Тайны сталинской дипломатии. 1939-1941

1. На северо-западе граница на замке

29 ноября 1939 г. председатель СНК СССР В. М. Молотов заявил по московскому радио, что «враждебная в отношении нашей страны политика нынешнего правительства Финляндии вынуждает нас принять немедленные меры по обеспечению внешней государственной безопасности» Советского Союза[389]. На следующий день ранним утром советские войска на всем протяжении советско-финляндской границы от Балтийского до Баренцева моря предприняли боевые действия против финских войск. Территорию Финляндии начала обстреливать береговая артиллерия Кронштадта. Самолеты, взлетавшие с баз, только что созданных в Эстонии, совершали налеты на финские города, в том числе и Хельсинки, где в это утреннее время правительство Финляндии обсуждало сложившуюся ситуацию[390].

Так началась советско-финляндская война.

С тех пор прошло полвека, но страсти вокруг причин, характера, хода и исхода этой войны не утихают.

В 20–30-е годы на советско-финляндской границе происходило немало всевозможных инцидентов самого различного характера. Обычно они разрешались дипломатическим путем и до открытых вооруженных столкновений дело не доходило. Каковы же причины, приведшие к войне?

В политическом плане эти причины можно понять только рассматривая войну, во-первых, в рамках общей ситуации, сложившейся к этому времени в международных отношениях. А ситуация была исключительно напряженной. Столкновение групповых интересов на почве разделения сфер влияния в Европе и на Дальнем Востоке создало реальную угрозу конфликта глобального масштаба. Во-вторых, после того, как началась вторая мировая война, главным фактором, предопределившим резкое обострение советско-финляндских отношений, был характер политической обстановки в регионе Северной Европы.

На протяжении почти двух десятилетий, после того как Финляндия в результате Великой Октябрьской социалистической революции в России стала независимым государством, ее отношения с Советским Союзом развивались весьма сложно и противоречиво. Хотя между двумя странами 14 октября 1920 г. был заключен Тартуский мирный договор, а в 1932 г. – пакт о ненападении, который двумя годами позже был продлен на 10 лет, все же взаимное недоверие существовало. Финляндия опасалась возможных великодержавных устремлений со стороны Сталина, поведение которого нередко было непредсказуемо.

Не только в правящих кругах Финляндии, но и среди мировой общественности неприятие вызывали сообщения о массовых репрессиях советских граждан в СССР, о насильственной коллективизации, о голоде. В 1935 г. правительство Финляндии официально осудило советскую депортацию карелов. Эта депортация вызвала и активную реакцию со стороны финских студентов, требовавших прекращения насилия над родственным народом. В Финляндии было известно и о том, что в рамках инспирированного Сталиным и Молотовым нагнетания обстановки и пропагандистской кампании в Советском Союзе усилилась дискриминация лиц финской и карельской национальностей в политической и культурной жизни. Было время (20-е – начало 30-х годов), когда в Ленинграде выходило около десятка финноязычных журналов и газет, работало издательство «Кирья». К 1935 г. в Карелии существовала писательская организация, насчитывавшая 35 членов. Но со второй половины 30-х годов положение резко ухудшилось. В обстановке сталинского произвола финноязычные издания и школы в Ленинграде и в Карелии закрывались, а все, кто выступал в защиту родного языка, обвинялись в «великофинском национализме». Так, «Правда» 11 сентября 1937 г. писала: «С большим удовлетворением встретили коммунисты и все трудящиеся Карелии обзор «Правды», в котором разоблачаются буржуазные националисты – агенты финской и германской разведок и их сообщники из обкома партии и редакции газеты «Красная Карелия».

В 1938 г. положение еще более ухудшилось. Перестал существовать союз писателей Карелии. Употребление спешно созданного путем механического смешения местных диалектов литературного карельского языка в период советско-финляндской войны вообще было запрещено. Он получил право на жизнь только после войны, в связи с образованием Карело-Финской Советской Социалистической Республики.

С другой стороны, некоторые элементы политической ситуации в Финляндии вызывали озабоченность советского руководства. Нередко из Хельсинки слышны были воинственные выпады военизированной фашистской организации шюцкоровцев, в которых выражались претензии на советскую территорию. Разумеется, сама Финляндия не могла напасть на Советский Союз. Однако советское руководство не исключало, что какая-нибудь держава Запада даже без согласия финского руководства попытается использовать финскую территорию в антисоветских агрессивных целях. Одностороннее сближение Финляндии с западными державами, и особенно с Германией, также серьезно влияло на отношения с СССР. Сотрудничество с Германией было логическим следствием внешнеполитических устремлений правящих кругов Финляндии, которые формировались еще в первое десятилетие ее независимости. Финляндия постоянно стремилась обеспечить поддержку других стран в кризисной ситуации, которая может возникнуть прежде всего из-за угрозы с востока.

Советское правительство допускало возможность военного конфликта с Финляндией еще с весны 1936 г. Именно тогда было принято постановление СНК СССР о переселении гражданского населения (речь шла о 3 400 хозяйствах) с Карельского перешейка для строительства здесь полигонов и других военных объектов. В течение 1938 года генштаб по крайней мере трижды ставил вопрос о передаче военному ведомству лесного массива на Карельском перешейке для строительства оборонительных сооружений. 13 апреля 1939 г. нарком обороны К. Е. Ворошилов специально обратился к председателю Экономического совета при СНК СССР В. М. Молотову с предложением об активизации этих работ[391].

Однако тогда же предпринимались и дипломатические шаги, чтобы предотвратить военные столкновения. Так, в феврале 1937 г. Москву посетил министр иностранных дел Финляндии Р. Холсти. Это был первый визит в Советский Союз руководителя внешнеполитического ведомства Финляндии со времени обретения ею независимости. Примечательно, что только после Москвы он побывал в Стокгольме, Копенгагене, Таллинне, Лондоне, Париже, Женеве и в последнюю очередь в Берлине, куда он получил приглашение лишь в октябре 1937 г.[392]

В сообщении о беседах Р. Холсти с наркомом иностранных дел СССР М. М. Литвиновым говорилось, «что в рамках существующих советско-финляндских соглашений имеется возможность бесперебойно развивать и укреплять дружественные добрососедские отношения между обоими государствами и что к этому стремятся и будут стремиться оба правительства»[393]. Но когда нарком обороны СССР маршал К. Е. Ворошилов поставил перед Р. Холсти вопрос о позиции Финляндии в случае, если ее территория будет использоваться третьей страной в антисоветских целях, прямого ответа не последовало. Более того, в начале 1938 г. финляндские власти строили планы ремилитаризации Аландских островов в нарушение своих обязательств по международной конвенции 1921 г., что непосредственно задевало интересы Советского Союза. Москве стало известно об усилении германофильских настроений среди офицеров финской армии.

Президент П. Э. Свинхувуд неоднократно высказывался в том смысле, что, мол, национал-социализм вполне терпим, ибо он выступает против большевизма. Находясь в октябре 1937 г. в Берлине, он заявил, что «враг России должен быть всегда другом Финляндии». Как-то в беседе с германским посланником В. Блюхером Свинхувуд сказал: «Русская угроза для нас будет существовать постоянно. Поэтому для Финляндии хорошо, что Германия будет сильной»[394].

В апреле 1938 г. советское правительство в конфиденциальном порядке сочло своевременным предложить правительству Финляндии провести неофициальные переговоры относительно совместной выработки мер по укреплению безопасности морских и сухопутных подступов к Ленинграду и границ Финляндии. Для решения этой задачи в Москве избрали путь весьма необычный в дипломатической практике других стран. Советскую сторону представлял «второй секретарь посольства» сорокалетний Ярцев Борис Аркадьевич (подлинная фамилия неизвестна). Он был опытным разведчиком, до этого уже работавшим в советских посольствах ряда стран.

На первой же встрече Ярцев попросил министра иностранных дел Финляндии Холсти держать его предложения в строжайшем секрете, не информируя о них даже советского посла.

О чем же шла речь на этой «сверхсекретной» встрече, которая весьма удивила Холсти? Ярцев сообщил, что главную опасность для СССР представляет Германия, войска которой могли бы высадиться на территории Финляндии и двинуться в направлении Ленинграда. Если бои развернутся в Финляндии и ее войска окажут агрессору сопротивление, то Красная Армия могла бы прийти на помощь финнам, а после войны покинуть Финляндию. Советское правительство также допускало возможность прогерманского переворота в самой Финляндии, что еще больше осложнило бы общую обстановку. Однако финские руководители отрицали возможность такого поворота событий.

Тем не менее Ярцев внес предложение, чтобы стороны заключили военное соглашение, которое вступило бы в силу только при прямой агрессии немцев. Однако в Хельсинки отвергался любой вариант, предусматривавший действия советских войск на территории Финляндии.

Несколько позднее Ярцев предложил, чтобы правительство Финляндии в письменном виде заверило, что оно окажет сопротивление вермахту, и согласилось бы принять советское вооружение, а также разрешить действия советского ВМФ у берегов Финляндии и строительство на финском острове Суурсаари (Гогланд) военно-морской и военно-воздушной баз[395].

Переговоры, продолжавшиеся несколько месяцев, оказались в конечном счете безрезультатными[396]. Финляндия эти предложения отвергла, так как их принятие означало бы, по ее мнению, «нарушение ее права на самоопределение».

Надо отметить, что финляндские представители были смущены «дипломатическим» статусом Ярцева. Сам Холсти высказывал удивление, что советский дипломат второстепенного ранга, видимо, без ведома своего посла В. К. Деревянского позволил себе лично обратиться к министру Финляндии с предложением встретиться для неофициальной и строго секретной беседы[397].

Шло время, но улучшения советско-финляндских отношений не наблюдалось. Между тем обстановка в Европе накалялась. В сентябре 1938 г. состоялся мюнхенский сговор, который приблизил войну к порогу ряда стран Европы. В октябре 1938 г., т. е. непосредственно после Мюнхена, советским правительством было выдвинуто новое уточненное предложение: Финляндия строит на острове Суурсаари свою собственную военную базу, но в случае агрессии, которую она сама отразить не сможет, Советский Союз окажет ей помощь. Это предложение также не было в Хельсинки принято.

Но из Москвы продолжали поступать все новые и новые предложения. Так, в начале марта 1939 г. правительству Финляндии были предложены следующие меры: СССР гарантирует неприкосновенность Финляндии, предоставляет ей необходимую помощь против возможной агрессии, поддержит ходатайство относительно пересмотра статуса Аландских островов. Но в порядке встречных мер Финляндия должна будет сопротивляться любой агрессии, оказывать Советскому Союзу содействие в укреплении безопасности Ленинграда и с этой целью предоставить Советскому Союзу в аренду сроком на 30 лет остров Суурсаари и несколько других мелких островов в Финском заливе, на которых будут созданы уже не базы, а лишь наблюдательные посты. Ответ финской стороны был отрицательным с той же ссылкой на свой суверенитет и нейтралитет. Переговоры в который раз были прерваны.

Какие же следующие меры в такой, казалось, безнадежной ситуации должны были предпринять Советский Союз и Финляндия, чтобы все-таки вывести переговоры из тупика? Очевидно, оптимальным виделся путь отказа Советского Союза от выдвижения требований, явно задевающих суверенитет Финляндии, и настойчивого поиска других путей политического характера, с тем чтобы не дать вообще заглохнуть переговорам. Ибо любой другой путь, прежде всего военный, неизбежно вел к еще большему нагнетанию обстановки и в конечном счете к войне, к которой обе стороны, конечно же, не стремились.

Вскоре по поручению советского правительства в Хельсинки прибыл Б. Е. Штейн, бывший посол в Финляндии, а в 1939 г. – полпред в Италии. Он был уполномочен вести неофициальные переговоры на базе прежних советских предложений. На сей раз их поддержал и маршал Г. Маннергейм, заявивший, что острова в Финском заливе не представляют для страны особой ценности, ибо нет возможности защищать их в случае агрессии. Вместе с прежними предложениями Штейн передал и новое – чтобы финны уступили определенную территорию на Карельском перешейке в обмен на большую территорию в Советской Карелии. Подобная настойчивость советского руководства вызывала в Хельсинки подозрительность относительно его намерений и соответственную реакцию. 6 апреля 1939 г. Штейн вернулся в Москву без результатов.

