Тайны сталинской дипломатии. 1939-1941

1. Дорога в небытие

13 апреля 1943 г. берлинское радио передало сообщение о том, что в районе Катыни (12 км западнее Смоленска) германские власти обнаружили захоронения 3 тыс. военнопленных польских офицеров, расстрелянных органами НКВД в 1940 г. Геббельс считал это сообщение сенсацией высшей категории важности, которая способна будет серьезно подорвать доверие к СССР со стороны его союзников по антигитлеровской коалиции.

Однако ожидания гитлеровской верхушки сбылись лишь частично. Отношения между СССР и польским эмигрантским правительством действительно были разорваны. Но ведущие страны антигитлеровской коалиции, будучи уверены, что это преступление совершил сталинский режим, все же не пошли на риск подорвать единство союзников в борьбе против общего врага.

Катынский вопрос снова всплыл после войны, когда антигитлеровская коалиция прекратила существование и начался новый период в послевоенных международных отношениях – «холодная война». А советско-польские отношения этот вопрос отравлял вплоть до 1990 г.

Что же произошло в ставшем ныне печально знаменитом катынском лесу? Чтобы понять и должным образом оценить преступление в Катыни, необходимо напомнить некоторые предшествовавшие ему события.

В ходе советской акции в Польше войска Красной Армии взяли в плен, по данным польского эмигрантского правительства, более 230 тыс. солдат и офицеров польской армии, среди них, как утверждает польский публицист и историк Ю. Мацкевич, было 10 генералов, 52 полковника, 72 подполковника, 5 131 другой офицер, 40 966 унтер-офицеров, не считая чинов полиции.

В рамках НКВД 19 сентября 1939 г. было учреждено совершенно секретное Управление по делам военнопленных и интернированных во главе с П. К. Сопруненко. Его заместителем стал И. Хохлов, комиссаром – С. В. Нехорошев. Курировал Управление зам. наркома внутренних дел комбриг В. В. Чернышев, подчинявшийся непосредственно Берии.

После прекращения боевых действий советские военные власти освободили только 42,4 тыс. военнопленных – уроженцев западных районов Украины и Белоруссии. Других военнопленных как «преступников» военные власти направили в находившиеся в ведении НКВД 138 «приемных» пунктов и спецлагерей. 42 492 человека были переданы немцам в октябре – ноябре 1939 г., и 562 человека переданы по запросам германского посольства в 1940–1941 гг. Некоторые из них, особенно евреи, категорически отказывались выезжать на оккупированную немцами родину. Что же касается германских властей, то с октября 1939 г. по весну 1941 г. они передали Советскому Союзу 13 757 бывших польских граждан[298].

9 457 офицеров, включая интернированных в Литве и Латвии, преимущественно сыновей состоятельных поляков и представителей интеллигенции, как наиболее «опасный» для Сталина социальный элемент, были сконцентрированы в основном в трех лагерях, находившихся в Осташкове, Старобельске и Козельске[299]. В этих трех спецлагерях, как свидетельствуют данные архива НКВД, обнаруженные Н. С. Лебедевой, были оформлены через 1-й спецотдел НКВД 8 348 офицеров, в том числе 12 генералов (из них 2 кадровых), 567 майоров (356 кадровых), 1 534 капитана (936 кадровых), 1 830 поручиков (480 кадровых), 4 182 других офицера (345 кадровых), 18 капелланов[300]. О трагической судьбе именно этой части большой группы польских офицеров и пойдет речь ниже. Оставшиеся с учетом привезенных из Литвы и Латвии в 1941 г. были сосредоточены в Грязовецком лагере в Вологодской области и оттуда переданы формировавшейся осенью 1941 г. польской армии.

До весны 1940 г. родные и близкие польских офицеров по почте еще получали от них письма. Позже переписка прекратилась. Вольнонаемные советские люди, обслуживавшие эти лагеря, вопреки строгим правилам лагерной администрации, делали все возможное, чтобы помочь полякам установить связь со своими семьями, приносили им продукты питания, ободряли как могли[301].

Судьба польских военнопленных уже тогда тревожила их родных и близких, привлекала внимание эмигрантского польского правительства и Международного Красного Креста (МКК), штаб-квартира которого находилась в Швейцарии. 14 марта 1940 г. МКК направил немецкому верховному командованию письмо с просьбой подтвердить или опровергнуть сообщение Итальянского Красного Креста о том, что лагерь в Козельске закрыт, а находившиеся в нем польские военнопленные якобы освобождены. Далее было указано, что какие-либо сообщения из Советского Союза отсутствуют.

21 марта 1940 г. германское верховное командование передало это письмо в ведомство Риббентропа. Одновременно сюда же была направлена телеграмма от Международного Красного Креста. В ней говорилось, что, по некоторым данным, польские военнопленные из лагерей Старобельска, Козельска, Осташкова, Шепетовки и других мест отправлены в Германию. 6 апреля 1940 г. министерство иностранных дел Германии ответило, что лагеря в указанных городах по-прежнему существуют[302]. Но тогда же Главному правлению Польского Красного Креста (ПКК) германские оккупационные власти отдали распоряжение подготовиться к созданию на территории генерал-губернаторства лагерей для большого контингента военнопленных, которые по согласованию с СССР якобы должны вернуться на родину. Вскоре лагеря были готовы, но последовало новое распоряжение немцев: лагеря законсервировать, так как польские офицеры остаются в Советском Союзе[303].

Судьба польских военнопленных в СССР на протяжении года оставалась неясной. Таковой же она оставалась и в течение первого года гитлеровской оккупации Смоленска и окрестных районов. Эта территория была занята 16 июля 1941 г. войсками 9-й полевой армии и 2-й танковой группы, входивших в группу армий «Центр», которой тогда командовал фельдмаршал Ф. фон Бок. В здании дома отдыха НКВД в Катыни разместился 537-й полк связи, которым до сентября 1941 г. командовал подполковник Беденк[304].

С июня 1941 г. в связи с гитлеровской агрессией против Советского Союза в корне изменилась и международная обстановка. В июле Советский Союз признал польское эмигрантское правительство в Лондоне во главе с генералом В. Сикорским. Было заключено соответствующее соглашение о боевом союзе двух стран. На советской территории создавалась польская армия, которая нуждалась в амнистировании польских граждан, военнопленных солдат и офицеров, находившихся, как считал генерал Сикорский, в названных выше лагерях.

Польское эмигрантское правительство осенью 1941 г. стремилось выяснить судьбу польских военнопленных у советского посла при Союзных правительствах в Лондоне А. Е. Богомолова. Однако посол неизменно отвечал, что все они были в свое время освобождены. Тогда же генерал Сикорский поручил своему послу в Москве Ст. Коту поставить этот же вопрос перед Сталиным. Но во время встречи 14 ноября 1941 г. был получен весьма неопределенный ответ[305].

Вопрос о формировании в СССР польской армии под командованием генерала Ст. Андерса и укомплектовании ее офицерскими кадрами стал центральным во время переговоров В. Сикорского с И. В. Сталиным в Москве в декабре 1941 г. Как свидетельствуют участники этих переговоров Ст. Кот и генерал Ст. Андерс, в ответ на их запрос Сталин и Берия категорически отрицали наличие польских офицеров в советских лагерях, заявив, что все они были освобождены и самостоятельно рассеялись неизвестно куда. Возможно, даже в Маньчжурию, с издевкой сказал Сталин[306].

Подобные высказывания советских руководителей давали повод полагать: распространявшиеся в польских эмигрантских кругах слухи о том, что все лагеря весной 1940 г. были ликвидированы, а военнопленные офицеры отправлены в Катынь близ Смоленска и там исчезли, не лишены основания. Но какая-то надежда на то, что они переселены в другие лагеря и остались живы, все еще теплилась. Посол Кот и командование польской армии продолжали представлять советскому правительству все новые и новые списки офицеров, которые, по их данным, находятся в СССР. Было также передано 30 других запросов и нот. В них указывалось не только точное число военнопленных офицеров, но и места их нахождения, в том числе в Якутии, на островах Франца Иосифа и Новой Земли[307]. Однако все попытки вернуть военнопленных поляков не увенчались успехом.

С весны 1942 г. отношения между СССР и польским эмигрантским правительством стали обостряться. До конца 1942 г. армия генерала Андерса распоряжением генерала Сикорского была эвакуирована в Иран. Но проблема военнопленных польских офицеров в связи с этим не перестала быть актуальной, ибо формировавшаяся весной 1943 г. новая польская армия остро нуждалась в офицерских кадрах. Кроме того, судьба военнопленных по-прежнему сохраняла и морально-психологическое значение для польского народа.

Что же произошло с тысячами военнопленных польских офицеров?

В начале 1943 г. стало известно, что еще весной 1942 г. польские рабочие, занятые в германской организации Тодта на строительстве дорог в районе Смоленска, узнали от местного населения о наличии в Катыни захоронений польских офицеров[308]. Одну из могил они сами раскопали, убедились в правдивости сообщенных им сведений, затем засыпали, поставив на ней два деревянных креста[309]. В феврале 1943 г. сведения об этих могилах дошли до начальника команды №570 германской полевой полиции Л. Фосса, а затем и до командира 537-го полка связи. Через несколько дней за обнаружение этих могил Л. Фосс по ходатайству Геббельса был награжден орденом.

