Тайны смутных эпох

ДВЕ БУРЖУАЗНЫЕ РЕВОЛЮЦИИ

Строки, выбранные эпиграфом этой главы, звучат сейчас пророчески. А написаны они в 1917 году, после победоносной (до поры) буржуазной революции в России, завершившейся Октябрьским переворотом и Гражданской войной.

В частном письме М. Волошин высказал удовлетворение тем, что стихотворение «Святая Русь» (откуда взяты эти строки) распространяют большевики и запрещают местные исправники. По знаменательному совпадению та же «Святая Русь» была популярна и среди монархистов.

Это, конечно же, не свидетельствует о том, что идеологические позиции большевиков и монархистов были схожи. Общими у них были лишь противники – те, кто свергли в феврале 1917-го монархию и создали буржуазное правительство.

Неудивительно, что значительная часть царских офицеров и генералов не только за страх, но и за совесть служили в Красной армии. Многие из них были отстранены от службы именно «демократическим» правительством.

А сколько было расстреляно в период развала царской армии солдатами-анархистами! И в этом развале была явная вина «демократов» буржуазного толка. Интересное совпадение. В конце века, в 1980-е годы смута началась в значительной мере с развала Советской армии и в дальнейшем – оборонной промышленности. Знаменательно и то, что теперь уже многие советские офицеры вспомнили о монархических временах (о которых имели смутные представления), и среди них нашелся даже самозваный внук царя Николая II.

Спору нет, ситуации в России в первые и последние десятилетия XX века во многом были различны. При царской власти страна была преимущественно аграрной, с преобладанием сельского населения и малограмотных, с невысоким научно-техническим потенциалом и неизжитыми окончательно феодальными отношениями, и относительно слабой буржуазией.

К 1980-м годам она превратилась в мощнейшую индустриальную державу с преобладанием горожан, с высочайшим уровнем образования и большим научно-техническим потенциалом. В социальном отношении разница была еще в том, что если в начале века в стране отмечался быстрый рост рабочего класса, то к концу века начался обратный процесс, относительное уменьшение количества рабочих при увеличении числа служащих. Причина – механизация и автоматизация большинства трудоемких производств.

Уже при этом самом беглом сопоставлении становится ясно, что в первом случае смута и революционные потрясения были проявлениями кризиса роста, ибо свершился переход на более высокий уровень развития. Во втором случае произошло нечто прямо противоположное: распад глобального содружества социалистических государств и великой державы – СССР, небывалый развал почти всех отраслей производства и сельского хозяйства, разгул преступности, падение нравственного и интеллектуального уровня (прежде всего в среде служащих, интеллигенции), вымирание населения, финансово-экономическая зависимость от «мировых олигархов».

В чем же сходство? В первом случае тоже рухнула и поначалу распалась великая Российская империя…

Правда, слово империя до сих пор многих вводит в заблуждение. Оно было введено официально в те времена, когда еще не имело негативного оттенка, в ХVIII веке. Так именовали крупную державу с монархом во главе, вобравшую в себя ряд провинций или даже некогда независимых государств. В словаре В. Даля слово «империя» толкуется как «государство, которого властелин носит сан императора, неограниченного, высшего по сану правителя». А в «Словаре иностранных слов», изданном через столетие после труда В. Даля, дополнено: «империей называют иногда организацию колониального господства отдельных буржуазных государств (Британская и Французская колониальная и.)».

Однако с некоторых пор в информационной войне США и их союзники стали употреблять определение «империя» для характеристики СССР. Этот нехитрый пропагандистский прием оказался весьма действенным. Не только советские «внутренние эмигранты» (так называемые диссиденты), но и многие интеллектуалы проглотили эту информационную наживку, не пожелав разобраться в сути дела. А произошла явная подмена понятий. Никакое из первых двух толкований для Советского Союза совершенно не подходит. То, что он не имел монархаимператора, вроде бы бесспорно. А имел ли он колонии? Хитроумные идеологи Запада предлагали считать таковыми союзные и автономные республики. Но это явная чепуха, ибо во многих этих республиках местные жители обладали не меньшими правами и были даже богаче, чем русские.

Где это видано, чтобы колонии жили более благополучно, чем метрополия? Или, может быть, англичане, французы, немцы, итальянцы жили беднее, чем местное население их колониальных и зависимых стран? Нет, конечно. В СССР русские не имели никаких привилегий в сравнении с прочими гражданами. Правда, были определенные ограничения для тех, кто желал жить в Москве, Ленинграде. Но такие ограничения одинаково касались и русских, и представителей других национальностей. Кстати говоря, процент евреев в этих городах был значительно выше, чем по всей стране в целом (чего нельзя сказать о русских). А ведь порой говорят, будто представителей этой нации в России сильно притесняли.

Короче говоря, СССР называли «империей» только для того, чтобы придать этому понятию соответствующую негативную окраску: «империя зла». Еще раз повторим, что столь гнусный прием сработал успешно, и немалая часть отечественных «интеллектуалов», а вернее сказать, служащих поддалась на него. Это обстоятельство немало содействовало распаду Советского Союза…

Итак, и царская Россия и Советский Союз испытали серьезные социальные потрясения и рухнули быстро под гул митингов, массовые шествия и манифестации, демагогические речи и ликование толпы. Но все это происходило в сравнительно немногих городах и захватывало вряд ли менее одной десятой всего населения.

Привычка праздновать годовщины Великой Октябрьской социалистической революции укоренила в сознании многих граждан убеждение, что с царизмом было покончено именно благодаря революционной деятельности партии большевиков. Как-то забывалось, что прежде октябрьского переворота произошла февральская буржуазная революция, что именно после нее были арестованы и находились под строгой охраной Николай II, его родные и близкие, сподвижники.

Царя и его семью можно было без особых хлопот выпроводить за рубеж, в частности, к их родственникам, царствующим в Великобритании. Но буржуазные демократы этого не сделали, что предопределило трагическую гибель не только царя и царицы, но и их ни в чем не повинных детей.

Как известно, Николай II, подобно последнему генеральному секретарю КПСС, добровольно-принудительно отказался от власти. Однако генсеку посчастливилось благоденствовать и после падения с высоты иерархической пирамиды. Это свидетельствует о том, что он не был противником для тех, кто свершал в СССР буржуазную революцию сверху. Он был их сторонником и пособником, но только на вершине власти у него оказался более удачливый и наглый конкурент. Горбачев признался в этом в своей лекции, прочитанной в Турции.

Победа буржуазии в России означала, что с этой поры знатность, заслуги перед Отечеством (или царем, правящей партией) уступили место капиталу, изворотливости, умению накапливать, добывать и преумножать деньги. Восторжествовала идеология личного благоденствия, обогащения любой ценой. В начале XX века она не смогла прочно укорениться в стране, где народ и в большинстве своем аристократия не привыкли поклоняться «золотому тельцу». Не случайно даже некоторые русские богачи материально поддерживали большевиков, признавая их правду.

Свергнуть царизм первая буржуазная российская революция смогла достаточно просто, ибо этот государственный строй уже не отвечал изменившейся социально-экономической обстановке. Ускоренная индустриализация страны стала выдвигать на первый план руководителей производств, финансистов, инженеров и техников, рабочий класс. А в условиях военного времени значительную роль стали играть солдатские массы.

Однако торжество буржуазной революции оказалось скоротечным, временным, подобно правительству того периода. У нее не оказалось глубоких корней в российском обществе. По свидетельству посла Франции при дворе Николая II, его правительство исходило из подобия российской февральской революции и Великой Французской, полагая, что после свержения самодержавия воодушевленные победой и упоенные свободой русские солдаты с удвоенной силой ринутся на бой с Германией.

Все произошло совершенно иначе. Буржуазная идеология оказалась чуждой для значительной части аристократии, творческой и технической интеллигенции, разночинцев, подлинных православных крестьян, не говоря уже о народных массах. Конечно, свержение Временного правительства и победа большевиков в Гражданской войне были результатом комплекса факторов, но один из наиболее существенных, как нам кажется, был фактор духовный. Это было поражение буржуазного или, как у нас говорили, мещанского, низменно-материального духа и индивидуализма.

Очень показательно, что уже через десятилетие после окончания Гражданской войны в России снова стала складываться буржуазно-революционная ситуация. Материальные ценности стали привлекать многих советских чиновников, служащих, paбoчих, военачальников, партработников (или их близких). Далекие коммунистические идеалы становились все более чуждыми этим людям. Впечатляющие реалистические образы «совбуржуев» были воплощены в произведениях Маяковского и Заболоцкого, Булгакова и Зощенко и других.

Во время социальных конфликтов сталкиваются в беспощадной борьбе идеологии, порой облеченные в яркие демагогические наряды, выступающие под светлыми знаменами, хотя в основе своей сохраняющие нечто совсем иное. Как писал М. Волошин:

Но в их борьбе в конечном счете победителем оказываются другие, не те, кто готовы рисковать жизнью ради идеи, а те, кто стараются приспособиться к любому государственному устройству:

Эта готовность паразитировать на ослабленном общественном организме – характерная черта определенной категории людей в благоприятной для них исторической ситуации. Как бы мы ни превозносили или ни кляли революции, они подобны кризису в период тяжелой болезни. Если общественный организм сможет оправиться от такого потрясения, значит, нашлись какие-то силы, сумевшие преодолеть, перебороть, подавить хищные инстинкты беспринципного собственника, озабоченного только личными интересами.

Такие силы в русском обществе нашлись после Гражданской войны. Но их не оказалось во времена брежневско-горбачевско-ельцинские, да и путинский период в этом отношении мало чем от них отличается к лучшему.

В этом принципиальная разница между двумя революционными периодами XX века. Первый был кровавый, разрушительный, принесший огромное количество жертв и разруху. Однако последствия его были созидательными, потому что в стране был установлен жесткий государственный порядок, не позволивший паразитическим группам и прослойкам присваивать национальные богатства.

Вновь хочется обратиться к свидетельству мудрого, чуткого и честного поэта Максимилиана Волошина, который в августе 1919-го так охарактеризовал этот подвид человека – падальщика, спекулянта, паразита:

Устремления таких людей были подавлены после Гражданской войны благодаря установлению жестокой диктатуры партии большевиков. И хотя в самой партии копошилось немало паразитических элементов, они вынуждены были подчиняться суровой партийной дисциплине. Им приходилось юлить, притворяться, приспосабливаться, и от этого они становились едва ли не самыми убежденными, хотя и скрытными, врагами советской власти.

Второй революционный период «горби-ельцинизма» был сравнительно мирным, почти бескровным, сам по себе не сопровождавшийся миллионами жертв и разрухой. Однако последствия его оказались губительными для общества. Потому что в стране власть захватили казнокрады, предатели, спекулянты, воры в законе и вне закона, мошенники от финансов и от поли ти ки…

Все это осуществлялось под дымовыми завесами борьбы за свободу предпринимательства и прессы, за права человека, гуманистические идеалы и цивилизованное государство. Возникло государство, построенное на лжи, все устои которого разъе дены лжой, как ржой. Честные предприниматели оказались банкротами, пресса – продажной, народ – бесправным, государство – криминальным. И это – не эмоциональные характеристики. Каждую из них можно подтвердить огромным множеством фактов.

…Вспоминается 22 августа 1991 года, бурное ликование московской интеллигенции по случаю победы ельцинистов (ельциников?). Были радостные митинги и демонстрации по случаю свершившейся бескровной революции.

Один из авторов этой книги в утро того дня оказался свидетелем символического эпизода: в одну из частных лавочек вошел молодой человек и громко сказал скучавшей продавщице: «Мы победили!» Действительно, они победили.

«Между тем обреченная на гибель русская интеллигенция торжествовала Революцию, как свершение всех своих исторических чаяний. Происходило трагическое недоразумение: вестника гибели встречали цветами и плясками, принимая его за избавителя. Русское общество, уже много десятилетий жившее ожиданием революции, приняло внешние признаки… за сущность события и радовалось симптомам гангрены, считая их предвестниками исцеления. Эти месяцы были вопиющим и трагическим противоречием между всеобщим ликованием и трагической действительностью. Все дифирамбы в честь свободы и демократии – все митинговые речи и газетные статьи того времени – были нестерпимою ложью…»

Это уже выдержка из записей М. Волошина, относящихся приблизительно к началу 1918 года. И в те давние, и в недавние времена наименее понятливой частью общества оказалась интеллигенция. Она привыкла питаться иллюзиями, заниматься самообманом, при этом не забывая прислуживать имущим власть и капиталы. В первом случае (февраль 1917-го) внешними признаками, ее обманувшими, Волошин назвал такие: «падение династии, отречение, провозглашение республики». Во втором (август 1991-го) это были: падение господства КПСС, свержение правительства СССР, арест членов ГКЧП. Хотя фактически произошел развал СССР, а к власти пришли демагоги, казнокрады и дельцы теневой экономики, – буржуазные элементы в верхах КПСС и вне ее.

Впрочем, эти два смутных периода более обстоятельно проанализированы в отдельных главах. Однако приходится помнить, что и тем и другим событиям посвящено огромное количество разнообразной литературы: от свидетельств очевидцев и хроник до аналитических исследований. Мы не можем претендовать на более или менее полный обзор и обобщение всех этих чрезвычайно разнородных и преимущественно субъективных сведений.

ПРЕДРЕВОЛЮЦИЯ

Предреволюционные месяцы 1916-1917 годов в мемуарах современников обычно характеризуются как тревожные, пронизанные ощущением надвигающейся трагедии. Однако не всегда можно определить, когда возникло это ощущение: до или позже февральских событий. Человеческая память выборочна и подвержена воздействию эмоций. После того как грянул 1917 год и затем началась Гражданская война, многие события предшествующего времени стали выглядеть по-иному, осмысливаться по-новому, так что вспоминалось не все, а преимущественно негативное, соответствующее последующей катастрофе.

