненной силы, стремясь подавить ее и уничтожить. И в то же время он страшился окружающего, поскольку чувствовал, что не понимает его и возможность взять над ним верх зависит от искусства и мастерства других. Потому выходил он каждое утро из своей хижины, стоявшей в двадцати ярдах от кромки леса, и, дрожа от холода — рукавицы и шарф не очень-то спасали, — вглядывался в грозно нахмуренные ели и бледное небо, и одолевали его всяческие сомнения и подозрения.

Он был изобретателен и выработал определенные приемы, позволявшие избавиться от всего неприятного. Недолгий бессолнечный день только начинался, человек разгребал еще горячую золу, оставшуюся от вчерашнего костра, кипятил чайник, набитый талым снегом, пил кофе и рубил дрова, добавляя их к штабелю, сложенному под навесом. Затем, со второй чашкой кофе в руках, он садился на один-единственный стул, имевшийся в его распоряжении, и осматривал свое богатство: серые мешки с мукой, ящик сушеной рыбы, нарезанная кусками жирная соленая свинина в металлической коробке. Оглядывал и мысленно хвалил себя за хозяйственность. Ребята, говорил он себе, будут довольны тем, в каком порядке содержится жилье. Они оставили следы своего здесь пребывания — колоду карт, валявшуюся на снегу картинками книзу, складной нож, закатившийся за мешки с мукой, кем-то оброненный серебряный канадский доллар. Он тщательно собрал все это и положил в карман своей подбитой мехом куртки, предвкушая момент возвращения вещей хозяевам. Позднее, когда день был уже в полном разгаре и небо на юге приобрело более теплый, розовый оттенок, он стал беспокойно кружить по хижине, то ощупывая стены в местах с отслоившейся древесиной, то присаживаясь с книгой к огню, дым от которого уходил через импровизированную трубу, сделанную из оловянного ведра. В четыре пополудни вспыхивала последняя полоска серого света и землю накрывала арктическая ночь.

Ребята ушли два дня назад. Еще два — максимум три — потребуется на обратный путь. Он уже слышал в воображении скрип саней в пересохшем русле реки, покрытом ныне ковром еловых веток, и лай пяти собак в упряжке. Все они приехали сюда, в долину Паудер-Ривер, за лесом — с приходом весны его предстояло сплавить на юг, в форт Маккензи, а может, и дальше. И лес, кругляки, говорили ему, сделают их богатыми. Собственно, эти посулы и взбудоражили его, заставили двинуться в путь, хотя в деньгах он вообще-то не нуждался, вполне хватало и дома. В этих краях он был новичком, но и при всей своей неопытности видел, что зима уже на носу и в их распоряжении остается совсем мало времени, чтобы все сделать. Но не важно! Ребята скоро вернутся с разведки из страны белого безмолвия, простирающейся на север до самых арктических морей. А потом они тем же путем, каким и пришли, возвратятся в форт Макгарри, что в восьмидесяти милях отсюда, где их поджидают перекупщики и люди из «Хадсон-Бэй компани».

Подумав, что ребятам по возвращении будет приятно отведать свежего мяса, он взял ружье, несколько лент с патронами из своих запасов, обмотал лицо от пронизывающего ветра шарфом, оставив открытыми лишь лоб и кончик носа, и нырнул под балдахин деревьев. Вокруг было невероятно тихо, и пока он, утопая в мягком снегу, с трудом пробирался вперед, слышал только собственное дыхание да скрип мокасин. Такой тишины — полной, абсолютной, леденящей кровь тишины самой стихии — ему еще слышать не приходилось, и впервые за все время своих странствий по диким краям он пожалел, что пустился в эту авантюру и не остался в форте Макгарри. Впрочем, тут же спохватившись, выругал себя дураком и напомнил: скоро, уже завтра утром, вернутся ребята и человеку, который пугается такой ерунды, как тишина, они наверняка предпочтут пару кроликов или зайца. Взяв себя в руки и поудобнее перекинув ружье через плечо, углубился в лес, не забывая при этом запоминать дорогу, которой двигался, и не упустить из виду большую, много выше, чем другие, ель, указывавшую путь назад, к хижине.

Однако получасовой поиск ни к чему не привел, и он вынужден был повернуть обратно, дивясь тому, куда подевалась дичь из мест, еще два месяца назад, когда он впервые здесь появился, полных жизни. Следом за холодами всегда наступает голод, но он этого не знал. Чувствовал только холод, который донимал его теперь гораздо сильнее, чем когда он вышел на порог хижины. Наконец в глубоком мхе, в стороне от лесной тропы, он наткнулся на тетерева, который, громко хлопая крыльями, вылетел с жалобным писком из своего гнезда. Нарушивший тишину звук напугал его, и перед тем как поднять ружье и прицелиться, он секунду-другую тупо смотрел на птицу, севшую поблизости на ветку ели. Пальцы, даже в меховых рукавицах, совершенно онемели, и пуля ушла далеко в сторону. Эта неудача отрезвила его. В лесу очень холодно, и ясно, что дичи здесь быть не может. Придется ребятам удовлетвориться солониной и бисквитами. Вернулся он домой уже в сумерки и принялся с удовольствием копаться в ранце, извлекая оттуда ценные для него вещи, взятые с собой из дома. Среди них — книга в подарочном издании, преподнесенная сестрой, и том стихов Теннисона с надписью, сделанной другим почерком. Он погрузился в чтение, поглощая при этом солонину и бисквиты. Вскоре поднялся ветер, и он улегся у колеблющегося пламени на свою импровизированную постель, прислушиваясь к скрипу деревьев.

На следующий день он проснулся в обычное время, но с неясным поначалу чувством какого-то ожидания. Потом его осенило: ребята возвращаются! Ну конечно же! Еще несколько часов, и в пересохшем русле реки, заменяющем в этих диких краях дорогу, появятся сани. Так, озабоченно подумал он, к их приезду надо как следует подготовиться. С куда большим, чем прежде, усердием он взялся за дело: с огнем возился до тех пор, пока в хижине не сделалось по-настоящему жарко, и дров тоже нарубил с запасом. Временами он останавливался и, наступив на топор, вглядывался в лес, где вроде бы что-то мелькнуло, но потом понимал, что это всего лишь игра света. Да, холод еще тот, до костей пробирает, подумал он. Поначалу, взявшись за топор, он снял куртку и повесил ее на куст можжевельника, но уже через две-три минуты, даже и разогревшись от работы, почувствовал, как холод пробирает до печенок, и снова оделся. Он напряженно вслушивался, но вокруг было тихо. Тишина вновь начала давить на него, и он принялся соображать, как бы справиться с ней: напевал что-то под взмахи топора, изо всех сил вдавливал в снег подошвы. Но ничего не помогало. Некоторое время спустя он с особенной силой ощутил всю безмерность одиночества. И вдруг успокоился. Нельзя сказать, что воображение у него было сильно развито сила его скорее заключалась в практичности, в умении поставить и выполнить задачу, но сейчас ему показалось, будто во всей этой жизни на краю света есть нечто романтическое. Снова подул ветер, и, слушая шелест деревьев, видя, как снег небольшими хлопьями падает на крышу хижины, он испытал чувство душевного покоя. Немного позже, когда на небе на мгновение вспыхнула и тут же погасла розовая полоска, он зашагал вниз по заледеневшему склону холма, к тому месту, где у подножия проходит высохшее русло. И долго стоял, вглядываясь в даль.

Ночью пошел снег, не особенно сильный, на землю легла белая пелена толщиной не более чем дюйм-другой, но и этого хватило, чтобы засыпать следы, которые он оставил накануне, спускаясь вниз. За завтраком, сидя у тлеющего огня с чашкой кофе в руках, он думал, что как-то уж слишком сильно задерживаются ребята. При этом две мысли не давали ему покоя. Одна — ребята скорее всего обнаружили нечто непредвиденное и задержались именно из-за этого. Другая — с ними случилась какая-то беда. Дул сильный ветер, мела поземка, и он несколько раз, закутываясь в шарф до самых ушей и надевая приобретенную у перекупщика в форте Макгарри енотовую шапку, спускался к руслу. Возвращаясь, всякий раз подкидывал в огонь очередное полено и, присаживаясь рядом в задумчивости, грел руки.

Так прошли еще два или три дня. Ожидание, как он вынужден был себе признаться, сделалось всепоглощающим чувством. По несколько раз на протяжении часа он вскакивал с места, спускался вниз и всматривался вдаль, туда, где за горизонт уходят деревья и тяжелое свинцовое небо. Странные, удивительные мысли теснились у него в голове. Ему казалось, например, что ребята просто бросили его. Но, возражал он сам себе, будь это так, разве они оставили бы его смотреть за своим имуществом? А может, они сбились с пути? Но ведь известно же ему, что тот из них, кого они сами поставили во главе экспедиции, ходил этим маршрутом по меньшей мере с полдюжины раз. Все это какая-то загадка, думал он. Оставшись наедине с самим собой, он неожиданно начал ощущать себя частью среды, в которой оказался. Теперь он многое замечал. Например, когда он откашливается и сплевывает — подобно большинству мужчин в этих краях он пристрастился к жевательному табаку, — слюна при падении на землю как бы трещит. Это подсказало ему, что наступили настоящие холода. Отдирая кору от бревна, лежавшего под навесом, он увидел под ним насекомых совершенно неизвестного ему вида и с интересом понаблюдал, как они ведут себя на морозном воздухе. Отмечал он и то, что все короче становится розовая полоска на небе и убывает день. Зима подошла на опасно близкое расстояние, думал он, и ребятам лучше вернуться как можно скорее.

Потом в какой-то момент он сказал себе, что нельзя быть плаксивой бабой, у него есть еда, топливо, ружье, и скоро вся эта загадка разъяснится. Ему подумалось, что в ожидании ребят неплохо бы провести инвентаризацию имущества. И вот, разложив перед потрескивающим огнем квадратный кусок брезента, он принялся выставлять на него имеющиеся в хижине предметы, после чего составил полный их список. Как выяснилось, в его распоряжении имеется минимум дюжина кусков солонины, пара банок с бисквитами, мешок муки, фасоль, большой коробок серных спичек, дюжина коробок с патронами, сушеная рыба, предназначенная вообще-то для собак, но годная в пищу и человеку. Это несколько успокоило его, хотя он и отметил, что со времени последнего осмотра еды стало существенно меньше. Как выжить в диких краях, объяснил ему один ветеран, с которым он встретился в форте Макгарри. Следует соблюдать железную диету, непременно включающую в себя свежее мясо. А если свежего мяса нет? Эту возможность ветеран даже обсуждать отказывался. Покончив со списком имеющейся у него провизии, он еще раз пересчитал банки, коробки и мешки.

Однажды он проснулся с ощущением сильнейшего беспокойства. Раньше он точно знал день, когда ребята ушли. Сегодня выяснилось, что забыл, сколько времени прошло как он остался в одиночестве. Семь, восемь дней? Никак не вспоминалось. Он решил делать зарубки на дверном косяке. Вынув нож из чехла, он вырезал сначала семь отметин, затем, подумав, добавил еще одну. Покончив с этим делом, сел и полюбовался на свою работу — зарубки получились глубокие и ровные, — но тут его вновь охватили сомнения. Все же не восемь, а семь дней прошло. Ну что ж, завтра он не будет делать зарубку, не забыть бы только. Вернув нож на место, в кожаный чехол, он встал на пороге и выглянул наружу, закрывая кроны деревьев, падал снег. На нем появились следы, которых вчера не видел, но будучи в этих краях новичком, он не мог бы сказать, какой именно зверь их оставил. Не пройтись ли по лесу с ружьем, подумал он, может, свежего мяса удастся добыть. Судя по цвету неба, снегопад должен усилиться, к тому же он чувствовал какую-то вялость. Пожалуй, лучше, сказал он себе, посидеть у огня, почитать да подумать, может, под это чтение и эти мысли он услышит скрип полозьев в высохшем русле и ребята наконец вернутся.

Полчаса он поработал топором, нарубив столько дров, что штабель поднялся почти под самый верх навеса, а затем сел у огня, листая сестрину книгу в подарочном издании и том стихов Теннисона. Стихи, не производившие на него ранее сильного впечатления, на сей раз показались на удивление прекрасными. Некоторые он прочитал два или три раза, печально вспоминая при этом человека, подарившего ему книгу. Ему подумалось, что забавно было бы продекламировать их, как некогда в школе, у парты, напротив учителя, наблюдавшего за ним со своего места. И он действительно прочитал вслух несколько строк, не отрывая глаз от огня и видя в языках пламени классную комнату и лица ребят, огромное окно и расстилающийся за ним луг. И тут же рядом отчетливо нарисовалось еще одно лицо — женщины, подарившей ему эту книгу. Но в тишине, обволакивающей все вокруг, его голос звучал слишком слабо и жалобно, и, прочитав еще две-три строки, он смущенно умолк и подбросил дров в огонь. Тянулся день, а он все сидел и сидел у огня, то предаваясь печальным мыслям, то погружаясь в полудрему, пока наконец не наступила темнота. Разворачивая одеяло и готовясь ко сну, он говорил себе, что ожидания его не оправдались, что-то должно было произойти, но так и не произошло. Ребята не вернулись! Ну ладно, вернутся завтра. Было слышно, как снаружи воет ветер.

Прошло еще какое-то время. Сколько именно, сказать трудно, ибо он обнаружил, что зарубки на двери делает как бы с опаской. Ему приходилось долго смотреть на тонкую полоску, прежде чем решить, появилась ли она вчера или сегодня. Порой в результате подобного разглядывания он добавлял еще одну, иногда — нет. Точно так же сломался и распорядок жизни. Случалось, он очнется от полудремы и обнаружит, что от штабеля дров почти ничего не осталось, и тогда его охватывала паника, и он час или даже больше рубил дрова, складывая их, как обычно, под навес. Похоже, он был несколько не в себе — ему казалось, молчание и пейзаж, расстилающийся на мили вокруг, выбивают его из колеи. И тем не менее продолжал смотреть вперед, прикидывал всячески в уме, что надо будет сделать сразу, как только ребята вернутся и они все вместе отправятся назад, в форт Макгарри. Отыскав в свертке с постельным бельем осколок зеркала не больше дюйма в ширину, он обнаружил, что борода, которую начал отращивать здесь, выросла чуть ли не до груди. Что ж, по возвращении в форт Макгарри он сбреет ее. От этой мысли стало веселее, ему представилось, как он просит принести мыла и горячей воды, а ребята смотрят на него и смеются. Рубя дрова, он все еще продолжал улыбаться, затем пошевелил остывающие угли, полистал томик Теннисона и проверил запасы еды.

Однажды — бог знает, сколько времени прошло с последнего раза, — он подошел к косяку двери и принялся пересчитывать насечки. Оказалось — двадцать одна. Это число поразило его. Решив, что ошибся, он стал считать снова. Потом еще раз. Только сейчас до него начало постепенно доходить, в какой переплет он попал. Тупик, подумал он, настоящий тупик. Следует успокоиться и решить, что делать. А пока надо нарубить побольше дров и еще раз проверить запасы еды. Спокойствие, с которым он этим занимался, удивило его не меньше, чем количество зарубок. Ощущение было такое, что рубит дрова и производит подсчеты кто-то другой, он же просто смотрит на него со стороны. Все это вроде не с ним происходит. Однако скудость остатков провизии его отрезвила. Всего-навсего единственная банка с бисквитами, с полдюжины кусков солонины, примерно вдвое больше рыбы и немного муки. Неужели он столько съел, пока был один? Глядя на холстину с разложенными на ней продуктами, он представлял себе, как целую зиму живет в своей хижине впроголодь, а весной его находит первый же появившийся здесь верховой и он скромно объясняет, как ему удалось выжить. И все же при виде тающих запасов пищи он по-настоящему испугался. В тот вечер, перед тем как завернуться в одеяло и лечь спать, он съел всего лишь пару бисквитов и половину сушеной рыбины.

Утром он почувствовал уверенность, какой давно уж не испытывал. Ощущение было такое, что теперь он знает о том, как функционирует его организм, гораздо больше, чем раньше. Не сводя глаз с собственных пальцев, застегнул куртку на все пуговицы. Сидя перед огнем с чашкой кофе в руках, он слышал, как бьется его сердце и пульсирует вена на виске. От этого ему сделалось легче, ибо то и другое — свидетельство жизни и движения в противоположность постылой тишине снаружи. Но обернувшись, чтобы налить себе еще чашечку, он сделал неприятное открытие: кофе кончился. На мгновение он не поверил глазам, даже пошарил на всякий случай среди запасов провизии, и в конце концов смирился с новым известием. Во всяком случае, ему так показалось. Что ж, обойдется без кофе. Снаружи в сером свете падали редкие хлопья снега; какое-то время он смотрел на них, думая, насколько же печален и мрачен этот край. Этот вид напомнил ему о распорядке, которому он ранее следовал неуклонно; он спустился к руслу реки и устремил взгляд на север. С началом зимы от русла почти и следа не осталось — сплошная пелена снега, и лишь по едва заметному углублению можно было определить, что здесь пролегает дорога.