Ведомства Риббентропа и Геббельса, естественно, не преминули воспользоваться этими данными для развертывания широкой пропагандистской кампании. Оккупационные власти, произведя эксгумацию трупов и их идентификацию, как справедливо отмечает польский исследователь проф. Ч. Мадайчик, руководствовались отнюдь не гуманитарными, а сугубо пропагандистскими соображениями[310]: внести разлад между руководством СССР и польским эмигрантским правительством, а также посеять недоверие к Советскому Союзу со стороны его союзников и в конечном счете нанести удар по всей антигитлеровской коалиции.

Раскопки начались 29 марта 1943 г. Одновременно, как доносил Фосс, был допрошен ряд местных жителей, которые показали, что в Катынском лесу находился дом отдыха работников НКВД еще со времени гражданской войны, что и тогда в лесу совершались убийства советских людей, а в течение апреля – мая 1940 г. железнодорожными эшелонами сюда доставлялись польские офицеры, которых здесь же уничтожали[311].

Одновременно фашистские оккупанты развернули широкую антисоветскую пропаганду среди населения Польши. Поляки вначале воспринимали эти сведения с известным недоверием, в связи с чем германский генерал-губернатор Польши Г. Франк решил использовать «тяжелую пропагандистскую артиллерию». Он потребовал, чтобы Польский Красный Крест для участия в расследовании послал в Катынь своих представителей.

На пресс-конференции в Берлине представитель германских властей официально известил о начале раскопок в Катыни, где захоронено, по его данным, 12 тыс. польских офицеров. 13 апреля 1943 г. начальник политико-культурного отдела МИД Ф. А. Сикс в специальном рапорте доложил своему шефу Риббентропу, что, по его данным, взятые русскими в плен 12 тыс. польских офицеров исчезли в России бесследно и что официальные польские круги поддерживали с ними связь лишь до апреля 1940 г. По сведениям, полученным от населения Катыни и окрестных деревень, все они были расстреляны органами ГПУ. В настоящее время проводятся раскопки могил. Ознакомившись с этими материалами, фюрер приказал средствам массовой информации познакомить с ними весь мир[312].

Тогда же руководитель отдела нацистской партии по работе среди немцев за рубежом Э. В. Болле обратился к Гиммлеру, а тот в свою очередь запросил мнение Риббентропа о том, чтобы через посредство Испании пригласить на раскопки в Катынь генерала Сикорского как частное лицо. На это Риббентроп ответил, что с пропагандистской точки зрения реализация этой идеи была бы полезна, но с политической сама мысль о возможности какого-либо контакта с премьером польского эмигрантского правительства была для Германии неприемлема[313].

В поездке в Катынь, предпринятой 10 апреля 1943 г., группу представителей ПКК сопровождали немецкие и польские врачи и журналисты из Варшавы и Кракова, а также журналисты из Швеции, Швейцарии и Испании. По указанию верховного командования сухопутных войск (ОКХ) эксгумацией трупов было поручено руководить известному в Германии профессору университета во Вроцлаве Г. Бутцу.

Польские власти в Лондоне узнали о вылете созданной немцами делегации в Катынь 14 апреля, а официальное сообщение об этом получили от командующего Армией Крайовой (АК) в Польше генерала С. П. Грот-Ровецкого три дня спустя[314].

Официальными документами по катынскому делу, подготовленными в последующем разными ведомствами и опубликованными в течение второй половины 1943 г. и первой половины 1944 г., были следующие.

1. Протокол международной группы экспертов в области судебной медицины и криминалистики, работавшей под руководством шефа службы здравоохранения Германии доктора Л. Конти. Только один из них – Франсуа Навиль – представлял нейтральную Швейцарию, остальные были из 12 зависимых от Германии стран. Документ был опубликован в Берлине в мае 1943 г.

2. Официальный материал о преступлении в Катыни, подготовленный в виде брошюры немецким информационным бюро по поручению Риббентропа и изданный осенью 1943 г. В нем содержится богатый фактический материал и немецкая версия обоснована довольно убедительно.

Вся собранная тогда документация о Катыни вскоре была вывезена в Краков, где находился Институт судебной медицины, а к концу войны ящики с этими материалами оказались в Дрездене. В связи с приближением советских войск эти ящики со всеми документами были сожжены[315].

3. Опубликованное 24 января 1944 г. в Москве сообщение специальной комиссии, созданной советским правительством и состоявшей исключительно из советских граждан, большинство из которых не являлись специалистами – юристами или врачами. Документ не доказывал виновности в катынском злодеянии германских оккупационных властей.

До недавнего времени широкой мировой общественности не был известен еще один ценный исторический источник, содержащий достоверные сведения о работе в Катыни группы представителей Польского Красного Креста, привлеченный немцами к обследованию захоронений. Это секретный отчет генерального секретаря ПКК Казимежа Скаржинского от июня 1943 г. Немцы с ним не были ознакомлены. Документ был обнаружен в 1988 г. в архиве британского министерства иностранных дел известным польским историком профессором Вл. Ковальским и опубликован в органе Патриотического движения по возрождению народа – газете «Возрождение» 18 февраля 1989 г.[316]

В отчете в первую очередь подчеркивается, что германские оккупационные власти настойчиво стремились вовлечь Польский Красный Крест в свою пропагандистскую игру по поводу Катыни. Понимая это намерение, руководители ПКК заявили, что они пошлют в Катынь только техническую группу, которая не будет выходить за рамки гуманитарной деятельности, т. е. примет участие лишь в эксгумации трупов, опознании их и в достоверных случаях будет сообщать об этом родственникам. Группа категорически отвергла предложение немцев публично определить время совершения преступления, понимая, что это было бы равнозначно указанию его реального виновника[317].

Поставив перед собой такую ограниченную задачу, группа ПКК вместе со священником, прибывшим для благословения останков, криминалистом из Кракова в сопровождении трех офицеров немецкой уголовной полиции из Берлина 16 апреля 1943 г. прибыла в Катынь и приступила к работе. Постоянно входя в столкновение с офицером роты пропаганды лейтенантом Г. Словенциком, пытавшимся вовлечь участников группы в различные пропагандистские акции, польские представители работали в Катыни до середины июня 1943 г., когда наступило жаркое время года и эксгумация стала невозможна.

Из документов, найденных в могилах, группа особо отметила дневник майора А. Сольского. В записи от 9 июня 1940 г. содержатся следующие сведения: «Группа польских офицеров из Козельска прибыла в Смоленск в 3.30 утра. За несколько минут до 5 часов был объявлен подъем, нас посадили в автомобили как для преступников, с нами сидела охрана. Мы приехали к лесочку, который выглядел как дачное место. Здесь у нас отобрали обручальные кольца, часы, на которых стояло 6.30 утра, и перочинные ножи. Что с нами будет?..»[318] На этом дневник обрывается.

По возвращении в Варшаву техническая группа ПКК отвергла требование германских властей сделать политические выводы из своей работы в Катыни. Она лишь проинформировала немцев об организационной стороне поездки. Но для Главного правления ПКК в секретном порядке техническая группа доложила следующие выводы:

1. Трудность в работе состояла в том, что останки в могилах находились в состоянии разложения.

2. Причиной смерти каждого офицера был выстрел в нижнее заднее основание черепа.

3. Найденные документы свидетельствуют о том, что убийство происходило в период с конца марта по июнь 1940 г.

4. Работа группы проходила под постоянным наблюдением немецких властей.

5. К работе привлекалось ежедневно по 20–30 человек местного населения, а также команды советских военнопленных.

В отчете ПКК также отмечалось, что германское командование организовало массовое посещение Катыни солдат с фронта, который в то время проходил в 40 км[319].

В первые дни после сообщения германского радио об обнаружении могил в Катыни советская пропаганда утверждала, что это, мол, археологические находки. Затем тон и «доказательства» изменились – сообщалось, что это жертвы фашистских оккупантов. Расчет, видимо, строился на том, что руки захватчиков и так обагрены кровью десятков тысяч, а к весне 1943 г.– уже сотен тысяч поляков. Поэтому их новое злодеяние будет воспринято как вполне возможное.

Через несколько дней ТАСС было заявлено, что польские военнопленные были сосредоточены в специальном лагере в районе Смоленска и использовались на дорожном строительстве. С началом германского наступления из-за невозможности эвакуации пленные были отпущены. Если их нашли убитыми, то это означает, что их убили гитлеровцы, которые с целью замести следы приписывают это преступление советским властям.

16 апреля 1943 г. президент Красного Креста Германии принц Кобургский официально обратился в Международный Красный Крест с предложением принять участие в расследовании преступления в Катыни[320].

Активизировались правые силы среди польской эмиграции в Лондоне, включая и членов правительства генерала В. Сикорского. Под их давлением премьер-министр публично предложил Международному Красному Кресту заняться обследованием захоронений в Катыни. Подстрекательскую статью в это время опубликовал польский министр обороны генерал М. Кукель. С резкими нападками на правительство Сикорского за его пассивность выступила польская оппозиция. Она грозила бунтом в польских войсках и развалом всей польской эмиграции[321].