Тем интересней обратиться к свидетельствам, которые относятся непосредственно к этим дням и были тогда же обнародованы. Вот некоторые выдержки из интересной книги В.П. Лапшина «Художественная жизнь Москвы и Петрограда в 1917 году» (1983). Слишком часто политики, увлеченные текущими делами и партийными склоками, менее чутко воспринимают общественное мнение, чем деятели искусств или простые обыватели.

Со страной происходило что-то непонятное. Газеты пестрели тревожными сообщениями о несчастных случаях, распространении наркомании (тогда наиболее популярным наркотиком был кокаин), пожарах, убийствах, грабежах, забастовках. В конце ноября 1916-го «Петроградский листок» писал: «Надвигается несуразица. Пустыми, непонятными страхами пугает. Чьи-то рожи в сумерках корчатся, мерещатся».

Шла война, отдельные победы сменялись поражениями, но ничего окончательно не прояснялось, веры в разгром врага не было, да и трудно было понять, за что идут бои, тысячами ежедневно гибнут люди. Терялась вера в царя и правительство, тем более что царь постоянно менял министров и премьеров. Власть демонстрировала свою беспомощность и растерянность; Совет министров стали называть «кувырк-коллегией»; распространялись слухи об измене в высшем руководстве и о том, что царь и царица находятся под влиянием нестарого «старца» Григория Распутина…

То, что Распутин был выходцем «из низов», оскорбляло и возмущало аристократию (кроме очарованных им экзальтированных дам). Но и в народе верховенство Григория Распутина над царем воспринималось болезненно и скептически. То, что придворные могли толковать как сближение царя с простым народом, в народе понималось как унижение царской власти.

Война не только не объединила все социальные слои перед лицом общего врага, но наоборот, еще больше разобщила – одним она принесла беды и страдания, для других она была выгодным предприятием.

А до войны экономически укреплявшаяся Россия испытывала мучительный идейный разброд. Впрочем, это касалось не только России, но и всей западной цивилизации. Удивительно верный прогноз на XX век (прежде всего, на его начало) дал французский писатель и врач Макс Нордау в книге под недвусмысленным названием «Вырождение»:

Все это он называл печальным обозрением «больницы, какую ныне представляет если не все цивилизованное человечество, то, по крайней мере, высшие слои населения больших городов». Тот же диагноз вполне подходит к концу XX века и началу XXI, и это явно свидетельствует о какой-то всеобщей психической болезни, поразившей современную техническую цивилизацию потребления.

Словно подтверждая выводы Нордау, русский сатирик Арк. Бухов писал в 1913 году:

Более остро и точно высказался Саша Черный:

Им подмечена та же духовная немочь, которая поразила и значительную часть современной «творческой» интеллигенции, удивительно бесплодной на подлинные произведения искусства и литературы, на новые открытия и концепции. Одна лишь существенная разница: то, что прежде относилось к сравнительно небольшой социальной прослойке, теперь характерно для широких масс интеллектуалов, служащих по разным ведомствам, включая науку.

Безверие и пустословие были представлены Сашей Черным как следствие разочарования в высоких идеалах, отсутствия цели в жизни, упадка воли:

На этом фоне особенно ярко выделялись те, кто твердо верили в партийные программы, предполагающие радикальные преобразования общества во имя светлого будущего. Пусть эта вера в будущее мешала им хорошо понимать настоящее и, тем более, прошлое. У них были ясные цели (пусть даже иллюзорные, фантастические).

Критики революционных идеологий обычно подчеркивают, что ими была затронута лишь малая часть общества. Это так. Но даже если на сто таких, о которых написали Арк. Бухов и Саша Черный, был десяток целенаправленных и убежденных в верности своих идеалов, то именно этой небольшой активнейшей и целеустремленной части суждено было направлять общественные процессы.

Начавшаяся мировая война на некоторое время хотя бы формально сплотила общество и приглушила революционные страсти. Однако постепенно – продолжаясь без заметных успехов, хотя и без больших поражений, она становилась все менее популярной, а затем и ненавистной. В стране начался хлебный кризис, продажа товаров по «купонам», повышение цен. У магазинов выстраивались очереди, потому что во многих городах периодически ощущалась острая нехватка некоторых продуктов, в частности хлеба.

На всем этом кое-кто неплохо наживался. Трудности, которые испытывал народ, вовсе не затронули наиболее обеспеченные слои населения. «В этом году, – писал в конце 1916-го «Петроградский листок», – наш тыл остался без хлеба и мяса, но с шампанским и бриллиантами…

Рабочие, отдавая труд и здоровье отечеству, не находят, чем утолить голод, их жены и дети проводят дни и ночи на грязных мостовых из-за куска мяса и хлеба, и в то же время взяточники… блистая безумными нарядами, оскорбляют гражданское чувство пиром во время чумы».

Писательница Тэффи перечислила в фельетоне наиболее часто встречающиеся существительные с глаголами. Среди них были следующие: «Общество возмущается. Министерство сменяется. Отечество продают. Редактора сажают. Дороговизна растет. Цены вздувают. На печать накладывают печать. Рабочий класс требует. Пролетарии выступают. Власти бездействуют».

Ничего нет особенного в том, что граждане воюющей страны испытывают материальные затруднения, вынуждены переживать определенные лишения; естественно и то, что вводится строгая цензура. Кто не понимает, что приходится терпеть тяготы военного времени? А русский народ, как известно, один из наиболее терпеливых на свете.

Почему же тогда «общество возмущается»? Да ведь помимо всего прочего – «Отечество продают»! Спекулянты наживаются. Как писали петроградские «Биржевые ведомости» в начале февраля 1917 года: «Сотни, тысячи, а иногда и десятки тысяч рублей щедро швыряются к столу аукциониста». «В течение нескольких месяцев народились миллионеры, заработавшие деньги на поставках, биржевой игре, спекуляции… Пышно разодетые дамы, биржевики, внезапно разбогатевшие зубные врачи и торговцы аспирином и гвоздями». «Несмотря на высокие цены, которые продолжают все непрерывно расти, спрос на старинную мебель, фарфор, картины, бронзу и т. д. продолжает повышаться».

Петроградский журналист Н. Брешко-Брешковский рассказывал в «Петроградском листке», что появились новые «ценители искусства» и покупатели художественных ценностей «от биржи, от банков, от нефти, от марли, от железа, от цинка, от всяких других не менее выгодных поставок. Лысые, откормленные, упитанные, с профилями хищников и сатиров, ходят они по выставке, приобретая не картину, не ту или иную хорошую вещь, а то или другое модное имя… не жалеют чересчур легко доставшихся денег и закупают картины целыми партиями».

(Не правда ли, словно вернулись те времена, и мы стали их свидетелями?) Подобные контрасты были отмечены многими, на эти темы велись бесконечные разговоры в очередях. Очереди превращались в общественные собрания и своеобразные митинги, где проходил негромкий, но жаркий обмен мнениями. Понятно, что разговоры и мнения были далеко не в пользу имущих власть и капиталы.

Знаменательно: в начале февраля 1917-го публика артистического петербургского подвала «Бродячая собака», привыкшая ко всяким поэтическим вывертам, была шокирована хлестким выступлением Владимира Маяковского – «Вам!»:

……………………………

Осенью того же года, вспоминал позже Маяковский, он в такт какой-то разухабистой музычке придумал две строки. «Это двустишие, – писал он, – стало моим любимейшим стихом; петербургские газеты первых дней Октября писали, что матросы шли на Зимний, напевая какую-то песенку:

Впрочем, этому Октябрьскому революционному перевороту предшествовала своеобразная временная смута периода Временного правительства.

ЕДИНОДУШИЕ

Вызывает удивление тот факт, что февральская буржуазно-демократическая революция свершилась без острых конфликтов. Произошло нечто редко случающееся в истории: верховная власть пала как бы сама собой, без государственного переворота, под гул огромных митингов, демонстраций и под редкие выстрелы.

Вряд ли можно сомневаться, что это свидетельствовало о необычайной слабости и малой популярности царской власти.

Можно объяснять это тем, что успешно действовали агитаторы-революционеры. Но ведь и официальная пропаганда не дремала, не молчали и ярые приверженцы царя – черносотенцы.

Правда, контрреволюционная деятельность последних осуществлялась не столь решительно, без того масштабного террора, который культивировали некоторые революционные партии. Согласно исследованию современного историка С.А. Степанова: «В ходе первой русской революции (1905-1907 гг. – Авт.) только эсеры, эсдеки (социал-демократы) и анархисты убили более 5 тысяч правительственных служащих».

Но все эти убийства вовсе не увеличивали популярности террористов среди населения. Скорее – наоборот, вызывали настороженность, опаску, неприязнь, возмущение.

Была ли камнем преткновения война, малопопулярная в народе? Тоже – вряд ли. Хотя пропаганда военных действий велась значительно менее убедительно, чем агитация пацифистов. Вот, к примеру, что писал Федор Сологуб:

Понятно, что «мы» в данном случае вовсе не отражает мнение русского народа, который о войне, тем более захватнической, не мечтал. Ему не нужно было, чтобы российские дали – и без того неоглядные – стали еще шире.

Николай Гумилев постарался придать войне религиозный оттенок, как будто речь шла об отстаивании христианских святынь:

И хотя сам поэт был на фронте и проявил мужество, ничего величавого там не обнаружил… Нет, не совсем так. В «Записках кавалериста» он высказался: «Дивное зрелище – наступление нашей пехоты». И описал это наступление, которое видел издали с вершины холма: «Действительно, по слову поэта, нас призвали всеблагие, как собеседников на пир, и мы были зрителями их высоких зрелищ».

Ему даже было как-то невдомек, что происходило смертельное сражение, а не театральное зрелище; что здесь убивали и калечили людей не понарошку. Приведя рассказ одного бывалого унтер-офицера, Гумилев сделал вывод: «Было бы дико видеть этого человека за плугом или у рычага заводской машины. Есть люди, рожденные только для войны…» Быть может, такие люди и есть, но они вряд ли неспособны к мирному труду. Несравненно больше тех, кто значительно лучше чувствует себя у плуга или у станка, чем в шинели с винтовкой или за пулеметом. Тем более что у них есть семьи, о которых надо заботиться.

Так проявляется чрезвычайно резкое разделение на тех, для кого война – захватывающее зрелище или профессиональное занятие, и на тех, кому она – горе и беда, которую можно терпеть, если знаешь, за что постоянно рискуешь своей жизнью.

Когда прошла по войскам весть, что царь отрекся от престола, а затем произошла революция, солдаты-фронтовики в большинстве своем пожелали вернуться домой, ибо ожидался передел земли. Недаром в Государственную Думу от крестьян проходили преимущественно эсеры с их лозунгом – «Земля – крестьянам!»

Учтем вдобавок, что по существу теряла смысл присяга, а среди солдат работали агитаторы-пацифисты. Это деморализовало армию, хотя Временное правительство приказывало вести войну до победы.

Все это способствовало смуте в войсках, постоянным митингам. Но самым важным фактором полного духовного разлада в вооруженных силах стал пресловутый приказ № 1, опубликованный 2 (15) марта 1917 года от имени Центрального исполнительного комитета Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Приказ был адресован конкретно Петроградскому гарнизону, хотя оказался распространенным по всей армии. Он вводил «демократические» порядки в войсках – типа самоуправления; нижние чины получали даже больше прав, чем офицеры.

Это был сильнейший удар по армейским порядкам, после чего многие части стали небоеспособны: многие офицеры избивались и расстреливались взбунтовавшимися солдатами. В мае, став военным министром, Керенский издал «Приказ по армии и флоту», который вновь был направлен на «демократизацию» армейских порядков. Эти два приказа нанесли более мощный удар по российской армии, чем агитация большевиков.

Впрочем, мы несколько опередили события. Ведь волнения среди солдат начались раньше, еще до отречения Николая II. Волнения, начавшиеся в Петрограде во второй половине февраля, правительство попыталось подавить силой. Полиция и войска открывали огонь по демонстрантам. Но в конце февраля некоторые части стали переходить на сторону восставших. Теперь уже речь шла не об ограничении, а о свержении самодержавия. В общей смуте ясно обозначилась цель. Значит, действительно свершалась революция.

Как известно, вынужденное отречение Николая II было не абсолютным, упраздняющим самодержавие, а в пользу брата, великого князя Михаила Александровича. Обратим внимание на начало акта отречения: «Божьей милостью Мы, Николай II, император всероссийский, царь Польский…» Здесь показательна ссылка на милость Божью. Понятно, что такова форма. Но насколько расходится она с сутью ситуации. Получается, что государь лишился этой милости или пренебрег ею.

По всей вероятности, мало кто в те бурные дни обратил внимание на эту несуразицу. Получалось, что отрекается царь не только от власти, но и от сопряженной с ней Божьей милости. Так что в призыве «За Бога, царя и Отечество» оставался теперь только последний элемент этой триады.

После того как великий князь Михаил не принял корону, участь самодержавия была окончательно решена. Казалось бы, в таком случае, когда рухнули многовековые устои государственности в России, должна была начаться невиданная смута, полное смятение умов и кровопролитные столкновения враждующих сторонников самых разных партий.

Действительно, начавшийся период более всего напоминал анархию: сильной централизованной власти уже не было (да и царская в конце концов сделалась слишком слабой), а было, можно сказать, ослабленное двоевластие Временного правительства и Совета рабочих и солдатских депутатов. В этой ситуации местные выборные органы власти обретали решающее знач ение.