Внезапно он ощутил прилив энергии. Следует что-нибудь предпринять, сказал он себе, сделать решительный шаг, иначе снег накроет его подобно руслу реки. Удивляясь самому себе, ибо непонятно, откуда пришла эта сила, он схватил кучу валявшихся на земле сучьев, топор и принялся мастерить салазки. В хижине нашелся моток веревки, она тоже пошла в дело. С ее помощью он сделал подобие упряжи, которую можно закрепить на груди и плечах, чтобы тащить за собой груз. Вид салазок, стоявших перед входом в хижину, привел его в хорошее настроение. Смеркалось, деревья покрывались густой тенью. Завтра он встанет на рассвете, сложит остатки провизии и двинется в сторону огня, тепла и человеческих голосов.

Но все обернулось иначе. Трудно сказать, почему и как вышло, что твердо и осознанно решено было сделать одно, а потом какой-то случайный импульс подвигнул его на другое. Утро следующего дня застало его сидящим перед огнем с томиком стихов Теннисона. Дивясь на самою себя, он поднялся, вышел на воздух и еще раз оглядел салазки, молча оценивая изгиб полозьев, сделанных из березовой коры. Небо, отметил он, посерело — это предвещает снегопад. Глупо, подумал он, трогаться в путь сегодня. Гораздо лучше посидеть у огня. Добредя до навеса, он с удивлением обнаружил, что дров почти не осталось. Кляня себя за небрежность, он взял топор.

Когда он проснулся на следующее утро, костер почти выгорел, и хоть накануне поверх одеяла еще и куртку накинул, все же основательно замерз. Изо всех сил колотя себя ладонями по бокам и разминая ноги, немного разогрелся, но онемение так до конца и не прошло. Сделалось по-настоящему холодно. Ему приходилось слышать, что в диких краях случаются морозы, когда птицы замертво падают на лету, а звери выживают только зарывшись в сугроб, и он подумал, уж не наступили ли они. Ветра не было, но ему показалось, что сегодня все как-то по-особому сурово, пустынно; наблюдать эту картину он больше не мог. Он вновь, не вполне понимая, что его к этому подтолкнуло, принялся грузить свои пожитки — чайник, банки с едой, коробок с серными спичками — на сани. Добившись удовлетворяющего его порядка, взял холстину и накрыл ею поклажу. Скрип снега под мокасинами кое о чем напомнил ему, и, нырнув в гущу деревьев, он вскоре вернулся с охапкой хвороста. При помощи остатков веревки и шпагата ему удалось соорудить из него нечто вроде снегоступов.

Странно, но покончив со всеми этими приготовлениями, он почувствовал, как решимость действовать вновь иссякает. Бросив взгляд на огонь, затем на дверь хижины, нащупал в кармане куртки томик Теннисона и подумал, что, может, напрасно он так торопится. Сколько отсюда до форта Макгарри, прикинул он, ругая себя за то, что отнесся без должного внимания к карте, когда ребята разглядывали ее в самом начале путешествия. Скорее всего не больше семидесяти миль, максимум восемьдесят. А ведь даже по свежему снегу и в снегоступах можно пройти миль пятнадцать в день. Эти подсчеты несколько успокоили, но все же не до конца, и он пожалел, что у него нет настоящих саней и упряжки собак, вроде тех, которые взяли с собой ребята, уходя отсюда. Все еще не отводя взгляда от тлеющих углей и двери в хижину, он подумал — впервые за последние дни — о том, что с ними случилось и почему они не вернулись за ним.

Стоит, наверное, оставить ребятам записку, решил он и, вырвав из томика стихов тонкий лист чистой бумаги, присел рядом с огнем, чтобы не онемели пальцы, и нацарапал огрызком карандаша: «Возвращаюсь в форт Макгарри». Нацепил ее на ржавый гвоздь, торчавший из косяка двери. Вид клочка бумаги ободрил его, пожалуй, больше всех предыдущих приготовлений. Бросив прощальный взгляд на хижину, перекинув через плечо винтовку и закрепив на груди упряжь, он спустился по небольшому промерзшему склону холма и двинулся по руслу реки на юг.

Бледное арктическое солнце стояло в зените. Тишина, казалось, даже большая, чем та, что поразила его, когда он впервые переступил порог хижины, обволакивала землю. Двигаясь вперед, он страшился ее и в то же время боялся нарушить, а потому старался ступать как можно беззвучнее. Даже собственное дыхание раздражало его. Он то и дело направлял полозья по новому желобу, чтобы скользили мягче. Русло, как он с облегчением убедился, было вполне различимо: тонкая примятая полоска снега, бегущая вдоль шеренги темных елей и мелькающего подлеска. В какой-то момент выскочил из своего укрытия белый заяц и стремительно перескочил через дорогу. Все, больше никакого движения. Светового времени осталось два часа, а позади, прикинул он, всего пять миль. Когда наступили сумерки, он подтащил салазки к еловым зарослям справа от дороги и принялся устраиваться на ночь. Действовал он методически, ибо понимал, что уцелеть можно только в тепле, так же как и приготовиться к завтрашним испытаниям. Он чувствовал, что пятимильное путешествие с санями за спиной забрало у него почти все силы, и перенапрягаться было бы глупо. Он нарубил побольше дров, соорудил костер и приготовил скудный ужин. Настроение несколько поднялось: он идет в нужном направлении. Через четыре-пять дней окажется дома. Единственное, о чем приходится сожалеть, — отсутствие кофе. Не думал он, что ему может так не хватать этого напитка. Кроме пронизывающего холода, заставлявшего его ежиться и как можно ближе придвигаться к огню, все остальное было неплохо. Если бы ребята сейчас видели его, наверняка приятно удивились, как это новичок так быстро приспособился к суровым условиям севера. Дремля над огнем, он представлял себе, как появляется в форте Макгарри перед удивленным взглядом начальника.

Сразу за костром и под лапами ели образовалось какое-то темное пятно, очень похожее на животное, нежащееся в тепле, исходящем от огня, — так, бывало, ложились подле камина собаки в доме его опекуна. Весьма заинтригованный этим уникальным феноменом, он изо всех сил напряг слух, но не уловил ничего, кроме потрескивания сучьев в костре да слабого свиста пара, вырывающегося из чайника, поставленного на краю. Сделав несколько глотков горячей волы, он вновь задержал взгляд на темном пятне, однако на сей раз оно оказалось в его воображении более расплывчатым, не столь четким. Может, это просто обман зрения, подумал он; оно и неудивительно — ведь дело происходит в такой глуши, да и все его чувства напряжены до крайности. Некоторое время спустя он вытащил из огня ветку и, прицелившись, бросил ее в сторону пятна, но ничего из этого не вышло, только шипение послышалось: это палка воткнулась в снег горящим концом.

На следующее утро он проснулся задолго до того, как первые лучи солнца коснулись верхушек елей, позавтракал, склонившись над тлеющими углями, загрузил санки и за полчаса до рассвета продолжил путь. Снег прекратился, и земля под ногами сделалась тверже. Это позволяло двигаться быстрее, чем вчера. Часам к десяти он оказался на открытой местности между двумя лесными опушками, дорога там поворачивала на юг, сливаясь с замерзшей водной поверхностью. Отсутствие снежного покрова угнетало его. С каждым шагом он казался себе все больше похожим на крохотное существо, прижатое к необъятной поверхности, так что, увидев через милю сумрачные лесные полосы, почувствовал облегчение. Присев на ствол упавшей и перегородившей путь ели, он перекусил ломтиком солонины, оставшейся от вчерашнего обеда, и бисквитом. «Мало, — говорил он себе, проглотив последний кусок, — конечно, я голоден». Ноющая боль в желудке не проходила. Почти в тот же миг из подлеска, ярдах в двадцати от него, выскочил заяц; он инстинктивно — настолько хотелось свежего мяса — потянулся к винтовке и спустил курок. Но пальцы в толстых рукавицах едва шевелились, и он промахнулся. Глядя вслед удирающему зайцу, он пожалел о стрельбе — возникло странное чувство, что, столь дерзко нарушив тишину, он привлек к себе внимание, чего более осмотрительный человек непременно постарался бы избежать. Что-то побудило его проверить оружейный запас. Осталось всего семь патронов, он решил больше не стрелять по зайцам и кроликам. Ближе к полудню достиг еще одной большой еловой рощи, разделенной надвое дорогой. Лес вроде кончается, сказал он себе, об этом свидетельствует становящийся более разнообразным пейзаж. Виднелись холмы — предвестие пока еще не видимых гор. Это его порадовало — значит, он приблизился к форту Макгарри, расположенному, как ему известно, на возвышенной местности. Он дошел до дороги, бегущей между еловыми деревьями, где она вытягивалась в безупречно ровную, в милю длиной линию, и тут инстинкт — подобный тому, что заставил его выстрелить в зайца, а затем проверить патронташ, — побудил его обернуться.

В тридцати ярдах позади него, чуть ли не тыкаясь мордой в снег и навострив серые уши, крался волк. Именно волк; он уже не такой новичок в этих краях, чтобы не распознать зверя. Широко расставив ноги по обе стороны от саней, он с тревогой наблюдал, как хищник неторопливо двинулся в его сторону, затем ярдах в двадцати остановился и прилег на передние лапы. Он достаточно хорошо знал повадки волков, чтобы понять, что перед ним серьезная особь — исхудалый, правда, и, похоже, несколько оголодавший, но длиной от кончика носа до хвоста добрых пяти футов, дюймов тридцать в холке. Ему вдруг подумалось, что волк преследует его с того самого момента, как он тронулся в путь, и это подозрение немного его смутило. Впрочем, у него есть винтовка за спиной, семь патронов, и можно не беспокоиться понапрасну. Накинув лямку, привязанную к саням, на плечо и бросив последний взгляд назад, он вновь двинулся в дорогу.

Час спустя деревья начали погружаться в тень, на землю спустились сумерки. Он тщательно выбрал место для ночевки: участок земли под лапами очень крупной ели. Нарубив в ближайшем кустарнике веток, он развел костер и устроился у самого ствола дерева. Поев и согревшись, почувствовал себя бодрее. Два, максимум три дня, и он окажется в форте Макгарри, потолкует с начальником, сбреет бороду у местного цирюльника. Волка не видно, он даже не пытался высмотреть его с того самого момента, как начал разводить костер, но подозревал: хищник где-то рядом. С наступлением темноты он напряг зрение, напряженно всматриваясь в мрак за границей света от костра. Он почти убедил себя, что волка здесь нет — обнаружил, наверное, по пути какую-то свежатину, например зайца, и пустился в погоню, — когда понял вдруг, что тень в тридцати футах от костра имеет ту же форму, какую он разглядел накануне вечером. Волк перевернулся — так потягивается собака у камина в гостиной, и он увидел, как горят у него глаза — вроде угольков. Он рефлекторно схватил лежавшее рядом на циновке ружье и вдавил приклад в плечо, но щелчок затвора спугнул хищника, и тот лениво отполз в сторону еще до того, как путник успел прицелиться. Вглядевшись, человек обнаружил, что волк вполне удобно устроился в ярде-двух от прежнего места.

Этой ночью он почти не спал, лишь время от времени погружаясь в беспокойную дрему, и ему виделось, будто он бежит, не останавливаясь, по каменистому берегу, преследуемый чем-то белым и развевающимся на ветру вроде простыни. Она летела позади него с постоянной скоростью, ожидая, когда он обессилеет и остановится. Очнувшись в какой-то момент, он увидел, что костер почти догорел, а волк лежит всего в десятке футов от него, достаточно близко, и можно даже разглядеть жесткую щетину на морде и вздымающиеся серые бока. Подбросив в костер ветки и привалившись поудобнее к стволу, он не сводил с волка глаз. Проснувшись серым утром и увидев над головой низко нависшее небо, обещавшее снегопад, он посмотрел туда, где лежал волк, но никаких признаков жизни не обнаружил. Это взбодрило его, он с аппетитом позавтракал. Но собирая пожитки и грея у догорающего костра ноги, краем глаза заметил, как по густому кустарнику, справа от него, крадется вчерашний знакомый. В его отсутствие человек не переставал о нем думать и сейчас, собирая воедино обрывки этих мыслей, почувствовал себя увереннее. Если волк собирается преследовать его до самого форта Макгарри, что ж, у него есть ружье и семь патронов и он может развести огонь, который отпугнет даже самого свирепого на всех северных территориях волка. Пусть эта зверюга, если так уж хочется, идет за ним! Ему наплевать. Таким образом он взял себя в руки, накинул на плечи лямки от саней и в очередной раз двинулся вперед.

В это утро ему повезло. Снег так и не пошел, дорога подмерзла, а под ногами скрипел ледок. Более того, он обнаружил — или ему это показалось — некоторые признаки, свидетельствовавшие о том, что форт Макгарри недалеко: сломанное стремя, валявшееся на обочине дороги, и почерневшее кострище, наполовину прикрытое снегом. Все это убедило его, что путешествие подходит к концу. Ощущая явный подъем духа, он решил идти не оборачиваясь. Правда, видел, что в тридцати — сорока ярдах сзади бредет волк. Что ж, пусть его! Ему-то какое дело? Но бросив очередной взгляд через плечо и убедившись, что серая масса никуда не исчезла, он понял, что попал в беду. Сам того не заметив, он приблизился к противоположному краю дороги, где почти вплотную к ней рос скрытый снегом кустарник. Он наступил на птичье гнездо, и прямо у него из-под ног, яростно хлопая крыльями, вылетела крупная тетерка. От неожиданности он замахал руками, отгоняя птицу, споткнулся о корень дерева и рухнул на землю. Сразу же поднялся, почувствовав, однако, как разъяренная тетерка продолжает бить его крыльями по голове. Ступня не действовала. Стоя на здоровой ноге и используя повернутое дулом вниз ружье как костыль, он ощупал пальцами правой руки поврежденную ногу, скрипя зубами от боли, поднимавшейся от ступни к колену. То ли лодыжка сильно растянута, то ли связки порваны, трудно сказать. Ясно одно: нога не держит, а это значит, он практически обездвижен.

Время близилось к полудню, блеклое зимнее солнце бросало на землю мутный, слегка загадочный свет. Волк остановился в двадцати ярдах позади и, припав на передние лапы, с интересом разглядывал его. Несколько минут он продолжал бессмысленно стоять на месте, по-прежнему ощущая боль в лодыжке и соображая, что предпринять. А что еще? Разложить костер да как следует осмотреть ногу. Солнце начало медленно переваливаться за горизонт. Он соорудил небольшой костер у обочины, подождал, пока пламя поднимется повыше, разложил циновку, снял ботинок и толстый носок. Нога вся исцарапана, лодыжка вздулась почти вдвое против своего нормального вида. Тем не менее решив, что скорее всего она все-таки растянута, он туго обмотал ее куском материи, обулся и присел, вновь задумавшись. Опять-таки оставалось только одно — заночевать, надеясь на то, что к утру он будет в состоянии передвигаться. Неторопливо, то и дело останавливаясь, чтобы передохнуть, он набрал побольше сучьев, сложил их в кучу рядом с костром и, кляня судьбу за свои неудачи, уселся на циновку в ожидании наступления темноты. Волк по-прежнему лежал в двадцати ярдах, не спуская с него глаз. Когда тени стали удлиняться, он заметил, что волк приблизился: теперь он находился уже в десяти ярдах от костра. Человек понимал, что его ленивые движения здесь, вблизи тепла, обманчивы, хищник следит и отмечает каждый шаг — даже когда рука тянется к коробке с печеньем, прижимает уши к туловищу, готовый в любой момент податься назад, стоит лишь увидеть, как путник поднимается на ноги. Он провел бессонную ночь, болела лодыжка, да и мысли не давали покоя: волк совсем рядом, за кругом света от костра, а он практически беззащитен.

На рассвете он очнулся и обнаружил, что костер почти погас, а расстояние между ним и волком сократилось до двух ярдов. Выругавшись, схватил горящую головешку и швырнул в зверя, заставив его отползти подальше. Лодыжка сильно болела. Шел густой снег: на циновке уже вырос слой в дюйм, а то и два толщиной. Он всячески бодрился, говорил себе, что останется лежать здесь, вдали от людей, пока нога не заживет — у него есть винтовка и семь патронов, — но при этом отлично понимал, что, если не тронется с места, его просто засыплет снегом. Спасение заключается в движении, том движении, которое дикий край ненавидит, однако проползти даже несколько футов оказалось немыслимо больно. Волк по-прежнему зорко наблюдал за тем, как он готовится, складывает на сани свои пожитки и, используя ружье как костыль, пытается выбраться на дорогу. Не пройдя и десяти ярдов, он вновь упал в снег, кляня на чем свет лодыжку и судьбу, забросившую его в такую даль, отнявшую спутников и наславшую тетерку, из-за которой он повредил ногу. Напуганный его хриплым голосом волк отступил на несколько шагов, но увидев, что путник не собирается идти дальше, остановился.