После обнародования сведений о катынском преступлении польские подпольные органы власти в оккупированной стране, подчинявшиеся эмигрантскому правительству, отреагировали на них двумя декларациями. 30 апреля 1943 г. глава правительственного представительства (делегатуры) Я. Янковский опубликовал заявление, в котором преступление советских властей в Катыни считал доказанным. Вместе с тем он призвал разоблачать и германский террор на польской земле и не допускать, чтобы Катынь использовалась в интересах оккупантов. 9 мая 1943 г. было опубликовано заявление, в котором отвергалось советское обвинение в сговоре польских властей с оккупантами по катынскому вопросу. Для советского правительства, утверждалось далее в заявлении, это был лишь повод для разрыва отношений с Польшей[322].

Катынский вопрос вызвал озабоченность и в Лондоне. В дни боев под Сталинградом один из депутатов британской палаты общин спросил министра иностранных дел А. Идена о позиции правительства по катынскому делу. Удивленный этим вопросом, Иден ответил, что его постановка в британском парламенте является оскорблением правительства Его Величества[323]. Выступая с информацией о Катыни на заседании военного кабинета, Иден заявил, что среди поляков усиливается беспокойство. Но их необходимо убедить в невозможности трактовать катынское дело в духе немецкой пропаганды, что, конечно, не должно означать, что она утверждает неправду. Военный кабинет согласился с тем, что преступление в Катыни не должно отвлекать внимание поляков от того факта, что именно русские дали возможность находившимся в СССР польским солдатам и их семьям выехать на Средний Восток[324].

Черчилль и Иден решительно возражали против обращения Сикорского в Международный Красный Крест, так как этот шаг, по их утверждению, нанесет ущерб единству антигитлеровской коалиции. Одновременно Сталин известил Черчилля, что «правительство г. Сикорского не только не дало отпора подлой фашистской клевете на СССР, но даже не сочло нужным обратиться к Советскому Правительству с какими-либо вопросами или за разъяснениями по этому поводу». Далее Сталин, обвинив Сикорского в сговоре с немцами, сообщил о решении советского правительства прервать отношения с эмигрантским правительством Польши[325].

Под давлением Черчилля генерал Сикорский не настаивал на вмешательстве Международного Красного Креста и фактически отозвал свою просьбу. В последующих своих посланиях Сталину Черчилль назвал решение Сикорского «ошибочным» и настоятельно предлагал Сталину восстановить отношения с Польшей, установленные 30 июля 1941 г. Он обещал «навести порядок» в польской прессе в Англии и оградить ее от полемики по катынскому вопросу во имя единства стран антигитлеровской коалиции. Но в ответной ноте Сталин, обвинив британское правительство в отсутствии противодействия готовящейся антисоветской кампании, заявил, что не верит в возможность «навести дисциплину в польской прессе», и подтвердил свое решение о разрыве отношений с правительством Сикорского. Официально об этом Молотов заявил польскому послу в Москве М. Роммеру 26 апреля 1943 г., и 5 мая посол покинул Советский Союз[326]. Через несколько дней советское правительство разрешило сформировать в СССР новую польскую дивизию под командованием подполковника 3. Берлинга.

Администрация президента Фр. Рузвельта также не желала раздувать катынский вопрос, но, учитывая численность и политический вес в США американцев польского происхождения, все же вынуждена была отреагировать на него в осторожной форме. Страсти в Вашингтоне подогревало польское посольство. Американская печать тем не менее считала, что отказ Сикорского от услуг МКК должен был исчерпать проблему.

Геббельс в дневнике в те дни с удовлетворением отмечал нараставшие разногласия между Черчиллем и польским правительством. Он записал, что англосаксы называют поляков в Англии своими врагами. В меморандуме, подготовленном Типпельскирхом 29 апреля 1943 г. для Риббентропа, отмечалось важное значение разрыва советско-польских отношений для ослабления единства коалиции противников Германии. Автор с удовлетворением подчеркивал, что этот разрыв вызван не только Катынью, но и претензиями эмигрантского правительства Польши на земли западных районов Украины и Белоруссии, отошедшие к СССР. А советское правительство использовало этот случай, чтобы «создать новое правительство Польши по образцу финляндского правительства Куусинена»[327].

Чтобы внести разброд в польское общественное мнение, германские власти предприняли еще один шаг. Они пригласили группу польских военнопленных, находившихся в лагере Вольденберг (около города Щецин), посетить Катынь. В этой группе находился и известный польский военный теоретик подполковник Ст. Моссор. После войны он рассказал, как немцы стремились использовать эту группу для выступлений по радио и в печати, но получили категорический отказ. Риббентроп распорядился, чтобы германские посольства в Швейцарии и Румынии нашли по четыре поляка-эмигранта, которые согласились бы поехать в Катынь и принять участие в соответствующей пропагандистской кампании. Но эта попытка также не увенчалась успехом[328].

Однако немцам в середине мая 1943 г. все же удалось сформировать группу из недавно оказавшихся в плену английских и американских офицеров и направить ее в Катынь. В группе находился американский полковник Джон Г. ван Флит, который после освобождения в мае 1945 г. представил своему командованию рапорт о виденном в Катыни. Другой союзный военнопленный – английский военный врач капитан Стэнли С. Б. Джильдер как-то спросил руководителя польской группы специалистов доктора М. Водзинского, что тот думает о катынском деле. Водзинский ответил, что при всем желании найти какие-либо факты для обвинения немцев он их не нашел и поэтому считает, что злодеяние в Катыни совершили советские власти. На вопрос об отношении польского населения к катынской трагедии Водзинский выразил убеждение в том, что после немецких преступлений в Освенциме и в других концлагерях Катынь не вызвала в польском обществе какой-то особой реакции. Это означает, что не следует ожидать готовности поляков к военному сотрудничеству с немцами[329].

Тема Катыни обсуждалась также среди солдат и офицеров в армии генерала Андерса, находившейся тогда на Среднем Востоке. Некоторые из них рассказывали о своих прежних встречах с высшими чинами Красной Армии и НКВД. Так, в мае 1943 г. полковник Е. Горчинский поделился воспоминаниями о встречах в конце 1941 г. с Берией и его заместителем Меркуловым, на которых обсуждались вопросы формирования польской армии в СССР. Берия сообщил Горчинскому, что все пленные польские офицеры были «переданы немцам», и весьма сожалел об этом. Однако, по словам Горчинского, несколько по-иному интерпретировал беседу в НКВД подполковник 3. Берлинг. В своих мемуарах, опубликованных после войны, он рассказывал, что на его вопрос о судьбе польских офицеров в Козельске и Старобельске Меркулов ответил: «Не рассчитывайте на них. Их уже нет на территории Советского Союза. В отношении них мы допустили большую ошибку»[330].

В последующие месяцы пропагандистская кампания гитлеровцев в связи с Катынью еще больше активизировалась. Генерал-губернатор Франк стремился вовлечь в нее не только интеллигенцию, но и польский рабочий класс. С этой целью в середине мая 1943 г. была организована группа рабочих, посетившая Катынь. Ее сопровождали виленский публицист Ю. Мацкевич, после войны издавший монографию «Катынь», и несколько репортеров из стран-сателлитов Германии. Практиковались также «экскурсии» в Катынь групп, составленных из жителей Смоленска и окрестных деревень. Здесь также побывали группы офицеров армий стран, сражавшихся против Советского Союза.

Рассчитывая на негативное отношение польского населения к Советскому Союзу после Катыни, Гиммлер в июне 1943 г. рекомендовал Гитлеру сформировать в составе вермахта польские воинские части для действий на Восточном фронте по образцу дивизии СС «Галиччина». Однако Гитлер категорически отверг эту идею, заявив, что создание дивизии из жителей Галиции, «на протяжении 150 лет входившей в состав Австрии, – это совершенно другое дело»[331]. Франк в июне 1943 г. также обратился к Гитлеру с предложением использовать польскую подпольную организацию «Меч и плуг» для вооруженной борьбы против Советского Союза. Вместе с тем он признавал, что «пропаганда вокруг Катыни не находит серьезного отклика среди поляков», и предложил активизировать пропагандистскую кампанию по этому делу[332].

Версии катынского дела, распространявшейся ведомством Геббельса, не доверяли и некоторые представители антигитлеровской оппозиции из буржуазных кругов в самой Германии. Так, один из видных ее деятелей посол У. фон Хассель в дневнике от 20 апреля и 15 мая 1943 г. записал, что Катынь была акцией банды палачей СС, которая, обвиняя русских, пыталась поднять вокруг нее общественное мнение и тем самым отвлечь внимание всего мира от массового террора в Польше[333]. Фон Хассель слишком хорошо знал эту «банду палачей», чтобы не сомневаться, на что она способна. Но он не знал способностей палачей и в других странах.

В фашистской печати проводилась основная мысль о том, что Катынь не только означает ключевую проблему в советско-польском конфликте, но и наглядно демонстрирует, что ожидает Европу, если «большевизм победит». Поэтому Европа не должна забывать Катынь. Одновременно сообщалось, что германскими властями были обнаружены подобные захоронения жертв НКВД в Одессе, Виннице и в ряде других городов[334].