В такой ситуации правительства обеих стран решили действовать по двум параллельным направлениям: не отказываясь от политических переговоров, они начали готовить меры военного характера – Советский Союз, к сожалению, наступательные, а Финляндия – оборонительные. Усиливались контакты Финляндии по военной линии с Англией, Швецией и Германией. В Хельсинки частыми гостями стали высокопоставленные военные деятели этих стран. Финнам оказывалась помощь в совершенствовании линии укреплений вдоль границы с СССР – так называемой линии Маннергейма.

Хотя советско-финляндские переговоры имели неофициальный и конфиденциальный характер, правительство Финляндии регулярно информировало о них Германию. Так, 21 марта 1939 г. после очередной встречи Штейна с руководителями Финляндии министерство иностранных дел Германии подробно информировало об итогах этой встречи Шуленбурга. В частности, сообщалось, что в Хельсинки отвергли советское предложение об аренде русскими островов в Финском заливе и что в Берлине одобряют это решение финнов[398].

В водоворот не только политических, но и военных приготовлений энергично включился Советский Союз. В начале марта 1939 г. К. Е. Ворошилов приказал только что назначенному командующему войсками Ленинградского военного округа (ЛВО) командарму II ранга К. А. Мерецкову проверить готовность войск «на случай военного конфликта с Финляндией». При этом он сослался на прямое указание И. В. Сталина[399].

Ознакомившись с обстановкой на месте, Мерецков пришел к выводу, что финские войска с самого начала якобы имели наступательную задачу на Карельском перешейке с целью измотать советские войска, а затем ударить по Ленинграду[400].

Создается впечатление, что высшее советское политическое и военное руководство в то время еще не имело ясного представления о позиции Финляндии. Если Сталин и Молотов твердили о том, что их беспокоит не столько сама Финляндия, сколько то, что ее как антисоветский плацдарм могут использовать западные державы, то Мерецков оценивал обстановку более резко и прямолинейно. При подобной оценке было бы бессмысленно искать политические пути решения проблемы, что подтвердили последующие действия советского руководства. В апреле 1939 г. Карельский перешеек посетил Ворошилов. Он приказал усилить боевую готовность, составить план эвакуации детей и жен начсостава в случае начала военных действий и построить убежища[401].

Весной и летом того же года в ЛВО развернулось крупное строительство, были приняты меры по подготовке личного состава в условиях, приближенных к боевым, совершенствовалась структура пограничных войск. Все это, разумеется, не оставалось незамеченным финской стороной, беспокоило ее.

Как вспоминает Мерецков, в конце июня 1939 г. он присутствовал при разговоре Сталина с одним из руководителей Коминтерна О. В. Куусиненом. Обсуждались положение в Финляндии и различные варианты наших действий. Обстановку в Финляндии и на советско-финляндской границе Сталин оценил как тревожную[402].

Некоторое время спустя Сталин созвал Военный Совет, на котором был обсужден оперативный план войны с Финляндией, представленный начальником генерального штаба командармом I ранга Б. М. Шапошниковым. План исходил из реальной оценки состояния финской армии и ее пограничной укрепленной линии. В нем предусматривалось сосредоточение больших сил и средств еще до начала операции. Сталин был удивлен тем, что начальник генштаба требует стольких сил и средств, чтобы заставить маленькую Финляндию пойти на уступки. И командующему войсками ЛВО К. А. Мерецкову было предложено разработать другой оперативный план войны из расчета только на силы и средства военного округа, т. е. на те 20 стрелковых дивизий, которыми он располагал[403].

Таким образом, генеральный штаб от руководства подготовкой операции был отстранен, а его начальник через некоторое время был отправлен в длительный отпуск в Сочи[404].

Утверждение Молотова, высказанное на VI сессии Верховного Совета Союза ССР 29 марта 1940 г., о том, что «Финляндия, и прежде всего Карельский перешеек, была уже к 1939 году превращена в готовый военный плацдарм для третьих держав для нападения на Советский Союз, для нападения на Ленинград», не подтверждалось убедительными фактами. Если под третьей державой подразумевалась Германия, то тогда, т. е. к 1939 г., она не имела намерения и не была готова к серьезному военному конфликту с Советским Союзом. Судя по той же речи Молотова, в которой было сказано, что «Советский Союз не захотел стать пособником Англии и Франции в проведении этой империалистической политики против Германии»[405], под третьими державами скорее всего имелись в виду только Англия и Франция. Если это так, то подобных планов к этому времени ни в Лондоне, ни в Париже вообще не было. Тем более они не имели возможности воспользоваться «плацдармом» в Финляндии позже, когда были заняты войной в Западной Европе.

Как свидетельствуют факты, приводимые командованием советских пограничных войск, в первой половине 1939 г. обстановка на советско-финляндской границе была в целом относительно спокойной. Имели место одиночные нарушения границы, но крупных, а тем более вооруженных провокаций здесь не отмечалось[406].

Тем не менее советское правительство продолжало принимать меры по усилению пограничных войск на северо-западном направлении. Так, еще в марте 1939 г. Ленинградский округ пограничных войск НКВД был разукрупнен на три округа – Мурманский, Карельский и Ленинградский[407]. К концу ноября они были укомплектованы личным составом с большим превышением – на 127–129%. Непосредственная подготовка пограничных войск к боевым действиям началась уже с 10 октября, т. е. до начала последних переговоров делегаций обеих стран. А приказ Сестрорецкому пограничному отряду о возможном переходе границы был отдан 25 октября, но без указания дня и часа выполнения задания[408].

Подобная неопределенность в советско-финляндских отношениях продолжалась до провала советско-англо-французских военных переговоров и заключения советско-германского договора о ненападении с приложенными к нему секретными протоколами, в которых уже заранее было запрограммировано определенное «территориально-политическое переустройство» Финляндии в пользу Советского Союза. Реализовать свои «права» в Эстонии, Латвии и Литве советскому руководству удалось путем заключения двусторонних договоров. К Финляндии же, объявившей в начале сентября 1939 г. о своем полном нейтралитете и несогласии с планами создания советских военных баз на своей территории, Сталин, нарушив этот нейтралитет, применил военную силу. Не составляет особого труда сделать вывод, что без предварительного согласия Германии, изложенного в названном протоколе, соблюдать свою незаинтересованность в регионе Балтики советско-финляндской войны могло бы и не быть.

Правда, некоторые исследователи не считают обоснованным утверждение о том, что секретные протоколы, подписанные Молотовым и Риббентропом, развязали руки Сталину в его действиях против Финляндии. Почему тогда Сталин, спрашивают они, так долго медлил и начал войну лишь в конце ноября?

Ответ может быть один. Во-первых, потому, что этой акции предшествовали другие, не менее важные и срочные – в сентябре в Польше и в сентябре – октябре в Прибалтике. Именно в этих регионах были заняты крупные силы войск, впоследствии переброшенные на Карельский перешеек. И во-вторых, новая группировка советских войск, расположенная по южному побережью Финского залива и далее на юг вплоть до Восточной Пруссии, создавала крайне невыгодную для Финляндии ситуацию на Балтике, что, по мнению советского руководства, могло принудить Финляндию без войны принять советские предложения.

Разумеется, Сталин предпочел бы добиться своей цели не прибегая к войне, которая, как позже действительно подтвердилось, могла преподнести ему неприятные сюрпризы. Поэтому он не жалел времени на продолжительные переговоры с финскими представителями. В. Таннер по этому поводу писал: «Из того, что мы видели, у нас возникло впечатление, что Сталин искренне хотел соглашения. Иначе ради чего ему надо было тратить столько времени на дело, касавшееся маленькой Финляндии? Кроме того, он стремился к компромиссам…»[409].

2. …Но Ленинград в опасности

Начавшаяся 1 сентября 1939 г. вторая мировая война, качественно изменила обстановку в Европе. Иными стали и советско-финляндские отношения. С одной стороны, западные державы, на помощь которых рассчитывала Финляндия, были заняты войной. Поэтому их реальные возможности влиять на обстановку в бассейне Балтийского моря были тогда крайне ограничены. Как сообщал Форин оффис своему посланнику в Хельсинки Г. А. Грипенбергу, «если советское правительство нападет на вас, несмотря на проводимый вами нейтралитет, Англия не будет помогать ему (т. е. Советскому Союзу)»[410].

С другой же стороны, Советский Союз был свободен в своих решениях и действиях в регионе Восточной Европы. Но население Финляндии не чувствовало тогда непосредственной для себя угрозы, хотя слухи о том, что его судьба уже решена на состоявшихся накануне войны советско-германских переговорах, быстро распространялись. Собравшиеся в Копенгагене главы правительств и министры иностранных дел Скандинавских стран 19 сентября объявили о своем нейтралитете и сотрудничестве. По-прежнему шла подготовка к Олимпийским играм, которые должны были состояться в Хельсинки в 1940 г. В условиях войны расчет строился на том, что в них примут участие многие еще существовавшие тогда нейтральные страны[411].

Финляндия большие надежды возлагала на уважение к объявленному ею нейтралитету и на скандинавскую солидарность. Но ни то, ни другое не обеспечило ей безопасности. Финляндский нейтралитет вообще никто не собирался уважать. Что же касается солидарности Скандинавских стран, то она в этот период была непрочной. Сложившуюся ситуацию весьма образно обрисовал известный финский историк и дипломат М. Якобсон: «Финляндия опасалась России, Дания – Германии; Швеция не могла решить, кого же она больше должна опасаться; а Норвегия считала свое положение достаточно прочным, чтобы вообще кого-либо бояться»[412].

Между тем советское руководство вело активную подготовку именно военного варианта. Еще в ходе боевых действий в Польше директивами К. Е. Ворошилова и Б. М. Шапошникова от 11 и 14 сентября 1939 г. военному совету Ленинградского военного округа было приказано провести частичную мобилизацию, отменить все отпуска и произвести сосредоточение войск на случай войны с Финляндией. Часть боевых кораблей была сконцентрирована в районе Аландских островов, авиация рассредоточена на полевых аэродромах в боевой готовности[413].

Все эти приготовления в районе Ленинграда немедленно становились известными в Хельсинки. Они, да еще когда нервы были напряжены до предела, неизбежно вели к дальнейшему обострению обстановки, независимо от того, на что были нацелены, ибо, как известно, в театральных представлениях висящее на сцене в первом акте ружье должно в последнем акте обязательно выстрелить.

В такой обстановке трудно было поверить в искренность советского правительства, когда оно 17 сентября 1939 г. выразило поддержку финляндскому нейтралитету. Поэтому и в Финляндии с 7 по 11 октября в армию были призваны резервисты. Затем была создана ставка главного командования во главе с Маннергеймом. Были введены цензурные ограничения, арестованы сотни членов левых партий. 11 октября на добровольной основе началась частичная эвакуация жителей Хельсинки, Тампере, Виипури и Карельского перешейка.

Справедливости ради следует сказать: стороны не теряли надежды и на политическое урегулирование возникшего спора. Свидетельство тому – решение о возобновлении третьего и, как позже оказалось, последнего тура переговоров представителей обеих стран, начатого 12 октября 1939 г. в Москве. В состав советской делегации входили В. М. Молотов, В. П. Потемкин и советский полпред в Хельсинки В. К. Деревянский. Главой финляндской делегации был назначен опытный дипломат, посол в Швеции 69-летний Ю. Паасикиви, которому, однако, финляндское правительство не дало полномочий на подписание каких-либо соглашений с СССР.

В отличие от предыдущих этот тур переговоров проходил уже в новых специфических условиях. Они характеризовались следующими особенностями. Во-первых, началась вторая мировая война, разделившая западные страны на два враждующих лагеря, и во-вторых, были подписаны договора о взаимопомощи с Эстонией, Латвией и Литвой, которые несколько улучшили позиции СССР в отношении Финляндии.

Все эти обстоятельства, казалось, должны были вызвать у партнеров, и прежде всего у советской делегации, особое чувство ответственности за безопасность своих стран, но, разумеется, с учетом взаимных интересов. В действительности же участвовавший в переговорах Сталин, опираясь на эти благоприятные для него обстоятельства, предложил заключить пакт о взаимопомощи по образцу договоров, заключенных в конце сентября – начале октября с Латвией, Литвой и Эстонией. Один из пунктов этих документов предусматривал дислокацию контингентов советских войск и создание военных баз на территории этих стран. Финляндия, опасаясь, что и на ее территории появятся такие же базы, отвергла предложение, заявив, что такой пакт противоречил бы занятой ею позиции нейтралитета.