Приказ № 1, подписанный Соколовым, Нехамкесом и Скобелевым, по какой-то причине (нет ли тут «германского следа»?) получил значительно более широкое распространение и оказал свое негативное влияние и на действующую армию. Ослабевшие государственные скрепы грозили полным развалом всей России.

Вот как рассуждал на этот счет в марте 1917-го проницательный политик, посол Франции в России Морис Палеолог: «Французская Революция начала с объявления Республики единой и неделимой. Этому принципу принесены были в жертву тысячи голов, и французское единство было спасено. Русская Революция берет лозунг Россия разъединенная и раздробленная… (имеется в виду, по-видимому, реальная ситуация, а не конкретный лозунг, который тогда вряд ли провозглашался. – Авт.) Анархическая пропаганда заразила уже большую часть фронта.

Со всех сторон мне сообщают о сценах возмущения, об убийстве офицеров, о коллективном дезертирстве. Даже на передовой линии фронта группы солдат покидают свои части, чтобы отправиться посмотреть, что происходит в Петрограде или в их деревнях».

Морис Палеолог вел, можно сказать, хронику тогдашней русской смуты, в то же время стараясь осмыслить ее особенности. Полезно ознакомиться с его мнением на этот счет:

В этих мыслях, пожалуй, есть доля истины. Русские, возможно, более эмоциональны, чем рассудительны, в отличие от обывателей Запада, более мечтательны, идеалистичны, а также склонны к анархии. Однако несмотря на это, как показал дальнейший исторический процесс, граждане СССР оказались способны к упорнейшему труду и к достижению победы в тяжелейшей и затяжной войне.

Совершенно справедливо Палеолог опасался того, что распространение анархии приведет к распаду страны. «Что Россия обречена на федерализм, – писал он, – это вероятно. Она предназначена к этому беспредельностью своей территории, разнообразием населяющих ее рас, возрастающей сложностью ее интересов».

Так почему же держава не распалась? Почему безудержная анархия, отчасти узаконенная свыше, не привела к катастрофическим последствиям?

И каким образом удавалось сохранить порядок в огромных массах демонстрантов, которые периодически шествовали по улицам, останавливаясь для стихийных митингов? Сам Палеолог описал одно такое шествие – похороны жертв революции, состоявшиеся в конце марта (5 апреля по старому стилю):

И ведь это не блестяще организованный парад специально обученных войсковых частей, которые автоматически подчиняются своим командирам. Это – шествие стихийных толп народа, включая множество солдат, получивших самоуправление. Полное торжество анархии и в то же время – порядка!

Странно, что об этом не подумал Морис Палеолог. Поэтому он не мог себе представить, что революция в России может завершиться созданием великой державы. Напротив, по его словам: «Русская революция по существу анархична и разрушительна. Предоставленная самой себе, она может привести лишь к ужасной демагогии черни и солдатчины, к разрыву всех национальных связей, к полному развалу России. При необузданности, свойственной русскому характеру, она скоро дойдет до крайности: она неизбежно погибнет среди опустошения и варварства, ужаса и хаоса…»

Через месяц, наблюдая происходящее в России, Палеолог записывает: «Анархия поднимается и разливается с неукротимой силой прилива в равноденствие…

Полиции, бывшей главной, если не единственной, скрепой этой огромной страны, нигде больше нет…»

Что же творится в Петербурге в то время, когда полностью отсутствует эта самая «скрепа»? Вот свидетельство самого французского посла, наблюдавшего первомайскую манифестацию:

Приходит на память трагедия на Ходынском поле в Москве во время коронации Николая II. Катастрофа произошла несмотря на то, что порядок тогда поддерживала полиция. Теперь же полиции не было вовсе, а порядок поддерживался идеальный. Как тут не вспомнить тезис: «Анархия – мать порядка!» Хочется задать вопрос: а кто же тогда отец? И ответ: самоконтроль при единодушии.

В этой петербургской разношерстной толпе людей сплотило ощущение себя свободными. Казалось бы, если так, то все дозволено! Да, конечно. Но это еще не означает, будто люди в таком случае должны непременно превратиться в скотов, в тупое злобное стадо.

Морис Палеолог наблюдал вблизи поведение этой толпы: «Ораторы следуют без конца один за другим, все люди из народа: в рабочем пиджаке, в солдатской шинели, в крестьянском тулупе, в поповской рясе, в еврейском сюртуке. Они говорят без конца, с крупными жестами. Вокруг них напряженное внимание; ни одного перерыва, все слушают, неподвижно уставив глаза, напрягая слух, эти наивные, серьезные, смутные, пылкие, полные иллюзии и грез слова, которые веками прозябали в темной душе русского народа. Большинство речей касаются социальных реформ и раздела земли…»

Все тут очень реалистично. Вот только следовало бы сказать о СВЕТЛОЙ русской душе, ибо вся эта картина гигантской толпы при идеальном порядке, искренности и единодушии – доказательство именно светлости человеческих душ.

Пожалуй, этим объясняется основная причина того, что Февральская революция в России произошла без кровавых потрясений и яростных междоусобиц. Да и Октябрьский переворот, как известно, не отличался кровопролитием (кроме Москвы и еще ряда мест).

Анархия – это свобода. И когда народ достоин ее, он сохраняет порядок.

Создается такое впечатление, что смута была в России до 1917 года, и разрешилась она революционными переворотами, которые прошли на удивление просто, как-то естественно, с минимальным количеством жертв (на Ходынке погибло больше людей, чем в Питере во время Февральской революции!). Значит, страна была готова к революциям и государственным переворотам; значит, анархия не обернулась всеобщим хаосом; значит, русский народ был достоин свободы.

РЕВОЛЮЦИОННАЯ СМУТА

В кратком вступлении к своим «Очеркам русской смуты» А.И. Деникин писал:

Так он думал сразу после поражения Белой армии в Гражданской войне. Он-то хорошо знал, с какой плохо скрываемой радостью воспринимали на Западе кровавую русскую междоусобицу. Ведь ему самому приходилось получать поддержку западных держав, но такую, чтобы ни у белых, ни у красных не было решающего перевеса, чтобы великая Россия – именно она – потерпела полное поражение и перестала быть великой державой.

Деникин в ту пору уповал еще на свержение большевизма и установление в России демократических порядков, за которые он и его армия воевали. Однако его надежды не сбылись. А большевики сумели не только одержать победу, но и в кратчайшие сроки восстановить страну, хотя уже под новым именем – СССР.

Отвлечемся ненадолго и представим себе, что могло произойти, если бы власть большевиков была свергнута? Вопрос, конечно, вроде бы праздный и умозрительный. Однако ответ на него мы получили в конце XX века, когда действительно власть КПСС была свергнута и перешла в руки «демократов», ориентированных на Запад. Началась эта «революция сверху» в 1985 году, когда по инициативе М.С. Горбачева грянула «перестройка». Началась она с чистки и обновления руководящего партийного аппарата, куда были введены, как потом оказалось, ярые антисоветчики Э.А. Шеварднадзе, Б.Н. Ельцин, А.Н. Яковлев и многие другие.

С той поры прошло 17 лет, и власть новоявленных «демократов» в стране укреплялась. И что в результате? Полный развал СССР, превращение России в третьеразрядное государство, торгующее своими природными ресурсами и залезшее в долги западным кредиторам (при резком обнищании и вымирании населения).

А теперь вспомним, что произошло через 17 лет после окончания в 1921 году Гражданской войны. В 1938 году СССР, с неимоверными трудностями и напряжением преодолев разруху, превратился в сверхдержаву, уступавшую по своему экономическому потенциалу только США. При этом прирост населения в нашей стране был выше, чем во всех крупных западных державах, а благосостояние народа заметно росло.

Можно возразить: но если бы тогда к власти пришли не большевики, а демократы, если бы победило Белое движение, то все было бы не так, как в конце ХХ века, потому что правили бы страной не такие типы как Горбачев или Ельцин, а настоящие государственные мужи… Но разве все дело в отдельных личностях? Вопрос в том курсе, который предлагается для страны: идти своим путем или следовать указаниям «западной цивилизации». A у нее к России всегда было особое и недоброжелательное отношение. Об этом упомянул и Деникин, находясь, кстати сказать, на Западе.

Так или иначе, но реальный исторический опыт России XX века продемонстрировал то, что происходит со страной при правлении большевиков и «демократов». Да, при большевиках было не сладко, но в героические эпохи иначе не бывает. Величие страны и народа – достойная награда.

Столь необычайно быстрое возрождение великой России (под именем СССР) неопровержимо доказывает, что победа большевиков в Гражданской войне была не случайной, а стала волеизъявлением народа. И Октябрьский революционный переворот нет никаких серьезных оснований считать результатом тайного заговора группы большевиков под руководством Ленина и Троцкого. Происходившее в 1917 году Деникин (сошлемся на врага большевиков) охарактеризовал так:

«Революция была неизбежна. Ее называют всенародной. Это определение правильно лишь в том, что революция явилась результатом недовольства старой властью решительно всех слоев населения…

После 3 марта и до Учредительного собрания всякая верховная власть носила признаки самозванства». О Временном правительстве он писал: «Вся его деятельность вольно или невольно имела характер разрушения, не созидания. Правительство отменяло, упраздняло, расформировывало, разрешало… В этом заключался центр тяжести его работы. Россия того периода представляется мне ветхим, старым домом, требовавшим капитальной перестройки… Зодчие начали вынимать подгнившие балки, причем часть их вовсе не заменяли, другую подменили легкими, временными подпорками, а третью надтачали свежими бревнами без скреп – последнее средство оказалось хуже всех. И здание рухнуло».

Победу большевиков в октябре 1917-го Деникин объяснял так: «Огромная усталость от войны и смуты (как видим, смуту он распространял на предшествовавший период. – Авт.); всеобщая неудовлетворенность существующим положением; неизжитая еще рабья психология масс; инертность большинства и полная безграничного дерзания деятельность организованного, сильного волей и беспринципного меньшинства; пленительные лозунги… Вот в широком обобщении основные причины… непротивления воцарению большевизма.

Власть падала из слабых рук Временного правительства, во всей стране не оказалось, кроме большевиков, ни одной действенной организации, которая могла бы предъявить свои права на тяжкое наследие во всеоружии реальной силы».

Тут не со всем можно согласиться. Допустимо ли говорить о «рабьей психологии масс», которые сбросили царское правительство и выступили за изменение политического строя? Такова психология людей, жаждущих свободы.

Трудно принять тезис о беспринципности большевиков в борьбе за власть. Во всяком случае, официально принципы большевиков существовали и в значительной степени выдерживались на деле. Ну, а то, что они не были идеально принципиальными, то такого упрека заслуживают буквально все политические партии.

Но вот что интересно. Надеясь на скорое падение большевистского режима, Деникин прекрасно понимал, что в этом случае положение «демократической» России (за которую он боролся) станет вовсе не безоблачным: «Что же? Со дня падения большевизма сразу наступит мир и благоволение в стране, насыщенной рознью, ненавистью и… огромным количеством оружия? Или со дня падения русского большевизма отпадут своекорыстные вожделения многих иностранных правительств, а не усилятся еще больше, когда исчезнет угроза советской моральной заразы?»

На эти риторические вопросы в конце XX века были даны убедительные ответы. Не зря Деникин опасался иностранных правительств, которые с вожделением глядели на природные богатства России. Как только рухнула советская власть и восторжествовали так называемые «демократы», они постарались в кратчайшие сроки разграбить и распродать национальные богатства страны. И Запад им в этом помог…

Даже если основываться на мнении А.И. Деникина, наибольшая смута в России наблюдалась до Октябрьского революционного переворота. Позиция большевиков позволила внести ясность в запутанную ситуацию. Произошло нечто подобное поступку Александра Македонского, который даже не стал пытаться распутать хитро запутанный гордиев узел, a разрубил его ударом меча.

В то же время сам факт захвата власти одной из партий – и даже не самой многочисленной – путем военного переворота изначально чреват был междоусобицей: разве могли другие партии смириться с такой узурпацией власти? (Хотя, заметим, сами не выказали стремления взять на себя ответственность руководить страной в сложный период фактического безвластия.)

Гражданская война стала продолжением смуты, но своеобразным. В основном это были не отдельные бунты и беспорядки, а организованные боевые и партизанские действия. Однако при этом, в отличие от обычной войны, сталкивались интересы разных партий, боевых отрядов и армий. Различали их главным образом по цветам: красные, белые, черные (анархисты), зеленые (крестьяне-партизаны), желто-голубые (украинские националисты). В этом отношении, можно сказать, продолжалась смута, принявшая форму гражданской войны.

А 1917 год прошел под знаком революционной смуты. Казалось бы, после того как рухнула многовековая царская власть, народ должен был успокоиться и постараться мирно организовать новую государственную систему на демократических началах. Разве не этого желало большинство политиков?

Но дело, пожалуй, в том, что ситуацией владели не столько политики, сколько «революционные массы». А им, этим массам, всякая государственная власть внушала подозрение и неприязнь. Революционная смута – это торжество анархии, безвластия (но вовсе не обязательно – беспорядка, как мы уже убедились). Лозунг – «Власть – Советам!» – сам по себе анархический.

Буржуазия в России еще недостаточно окрепла, а буржуазная идеология не овладела массами. Поэтому совершившаяся буржуазная революция не прекратила смуту, а лишь придала ей новый вид. При двоевластии Совета рабочих и солдатских депутатов и Временного правительства первый оказался более влиятельным.