Осенью 1943 г. в Берлине в виде брошюры были изданы большим тиражом официальные результаты расследования преступления в Катыни, причем с целью поощрения ее распространения половину средств, вырученных от продажи, было обещано передать Польскому Красному Кресту. Во всех странах-сателлитах и оккупированных странах, особенно в Польше, систематически публиковались статьи, интервью с медиками, принимавшими участие в эксгумации трупов в Катыни, репортажи журналистов. Однако некоторые из них ограничивались лишь констатацией факта расстрела польских военнопленных без выводов о времени и, стало быть, о виновниках этого преступления. В ноябре 1943 г. немцы выпустили документальный фильм о Катыни.

На этом общем фоне советско-польские отношения продолжали ухудшаться. Они еще более обострились, когда на посту премьер-министра генерала Сикорского, трагически погибшего в июле 1943 г., сменил Ст. Миколайчик.

Новая вспышка интереса к Катыни произошла после освобождения 25 сентября 1943 г. Смоленска войсками 5-й советской армии. В советской пропаганде однозначно назывались виновники преступления – немецко-фашистские оккупанты. Поэтому советское командование у входа в лес установило щит с надписью: «Здесь, в Катынском лесу, осенью 1941 года расстреляны гитлеровскими извергами 11 000 военнопленных польских солдат и офицеров. Воин Красной Армии, отомсти!»[335].

Советское правительство, уверенно объявившее, что преступление в Катыни является делом рук немцев, для подтверждения своей версии все же сочло необходимым провести официальное «расследование». С этой целью в Москве было объявлено об образовании «Специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельства расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров» во главе с видным хирургом академиком Н. Н. Бурденко. В состав комиссии входили: А. Толстой, митрополит Николай, генерал А. С. Гундоров, В. П. Потемкин, генерал К. И. Смирнов, Р. Е. Мельников и С. А. Колесников.

Комиссия находилась в Катыни с 16 по 23 января 1944 г. В связи с этим фактом возникают по крайней мере три вопроса, требующих выяснения. Во-первых, почему комиссия приступила к работе лишь в середине января 1943 г., т. е. три с половиной месяца спустя после освобождения района Смоленска? Ведь в октябре – ноябре в условиях сравнительно теплой погоды можно было основательнее произвести эксгумацию трупов, чем в морозный январь, когда раскапывать могилы было практически невозможно, и тем не менее было эксгумировано 925 трупов. Во-вторых, есть подозрение, что отчет комиссии был подготовлен заранее, ибо как можно было 23 января завершить работу комиссии, а на следующий день уже опубликовать итоги ее работы? Это подозрение усиливается еще и тем, что членам комиссии был известен текст немецкого отчета, полученного ими от Н. Шверника[336]. И, в-третьих, почему комиссия публиковала сокращенный, а не полный вариант отчета?

В официальном сообщении от 24 января 1944 г. Комиссия категорически заявила, что польские офицеры в Катыни стали жертвами террора, совершенного немецко-фашистскими захватчиками. Она обосновывала свой вывод следующими аргументами: польские военнопленные офицеры находились в лагерях в районе западнее Смоленска до сентября 1941 г.; осенью 1941 г. они были расстреляны 537-м рабочим батальоном, которым командовал полковник Ф. Арнес (в действительности же его фамилия Аренс и, как было установлено на Нюрнбергском процессе, в то время он не был командиром батальона и не был в Катыни); в 1943 г. немецкая пропаганда обвинила в этом преступлении советские власти, чтобы поссорить польский и советский народы; немцы использовали подставных свидетелей; трупы расстрелянных в другом месте польских военнопленных привезли в Катынь; методы расстрела были характерны для фашистов во время массовых экзекуций в тех местностях; расстрел польских офицеров явился частью геноцида гитлеровцев против славянских народов[337]. В изданной вскоре Союзом польских патриотов в СССР брошюре «Правда о Катыни» выражалось согласие с этими выводами Комиссии.

Методы, применявшиеся Комиссией при расследовании, специалисты из западных стран оценивают не как профессиональные, а как идеологизированные, призванные лишь подтвердить заранее принятую версию. Подчеркивается, например, что в выводах Комиссии не говорится о судьбе тех захоронений, которые были открыты еще немцами. Не упоминается и о братских могилах, в которых польская техническая комиссия еще весной 1943 г. похоронила 4 тыс. эксгумированных останков. Комиссия не указала, какова же судьба останков генералов Б. Богатыревича и М. Сморавиньского. Как отмечал один из канадских корреспондентов, посетивших в январе 1944 г. Катынь, отдельные могилы, перезахороненные польской технической комиссией весной 1943 г., были разрушены советскими властями[338].

По поводу деятельности Комиссии Н. Н. Бурденко советский сопредседатель советско-польской комиссии ученых акад. Г. Л. Смирнов в апреле 1990 г. заявил, что длительное время в распоряжении советских историков кроме выводов комиссии Бурденко никаких других документов не имелось. Лишь в мае 1988 г. от польской стороны была получена экспертиза акта Комиссии Бурденко: «Когда мы ознакомились с ее выводами, у нас появились сомнения в том, что суждения комиссии Бурденко безупречны во всех отношениях. И все-таки это не давало нам оснований коренным образом изменить свою точку зрения»[339].

Комиссия Бурденко действительно обнаружила у некоторых трупов документы, датированные летом 1941 г. Очевидцы объясняют этот факт тем, что гитлеровцы, вступив в Катынь, расстреляли находившиеся там группы польских военнопленных и их советских охранников[340]. Не исключено также, что эти документы были подложены теми, кто раскопал могилы до прибытия Комиссии.

В связи с созданием Комиссии Бурденко недоумение советских людей, польских граждан и общественности других стран антигитлеровской коалиции вызвал и тот факт, что состав ее членов был односторонним. В него не были включены ни представители демократической польской эмиграции, проживавшей в странах антигитлеровской коалиции, ни дипломаты и журналисты стран, с которыми СССР поддерживал нормальные отношения, не говоря уже о Международном Красном Кресте. Правда, 15 января 1944 г. с разрешения советского правительства в Катыни побывала делегация офицеров из новой польской армии в СССР и группа аккредитованных в Москве журналистов из союзных стран во главе с Катлин Гарриман – дочерью американского посла. Польскую газету «Вольна Польска» представлял Е. Борейша. Группа прибыла на место уже после вскрытия советскими властями захоронений. Поэтому, как после войны писал английский журналист А. Верт, корреспонденты были «поставлены в крайне затруднительное положение – они могли рассказать только о том, что им показали. Кроме того, ввиду военного времени нельзя было критиковать советскую версию – важно было не сыграть на руку немцам»[341]. Видимо, эти соображения учитывала и К. Гарриман, когда в Москве, а позже и в Вашингтоне заявляла, что ответственность за преступление в Катыни несут немецкие власти.

В середине февраля 1944 г. в «Правде» была опубликована большая редакционная статья, направленная на то, чтобы разоблачить «враждебные действия эмигрантского польского правительства, прикрываемые фальшивыми словами о дружбе». В статье подробно освещались различные формы «сотрудничества польских «деятелей» с немецкими оккупантами», но ни слова не говорилось о преступлении в Катыни[342].

Последний раз в годы войны к вопросу о Катыни в сентябре 1944 г. обратился Молотов, но уже в связи с Варшавским восстанием. Он заявил тогда, что это восстание является повторением того, что имело место в апреле 1943 г., когда польское эмигрантское правительство выступило с клеветническим обвинением в адрес Советского Союза. С осени 1944 г. и до конца войны в освобожденных Красной Армией странах советские власти подвергли репрессиям тех врачей, которые вместе с немцами участвовали в расследовании катынского дела. Так, в Болгарии после победы революции состоялся судебный процесс над проф. М. Марковым, который входил в созданную немцами международную комиссию врачей по расследованию преступления в Катыни и подписал соответствующий акт, подтверждавший версию немцев. Он был осужден за соучастие в этой «провокации», но после его покаянного заявления, что это, мол, было сделано под немецким давлением, и отказа от своей подписи он был освобожден.

Примерно то же произошло и с профессором судебной медицины Карпова университета в Праге Фр. Гаеком, который также был в составе 12 профессоров-экспертов, совершивших по предложению немцев поездку в Катынь. После освобождения Гаек написал книгу «Катынские доказательства», в которой вынужден был изменить свои первоначальные выводы и заявить, что трупы польских офицеров довольно хорошо сохранились и стало быть они не могли лежать в земле более года. По его мнению, казни происходили где-то в конце 1941–начале 1942 г., т. е. тогда, когда Катынь находилась под немецкой оккупацией[343].

Новую страницу в катынском расследовании составляет Нюрнбергский процесс над главными нацистскими военными преступниками. На заседании военного трибунала летом 1946 г. советское обвинение пыталось доказать виновность гитлеровских властей в катынском преступлении. В проекте обвинительного акта подсудимым вменялось в вину убийство в Катыни до 11 тыс. польских офицеров. Обвинение, предъявленное заместителем главного обвинителя от СССР Ю. В. Покровским, основывалось на материалах Комиссии Н. Н. Бурденко, которые по принятому трибуналом решению не нуждались, в дополнительном обосновании. Однако защита умело парировала это обвинение, и в конечном счете в приговор оно включено не было.