Снегопад усилился. Опустив взгляд на варежки, он обнаружил налипший на них снег. Поспешно стряхнул его, но на его месте появились новые хлопья. Он сам дивился своему спокойствию. Вот он сидит тут, на краю безмолвия, под непрестанно падающим снегом, с поврежденной лодыжкой, один, после таинственного исчезновения спутников (что же все-таки могло с ними случиться?), да к тому же еще и волк не спускает с него глаз. Но он испытывал странное чувство, будто оторвался от собственного тела и, удобно устроившись где-то высоко в небе, смотрит на человеческую фигуру, неловко примостившуюся на обочине дороги с винтовкой в руках, в десяти ярдах от которой лежит волк.

А снег продолжал падать на землю.

Глава 20 ИСТОРИЯ С КЛЮЧОМ

Неподалеку от Лондонского моста, посередине Тули-стрит, точно на пересечении оживленных улиц, по которым непрестанно днем и ночью громыхали, к большому неудовольствию местных жителей, экипажи и всякие фургоны с товарами, была гостиница «Черный пес». Откуда взялось название, местные не знали. Изображение пса в квадратной раме висело над массивной входной дверью в гостиницу. Вообще-то считалось, что родословная у него почтенная, ибо заведение, названное в его честь, могло похвастать — помимо жутковатого портрета — коробкой с полудюжиной пуль, выпущенных людьми Кромвеля по близлежащей церкви, а также стеклянным ящиком со старинным с изрядно проржавевшим лезвием мечом, которым, по всеобщему убеждению, в стародавние времена была отсечена не одна человеческая голова.

Но в этот конкретный момент — а именно в одиннадцать часов майского утра — ни коробка с пулями, ни ржавый меч, ни рекламное изображение пса не способны были разрядить нависшую над гостиницей атмосферу какого-то уныния и запущенности. Ставни на окнах нижнего этажа закрыты только наполовину, дверь — та самая, над которой устроился пес, злобно поглядывающий вниз и словно раздумывавший, не впиться ли своими мощными челюстями в ее створки, — лишь притворена. А слуга-мальчишка, моющий ступени, над которыми повисли, как пряди тумана, пары спиртного, еще не совсем проснулся. Внутри точно такой же сумрак и запустение: бар в полутьме кажется каким-то призрачным, перевернутые стулья громоздятся на деревянных столах, подоконники и стены в грязи, на полу с ночи валяются окурки, крошки хлеба, чешуя от креветок и все такое прочее. Что подобного рода обстановка производит впечатление угнетающее, ясно из поведения хозяина, стоящего у стойки и смотрящего с тоской на перевернутый пивной бочонок. Хозяйка, спустившись вниз в муслиновом платье и капоре, хранящем некоторые следы позднего завтрака, вздрагивает от испуга и начинает метаться по залу, собирая пепельницы и бегло протирая столы.

В углу, между гравюрой с мрачным изображением Тауэра и выцветшим, бог знает какой давности объявлением сидит, погруженный в чтение газеты, за которой почти не видно его лица, мистер Пертуи. В сюртуке, широких в бедрах и сужающихся книзу брюках, лакированных, точно по ноге ботинках — за все это следует воздать должное миссис Пертуи — он выглядит весьма серьезным господином. Типичный обитатель Тули-стрит, скажем, кебмен с ближайшей стоянки или кто-нибудь из возчиков, с грохотом проезжающих в этот момент мимо гостиницы, приди ему в голову заглянуть в полуоткрытую дверь (для чего пришлось бы переступить через мальчишку, спавшего на ступенях), заметил бы, наверное, что мистера Пертуи и хозяина с хозяйкой связывают какие-то странные отношения. И хотя обе стороны вполне осознают присутствие друг друга, этот несомненный факт всячески пытаются игнорировать.

Тот же самый типичный обитатель Тули-стрит мог бы заметить, что мистер Пертуи, даже будучи погружен в газету, которую он читал с карандашом в руках, делая время от времени заметки на полях и отрываясь от чтения, только чтобы глотнуть чего-нибудь, на самом деле ждет кого-то. И этот кто-то задерживается настолько, что мистер Пертуи уже начинал испытывать раздражение. Конечно, он пришел сюда не почитать газету или выпить — недаром же он все время поглядывал на часы, сравнивая их показания с движением стрелок на других часах, висевших на противоположной стене рядом с факсимильным воспроизведением подписи сэра Уолтера Рэли. Постоянно похлопывал по карману сюртука, словно удостоверяясь, что ничего важное не пропало. Наконец это ему надоело. Мистер Пертуи вскочил на ноги, позвенел в кармане мелочью, обогнул стойку, посмотрел на гравюру с изображением Тауэра, задумчиво погладил ладонью коробку с пулями, даже встряхнул ее, будто собирался бросить кости, и остановился у стеклянного ящика со ржавым мечом.

— Ничего себе, — сказал мистер Пертуи, обращаясь не то к самому себе, не то к хозяину, в нескольких шагах от него все еще разглядывавшему пивной бочонок.

— Это уж точно, сэр, — откликнулся тот, несмотря на то что давно потерял интерес к этой вещи, хотя раньше она была одной из его любимых.

— Не хотелось бы почувствовать его на своей шкуре, то есть на своей шее, — с улыбкой продолжал мистер Пертуи. Он собрался сказать что-то еще, но в этот момент разговор прервался появлением застенчивого молодого блондина, стремительно вошедшего в зал. Он огляделся с выражением явного страха на лице и, казалось, намеревался выйти, как вмешался мистер Пертуи. Хозяин, случись ему описать эту сцену, наверняка отметил бы мастерство, с каким действовал посетитель. Не производя никаких резких движений, более того, продолжая, кажется, разглядывать содержимое стеклянного ящика, он ухитрился встать между молодым человеком и дверью. Не то чтобы преградил ему дорогу в буквальном смысле, но, так сказать, перекрыл пути к отступлению. И вновь беспристрастный наблюдатель мог заметить какие-то странности в отношениях между мистером Пертуи и хозяином. Ибо последний немедленно оторвался от своих дел у стойки и удалился в личные покои, оставив мистера Пертуи и молодого человека одних в тишине, нарушаемой только стуком полуоткрытой ставни и громыханием повозок снаружи.

Мистер Пертуи задумчиво похлопал одной рукой по карману сюртука — оттуда послышался какой-то звон, — другую слегка вытянул вперед. Он не был уверен в этом человеке и к тому же понимал: в публичном месте надо действовать с величайшей осторожностью. При этом мистер Пертуи считал, что, если удастся сделать так, чтобы этот малый перестал нервничать, можно рассчитывать на успех дела. Он протянул руку — теперь она расположилась примерно в футе от живота молодого человека, и тому было трудно не пожать ее.

— Полагаю, я имею честь говорить с мистером Тестером?

— Да, меня зовут Тестер.

Произнося эти слова, юный джентльмен обежал глазами помещение, останавливаясь то на старинном мече, то на окнах, то на удаляющейся фигуре хозяина. Молодой человек, отметил мистер Пертуи, приятного вида, гладко прилизанные волосы расходились посредине, и единственное, что портило его внешность, так это легкий намек на заячью губу.

— Не угодно ли присесть? — предложил мистер Пертуи с той же любезностью в тоне, с какой говорил с хозяином о мече. — И может, выпьете чего-нибудь? Как видите, у нас здесь тихо.

Тестер снова огляделся, довольно нервно, так, словно в тишине он нуждался меньше всего и лишь немецкий оркестр со всеми своими ударными был способен поднять ему дух. Тем не менее он последовал приглашению сесть, пригладив при этом волосы. Мистер Пертуи обратил внимание на то, что ногти у него обкусаны до самой мякоти, и снова прикинул взглядом расстояние до двери.

— Так как насчет выпить? — повторил мистер Пертуи. — Может, бренди?

— Нет, спасибо, ничего не надо.

Так они просидели минуты две-три. Мистер Пертуи по-прежнему ласково улыбался, то и дело заглядывая в газету. За то недолгое время, что прошло с момента знакомства с этим человеком, он изменил свое мнение насчет того, как следует действовать в задуманном им предприятии. Нервозность и явно почтительное отношение со стороны Тестера, решил он, надо использовать, просто надавив на него. Мистер Пертуи сложил газету, бросил взгляд в сторону двери (Тестер посмотрел туда же) и проговорил уже далеко не так любезно, как раньше:

— Экземпляры при вас?

Тестер кивнул.

— Я снял тут номер наверху. Пойдем туда.

— А разве… разве нельзя все здесь сделать?

— Да? А что, если нас какой-нибудь полисмен застукает? — возразил мистер Пертуи, явно намереваясь запугать Тестера. — Вряд ли нам это нужно.

Это убедило Тестера. Поднявшись по деревянным ступеням, угрожающе скрипевшим под ногами, они вошли в комнату, в которой не было ничего, кроме кровати, платяного шкафа и открытого окна, с великолепным видом на реку, башни и шпили раскинувшегося вдалеке города. Мистер Пертуи с явным удовольствием оглядел панораму, Тестер же сел на край кровати с выражением откровенного страха.

— Зря в пришел сюда, — проговорил он после некоторого молчания. — Лучше я пойду.

— Ну да, конечно, — подхватил мистер Пертуи. — Только это будет значить, что вы зря потратили мое время, да и свое тоже. Письмо читали?

— Разумеется.

— В таком случае единственное, что вам надо знать, — у меня все просчитано. Где ключи?

Тестер повернулся в сторону двери, словно в надежде увидеть кого-то, кто помог бы ему противостоять мистеру Пертуи.

— У меня в кармане.

— Давайте сюда.

— Но поверьте, ничего дурного я раньше в жизни не делал.

— А кто говорит, что вы сейчас делаете что-то дурное? С ключами вы расстанетесь на полминуты. Всего на полминуты, даю слово. И затем получите их обратно. Давайте.

С ясно различимым вздохом и обреченным видом — словно давая понять невидимому свидетелю, будто делает все это против своей воли, просто другого выхода нет, — Тестер сунул руку во внутренний карман пальто и извлек ключи. Мистер Пертуи взвесил их на ладони, окинул быстрым жадным взглядом и по одному бросил на покрывало кровати. Один приземлился точно, но другой угодил в край и со звоном упал на пол. Мистер Пертуи выругался вполголоса и нагнулся поднять его. Затем он извлек из кармана пальто маленькую, квадратной формы жестянку, несколько напоминавшую коробку из-под сигар, под крышкой которой обнаружился слой зеленоватого воска. Мистер Пертуи пристально посмотрел на него и раз-другой надавил ногтем большого пальца, убеждаясь, что слой достаточно плотен для осуществления задуманного. Затем он один за другим положил ключи в коробку, вдавил их в воск и, явно довольный достигнутым эффектом, снова бросил на кровать. За всеми этими операциями Тестер наблюдал с видом человека, который смотрит на фокусника, извлекающего из котелка разноцветные ленты, и решительно не понимает, как это у него получается.

Убедившись, что ключи находятся в пределах его досягаемости, Тестер потянулся было за ними. Мистер Пертуи нахмурился. Он извлек из нагрудного кармана сюртука белый носовой платок, снова положил ключи на ладонь и принялся протирать их. Таким образом он снял остатки воска, прилипшие к металлу.

— Ну что ж, — проговорил он наконец, — полагаю, с этим покончено. На работе вас не хватятся?

— Мистер Смайлз с секретарем ушли куда-то по делам.

— А эти ключи у Чабба хранятся? Точно?

— Точно.

— Прекрасно. Условия, обозначенные в письме, естественно, будут выполнены. Да, еще одно, — с любезной улыбкой проговорил мистер Пертуи. — Мы друг друга не знаем. Мы здесь, — он обвел комнату рукой; Тестер испуганно проследил за его широким жестом, — никогда не были. Вот теперь все.

Тестер кубарем, так что ступени даже не скрипели, а визжали у него под ногами, скатился вниз, но мистер Пертуи последовал за ним не сразу. Сторонний наблюдатель решил бы, будто торопиться ему решительно некуда. Он поднял жестянку с покрывала, положил ее обратно в карман, подошел к окну и некоторое время разглядывал панораму городских домов и пристаней, где в небо упирались высокие мачты, словно стараясь убедить себя: ничего не изменилось, все в силе, а если нет, то у него будет что сказать по этому поводу. Затем он с самым непринужденным видом прошествовал вниз, помахал рукой хозяину, который к этому времени вновь занял свое место у стойки, сделал комплимент хозяйке (встретившейся у входа в зал), какой, мол, у нее свежий вид. Выпил рюмку бренди, с удовольствием налитую ему этой дамой, еще раз осмотрел меч в стеклянном ящике — так, будто не прочь извлечь его оттуда и взмахнуть над головой, — и, наконец, вышел на улицу.

Время приближалось к полудню, на Тули-стрит царила прежняя суета — катили повозки и экипажи, в сторону набережной деловито, быстрым шагом двигались люди с суровыми лицами, — но мистер Пертуи не обращал на происходящее вокруг ни малейшего внимания. Прижимая ладонь к карману с жестянкой так, будто в нем хранились документы, содержащие государственную тайну, он пересек Тули-стрит, едва избежав при этом столкновения с мебельным фургоном. Затем двинулся в сторону моста. Сити, вышел в район Кларкенуэлл, где повидался с одним из своих деловых знакомых, державшим здесь лавку резьбы по металлу и изготовлению штампов.

После встречи на Тули-стрит прошло пять дней. Мистер Пертуи сидел у себя за столом. Май был в полном разгаре, погода теплая, и Боб Грейс, расположившийся на споем стуле с высокой спинкой напротив хозяина, снял пиджак и закатал рукава рубахи до локтей. Сам мистер Пертуи себе подобного легкомыслия не позволял. Он изучал бандероль, доставленную из Кларкенуэлла, в которую были вложены до блеска отполированные ключи, соединенные железным кольцом. Пока еще мистер Пертуи к ним даже не прикасался — просто смотрел. По правде говоря, зная, что клерк его — малый смышленый, мистер Пертуи колебался, стоит ли демонстрировать ему содержимое посылки. Увидев ключи, а также то, с каким тщанием изучает их мистер Пертуи, Грейс наверняка отпустит какое-нибудь замечание. А этого мистеру Пертуи совершенно не хотелось.

Однако, основываясь на долгом опыте общения с этим господином, он подозревал, что тот знает о его делах гораздо больше, чем говорит, и любая попытка утаить даже самую малость может оказаться не только бесполезной, но даже вредной. В конце концов, прикинув, не стоит ли отправить Грейса с каким-нибудь поручением, и отказавшись от этой мысли, подумав о собственных трудностях, возникающих в связи с этим делом, мистер Пертуи, отбросив сомнения и запустив руку в бандероль, извлек на свет и бросил на стол ключи.

Если Грейс и заметил все эти колебания, то никак этого не выдал, продолжая изучать очередной номер журнала «Беллс лайф».[33] Мистер Пертуи смотрел на ключи. Сделаны отменно, думал он, взвешивая их поочередно на ладони, и задуманному делу послужат наилучшим образом. Тут, однако, что-то его задело — то ли длина, то ли количество зубцов в бородке, и все еще не сводя глаз с Грейса, он положил один ключ на деревянную поверхность стола, а второй — поверх него. Убедившись в том, что подозрения его были не напрасны, он извлек из ящика лист плотной бумаги и карандаш, обвел контуры ключей и надолго погрузился в изучение рисунка, покусывая при этом губы и то и дело переводя взгляд с чертежа на сами ключи.

— Кретин, — проговорил наконец мистер Пертуи. — Он сделал дубликаты одного и того же ключа.

Какое-то время он пытался убедить себя в том, что это все же не так и какие-то крохотные различия имеются, но напрасно: ключи были, это теперь стало совершенно ясно, абсолютно идентичны. Мистер Пертуи сильно загрустил, ему даже захотелось отказаться от задуманного предприятия. Но выглянув в окно, а затем скосив глаза на какие-то неприятные документы, лежавшие на столе, мистер Пертуи приободрился.

— Что ж, придется обратиться в другое место, — решил он.

С трудом отведя взгляд от ключей и подняв голову, мистер Пертуи столкнулся с пристально наблюдавшим за ним клерком — смятый экземпляр «Беллс лайф» исчез из поля зрения. Что-то в выражении лица Грейса не понравилось мистеру Пертуи — скорее всего намек на общие дела и тайные замыслы. Тем не менее он решил не обращать на это внимание. Грейс не спускал с него глаз.

— В чем дело? Чего уставился?

Грейс побарабанил пальцами по крышке стола, извлек из коробочки новое перо и принялся изучать его так, будто собирался попробовать на вкус.

— Ключи — сладкая отрава, — медленно протянул он.

— Что такое? Тебе-то какое до них дело?

Грейс словно не расслышал. Он по-прежнему проявлял величайший интерес к перу, которое держал теперь между большим и указательным пальцами, собираясь вставить в ручку.

— Про ключи все знает мистер Файл, — задумчиво протянул он. — Если речь об этом, то лучшего не найдешь.

— Что? — вновь переспросил мистер Пертуи. — Мистер Файл? Я не хочу, чтобы это имя произносилось у меня в кабинете, ясно?

— Разумеется, — ответил Грейс. — Чтобы имя не произносилось. И его адрес на Эмвел-стрит был стерт из записной книжки, и письма туда не посылали — вообще ничего.