Падение монархии определило в России торжество анархии, вольности, а не той ограничительной свободы, которая характерна для буржуазно-демократических стран Запада. Переход из одной крайности в другую – достаточно характерная черта российской истории. Об этом хорошо сказал В.В. Кожинов:

«Неограниченная монархия и беспредельная анархия – это в равной мере коренные российские феномены (вполне закономерно, например, что не столь давно громко заявившие о себе анархические группировки на Западе вдохновлялись прежде всего заветами Бакунина и Кропоткина!).

И можно утверждать, что история Руси-России благодаря сочетанию в ней подобных «крайностей» более драматична, или, вернее, более трагедийна, чем история стран Запада, но проклинать либо, напротив, восхвалять (что также нередко делалось) Россию за эти ее «крайности» – занятие, по сути дела, примитивное, уместное только в чисто эмоциональном плане, но не в русле историософской мысли».

В этом смысле революционную смуту вполне можно назвать революционной анархией масс, с которой не могло справиться буржуазное Временное правительство. И вполне закономерно буржуазная интеллигенция, придя к власти, выдвинула в лидеры человека, вполне подходящего для него, но совершенно не соответствовавшего тем задачам, которые приходилось решать. А.Ф. Керенский, как справедливо писал Михаил Зощенко, был порождением той интеллигентской среды, «которая в искусстве создала декадентство, а в политику внесла нервозность, скептицизм и двусмысленность».

Он умел произносить зажигательные речи, но плохо справлялся с повседневной работой. «Изучая по материалам и документам его характер, – писал Зощенко, – видишь, что ему, в су щн ос ти, н ич ег о не уд ав ал ось с де ла ть из т ог о, чт о он за ду ма л…

Он хотел спасти Николая II и не спас его, хотя много старания приложил к этому. Он хотел вести войну до победного конца, но создал поражение. Хотел укрепить армию, но не мог это сделать и только разрушил ее. Хотел лично двинуть войска против большевиков, но не собрал даже и одного полка, хотя был верховным главнокомандующим. Он с горячими речами выступал против смертной казни, а сам ввел ее…

Несмотря на свой высокий пост, казалось, что он всего лишь бежал в хвосте событий. И это было именно так. Он, в сущности, был крошечной пылинкой в круговороте революционных событий».

Если учесть последнее замечание, то становится ясно, что не только Керенский, но и другой, более сильный государственный деятель не сумел бы с овладать с мощными стихийными движениями народных масс (имеется в виду, конечно, не весь ро ссийский народ, а наиболее активная его часть, принимавшая деятельное участие в революционном движении). Со зда ет ся впе чат лен ие, ч то свержение Временного правительства и победа большевиков объясняются не столько тем, что они смогли увлечь за собой народ, сколько умением использовать в своих политических целях анархические порывы масс, прежде всего солдат и рабочих.

Октябрьский переворот прошел удивительно легко и почти бескровно. Это доказывает естественность его характера, соответствие революционной смуте. Но захват власти представителями одной партии, отрицание ими буржуазных целей и ценностей, провозглашение утопических идеалов коммунизма, вспышка контрреволюционных настроений (естественной реакции на революцию) – эти и другие факторы, в частности, полнейшее неприятие Западом власти трудящихся, все это определило переход революционной смуты в Гражданскую войну.

Важно и то, что коммунистический строй в то время вовсе не казался утопией. Вопрос был в том, о какой форме коммунизма идет речь. Крупный мыслитель и бывший большевик А.А. Богданов совершенно справедливо отметил в конце 1917 – начале 1918 года: «Армия вообще, и в мирное и в военное время, представляет обширную потребительскую коммуну строения строго авторитарного. Массы людей живут на содержании у государства, планомерно распределяя в своей среде доставляемые из производственного аппарата продукты… Коммунизм этот простирается, главным образом, на низы армии, на собственно «солдат», которые живут в общих казармах, получают общий стол, казенную одежду и снаряжение».

Он отметил, что в сложившейся обстановке может идти речь о построении военного коммунизма, а не социализма: «Социализм есть прежде всего новый тип сотрудничества – товарищеская организация производства; военный коммунизм есть прежде всего особая форма общественного потребления – авторитарно-регулируемая организация массового паразитизма и истребления. Смешивать не следует».

В конце 1917 года, отказываясь от предложения Луначарского занять пост в большевистском правительстве, Богданов пояснил, как он расценивает сложившуюся ситуацию:

«Корень всему – война. Она породила два основных факта: 1) экономический и культурный упадок; 2) гигантское развитие военного коммунизма.

Военный коммунизм, развиваясь от фронта к тылу, временно перестроил общество: многомиллионная коммуна армии, паек солдатских семей, регулирование потребления; применительно к нему, планировка сбыта, производства. Вся система государственного капитализма есть не что иное, как ублюдок капитализма и потребительного военного коммунизма…

Партия рабоче-солдатская есть объективно просто солдатская. И поразительно, до какой степени преобразовался большевизм в этом смысле. Он усвоил всю логику казармы, все ее методы, всю ее специфическую культуру и ее идеал…

А идеал социализма? Ясно, что тот, кто считает солдатское восстание началом его реализации, тот с рабочим социализмом объективно порвал… он идет по пути военно-потребительного коммунизма… В России солдатско-коммунистическая революция есть нечто, скорее противоположное социалистической, чем ее приближающее…»

Богданов исходил не только из анализа текущей ситуации, но также из общетеоретических соображений (в ту пору он создавал свою «тектологию», всеобщую организационную науку, предтечу кибернетики, общей теории систем и информатики). Поэтому, даже не во всем с ним соглашаясь, следует принять к сведению его выводы о неизбежном военном коммунизме и государственном капитализме, а также авторитарной власти, к которым приведет Октябрьский революционный переворот вне зависимости от устремлений его организаторов.

ПОЧЕМУ УСТОЯЛИ БОЛЬШЕВИКИ?

К осени 1919 года советское государство стояло на краю гибели. Деникин, заняв Украину, рвался к Москве с юга. Его два кавалерийских корпуса, сопровождаемые бронепоездами и пехотным десантом, проникли глубоко в тыл Красной армии. Бело-казачьи разъезды объявились уже вблизи Серпухова. На северо-западе Юденич подошел к окраинам Петрограда.

На востоке, потеряв Урал, но имея за спиной Сибирь и Дальний Восток, Колчак все упорней контратаковал красных. Иностранные интервенты угрожали с севера. В молодой советской стране усиливались голод и разруха. В Москве участились террористические акты и диверсии. Казалось, дни большевиков сочтены.

В это время в антисоветском лагере все более важную роль стала играть буржуазная Польша – единственная страна, выставившая против большевиков крупную боеспособную армию. Все остальные буржуазные государства были охвачены революционным брожением и движением солидарности трудящихся с революционной Россией.

Белополяков влекло на восток желание отомстить за притеснения, чинившиеся царской Россией, и стремление захватить прежние владения Польши: Украину, Белоруссию, Литву. Используя фанатичный католицизм многих поляков, Ватикан тоже подталкивал Польшу к нападению на Россию, ослабленную смутой и междоусобицей. До некоторых пор Красная армия Лит-Бела (Литовско-Белорусской ССР) сдерживала белопольские войска. Но Главное командование Красной армии вынуждено было перебрасывать отсюда все больше сил и средств на другие опасные направления. После падения Лит-Бела, как писал польский историк и политик Ю. Мархлевский: «Советская Россия, вынужденная напрягать все свои силы для обороны других фронтов, не могла защитить свой западный фронт».

А. И. Деникин очень рассчитывал на помощь польского главнокомандующего и фактического правителя Польши Ю. Пилсудского. Эта помощь могла бы гарантировать Деникину полный успех в разгроме большевиков. Таким образом, судьба Советской Республики оказалась в руках Пилсудского. И в этот момент Ленин направил в Польшу Юлиана Мархлевского, предоставив ему широкие полномочия.

Мархлевский – представитель Польши в Коминтерне, был хорошо знаком и с Лениным, и с Пилсудским, который долгое время был социалистом, активным деятелем польского рабочего движения, хотя всегда оставался ярым националистом. Мархлевский работал в Наркомате иностранных дел РСФСР, был членом ВЦИК.

В марте Мархлевский нелегально прибыл в Польшу из Германии. Впоследствии он писал, что мысль о переговорах с польским правительством возникла у него под влиянием «некоторого изменения в политическом положении и в настроении политических кругов Варшавы». Какие же это были изменения?

Дело в том, что Антанта признала своего ставленника Колчака верховным правителем России. А он выступал за «единую и неделимую Россию». Это озадачило и напугало польскую общественность, показав ей, что полная победа белогвардейцев несет угрозу ее независимости.

Мархлевский вел переговоры с белополяками под прикрытием официально объявленных встреч делегаций Красного Креста обеих сторон для организации обмена заложниками и пленными. Переговоры проходили в два этапа: во второй половине июля 1919 года в Беловежской пуще, а после перерыва – на станции Микашевичи. «Мархлевский имел конфиденциальные беседы с доверенными людьми Ю. Пилсудского», – писала историк М.Н. Черных.

Уже в начале этих переговоров советская сторона получила достоверную информацию о том, что командование польской армии ненамерено продвигать войска дальше на восток от той линии, на которой они находились, и «что помощь Деникину в его борьбе с большевиками не отвечает интересам польского государства», – как писали польские историки Ф. Тых и Х. Шумахер. А Деникин надеялся, что Пилсудский прикроет его левый фланг, займет Смоленск и нанесет удар по Серпухову, где находился полевой штаб Реввоенсовета Советской Республики.

Мархлевский по поручению Ленина предложил заключить мирный договор между РСФСР и Польшей, обещая значительные территориальные уступки со стороны первой. Но ему дали понять, что Польша зависит от Антанты и не может заключить даже такой выгодный для себя мир.

18 июня 1919 года польское командование предоставило Мархлевскому возможность перейти линию фронта. Так завершился первый этап переговоров, о результатах которых Мархлевский информировал не только Ленина, но и лидера польских коммунистов в Советской России Ю. Лещинского-Ленского. Последний выступил против продолжения переговоров. Разделяя концепцию Троцкого о разжигании мирового революционного пожара, он считал, что «не заключение мира приближает революцию, а революция ведет к заключению мира». Столкнувшись с такой позицией, Мархлевский писал: «Р-р-р-радикализм, р-р-р-революционность этих медных лбов могут наделать еще много бед». Он заявил польским коммунистам: «Установление коммунистического строя силой оружия вопреки устремлениям населения – невозможно».

В «Очерках истории советско-польских отношений 1917-1977» сказано: «Результатом переговоров в Микашевичах было устное соглашение о временном прекращении огня по всей линии фронта. Установившееся таким образом фактическое перемирие на Западном фронте позволило командованию Красной Армии перебросить часть своих войск на разгром войск Деникина, рвавшихся к Москве».

Антанта попыталась склонить Пилсудского к наступлению на Советскую Россию. Но этого так и не произошло. Как писал Мархлевский: «Польское правительство, очевидно, не желало содействовать победе Деникина, сознавая опасность для Польши полного торжества реакции в России. Господа Пилсудские с компанией сочли более удобным для себя, чтобы гражданская война в России продолжалась до полного истощения народных сил, и, вопреки Антанте, не помогли Деникину».

Вполне возможно, что и Антанта не особенно усердствовала, настаивая на вторжении Польши в Россию. Ведь ее помощь Деникину и Колчаку имела главной целью вовсе не восстановление великой России, а напротив, ее полное истощение в междоусобице.

Начальник польской военной миссии в Париже генерал Т. Розвадовский писал верховному командованию польской армии: «Лучше всего было бы подождать, пока большевики, разбив Петлюру, победят Деникина, чтобы после этого разгромить тех же большевиков… При известной воздержанности мы можем в ближайшее время добиться того, что нас здесь начнут рассматривать как единственную армию, действительно способную выступить против большевиков».

Однако в конце концов не белополяки использовали большевиков в своей геополитической игре, а большевики сумели использовать белополяков в своих целях.

Но, конечно, большевики устояли не только поэтому. У них в тылу было значительно меньше разброда, шатаний и, тем более, партизанских отрядов, чем у Белой армии. Идеология большевиков была ближе и понятней народным массам, чем буржуазно-демократические принципы, за которые сражалась Белая армия.

Из приведенного выше эпизода Гражданской войны видно, что отнюдь не белые сражались за единую великую независимую Россию. Возможно, многие или даже большинство из них считали именно так, но в действительности (и это ясно из признаний Деникина) Запад, который их поддерживал и от которого они зависели, имел в виду цель совершенно иную: расчленение России, ее максимальное ослабление и подчинение крупнейшим капиталистическим державам.

В начале ХХ века этой цели Западу добиться не удалось. Он взял реванш в конце века, всячески поддерживая антисоветчиков и «демократов».

Многие русские царские офицеры и генералы поняли, что большевики сражались за независимую и великую Россию, и перешли в Красную армию. Это вовсе не значит, что все они разделяли убеждения большевиков. У каждого из них были свои резоны служить красным. Некоторые делали это и по принуждению. Но в любом случае они могли оправдывать свои действия тем, что выступают против буржуазных «демократов», которые свергли царя (ведь не большевики же сделали это).

Например, очень популярный и прославляемый современными «демократами» адмирал А.В. Колчак признавался в частных письмах, что является фактически военным наемником Англии и США. Это было правдой, о которой могли догадываться многие белогвардейцы. Несомненно, он был незаурядной и яркой личностью, но в политическом противостоянии оказался на стороне врагов великой России, стремясь разгромить большевиков, в которых видел наибольшую опасность для своей родины.