Но главную роль в победе защиты обвиняемых сыграли не ее доводы, которые сами по себе были весьма убедительными, а предварительная договоренность между союзными обвинителями о том, чтобы снимать с обсуждения все то, что могло бы бросить тень на победителей, и не превращать обвинителей в обвиняемых и тем самым косвенно оправдывать террористическую политику гитлеровской верхушки.

В принципиальном плане такое решение было принято еще 9 ноября 1945 г. на заседании Комитета обвинителей, т. е. до начала процесса. Советское руководство энергично поддержало это решение. Для контроля за деятельностью советской делегации в Нюрнберге по распоряжению Сталина была создана правительственная комиссия во главе с Вышинским, выполнявшим все указания Молотова. По решению комиссии в конце ноября 1945 г. был составлен первый перечень вопросов, обсуждение которых на суде не допускалось. В этом перечне был и вопрос о советско-польских отношениях с уточнением, что речь идет о Западной Украине и Западной Белоруссии[344]. Как видно, вопрос о Катыни здесь пока не упоминался. Аналогичные перечни вопросов были представлены также обвинителями от США, Англии и Франции.

Однако на более поздней стадии работы процесса 11 марта 1946 г. советский главный обвинитель Р. А. Руденко, отвечая на письмо американского главного обвинителя Р. Джексона, известил его о пожелании не допускать обсуждения на процессе всего комплекса проблем, касающихся советско-польских отношений[345]. Видимо, подразумевалось и обсуждение катынского вопроса, хотя конкретно о нем и здесь ничего не говорилось.

Одновременно советская сторона тщательно готовилась и к нежелательному для нее варианту, если бы по требованию защиты вопрос о Катыни все же всплыл. В предвидении подобного развития событий правительственная комиссия Вышинского на заседании 21 марта 1946 г. выработала следующую тактику: предложить Абакумову подготовить болгарских свидетелей для выступления на процессе, для чего командировать в Болгарию советского представителя; обязать В. Н. Меркулова подготовить три–пять советских свидетелей и двух медицинских экспертов; Горшенину организовать показания польских свидетелей, а Меркулову – свидетельства немца, который был участником провокации в Катыни; Вышинскому поручалось подготовить документальный фильм о Катыни[346].

Некоторые пункты этого решения удалось выполнить. Так, упоминавшемуся выше проф. Маркову было предложено выступить в Нюрнберге с «покаянием», что он и сделал. Для дачи показаний в Нюрнберг был доставлен и арестованный советскими властями как изменник Родины бывший заместитель бургомистра Смоленска проф. Б. Базилевский. На процессе он излагал такую версию, какую для него разработал Меркулов.

Союзные обвинители твердо придерживались достигнутой договоренности. Так, в своей обвинительной речи Р. Джексон, как и другие обвинители, неоднократно упоминал о многочисленных населенных пунктах в оккупированной Европе, где немцы устраивали казни сотен мирных граждан, но ни разу не упомянул Катынь, где погибли тысячи польских офицеров[347].

В итоге пункт о Катыни в приговоре трибунала не содержался и советская сторона по этому поводу не выразила протеста.

Договоренность между союзниками по ряду проблем, связанных с ходом Нюрнбергского процесса, в то время еще была возможна – ведь «холодная война» только начиналась. Совсем иной оборот катынское дело приняло несколько лет спустя. Западные исследователи нашли убедительные документы, доказывавшие причастность советских властей к этому преступлению. Катынский вопрос использовался как важный фактор «холодной войны».

Так, 18 сентября 1948 г. созданная конгрессом США комиссия Р. Мэддена, состоявшая из демократов и республиканцев, имела задачу расследовать обстоятельства катынского преступления. На одном из ее заседаний были заслушаны и показания К. Скаржинского[348]. Был допрошен и один из американских обвинителей в Нюрнберге Роберт Кемпнер. Его спросили: «Является ли факт, что Советы отказались от обвинения по делу Катыни, однозначным признанием своей вины?» Последовал такой ответ: «Это выглядит весьма примечательно». Затем Кемпнер добавил: «Мы удивились Штамеру, что он принудил тогда Советы отказаться от обвинения по катынскому делу. Это была победа защиты». Бывший главный американский обвинитель в Нюрнберге Джексон сказал, что еще в Нюрнберге он допускал возможность того, что преступление в Катыни совершили советские власти, «поэтому мы и отказались говорить о вине немцев».

Еще более определенно на слушании высказался американский полковник Джон ван Флит, который, как упоминалось выше, будучи в немецком плену, с группой других союзных военнопленных был направлен немцами в Катынь для осмотра могил. Ван Флит сказал: «Я ненавижу немцев, но должен все же констатировать, что они говорили правду». Затем он рассказал, что после возвращения из плена в 1945 г. он передал отчет с этими выводами в американскую контрразведку. Документ был немедленно засекречен «из-за опасения», как было установлено во время слушания в 1952 г., «что в случае его обнародования Советский Союз не вступит в войну против Японии и в Организацию Объединенных Наций»[349].

В материалах комиссии имеется и свидетельство смертельно больного Бурденко. В 1946 г. он рассказал своему другу Ольшанскому, бывшему профессору Воронежского университета, уехавшему из СССР на Запад: «Выполняя личное распоряжение Сталина, я отправился в Катынь, где как раз вскрыли могилы… Все тела были погребены четыре года назад. Смерть наступила в 1940 году… Для меня как для врача это очевидный факт, который невозможно поставить под сомнение. Наши товарищи из НКВД совершили большую ошибку»[350].

Завершив работу, в феврале 1952 г. через госдепартамент комиссия направила письмо с принятой резолюцией советскому послу в Вашингтоне А. С. Панюшкину. Подписавший это письмо председатель комиссии Р. Мэдден высказал пожелание получить доказательства относительно преступления в Катыни. Через несколько дней советское посольство вернуло Мэддену его письмо с напоминанием о том, что вопрос был расследован специальной советской комиссией, доказавшей, что Катынь была делом рук гитлеровцев[351]. Спустя год американская комиссия опубликовала полный отчет объемом 2 362 страницы. В нем был детально и убедительно сформулирован вывод: Советский Союз ответствен за гибель тысяч поляков. Делегации всех стран – членов ООН получили по экземпляру этого отчета. Комиссия решила также направить материалы расследования в Международный суд в Гааге. Однако Советский Союз, по данным западных источников, отказался с ним сотрудничать[352].

Дискуссия вокруг катынского вопроса с небольшими перерывами продолжалась и в последующие годы, вплоть до сегодняшнего дня. Так, в Польше предпринимались попытки провести неофициальное расследование катынского дела. Как сообщила в феврале 1948 г. шведская газета «Дагенс ньюхетер», краковский прокурор Р. Мартини в начале 1947 г. представил доклад Министерству юстиции, в котором подтверждалась немецкая версия о виновности органов НКВД. Через некоторое время он был убит при невыясненных обстоятельствах[353].

В 1982 г. был осужден польский гражданин Р. Шереметьев за то, что он и его друзья отправили на проходившую тогда в Мадриде конференцию по сотрудничеству в Европе информацию, в которой критиковали польское правительство за пассивность и необъективность в расследовании катынского дела[354]. Анонимные лица звонили и угрожали расправой Божене Лоек – активистке неформальной организации «Катынские семьи». В 1989 г. был убит ксендз Недзеляк, и поныне печать связывает это преступление с разоблачительной деятельностью ксендза по Катыни[355].

Руководство Польской объединенной рабочей партии (ПОРП) и польское правительство до 1956 г. безоговорочно поддерживали версию Комиссии Н. Н. Бурденко. После кровавых событий 1956 г. о катынском злодеянии в Польше вообще молчали, т. к. считали, что Советский Союз может расценить это как недружественный акт. Однако ряд польских историков, объективно исследовавших это злодеяние, неизменно приходили к выводу о виновности в нем советских органов НКВД.

Как стало известно из недавно опубликованной книги (интервью-исповеди бывшего в 1970–1980 гг. первого секретаря ЦК ПОРП Эд. Герека), в начале 70-х годов он впервые обратился к Брежневу с целью выяснить катынское дело. Тот, не зная его истоков, проявил к нему живой интерес, но ничего не предпринял по существу. Через 2 года Герек говорил на эту тему и с Громыко. Однако в обстановке постепенной реабилитации Сталина тот ответил, что «точка зрения советской стороны по этому вопросу уже высказана и ему, в сущности, нечего добавить».

Прошло некоторое время, и советским послом в Варшаву вместо А. А. Аристова был назначен С. Т. Пилотович, который по просьбе Герека уже серьезно заинтересовался этой проблемой, поскольку она мешала развитию нормальных отношений между СССР и Польшей, и обещал через руководство МИД посодействовать ее решению. Однако министр не только ничего не предпринял, но, наоборот, по мнению Герека, отозвал посла в Москву, так как считал неуместным вмешательство в это деликатное дело. Позже Пилотович погиб в результате несчастного случая[356].