Мистер Пертуи понимал, о чем думает Грейс. На мгновение у него мелькнула мысль — принесшая ему большое удовлетворение, — что лучше всего просто выгнать этого типа. Прямо сейчас. Но тут мистер Пертуи быстро одернул себя — семь раз отмерь… Грейс, сидящий в кабинете у мистера Пертуи, под его присмотром, при всей своей наглости и неопрятности — воротничок всегда грязный — все же предпочтительнее, чем если бы он болтался по улицам и, уязвленный дурным обращением, выбалтывал кому попало все, что на язык придет. Так, может, пришло мистеру Пертуи в голову, сейчас как раз удобный момент, чтобы посвятить Грейса в задуманное дело? Однако он колебался. Если начать растолковывать Грейсу детали предприятия, о котором он и так вполне осведомлен, окажешься полным дураком. Но если поделиться с Грейсом чем-то таким, о чем он понятия не имеет, можно поставить себя в еще более неловкое положение. Мистер Пертуи выругался вполголоса, мысленно желая Грейсу упокоения на дне Темзы.

— Что ж, — проговорил он, — наверное, есть смысл потолковать. Я сейчас занят одним дельцем, не сомневаюсь, тебе хорошо об этом известно. Не так ли?

— Известно, сэр, — кротко согласился Грейс. — Хотя, разумеется, имени мистера Файла произносить нельзя.

Мистер Пертуи скрипнул зубами, но сдержался.

— Похоже, мне надо съездить на побережье. Точнее, в Фолкстон. Думаю, тебе стоит составить мне компанию.

— Как скажете, сэр.

— Сегодня же днем можно и отправиться.

— В Фолкстон, сэр?

— Да, в Фолкстон.

— Откуда пароходы с почтой ходят в Булонь?

— Да. Откуда пароходы с почтой ходят в Булонь. — Выражение лица у мистера Пертуи было поистине свирепое, он снова мысленно послал Грейса на дно Темзы. — Что-нибудь срочное у нас есть?

— Срок действия векселя Сэмюэльсона кончается. Если не ошибаюсь, это сорок фунтов, выданных на шесть недель.

— Думаешь, оплатит?

— В прошлый раз он говорил что-то о своем кузене-священнике, мол, тот готов дать расписку.

— Не люблю я иметь дело с попами. Ничем хорошим это обычно не кончается. Сходи-ка лучше к нему сам. Нет, пошли Лэтча. Кстати, — поинтересовался мистер Пертуи, — как тебе Лэтч?

— Весьма обязательный молодой человек, сэр, и прилежный.

Мистер Пертуи заметил, что очень рад это слышать, и в третий раз послал Грейса по известному адресу.

Перед тем как сесть на дневной поезд, отправляющийся в Фолкстон, мистеру Пертуи предстояло заняться некоторыми весьма конфиденциальными делами. Решить их можно было, только если никто не помешает. Отправив Грейса по делам, связанным с долговым обязательством мистера Сэмюэльсона, и наказав клерку ждать его на вокзале в два часа дня, он запер дверь, опустил шторы на мутные окна и вновь уселся за стол. В последний раз осмотрев ключи, поочередно приблизив их к глазам, он вернул их в пакет и положил в сейф. Покончив с этим, мистер Пертуи прошел в комнатку, примыкавшую к кабинету сзади, где находились вешалка для одежды, стул со сломанной ножкой, который никогда и никто не пытался починить, и коробка со всякой всячиной вроде щетки, ластиков и так далее. Мистеру Пертуи пришлось несколько раз встряхнуть коробку, прежде чем он нашел то, что ему было нужно.

Вернулся к столу, держа в одной руке блюдце с обгоревшей наполовину свечой, в другой — две тонкие металлические трубки, напоминающие половинки разрезанного вдоль карандаша. Установив свечу на стол и поднеся к ней серную спичку, вынутую из валявшегося тут же, на столе, коробка, мистер Пертуи зажал одну из трубок между большим и указательным пальцами и поднес ее к огню. Дождавшись, пока она почернеет, он аккуратно положил ее на промокательную бумагу и проделал ту же операцию со второй трубкой. Легкое дуновение из-под запертой двери заставило пламя свечи заколебаться, и мистер Пертуи обжег палец, однако же он был настолько поглощен своим делом, что даже не заметил этого. Вскоре обе сделавшиеся угольно-черными трубки лежали перед ним на промокательной бумаге. Придирчиво осмотрев их, мистер Пертуи нахмурился, выдвинул ящик, извлек оттуда старинный кисет, сунул в него руку и, убедившись, что там не осталось ни одной крошки табака, с чрезвычайной осторожностью, удерживая за самые концы, вложил в него трубки. Затем отправил кисет в карман пиджака, задул свечу, раздвинул шторы, отомкнул дверь и, вновь заперев ее, но уже с внешней стороны, быстрым шагом направился в сторону остановки метро «Блэкфрайарз».

Беспристрастный наблюдатель, направляющийся с вокзала в Дувр через Фолкстон, отметил бы скорее всего следующее. Мистер Пертуи и его помощник вошли в вагон вместе — последний при этом пропустил первого вперед, — но на основании этого жеста вежливости нельзя было бы предположить, что этих двоих связывает что-либо, кроме факта совместной поездки. На протяжении всего пути мистер Пертуи читал газету, делал огрызком старого карандаша какие-то заметки в блокноте, сжимая набалдашник трости с такой яростью, что, кажется, ослабь он хватку хоть ненамного, и она покатится по полу. Грейс смотрел в окно, бросая при этом изредка восхищенные взгляды на юную даму в муслиновом платье, которую сопровождал на побережье пожилой господин в котелке, и в конце концов заснул с открытым ртом, что вызвало у его хозяина тайное отвращение.

В Фолкстоне, где задувал ветер с моря, юная дама в муслиновом платье, сойдя на платформу и с наслаждением подставив ему раскрасневшееся лицо, схватилась за поля шляпы, чтобы не дать ей улететь. Здесь связь между мистером Пертуи и его спутником проявилась более явственно, ибо в город они двинулись вместе, точнее, мистер Пертуи шагал впереди, Грейс кротко следовал за ним, при этом первый время от времени бросал через плечо какие-то отрывистые замечания, иногда долетавшие до второго, а иногда и нет, в зависимости от шума ветра. По правде говоря, как только поезд отошел от вокзала Лондон-Бридж, свойственная мистеру Пертуи уверенность в себе оставила его. Он понимал, что затеянное им дело связано с большим риском, и это немного пугало. Но поделиться своими опасениями с Грейсом он не мог. Мистер Пертуи, погруженный в свои мысли, шел, не отрывая взгляда от дороги. Грейс же непринужденно прокладывал себе путь в толпе людей, то ли возвращающихся, то ли направляющихся на эспланаду. Так они добрались наконец до отеля «Павильон», где мистер Пертуи, посмотрев на часы и отметив про себя, что пароход отшвартуется часа через два, предложил своему спутнику перекусить. Что до меня, то ничего нет лучше, чем поужинать в летний день пораньше, особенно если у тебя столик с видом на море, но не думаю, что мистер Пертуи поел с таким уж аппетитом. С официантом он разговаривал довольно неприветливо и, проглотив порцию жареной индюшатины, погрузился в глубокое молчание. Грейс же, судя по виду, потрапезничал как раз с наслаждением, заказал добавку и велел официанту справиться у оркестрантов («Павильон» — заведение солидное), не сыграют ли марш «Гэриоуэн».

Но вот вдали прозвучал гудок парохода. Мистер Пертуи, выйдя из задумчивости, с подозрением осмотрел стол, будто не мог представить, каким образом оказались на нем все эти тарелки, блюда и бокалы, велел принести счет и расплатился. Миновав гостиничный вестибюль, они вышли на оживленную улицу и направились в сторону пристани. Как отметил бы все тот же случайный наблюдатель, поведение Грейса претерпело радикальные изменения — теперь он шел вплотную с мистером Пертуи и слова его, особенно некоторые, ловил с чрезвычайным вниманием. На пристани, когда они добрались до нее, оказалось полно народу: пассажиры, носильщики, обыкновенные прохожие, заглянувшие сюда, чтобы освежиться. Вдали виднелся серый массив парохода, медленно направляющегося к месту своей швартовки. У мистера Пертуи поднялось настроение — он знал, что толпа поспособствует осуществлению его замысла не хуже, чем безлюдность.

В то же время успех дела зависел от целого ряда факторов, наличие которых он никак не мог гарантировать. Решив провести разведку и бросив Грейсу, что будет рядом, в нескольких шагах позади, он быстро, но в то же время делая вид, будто его весьма интересуют лотки с напитками и сувенирные лавки, двинулся по пристани. Таким образом, уже через пять минут мистер Пертуи оказался у служебных помещений железнодорожной компании. Народу здесь было поменьше, и это позволило ему без труда увидеть, что дверь туда приоткрыта, а у стойки сидит служащий в униформе. Отметив этот факт и задумчиво бросив взгляд на распластавшихся в полете чаек и серые волны, мистер Пертуи прошел еще немного вперед по пристани и остановился невдалеке от доков, где готовились приступить к своему делу люди в штормовках и шерстяных фуфайках. Магазины и прилавки в этой части сменились голыми досками, и мистер Пертуи вполне мог сделать вид, что просто стоит, скрестив руки, у перил и смотрит на воду (Грейс занял такую же позицию в десятке ярдов от него). Но на самом деле не спускал глаз с прогулочной части пристани, которую совсем недавно оставил позади. Не прошло и нескольких минут, как двое служащих железнодорожной компании быстрым шагом направились к пароходу. Выждав еще немного и дав им отойти, по-прежнему якобы ничего не замечая, кроме серого горизонта, и подняв голову к небу с видом человека, наслаждающегося соленым воздухом, мистер Пертуи деловито двинулся назад. Как он и предполагал, дверь в служебное помещение оказалась не только закрыта, но даже заперта. Заметив находившуюся неподалеку небольшую группу людей, мистер Пертуи разыграл целый спектакль: принялся что есть силы толкать дверь, а когда выяснилось, что она не поддается, сердито выругался.

— Плохо дело! — крикнул он Грейсу, облокотившемуся о перила. — Похоже, никого нет.

— Что ж, придется подождать, — откликнулся Грейс. — Что еще остается?

Обеспечив себе таким образом, по крайней мере в своих глазах, алиби путешественника, попавшего в трудное положение, который не может достучаться до официальных лиц, мистер Пертуи задержался на небольшом расстоянии от тяжелой дубовой двери. Любому прохожему показалось бы, что он изучает расписание туристских маршрутов и цены на них. Ну а на самом деле мистер Пертуи осматривал замок. Как он и думал, это оказалось тяжелое, но совершенно элементарное устройство с узкой щелью, цевкой и отверстием над ней, куда ключ служащего компании войдет с такой же легкостью, с какой перчатки обтягивают ладонь. Вокруг цевки располагались восемь металлических штырей, скрепленных с отверстием замка пружиной. На каждом из штырей была, как мистер Пертуи установил в результате предварительного изучения, крохотная выпуклость, соответствующая насечке на главной цевке. Таким образом, ключ, поворачиваясь, оттягивает штырь назад, до тех пор пока выпуклости и насечки не соединятся. Ключа у мистера Пертуи не было, но он знал, как эта штука действует. Все еще настороженно оглядываясь вокруг, он сунул руку в карман и извлек кисет. Зажав в ладони металлические трубки, мистер Пертуи сунул в замок сначала одну, затем другую и начал медленно проворачивать, пока не почувствовал, что добрался до насечек.

— Вроде никого не видно, — окликнул его Грейс. — Наверное, уж не дождемся, надо уходить.

Мистер Пертуи согласно кивнул. Вернув кисет на свое место, он сделал шаг назад, бросил последний взгляд на расписание рейсов и неторопливо двинулся к перилам, где стоял Грейс, мимо которого как раз проходили двое возвращавшихся к себе служащих. Между мистером Пертуи и Грейсом произошел короткий обмен репликами, из которого случайный прохожий наверняка ничего бы не понял.

— Докурили? — осведомился Грейс.

— Вроде все сошлось, — ответил мистер Пертуи. — Правда, я не посмотрел, совпали ли насечки. Пошли куда-нибудь, нужно на всякий случай проверить.

— Мистер Файл знает свое дело, — заметил Грейс. — К тому же если что не так, мы всегда можем подточить.

При этом заявлении, свидетельствующем об уверенности клерка в своих возможностях, мистер Пертуи мрачно ухмыльнулся.

— Вот именно, — пробурчал он, — всегда можем, как ты выразился, подточить.

…Пожалуй, мы отошли на приличное расстояние, но все же не так далеко, как надо бы. У нас имелся ключ, которым можно открыть офис железнодорожной компании, но это все, а дня, проведенного там для выполнения задуманного, может и не хватить. Но тут мистер П., а он, что бы там о нем ни говорили, человек умный, кое-что придумал, а именно: пользуясь услугами Юго-Восточной компании, послать в Фолкстон на свое имя коробку с сотней золотых соверенов, получить их можно в офисе, расположенном на пристани. Нужно дождаться конца недели: грузы в Париж не идут и сейф, как мы рассчитали, немедленно будет отправлен в город. Так и было сделано. Я взял квитанцию на старую коробку с деньгами. Чтобы истребовать ее, мистер П. отправляется в Фолкстон, на нем сюртук и шелковая шляпа — в таких делах хорошо разыгрывать из себя джентльмена. Тихий, понимаете ли, воскресный день, народ пошел в церковь, вокруг ни души, в конторе, прикинул мистер П., один только клерк. Ну что ему остается? Только извлечь из сейфа коробку. А мистер П. тем временем стоит один в помещении и ждет. Украсть нечего, верно? В любом случае мистер П. — благородный джентльмен, шелковая шляпа и все такое прочее, уж он-то не вытащит полпенни из ящика с пожертвованиями, так? Стало быть, клерк выуживает из кармана ключ, отпирает стенной шкаф, берет другой ключ — от сейфа — и приступает к делу. Когда он возвращается, мистер П. по-прежнему спокойно стоит на своем месте. Он открывает коробку, пересчитывает деньги, убеждается, что все в порядке, расписывается в получении и возвращается к себе в гостиницу. Клерк и не узнает, что в кармане пальто у мистера П. имеется крохотная жестянка с зеленым воском, а на нем — точный отпечаток ключа от стенного шкафа.

Для того чтобы сделать такой ключ, нам, слава Богу, никакой мистер Файл не нужен. Любой слесарь, который хоть сколько-нибудь знает свое дело, изготовит нам точную копию за каких-то полчаса. Стало быть, теперь у нас имеется ключ от двери и ключ от шкафа, где они держат то, что нам так нужно. Через две недели мы с мистером П. снова едем в Фолкстон. Между прочим, удивительно, насколько часто мистеру П. нужен глоток свежего воздуха, чтобы держать себя в форме. Да, еще с нами болтался Пирс — таких мошенников, как вам наверняка известно, свет не видывал, — а у меня через руку была перекинута форменная куртка железнодорожника. Она мне не по размеру, но кому, собственно, известно, что форма не моя? Когда мы приезжаем в Фолкстон, мистер П. велит мне идти в гостиницу и снять номер. По пути к набережной мы слышим гудок парохода. Ну ясно, добравшись в темноте до офиса на пристани, мы видим: клерков нет, а входная дверь заперта. Ладно, мистер П. протягивает мне ключ от нее, и не успели бы вы и глазом моргнуть, как я открываю стенной шкаф, где лежит ключ от сейфа. На блюдечке, словно чайная чашка. Секунда-другая, и я опять снаружи, с очень серьезным видом, словно начальник какой. Представляете, я даже останавливаюсь и сообщаю какой-то даме, когда отходит ближайший прогулочный катер, хотя сердце у меня колотится так, что вот-вот из груди выпрыгнет. У мистера П. в руках жестянка, и столь же молниеносно я запираю стенной шкаф со скрытым в нем сейфом. Затем поворачиваю ключ в замке входной двери, и на тебе — мы идем по пристани словно двое парней, у которых других забот нет, только пивную найти. И все же, сэр, мы прошлись по самому краешку — ведь эти ребята, клерки то есть, вернулись к себе через каких-то несколько минут, — и второй раз я бы на такое дело не пошел ни за какие коврижки…

Глава 21 УТРО КАПИТАНА МАКТУРКА

Примерно посредине Нортумберленд-авеню — не особенно далеко от вокзала Чаринг-Кросс, к которому можно пройти через невысокую арку, упирающуюся в беспорядочно положенные старинные плиты, почти у конюшен, где можно увидеть идущих на работу конюхов, — расположен крохотный сквер с маленькими сооружениями, сложенными из невыразительного серого кирпича. В одном из них находится кабинет — нужно миновать два пролета темной лестницы, длинный коридор с отполированными дубовыми стенами и приемную, где восседает опрятно одетый секретарь в бакенбардах. Это владения капитана Мактурка. В наши дни у публики сложились вполне романтические представления об офицерах лондонской королевской полиции. Это либо спортивные молодые люди с холодными серыми глазами, способные мгновенно вырвать признание у подозреваемого, либо живописного вида старцы, сердобольные, добродушные, нюхающие табак, но способные при необходимости броситься в погоню за самым ловким мошенником, удирающим от них по крышам домов, чтобы в конце концов схватить его на шпице собора Святого Павла. Капитан Мактурк не принадлежал ни к одной из двух категорий. Это был высокий, худощавый мужчина средних лет, чисто выбритый, с коротко стриженными волосами и массивным подбородком, который не брала никакая, даже острейшая, бритва.