Во время Гражданской войны идейные позиции большевиков оказались более прочными и привлекательными, чем у их противников. В то же время можно согласиться с выводом В.В. Кожинова: «В Гражданской войне столкнулись две по сути своей «революционные» силы. Отсюда и крайняя жестокость борьбы». Но если за спинами белых маячили фигуры представителей западного капитала, то Красная армия в значительной мере пользовалась поддержкой народных масс. Поэтому она и победила.

О «ДЕМОНЕ РЕВОЛЮЦИИ»

«Демоном революции» называли Льва Давидовича Троцкого. И действительно, его роль в российской революционной смуте была в значительной степени демонической, зловещей. Об этом приходится говорить потому, что в последние годы стало модным представлять Троцкого добрым гением революции, всячески противопоставляя его не только Сталину, но и Ленину (или, напротив, объединяя с Лениным как противовес «сталинизму»).

На этот счет хотелось бы привести мнение идейного противника большевиков, талантливого писателя и проницательного мыслителя Марка Алданова. В очерке 1927 года, посвященном Сталину и опубликованном в Париже, он уделил внимание и Троцкому. О Сталине он отозвался так:

А вот другая характеристика:

Столь хлесткий вывод Алданов подтвердил несколькими убедительными примерами. По его словам, Троцкий «разыграл Брестское представление, закончив спектакль коленцем, правда, не вполне удавшимся, зато с сотворения мира невиданным: «войну прекращаем, мира не заключаем». С началом гражданской войны самой бенефисной ролью стала роль главнокомандующего Красной Армией… После первого разрыва с Троцким большевики (т. е. Сталин) опубликовали несколько документов, из которых как будто неопровержимо следует, что роль эта была довольно скромной…»

О литературном даровании Троцкого Алданов отозвался так: «Троцкий вдобавок «блестящий писатель» – по твердому убеждению людей, не имеющих ничего общего с литературой». Он привел несколько «перлов» этого «блестящего» политписателя. После покушения Каплан Троцкий воскликнул: «Мы и прежде знали, что у товарища Ленина в груди металл!» Или этакое сверхреволюционное: «Если буржуазия хочет взять для себя все место под солнцем, мы потушим солнце!» Или образец сарказма: «империалистическое копыто г. Милюкова».

Обратим внимание на некоторые ключевые периоды революционной деятельности Троцкого: Октябрьский переворот, Брестский мирный договор, руководство Красной армией.

«Осуществление почти бескровной победы революции 25 октября (7 ноября) 1917 г., – писал известный английский советолог Э. Карр, – является заслугой Петроградского совета и его Военно-революционного комитета… Как впоследствии сказал Сталин, съезд Советов «лишь принял власть из рук Петроградского Совета». Все очевидцы тех событий отдают должное энергии и организаторским способностям, которые проявил в то время Троцкий… Но высшая стратегия революции проводилась Лениным с помощью созданного им инструмента – большевистского крыла Российской социал-демократической рабочей партии. Хотя победа была завоевана под лозунгом «Вся власть Советам!», победили не только Советы, но и Ленин и большевики… Триумф партии почти полностью явился, по-видимому, результатом успешного и последовательного руководства Ленина».

Можно, конечно, упрекнуть Ленина в том, что вся власть в конечном счете перешла не к Советам (это был бы анархический по сути вариант), а к большевикам, что и определило авторитарный режим правления. Но вспомним, что Троцкий был одним из яростных сторонников однопартийной диктатуры. Когда на Втором Всероссийском съезде Советов поступило предложение создать правительство, представляющее все социалистические и демократические партии, Троцкий ответил: «Мы им говорим: вы – ничтожества и потерпели крах. Ваша роль о кончена, и дите же ту да, куда ва м предназн ачено: на свалку истории».

Значительно позже, в эмиграции, Троцкий сильно «задемок-ратизировался», особенно злобно нападая на советскую авторитарную систему, на Сталина и диктатуру партии. Но следует принимать во внимание то, как он вел себя и что говорил в ту пору, когда сам был на вершине власти.

То самое коленцо Троцкого в период заключения Брестского мира, о котором упомянул Алданов, могло бы дорого обойтись (да и недешево обошлось) советской власти. Тогда (в конце 1917 года) большевики оказались в труднейшей ситуации. Они победили отчасти благодаря широчайшей популярности их лозунга «Мир – народам!» Но пришла пора обеспечить этот мир, что было совсем не просто.

Немцы соглашались на мир, но при больших территориальных уступках со стороны России. Ленин шел на это. Бухарин выступал за продолжение «революционной войны». Троцкий предложил компромиссное и невиданное доселе решение: ни мира, ни войны. Вот как описывает дальнейшие события французский советолог Н. Верт:

Ленин предложил срочно послать телеграмму в Берлин с согласием на мир. Троцкий и особенно Бухарин были против, считали, что надо ожидать скорой революции в Германии. Их сторонники оказались в большинстве. Однако наступление с Запада развивалось так быстро и неотвратимо, что вскоре было принято ленинское предложение. На этот раз условия германской стороны были более жесткими, чем на переговорах в Бресте. Вновь большинство ЦК, включая Троцкого, было против мира, так что Ленин вынужден был пригрозить отставкой, если не будет достигнуто мирное соглашение с Германией. Советская Россия потеряла огромные территории, где находилось 26% от общего числа населения. Это было в значительной степени результатом провала Троцким, тогдашним наркомом иностранных дел, Брестского (Брест-Литовского) мирного соглашения.

Но может быть, его кипучая деятельность во время Гражданской войны была безупречна? Нет, она вызывает немало сомнений, не говоря уж о том, с какой зверской жестокостью расправлялись по указаниям Троцкого с отступавшими с поля боя красноармейцами (особенно свирепствовал его ставленник Тухачевский).

Когда в начале 1918 года кипели страсти вокруг заключения мирного договора с австро-германским блоком, оставались без должного внимания события, разыгравшиеся на северо-западной окраине в районе Мурманска. Антанта под предлогом помощи России военными материалами ввела свои боевые корабли в Мурманскую бухту. А немцы надеялись захватить Мурманск руками белофинов (в Финляндии тоже шла гражданская война). Угроза Мурманску возросла после срыва Брестских мирных переговоров.

Антанта предложила Советской России военную помощь против немцев и их союзников. Переговоры с ее представителями вел нарком иностранных дел Л.Д. Троцкий. Британский представитель генерал Пуль телеграфировал по этому поводу из Москвы в Лондон: «Я считаю, что нужна немедленная военная акция для обеспечения захвата порта Мурманска англичанами. Я полагаю, что будет возможным получить искреннюю поддержку Троцкого».

Действительно, такая поддержка была. На запрос Мурманского совета о том, как отреагировать на предложение Антанты оказать материальную и военную помощь в связи с угрозой немецкого наступления, Троцкий ответил: «Вы обязаны принять всякое содействие союзных миссий и противопоставить все препятствия против хищников». В результате 6 марта в Мурманске высадился отряд английских морских пехотинцев численностью до 200 человек с двумя легкими орудиями. В апреле представитель Великобритании Р. Локкарт направил в Лондон докладную записку об условиях военного сотрудничества с Советской Россией, выработанных в ходе переговоров с Троцким, ставшим к тому времени наркомом по военным делам.

Однако события в Мурманске получили и другую оценку. Олонецкий губисполком заявил, что соглашение с Антантой «подчинит Мурманский край экономическому и военному влиянию европейских правительств, ведущих, в окончательном счете, к развитию сепаратизма в условиях, благоприятствующих капиталистическому строю». Столь же резко отреагировал и Архангельский Совдеп (Мурманск входил в состав Архангельской губернии).

На VII экстренном съезде РКП(б) Ленин предупреждал: «На нас наступление готовится, может быть, с трех сторон; Англия или Франция захотят у нас отнять Архангельск – это вполне возможно». Но Троцкий по-прежнему был поборником активного сотрудничества с Антантой. Локкарт писал 5 мая представителю США в России полковнику Р. Робинсу о том, что Троцкий «представил все возможности для союзного сотрудничества в Мурманске».

Гражданская война в Финляндии закончилась победой белых. На финском берегу Балтики высадилась немецкая пехотная дивизия. Надо было оборонять Мурманск и от немцев, и от Антанты. Этого сделано не было. К руководству Мурманским советом пришел ставленник Троцкого – А.М. Юрьев. (До Революции он несколько лет жил и работал в США, а после роспуска Мурманского совета служил у местного американского консула переводчиком и занимался распределением западного продовольствия, поступавшего в город; после разгрома белогвардейцев был предан суду за контрреволюционную деятельность, получил расстрельный приговор, замененный 10 годами лагерей; дальнейшая его судьба неизвестна.)

Антанта при полном попустительстве Юрьева наращивала свои войска в Мурманске, доведя их до 4 тысяч человек. В конце июня с прибывших транспортов высадись 1,5 тысячи британских военнослужащих. При этом в Париже, Лондоне и Вашингтоне не скрывали своих антибольшевистских намерений.

В переговорах по прямому проводу Ленин требовал от Мурманского совета выражения протеста против увеличения военного присутствия западных стран и призывал дать им отпор. Но эти указания не были приняты во внимание. С подачи Юрьева члены Мурманского совета проголосовали за сотрудничество с Антантой – под гудение мотора пролетавшего низко британского самолета с прибывшего накануне авианосца «Найрана».

Так разворачивалась интервенция Антанты на Русском Севере. Оказывая ей поддержку, Троцкий нарушал Брестский мирный договор с Германией, по которому корабли Антанты должны были быть удалены из портов России. Почему он решился на этот шаг? Не ради ли срыва мирного договора с Германией? Или стремясь реализовать свою бредовую идею всемирной революции, в которой русскому народу была уготована роль «запала» для разжигания мирового пожара? Или у него были еще какие-то соображения?..

Обратимся к другому эпизоду.

Несмотря на все усилия внутренней и внешней контрреволюции в конце 1917 и начале 1918 годов не удавалось развязать крупномасштабную гражданскую войну в России. Происходили только локальные вооруженные выступления белогвардейцев. Весной 1918 года едва ли не единственной пороховой бочкой, способной взорвать ситуацию и начать всеобщую смуту, был Чехословацкий корпус. Сформированный еще в царское время из австро-венгерских пленных чехов и словаков, желавших бороться за независимость своей родины, этот корпус после заключения Брестского мира погрузился в эшелоны и двинулся к Владивостоку, чтобы оттуда отправиться в Западную Европу и принять участие в военных действиях на стороне Антанты.

Полностью разоружиться чехословацкий корпус не пожелал. Совнарком пошел на уступки и передал через И.В. Сталина: «Чехословаки продвигаются не как боевая единица, а как группа свободных граждан, везущая с собой известное количество оружия для защиты от покушений со стороны контрреволюционеров».

И вдруг 21 мая многие Советы территорий, через которые продвигались чехословацкие эшелоны, получили телеграмму начальника оперативного отдела Наркомвоенмора С.И.Араловакого корпуса…»

Однако еще раньше чехословацкое руководство провозгласило корпус «составной частью чехословацкого войска, состоящего в ведении Верховного главнокомандования Франции», и его переход на содержание западных союзников. Тем самым Троцкий помимо всего прочего обострял отношения России с Францией, в то время как в апреле японцы высадили десант во Владивостоке.

Секретные приказы Троцкого стали каким-то образом известны командованию Чехословацкого корпуса, которое приняло решение оружия не сдавать, а при необходимости пробиваться на восток с боем. А Троцкий 25 мая издал приказ № 377, согласно которому все Советы были обязаны немедленно разоружить чехословаков под угрозой расстрела. Подчеркивалось, что если в одном из эшелонов окажется хотя бы один вооруженный, все должны быть выгружены из вагонов и заключены в лагерь для военнопленных. (И это секретное распоряжение тут же стало известно чехословакам.)

28 маяАралова красных с юга. Был создан единый антисоветский фронт. Началась крупномасштабная Гражданская война.

В телеграмме, направленной Совнаркому 30 мая 1918 года, чехословаки справедливо возлагали ответственность за вооруженный конфликт на советскую власть, которая «…в лице военного комиссара Троцкого вела переговоры с чехословаками неискренним способом, обещая делегациям чехословаков одно и отдавая местным Совдепам тайные распоряжения совсем другого рода».

Троцкий продолжал настаивать на своем, подчеркивая, что «остается во всей силе приказ о расстреле застигнутых с оружием в руках».

Для чего же он упорно способствовал разжиганию крупномасштабной гражданской войны? Авантюрист и честолюбец, охваченный угаром вождизма и упоенный властью, он вел очень крупную политическую игру. Ему нужна была огромная арена для действий, в идеале – вся Евразия или даже весь земной шар. Пусть эта арена будет залита кровью и слезами, но зато он проявит на ней во всем блеске свои ораторские, публицистические и организаторские способности!

Правда, и в этом случае не исключены какие-то иные, потаенные причины…

ТРОЦКИЙ И МАХНО

Поезд председателя Реввоенсовета РСФСР Троцкого, оснащенный всем, чем только можно было, даже типографией и аэропланами, постоянно передвигался по фронтам Гражданской войны. Весной 1919 года он прибыл на Украину. Обстановка здесь была сложной. Деникин усиливал свои удары, но кроме того действовали националисты-петлюровцы и интернационалисты-анархисты, наиболее влиятельными среди которых были махновцы. Они тогда были союзниками большевиков и назывались Первой Украинской Повстанческой дивизией.

Существовали определенные трения между Лениным и троцкистом Х.Г. Раковским, Предсовнаркома УССР. Была некоторая напряженность и в отношениях с Махно. Но в целом его повстанцы громили белогвардейцев, чем безусловно помогали Красной армии. В первой половине 1918 года Нестор Иванович Махно находился в Москве, где познакомился с Бухариным, Свердловым и имел беседу с Лениным, который произвел на него большое впечатление. (В своих воспоминаниях он неоднократно повторял: «мудрый Ленин».)