Советское правительство, не настаивая на этом предложении, внесло новое: на Карельском перешейке отодвинуть на несколько десятков километров границу, передать Советскому Союзу ряд островов в Финском заливе и часть полуостровов Рыбачий и Средний в Баренцевом море в обмен на двойную по размерам, хотя и неравноценную по качеству и значению территорию в Советской Карелии, сдать в аренду на 30 лет либо продать или обменять полуостров Ханко для строительства на нем советской военно-морской базы. Это последнее предложение особенно беспокоило финнов[414].

Оценивая территориальные претензии Советского Союза, следует сказать, что стремлением отодвинуть государственную границу на несколько десятков километров даже в то далекое от нас время нельзя оправдывать то или иное военно-политическое решение. Если каждая страна попытается увеличивать протяженность или совершенствовать конфигурацию границ под тем предлогом, чтобы отдалить ее от своей столицы либо от других крупных административных и промышленных центров, или из-за грехов прошлых международных договоров, или же, наконец, под предлогом защиты родственных национальных меньшинств, то с международным правом будет напрочь покончено.

На одном из заседаний обеих делегаций Паасикиви заметил, что территориальный вопрос должен решаться только сеймом, причем для положительного решения нужно иметь две трети голосов. На это Сталин отреагировал так: «Вы получите больше, чем две трети, а плюс к этому еще наши голоса учтите»[415]. Эти слова были восприняты финляндской стороной как неприкрытая угроза применить силу в случае несогласия сейма.

18–19 октября 1939 г., в перерыве между заседаниями советской и финляндской делегаций, в Стогкольме состоялась встреча короля Швеции Густава V, короля Норвегии Хаакона, короля Дании Христиана и финляндского президента. Цель этой встречи состояла в том, чтобы продемонстрировать солидарность Скандинавских стран с Финляндией и оказать давление на Москву. После окончания встречи послы этих стран в Советском Союзе должны были передать Молотову соответствующие послания. Но советское руководство полностью игнорировало эти обращения[416].

22 октября Паасикиви вернулся в Москву и привез ответ финляндского правительства. Он гласил, что, учитывая международное положение и свой абсолютный нейтралитет, Финляндия не может уступать Ханко или острова, но готова сделать некоторые территориальные уступки на Карельском перешейке. Таким образом, появилась возможность достигнуть некоторого прогресса[417].

Развернутый анализ сложившихся к тому времени советско-финляндских отношений впервые публично дал Молотов на заседании Верховного Совета Союза ССР 31 октября 1939 г., когда переговоры еще продолжались. Он определил их как отношения, находящиеся в особом положении, потому что Финляндия испытывает внешние влияния, что вызывает озабоченность Советского Союза о своей безопасности, и особенно Ленинграда. Вопросы, стоящие на переговорах с Финляндией, заявил Молотов, те же, которые стояли на переговорах с Эстонией. Он отверг утверждения зарубежной прессы, будто Советский Союз требует себе город Виипури (Выборг) и территорию, лежащую севернее Ладожского озера. Далее Молотов изложил ход переговоров с финляндской делегацией, отметив, что Советский Союз предложил Финляндии заключить «пакт о взаимопомощи примерно по типу наших пактов взаимопомощи с другими прибалтийскими государствами»[418].

Молотов выразил готовность идти навстречу пожеланиям Финляндии и призвал ее не поддаваться антисоветскому давлению и подстрекательству извне. В связи с этим он подверг критике заявление президента США Ф. Рузвельта, который в письме к М. И. Калинину «выразил надежду на сохранение и развитие дружелюбных и мирных отношений между СССР и Финляндией». Молотов назвал это заявление вмешательством в наши дела и порекомендовал американскому президенту лучше предоставить свободу и независимость Филиппинам и Кубе[419].

На втором этапе переговоров, начатом в первых числах ноября, в состав финской делегации был включен видный социал-демократ министр финансов В. Таннер. В Хельсинки тогда ходили слухи, что Таннер познакомился со Сталиным в Хельсинки еще в дореволюционное время и даже однажды оказал ему денежную услугу[420], что, как считалось, могло быть определенным гарантом успеха переговоров.

2 ноября Паасикиви и Таннер прибыли в Москву. В эти дни свой «вклад» в обострение напряженности между обеими странами внесла советская печать. Так, 3 ноября 1939 г. «Правда» опубликовала статью «К вопросу о советско-финляндских переговорах» с подзаголовком «Министр иностранных дел Финляндии призывает к войне с СССР».

На каком основании газета сделала подобное обвинение в адрес министра иностранных дел Финляндии Э. Эркко? В «Правде» приводился текст его высказывания по поводу речи Молотова на последней сессии Верховного Совета Союза ССР. «Требование СССР, – говорил Эркко, – касается якобы отдаления границы у Ленинграда на несколько километров, но с точки зрения Финляндии это – русский империализм… Всему есть свои границы. Финляндия не может пойти на предложение Советского Союза и будет защищать любыми средствами свою территорию, свою неприкосновенность и независимость». Далее «Правда» утверждала, что «в заключение Эркко выступил с прямой угрозой Советскому Союзу, заявляя, что он знает, на какие силы может опереться Финляндия, какие силы могут обеспечить нейтралитет и свободу Финляндии в случае угрозы ее безопасности»[421].

Даже обладая богатой фантазией, трудно в этих словах министра усмотреть призыв к войне против Советского Союза, тогда как в заключительном абзаце статьи самой «Правды» действительно содержалась угроза в адрес Финляндии. Вот он: «Наш ответ прост и ясен. Мы отбросим к черту всякую игру политических картежников и пойдем своей дорогой, несмотря ни на что, ломая все и всякие препятствия на пути к цели»[422].

В тот же день, 3 ноября, на очередном заседании делегаций, не добившись от финнов приемлемого ответа, Молотов заявил: «Мы, гражданские лица, не достигли никакого прогресса. Сегодня получают слово солдаты». Новые попытки Сталина добиться положительного решения вопроса об островах в Финском заливе тоже не увенчались успехом. Финляндское правительство дало делегации инструкцию этот вопрос не обсуждать[423].

Как и следовало ожидать, советско-финляндские переговоры 13 ноября были снова прерваны, ибо о какой нормальной атмосфере ведения переговоров могла идти тогда речь, если сотни эшелонов с войсками и боевой техникой шести стрелковых дивизий из разных военных округов страны двигались в сторону Ленинграда. В Петрозаводск из Прибалтики прибыло управление 8-й армии. Войска поэтапно выдвигались к границе. Разумеется, все это не оставалось незамеченным со стороны финнов.

Именно тогда Сталин произнес: «Нам придется воевать с Финляндией»[424], – что фактически исключало дальнейшие усилия Советского Союза для поисков политического решения спорных вопросов. Действительно, у Сталина получилось так, как гласила пословица: взвесив все «против», он высказался «за».

В сложившейся опасной ситуации профессиональный долг советских дипломатов, аккредитованных в Финляндии и в других странах этого региона, состоял в том, чтобы сделать все для предотвращения кровопролития. Именно так поступала полпред СССР в Швеции А. М. Коллонтай. Однако по-иному вел себя в это время советский полпред в Хельсинки Б. К. Деревянский. 17 ноября 1939 г. он направил Молотову, по существу, подстрекательскую докладную записку, в которой предлагал создать обостренно-напряженную обстановку вплоть до провоцирования инцидентов на советско-финской границе, начать антифинляндскую пропагандистскую кампанию и в конечном итоге разорвать с Финляндией пакт о ненападении[425].

Война против Финляндии со стороны Советского Союза не была подготовлена не только в политическом и военно-техническом, но и в морально-психологическом отношении, хотя секретные переговоры с финнами продолжались практически около двух лет. Но публично Молотов об этом заявил советскому народу только 31 октября 1939 г., т. е. всего за месяц до начала войны. Среди населения шли разговоры и о том, что военные действия не начнутся в преддверии зимы. Массированная антифинляндская пропагандистская кампания развернулась лишь с середины ноября.

Что же происходило в это напряженное время по ту сторону границы – в Финляндии?

Тревогу первой забила финляндская разведка; она предполагала, что вероятность войны очень велика, но способность советского высшего командования выполнять свои обязанности в условиях современной войны вызывает сомнение.

Правительство Финляндии, однако, не восприняло тогда эту информацию всерьез. Как утверждает известный финский дипломат и историк М. Якобсон, в Хельсинки творилось что-то невероятное. Так как правительство считало переговоры не проваленными, а лишь прерванными, то некоторые категории мобилизованных резервистов были отпущены домой, снова открывались школы, на Карельский перешеек возвращалась часть эвакуированного населения. Казалось, жизнь входила в нормальное русло[426].

В эти дни Паасикиви сообщил правительству, что события могут развиваться по одному из трех вариантов: либо русские согласятся с финскими предложениями, либо они прибегнут к войне, либо все может остаться по-старому. Ожидалось, естественно, что все останется по-старому[427].

Но реальность оказалась иной – в Москве был принят второй вариант. В последние дни ноября 1939 г. советское правительство практически в ультимативной форме предложило правительству Финляндии в одностороннем порядке отвести свои войска от границы на 20–25 км. Последовало, вполне естественно, встречное предложение финской стороны: советские войска должны отойти на такое же расстояние. Финны имели не меньше оснований не доверять Сталину, чем Сталин – правительству в Хельсинки. Таким образом, расстояние между отошедшими финскими войсками и Ленинградом увеличилось бы вдвое; удаление же границы на 25 км от Ленинграда означало приближение ее на такое же расстояние к Хельсинки.

Однако советское правительство расценило это предложение финнов как «отражающее глубокую враждебность правительства Финляндии к Советскому Союзу» и заявило, что оно является абсурдным[428].

После срыва переговоров стороны активизировали свои военные приготовления. На Карельском перешейке продолжали сосредотачиваться советские войска, на полевые аэродромы в полной боевой готовности прибывала авиация. По приказу Ворошилова 15 ноября заняла позицию севернее Ленинграда переданная ЛВО 7-я армия. Севернее, в районе Кандалакши – Кеми, формировалась 9-я армия. Ее войска выдвигались к западной части Карелии. В печати стали все чаще появляться статьи о Финляндии только в негативном плане. Принимались жесткие меры по наведению порядка и дисциплины в армии. 23 ноября 1939 г. в войска была спущена директива начальника политуправления ЛВО дивизионного комиссара Горохова. В ней, в частности, особо подчеркивалось, что сдача в плен противнику живым является предательством, нарушением воинской присяги и изменой Родине[429].

Финляндия также увеличила число дивизий на Карельском перешейке – с двух-трех до семи, начала эвакуацию населения не только из пограничных районов, но и из Хельсинки и других крупных городов. Только в октябре было эвакуировано более 150 тыс. человек. Продолжалась интенсивная модернизация линии Маннергейма, шоссейных дорог и аэродромов. Была объявлена массовая мобилизация в регулярную армию и в военизированную организацию шюцкор. Маршал Маннергейм был назначен главнокомандующим финскими вооруженными силами.

Таким образом, анализ советско-финляндских переговоров, происходивших с 1937 г. по конец ноября 1939 г., позволяет сделать вывод, что советские предложения, направленные на обеспечение безопасности Ленинграда (так, как их понимали Сталин, Молотов и Ворошилов), противоречили интересам суверенной и нейтральной Финляндии в том смысле, как их понимали руководители этой страны. Поэтому давление со стороны Сталина, сопровождавшееся подчас угрозами, было нарушением норм международного права.

Так стороны подошли к опасной черте, за которой уже начиналась война. Они смотрели друг на друга через прорезь прицела винтовки. Имевшие место на границе вооруженные провокации служили советской стороне весьма подходящим поводом, чтобы применить силу.

Одной из таких провокаций, ставшей применительно к советско-финляндской войне своеобразным «северным Глейвицем», был обстрел якобы с финской стороны пограничного советского селения Майнилы. Ее советская версия изложена в донесении Мерецкова, из которой следует, что 26 ноября 1939 г. штабу ЛВО стало известно об обстреле финской артиллерией советского подразделения, дислоцированного севернее Майнилы. Было убито 4 и ранено 9 красноармейцев и командиров[430]. Для расследования обстоятельств, приведших к инциденту, выехал начальник оперативного отдела штаба округа полковник П. Г. Тихомиров.