Как складывалась жизнь капитана Мактурка раньше, никому толком не было известно, но свой нынешний пост он занимал уже около десяти лет. Говорили, будто его оппоненты — деятели преступного мира, чьи изображения с такой устрашающей регулярностью появляются на страницах «Полис газетт», весьма заинтересованы, чтобы он подыскал себе какую-нибудь другую работу.

В наши дни у публики сложились вполне романтические представления о том, как старшие офицеры лондонской королевской полиции проводят свое время. Они либо выкуривают из своих гнезд на чердаках домов в Сохо заброшенных к нам с континента революционеров, либо наносят визиты министру внутренних дел, либо обеспечивают безопасность членов королевской семьи, на которых покушаются разного рода злоумышленники. И опять-таки капитан Мактурк не занимался ни первым, ни вторым, ни третьим. В настоящий момент он сидел у себя в кабинете за чашкой чая и просматривал почту, аккуратно разложенную на столе и рассортированную по адресатам его секретарем.

Никаких посланий от министра внутренних дел в ней не было. На самом деле первым в стопке, придвинутой поближе, лежало письмо, содержавшее жалобу на некую даму, собиравшую плату за проезд по мосту в Чисуике. Сожалею, но вынужден заметить, что этот листок бумаги капитан Мактурк смял и выбросил в мусорную корзину. А вот второй конверт его чрезвычайно заинтересовал, и он даже отодвинул все остальные стопки в сторону, расчищая себе место, чтобы как следует изучить его содержимое. Это письмо, а точнее говоря, внушительный пакет был адресован капитану Мактурку начальником полиции графства Суффолк, в нем находилась деревянная дубинка длиной примерно двенадцать дюймов. Породу дерева капитан Мактурк определить не смог — слишком толстым оказался слой краски. К тому же в один конец дубинки был залит свинец, да так ловко, что в точности и не скажешь, где кончается дерево и начинается металл. Так или иначе, выглядело орудие весьма устрашающе. Проверяя его действенность, капитан Мактурк взял дубинку в правую руку и осторожно постучал ею по столу. К его удивлению — удар был, повторяю, несильным, — стеклянная крышка треснула и разлетелась на дюжину осколков. Капитан Мактурк вернул дубинку на место и погрузился в изучение сопровождающего посылку письма.

Как следовало из него, дубинку нашел под кустом у дороги, соединяющей Вудбридж и Венестон, работник одной из ферм. Сталкиваясь с такой штукой впервые и понимая, что подобного рода вещи не могут принадлежать добропорядочным гражданам, однако же не имея оснований думать о нарушении общественного порядка, начальник полиции графства Суффолк переслал ее, свидетельствуя свое неизменное уважение, капитану Мактурку. Отложив письмо и убрав со стола осколки стекла, капитан Мактурк вновь извлек дубинку из пакета и повертел ее в руках. Знакомый с разного рода изощренными орудиями, призванными нанести ущерб человеку, он тоже ничего подобного раньше не видел, хотя понимал: удар, нанесенный таким предметом по любой из частей человеческого тела, наверняка повлечет за собой перелом, а если по голове — то, вполне вероятно, и смерть. Все еще не выпуская дубинки из правой руки, капитан Мактурк придвинул к себе письмо и перечитал его, обратив особое внимание на названия — Вудбридж и Венестон. Они вызвали у него какое-то смутное воспоминание: то ли читал он о них, то ли слышал, однако точнее сказать не смог. Поразмыслив еще немного, капитан Мактурк нажал на кнопку звонка на панели стола и вызвал помощника.

Помощник Мастерсон, оценив ущерб, нанесенный столу, и давно привыкнув к тому, что обычно капитан Мактурк не склонен давать каких-либо объяснений происшедшему, просто заметил:

— Смотрю, тут у вас непорядок, сэр.

— Непорядок? Ну да, конечно. Позаботьтесь, чтобы убрали.

Мастерсон заверил шефа, что так и будет сделано, и капитан Мактурк показал ему дубинку.

— Что-нибудь похожее раньше видели?

Помощник, на чье профессиональное умение капитан Мактурк привык полагаться, взвесил дубинку в руке.

— Да нет как будто. Точно нет. Похоже, не в наших краях изготовлено.

— А где именно?

— Вряд ли в Шордиче. Да и вообще где-либо близ Лондона. Взгляните на эти иероглифы у основания. А как она к нам попала?

Капитан Мактурк рассказал помощнику про письмо суффолкского начальника полиции и про дорогу между Вудбриджем и Венестоном.

— Где Лондонская библиотека находится, знаете? Это на Сент-Джеймс-сквер.

Мастерсон кивнул.

— В таком случае вы меня весьма обяжете, если отправитесь туда и попросите подшивку «Джентльменс мэгэзин» трехлетней давности. Просмотрите все номера за год. Но возможно, память меня и подводит.

Мастерсон вежливо заметил, что в этом он сомневается, и отправился выполнять поручение. После чего капитан Мактурк спрятал дубинку в небольшой сейф, скрытый дверцей шкафа в дальнем конце кабинета. Там хранилась масса вещественных доказательств, собранных за годы службы, и спокойно ждала своего часа. Затем капитан Мактурк вернулся к почте. На улице часы пробили одиннадцать, кучера на конюшенном дворе по-прежнему пребывали в полудреме. Откуда-то из глубин здания поднялся наверх уборщик и, увидев ущерб, нанесенный столу, лишь покачал головой, но капитан Мактурк не обращал на все это ни малейшего внимания. Неловко закинув ногу на ногу, вертя в пальцах дымящуюся сигару, пощипывая время от времени щетину на подбородке, казавшуюся сейчас, при мягком свете весеннего дня, проникающем в комнату, еще темнее, он продолжал просматривать письма и бандероли, достойные, по мнению его многочисленных подчиненных, внимания шефа.

По крайней мере еще с десяток писем, содержавших просьбы о зачислении в таможенные штаты, а также от граждан, считавших себя пострадавшими в результате незаконных действий полиции, разделили участь послания, рассказывавшего о деятельности смотрительницы Чисуикского моста. Но вот очередное, тринадцатое письмо задело капитана Мактурка, пожалуй, не меньше, чем дубинка. По столице прокатилась волна мошеннических акций. Впечатление складывалось такое, что во всем Сити господа обналичивали чеки, которых у них вообще не должно быть, предъявляли счета, не имея никакого отношения к ним и используя при этом чужие подписи. Управление городских дорог высказывало чрезвычайную обеспокоенность кражей одной чековой книжки и потерей полутора тысяч фунтов стерлингов. Одна адвокатская контора из Гэмпшира недосчиталась восьмисот фунтов, когда, востребовав к получению долг, взятый у некоего таинственного клиента, обнаружила, что чеки украдены, а сам клиент скрылся в неизвестном направлении. В таких делах капитан Мактурк был докой. Тут имелась целая схема действий, он понимал это, только пока не мог оценить ее истинных масштабов. Одно из происшествий показалось ему особенно любопытным, оно явно наводило на некоторые мысли. К адвокату из Берсмондси обратились с просьбой написать письмо, востребующее долг в сто фунтов, которые задолжал кредитору недобросовестный должник. Кредитор дал адрес последнего, письмо было написано и отправлено, долг вскоре возвращен в виде суммы, переведенной чеком на банковский счет адвоката, тот, в свой черед, выписал чек на имя клиента. Но вскоре выяснилось: первый чек — подделка. Клиенту же было сделано соответствующее представление, но он растворился в воздухе. Адрес должника, когда туда явился адвокат, оказался адресом табачной лавки, держала ее пожилая дама, понятия не имеющая о происходящем.

Капитану Мактурку пришла в голову кое-какая мысль, и, сняв с вешалки возле двери шляпу, он решил тут же ее проверить. Решив, что вряд ли Мастерсон вернется на службу до полудня, капитан Мактурк спустился на два пролета, кивнул стоявшему у двери охраннику и узким коротким проулком вышел на улицу. Не обращая внимания на вопросительные взгляды кучеров, он подозвал кеб и поехал через реку в сторону района Саутуорк, по адресу, на который было послано долговое письмо и откуда был отправлен фальшивый чек. По мере того как кеб, подпрыгивая на неровностях дороги, углублялся в окраинную часть города, капитан Мактурк все более утверждался в мысли, что от этого визита многого ожидать не приходится, и в данном предположении не ошибся. Табачная лавка находилась в самом конце улицы, где теснились маленькие дома. Она примостилась у стены фабрики красителей, откуда исходила неописуемая вонь. Через окно лавки можно было разглядеть кое-какие неброские предметы розничной торговли: на небольшом невысоком прилавке стояли четыре пыльные жестяные банки с табаком и плоская коробка с латайкой — крепким старым, рассыпавшимся в крошку табаком. Командовала всем этим скудным хозяйством сердитого вида старушка с нечесаными волосами, с челюстью, перевязанной носовым платком, — явно из-за зубной боли. Она сидела в кресле-качалке.

Все это капитан Мактурк ухватил с первого же взгляда, и ему стала очевидна абсолютная бесперспективность задуманного им предприятия. Однако он вошел в лавку, положил шляпу на прилавок, покатал между пальцами несколько крошек латайки — табак сразу же превратился в пыль. Подняв голову, увидел покачивающуюся клетку с чучелом галки. Он представился офицером полиции и заявил, что данное помещение, насколько ему известно, недавно использовалось как место получения корреспонденции до востребования. Дождавшись, пока старушка неохотно кивнет, капитан Мактурк поинтересовался, кто получал письма, приходившие по адресу лавки.

В ответ на заявление хозяйки, что безобразие — беспокоить человека, у которого так чудовищно болят зубы, и это вообще не его дело, капитан Мактурк, внезапно обозлившись, просыпал табак и слегка подтолкнул прилавок сбоку. Банки с табаком, стоявшие на краю, опасно задрожали и накренились, а их содержимое готово было вот-вот просыпаться на покрытый древесными опилками пол. Тут старушка, слегка привстав с кресла и вытянув костистую руку, чтобы удержать тару в равновесии, вспомнила: да, кажется, это был мужчина, называвший себя Картером, и в последний раз он заходил полтора месяца назад. Впрочем, может, она и ошибается. Уступая давлению капитана Мактурка и особенно его требованию описать мистера Картера, старушка на сей раз припомнила, что мужчина довольно высокого роста и, кажется, пожилой, однако же не факт, вполне вероятно — моложавый и «забавный». А образцов почерка этого господина у нее нет? — поинтересовался Мактурк. Но к такому вопросу старушка была готова и сразу заявила: читать она не умеет, да и вообще — зачем ей образцы почерка незнакомого человека? В ответ на следующий вопрос — ожидает ли она новых визитов мистера Картера? — старушка лишь решительно затрясла головой. Поняв, что он достиг дна и колодец иссяк, капитан Мактурк нахлобучил шляпу, слегка прикоснулся ладонью к ближайшей банке с табаком, словно давая хозяйке понять, будто прежде он просто шутил, и вышел на улицу, где его поджидал кеб. В любом случае, решил капитан, за лавкой следует установить наблюдение, чтобы ближайшее посещение мистера Картера оказалось последним.

Шла вторая половина дня. Пока кеб вез его назад по Саутуорку, мимо набережной и леса корабельных мачт, капитан Мактурк смотрел в окно, пытаясь распознать в ком-нибудь из прохожих мистера Картера, идущего за своей корреспонденцией, туда, где его уже поджидает полиция. Но в толпе городских жителей, мужчин и женщин, идущих на работу или с работы либо просто останавливающихся на углу поболтать, не было никого, на ком бы мог остановиться его взгляд. И капитан Мактурк просто продолжил свою поездку по городу, а в какой-то момент остановил кеб у вокзала Чаринг-Кросс и последние полмили прошел по Нортумберленд-авеню пешком. Дорога, нырнувшая под узкую маленькую арку (кучеров не было видно, все ушли на обед), привела его назад, в тишину кабинета. Здесь он обнаружил мистера Мастерсона, который, будучи человеком обязательным, выполнил данное ему поручение. На стуле вместе с несколькими осколками стекла, оставленными уборщиком, лежали переплетенные подшивки журнала «Джентльменс мэгэзин» со штампом Лондонской библиотеки. В отсутствие хозяина кабинета пришла дополнительная корреспонденция — письма, бандероли и даже две телеграммы, на одной из них сделана пометка: «Помощнику комиссара, срочно». Но капитан Мактурк был человеком последовательным, а потому даже на протяжении того получаса, что он провел в Саутуорке, из головы у него не выходила загадочная дубинка; едва вернувшись, он сразу извлек ее из сейфа. Переложив журналы на стол, он сел и начал последовательно листать страницы, обращая особое внимание на последнюю колонку каждого номера, где печатаются некрологи.

Капитан Мактурк был также человеком чрезвычайно настойчивым, да и некрологи в журнале занимали не слишком много места, и уже через четверть часа он знал все, что необходимо. Из всего прочитанного он выделил некролог мистера Генри Айрленда. Лично этого господина капитан Мактурк не знал и потому начал с изучения перечня его достижений. Покончив с этим, он вынул из ящика стола карандаш и лист бумаги и записал сведения, показавшиеся ему интересными. И действительно, были они весьма необычны, даже уникальны. С одной стороны, покойный мистер Айрленд был, судя по описаниям, превосходным наездником, и столь же умелым охотником, и даже жокеем-любителем, который лет десять назад занял высокое место на скачках в Ньюкасле. Но в то же время он каким-то образом позволил лошади понести. Помчавшаяся, сбросившая его и ударившая копытом в голову лошадь почему-то остановилась и принялась мирно щипать траву в десяти ярдах от обочины дороги, где он лежал. Как говорилось в некрологе, несчастный случай произошел недалеко от поместья мистера Айрленда в Тебертоне. В застекленном книжном шкафу, стоявшем позади капитана Мактурка, имелось немало карт английской провинции. Найдя карту графства Суффолк, капитан Мактурк отметил кончиком карандаша дорогу, соединяющую Вудбридж и Венестон, и убедился, что проходит она в непосредственной близости от Тебертона. После чего капитан Мактурк в очередной раз взял дубинку в правую руку и легонько ударил ею по ладони левой. Вспыхнувшая боль заставила его уронить дубинку на пол, а левую руку зажать между колен: именно в таком положении застал его вошедший в кабинет мистер Мастерсон.

— О Господи, что случилось?

— Да ничего особенного, я просто чуть руку себе не сломал этой чертовой палкой! Нет-нет, спасибо, все в порядке, — остановил капитан Мактурк двинувшегося ему на помощь Мастерсона. — Посмотрите-ка лучше сюда. Эту штуковину нашли на дороге в Вудбридж. А по моим расчетам, меньше чем в миле оттуда обнаружили человека с разбитым черепом и лошадь, которая вроде бы понесла, сбросила его, но почему-то остановилась рядом.

Мастерсон кивнул в знак того, что внимательно слушает.

— Весьма необычная, я бы сказал, лошадь, если все случилось действительно так. Кстати, как, вы сказали, имя этого господина?

— А я его и не называл. Почему вас это интересует?

— Уж не муж ли это исчезнувшей миссис Айрленд? Я имею в виду ту юную даму, попечители которой, говорят, попали в щекотливое положение.

— И настаивают на том, чтобы никто не мешал выполнять им свои обязанности. Да, это он.

Мистер Мастерсон смотрел на своего патрона с таким видом, будто ожидает продолжения, но тут взгляд его упал на конверт, лежавший сверху.

— Прощу прощения, но, по-моему, это от сэра Эдвина.

Сэр Эдвин, должно отметить, был министром внутренних дел.

— Да неужели? Что ж, в таком случае сэру Эдвину вместе со всеми остальными придется подождать.

Тем не менее капитан Мактурк в конце концов снизошел до того, чтобы ознакомиться с письмом из министерства, и даже предпринял некоторые шаги. Но гораздо больше его интересовал номер журнала «Джентльменс мэгэзин», а потому он направил мистера Мастерсона в Суффолк, а сам попытался вспомнить все, что слышал о миссис Айрленд и ее истории.

Мистер Мастерсон как дисциплинированный служащий, получив командировку в Суффолк, решил действовать так, как, по его соображениям, понравилось бы капитану Мактурку. Он остановился в вудбриджской гостинице «Краун», нанял в расположенном неподалеку постоялом дворе лошадь и направился в точности по маршруту, каким следовал в тот роковой день мистер Айрленд. От врача, остававшегося с мистером Айрлендом до самых последних минут, он узнал, что дорога, на которой произошел несчастный случай, проходит примерно в двух милях от поместья в Тебертоне и еще в двух от дороги, соединяющей Вудбридж и Венестон. По первой, то и дело сверяясь со схемой, данной ему медиком, он проехал несколько раз в обоих направлениях, пока более или менее точно не установил место, где случилась беда. Честно говоря, это была унылая и одинокая местность — узкая тропинка, бегущая вдоль русла давно высохшей реки. Где-то позади на расстоянии видимости расстилался уходящий вдаль густой лес, и даже сейчас, весенним днем, когда в бледное небо один за другим взмывали жаворонки, мистер Мастерсон вынужден был признать, что место это ему не по душе.