Махно был фигурой колоритной и непростой. Сын кучера, рано осиротевший, он перенес немало тягот и лишений, проникся ненавистью к угнетателям, был сельским учителем и превратился в анархиста-боевика и вождя партизанской вольницы, из которой он сделал боеспособную воинскую часть. При необходимости его армия быстро увеличивалась за счет крестьян.

Ленин поручил В.А. Антонову-Овсеенко проинспектировать войска Махно. Выполнив задание, Антонов-Овсеенко послал в Москву телеграмму: «Пробыл у Махно весь день. Махно, его бригада и весь район – большая боевая сила. Никакого заговора нет. Сам Махно не допустил бы… карательные меры – безумие. Надо немедленно прекратить начавшуюся газетную травлю махновцев».

Кто же настаивал на карательных мерах против махновцев и организовал их газетную травлю? Троцкий. Как писал сын начальника штаба Махно А.В. Белаш: «Революционно честный, отлично понимающий обстановку на Украине, патриотически настроенный, командующий войсками Украины Антонов-Овсеенко мешал Троцкому и был отстранен от командования войсками…

Это отстранение… нанесло громадный моральный и политический ущерб в сражающихся войсках, но развязало руки Троцкому».

Сложившуюся тогда обстановку Антонов-Овсеенко охарактеризовал так: «Астрахань под угрозой. Царицын в клещах. Советская власть на всем юге под вопросом».

В это напряженное время Троцкий взял в руки не «карающий меч революции», а топор палача и обрушил его на махновское движение. Из приказа Троцкого от 18 июня 1919 года, № 112, город Харьков: «Южный фронт наш пошатнулся. Кто виноват?.. Ворота открыты… анархо-бандитами, махновцами… Чрезвычайный Военный Революционный трибунал под председательством товарища Пятакова рассмотрел дело о предателях-махновцах… Трибунал сурово покарал изменников и предателей… Махновский штаб уничтожен, но яд махновщины еще не истреблен».

12 июня члены пятаковского трибунала развернули активную деятельность. Было арестовано несколько десятков махновцев, преимущественно штабных работников, которые находились в бронепоезде, где совместно работали штабы Махно и 14-й Красной армии под командованием К.Е. Ворошилова (он впоследствии сдал деникинцам Киев, Екатеринослав и пошел под трибунал, разжаловавший его в комдивы). Вскоре харьковская газета «Коммунар» на последней странице опубликовала сообщение: «Расстрел штаба Махно» (казнили семь махновских командиров).

В. Н. Волковинский, автор книги «Махно и его крах», пишет: «Обвинение Троцким Махно в том, что он якобы умышленно открыл фронт деникинцам на 100-километровом участке, безосновательно. Потерпев поражение в 20-х числах мая, махновцы продолжали еще почти месяц сражаться с деникинцами. К тому же, как известно, батька отклонил предложение Шкуро перейти на сторону белых».

Из донесения командования Украинским фронтом:

20 июня 1919 года на запрос Наркома иностранных дел Г.В. Чичерина о причинах столь быстрого отступления красных войск на Украине, сотрудник комиссариата Д. Гопнер сообщил: «Одна из причин отступления Красной Армии под натиском Деникина – авантюра вокруг Махно и несвоевременное объявление открытой войны партизанщине». И далее он перечислял заслуги Махно в ликвидации австро-немецкой оккупации на Украине и в борьбе с гетманщиной, упомянул о стойкости махновцев в боях с деникинцами.

Начальник штаба Махно В.Ф. Белаш вспоминал: «Действия Троцкого, особенно его предательское распоряжение № 96/с (секретное. – Авт.) от 3 июня и особенно Третий пункт этого распоряжения, где под страхом строжайшей ответственности запрещалось снабжать нас боевыми припасами и любым военным имуществом, – разрушали Красный фронт (мы ведь были дивизией Красной Армии и сражались в одной линии фронта с ней и подчинялись одному командованию), разоружали нас в пользу Деникина».

6 июня от Троцкого к Ворошилову поступила телеграмма с напоминанием: «Махно подлежит аресту и суду Ревтрибунала, а посему Реввоенсовету Второй армии предписывается принять немедленно все меры для предупреждения возможности Махно избежать соответствующей кары».

Что это за кара? Из приказа № 107 от 6 июня: «Кара может быть только одна – расстрел. Да здравствует… борьба с врагами народа! Л. Троцкий». Удивительным образом в данном случае «врагами народа» начальственный интеллигент называл представителей народа, которые сражались за свою свободу. Чудовищное лицемерие!

Бывший командарм 2-й Украинской Красной армии А.Е. Скачко писал в своих мемуарах: «Приказ Троцкого об объявлении Махно вне закона настолько играл на руку белым, что они отпечатали его во множестве экземпляров и разбрасывали среди войск Махно».

Ситуация фантастическая; вряд ли когда-то случалось нечто подобное. Выходит, Троцкий действовал как провокатор и самый настоящий враг народной армии.

О том, как реагировали на подобные приказы на фронте и в тылу Красной армии, сражавшейся на Украине, вспоминал В.Ф. Белаш: «Бойцы и гражданское население собирались толпами и обсуждали положение фронта и тыла, свою перспективу… Возникали стихийные митинги, на которых все чаще выступающие заявляли о бездарности военного и партийного руководства, о его предательской роли… об умышленной дезорганизации фронта с целью пропустить Деникина на Украину для уничтожения его руками революционных сил, оказавших сопротивление политике Троцкого-Раковского-Пятакова».

По словам В.Ф. Белаша: «После явного предательства фронта Троцким, после ухода Махно в тыл, в продолжающемся в повстанческих войсках красном терроре, повстанцы под руководством своих командиров не поддались троцкистским провокациям и не изменили Революционному фронту… Повстанцы не бросили фронт, не перешли к Деникину, не разошлись по домам, а продолжали проливать кровь во имя своих идеалов и светлого будущего… Уже бежали 14, 13, 8, 9, 10-я армии, противник занял Синельниково, Екатеринослав, Харьков, Белгород, Балашов, Царицын, не было уже Махно на фронте, а отношение к повстанцам не изменилось. В тот момент, когда необходимо было отбросить в сторону политические трения и разногласия, консолидировать силы и выступить единым фронтом против Деникина, Троцкий этого не сделал».

Махновцы не только продолжали сражаться, но и помогли красным войскам И.Ф. Федько вырваться из Крыма. По вине Троцкого была потеряна Украина, и белогвардейцы начали наступление на Москву. Хотя была возможность их контратаковать и отбросить на юг.

На этот счет есть убедительное свидетельство А.Е. Скачко: «Я лично 1 июня предлагал Южфронту перейти в наступление на Юзовку – Ростов с целью подрезать наступление добровольцев на Харьков… Для выполнения моего плана нужно было:

1. получить те немногочисленные кавалерийские части, которые я просил;

2. возобновить добрососедские отношения с Махно, чтобы он выполнял мои оперативные распоряжения.

Тов. Ворошилов, присланный мне на смену (по неофициальным полученным мною данным Троцкий приказал меня сменить «за поддержку Махно»), вполне одобрил мой план. Но выполнить его ни я, ни сменивший меня тов. Ворошилов не имели возможности, так как, во-первых, Южфронт не прислал испрашиваемой кавалерии, а, во-вторых, Троцкий объявил Махно вне закона.

После этого «государственного акта», конечно, какие бы то ни было совместные действия с Махно делались невозможными. Бригада Махно вышла из состава 2-й Украинской Красной Армии, и последняя фактически перестала существовать».

Вообще, политика троцкистов на Украине настраивала против советской власти массы крестьян. Помещичьи земли не раздавались крестьянам, на них создавались совхозы (явно преждевременные в тот период). Население подвергалось реквизициям, в частности, у крестьян отбирали лошадей. Но главное, что шла жестокая борьба против махновцев, в основном – повстанцев-крестьян, сторонников анархо-коммунизма.

«Не мог мириться Троцкий, – считал В.Ф. Белаш, – с тем, что авторитет и слава командиров, выходцев из народа, невероятно росла… Терпеливо вынашивал Троцкий мечту избавиться от таких. (Это подтвердила судьба Ф.К. Миронова, Б.М. Думенко, Мамонтова, Щетинкина, Каландаришвили и многих других. – Авт.)

Мы уже догадывались, к чему клонит Троцкий… мотивы желаний пропустить его (украинский народ. – Авт.) еще раз через мясорубку гражданской войны. В результате политики, проводимой троцкистами, власть коммунистов-государственников на Украине перестала быть привлекательной. Фронт разваливался, дезертирство приняло массовый характер и еще в апреле 1919 года достигло в армиях 100 тысяч бойцов».

9 июня Махно направил телеграмму сразу в 6 адресов, прежде всего – Ленину, с объяснением своего ухода из Красной армии:

«…Несмотря на глубоко товарищескую встречу и прощание со мной ответственных представителей Советской республики, сначала товарища Антонова и затем тов. Каменева и Ворошилова, в последнее время официальная советская, а также партийная пресса коммунистов-большевиков распространила обо мне ложные сведения, недостойные революционера, тяжелые для меня… Отмеченное мною враждебное, а последнее время наступательное поведение центральной власти по отношению повстанчества, по моему глубокому убеждению, с роковой неизбежностью ведут к кровавым событиям внутри трудового народа, созданию среди трудящихся особого внутреннего фронта, обе враждующие стороны которого будут состоять только из трудящихся и революционеров. Я считаю это величайшим, никогда не прощаемым преступлением перед трудовым народом и его сознательной революцией».

События 1921 – начала 1922 годов подтвердили правильность оценки и прогноза Махно: Кронштадтский мятеж,Антоновщина восстание в Западной Сибири…

Вольно или невольно (что менее вероятно) Троцкий своими мерами содействовал переходу «сознательной революции» (верная формулировка Махно) в революционную смуту. Сдав Украину Деникину, он продлил Гражданскую войну. Рассорил анархо-коммунистов с большевиками (коммунистами-государственниками). Сохранил руководящее положение своих сторонников в руководстве компартии Украины.

Возможно, он не только старался укрепить свое руководящее положение, в частности, выдвигая на командные посты преданных себе людей (одним из которых был Тухачевский, которого называют «кровавым маршалом» за его жесточайшие карательные операции против русских крестьян). Но была у него, по-видимому, и дальняя цель: всячески содействовать свершению всемирной революции, распространению междоусобиц и кровавых классовых столкновений на другие государства и народы. Как гласила агитка того времени:

В этом смысле Л.Д. Троцкого с полным основанием можно считать именно демоном революции, ибо он вносил в нее кровавые раздоры и смуту.

Может показаться странным, что именно Троцкий стал одним из наиболее почитаемых деятелей советского периода в ту пору, когда началась так называемая «демократизация» СССР, а затем и его расчленение. Казалось бы, такой рьяный революционный глобалист, жесточайший каратель времен Гражданской войны, вносивший смуту и в действия Красной армии, и в ряды большевиков, ничего не сделавший для укрепления и восстановления России, зато активно участвовавший в Октябрьском перевороте (который новоявленные демократы из партократов стали дружно проклинать)… Что привлекло современных идеологов антисоветского пути России в образе Троцкого?

Главное, пожалуй, его противостояние Сталину. Последнего антисоветская пропаганда (да еще хрущевские подголоски) представляет как ужаснейшего террориста, осуществлявшего репрессии, при которых пострадали десятки миллионов человек, а миллионы были убиты. Правда, за последние годы даже его лютые враги порой соглашаются, что при их ставленнике Ельцине в России было больше заключенных (на душу населения), чем при Сталине, а русский народ стал вымирать, тогда как при Сталине он возрастал в числе и был физически и морально значительно здоровее.

Сталину не могут простить того, что он был главным организатором возрожденной великой России – СССР; что под его руководством были разгромлены германские фашисты. А Троцкого возлюбили за то, что был антиподом Сталина и был великим смутьяном – таким же, как его нынешние почитатели.

ХРУЩЕВСКАЯ СМУТА

После завершения Гражданской войны в СССР бывали мятежи и восстания, но их нельзя назвать смутой в государственном масштабе. Была коллективизация с ее жертвами (не углубляясь в эту сложную проблему, подчеркнем, что создание крупных сельских хозяйств было мерой вынужденной и необходимой для спасения от голода городов, Красной армии). Были репрессии (масштабы которых «демократы» с подачи Хрущева преувеличили примерно в 10 раз); но они отражали главным образом межпартийную борьбу. Террор был в основном по отношению к привилегированным слоям общества, к партийным кадрам и хозяйственникам, идеологам, администраторам, но не к народу.

Жесточайшей проверкой на прочность Советского Союза стала Великая Отечественная война. Это испытание было выдержано с честью. И хотя среди советских людей оказалось немало предателей (главным образом – невольных, попавших в оккупацию и в плен), никакой смуты не было. То же можно сказать и о послевоенном периоде восстановления и развития народного хозяйства. В кратчайшие сроки страна вновь стала сверхдержавой не только как обладающая самой боеспособной армией в мире (и при этом честно ведущей мирную политику), но и по социально – экономическим показателям и научно-техническому уровню.

Неумеренное восхваление и возвеличивание Сталина, при всей неприглядности этого явления, было отчасти оправдано (нельзя насильно или хитростью заручиться на много лет доверием и уважением не только советского народа, но и едва ли не всех крупнейших мыслителей и деятелей культуры мира). Но, безусловно, преувеличения были непомерные. Хотя Сталин в беседе с Фейхтвангером в 1937 году резонно заметил, что среди тех, кто громче других восхваляет Сталина, могут быть его злейшие враги. (По отношению к Н.С. Хрущеву это выглядит как точное предвидение, хотя пригревший его Сталин оказался обманутым этим хитрым «простачком».)