2. Общая боль

В настоящее время проблема Катыни привлекает особое внимание польской общественности. Со второй половины 80-х годов ряд интересных статей был опубликован в журналах «Возрождение», «Войсковый пшегленд гисторычны» и в некоторых других[357]. Из монографических работ польских историков по Катыни видное место занимает труд проф. Ч. Мадайчика «Катынская драма»[358]. Всего же катынская библиография с апреля 1943 г. по сентябрь 1989 г., по неполным подсчетам польских историков, во всем мире содержит 635 наименований[359].

Активную деятельность развернули и общественные организации Польши. В апреле 1989 г. была создана неформальная организация «Катынские семьи», в которую входили родственники жертв Катыни. В октябре 1989 г. конституировался Независимый исторический комитет по расследованию катынского преступления («Катынский комитет»). Он объединяет историков, юристов и других представителей польской интеллигенции. Сотрудники Военно-исторического института в Варшаве готовят биографическую справку на узников лагеря в Козельске («Катынскую эпитафию»). Общественные организации требуют установить точное количество польских военнопленных в СССР, выяснить судьбу других тысяч польских офицеров, которые не были направлены в Катынь, но и не вернулись на родину, выступают за установление в Варшаве памятника жертвам Катыни. Родственники погибших требуют от советского правительства компенсации.

Один из немногих оставшихся в живых заключенных Козельского лагеря ксендз Пешковский намерен на свои средства построить в Катыни костел и жить при нем, чтобы рассказывать всем о случившейся здесь трагедии, молиться и до конца своих дней быть хранителем этого мемориала[360].

Польские историки, проживающие в Лондоне, провели после окончания войны определенную работу по установлению общего количества жертв Катыни. Первое издание такого списка вышло в Лондоне в 1949 г. В 1982 г. в четвертом издании содержатся фамилии около 15 тыс. польских офицеров, погибших в разных лагерях Советского Союза. В частности, установлено, что из лагерей Козельска, Осташкова и Старобельска спаслись лишь 450 человек, которые еще до эвакуации в Катынь были переведены в лагерь Грязовец. В сентябре 1941 г. здесь их застала амнистия и 280 человек вступили в формировавшуюся тогда в СССР польскую армию генерала Андерса[361].

Что же касается советской общественности, то она длительное время совершенно не была информирована о том, что же на самом деле произошло в Катыни. Органы КГБ саботировали выяснение истины, не предоставляли историкам и публицистам соответствующих документов. А некоторые органы печати до сих пор продолжают навязывать выводы и оценки, содержавшиеся в фальсифицированном сообщении Комиссии Н. Н. Бурденко[362]. Жителям находившихся рядом с Катынью деревень было запрещено давать какие-либо сведения о событиях 1940 года. Местный житель И. Кривозерцев, который весной 1943 г. давал немцам наиболее убедительные показания против НКВД, позже, опасаясь репрессий со стороны советских властей, бежал вместе с немецкими войсками. После войны, сменив фамилию, он оказался в Лондоне. В октябре 1947 г., когда на Нюрнбергском процессе продолжалось обсуждение катынского преступления, Кривозерцев был найден повешенным[363].

Польский исследователь А. Л. Щесняк ссылается на следующий рассказ украинского правозащитника С. Караванского, который в 60-е годы находился во Владимирской тюрьме. Ему стало известно, что в одной из камер отбывал пожизненное заключение лесник из Катыни по фамилии Андреев. Вместе с женой Андреев был осужден за то, что в 1943 г. дал показания немецкой комиссии в пользу версии об ответственности НКВД за катынское преступление. Запись рассказа Андреева была изъята у Караванского при обыске, в результате чего он получил дополнительный срок[364].

С трудностями встретились и некоторые советские журналисты, попытавшиеся внести свою лепту в раскрытие «тайны Катынского леса». Так, на протяжении многих месяцев, начиная с мая 1988 г., редакция «Московских новостей» вела журналистское расследование катынского преступления. К сожалению, оно не получило поддержки тех советских органов, и в первую очередь КГБ, которые должны были быть также заинтересованы в постижении истины о Катыни. По свидетельству журналиста «Московских новостей» Г. Жаворонкова, ему мешали сотрудники УКГБ по Смоленской области, они запугивали карами местных жителей – очевидцев преступления в Катыни – за их рассказы[365].

Даже весной 1990 г. незадолго до встречи М. С. Горбачева с В. Ярузельским заместитель начальника пресс-бюро КГБ СССР в трактовке преступления в Катыни позволил себе придерживаться концепции, направленной на явную дезинформацию. Он заявил: «Что касается трагедии в Катыни, то ее обстоятельства, как известно, были изложены в 1944 году в выводах специальной комиссии»[366].

Однако общественность и научные круги Советского Союза и Польши настойчиво требовали раскрыть правду о злодеянии в Катыни, а также окончательно выяснить другие «белые пятна» в отношениях между нашими странами. После ряда форумов, на которых обсуждались эти проблемы, и особенно после подписания в мае 1987 г. советско-польской Декларации о сотрудничестве в области идеологии, науки и культуры, для обсуждения «белых пятен» в советско-польских отношениях была создана советско-польская комиссия ученых. Она согласовала ряд нерешенных прежде вопросов, но по катынскому делу из-за незаинтересованности советской стороны не пришла к единому мнению, и весной 1989 г. ее работа была практически прекращена.

Некоторым историкам (Н. С. Лебедевой, Ю. Н. Зоре, В. С. Парсадановой и другим) в 1989–1990 гг. все же удалось обнаружить ценные архивные материалы, некоторые из них впервые опубликовать[367] и тем самым подготовить соответствующие условия для выяснения подлинной картины трагедии, происшедшей в Катыни.

Советское партийное и государственное руководство не было готово в полном объеме признать ответственность органов НКВД СССР за злодеяние в Катыни даже тогда, когда М. С. Горбачев в июле 1988 г. посетил Польшу. На встрече с представителями польской интеллигенции он заявил: «Многие в Польше убеждены, что это дело рук Сталина и Берии. История этой трагедии сейчас тщательно исследуется. По результатам исследования можно будет судить, насколько оправданны те или иные суждения, оценки. В Катыни сейчас рядом два памятника – погибшим полякам и погибшим советским военнопленным, расстрелянным там фашистами. Это также и символ общей беды, постигшей оба наши народа»[368].

Ценным вкладом советских историков в раскрытие «тайны Катынского леса» стала публикация подлинных документов, предпринятая историком Ю. Н. Зорей и директором Центрального государственного архива СССР А. С. Прокопенко. Это директивы, справки, сводки, политдонесения работников НКВД, непосредственно организовывавших этапирование польских военнопленных в распоряжение управлений НКВД по Смоленской, Харьковской и Калининской областям в апреле – мае 1940 г.[369]

Осенью 1989 г. с приближением 50-й годовщины преступления в Катыни требования правительства Польши и польских общественных организаций выяснить его обстоятельства стали более настойчивыми и значительно активизировались. Так, в середине октября 1989 г. генеральный прокурор Польши в результате депутатского запроса направил генеральному прокурору Советского Союза предложение возбудить следствие по этому делу[370]. Однако на протяжении ряда месяцев никакого ответа не было получено, что вынудило организацию «Катынские семьи» в начале марта 1990 г. устроить у здания посольства СССР в Варшаве демонстрацию протеста. В переданном послу письме представители этой организации потребовали от советского правительства занять официальную позицию по вопросу о Катыни, указать численность, места казни и захоронения польских офицеров, находившихся в лагерях Козельска, Осташкова и Старобельска, осудить виновников этого преступления и объявить моральную компенсацию семьям погибших.

Через несколько дней после этой демонстрации «Катынский комитет» опубликовал заявление, в котором осудил злодеяния органов НКВД в Катыни и предложил день 13 апреля, когда в 1940 г. было впервые объявлено о преступлении в Катыни, считать Днем памяти жертв Катыни. В заявлении подчеркивалось, что, пока не будут выявлены остальные места казни военнопленных из Осташкова и Старобельска, будет трудно говорить о подлинном улучшении отношений между Польшей и СССР. Оглашение правды о катынской трагедии – это пробный камень подлинности перемен, происходящих в Советском Союзе.

7 апреля 1990 г. в Варшавском университете состоялся симпозиум на тему «Катынское преступление», организованный «Катынским комитетом» и комиссией университетского профсоюза «Солидарность». В докладе «Катынь – потеря народа» Энджей Тухольский сообщил, что, по его данным, «общее число польских офицеров – узников Козельска, Осташкова и Старобельска, убитых советским НКВД, составило более 16 тысяч». Среди них, по сведениям Тухольского, были около 8 тыс. кадровых офицеров, а также мобилизованных в начале войны более 800 врачей, не менее 650 учителей, столько же инженеров, 420 юристов и 40 священников различных вероисповеданий.