Так или иначе, однако ему поручено его изучить, чем он и занялся, привязав лошадь к дереву, расхаживая по тропинке, зорко поглядывая во все стороны и делая время от времени записи в блокноте. Некоторые вещи сразу привлекли его внимание. Прежде всего то, что это не гудроновая дорога — всего лишь сельская тропинка. И если бы мистер Айрленд просто свалился с лошади, вряд ли получил такие повреждения, которые заставили врача и судмедэксперта так печально качать головами. Выходит, мистер Айрленд упал на камень, да с такой силой, что размозжил себе череп у самого основания? Помощник Мастерсон внимательно осмотрел травяной покров и нашел его на редкость мягким и шелковистым, камней же не было в помине. Как же Генри Айрленду удалось получить такой удар? Мистер Мастерсон сказал себе, что скорее всего это лошадь поработала, когда тащила сброшенного седока, но тогда отчего нашли ее спокойно жующей траву в нескольких ярдах от бездыханного тела хозяина? Чем больше думал помощник об этой ситуации, тем более загадочной она ему представлялась. Естественно, ему не могло не прийти в голову, что если человека, ехавшего на лошади по сельской тропинке, находят лежащим на обочине с разбитой головой, то это вполне может быть результатом нападения. Однако он понимал: прежде чем сделать окончательный вывод, надо рассмотреть все возможные версии.

Поэтому следующим его шагом стало возвращение в Вудбридж и разговор с тем самым капитаном полиции, отправившим дубинку в Лондон на рассмотрение капитана Мактурка. Но этот господин смог лишь повторить написанное в сопроводительном письме: дубинка найдена на дороге в Вудбридж, под кустом, ничего подобного в этих краях раньше не обнаруживалось и ничего такого, с чем можно увязать этот предмет, ему в голову не приходит. Мистер Мастерсон поблагодарил капитана и направился в Тебертон, чтобы найти какого-нибудь свидетеля, видевшего мистера Айрленда в начале этого последнего для него конного выезда: может, ему запомнилось, как выглядел наездник, как вела себя лошадь и так далее. С этой целью он провел в Тебертоне целый день. Вход в усадьбу был заперт, на воротах висел большой амбарный замок, и лишь листья деревьев трепетали над забором. Он выпил на местном постоялом дворе пинту пива и, не делая тайны из того, кто он и что ему здесь понадобилось, расспрашивал всех попадавшихся ему на пути.

Узнал он не много, но кое-что все-таки обнаружил. Или, вернее, кое-кого: работника, которого наняли осушать канавы и подстригать ивы у местных фермеров. Он утверждал, что в то утро, направляясь на работу, видел сквайра примерно в полумиле от ворот усадьбы. Не выдавая интереса, вызванного этими словами, мистер Мастерсон провел допрос с такой ловкостью, что он и допросом-то не выглядел.

— Не остановились, часом, поговорить со сквайром?

— Ну да, я приподнял шапку, а сквайр сказал, какая сегодня чудесная погода.

— А мистер Айрленд ехал на лошади, верно?

— Да нет. Он вел ее, словно она охромела.

— А в то утро никого, кроме вас и сквайра, на дороге не было?

— Только медник, — может, коробейник или кто еще, — он мула вел.

— А коронеру обо всем этом не говорили?

— Да не знаю я никаких коронеров, если бы захотел, сам мог спросить.

Мистер Мастерсон задал еще несколько вопросов, но по сути ничего больше не узнал. Поблагодарив собеседника, он развернулся и поехал назад в гостиницу, рассуждая сам с собой о том, что, как бы там ни разворачивались события в день гибели мистера Генри Айрленда, с лошади он не падал, головой о камень не ударялся, лошадь его не лягала, а скорее всего его убили.

Глава 22 ПОЛДЕНЬ В ЭЛИ

16 января 1866 г.

Заходил Дикси, чем-то расстроенный, волосы растрепались на ветру. Он хотел поговорить. Приглашение пройти в дом отклонил, сказал, что предпочитает прогуляться. Ну мы и пошли вдоль ограды. Дикси извинялся. Хочу, говорит, объясниться по поводу вчерашнего. Сказал и замолчал, словно не знал, с чего начать. Промозглый воздух, холодно, на дорогах ни души. Молодая женщина, явно дальняя родственница, полностью тронутая умом («совершенно не в себе» — Дикси), живет в доме. Как правило, ведет себя, по его словам, мирно, но иногда впадет в неистовство, поэтому ее приходится держать взаперти. Естественно, эта женщина, миссис Айрленд (имя ее Дикси назвал очень неохотно), меня заинтересовала, но видя, что разговор на эту тему ему неприятен, я сдержал любопытство. Памятуя о своих обязанностях, я поинтересовался, не могу ли быть чем-нибудь полезным миссис Айрленд в духовном смысле. Дикси рассмеялся. «Ей кажется, что мир — это колодец, а Бог — ведро. Если ей вообще что-нибудь кажется». Рассказывал о шокируюших выходках со стороны миссис Айрленд, о том, как она умеет провести слуг. Дикси заметил, что собирается в Лондон, куда его призывают дела — с адвокатами надо встретиться, — но к весне вернется и тогда рассчитывает поговорить поподробнее. Жаль, что он уезжает.

24 января 1866 г.

Издатели вернули мою поэму «Аларик». Поспешно спрятал ее в ящик, перечитывать не хочется.

28 января 1866 г.

Ездил в Эли. Много разговаривал с А. Нашел ее более серьезной, чем мне казалось. Определенный взгляд на недавнюю войну в Америке и королевскую семью — гораздо основательнее, чем обычная женская болтовня по таким поводам. Вернулся затемно, дни стоят ясные.

31 января 1866 г.

Письмо от кузена Ричарда. Все, как я и опасался. Он ничем не может мне помочь.

2 февраля 1866 г.

Неожиданная встреча с Дикси — я думал, он в Лондоне. Прогуливаясь нынче днем по тропинкам, обдумывая проповедь на Сретенье, я обнаружил вдруг, что подошел к самой границе усадьбы. Здесь начинался крутой склон: густые купы вязов, за которыми давно не ухаживали, раскрошившаяся кладка стены. Если мне не изменяет память, дорожка, ведущая к правой части сада, выходит к фронтону дома. Отклонившись не меньше чем на милю в сторону, я решил, что по ней и стоит пойти. Я шел уже минут десять, никого не встречая (хотя лай, доносившийся с расположенной рядом псарни, да еще и усиленный ветром, слышен был хорошо), когда вдруг передо мной возник Дикси с огромным псом, рвущимся с поводка. Я было протянул руку, но он отмахнулся от моего приветствия и сердито спросил, почему это я разгуливаю по его имению, разве мне не известно, что посторонним вход воспрещен, и все такое прочее. Выслушав мои объяснения — я случайно сбился с дороги и никакого злого умысла у меня нет, — он немного успокоился и извинился за грубость: мол, слишком уж донимают браконьеры, в лесу то и дело на них натыкаешься. Пес тем временем надрывался от лая и, будь я дичью, наверняка съел бы меня с потрохами. Видя, что Дикси не в духе, я попрощался и поспешно двинулся дальше, чувствуя на себе его пристальный взгляд.

3 февраля 1866 г.

Не знаю уж почему, но я ждал весточки от Дикси, однако он молчит. Отправил А. экземпляр «Миссис Кодл», сборника смешных скетчей мистера Джерролда, первоначально печатавшихся в «Панче». А. они нравятся.

— Папа спрашивал про вас.

— Правда? Весьма, весьма польщен. И что же именно его интересует?

— Он говорит, что интересоваться вами — его долг.

— Может, мне стоит попросить свою хозяйку написать мне характеристику. Кажется, так нанимают горничных, верно?

Мисс Амелия Марджорибэнкс рассмеялась, хотя и не особенно весело. Мистер Кроли отхлебнул чаю. Дело происходило февральским днем, на земле еще лежал снег, они сидели в относительно скромно обставленной гостиной пасторского дома. Небольшое пианино, каминная решетка, герань в горшке, несколько столиков, расставленных так, что гостю, дабы пройти к стулу, приходилось пробираться через них, — вот и все предметы, которыми Амелия окружала себя, когда бывала «дома».

На каминной полке лежали несколько томов библейского словаря сэра Уильяма Смита — мисс Марджорибэнкс их даже не открывала, — акварельное изображение пейзажа Сиены, где она никогда не бывала, новый роман миссис Брукфилд, прочитанный ею от корки до корки. Наконец, выцветшая гравюра с общим видом городка Уитби, более или менее знакомого ей, ибо раньше ее отец служил в тамошнем приходе. Все это, вместе взятое, наряду с приглашениями на распродажи и церковные мероприятия, одной-двумя семейными картинами и портретом покойной миссис Марджорибэнкс, изображенной в полный рост и в шляпе, какие носили во времена царствования королевы Аделаиды, завершало убранство комнаты.

— Странно, что нет миссис Харрисон с девочками, — невинно заметила мисс Марджорибэнкс. — Ведь уже почти половина третьего.

Согласно существовавшей между ними негласной договоренности это было одно из обычных полуденных развлечений Амелии.

— И правда. Жаль, если мы разминемся с ними.

Сказал это мистер Кроли с улыбкой, бросив при этом взгляд, остановившийся где-то посредине между хозяйкой и томами словаря сэра Уильяма Смита, но не думаю, что нынешнее его положение доставляло ему такую уж радость. Он был умным человеком и понимал, выигрышным это положение — когда он находится в гостиной у настоятеля прихода в Эли в обществе его дочери, сидящей напротив и доброжелательно посматривающей на него, — никак не назовешь. Согласно подсчетам он оказывает знаки внимания мисс Марджорибэнкс — от такого вульгарного слова, как «ухаживать», мистера Кроли буквально передергивало — почти шесть недель. В этом качестве — человека, оказывающего знаки внимания, — он гулял с ней по саду ее отца, слушал, как она поет самые трогательные сочинения герра Шуберта, подсаживал ее в экипаж по окончании очередного празднества в приходе. Все так и должно быть, и у мистера Кроли не было никаких претензий к саду с его розами, герру Шуберту с его сочинениями, экипажу, не говоря уж о самой мисс Марджорибэнкс. Мистер Кроли был человеком не только умным, но и наблюдательным, и шести недель знакомства хватило, как он считал, чтобы узнать девушку достаточно близко. А также понять, что, помимо красоты и жизнерадостности, ее отличают гордость, некоторое упрямство и в то же время недостаток духовной энергии, но это поправимо. О том, как именно и почему у множества мужчин при знакомстве с юными дамами складываются подобные странные представления, мистер Кроли предпочитал не задумываться. Он несколько опасался, поскольку осознавал, что от него чего-то ждут и он оказался в среде, где его обязательства распространяются не только на настоятеля и его дочь, но и на множество лиц, с которыми он едва знаком.

В этом отношении нынешняя поездка в Эли через болотистую местность оказала на него еще более угнетающее воздействие, чем обычно. Ему казалось, что кучер на постоялом дворе, поставивший его лошадь в конюшню, знает, зачем он сюда приехал, и посмеивается про себя. И братья-священнослужители, приветствующие его на улице, хитро ему подмигивают из-под полей своих англиканских шляп. И мальчишка, открывший ему дверь в дом настоятеля, как только взял у него пальто и шляпу, тут же помчался к другим слугам, чтобы почесать языки на его счет. И это еще не все — для беспокойства у мистера Кроли были и другие основания. Как ему не раз приходилось слышать, настоятель прихода Эли души не чает в своей дочери. Да он и сам это видел. И понимал, что выйти отсюда с мисс Марджорибэнкс под руку ему без борьбы не удастся. Человек, еще раз замечу, наблюдательный, он видел также, насколько неоднозначно сама мисс Марджорибэнкс относится к заботам отца, порой принимая их с охотой, порой стараясь вырваться из-под опеки. Все это заставляло мистера Кроли чувствовать, что его положение в доме Марджорибэнксов не так безоблачно, как ему показалось поначалу, поскольку существуют какие-то иные, личные мотивы, повлиять на которые он бессилен. В общем, сколь бы весело ни горели угли в камине в доме настоятеля и как бы ни блестели волосы его дочери, что было особенно заметно, когда она наклонялась, наливая ему чай, вряд ли мистер Кроли чувствовал себя вполне довольным жизнью.

— Как отец? — поинтересовался мистер Кроли. Между ними существовала еще одна негласная договоренность: визиты мистера Кроли в Эли — это визиты вежливости его настоятелю.

— Папа сейчас с мистером Прендергастом (адвокат прихода) и будет занят с ним всю первую половину дня. Мистер Прендергаст обладает удивительным умением отнимать у людей время. Мистер Кроли, не будете ли так любезны пошевелить угли?

Мистер Кроли потянулся за щипцами, думая попутно, что блистать в обществе мисс Марджорибэнкс ему явно не удается и как-то уж очень скупо отвечает она на его вопросы. Орудуя щипцами, он решил сказать нечто, способное поднять их беседу над уровнем обычного обмена любезностями.

— Одно из преимуществ жизни в наемном доме — а их не так уж и много — состоит в том, что научаешься заниматься такими вот делами. Поверьте, коль речь идет о том, чтобы разжечь камин, или поджарить тосты, или заварить чай, я сто очков вперед дам даже самой прилежной служанке.

— Папа говорит, что нынешние молодые люди очень испорченные и им пошло бы на пользу штопать собственные рубашки.

Мистер Кроли с удовольствием порекомендовал бы настоятелю штопать свои рубашки, и вообще пусть катится ко всем чертям. Но ограничился тем, что в последний раз слегка пошевелил щипцами в камине. Не только он, но и мисс Марджорибэнкс была несколько смущена тем положением, в котором оказалась. Как дочь настоятеля, она должна была уважать и действительно уважала мистера Кроли; она знала, что он внук графа, и даже тайком от него не поленилась сходить в монастырскую библиотеку, где прочитала исключительно содержательную статью, опубликованную в «Черч куотерли ревью» мистером Кроли. И тем не менее у нее сложилось впечатление, будто в треугольнике, две стороны которого составляли она и ее отец, а третью — мистер Кроли, последнего мог бы заменить любой другой молодой человек. А пунктуальность мистера Кроли, равно как и его родственные связи с графом, а также публикация в «Черч куотерли ревью», — ничто в сравнении с теми отношениями, которые мисс Марджорибэнкс хотела бы наладить со своим отцом. И именно это не давало мисс Марджорибэнкс покоя, от этого ей было не по себе, даже совестно как-то, и она никак не могла придумать, как ей действовать дальше. Доныне мистеру Кроли даровались некоторые привилегии, какие положены признанному всеми возлюбленному, то есть он гулял с ней по отцовскому саду, помогал подняться в экипаж и так далее. Но что касается иных преимуществ и будет ли ему предоставлено самое значимое из них, мисс Марджорибэнкс сильно в этом сомневалась.

Мистер Кроли хранил выжидательное молчание. Было у него какое-то предчувствие. Мысль о том, что от него слишком много ожидают люди, на которых ему в общем-то наплевать, по-прежнему не давала ему покоя. И тем не менее оживленная и бойкая мисс Марджорибэнкс, любящая встряхивать копной волос и отпускать колкие замечания по адресу жены архидьякона, нравилась ему больше, чем мисс Марджорибэнкс, доводившая до него соображения отца насчет испорченности современных молодых людей.

— После Лондона с его развлечениями, должно быть, Эли вам кажется таким скучным, — вымолвил наконец мистер Кроли.

Вот здесь мисс Марджорибэнкс ожила — до определенной степени. Лондонские развлечения — предмет, о котором она вообще-то могла поговорить, но, если честно, ее жизнь на Уимпл-стрит была довольно унылой. Поскольку дочери настоятеля — а тем более дочери настоятеля, получающие такое же строгое воспитание, как мисс Марджорибэнкс, — не из тех, кого бросают в самый водоворот столичной жизни. Амелию, мечтавшую о балах и прогулках в экипаже по парку, приучили мириться с чаепитиями в честь только что вошедшего в моду проповедника и благотворительными базарами в пользу какой-нибудь духовной миссии в Западной Африке. Мисс Марджорибэнкс прислушивалась к модному проповеднику и честно продавала свою партию подушек с вышивкой, но сердце ее оставалось при этом холодным. И хотя она принялась довольно бойко рассказывать мистеру Кроли о проповедях преподобного Уозерспуна, а также о лорде Джоне (высмотренном ею из окна экипажа на Брук-стрит), ее собеседнику очень скоро стало ясно, что ей не очень-то все это интересно.

По окончании отчета мисс Марджорибэнкс о лондонской жизни наступило молчание. На улице снова пошел снег, косо ложась на перекрестье соборного шпиля и придавая на редкость печальный вид приходским садам. Мистер Кроли подумал о взятой напрокат лошади, долгом возвращении в Истон и скудном ужине, ждавшем его дома. Мисс Марджорибэнкс неожиданно заговорила:

— Папа разгадал тайну женщины из Истон-Холла. Ну, той, которая появилась во время вашего обеда.