Как бы мы ни относились к культу Сталина, следует признать, что он (культ) прочно вошел в государственную идеологию, стал ее органичной частью, был косвенным подтверждением полного доверия народа к своему руководству. В этом смысле Сталин выступал не как реальная конкретная личность, а как некий символ величия СССР и советского народа. Не случайно вспышка борьбы с культом личности Сталина пришлась на периоды горбачевской «перестройки» и ельцинских «реформ», когда ни Сталина, ни его культа не существовало уже несколько десятилетий.

Этот удивительный феномен борьбы с давним покойником покажется полнейшим безумием, если не учитывать, что и в этом случае Сталин выступал как олицетворение великого СССР, который необходимо разрушить (образ личности как образ народа и страны).

А сначала была хрущевщина. Одни называют этот период хрущевской оттепелью, другие – слякотью; в народе о нем сохранились недоброе воспоминания и язвительные анекдоты, а для скрытых и явных антисоветчиков и обожателей запада оказались несущественными гнусные высказывания Хрущева в адрес искусства и религии. Он выступил как опровергатель культа личности Сталина. Хотя, сказать по правде, культ был вовсе не личности, а государственного деятеля – и в этом суть, которую многие не понимают до сих пор.

К вершине власти Хрущев пролезал долго и упорно, порой по трупам недругов и конкурентов, по ступеням партийной карьеры. В октябре 1952 года на XIX съезде партии вторым по значению докладчиком после Г.М. Маленкова, читавшего отчетный доклад ЦК и считавшегося негласным преемником Сталина, был Н.С. Хрущев. В своем докладе, посвященном новому уставу партии, Хрущев рьяно защищал сталинские положения о борьбе с кумовством и землячеством (не правда ли, ныне – через полвека! – тема не перестала быть актуальной). Покушения на социалистическую собственность объявлялись тяжкими государственными преступлениями.

Чуть позже, придя к власти, Хрущев отменил эти пункты устава и положил начало мелкобуржуазной, а затем и буржуазной вакханалии, которая в конце концов развратила партию и разрушила социалистическую систему.

К этому времени Сталину стало ясно, что сложившаяся социально-экономическая и политическая система уже не отвечает изменившейся коренным образом ситуации. Если до войны и во время нее страна находилась буквально на военном положении, подобно осажденной крепости, то теперь сложилось мощное и динамичное социалистическое содружество от Эльбы до Инда с населением около 1 миллиарда человек.

На XIX съезде КПСС Сталин провел организационные решения, которые были, по его мнению, адекватны новой ситуации в стране и мире. В основном они состояли из трех положений: 1) создание вместо должности «первого секретаря» органа коллективного руководства – секретариата; 2) введение в сменивший Политбюро расширенный ЦК партии большого количества молодых и перспективных деятелей, хорошо показавших себя в войну и послевоенном строительстве; 3) запрещение партийным органам вмешиваться в деятельность советских государственных структур, а тем более подменять их.

Нельзя не отметить проницательность Сталина, осознавшего ту опасность, которая связана с установлением в стране диктатуры партии. Об этом придется сказать особо, потому что по сей день у множества историков, политологов и социологов по этому поводу нет никакой ясности. Они не сознают разницы между той социальной системой, которую создал Сталин, и диктатурой партии, установленной Хрущевым, а также смутно формулируют отличия советской системы от западных буржуазных демократий.

Дело в том, что Сталину удалось создать, можно сказать, реальную многопартийную систему, но только не с многочисленными политическими партиями с их более или менее различными идеологическими программами, а с «партиями», определяющими составные части государства. Это: единственная политическая партия; органы полицейские, «внутренних дел», прежде всего КГБ и милиция; административно-хозяйственный аппарат; вооруженные силы; местные органы самоуправления – Советы.

Держа в своих руках бразды правления и рычаги влияния, Сталин имел возможность регулировать деятельность этих «партий по интересам» или «партий по функциям» с таким расчетом, чтобы ни одна из них не получила полного превосходства над остальными. Не было единовластия ни партии, ни КГБ, ни армии… Была система «многовластия» Сталина? Отчасти. Но, конечно же, он не был гением из гениев, способным руководить всеми отраслями народного хозяйства, государственным и партийным аппаратом, определять внутреннюю и внешнюю политику, да еще временами писать труды по экономике, языковедению… Его отличала замечательная работоспособность, огромный опыт, здравый смысл и большие знания в разных областях (он был едва ли не самым образованным руководителем государства во всем мире не потому, что его обучали в престижных вузах, а благодаря упорному и последовательному самообразованию, что более существенно и ценно). Но главное, что он сумел создать свою своеобразную «многопартийную систему» не политического, а социально-экономического толка. Такая система наиболее целесообразна в экстремальных ситуациях и при достойном, а еще лучше – выдающемся руководителе. Это доказала история СССР.

Политическая многопартийность буржуазного толка – это прежде всего соревнование в демагогии партий, не имеющих принципиальных различий, находящихся в руках крупного капитала. Не случайно в предвыборных «шоу» преимущество имеют те, за кем стоят более мощные финансовые группы. Об этом очень верно писал Максимилиан Волошин:

Принципиальный вопрос в том, чьи интересы реализуют правящие группы: народных масс, партии (то есть некоторой политически обособленной части граждан), отдельных полукриминальных кланов или наиболее богатых. Если судить непредвзято, то следует согласиться, что в сталинской авторитарной системе осуществлялись интересы народных масс. Известно, что он имел скромные материальные потребности, очень много работал и не любил выставляться перед толпой и произносить многочисленные речи, срывая аплодисменты и овации. Партийная верхушка вынуждена была подлаживаться под этот стиль работы и жизни.

В капиталистических странах, естественно, осуществляется диктатура богатых, имущих капиталы. В СССР со времен Хрущева установилась диктатура партии (КПСС), а точнее сказать, ее номенклатурных работников. С ельцинского периода бразды правления – при полном «демократическом» оболванивании значительной части граждан – страной завладели олигархические кланы. В этом смысле хрущевская диктатура партийного руководства стала переходным состоянием от сталинской к олигархически-клановой системе.

Выступление Сталина на первом пленуме ЦК КПСС 19-го созыва до сих пор окутано завесой тайны. Он говорил об организационных вопросах и обратился с просьбой о своей отставке, горячо и единодушно отвергнутой пленумом. Не станем гадать о причинах просьбы Сталина. Но обратим внимание на то, что упомянул в своих воспоминаниях бывший нарком-министр сельского хозяйства СССР Бенедиктов: в начале 1953 года Сталин настойчиво выдвигал своим преемником на пост председателя Совета министров СССР П.К. Пономаренко. По словам Бенедиктова, он видел записку Сталина с этим предложением и отзывы на ней некоторых членов Президиума ЦК. С 1938 по 1947 год Пономаренко был 1-м секретарем ЦК компартии Белоруссии, руководил в годы войны всем партизанским движением. Затем его ввели в секретариат ЦК ВКП(б), а в конце 1952 года он был назначен заместителем председателя Совета Министров СССР (то есть Сталина).

Затем произошли странные события, причина которых официально не объяснялась. 4 марта 1953 года накануне смерти Сталина Г.М. Маленков был назначен председателем Совета министров СССР, а П.К. Пономаренко был выведен из членов Президиума ЦК и Секретариата ЦК КПСС. Через неделю его сняли с поста заместителя председателя Совета министров СССР и назначили министром культуры.

О смерти Сталина было официально объявлено 5 марта 1953 года. Накануне радиостанция «Свобода» из Мюнхена передала, что Маленков и его коллеги физически убрали Сталина. Возможно, это была попытка внести смуту в сознание советских граждан. Но не исключено, что в такой криминальной версии смерти Сталина есть некоторый резон. Если и не было прямого физического устранения, то вполне могли проводиться меры по неоказанию ему необходимой медицинской помощи.

Настораживает тот факт, что первое правительственное сообщение о начале болезни Сталина содержало явную ложь: будто инсульт случился с ним на его квартире в Кремле, хотя произошло это на его Кунцевской даче. Опубликованные спустя много лет после этих событий воспоминания работников сталинской охраны разнятся между собой в деталях (порой очень важных), но сходятся в одном: после начала болезни беспомощному вождю долгое время не оказывалась медицинская помощь. И делалось это вероятней всего умышленно.

Заговор Берии? Не исключено. За два последних года жизни Сталина Лаврентий Павлович отчасти находился «под колпаком». Проводились аресты среди его выдвиженцев в руководстве госбезопасностью, а также Грузинской ССР; была создана сверхсекретная комиссия, которая расследовала его деятельность на посту главы НКВД в 1938-1941 годах. Однако учтем, что начальником охраны Сталина был назначен, после снятия верного вождю генерала Власика, человек Маленкова – С.Д. Игнатьев (другим выдвиженцем Маленкова был министр внутренних дел СССР С.Н. Круглов).

Совокупность фактов позволяет оценивать события 4 марта 1953 года как государственный переворот. Совместное заседание руководства высших органов Советского Союза провело на ключевые посты кандидатуры, утвержденные «четверкой» (Маленков, Хрущев, Берия, Булганин). Сталин еще дышал, а его молодые выдвиженцы, в том числе и Л.И. Брежнев, избранные в Президиум и Секретариат ЦК КПСС на XIX съезде партии, были выведены из этих высших партийных органов с большими понижениями. Президиум ЦК КПСС сузился до количества членов, существовавшего до съезда.

Можно сказать, что еще при жизни Сталина верхушка партийного руководства узурпировала власть. Но это было только началом выдвижения Хрущева на вершину государственной пирамиды. 14 марта последовала до сих пор необъясненная отставка Маленкова с поста секретаря ЦК КПСС. Он остался руководителем правительства, но прежнего совмещения должностей, как у Сталина, у него не было. Чем была вызвана эта отставка? Неизвестно. Был также распущен и секретариат ЦК КПСС, просуществовавший с 4 по 14 марта 1953 года и включавший выдвиженцев Маленкова и его самого. Новый состав этого важнейшего партийного органа являлся опорой Хрущева (который в мемуарах не скрывал своей близости с Берией; кремлевские долгожители прямо называли обоих «неразлучной парой»).

По мере того как при поддержке Берии Хрущев устанавливал контроль над партийным аппаратом, он же начал плести интригу против своего друга. В этом его поддержал Маленков, на которого у Берии был компромат. По-видимому, Г.К. Жуков присоединился к антибериевскому заговору на самом последнем этапе, когда требовалось заручиться поддержкой армейского руководства.

За последние годы появилась новая версия устранения Берии. Сын последнего С.Л. Гегечкори-Берия и один из бывших бойцов секретного спецподразделения МВД сообщили, что в июле 1953 года Берия не был арестован в Кремле, а при возвращении в свой особняк был расстрелян встретившей его там засадой. Так или иначе, он был устранен в результате тайного з аг о во ра.

До августа 1953 года самые ответственные документы подписывал один Маленков, а потом стала обязательной и подпись Хрущева. Почему и как это произошло, остается загадкой. В следующем году Хрущев (поддерживаемый Жуковым), постепенно оттесняя Маленкова, делал решающие шаги к вершине власти. К сожалению, подробности его интриг остаются неизвестными.

Развязка наступила в январе 1955 года, когда Маленков был заменен Булганиным, активно способствовавшим избранию Хрущева на пост Первого секретаря ЦК КПСС. Начала свою работу комиссия ЦК по репрессиям, руководимая П.Н. Поспеловым. Эта комиссия проделала жульнический трюк с цифрами о количестве политических репрессированных, включив в их число и всех уголовников. Знал это Хрущев? Безусловно. Он ведь не стал приводить реальные цифры, которые были переданы ему из КГБ.

По его словам, «количество арестованных по обвинению в контрреволюционных преступлениях увеличилось в 1937 году по сравнению с 1936 годом более чем в десять раз!» Тогда как в 1936 году в исправительно-трудовых лагерях политических заключенных было 106 тысяч, а на 1.1.1938 года стало 185 тысяч. Поистине – ложь беспардонная. Ее усугубили затем многие антисоветчики, в частности А.И. Солженицын, которые громогласно утверждали, что репрессированы были многие миллионы ни в чем не повинных людей! Это позволило им лгать о массовых репрессиях против народа, тогда как репрессиям подвергались почти исключительно партийные деятели. Если бы репрессии были против советского народа, он бы сверг диктатуру Сталина или еще до войны, или, по крайней мере, в первые месяцы жестоких поражений Красной армии.

Полезно вспомнить, какую нечистую роль играл в этих чистках именно Хрущев, поднимаясь на волне репрессий в верхние эшелоны власти. Он кричал с трибуны: «Наша партия беспощадно сотрет с лица земли всю троцкистско-правую падаль… Это предупреждение всем врагам народа, всем тем, кто вздумает поднять руку на нашего Сталина!» В своих воспоминаниях он признал то, что было хорошо известно: «Близость к Сталину несомненно повлияла на мое быстрое продвижение вверх… Долгие годы я всей душой был предан Центральному Комитету и лично Сталину».

Что ж, до 1956 года он не знал о репрессиях, в которых сам активно участвовал?! Он что же, «прозрел» на седьмом десятке лет (слепые котята прозревают значительно раньше)? Нет, конечно. Он действовал в соответствии с текущей ситуацией, добиваясь в конечном счете своего единоличного господства и установления диктатуры партийного руководства. С этой целью он ловко использовал авторитет менее изощренного в интригах Г.К. Жукова, разгромив в июне 1957 года «антипартийную группу» Молотова, Кагановича, Маленкова и «примкнувшего к ним» Д.Т. Шепилова, а четырьмя месяцами позже вывел из ЦК и сместил с поста министра обороны СССР маршала Жукова. На следующий год он уже занимал все сталинские посты, обладая превосходными качествами интригана, но не имея государственного ума и чувства ответственности за свои действия.