Правительство Финляндии отрицало факт провокации со стороны своих войск и после проведенного одностороннего расследования допускало, что «дело идет о несчастном случае, происшедшем при учебных упражнениях, имевших место на советской стороне». Важно при этом подчеркнуть, что в финской ноте предлагалось «совместно произвести расследование по поводу данного инцидента в соответствии с Конвенцией о пограничных комиссарах, заключенной 24 сентября 1928 года», и изъявлялась готовность «приступить к переговорам по вопросу об обоюдном отводе войск на известное расстояние от границы»[431].

Казалось, это разумное предложение можно было принять и мирно урегулировать конфликт. Однако в следующей ноте от 28 ноября 1939 г. советское правительство квалифицировало финскую ноту как неприемлемую. Советская сторона фактически отказывалась от совместного расследования инцидента, обвинила финскую сторону в нарушении пакта о ненападении и заявила, что «считает себя свободной от обязательств, взятых на себя в силу пакта о ненападении». Вечером 29 ноября из Хельсинки были отозваны политические и хозяйственные представители Советского Союза[432].

Разумеется, расследование подобных инцидентов, совершенных опытными провокаторами, оказывается весьма сложным делом. Но его все же надо было бы произвести и не только тогда, по свежим следам, но и пусть даже полвека спустя. Нет оснований придавать этой провокации ту роль, которую она не могла играть, и утверждать, будто именно она вызвала вооруженное столкновение между двумя странами. Это был всего-навсего грубо сработанный casus belli, т. е. повод к войне. Война же явилась результатом кризисных отношений между СССР и Финляндией на протяжении ряда лет и недальновидных шагов прежде всего советских государственных деятелей, которые видели в применении военной силы чуть ли не единственный способ решения этого спорного международного вопроса. Именно советское правительство придало провокации в Майниле особое значение. В речи по радио 29 ноября 1939 г. Молотов назвал его олицетворением «неприкрытого стремления» финской стороны «и впредь держать Ленинград под непосредственной угрозой своих войск». Он уже не упоминал о конкретной провокации – обстреле советского пограничного поста севернее поселка Майнилы, расположенного всего в 800 м от границы, – но, нагнетая обстановку, сообщил о некоем «артиллерийском обстреле наших воинских частей под Ленинградом, приведшем к тяжелым жертвам в красноармейских частях». Предложение же финской стороны о совместном расследовании провокации в Майниле он назвал «нахальным отрицанием фактов, издевательским отношением к понесенным нами жертвам»[433].

Не располагая в настоящее время архивными документами о провокации в Майниле, хотелось бы поставить для размышления лишь несколько вопросов и высказать некоторые предположения. Прежде всего в советской пропаганде акцентировалось внимание на том, что выстрелы были произведены по регулярным советским войскам и жертвами стали военнослужащие полевых войск. Но ведь в районе Майнилы, расположенном у самой границы, не могли дислоцироваться полевые войска. Там были пограничники, которые подчинялись ведомству Берии. Не может ли такое обстоятельство пролить свет на природу этого «обстрела»?

Может вызвать различные кривотолки и то, что до сих пор неизвестны фамилии погибших красноармейцев и младших командиров. В печати не были опубликованы и результаты обследования, которое проводил полковник П. Г. Тихомиров. Может быть, ему и не позволили заниматься этим деликатным делом? Любопытно было бы прочитать и воспоминания непосредственных свидетелей этого инцидента.

Провокация в Майниле была устроена, естественно, теми, кому она была выгодна. В данной ситуации она была выгодна только советской стороне, чтобы иметь повод для денонсации договора о ненападении с Финляндией. Теперь до войны оставался только один шаг. Советское руководство под предлогом, будто уже слишком поздно, к сожалению, проигнорировало ноту финнов от 29 ноября 1939 г., в которой выражалось их согласие отвести войска «на такое расстояние от Ленинграда, при котором нельзя было бы говорить, что они угрожают безопасности этого города»[434].

Итак, провокация имела место и теперь в дело готовились вступить войска. Так оперативно сработал феномен, который на современном военно-политическом языке именуется «быстрым реагированием».

3. Нет блага на войне

Есть такой афоризм: многие не задумываются только потому, что им это и в голову не приходит. Может быть, и советские руководители, прежде чем отдавать приказ солдату нажимать на курок, также не задумывались о последствиях просто потому, что им и в голову не пришло предположение, что финны посмеют оказать сопротивление.

Возникает, естественно, вопрос, видел ли Сталин в войне против Финляндии единственный выход из конфликтной ситуации? Конечно, он предпочел бы удовлетворить свои претензии без применения оружия. Почему же в сложной и противоречивой ситуации начавшейся второй мировой войны советское руководство все же решилось начать военные действия против Финляндии?

Вот как ответил на этот вопрос еще в то время, по свежим следам событий, Л. Д. Троцкий: «Наступление на Финляндию находится как будто в противоречии со страхом Сталина перед войной. На самом деле это не так. Кроме планов есть логика положения. Уклоняясь от войны, Сталин пошел на союз с Гитлером. Чтобы застраховать себя от Гитлера, он захватил ряд опорных баз на Балтийском побережье. Однако сопротивление Финляндии угрожало свести все стратегические выгоды к нулю и даже превратить их в свою противоположность. Кто, в самом деле, станет считаться с Москвой, если с ней не считается Гельсингфорс? Сказав «А», Сталин вынужден сказать «Б». Потом могут последовать другие буквы алфавита. Если Сталин хочет уклониться от войны, то это не значит, что война пощадит Сталина»[435].

Итак, ранним утром 30 ноября 1939 г. крупные силы советских войск пересекли границы Финляндии. Их продвижение в глубь страны, где в течение нескольких часов им не оказывали сопротивления, означало фактически «необъявленную войну». В тот же день президент К. Каллио сделал следующее заявление: «В целях поддержания обороны страны Финляндия объявляет состояние войны».

Уже сама эта акция советского правительства означала нарушение норм международного права. Действия сталинского руководства противоречили советско-финляндскому мирному договору 1920 г. и договору о ненападении 1932 г. Советское правительство нарушило также собственную конвенцию (так называемый договор Литвинова), заключенную с соседними государствами в июле 1933 г. К этому документу присоединилась тогда и Финляндия. В нем определялось понятие агрессии и четко отмечалось, что никакими соображениями политического, военного, экономического или какого-либо другого характера нельзя будет обосновать или оправдать угрозы, блокаду или нападение на другое государство-участника[436].

Вместе с тем такая акция означала и нарушение внутригосударственного права, поскольку Конституция СССР 1936 г., которая в правовом отношении хотя и была далека от совершенства, допускала возможность объявления Верховным Советом СССР только «состояния войны», но никак не «войны» как таковой. Причем объявление состояния войны предусматривалось исключительно в двух случаях: при вооруженном нападении на Советский Союз и при необходимости выполнения международных договорных обязательств по взаимной обороне от агрессии. К советско-финляндской войне ничего подобного отнести нельзя, и ее следует квалифицировать как неправомерный акт великой державы против малой соседней страны.

Какие же цели преследовало советское правительство, предпринимая войну против Финляндии?

В ряде официальных советских заявлений кануна и начала войны речь шла о сугубо конкретной цели – безопасности Ленинграда, которая могла быть обеспечена передвижкой границы на 20–25 км. Но в таком случае возникает вопрос: почему же советское руководство и особенно военные деятели считали дополнительное расстояние в 25 км столь спасительным для судеб Ленинграда? Потому (и это усиленно пропагандировалось в печати), что при существовавшем тогда расстоянии от границы до Ленинграда в 32 км финны могли бы обстреливать город артиллерией. Но это совершенно беспочвенные утверждения, так как финская армия для подобных акций не располагала артиллерийскими орудиями необходимого калибра. Вообще ее материальную часть в то время составляли образцы оружия преимущественно еще старой русской армии. Что же касается артиллерии, то из орудий крупного калибра имелись 105-миллиметровые немецкие полевые пушки образца 1930 г. и зенитные орудия[437]. Даже если бы было возможно их установить непосредственно на границе (что, конечно, абсолютно исключалось), то они могли бы поразить цели, находившиеся лишь посередине расстояния до Ленинграда.

Ознакомление с первым оперативным приказом войскам Ленинградского военного округа за подписью командующего К. А. Мерецкова и члена военного совета А. А. Жданова показывает, что цели предстоящей операции выходили далеко за рамки обеспечения безопасности города на Неве. В нем шла речь не только о том, чтобы «перейти границу и разгромить финские войска», но и формулировалась такая политическая цель, как освобождение «финского народа от гнета помещиков и капиталистов»[438]. Маловероятно, что подобную политическую цель командование ЛВО сформулировало без согласования с политическим руководством страны.

В последующие дни в советской пропаганде, особенно среди войск действующей армии, тезис об «обеспечении безопасности Ленинграда» как будто был напрочь забыт, подчеркивалась лишь «освободительная миссия» Красной Армии в Финляндии[439]. Вот какие заголовки отчетов о проходивших тогда по стране многочисленных митингах трудящихся в поддержку решительных мер советского правительства против белофиннов пестрели в советских газетах: «Ответить тройным ударом!», «Дать отпор зарвавшимся налетчикам!», «Долой провокаторов войны!», «Уничтожить гнусную банду!», «Безмерная наглость!» и т. д. и т. п. Известный в те годы поэт Вас. Лебедев-Кумач накануне и в течение первых дней войны опубликовал в «Известиях» несколько стихотворений, в которых также не стеснялся в выражениях, «гневно осуждал финских поджигателей войны». Его стихотворение «Велик народный гнев и ярость велика» начиналось следующим четверостишием:

Пропагандистскими штампами, направленными на разжигание страстей, стали тогда такие выражения, как «белофинские бандиты», «финская белогвардейщина», «Бело-Финляндия» и другие. Развернутая в СССР пропагандистская кампания носила примитивный характер, ибо исходила из нереалистичного предположения, будто трудящиеся Финляндии при поддержке Красной Армии готовы свергнуть «власть капиталистов и помещиков».

Подобная пропаганда была exitare fluctus in simpulo, т. е. бурей в стакане воды. Она была похожа на «старого пройдоху» из «Стихотворения в прозе» И. С. Тургенева, рекомендовавшего упрекать своего противника в тех грехах, которые сам за собой знаешь: «…упрекайте его в том самом недостатке или пороке, который вы за собой чувствуете. Негодуйте …и упрекайте!»

Каким же путем советское руководство стремилось достичь поставленных целей?

Конечно же, оно, как и правительство любого другого государства, при решении спорных вопросов предпочитало мирный путь, потому что иной путь всегда сопряжен с определенным риском. Если бы это было не так, то оно нашло бы достаточно поводов, чтобы предпринять военную акцию против Финляндии не в преддверии зимы, а гораздо раньше, как это произошло в Прибалтике. Но применение вооруженной силы в решении спорного территориального вопроса никогда нельзя оправдать невозможностью его решения мирным путем. Это императив современного международного права. И тем не менее Сталин, Молотов и Ворошилов пошли на его грубое нарушение.

«План операции по разгрому сухопутных и морских сил финской армии» (так он именовался официально) был разработан командованием ЛВО и подписан командующим К. А. Мерецковым и начальником штаба Н. Е. Чибисовым 29 октября 1939 г., т.е. тогда, когда еще продолжались переговоры[441].

Основные силы округа на Карельском перешейке были объединены в 7-ю армию (9 дивизий) под командованием командарма II ранга В. Ф. Яковлева. В соответствии с приказом наркома обороны от 17 ноября 1939 г. задача армии состояла в том, чтобы за 8–10 дней овладеть укрепленным районом на Карельском перешейке и, развивая наступление, разгромить финскую группировку в районе Сортавала – Виипури (Выборга). По выполнении этой задачи в зависимости от обстановки быть готовыми развивать наступление на Хельсинки[442]. Но столица Финляндии не была пределом. Об этом свидетельствует следующее указание: при выходе к шведской и норвежской границам границы не нарушать и не допускать провокаций. Военнослужащих шведской и норвежской армий на границе приветствовать отданием чести[443].