— Серьезно? И что же он говорит?

— Это подопечная мистера Дикси, и она, — мисс Марджорибэнкс постеснялась употребить слово «безумна», — не вполне в своем уме. Но папа сказал, что ходят слухи, будто мистер Дикси — настоящая Синяя Борода и держит бедняжку в заточении.

— Если это действительно так, то, должен сказать, мистер Дикси — очень гостеприимная Синяя Борода, — заметил мистер Кроли. — Я несколько раз у него обедал, и мне никогда не приходило в голову, будто меня могут съесть на десерт.

— Ну, в компании все друг на друга похожи. Впрочем, я просто передаю папины слова.

Мистер Кроли наклонился и снова пошевелил угли в камине. У него возникло ощущение — откуда оно явилось, сказать трудно, — что ему следует быть поосторожнее в своих высказываниях по поводу подопечной мистера Дикси. В то же время он понимал, хотя бы уже по одному ее тону, что эта тема занимает мисс Марджорибэнкс не меньше, чем его самого.

Мистер Кроли отодвинулся от огня и в высшей степени непринужденно проговорил:

— Речь ведь идет о некоей миссис Айрленд, не так ли? О дочери мистера Бразертона; по-моему, это литератор. Но о каких-либо скандалах я слышу впервые.

— Ну может, ничего и не было. — Слово «скандал» мисс Марджорибэнкс тоже произносила через силу. — Но папа говорит, что люди начинают задавать вопросы, почему ее так долго держат взаперти и родственникам не разрешают с ней видеться. И вообще все это очень странно.

— Не сомневаюсь: все делается как надо, — сказал мистер Кроли, хотя и не очень верил в это. — На мой взгляд, мистер Конолли, бывший директор клиники для душевнобольных в Хануэлле, — весьма компетентный врач.

— А папа считает его шарлатаном.

Мистер Кроли чрезвычайно высоко ставил мнение настоятеля прихода в Эли по разным вопросам, но в данном случае у него имелось и свое мнение.

— Как бы то ни было, миссис Айрленд произвела на меня впечатление человека, который не вполне отдает отчет в своих действиях.

— Говорят, она красотка, — простодушно заметила мисс Марджорибэнкс.

— Весьма вероятно. У меня не было времени как следует рассмотреть — ее почти сразу увели из комнаты.

Мистер Кроли видел, что разговор отклоняется в том направлении, за которым ему совершенно не хотелось следовать. В то же время если юной даме, сидящей в гостиной своего отца, захочется поговорить на какую-то определенную тему, вряд ли он способен остановить ее.

— Я, помню, читала какую-то статью в газете, где говорилось, что она красавица, — продолжала мисс Марджорибэнкс.

Все это было очень плохо, и в который уж раз мистер Кроли пожалел, что не остался в Истоне заканчивать свою проповедь. Он сделал отчаянную попытку сменить тему: ну как, понравилась ли мисс Марджорибэнкс книга «Миссис Кодл»? Но в ответ на вопрос дождался лишь такой реплики: вроде бы в свое время все только и говорили что о ссоре автора книги с покойным мистером Бразертоном? Впрочем, даже сейчас, под конец встречи мистер Кроли надеялся, что у него все же появится возможность вставить два-три слова. Но как раз в это время послышался стук входной двери, из коридора донесся шум шагов и на пороге появилась горничная:

— Извините, мисс, миссис Харрисон с девочками.

«Ну все, — подумал мистер Кроли, — это выше моих сил». Он поднялся со стула, виновато посмотрел на часы и начал прощаться.

— Что ж, мисс Марджорибэнкс, надеюсь, в ближайшем будущем я буду иметь приятную возможность приветствовать вас и вашего батюшку в Истоне.

— Право, не знаю, — откликнулась мисс Марджорибэнкс, приглашая миссис Харрисон и трех ее неповоротливых дочерей войти в гостиную. — Папа сейчас очень занят — мистер Прендергаст, счета и все остальное. Но я непременно передам ему ваше приглашение.

И все же мистер Кроли надеялся, что ему удастся погладить тонкую руку Амелии. Но мисс Марджорибэнкс была дочерью настоятеля и ничего такого не позволила. Короткое рукопожатие, и мистер Кроли оказался за воротами, где кебмен, доставивший миссис Харрисон и ее дочерей из Трампингтона, ругал на чем свет эту даму, давшую ему на чай всего два пенса. Печально бредя на постоялый двор, где его дожидалась лошадь, он столкнулся со знакомым священником — в такие моменты всегда сталкиваешься со знакомыми, разве нет? — который, протягивая ему руку, осведомился:

— Ну что, приятель, когда же наконец?

— Что? — огрызнулся мистер Кроли. — Насколько мне известно, в ближайшее время ничего не ожидается.

— Правда? Очень жаль.

Оставляя следы на пушистом снегу, мистер Кроли вернулся на постоялый двор, и мысли его почему-то переключились с мисс Марджорибэнкс и гостиной настоятеля на Истон-Холл и хранимые им тайны.

Глава 23 НОЧНАЯ РАБОТА

Из всех господ живописцев, чьи работы регулярно выставляются для просвещения публики, выше других я ставлю члена Королевской академии мистера Фриса. Сколько раз, заходя в какую-нибудь городскую галерею или поднимаясь по лестнице какого-нибудь клуба на Пэлл-Мэлл (в сопровождении своего хозяина Тимминса, краснощекого и страдающего одышкой джентльмена, подталкивающего меня к накрытому столу), я останавливался, чтобы полюбоваться, скажем, изображением дерби. Или интерьера железнодорожного вагона, или лондонской улицы, невольно скашивая глаза на скромный пустой уголок картины, где угадывалась знакомая подпись. Можно сказать, что здесь сосредоточена вся жизнь: поля шляпки девушки-служанки, склоняющейся к своему возлюбленному; раскрасневшаяся физиономия подвыпившего солдата, выходящего на заплетающихся ногах из пивной; дородный глава семейства с целым выводком детей; генерал на своем мощном жеребце и сержант у артиллерийского лафета. Все это выходит из-под кисти мистера Фриса с такой же легкостью, с какой мы с вамп занимаемся всякими безделицами или поддразниваем застенчивую девушку, сидящую за столом и боящуюся поднять глаза, вопросом: чего это, мол, ее возлюбленный топчется на крыльце?

Тем не менее, думается, картины мистера Фриса не то, что люди называют реализмом. Он может изобразить толпу, или военный отряд на марше, или ораву учеников, вываливающихся с шумом из ворот школы, однако в любом случае в том, что художник замечает и не замечает, что изображает, а мимо чего проходит, ощущается замысел. Не правда ли, удивительно, как, разглядывая большие полотна мистера Фриса, мы улавливаем скрытые намеки: солдат на белой лошади явно неравнодушен к дочери хозяина постоялого двора, подающего ему кружку пива; господин в шляпе с высокой тульей и моноклем, несомненно, как-то связан со священником в черной сутане, стоящим позади него. Никаких явных признаков этих связей нет — как не бросаются они в глаза ученому, разглядывающему под микроскопом движение молекул, — но эффект получается поразительный. В моем представлении мистер Фрис сходен с великим ботаником или исследователем морских глубин, только растения, которые он изучает, или колонии морских ежей, попадающие в расставленные им сети, — это человечество.

Давайте-ка просто так, забавы ради, представим себе, что в этот тихий летний вечер, часов в восемь, когда рабочий и служивый люд разошелся по домам, мистер Фрис поставил свой мольберт в зале ожидания вокзала Лондон-бридж, посреди лотков и книжных киосков, где торгуют романами за девять пенсов и журналами «Корнхилл» и «Беллс лайф». Что бы он здесь увидел? Пару фантастически замызганных и оборванных ребятишек, крутящих волчок на верхней площадке каменной лестницы, нескольких пожилых женщин, занятых выполнением каких-то загадочных поручений в сосисочных и бакалеях, сомнительных особ в потертых шляпах и поношенных башмаках, которые всегда отираются в подобного рода местах. Один важный эпизод мистер Фрис, только еще устанавливающий свой мольберт, наверняка пропустил, а именно: полчаса назад из Сити на вокзал прибыл крытый фургон, запряженный взмыленными лошадями. При его появлении как из-под земли явились двое служащих железнодорожной полиции и вместе с охранниками понесли два ящика в кабинет начальника вокзала. Тот уже стоял на пороге под станционными часами, чувствуя на себе взгляд суровой на вид дамы в темном пальто и такого же цвета шляпе без полей. Не приходится сомневаться, что мистер Фрис бросил бы оценивающий взгляд на медные пуговицы, украшавшие мундир начальника, и на его пышные усы. Был там и кое-кто еще, на ком, вполне вероятно, мог бы остановить внимание мистер Фрис: пожилой священнослужитель в гетрах и черном костюме, сжимая в ладони экземпляр журнала «Фрэзере», изучал расписание поездов, висевшее под стеклом над кабинетом начальника вокзала. Суровая пожилая женщина, которая могла оказаться кем угодно, от директора школы до домохозяйки их тетушки, выталкивала из зала ожидания четырех девушек в дорожных платьях сизого цвета и скромных шляпках. У ближайшей платформы стоит под парами почтовый поезд на Дувр (через Фолкстон), он должен доставить груз на пакетбот. Двое кочегаров деловито подкидывают уголь в и без того полную топку. Но старуха дуэнья не обращает на происходящее никакого внимания и, орудуя маленьким остроконечным зонтиком, гонит своих подопечных к скамейке, подальше от паровозного дыма, а также от мольберта художника.

Следом за ними шагали два джентльмена, из которых мистер Фрис мог при желании сотворить чудеса: один, весь затянутый в черное, с необычными бакенбардами и выдающейся вперед челюстью, с палкой, крепко сжимаемой в одной руке, и дорожной сумкой в другой; его спутник, дородный мужчина с красным лицом, нагружен еще двумя примерно такими же сумками. Что бы в них ни было, дородный явно нервничает, бросает на поклажу беспокойные короткие взгляды и постоянно дергает за ручки. Откровенно говоря, в этих двух господах есть нечто неуловимо загадочное. Приехали они сюда в одном кебе — вот он, еще виден, отъезжает от вокзала, направляясь в сторону Саутуорка, — но по виду не скажешь, что они даже просто знакомы. Уезжают куда-нибудь? Да, тот, с бакенбардами и выдающейся челюстью, подошел к расписанию, изучил его и нацелился палкой в сторону кассового окошка. А дородный просто опустил сумки на пол (совершенно бесшумно) и присматривает за ними, вытирая лоб платком и пристально озираясь вокруг, словно в них спрятано по аллигатору, тайно унесенному из зоопарка из клетки с пресмыкающимися.

Стрелки вокзальных часов приближаются к отметке 7:30 — время отправления дуврского поезда. Несколько пассажиров стремительно шагают по платформе, но не похоже, что обладатель палки и надзирающий за сумками готовы к ним присоединиться. Первый стоит у книжного киоска, листая номер «Корнхилла» с таким видом, будто в нем содержатся вновь обнаруженные фрагменты Писания, не изучив которые возьмешь тяжкий грех на душу. Второй же бросает вокруг себя почти дикие взгляды, сначала на готовый вот-вот отойти поезд, затем на вокзальные часы, на платформу, но ни разу — на человека у киоска. Словно из ниоткуда возникает кондуктор — толстый, довольно-таки непривлекательный тип очень несчастного вида. Он смотрит налево, потом направо и странно — в том смысле, что, похоже, он и сам смущен, — щелкает пару раз указательным пальцем по фуражке. До семи тридцати остается полторы минуты.

Подброшенные какой-то неведомой силой, мужчины бросаются к кассе. Может быть, они покупают билеты первого класса? Да, дородный устраивается в вагоне первого класса, нервно поглядывая на идущего к багажному вагону угрюмого носильщика, которому кажется странным, что три дорожные сумки могут весить так много. Ну а второй, что он делает? Сначала неторопливо направляется вдоль платформы, поглядывая в обе стороны, словно ищет кого-то, кто должен к нему присоединиться. Затем стремительно нагибается, словно этот кто-то лежит за мощными опорами, поддерживающими крышу вокзала. Кондуктор с печальными глазами идет по платформе, звоня в колокольчик и предупреждая об отправке поезда. До половины восьмого остается всего несколько секунд. Скрежещут огромные колеса, раздается ужасный шум, способный отпугнуть любое человеческое существо. Кондуктор поднимается в свое купе, примыкающее в багажному вагону, и печально всматривается в темноту, а мужчина с выдающейся вперед челюстью все еще стоит примерно в ярде от поезда. Сейчас он повернется и отступит к одной из опор, но нет, впереди на платформе он как будто вдруг видит знакомого и окликает его, стараясь перекричать лязг колес. Только никого там нет.

Поезд медленно, но неумолимо движется вперед. Кондуктор, почти скрытый поднимающимся к небу паром, еще раз незаметно постукивает указательным пальцем по фуражке, и человек, опровергая впечатление о возрасте, сложившееся из-за его седых усов, делает рывок, вспрыгивает на подножку и исчезает в купе проводника. Так что мистер Фрис, если бы он все еще сидел за своим мольбертом (но его нет и вообще платформа совершенно пуста), подивился бы, куда он пропал и как можно раствориться в прозрачном воздухе, находясь на железнодорожной платформе летним вечером.

Показания Сэмюэла Спрэгга, служащего железнолорожной полиции

Около семи вечера в наш участок пришло сообщение из Сити от г-на Абеля, согласно которому в Фолкстон почтовым поездом отправляется груз. Это обычная процедура. При приемке груза присутствовали констебль Харлоу и я. Это тоже обычная процедура. Запечатанные красным воском ящики со слитками были извлечены из фургона и перенесены в кабинет начальника вокзала, что может подтвердить и сам мистер Селлингс.

Показания Джеймса Селлингса, начальника вокзала Лондон-бридж

Я впервые узнал о грузе, когда его доставили к дверям моего кабинета. Так оно обычно и бывает: предварительно никого ни о чем не извещают, что может подтвердить мистер Смайлз. Груз состоял, согласно подписанному мной документу, из трех ящиков, один весом 98 фунтов, другой — 92 и три четверти, третий примерно столько же плюс-минус одна унция — вот, все написано. Ящики были покрыты листовым железом; чтобы поднять каждый, нужно два человека. После взвешивания в присутствии сержанта Спрэгга и констебля Харлоу ящики перенесли в багажный вагон и поместили, используя личные ключи мистера Донтси и мой, в один из трех наших сейфов. Я выполнял свои обязанности, и больше добавить мне нечего.

Показания Питера Донтси, заместителя начальника вокзала Лондон-бридж

Печати, за сохранность которых, как уже говорилось, отвечал на этот раз я, не тронуты.

Мистер Пертуи сидел в одиночестве в багажном вагоне, чувствуя, как под ним постукивают колеса. Сзади, в нескольких футах справа от него, через полуоткрытую дверь мелькали дымоходы, шиферные крыши, серебристо-серая полоска реки. Этот вид подействовал на него успокоительно, ибо теперь он знал: поезд идет по виадуку, перекинутому через Тули-стрит. Поднявшись на ноги и прислонившись к железной стойке, поднимавшейся до самой крыши вагона, он начал громко, чтобы перекричать скрежет колес, говорить что-то Дьюэру и замолк, только когда обнаружил его отсутствие. Осторожно — ведь любое неловкое движение, и ему конец — мистер Пертуи вытянул руку и запер дверь. Стало не так шумно, теперь можно было и осмотреться. В дальнем конце вагона, поодаль от чемоданов и дорожных сумок он увидел стоявшие у самой стены в ряд три плоских сейфа. Было в них нечто такое — может, тусклый отблеск металла, — что хотелось потрогать их, но что-то останавливало. Нерешительно переминаясь с ноги на ногу в покачивающемся вагоне, мистер Пертуи вдруг осознал, как ему страшно. Это был какой-то абстрактный страх, и хотя он не отпускал ни на минуту, но приглушил тревогу, мучившую Пертуи.

Прежде всего, и это следовало признать со всей откровенностью, ему казался совершенно невыносимым Грейс — фамильярностью, вообще одним своим присутствием. Чем бы ни кончилась ночная работа, от клерка он избавится, и независимо от того, сохранится ли контора на Картер-лейн, Грейса в любом случае в ней не будет. Эта мысль ободрила его, и хотя за ней по-прежнему мерцал большой страх, он, несколько успокоившись, потянулся к сумкам и с немалым трудом передвинул их почти вплотную к сейфам. Не будет больше Грейс суетиться рядом и досаждать ему — нет, ни за что, об этом мистер Пертуи позаботится. И тут на него накатило одно странное воспоминание, навеянное, возможно, мельканием крыш на Тули-стрит: из дальних уголков памяти выплыл школьный двор, и расстилавшиеся за его каменными стенами низкие унылые холмы, и обращающийся к нему пожилой господин, о котором мистер Пертуи не думал последние тридцать лет. Мистер Пертуи, содрогнувшись, вцепился в ручку ближайшей дорожной сумки и так стоял, пока звук шагов не вывел его из задумчивости.