Интересно отметить, как отозвался он в своем докладе на XX съезде КПСС о своем друге и соратнике: «В организации грязных и позорных дел гнусную роль играл махровый враг нашей партии, агент иностранной разведки Берия». А вот какую цифру реабилитированных за два года (до своего доклада) привел Хрущев (многих реабилитировали посмертно): 7679 человек. Немало, конечно, но не более чем сотая или даже тысячная часть от тех цифр невинно осужденных и расстрелянных во времена «культа личности», о которых вещали сам Хрущев, а также его сторонники и последователи. И в то же время в его докладе говорилось, что если бы не была разгромлена «враждебная партии и делу социализма» «политическая линия и троцкистско-зиновьевского блока и бухаринцев», «у нас не было бы тогда мощной тяжелой индустрии, не было бы колхозов, мы оказались бы безоружными и бессильными перед капиталистическим окружением». (Сущая правда.)

Так, подмешивая в правду ложь и клевету, плетя внутрипартийные интриги, Хрущев определил наступление нового смутного времени в России – СССР. Его наследие оказалось чрезвычайно живучим, и когда к власти пришел М.С. Горбачев, оно было востребовано. Таким образом, политика Хрущева привела к смуте не только в тот период (когда народ зло высмеивал этого «кукурузника»), но и в конце XX века, когда в потоках лжи и клеветы на Советский Союз вовсе пропали все обрывки правды, которые вынужден был приводить Хрущев.

Была даже пущена в ход версия, будто Хрущев мужественно шел на риск, оглашая свой антисталинский доклад. Но это совсем не так. Он вышел с докладом на трибуну, имея гарантированную поддержку большинства верхушки КПСС (Булганин, Первухин, Микоян, Сабуров, Кириченко и, с оговорками, примкнувший к ним Суслов), против Молотова с Ворошиловым и отчасти поддерживавших их Маленкова и Кагановича. Но главное, он имел поддержку нового ЦК двадцатого созыва, большинство которого составляли хрущевские сторонники и выдвиженцы, будущие деятели брежневского «застоя». Важную роль играла и твердая поддержка Жукова, руководившего вооруженными силами, роль которых во внутренней политике резко возросла после казни Берия и основательной чистки МГБ.

Как мы знаем, вскоре Хрущев предал и Жукова, сместив его с высоких постов. Советская армия, вслед за КГБ, оказалась полностью подчиненной партийному руководству. После этого административно-хозяйственный аппарат и местные Советы оказались в том же положении. Было покончено со сталинской системой «сдержек и противовесов», не дававших партийному руководству захватить власть над государством, над обществом.

ПРЕДПОСЫЛКИ БУРЖУАЗНОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Хрущевская смута во многом предопределила крушение мировой социалистической системы и расчленение СССР. При этом сказались не только объективные, но и субъективные обстоятельства, связанные именно с некоторыми «субъектами», сыгравшие важную роль в событиях того периода.

То, что принято называть «буржуазной идеологией» и выражающееся прежде всего в примате материальных потребностей над духовными, не было чуждо многим руководящим партийцам, в особенности тогда, когда для удовлетворения жажды комфорта и благоденствия сложились благоприятные условия. Но в некоторых случаях корни «мелкобуржуазной заразы», как выражались в героические времена страны, лежали довольно глубоко.

Например, по воспоминаниям сверстников и земляков Хрущева, оказывается, что он был сыном состоятельного сельского жителя, который занимался изготовлением сбруи для лошадей, использовавшихся на шахтах. Он посылал сына Никиту продавать свои изделия в Донбассе. Сам Никита Сергеевич по своей болтливости проговорился, что его родитель всю жизнь мечтал стать капиталистом.

Молотов говорил о меньшевистском прошлом Хрущева. Дата и место вступления Хрущева в партию большевиков в 1918 году неизвестны. В Гражданскую войну он стал комиссаром стрелковой дивизии, быстро поднявшись до начальника политотдела армии. Мирное время потребовало от него кропотливой учебы. Но к этому он никогда не был расположен. Он напирал больше не на учебу и овладение специальностью, а на партийную работу (как тут не вспомнить такое же тяготение Горбачева и Ельцина!).

В 1923-1924 годах он примыкал к троцкистской оппозиции, но затем переметнулся к сталинцам. По протекции Л.М. Кагановича он поднялся до поста заведующего орготделом ЦК КП(б) Украины. Но когда начали выкорчевывать троцкистов, он скатился с высокой номенклатурной должности, хотя и сохранил партбилет. Он покинул Киев и приехал в Москву. Начал учиться в Промышленной академии им. Сталина, но не пройдя и половину курса наук, перешел на партийную работу (благо, что теперь в Москве на высоких должностях находился все тот же Каганович). Правда, еще учась в академии, он познакомился с однокурсницей Н. Аллилуевой, женой Сталина и, воспользовавшись этим, втерся в доверие к Сталину. Началось его быстрое восхождение по партийной иерархической лестнице…

Таким, в общих чертах, был яростный борец против культа Сталина во имя собственного. Мог ли он при всей своей изворотливости и хитрости (и тут его преемниками стали Горбачев и Ельцин) предусмотреть все последствия своих «разоблачений»? Вряд ли. Он был озабочен, судя по всему, утверждением главенствующей роли в советском обществе руководства компартии и себя лично. А последствия были самые плачевные.

Не станем говорить об идеологическом уроне, а также губительных результатах многих хрущевских реформ в сельском хозяйстве, промышленности, управлении производством, внешней и внутренней политике. В долговременной перспективе едва ли не самым сильным ударом по социалистической системе было установление диктатуры партийной номенклатуры.

В 1956 году после хрущевского доклада произошли кровавые трагические события в Тбилиси, всеобщая забастовка и уличные беспорядки в Познани, вооруженное восстание в Будапеште, которое пришлось подавлять с помощью Советской армии. Доклад был воспринят негативно в Пекине и с холодной настороженностью – в Пхеньяне и Бухаресте. В социалистическом содружестве появились первые крупные трещины. Среди коммунистических партий капиталистических стран произошел раскол. Во Франции и Италии коммунисты, пользовавшиеся до ХХ съезда КПСС большой популярностью, стали утрачивать свои позиции.

Желая показать себя либеральным реформатором и борцом за справедливость, Хрущев осуществил «реабилитацию» репрессированных народов Кавказа. В частности, чеченцы, вернувшиеся из мест высылки, вступили в кровавые столкновения с русскими и представителями других национальностей. Позже в Чечено-Ингушской автономии эти получившие привилегии народности стали активно терроризировать и вытеснять из этих мест русских. В конце XX века, как известно, это привело к так называемой борьбе за независимость. Теперь не секрет, что в этом сыграл немалую роль Ельцин, поощрявший чеченских националистов в их борьбе против партийного руководства республикой. А потом он же развязал две кровавых чеченских кампании, погубившие десятки тысяч чеченцев.

В этой связи можно припомнить жестокую меру Сталина в наказание за сотрудничество с фашистами и террор против коммунистов – высылку чеченцев. Теперь эту акцию с подачи «демократов» подают как варварскую, из-за которой погибла значительная часть переселенцев. Это ложь. Депортация была проведена с небольшими потерями людей, а на новых местах условия были таковы, что чеченцы за послевоенное время значительно увеличились в числе (резкий контраст, скажем, с белорусами, которые сильно пострадали во время войны).

Предположим, вместо депортации Сталин приказал выявить и осудить всех, кто активно сотрудничал с гитлеровцами. Но на оккупированной территории это были практически все мужчины осужденных народов. Если бы чеченцы оказались в лагерях, так же как крымские татары и балкарцы, то это было бы смертным приговором для наций, оставшихся практически без мужчин. А они, как мы знаем, значительно размножились в нелегких, конечно же, условиях переселения. За свою трагическую судьбу в конце ХХ века чеченцы имеют полное право «поблагодарить» Хрущева и, главным образом, Ельцина.

…Для Никиты Сергеевича осень 1956 года оказалась особенно тяжелой. После его доклада шло брожение внутри страны, а также за ее пределами. Хрущевские позиции ослабели. Оппозиция ему в руководстве партии нарастала. Его начали покидать прежние сторонники: Первухин, Сабуров, Булганин. На июньском 1957 года заседании Президиума ЦК КПСС прохрущевскую позицию занимали из членов Президиума только Микоян, Суслов и Кириченко. Уже было принято решение о снятии Хрущева. Спас его маршал Жуков, срочно перебросивший на военных самолетах в Москву региональных партийных руководителей, настроенных прохрущевски. Они собрали июньский пленум ЦК КПСС, осудивший «антипартийную группу» (а она, пожалуй, действительно могла покончить с диктатурой партийной номенклатуры, которая не допустила этого). Г.К. Жукова торжественно ввели в новый состав Президиума ЦК КПСС. Правда, как мы знаем, уже в октябре Хрущев выдворил его оттуда, а заодно и снял с поста министра обороны.

За время ельцинского правления стало принято считать Жукова «маршалом Победы», хотя вовсе не он был Верховным главнокомандующим, не он руководил всеми вооруженными силами, тылом, партизанской войной и внешней политикой СССР. Ясно, что непомерное возвеличивание Жукова имело целью замолчать или резко принизить заслуги Сталина в великой победе.

Не станем вдаваться в детали, но выскажем наше мнение, что Жуков вовсе не был безупречным идеалом ни как личность, ни как полководец. Безусловно, он был выдающимся военачальником, одним из лучших в Великую Отечественную войну, но не раз бывало, что побеждал числом больше, чем умением. Впрочем, не в нашей компетенции оценивать его военные таланты. Обратим внимание на публикацию в «Досье Гласности» № 9 за 2000 год.

Из секретной записки Сталину от 10 января 1948 года о тайном осмотре на даче маршала Жукова: «…Две комнаты дачи превращены в склад, где хранится огромное количество различного рода товаров и ценностей… Дача Жукова представляет по существу антикварный магазин или музей, обвешанный внутри различными дорогостоящими художественными картинами, причем их так много, что 4 картины висят даже в кухне… Вся обстановка, начиная с мебели, ковров, посуды, украшений и кончая занавесками на окнах – заграничная, главным образом немецкая (Жуков в 1945-1946 годах был главнокомандующим Группы советских войск в Германии. – Авт.). На даче нет буквально ни одной вещи советского происхождения, за исключением дорожек, лежащих при входе на дачу… Зайдя в дом, трудно себе представить, что находишься под Москвой, а не в Германии».

Из ответа белорусского писателя Н.А. Зеньковича, опубликовавшего многие материалы и документы о Жукове, на вопрос редакции «Гласности»:

В первые послевоенные годы алчность, накопительство обуяли вовсе не одного маршала Жукова. Хотя советскому народу тогда приходилось чрезвычайно тяжело. Сталин пытался подавить этого «демона буржуазности». Именно этот мерзкий, но сильный демон стоял за спинами той части партийной номенклатуры, которая пошла за Хрущевым для установления своей диктатуры, для спокойного удовлетворения своих постоянно растущих материальных потребностей.

При хрущевской смуте началось мелкобуржуазное перерождение советского общества. Оно постепенно охватывало все более значительные массы населения: от маршалов до офицеров, от академиков до рабочих, от писателей до мелких чиновников. В брежневское время буржуазная идеология была распространена очень широко, и для номенклатурных работников речи о «коммунистических идеалах» были уже прикрытием, камуфляжем. И в народе это понимали если не все, то очень многие. Советское общество было идеологически ослаблено и расколото, вполне готовое ко второй буржуазной революции.

Почему Жуков в решающий момент поддержал хрущевщину? Не исключено, что в надежде самому завладеть властью в стране. С какой целью? Ради личных амбиций? Трудно сказать. Факт остается фактом: хрущевские последователи постарались восславить его достижения и умолчать о неблаговидных поступках и помыслах.

Итак, хрущевщина поставила советское общество на путь буржуазного перерождения. Его хаотические, разрушительные и порой нелепые эксперименты были направлены (осознанно или бессознательно) на размывание основ социализма. Его хитрый, но чрезвычайно ограниченный ум метался в поисках моделей дальнейшего развития страны. При этом он попытался использовать достижения США. Но если Ленин призывал заимствовать у них деловитость, а Сталин – технические достижения, то Хрущев перенял у них кукурузу, словно забыв о природных условиях на основной территории России.

После его отставки был исторический шанс остановить негативное перерождение советского общества. Но со временем под полной гегемонией партноменклатуры (а также деятелей торговли и теневой экономики) установился уродливый и лицемерный режим, потворствующий бездуховности и погоне за материальными ценностями.

Правда, в то время руководители страны психологически не были готовы к предательству социализма, а тем более к национальной измене. Но и эти кадры вызревали в обмещаненном обществе. Их уже тяготили даже те слабые скрепы партийной дисциплины, которые вынуждали хотя бы притворно провозглашать какие-то иные идеалы, кроме мещанско-буржуазных. После хрущевской смуты в долгий период брежневского «застоя» (впрочем, тогда страна все-таки развивалась, и довольно успешно, хотя и с замедлением темпов) в головах этих партийных деятелей наступило определенное «просветление»: они с плохо скрываемой завистью смотрели на быт и нравы западных богатеев. И постарались в благоприятный момент приступить к реализации своих тайных буржуазных идеалов. Так началась в истории Руси – России – СССР величайшая, чудовищная смута конца XX века.