Севернее (между Ладожским озером и Баренцевым морем) на фронте протяженностью около 1 500 км предусматривались действия крайне слабых по своему составу и не полностью укомплектованных 8-й армии (4 дивизии) комдива И. Н. Хабарова, 9-й армии (3 дивизии) комкора М. П. Духанова (с середины декабря – комкора В. И. Чуйкова) и 14-й армии (2 дивизии) комдива В. А. Фролова[444]. Сухопутные войска должны были поддерживать авиация и часть сил Краснознаменного Балтийского флота (флагман флота II ранга В. Ф. Трибуц) и Северного флота (флагман флота II ранга В. П. Дрозд).

Задача Балтийского флота состояла в том, чтобы захватить флот Финляндии и не допустить его ухода в нейтральные воды, подавить береговые батареи в Койвисто, захватить остров Гогланд и другие острова, прекратить морские сообщения в Финском и Ботническом заливах между Финляндией и Швецией. Авиация флота должна была наносить удары по морским базам в Хельсинки, Котка и Виипури, избегая бомбардировок населенных пунктов, не занятых крупными силами противника, и крупных мостов[445].

В целом группировка советских войск к началу войны составляла 240 тыс. человек (в боевых войсках), 1 915 орудий (всех калибров), 1 131 танк и 967 боевых самолетов. Группировка финских войск насчитывала тогда 140 тыс. человек, 400 орудий, 60 танков и 270 боевых самолетов. На Карельском перешейке была сосредоточена армия генерала X. В. Эстермана, насчитывавшая 7 пехотных дивизий, 4 отдельные пехотные бригады и 1 кавалерийскую, а также несколько отдельных пехотных батальонов. Севернее Ладожского озера до Баренцева моря были развернуты незначительные силы финских войск[446]. Это означает, что финское командование удачно расположило свои войска на самых опасных направлениях. Степень мобилизованности в стране была весьма высока – 18% от численности населения, или более 600 тыс. человек[447].

Вот как описывает в своих мемуарах Н. С. Хрущев настроение, царившее в Кремле в канун и начале войны с Финляндией: «Было такое мнение, что Финляндии будут предъявлены ультимативные требования территориального характера, которые она уже отвергла на переговорах, и если она не согласится, то начать военные действия. Такое мнение было у Сталина. Я, конечно, тогда не возражал Сталину. Я тоже считал, что это правильно. Достаточно громко сказать, а если не услышат, то выстрелить из пушки, и финны поднимут руки, согласятся с нашими требованиями… Тогда Сталин говорил: «Ну вот, сегодня будет начато дело».

Мы сидели довольно долго, потому был уже назначен час. Ожидали, Сталин был уверен, и мы тоже верили, что не будет войны, что финны примут наши предложения и тем самым мы достигнем своей цели без войны. Цель – это обезопасить нас с севера.

Вдруг позвонили, что мы произвели выстрел. Финны ответили артиллерийским огнем. Фактически началась война. Я говорю это потому, что существует другая трактовка: финны первыми выстрелили, и поэтому мы вынуждены были ответить. Имели ли мы юридическое и моральное право на такие действия? Юридического права, конечно, мы не имели. С моральной точки зрения желание обезопасить себя, договориться с соседом оправдывало нас в собственных глазах»[448].

В первый день войны советская авиация подвергла бомбардировке военные объекты в районе Хельсинки. Но из-за навигационных ошибок бомбы упали и в центр города. Имелись разрушения и человеческие жертвы. Правда, с 3 декабря воздушные налеты на объекты глубокого тыла Финляндии Главное командование Красной Армии категорически запретило. Только месяц спустя, когда обстановка на фронте сложилась не в пользу Красной Армии, Ворошилов, Сталин и Шапошников подписали приказ, который гласил: «Бомбардировочной авиации наносить систематические и мощные удары по глубоким тыловым объектам: административным, военно-промышленным пунктам, железнодорожным мостам, железнодорожным узлам, портам, транспортам противника»[449].

Действия войск в первые же дни войны показали неэффективность существовавшего тогда фактически фронтового управления. Оно было ликвидировано, и с 9 декабря непосредственное руководство действующими армиями, Балтийским и Северным флотами взяла на себя созданная Ставка Главного командования Красной Армии. В ее состав входили нарком обороны Ворошилов (главнокомандующий) и члены Ставки – нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов, начальник генштаба Шапошников и Сталин. Мерецков был назначен командующим войсками 7-й армии (членами Военного совета были Н. Н. Вашугин и А. А. Жданов)[450].

С начала декабря тяжелые бои развернулись по всему фронту. В эти дни на одном из приемов в Берлине советские дипломаты самоуверенно заявили американскому корреспонденту Уильяму Ширеру, что через три дня в Финляндии все будет кончено[451]. Однако большой успех был отмечен только на Крайнем Севере, в полосе наступления 14-й армии. Ее войска при поддержке кораблей Северного флота продвинулись вперед на 150–200 км и легко овладели финской частью полуостровов Рыбачий и Средний, а также городом Петсамо. Но армии, действовавшие в Центральной Карелии, продвинулись лишь на 35–80 км. В итоге кровопролитных боев войска 7-й армии на Карельском перешейке сумели вплотную подойти к главной полосе линии Маннергейма. По ее дотам вели огонь 203–280-миллиметровые орудия резерва Главного командования. На Суммском направлении впервые был применен опытный тяжелый танк КВ. Но прорвать оборону финнов так и не удалось.

О реакции Сталина на неудачи наших войск в первый период войны Хрущев рассказывает следующее: «Сталин очень негодовал. Военные объясняли, что они не знали о создании финских укреплений на Карельском перешейке. Они назывались линией Маннергейма. Стали обвинять разведку.

Все это объединилось в главное обвинение Ворошилову – он нарком обороны. За военное поражение обвинять, собственно, больше и некого было. Ворошилов виновен, он не предусмотрел.

Наш морской флот действовал против финского. Казалось бы, соотношение должно быть не в пользу финнов, но наш флот плохо работал. Я помню такой доклад у Сталина. Наши не опознали шведский корабль и приняли за финский. Наша подводная лодка попыталась потопить его, но не смогла этого сделать. Немцы это наблюдали и потом, чтобы уколоть, предложили оказать помощь: «Что же у вас так плохо? Даже не смогли потопить корабль? Может быть, вам требуется помощь?..»

Одним словом, нарастает тревога. Померк ореол непобедимости нашей армии – «если завтра война, мы сегодня к походу готовы…». Если с финнами не можем справиться, а вероятный противник у нас посильнее, то как же с ним мы будем справляться?

Таким образом, финская война показала очень большие наши слабости, неумение организовать ведение войны»[452].

Неудачи советских войск на первом этапе войны были вызваны прежде всего пороками самого плана войны, который был рассчитан на молниеносную армейскую операцию, исходил из явной переоценки возможностей советских войск и недооценки боеспособности войск противника. Командование не предусматривало возможность ведения продолжительных боевых действий в условиях суровой зимы, потому что войска были недостаточно обеспечены зимней одеждой и соответствующим снаряжением. Не хватало минометов, автоматов и других видов новейшего вооружения. Было слабо отработано взаимодействие разных родов войск, особенно сухопутных частей с авиацией.

На безобразия, которые были вскрыты в 7-й армии, действовавшей на главном направлении, указывал Ворошилов в письме Сталину и Молотову от 21 декабря 1939 г. Он отмечал, что дороги забиты, пехоты как организованной силы на фронте нет, а болтается почти никем не управляемая масса людей, которая при первых же выстрелах беспорядочно разбредается в топи, по лесам. Пехота несет большие потери от шальных пуль.

Командиры и политсостав, отмечал далее Ворошилов, были настроены на легкий поход на Финляндию (подобно польскому). Поэтому многие полки идут в бой с единицами пулеметов, остальные ждут «прорыва», чтобы торжественно двинуться на Виипури. У Мерецкова дела в хаотическом состоянии. Положения на фронте он не знает, считая, что все идет хорошо. Ворошилов сообщал, что он предупредил Жданова, чтобы тот не доверял болтовне Мерецкова, больше требовал от командования, и в первую очередь от самого командующего. Военный совет 7-й армии ничего не предпринимает для наведения порядка, в связи с чем Мерецков от имени Ставки был предупрежден, что если он не наведет порядка в войсках, будет снят и отдан под суд[453].

Нередкими были случаи, когда небольшие группы финнов внезапными ударами наносили нашим войскам ощутимые потери, совершая рейды в их тылы. Так, в частности, произошло с 70-й и 138-й дивизиями 7-й армии. Из-за отсутствия элементарного порядка, разведки, твердого управления и при слабом использовании артиллерии эти дивизии были застигнуты врасплох группой финских разведчиков в ночь с 22 на 23 декабря. За отсутствие распорядительности в частях и порядка в тылах Ставка Главного командования объявила Мерецкову и всему военному совету выговор[454].

Естественно поэтому, что в личных письмах фронтовых командиров Ворошилову обращалось внимание на плохую организацию боевых действий и беспорядок в войсках. Так, полковник Н. П. Раевский, кавалерист, участник гражданской войны, назначенный в конце декабря 1939 г. командиром стрелкового полка в 8-ю армию, писал Ворошилову, что многие молодые командиры, только что закончившие училища, не имея опыта, бессмысленно гибнут. Он возражал против того, чтобы в суровых зимних условиях фронта для службы в медицинских учреждениях привлекались женщины. Полковник докладывал о случаях паники в наших войсках, о недостаточном количестве автоматов, тогда как финны хорошо ими вооружены.

В заключение Раевский пишет: «Я переживаю позор, когда узнаю, что нашу доблестную Красную Армию, вернее, ее отдельные войсковые части и даже соединения, белофинские бандиты окружали и пытаются еще окружить. Подумать-то только, что горсточка, козявка белофинских банд окружает (иногда даже с успехом) войска Красной Армии и нашей же тактикой наносит значительные неприятности»[455].

В конце декабря 1939 г. дерзким маневром немногочисленные финские части окружили и разгромили только что прибывшую с Украины 44-ю стрелковую дивизию. Было нанесено поражение также 155-й и 130-й стрелковым дивизиям. За неудовлетворительное управление войсками 8-й и 9-й армий были сняты с должностей их командующие комдив И. Н. Хабаров и комкор М. П. Духанов. Новыми командующими соответственно были назначены командарм II ранга Г. М. Штерн и комкор В. И. Чуйков.

По свидетельству К. А. Мерецкова, медленное продвижение советских войск вызвало крайнее недовольство Сталина. Он упрекал командующего в том, что неудачный ход войны против Финляндии негативно сказывается на «нашей внешней политике, ведь в эти дни на нас смотрит весь мир». Он потребовал добиться перелома в ходе боевых действий[456].

30 декабря 1939 г. Главный военный совет принял решение приостановить наступательные действия и предложил вызванному из отпуска Б. М. Шапошникову заново спланировать новую наступательную операцию с целью прорыва линии Маннергейма и достижения цели войны. Шапошников доложил Совету, по существу, тот же план, который он разработал несколько месяцев назад, и Сталин принял его. Вопросы дальнейшего ведения войны подверглись тщательному рассмотрению на специальном заседании Политбюро ЦК ВКП(б), состоявшемся в первых числах января 1940 г.[457]

К этому времени советские войска перешли к обороне, а на Карельском перешейке был создан Северо-Западный фронт. В его состав стали прибывать значительные подкрепления, преимущественно из Западного и Киевского особых военных округов. Они пополнялись средствами усиления, и прежде всего артиллерией большой мощности, танками и авиацией. С учетом опыта предыдущего периода по прорыву укреплений противника войска на протяжении января интенсивно вели учения.

«Говоря о первом периоде финской войны, – вспоминает Маршал Советского Союза А. М. Василевский, – надо добавить, что при огромных потерях, которые мы там несли, пополнялись они самым безобразным образом. Надо только удивляться тому, как можно было за такой короткий период буквально ограбить всю армию. Щаденко, по распоряжению Сталина, в тот период брал из разных округов, в том числе из особых пограничных округов, по одной роте из каждого полка в качестве пополнения для воевавших на Карельском перешейке частей»[458].