При виде Грейса, который, казалось, не знал, куда деть руки-ноги в этом замкнутом пространстве — кожа на его лице как-то неестественно сморщилась, напоминая гофрированное железо, — и старый господин, и школьный двор, и серый камень — все это мгновенно куда-то испарилось.

— О Господи, да ты же пьян! Признавайся, в пивной сидел, перед тем как на вокзал явиться? Так?

— Сэр, я трезв, как отец Мэтью.[34] Слово даю.

— Халтуры я не потерплю, ясно? Ты с самого начала знал, что это за дело, и должен идти со мной до конца.

Грейс пробормотал что-то невнятное, возможно: халтуры не будет и он пойдет с мистером Пертуи до конца.

— Ладно, — тон мистера Пертуи несколько смягчился, — все будет хорошо, только делай, как я говорю. Который теперь час?

— Без двадцати пяти.

— Где Пирс и Лэтч?

— В кебе, уже час как дожидаются.

— Дьюэра видел?

— Столкнулся с ним в коридоре вагона первого класса и раскланялся.

Мистер Пертуи довольно кивнул. Он знал: для завершения первой части плана у него осталось всего тридцать минут, но также и то, что сейчас шансы на успех неизмеримо выше, чем раньше. Через полчаса поезд будет в Рэдхилле — это первая остановка. Если постараться, можно многое сделать. Запустив руку в первую из трех дорожных сумок, мистер Пертуи последовательно извлек несколько предметов, тщательно подобранных на Картер-лейн три часа назад. Щипцы, тяжелый молоток, несколько деревянных клиньев, пара весов (были позаимствованы накануне вечером на кухне в Сент-Джорн-Вуд) — все это легло на квадратный кусок сукна, предварительно расстеленный мистером Пертуи на полу вагона. Попутно раскрылась тайна неподъемной тяжести сумок. Каждая была до предела набита дробью, разложенной по бумажным пакетам. Смотреть, как мистер Пертуи занимается всем этим хозяйством, было сплошным удовольствием. Он имел вид мастерового, скажем кузнеца, раскладывающего свои инструменты перед кузней, а то и живописца, промывающего кисти и разводящего краски на палитре. А сознание того, что в его движениях действительно присутствовал артистизм, придавало им особый шик. Однако все равно примешивалось к этому ощущение страха и дурных предчувствий, вызванных даже не возможностью разоблачения, а скорее тем, что во всем замысле могло вдруг не хватить какого-нибудь элемента первостепенной важности.

Раскладывая свое снаряжение, мистер Перту и несколько раз замечал, как рука сама собой тянется к карману пальто. Испытывая восторг от того, что поставленные задачи выполняются в правильном порядке, он всякий раз себя останавливал — пусть все идет, как задумано. Наконец, когда щипцы, молоток, деревянные клинья и весы (с которых не выветрился еще запах вчерашней выпечки) легли на зеленое сукно, он озабоченно пошарил в кармане и вытащил связку ключей. Помня, что заперт только один сейф, мистер Пертуи вставил в нужные замки сначала один ключ, потом, нарочно сделав секундную паузу, второй. Дверца сейфа открылась.

Грейс завороженно, как зритель, перед которым фокусник одного за другим извлекает из пустой, как все видели, шляпы кроликов, наблюдал за действиями хозяина. Выражение лица у него сделалось таким необычным, что, как бы ни был мистер Пертуи занят своей работой, проходившей при тусклом свете керосиновой лампы, он не мог этого не заметить.

— В чем дело?

— А если кто-нибудь войдет?

— Никто не войдет. У Дьюэра есть ключ. Ты что, не слышал, как минуту назад он повернулся в замке? Мы здесь заперты, пока он не выпустит нас. Ну что еще? — Мистер Пертуи заметил, что Грейс все никак не может оторвать потрясенного взгляда от содержимого сейфа.

— А ведь за такие дела, — медленно выговаривая эти слова, Грейс смотрел на пол, на крышу вагона — на что угодно, только не на мистера Пертуи, — за такие дела можно на виселицу попасть, верно?

— Скорее на каторгу. Такие преступления смертной казнью не караются.

— Поражаюсь, как вы можете с такой легкостью говорить это!

— Если мы не будем полагаться на самих себя, то вообще ничего не совершим, зато вернемся в Лондон, ругая себя последними кретинами. Ладно, хватит болтать, передай-ка мне лучше ящик.

С усилием, от которого у него вздулись мышцы, Грейс вытащил из сейфа первый ящик с золотом. Все три были сделаны, обратил он внимание, на совесть, каждый покрыт железным ободом, прочно приклепанным к дереву, и заперт. Ему внезапно стало любопытно, сможет ли его хозяин проникнуть в святилище, и какое-то время он не отрываясь смотрел, как мистер Пертуи, держа щипцы в левой руке, а правой нащупывая заклепку, определял размеры ящика. Щипцы, заметил Грейс, отшлифованы наилучшим образом, но для обычных целей совершенно бесполезны. Наблюдая, как ловко орудует ими мистер Пертуи, Грейс не мог не признать, что заклепки прекрасно вываливаются из своих пазов с их помощью, да при этом еще и замок поддается. За короткое время, работая с удивительным, как показалось Грейсу, проворством, мистер Пертуи проделал в передней нижней части ящика щель — неширокую, но достаточную для того, чтобы просунуть в нее соверен. Затем, взяв в одну руку три деревянных клина, а в другую молоток, он с усилием расширил щель; когда туда войдет четвертый клин, можно будет вынуть замок из крышки.

Занимаясь своим делом, мистер Пертуи никак не мог отвлечься от двух вещей. Первая — восхищенный взгляд, который, несмотря на все презрение к Грейсу, грел его самолюбие. Вторая — страх повредить ящик. Зная, что по приезде в Фолкстон замок подвергнется беглой проверке, мистер Пертуи всячески старался, чтобы тот выглядел совершенно целым. Точно так же он старался не оставить слишком глубоких царапин от деревянных клиньев, которые нельзя было бы скрыть, когда ящик будут дополнительно запечатывать. Ему казалось, что за разговором с Грейсом и приготовлениями к работе прошел по меньшей мере час, но взглянув на часы, убедился: ему потребовалось всего лишь пять минут. В последний раз стукнув молотком по четвертому клину, легонько поковырялся в замке своими умелым пальцами и откинул крышку.

— Ничего себе, — присвистнул Грейс.

— Вот именно, — подтвердил мистер Пертуи. Как-то в начале своей профессиональной карьеры он был приглашен на осмотр золотых слитков в банковском сейфе. Их было штук десять, небольшого размера, каждый покрыт слоем используемого в таких случаях воска, и хотя их стоимость произвела на него впечатление, нельзя сказать, что он был так уж потрясен. Но здесь-то слитков было не десять, а, наверное, пятьдесят, каждый размером с табачный кисет, и лежали они четырьмя аккуратными стопками. Мистер Пертуи взял один слиток и положил на весы. Результат взвешивания подтвердил его прикидки: первый из ящиков работы господ Абеля, Шпильмана и Балта содержал один английский центнер, то есть около 51 килограмма золота. Если внутреннее «я» мистера Пертуи и затрепетало, он был слишком осторожен, чтобы позволить своему внешнему «я» выдать это. Он просто принялся быстро и методично перекладывать золото из ящика в первую и самую маленькую из трех сумок, подсчитывая одновременно в уме, сколько дроби понадобится, чтобы заменить слитки. Когда сумка наполнилась, а на место золота легла дробь, мистер Пертуи сверился с часами. Убедившись, что до прибытия поезда в Рэдхилл остается еще минут десять, он аккуратно закрыл освобожденный от золота ящик, закрепил оторванные полосы железа, вернул на место заклепку. Порывшись в кармане пальто, извлек вощеный фитиль, палочку из красного воска и несколько кольцеобразных металлических дисков.

— А это еще зачем? — осведомился Грейс.

— А это главное, — наставительно заметил мистер Пертуи, принимаясь плавить воск на язычке пламени керосиновой лампы и следя за тем, чтобы капли его падали точно на диски. — Надо, чтобы все, а ночная вахта на пристани в Фолкстоне особенно, подумали, что это печать продавца, а иначе вся наша операция раскроется.

Буквально в тот самый момент, когда мистер Пертуи возвращал в сейф первый из ящиков, он почувствовал, как поезд тормозит. Задув лампу, он поднялся, раскинул руки и подтолкнул тяжело нагруженную дорожную сумку ближе к центру вагона.

— Подъезжаем к Рэдхиллу. Давай-ка в угол, вот сюда, где сейф вплотную соприкасается со стеной.

Грейс повиновался. Устраиваясь рядом с ним, мистер Пертуи обнаружил, что в углу вагона валяется старая дерюга. Ею они и накрылись, в темноте их было почти не видно. Незадолго до остановки поезда они услышали, как в замке поворачивается ключ. В вагон вошел Дьюэр. Он их не разглядел, а вот как сам Дьюэр осторожно пробирается к двери и открывает ее, было хорошо слышно. Впереди, в самом начале платформы, раздалось громкое шипение — это дым вырвался из трубы паровоза, — а потом шум шагов.

— Ну, где эта штука? — прозвучал в темноте голос Пирса. Послышались глухой стук и громкое восклицание, словно чьи-то руки подхватили неожиданно свалившуюся на них тяжесть. Прошло буквально несколько секунд, и людям, спрятавшимся возле сейфа, показалось, что дверь вагона снова закрывается, а поезд ныряет в ночь.

Сбросив дерюгу, мистер Пертуи зажег лампу с помощью серной спички и опять занялся сейфом. Первая удача сильно его ободрила. Со вторым ящиком он справился вдвое быстрее, чем с первым. Открыв его, мистер Пертуи, к немалой своей радости, обнаружил содержащиеся в нем золотые американские и французские монеты. Повторилась прежняя операция — на место золота легло равновесное количество дроби. Третий ящик открылся вообще в мгновение ока — настолько преуспел в своем занятии мистер Пертуи. В нем оказались опять-таки ровно выложенные ряды золотых слитков. Отвлекаясь время от времени от взвешивания, дабы стереть со лба пот, мистер Пертуи почувствовал: Грейса что-то беспокоит.

— Что-нибудь не так?

— Да нет, просто через двадцать минут остановка в Тонбридже, и к тому времени надо бы нам со всем этим покончить.

— Золота оказалось больше, чем я думал. Столько дроби у нас нет.

— Так что же делать?

— Как что? Придется оставить кое-что в сейфе.

— Оставить первоклассное золото, которое только и ждет, чтобы его унесли? Да кто узнает, что это наших рук дело?

— Кто узнает? — При тусклом свете керосиновой лампы мистер Пертуи был похож на Мефистофеля. — Не будь идиотом. Я плохо объяснил, как все делается? Пока мы будем сидеть здесь с объемистыми сумками, ожидая, когда поезд уйдет в Дувр, люди в фолкстонской гавани будут взвешивать сейфы. С таким же успехом можно прогуляться по платформе с золотом в руках.

— Я просто думал…

— А вот это тебе как раз и не надо делать. Все три сумки забиты почти под завязку. Нам и так-то непросто будет нести их. А ты лучше вот что… Там, в углу, валяется щетка, возьми ее да вымети пол как следует. Ребенок поймет, что здесь кто-то орудовал.

Опустив взгляд, Грейс увидел доски пола, покрытые каплями красного воска и древесной пылью от ящиков с золотом. Присвистнув про себя, он принялся поспешно уничтожать следы их деятельности. Мистер Пертуи тем временем запирал ящики и возвращал на место железные обручи с заклепками.

— Смотрю, к тебе вернулась смелость, — заметил он, не отрываясь от своего дела.

— А тут и не требуется смелости, — коротко бросил Грейс.

— Да нет, попридержи немного в запасе, нам еще многое предстоит сделать.

Мистеру Пертуи казалось, что с тех пор, как они сели в поезд и он работал при тусклом свете керосиновой лампы, прошло много времени, а сам он выглядит ужасным чудищем из сказки, обреченным провести остаток жизни в подземелье. Часы показывали всего лишь четверть одиннадцатого. Сейф был заперт, две дорожные сумки стояли в углу вагона, и мистер Пертуи постепенно пришел в себя. Грейс с бледно-восковым в полумраке лицом сидел на корточках, привалившись спиной к сейфам. Через щели в полу задувал холодный ночной ветер. Жарко уже не было. Поезд снова начал притормаживать.

— Это еще как понять? — протянул Грейс, словно бы сам к себе обращаясь.

Каких-то полчаса назад мистер Пертуи выругал бы своего клерка, сказав все, что думает о его невежестве. Но сейчас, напряженно думая о всех тех опасностях, которые могут поджидать их в течение ближайшего часа, он подавил раздражение.

— К Фолкстону подъезжаем. А теперь делай все в точности, как я скажу.

За несколько секунд до того, как, по его расчетам, поезд должен был остановиться, мистер Пертуи приоткрыл на пару дюймов дверь багажного вагона и осторожно выглянул наружу. На платформе никого не было. В пятидесяти ярдах отсюда, над служебным помещением начальника станции, горел свет, но иных признаков жизни не усматривалось. Дойдя до двери, соединившей багажный вагон с остальным составом, мистер Пертуи обнаружил, что она заперта, как он и предполагал, а в тамбуре никого нет. Они с Грейсом поспешно зашагали в хвост поезда, где находились вагоны первого класса. Вглядываясь в темноту, мистер Пертуи различил группу носильщиков и какого-то господина, скорее всего офицера железнодорожной полиции. Все они быстро направлялись в сторону багажного вагона. Издалека глухо доносился голос Дьюэра. Мистер Пертуи почувствовал, как сильно колотится у него сердце. Ладно, скоро они окажутся в Дувре, а там уж судьбой предприятия будут распоряжаться боги. Он сложил руки на груди, бегло и с нескрываемым пренебрежением посмотрел на Грейса и перевел взгляд наружу — в темноту кентской ночи.

Хладнокровный сукин сын — в этом ему надо отдать должное. Стоило нам остановиться в Дувре, как он сразу кинулся назад к багажному вагону за сумками. В них целое состояние, да и тяжело было, но мы-то делали вид, будто это всего лишь верхняя одежда. По пути встретился отель «Дувр-Касл» — классное место, это я сразу увидел, — и он спросил: «Как насчет того, чтобы слегка перекусить?» Естественно, я согласился, и мы устроились в кафетерии. Пока готовили еду — вареную рыбу, оказалась весьма вкусной, — он вышел наружу прогуляться. Мне не сказал ни слова, но десять против одного — ключи наши валяются на дне Канала. А вместе с ними щипцы и молоток.

Поздно, кроме нас, в баре никого нет. И официант (мистер Пертуи, расплачиваясь, дал ему на чай полсоверена, что мне показалось излишним) остался только один, а когда мы ушли, закрыл лавочку. Нам сказали, лондонский поезд отходит в час. Теперь предстояло сыграть в одну хитрую игру. Она состояла в том, что мы идем на вокзал по набережной, где швартуются суда из-за границы, те, что приходят из Остенде и Кале. Подходим к вокзалу — тьма-тьмущая, только один-два огонька горят, — он останавливается и говорит мне: «Бери, тебе это понадобится». И протягивает корешки билетов из Остенде до вокзала Лондон-бридж. Если кто поднимет шум, что почтовый вагон обокрали, вот вам доказательство: мы были все это время на море.

Дежурный у входа в вокзал. Угрюмый долговязый малый, мне такие не нравятся. Проверяет билеты. Смотрит на сумку, билеты не отдает. Оглядывает нас обоих. У меня возникает желание бросить сумку на землю и задать стрекача, но мистер П., спокойный, как салатный лист, спрашивает: что-нибудь не так? Ну да, отвечает малый, не так. Где отметка таможни? Вот черт, думаю, как же мы выберемся из этого положения? Отправят назад, на эту благословенную таможню, и заставят платить черт-те какой штраф. Но мистер П. просто улыбается, словно речь идет о совершенном пустяке, и говорит, что вряд ли таможенники будут счастливы, если им придется делать свою работу второй раз, потому что прибыли мы из Остенде накануне вечером и целый день провели в городе. И все равно этот тип зовет напарника и спрашивает: как думаешь, лучше, наверное, все же отправить этих господ на таможню второй раз, чем рисковать нашивками и пропустить их без проверки? Мистер П. кивает, говорит что-то о задержке ночного рейса. Да, конечно, и речи не может быть, чтобы пройти просто так, и вдруг нам возвращают билеты и пропускают нас.

Оказавшись в лондонском поезде, я едва в обморок не падаю, настолько обессилел, но у мистера П. есть немного бренди и водички в бутылке из-под содовой, и я немного прихожу в себя. Что там дальше было, я не очень помню. Приехали мы в Лондон на рассвете, а в Бридже я столкнулся с констеблем, открывшим дверь вагона. И снова я чуть не оттолкнул его и не пустился прочь, но, слава Богу, этот малый не предложил помочь с багажом! Никогда мне еще так не везло, ну да в конце концов всегда так бывает…