11 апреля 1990 г. в преддверии визита Президента Республики Польша В. Ярузельского в Москву агентство ПАП распространило заявление организации «Катынские семьи» к народам мира. В нем говорилось: преступление в Катыни не стало в свое время достоянием гласности, потому что страны антигитлеровской коалиции не были заинтересованы в том, чтобы его действительные виновники стали известны всему миру. Советский Союз должен взять на себя ответственность за убийство польских офицеров в Катыни, семьи погибших должны знать, где находятся могилы их близких, а преступники из НКВД должны получить по заслугам.

Все точки над «i» в отношении катынского дела были наконец поставлены весной 1990 г., когда в СССР и Польше возникли благоприятные политические и идеологические условия для поиска и обнаружения необходимых документов. Решающим событием в этом отношении стал государственный визит в СССР Президента Республики Польша В. Ярузельского в апреле 1990 г. Обе стороны признали тот факт, что польские офицеры в Катыни стали жертвами шефа НКВД Берии и его подручных. Вот что по этому поводу заявил Президент СССР М. С. Горбачев: «В последнее время найдены документы, которые косвенно, но убедительно свидетельствуют о том, что тысячи польских граждан, погибших в смоленских лесах ровно полвека назад, стали жертвами Берии и его подручных.

Могилы польских офицеров – рядом с могилами советских людей, павших от той же злой руки»[371].

На важный аспект катынской трагедии обратил внимание В. Ярузельский. Он заявил: «Особенно важным, ценным с нравственной точки зрения для нашего народа является заявление с советской стороны в связи с катынским злодеянием. Это открыло путь к познанию правды о трагической судьбе польских военнослужащих, интернированных после 1939 года.

Для нас это был необычайно болезненный вопрос. Однако ни один здравомыслящий поляк не будет возлагать вину за Катынь и Куропаты, за Лубянку и Колыму на советский народ, который сам стал первой жертвой массовых сталинских репрессий»[372].

Заявление советского руководителя было встречено в Польше с удовлетворением и нашло положительные отклики как в правительственных кругах, так и в среде польской общественности. Было заявлено, что смелый акт советского руководства позитивно повлияет на польско-советские отношения, на которых всегда лежала тень Катыни. А лидер «Солидарности» Л. Валенса оценил тогда признание Советским Союзом ответственности за Катынь как акт моральной справедливости. Он предложил разрешить еще и другие важные вопросы: наказать виновных в геноциде, материально возместить ущерб семьям и близким погибших, разрешить свободный доступ к местам, где похоронены польские офицеры.

Вместе с тем некоторые государственные деятели Польши трагедию Катыни искусственно увязывали с характером последующих советско-польских отношений. В частности, они предлагали пересмотреть оценки послевоенных польско-советских отношений, включая и роль созданного в июле 1944 г. Польского комитета национального освобождения, заключенные с СССР договоры, ибо якобы все они основывались на преступных принципах.

По возвращении в Варшаву В. Ярузельский встретился с представителями общественности и сообщил о ходе переговоров по катынскому делу в Москве. Он, в частности, заявил, что без Горбачева катынский вопрос наверняка ожидал бы своего выяснения еще пятьдесят лет. Выступая на этой же встрече, польский сопредседатель польско-советской комиссии ученых проф. Я. Мацишевский сообщил, что переданные советской стороной списки погибших польских офицеров абсолютно достоверны: в трех лагерях содержались 14 792 офицера. Но еще отсутствуют документы 2-го спецотдела НКВД, где принимались окончательные решения о судьбе военнопленных. Епископ Е. Домбровский заявил, что через правду и память об этом преступлении лежит путь к прощению и примирению.

В принятом сеймом и сенатом Республики Польша 28 апреля 1990 г. постановлении по Катыни отмечалось, что признание властями СССР виновности НКВД за преступления в Катыни является важным шагом в направлении согласия и примирения между польским и советским народами. Вместе с тем предлагалось выяснить обстоятельства других преступлений, совершенных над польскими гражданами, и решить проблему компенсации как семьям погибших, так и польскому государству. Так, сенат считает, что по-прежнему открытым остается вопрос о преступных актах, направленных против польского мирного населения на землях Республики Польша, занятых Красной Армией в 1939 г., а затем в 1944–1945 гг. В постановлении отмечалось, что в те годы в заключении находились сотни тысяч польских граждан, среди них – тысячи солдат Армии Крайовой, 1,5 млн. человек были депортированы в СССР. Что же касается компенсации, то представитель правительства заявил, что переговоры с правительством СССР по этому вопросу ведутся и что в данный момент важно составить список всех претендующих на такого рода выплаты.

23 мая 1990 г. под председательством Президента Республики Польша В. Ярузельского состоялась встреча государственных и политических деятелей, ученых, посвященная дальнейшей судьбе документов о Катыни, переданных М. С. Горбачевым. Было решено создать комиссию по Катыни под председательством проф. С. Киневича, с тем чтобы она занялась научной разработкой полученных документов и исследованием еще неизвестных фактов, касающихся преступления против польских военнопленных, прежде всего в лагерях Осташкова и Старобельска. Предполагается, что она будет сотрудничать с соответствующими советскими учреждениями.

3. Тайное становится явным

Теперь, после обзора ситуации и событий, происходивших вокруг катынского вопроса, остается восстановить подлинную цепь событий, приведших к трагедии в самой Катыни.

Анализ вещественных доказательств, обнаруженных в захоронениях Катыни комиссией немецких специалистов, при всем возможном недоверии к ним, а также недавно открытых архивных материалов позволяет в общих чертах нарисовать следующую картину того, как готовилось и происходило преступление в Катыни.

На сегодняшний день мы не располагаем конкретным документом, который подтверждал бы наличие официального решения какой-либо инстанции НКВД о физической ликвидации большой группы польских офицеров, привезенных в Катынь из лагеря в Козельске. Это преступное решение формировалось в ряде документов, принятых высшим советским руководством и на разных ступенях всей служебной иерархии НКВД. Среди них можно назвать документ, разработанный при участии А. Я. Вышинского и утвержденный СНК СССР 19 сентября 1939 г., в котором в общем плане формулировались принципы обращения с иностранными военнопленными. Затем последовала директива Берии от 8 октября 1939 г. о создании во всех лагерях «особых отделений по оперативно-чекистскому обслуживанию военнопленных». В их задачу входило выявление «антисоветских элементов» и «контрреволюционеров». Наконец, в директиве от 31 декабря 1939 г. Берия прямо предписывал ускорить работу следователей «по подготовке дел на военнопленных-полицейских бывшей Польши для доклада на Особом совещании НКВД СССР»[373].

28 января 1940 г. было принято предписание председателя военной коллегии Верховного суда СССР В. Ульриха и исполняющего обязанности главного военного прокурора Афанасьева о подсудности дел военнопленных военному трибуналу Красной Армии. 20 февраля 1940 г. майор госбезопасности П. К. Сопруненко докладывал Берии свои соображения по «разгрузке Старобельского и Козельского лагеря». Дела на контрреволюционеров среди военнопленных он предлагал передавать на рассмотрение такого одиозного органа, как Особое совещание при НКВД, которое во внесудебном порядке приговаривало свои жертвы, как правило, к высшей мере наказания. Через несколько дней, согласно директивам Меркулова от 22 февраля и 7 марта 1940 г., началась транспортировка части польских офицеров Козельского лагеря в распоряжение УНКВД по Смоленской области. С 16 марта 1940 г. была запрещена какая-либо связь с внешним миром всем военнопленным в лагерях НКВД[374].

В архиве сохранились и документы штаба 136-го отдельного конвойного батальона майора Межова, который был ответственным за транспортировку военнопленных из Козельска в Катынь. В приказе от 21 мая 1940 г. Межов констатирует, что с 23 марта по 12 мая батальон выполнил одну из ответственных задач по конвоированию, разгрузке лагеря и недопущению побегов. «Оценка проведенной работы представителем Главного управления конвойных войск НКВД СССР полковником Степановым дана хорошая»[375], – писал Межов. Конвоированием пленных занимался и 226-й полк 15-й бригады, которой командовал полковник Попов. Всей операцией из Москвы руководил лично Меркулов.

В период с начала апреля до середины мая 1940 г. находившиеся в ведении НКВД лагеря для военнопленных польских офицеров в Козельске, Осташкове и Старобельске были ликвидированы, а сами военнопленные в закрытых железнодорожных вагонах в течение нескольких дней перевезены к месту расстрела. Из Старобельска отправка началась 5 апреля 1940 г. В течение десяти дней было этапировано (как недавно установлено – в район Харькова) 1717 человек, из них: генералов – 8, полковников – 61, подполковников – 36, майоров – 106, капитанов – 436, других офицеров – 1170 [376].

Руководство НКВД требовало производить этапирование скрытно, чтобы пленные не знали о новом месте назначения, усилить режим охраны, с марта 1940 г. изъять всю корреспонденцию военнопленных и уничтожить на убывших пленных всю их учетно-регистрационную документацию. Это были типичные для деятельности органов НКВД меры в отношении людей, которых отправляли на смерть.