НКВД было предложено создать ряд лагерей для финских военнопленных, которых к февралю 1940 г. ожидалось около 20 тыс. Но их оказалось в двадцать раз меньше. Поэтому после заключения мира один из лагерей (Южский) был заполнен советскими военнослужащими, вернувшимися из финского плена[459].

Командующим войсками фронта был назначен командарм I ранга С. К. Тимошенко, начальником штаба – командарм II ранга И. В. Смородинов, членом Военного совета – А. А. Жданов. В состав фронта вошли 7-я армия (12 дивизий) К. А. Мерецкова и образованная 25 декабря 13-я армия (9 дивизий) комкора, в последующем командарма II ранга В. Д. Грендаля. Для обхода укрепленной линии с юго-запада на Карельском перешейке была создана резервная группа Ставки под командованием комкора Д. Г. Павлова в составе трех стрелковых дивизий, танковой бригады и кавалерийского корпуса. Она имела задачу через Финский залив по льду выйти в глубокий тыл выборгской группы противника[460]. 11 февраля 1940 г. из войск, выделенных из 8-й армии и действовавших на северном побережье Ладожского озера, была сформирована 15-я армия (командующий – командарм I ранга М. П. Ковалев).

Хотелось бы обратить внимание на высокую насыщенность действующей армии кавалерийскими частями, а также лошадьми в стрелковых дивизиях для обеспечения нужд артиллерии и тылов. Использование кавалерии в зимнее время при отсутствии подножного корма, да еще в условиях Карельского перешейка, где кавалерия вообще не могла действовать, было поразительной глупостью. Подобная практика использования кавалерии несомненно исходила из доктринёрских взглядов Ворошилова и Буденного. Ведь требовал же нарком Ворошилов в 1934 г. на XVII съезде партии «раз и навсегда покончить с вредительскими «теориями» о замене лошадей машиной, об «отмирании лошади»[461]. Именно он назвал кавалерию «победоносной и сокрушающей вооруженной силой».

В целом в состав действующей армии от Баренцева до Балтийского моря входило до 40 дивизий с общей численностью личного состава 957 675 человек (на 1 февраля 1940 г.)[462]. На Карельском перешейке было создано превосходство над противником: более чем двойное – по пехоте, почти тройное – по артиллерии и абсолютное – по танкам и авиации[463]. Партийно-политическая работа в войсках была направлена на воспитание высокого наступательного порыва, инициативы, на разъяснение «антисоветской сущности политики финских правящих кругов и миролюбивой политики Советского Союза».

С обеих сторон шла также интенсивная психологическая война, в расположение войск противника забрасывались миллионы листовок. В финских листовках содержался призыв к красноармейцам убивать своих командиров и политработников, сдаваться в плен или возвращаться домой. «Ваш Сталин говорит, что он не хочет ни пяди чужой земли, а сейчас послал вас сражаться за чужую землю», – писалось в листовках. Советская же пропаганда призывала финских рабочих и крестьян в солдатских шинелях вместе с доблестной Красной Армией выступить против финских помещиков и капиталистов.

Подготовка нового наступления шла быстрыми темпами, ибо его задержка грозила вмешательством в войну на стороне Финляндии Англии и Франции, что создало бы для Советского Союза новые трудности и расширило бы фронт войны.

3 февраля 1940 г. Военный совет фронта окончательно утвердил план операции. 11 февраля 1940 г. войска фронта перешли в наступление и прорвали главную полосу линии Маннергейма. Для развития успеха в прорыв были введены подвижные (танковые) группы. После перегруппировки войска 7-й армии 28 февраля возобновили наступление, вынудив противника отступать по всему фронту. Они форсировали по льду Выборгский залив, перерезали шоссе Выборг – Хельсинки, завершив тем самым прорыв линии Маннергейма.

На втором этапе войны боевые действия по-прежнему проходили в тяжелейших условиях необычно суровой зимы, когда мороз иногда доходил до 40–45 градусов. Глубокий снег до 2 м толщиной исключал продвижение войск, и особенно техники, вне дорог. Многие воины, особенно прибывшие из южных районов страны, не были подготовлены для ведения боевых действий на лыжах в озерно-лесистой местности. Большую помощь действующей армии оказывали трудящиеся Ленинграда. На заводах города по заказу фронта изготовлялись новые средства борьбы и защиты – миноискатели, бронещитки, бронесани, санитарные волокуши и др.

Борьба была ожесточенной. Советские воины проявляли героизм, стремились наилучшим образом выполнить приказ и быстрее закончить войну. Конечно же, следует проводить четкую разделительную линию между неправедными целями, которые преследовали Сталин и его окружение в этой войне, и героизмом советских воинов, которые повиновались приказам командования и добросовестно выполняли свой воинский долг. Созданные штурмовые группы дерзко атаковали господствующие высотки, занимали доты и дзоты, отражали контратаки противника. Для развития успеха использовались подвижные группы. Например, в 7-й армии их было три. Они создавались на базе танковых бригад, усиленных стрелковыми батальонами и саперами. В 13-й армии одной из таких групп командовал полковник Д. Д. Лелюшенко[464].

Самоотверженно действовали войска, наступавшие на Выборгском направлении. Части 50-го корпуса под командованием комбрига Ф. Д. Гореленко 2 марта 1940 г. пробились к тыловой оборонительной полосе финнов северо-восточнее города. Одновременно передовые части 34-го корпуса комдива К. П. Пядышева достигли южных окраин Выборга. В эти дни вся страна узнала о героизме воинов 70-й стрелковой дивизии под командованием комдива М. П. Кирпоноса. По льду Выборгского залива они обошли Выборгский укрепрайон и внезапно атаковали его.

Финские войска оказывали наступавшим упорное сопротивление. Они умело создавали систему укреплений, до последнего солдата защищали огневые точки. Финские снайперы причиняли немалый урон мелким группам красноармейцев. Финны применяли разнообразные приемы борьбы. Весьма эффективной была финская тактика изматывания советских войск действиями мелких высокоманевренных отрядов и разведчиков-лыжников, которые пробирались в глубокий тыл советских войск. По свидетельству участников этой войны, финский солдат-одиночка был непревзойденным бойцом. В этом отношении он превосходил советского солдата.

В первый период войны, когда еще теплилась надежда на то, что советские войска прекратят наступление, моральный дух финских солдат был высоким. Их поддерживало местное население. Они были убеждены, что защищают правое дело. Но с февраля 1940 г. на фронте ширились пораженческие настроения. Надежда на благоприятный исход войны покидала финскую армию.

К 12 марта войска 7-й армии овладели частью Выборга, и оставшиеся в живых его защитники отступили в северном направлении. Войска 13-й армии развивали наступление на Кексгольм. Для Финляндии обстановка была безнадежной, и ее представители 12 марта подписали в Москве мирный договор, в соответствии с которым 13 марта с 12 часов военные действия прекращались.

Народ Финляндии тяжело переживал постигшую его трагедию. Многие газеты вышли в черных рамках, везде на зданиях были приспущены знамена. Маннергейм издал последний приказ по армии, в котором благодарил солдат за мужество и героизм в защите родины. Это примечательный документ своего времени, и он достоин того, чтобы его текст привести по возможности полнее.

Обе стороны в этой войне понесли тяжелые потери в людях и боевой технике. Советские войска потеряли убитыми 53 522 человека и без вести пропавшими 16 208 человек (часть из них оказалась в плену). Были ранены 163 772 человека, обморожены – 12 064 человека, наряду с боевыми санитарные потери (больные) составляли 55 041 человек. В плену оказалось более 5 тыс. советских воинов[466].

Советские войска понесли серьезный урон в боевой технике и вооружении. Так, военно-воздушные силы фронта потеряли 540 самолетов. Характерно, что боевые потери составили менее 50%, остальные – следствие аварий и катастроф. Велики были потери и в танках. Только 7-я армия при прорыве главной полосы линии Маннергейма лишилась 1 244 танков. В беседе с послом США Таннер однажды заявил, что в первые месяцы войны финны захватили у русских вооружения больше, чем получили от дружественных стран[467].

Советский народ вынужден был затратить на эту войну немалые денежные средства – более 7,5 млрд. руб., из которых на вооружение было израсходовано свыше 1,9 млрд.[468]

Советское руководство, как вспоминает Н. С. Хрущев, было крайне огорчено большими потерями Красной Армии в людях и материальных средствах. «Сталин лучше нас знал состояние Красной Армии и, видимо, сделал тогда вывод, что мы не подготовлены к «большой войне». Об этом свидетельствовала наша «малая» война с Финляндией. Она была очень кровавой, очень тяжелой для нас. Мы с трудом разбили Финляндию и понесли огромные жертвы. Я говорю – «с трудом». Это, конечно, условно. Ведь наши резервы ни в какой степени не могут равняться с финскими. Но я даю такую оценку потому, что если взять Советскую страну и Финляндию и сравнить те жертвы, которые мы понесли в той войне, то это, конечно, могло произойти только в результате нашего неумения и неподготовленности к организации военных действий. А мы должны бы, если уж воевать, с ходу разбить финнов и таким образом продемонстрировать боеспособность нашей армии. А мы продемонстрировали как раз обратное: малые способности и слабость наших ударных сил…»[469].

Финские войска, ведя оборонительные бои (по их официальным данным), потеряли меньше – убитыми 19 576 человек, пропавшими без вести – 3 273 человека и ранеными 43 657 человек. Число финнов, попавших в плен, было крайне невелико – всего 1 100 человек. Например, войска 13-й армии, действовавшие на главном направлении, за весь период войны взяли в плен лишь 18 унтер-офицеров и 51 солдата[470]. После заключения мира они вернулись на родину. В связи с условиями их пребывания в советском плену финские пленные претензий к советским властям не имели.

Что же касается советских военнопленных, то Маннергейм требовал такого обращения с ними, которое соответствовало бы Гаагским конвенциям. Часть пленных была размещена в сельскохозяйственных районах и помогала крестьянам. Офицеры, как правило, освобождались от работ и получали нормальное довольствие. Возвращаясь на родину, несколько групп военнопленных направили Маннергейму письмо с благодарностью за гуманное обращение с ними.

Подлинная трагедия ждала советских военнопленных по возвращении на родину. Они подвергались не только унижению и издевательствам со стороны органов НКВД, но и физической расправе. Ведь здесь их считали изменниками Родины[471].

Об этом, в частности, свидетельствует следующий эпизод. В январе 1940 г. действовавшая на Ухтинском направлении, т. е. в самом узком месте Финляндии, 44-я стрелковая дивизия была окружена финнами и почти вся взята в плен. Командиру дивизии комбригу Виноградову и некоторым работникам его штаба удалось вырваться из окружения и возвратиться к своим. Как рассказали свидетели этих событий, перед строем оставшихся вне окружения 500 бойцов командование дивизии было расстреляно.[472]

Трагически сложилась и судьба самих военнопленных. После заключения мирного договора все они были возвращены советской стороне и в товарных вагонах с забитыми окнами под усиленной охраной частей НКВД проследовали в советские лагеря как «предатели, нарушившие присягу». Выборочные опросы жителей в тех населенных пунктах, откуда они были призваны в армию, показали, что к началу Великой Отечественной войны и позже их судьба не была известна. Подобная практика в отношении советских военнопленных приобрела массовый характер в Великой Отечественной войне, но тогда уже речь шла не о нескольких тысячах, а о миллионах наших воинов.

Большие потери советских войск в этой войне объясняются не только особенностями театра боевых действий, упорством финнов в обороне, недостатками в организации боя, но и тем, что Сталин и действовавшее от его имени высшее командование не считалось с потерями, которые нередко были неадекватны достигнутым результатам. Вот один из множества эпизодов.

Как было сказано выше, 12 марта 1940 г. между СССР и Финляндией был заключен мирный договор, по которому военные действия прекращались с 12 часов 13 марта и граница севернее Ленинграда отодвигалась за Выборг. Но в день подписания договора за город еще шли ожесточенные бои. Казалось, что стоило советскому командованию подождать еще одни сутки и наши войска вступили бы в Выборг без боя и лишних жертв. Однако по приказу Сталина они предприняли штурм города-крепости, который продолжался два часа, и с немалыми жертвами взяли его на рассвете 13 марта под тем предлогом, как пишет К. А. Мерецков, чтобы продемонстрировать финнам, что, мол, дорога на Хельсинки для советских войск открыта, а также чтобы предотвратить возможное вмешательство Англии и Франции[473]. Эти соображения, разумеется, учитывались, но в действительности Сталин руководствовался прежде всего престижными соображениями. К тому же до войск, чтобы не расхолаживать их боевой дух, как и до всего советского народа, текст уже 12 марта подписанного мирного договора в то время не был доведен.

«Я не знаю, – писал в мемуарах Н. С. Хрущев, – сколько, но, видимо, войск наших там полегло значительно больше, чем это было предвидено планом»[474].

В ходе войны как Финляндия, так и Советский Союз добивались достижения своих целей не только боевыми действиями войск, но и политическими средствами. Но не все из них, как оказалось, ослабляли взаимную нетерпимость, бывало и наоборот – обостряли ее.

Опыт истории подтверждает, что, если заговорили пушки, то это еще не значит, что дальнейшее кровопролитие неотвратимо и что дипломатам в подобной ситуации делать нечего. Сам акт объявления войны вовсе не обязательно должен сопровождаться фактическими военными действиями. Международное право допускает, что даже в последний момент перед открытием огня стороны могут попытаться найти путь для сохранения мира и такие попытки следует поощрять. Если же государство – инициатор войны – отказалось от поиска такого пути, то оно однозначно нарушило международное право.

К сожалению, именно так поступило советское правительство. Уже на второй день войны финская сторона предложила вернуться к status quo ante bellum (к предвоенному состоянию) и продолжить переговоры с Советским Союзом. Таннер посоветовал тогда президенту Каллио пойти на перемирие, создать кабинет мира и возобновить переговоры. Он объяснял это тем обстоятельством, что раньше подобного шага народ не понял бы, теперь же, после первого воздушного налета, его настроение изменилось[475]. 1 декабря новое правительство Финляндии во главе с Р. Рюти было образовано. Прежний премьер-министр лидер социал-демократов В. Таннер, которого Молотов назвал «злым гением советско-финляндских отношений», стал министром иностранных дел. А прежний глава внешнеполитического ведомства Финляндии Э. Эркко был направлен в Швецию в качестве посланника[476].

На первом же заседании нового правительства Маннергейм нарисовал весьма неприглядную картину состояния финской армии: пехотные части обеспечены боеприпасами лишь на 2 месяца боев, легкая артиллерия – на 21–24 дня, а тяжелая – только на 19 дней. Надежды получения боеприпасов от других стран через Швецию нет. Он поддержал предложение Таннера о перемирии и о просьбе к Швеции о посредничестве[477].

Советское правительство никак не отреагировало на эти примирительные шаги, предпринятые в Хельсинки, и маховик войны стал раскручиваться все энергичнее.

4. «Правительство Териоки»

Не соответствует моральному аспекту международного права еще одна политическая акция Сталина и Молотова. В день начала боевых действий в Москве было заявлено, что советскому правительству путем радиоперехвата стало известно, что в только что занятом финском городе Териоки (ныне Зеленогорск) «левыми силами» Финляндии было сформировано «народное правительство Финляндской Демократической Республики» (ФДР) во главе с видным деятелем финляндского и международного коммунистического движения, одним из руководителей Исполкома Коминтерна О. В. Куусиненом. Он же стал министром иностранных дел. В состав «правительства» Куусинена вошли неизвестные общественности финны, эмигрировавшие в СССР, потому что видные деятели КПФ еще раньше были репрессированы советскими властями.

Создание этого «правительства» произошло не в результате экспромта. Вопрос о нем обсуждался по крайней мере еще в середине ноября 1939 г. Уже тогда Сталин попытался привлечь к своей авантюре и тогдашнего генерального секретаря компартии Финляндии А. Туоминена, который проживал в эмиграции в Стокгольме, так как сама партия действовала в подполье. Посланцы Коминтерна привезли Туоминену два письма, одно от О. В. Куусинена и Г. Димитрова, а другое – от Политбюро ЦК ВКП(б). Ему предлагалось немедленно прибыть в Москву, чтобы сформировать «народное» правительство и стать его премьером в связи с ожидавшейся войной между СССР и Финляндией. Однако Туоминен категорически отказался[478].

Некоторые исследователи предполагают, что создание финляндского «правительства» Куусинена является якобы свидетельством того, что советское руководство не собиралось устанавливать в Финляндии оккупационный режим и после эвентуальной победы могло вывести из этой страны свои войска[479]. Не располагая документами, трудно, однако, делать какие-либо предположения насчет послевоенных намерений Сталина. Вопрос о планах советского руководства в отношении дальнейшей судьбы Финляндии в случае полного занятия ее территории пока что остается открытым, так как документов, в которых они прямо излагались бы, в доступных для исследователей советских архивах не обнаружено. Существует, однако, точка зрения, что «стремление „покорить“ Финляндию в смысле навязывания ей государственного строя не было характерным для российской политики»[480].

Подобное утверждение соответствует историческим фактам. Действительно, Финляндия в составе Российской империи пользовалась особым и весьма либеральным статусом во всех сферах жизни – от культурной до внешнеполитической. Но почему политика сталинского советского руководства по финляндскому вопросу должна обязательно и во всем следовать политике царизма? Ведь царизм не пропагандировал идеи «мировой пролетарской революции», «умножения числа советских республик» и т. п. Поэтому вариант, в соответствии с которым по «требованию широких трудящихся масс» Финляндия могла бы быть присоединена к Советскому Союзу, не был исключен, хотя финские коммунисты отрицали подобную возможность. Но ведь коммунисты Прибалтийских стран до выборов также ее не допускали.

Вскоре, т. е. летом 1940 г., на примере событий в Прибалтике финны убедились в том, что их вооруженное противостояние политике Советского Союза спасло их государственную независимость. Не исключено, что Сталин все же попытался бы изменить государственный строй Финляндии по советскому образцу или даже лишить ее независимости путем включения в СССР. Именно поэтому ему ничего не стоило пообещать передачу вдвое большей территории Советской Карелии за сравнительно небольшую территорию Карельского перешейка.

Конечно же, было бы наивно думать, что подобные планы могли бы открыто излагаться в документах ЦК КПФ и в декларации «правительства» Куусинена. Их авторы, по крайней мере в этом аспекте, знали истинные настроения финского народа, в том числе и трудящихся. Торжественные же заявления советского руководства о том, что оно не имеет намерения покушаться на независимость Финляндии, еще вовсе ни о чем не говорили. Ведь подобные заявления делались и были зафиксированы в договорах и в отношении Прибалтийских республик.

На следующий день после образования «правительства» Куусинена было сообщено, что Центральный Комитет компартии Финляндии (точнее было бы сказать – находившаяся в Советском Союзе часть членов ЦК) обратился к трудовому народу с призывом свергнуть правительство в Хельсинки, не следовать за «предательскими вождями финской социал-демократии», которые «открыто смыкались со злейшими поджигателями войны», и создать «народное правительство»[481].

Ознакомление с некоторыми положениями этого документа, составленного в стиле сталинских стереотипов, вызывает странные чувства, как будто его авторы были оторваны от реальной жизни и реальных настроений финского народа. Они ведь не могли не знать, что не только буржуазные круги, но и левые партии и организации Финляндии осудили советскую агрессию и призвали народ выступить на защиту родины. «Рабочий класс Финляндии искренне желает мира, – говорилось в совместном заявлении социал-демократической партии и финской конфедерации профсоюзов. – Но раз агрессоры не считаются с его волей к миру, рабочему классу Финляндии не остается другой альтернативы, кроме как вести битву с оружием в руках против агрессии и в защиту демократии, мира и самоопределения нашей страны». На защиту родины выступили и бывшие бойцы Красной гвардии 1918 г. Они просили министра обороны зачислить их в ряды армии[482].

Компартией была предпринята неуклюжая попытка манипулировать общественным мнением. Так, в упомянутом призыве выражалось несогласие с какими-то безымянными «товарищами», которые, мол, требуют «установления советской власти в Финляндии». Это несогласие справедливо обосновывалось тем, что такой важный вопрос может быть решен всеми трудящимися классами при санкции сейма[483].

Далее подверглись критике те опять-таки безымянные товарищи, которые думают о возможности вступления Финляндии в состав Советского Союза. Это невозможно, говорилось в документе, по следующим двум причинам: во-первых, «Финляндская Демократическая Республика как государство несоветского типа не может входить в состав Советского Союза, представляющего государство советского типа», и, во-вторых, «Советский Союз, следуя своей национальной политике, не захочет, чтобы ему могли приписать желание расширить свои границы…»[484].

Правда, если верить мемуарам Н. С. Хрущева, то речь шла о том, что Куусинен «возглавит правительство создающейся Карело-Финской ССР»[485]. Но возможно, Хрущев ошибался. Ведь было официально заявлено, что «правительство ФДР» не должно иметь советского характера. А если Хрущев точно передает замысел Сталина и Молотова?

Кроме того, в заявлении «правительства» Куусинена подчеркивалось родство финнов и карелов, хотя всего двумя годами ранее это родство категорически оспаривалось, было запрещено использование финского языка и деятельность финских культурных организаций в Советской Карелии и Ленинграде.

Политическая линия Сталина и его окружения, осуществлявшаяся примерно в это же время в Западной Украине и Западной Белоруссии, подтверждает, что все эти вопросы, как было показано выше, решались тогда проще. Аналогичные события, правда, несколько позднее, произошли и в Прибалтике. Здесь также трудящиеся при весьма энергичной «поддержке» таких сталинских эмиссаров, как Жданов, Вышинский и Деканозов, довольно быстро «проявили готовность» принять советскую власть и вступить в СССР, хотя их республики и не были «государствами советского типа».

Обращение ЦК компартии Финляндии несколько двусмысленно излагает и задачи Красной Армии в этой войне, приписывая ей функции, по существу, экспорта революции и осчастливливания финского народа. Так, в документе было сказано, что Советский Союз не намерен «ограничивать право Финляндии на самоопределение и суверенитет». Но все-таки Красная Армия идет в Финляндию «как освободитель нашего народа от гнета капиталистических злодеев», причем «сотни тысяч рабочих и крестьян с радостным нетерпением ожидают приближения Красной Армии»[486].

В тот же день, 2 декабря 1939 г., было объявлено о заключении Договора о взаимопомощи и дружбе между Советским Союзом и Финляндской Демократической Республикой, который подписали Молотов и Куусинен. В этом документе, как и в предыдущем, также проводится мысль о том, что «финляндский народ образовал свою Демократическую Республику, всецело опирающуюся на поддержку народа», и что теперь «героической борьбой финляндского народа и усилиями Красной Армии ликвидируется опаснейший очаг войны»[487]. Сообщалось также, что принято решение о формировании «Финляндской народной армии», которой Советский Союз обязался оказывать помощь вооружением и прочими военными материалами на льготных условиях.

Однако в действительности части «Финляндской народной армии» стали формироваться задолго до этих событий. Так, в соответствии с приказом наркома обороны Ворошилова 11 ноября 1939 г. началось формирование 106-й стрелковой дивизии, ставшей позже первым соединением этой армии. Командиром дивизии был назначен А. Анттила. Одновременно он являлся и «министром обороны» в «правительстве» Куусинена. Через несколько дней было предпринято формирование финского корпуса. На его укомплектование были вызваны все финны и карелы в возрасте до 40 лет, служившие в войсках ЛВО. К 26 ноября численный состав корпуса насчитывал 13 405 человек, позже он был доведен до 25 тыс.[488]

Особого внимания заслуживают две статьи договора: они регулируют территориальный вопрос и несут важную политическую нагрузку. В них отмечается, что национальным чаянием финского народа является воссоединение с ним карельского народа. В связи с этим выражается согласие Советского Союза передать ФДР территорию Советской Карелии в размере 70 тыс. кв. км и согласие ФДР передать Советскому Союзу территорию севернее Ленинграда на Карельском перешейке в размере 3 970 кв. км. Было также согласовано, что Советский Союз для создания военно-морской базы арендует сроком на 30 лет полуостров Ханко и прилегающую к нему акваторию радиусом от 3 до 4 миль и для охраны этой базы будет содержать ограниченный контингент наземных и воздушных сил. ФДР согласилась также продать Советскому Союзу за 300 млн. финских марок ряд островов в Финском заливе и принадлежащие Финляндии части полуостровов Рыбачий и Средний на побережье Северного Ледовитого океана. Надо сказать, что это самозваное «правительство», которое само находилось на чужой территории, довольно бойко торговало землями, которые ему не принадлежали.