Из Козельска через Ельню до ст. Гнездово было отправлено 30 транспортов по 80–120 человек в каждом. С учетом небольших групп военнопленных из других лагерей, как показал немецкой комиссии один из железнодорожников, в марте – апреле 1940 г. (фактически же с 3 апреля по 17 мая 1940 г.) в Гнездово ежедневно прибывало по 12 таких транспортов, обычно в вечернее время или ночью[377]. Затем на автомашинах люди переправлялись в Катынский лес на Козьи горы. Через 20–25 минут автомашины возвращались на станцию к прибытию очередного эшелона. В это время жители близлежащих деревень (Шигулев, Киселев и другие) слышали из леса выстрелы и душераздирающие крики людей.

Транспортировка и охрана обреченных была так тщательно продумана и осуществлена, что ни одному военнопленному бежать не удалось. Правда, по личному распоряжению Меркулова прямо на ст. Гнездово вернули с этапа польского офицера Ст. Свяневича. Высокое начальство НКВД заинтересовалось этим офицером, видимо, потому, что он был специалистом по экономике как Германии, так и Советского Союза. Вскоре Свяневич был доставлен в Москву. После войны он оказался на Западе. В 1989 г. в Лондоне Свяневич опубликовал мемуары «В тени Катыни», в которых писал, как ему скрытно удалось наблюдать разгрузку вагонов и как переполненные его товарищами автомашины направлялись в сторону Катыни.

В период подготовки массовых казней Катынский лес, прежде открытый для местного населения, был огражден забором из колючей проволоки высотой в 2 м. С начала марта 1940 г. из Смоленска на автомашинах привозились большие группы советских заключенных, которые копали здесь могилы[378].

После вскрытия к 1 июня 1943 г. семи могил и идентификации трупов немецкая комиссия пришла к выводу, что здесь похоронено, видимо, 10–12 тыс. человек. Они лежали на глубине 2 м лицом вниз, слоями. Размеры могил в среднем 8х28 м. В некоторых могилах находилось по 3 тыс. трупов в 12 слоев, многие жертвы со связанными сзади руками. Перочинные ножи, часы, золотые кольца, деньги и другие ценности были изъяты еще до расстрела. Найденные дневники обычно кончались записями от 6 до 20 апреля 1940 г.[379] В тех же местах были обнаружены и могилы с трупами советских граждан. Давность захоронений в одних могилах была определена от 5 до 7 лет, в других – от 10 до 15 лет. Это совпадает с показаниями местных жителей, рассказывавших, что расстрелы совершались здесь еще в 20-е годы[380] и продолжались на протяжении 30-х годов. Их показания подтвердил на допросе в 1939 г. бывший нарком внутренних дел Белоруссии Наседкин, работавший в 1937 г. начальником УНКВД по Смоленской области. Он рассказал, что только «за 1937 год по Смоленской области по первой категории, т. е. к расстрелу, было осуждено 4 500 человек»[381].

Как рассказал во время журналистского расследования преподаватель из Смоленска Л. Котов, в 30-х годах чуть ли не от Минска до Москвы вдоль шоссе были расположены лагеря НКВД. Десятки тысяч узников строили здесь стратегическую автомагистраль. Ослабевших заключенных увозили в Катынский лес, там их следы пропадали. Проживавшая около Козьих гор крестьянка 3. Меркуленко также рассказала о расстрелах советских людей, которые до войны совершались в этом лесу. Крестьянин И. Кривозерцев вспоминал, как жители поселка Гнездово Ив. Андреев и Ф. Куфтинов в 1943 г. показывали немцам те места, где работники НКВД расстреливали поляков и советских граждан[382].

Вместе с тем сохранившийся архив 136-го конвойного полка подтверждает, что 10 июля 1941 г., т. е. буквально за несколько дней до подхода немецких войск, 43 солдатам этого полка было приказано конвоировать большую группу заключенных – советских граждан по маршруту Смоленск – Катынь. Не исключено, что это был их последний путь на этой земле[383].

На 10 июня 1943 г. из извлеченных немецкой комиссией 4 143 трупов было идентифицировано 2 815, в том числе 2 генерала, 12 полковников, 50 подполковников, 165 майоров, 440 капитанов, 542 старших лейтенанта, 930 лейтенантов. Были найдены также трупы одного священника и 221 гражданского лица. Некоторые из членов польской технической комиссии узнали трупы генералов М. Сморавиньского и Б. Богатыревича. По личным монограммам на одежде и сапогах было установлено, что многие офицеры принадлежали к 1-му кавалерийскому полку им. Пилсудского, считавшемуся в польской армии элитарной воинской частью. Из обнаруженных в могилах документов явствовало, что до Козельска некоторые пленные находились в Путивле, Болотове, Павлищем Бору, Шепетовке и Городке.

Расстрелами занималась специальная группа работников НКВД под командованием И. Стельмаха. В эти весенние дни 1940 г. она «работала» в несколько смен[384]. Расстрел совершался, как правило, за пределами могил, после чего трупы сбрасывались в ямы. Ю. Мацкевич допускает, что каждого военнопленного убивали три палача – двое держали за руки, а третий стрелял. Некоторым жертвам рот забивали стружкой, чтобы они не кричали. Палачи стреляли из оружия калибра 7,65 мм. Пули были немецкого производства, что, кстати, смутило даже «архитектора» пропагандистской кампании по Катыни Геббельса. В своем дневнике в те дни он записал: «К несчастью, в катынских могилах были найдены немецкие боеприпасы… Если это станет известно врагу, то все катынское дело будет поставлено под сомнение»[385]. Командование сухопутных войск объяснило этот факт тем, что Германия продавала пистолеты и боеприпасы к ним Советскому Союзу, Польше и Прибалтийским республикам[386]. Это соответствует действительности.

Трупы, находившиеся в первых семи могилах, были в зимнем обмундировании – шинелях, кожаных куртках. Имелись также кофты и шарфы. Сохранились газеты на русском и польском языках, датированные мартом – началом мая 1940 г. Так, газета «Голос Советов», издававшаяся в Киеве для польского населения Украины, была датирована 26 и 28 апреля 1940 г. Она содержала первомайские призывы. Обнаружены также газеты на русском языке от 1 и 6 мая 1940 г.[387] В карманах одежды офицеров были найдены 3 300 писем и открыток. Одни из них были получены пленными, а другие – подготовлены для отправки. Но ни одно из этих писем не датировано позднее апреля 1940 г.

После расстрела для маскировки на могилах были посажены молодые деревца – ко времени вскрытия могил возраст этих деревьев с учетом, что их сажали в двухлетнем возрасте, определялся в 5 лет.

Таким образом, тайна катынского злодеяния, на протяжении полувека омрачавшая отношения между народами СССР и Польши и вообще отравлявшая обстановку в Европе, раскрыта. Время преступления установлено – весна 1940 г. Его вдохновители и исполнители названы. Это Сталин, Берия и их подручные.

Но необходимо еще выяснить по крайней мере два вопроса. Во-первых, какими мотивами руководствовались Сталин и Берия, прибегая к такой бесчеловечной расправе над безоружными военнопленными, вчерашними сугубо гражданскими лицами – профессорами университетов, учителями, служащими и другими, многие их которых вероятнее всего даже не успели сделать ни одного выстрела по советским войскам в сентябре 1939 г.? В упомянутых выше документах никакая мотивация не упоминается. Это был результат того самого иррационализма мышления, которым руководствовались Сталин и Берия, совершая геноцид в отношении своего собственного народа. Но не лишено основания и другое объяснение. Чувствуя с весны 1940 г. ухудшение советско-германских отношений и надвигавшуюся угрозу агрессии гитлеровской Германии, они опасались, что захваченные противником в лагерях польские офицеры могли бы стать ядром эвентуальной польской армии для войны против Советского Союза.

Во-вторых, до сих пор еще нет достаточно ясного ответа на вопрос о судьбе большинства тех польских офицеров, которые находились в Осташковском и Старобельском лагерях. По сведениям, сообщенным депортированными польскими гражданами, часть находившихся в Осташкове польских офицеров была на барже вывезена в Белое море и там утоплена. Другая же часть расстреляна в районе Твери. Что же касается военнопленных из Старобельского лагеря, то их следы ведут к Харькову, где в настоящее время и ведется расследование.

Итак, более полувека Катынь была общей болью советского и польского народов. Она походила на постоянно открытую рану. Правда о Катыни позволит начать процесс ее заживления.

Остается поставить на этом деле точку, но все же необходимо пофамильно публично назвать всех руководителей и непосредственных исполнителей этой преступной акции. Те из них, кто еще живет среди нас, пусть не оправдываются тем, что они были простыми исполнителями приказа. По нормам международного права они, как совершившие преступление подобного масштаба и характера, подпадающее под юрисдикцию международного права, должны быть, хотя бы в моральном плане, осуждены. Они также должны помнить, что срок давности для таких преступлений не установлен.

Это нелегкий шаг, но его следует сделать, ибо только так можно будет претворить в жизнь совместную Декларацию президентов двух наших стран, принятую в апреле 1990 г. В ней, в частности, подчеркивалось следующее: «Важно довести до конца работу по восстановлению исторической правды о трудных моментах в русско-польских и советско-польских отношениях, всемерно способствовать развертыванию конструктивного советско-польского диалога на всех уровнях, с широким участием представителей общественности, науки и культуры»[388].