В документе было также согласовано, что договаривающиеся стороны обязуются оказывать друг другу всяческую помощь в случае нападения или угрозы нападения на Финляндию, а также в случае нападения или угрозы нападения через территорию Финляндии на Советский Союз со стороны любой европейской страны. Обмен ратификационными грамотами предусматривался в Хельсинки[489]. Это также было довольно смелое и самоуверенное решение.

Как подтверждают опубликованные в конце 1989 г. материалы МИД СССР, Молотов основательно редактировал документы, направленные ему Куусиненом. В частности, к проекту Обращения ЦК компартии Финляндии он предложил внести следующие принципиальные изменения: «1. Исходное – не поддержка Сов. Союза, а восстание против правительства капиталистических заправил. 2. Мир и союз с СССР для подъема Финляндии. 3. Независимая и самостоятельная Финляндия возможна только в дружбе с СССР. 4. Финский корпус – создан как основа финл. нар. армии. 5. Внутр. меры – решительнее программа!»

В название проекта Договора о взаимопомощи Молотов предложил включить слово «и дружбе», что, конечно, существенно меняло характер этого документа[490].

Образование «правительства» Куусинена, Договор о взаимопомощи и дружбе, обращение ЦК компартии Финляндии к народу и другие документы тех дней поставили демократические силы страны в исключительно трудное положение. Но они все же решительно выступили против агрессии. Особенно трудно было формулировать свою позицию в войне финским коммунистам, всегда выступавшим за дружбу и сотрудничество с советским народом. Однако большинство из них предпочло участие в оборонительной войне.

Что же касается части руководства компартии Финляндии, находившейся в Советском Союзе, то она, по существу, заняла пораженческую позицию в отношении своей страны. Некоторые из членов нынешнего руководства КПФ считают, что отношение тогдашних руководителей партии к советско-финляндской войне 1939–1940 гг. и связывание имени ЦК партии с образованием «правительства» Куусинена (его еще называют «правительством Териоки») – самая серьезная ошибка в истории партии. Другие же, наоборот, считают, что тогдашний ЦК КПФ отрицательно относился к «зимней войне» потому, что она была чем угодно, но только не «войной за свободу и независимость Финляндии». ЦК партии одобрил образование «народного правительства», потому что именно таким путем он хотел выразить стремление изменить направление политики, и эта цель была правильной.

В соответствии с заявлением председателя Коммунистической партии Финляндии (объединенной) Юрьё Хаканена, сделанным им в начале 1991 г., создание «правительства» Куусинена компартия признала ошибкой. В архивах нет ни одного партийного документа, одобряющего какое-либо решение по вопросу «правительства» Куусинена[491].

Как было объявлено в советской печати, в 1939 г. уже на второй день войны, «1 декабря, в разных частях Финляндии народ восстал и провозгласил создание демократической республики»[492]. Это была грубая фальсификация фактов и попытка дезинформировать советских людей и мировое общественное мнение. Советская пропаганда вопреки фактам утверждала, что «Красная Армия пришла в Финляндию на помощь финскому народу по приглашению его Народного Правительства, чтобы помочь в их борьбе против политических шулеров…»[493].

Таковы были официальные сообщения о событиях первых дней войны. Но имеющиеся в нашем распоряжении архивные документы позволяют кое-что уточнить и дать им несколько иную оценку.

В среде специалистов обсуждается вопрос: являлось ли образование «правительства» Куусинена политической целью Сталина для изменения политического и государственного строя Финляндии или же лишь средством для давления на законное правительство страны без каких-либо далеко идущих намерений?

Очевидно, такая постановка вопроса выглядит несколько абстрактно и не учитывает конкретно складывавшуюся обстановку того времени. С большой долей уверенности можно предположить: если бы дела на фронте шли в соответствии с оперативным планом, то это «правительство» прибыло бы в Хельсинки с определенной политической целью – развязать в стране гражданскую войну. Ведь обращение ЦК компартии Финляндии прямо призывало различные слои населения подняться на освободительную борьбу и свергнуть «правительство палачей». В обращении Куусинена к солдатам «Финляндской народной армии» прямо говорилось, что им доверена честь водрузить знамя Демократической Финляндской Республики на здании дворца президента в Хельсинки[494].

Но реальные события на фронте, антисоветские настроения среди мировой общественности и опасность вовлечения в войну западных держав вынудили Сталина рассматривать это «правительство» как средство, правда, не очень действенное, для политического давления на законное правительство Финляндии. Эту свою скромную роль оно и выполнило, что, в частности, подтверждается заявлением Молотова шведскому посланнику в Москве В. Ассарссону 4 марта 1940 г. о том, что если правительство Финляндии будет по-прежнему возражать против передачи Советскому Союзу Выборга и Сортавалы, то последующие советские условия мира будут еще более жесткими и СССР пойдет тогда на окончательное соглашение с «правительством» Куусинена[495].

5. Лига Наций постановила

Упомянем еще одну политическую акцию Сталина и Молотова, которая может пролить свет на понимание ими целей войны с Финляндией. Речь идет о реакции Советского Союза на решения Лиги Наций по финляндскому вопросу.

В начале декабря советское правительство отвергло не только предложение правительства Финляндии начать переговоры о прекращении войны, но и посреднические услуги Лиги Наций – международной организации, членами которой были как СССР, так и Финляндия. 3 декабря постоянный представитель Финляндии в Лиге Наций Р. Холсти проинформировал генерального секретаря Лиги Наций Ж. Авеноля о том, что утром 30 ноября Советский Союз внезапно напал не только на пограничные позиции, но и на финские города, денонсировал мирный договор 1920 г. и пакт о ненападении, срок действия которого истекал в 1945 г. Он просил созвать Совет и Ассамблею, с тем чтобы остановить агрессию[496].

Если Финляндия, как утверждало советское правительство, действительно спровоцировала войну и явилась агрессором, а СССР стал ее жертвой, то логично было бы ожидать, что не Финляндия, а СССР проявит инициативу и обратится в Лигу Наций с соответствующей жалобой, прежде чем применять силу.

Как же реагировало на это обращение Финляндии в Лигу Наций советское правительство? Вот что ответил генеральному секретарю 4 декабря Молотов. Во-первых, Советский Союз не находится в состоянии войны с Финляндией и не угрожает финскому народу. Во-вторых, Советский Союз находится в мирных отношениях с ФДР, с правительством которой 2 декабря 1939 г. им заключен договор о взаимопомощи и дружбе. Этим документом урегулированы все вопросы. В-третьих, прежнее правительство Финляндии сложило свои полномочия. В-четвертых, в настоящее время мы совместными усилиями с «правительством ФДР» ликвидируем опаснейший очаг войны, созданный в Финляндии ее прежними правителями.

Если проанализировать эти циничные высказывания Молотова, рассчитанные, видимо, на простачков, то нельзя не признать, что они представляют грубое нарушение элементарных норм морали. Затем Молотов сообщил, что в случае, если будут созваны Совет и Ассамблея для рассмотрения обращения Р. Холсти, советское правительство в них участвовать не будет.

Тем не менее созванная 11 декабря 20-я сессия Ассамблеи Лиги Наций образовала специальный Комитет по финляндскому вопросу под председательством де Матта. На следующий день Комитет обратился к советскому правительству и правительству Финляндии с призывом прекратить военные действия и при посредничестве Ассамблеи начать немедленные переговоры для восстановления мира. Правительство Финляндии сразу же приняло это предложение, но Молотов вторично ответил отказом. Исчерпав все возможности для прекращения советско-финляндского конфликта, Совет Лиги Наций 14 декабря 1939 г. по настоянию Бразилии и при поддержке других латиноамериканских государств принял резолюцию об исключении СССР из Лиги Наций, осудил «действия СССР, направленные против финляндского государства», и призвал государства – членов Лиги Наций оказать поддержку Финляндии. Кстати, одной из стран, воздержавшихся от голосования, была Норвегия[497].

В «Известиях» от 16 декабря 1939 г. было опубликовано сообщение ТАСС, в котором говорилось, что авторитетные советские круги оценивают эту акцию Лиги Наций как скандальную и незаконную, поскольку из 15 членов Совета за исключение СССР голосовали только 7 членов, остальные отсутствовали или воздержались. «Таким образом, – отмечалось далее в заявлении ТАСС, – вместо того, чтобы содействовать прекращению войны между Германией и англо-французским блоком, в чем, собственно, и должна бы заключаться миссия Лиги Наций, если бы она продолжала оставаться «инструментом мира», нынешний состав Совета Лиги Наций, провозгласив политику поддержки провокаторов войны в Финляндии – клики Маннергейма и Таннера, стал на путь разжигания войны также и на северо-востоке Европы»[498].

Игнорирование советским правительством призыва Лиги Наций интерпретировалось в передовой «Известий» за 17 декабря 1939 г. следующим образом: «Что же касается Советского Союза, то во всяком случае не он останется в проигрыше от женевского решения. Это решение избавляет СССР от моральной ответственности за «деятельность» женевского учреждения и в то же время освобождает Советский Союз от обязательств, вытекающих из устава Лиги». «Нами получена свобода рук», – утверждала газета.

Не подлежит сомнению, что позиция Советского Союза в отношении примирительной услуги Лиги Наций была непродуманной и противоправной. Правда, в предыдущие десятилетия в международной практике использование мирных средств разрешения споров между государствами имело необязательный (факультативный) характер. Да тогда еще и не существовало эффективного механизма деэскалации конфликтов. Возможно, им могла бы стать Лига Наций, но советская сторона, как видно, не была заинтересована в ее посреднических услугах.

Последующий ход войны со всей очевидностью показал, что руководство СССР проигнорировало один из старейших и важнейших принципов международного права – принцип уважения суверенитета других стран и невмешательства в их внутренние дела.

6. Мир смотрит на север

Если далее рассматривать советско-финляндскую войну в политическом аспекте, то крайне важно обратить внимание и на то, что она дестабилизировала общую ситуацию в Северной Европе и создавала угрозу вовлечения в войну других стран, что для СССР было чревато крайне опасными последствиями.

В советской исторической литературе можно встретить утверждения, будто Германия в то время была заинтересована в советско-финляндской войне и в победе Финляндии. Это не соответствует действительности. Германия, связанная обязательствами по секретному протоколу с Советским Союзом и войной с западными державами, в советско-финляндской войне соблюдала нейтралитет. Открытие нового театра военных действий в Северной Европе было не в ее интересах по крайней мере по двум причинам: была бы затруднена доставка стратегического сырья из Швеции и Финляндии и на войну отвлекались бы ресурсы Советского Союза, предназначенные для экспорта в Германию. Еще 27 сентября 1939 г. германский посланник в Хельсинки В. Блюхер в пространном донесении Риббентропу отмечал, что доминирующее влияние Англии в экономической жизни Финляндии постепенно ослабевает. Надежда финнов на поддержку Скандинавских стран становится под вопросом. Россия, которую здесь рассматривали как спящего медведя, теперь проснулась и свои экспансионистские устремления направила на Запад. Военная мощь Германии, продемонстрированная в Польше, совершенно изменила соотношение сил на континенте.

Многие финны еще мыслят старыми стереотипами, надеясь, что страна может жить в стороне от международных потрясений, продолжал Блюхер. Страх перед Россией, который никогда не покидал финнов, усилился в связи с вторжением Красной Армии в Польшу. Этот страх охватил даже военное руководство во главе с маршалом Маннергеймом. Изменилось настроение и у министра иностранных дел Э. Эркко, который прежде занимал англофильскую и русофобскую позицию. Ныне же он утверждает, что Финляндия впредь не может вести антирусскую политику, и не возражает предоставить русским в аренду ряд островов в Финском заливе.

«В период польской кампании, – писал Блюхер, – симпатии финнов были не на нашей стороне, но реалистически мыслящие деятели нас не обвиняют. Деловые круги не заинтересованы в осложнении отношений с Англией из-за опасения, что может быть нарушен финский экспорт в эту страну. Финская общественность отрицательно отнеслась к советско-германскому договору и считает, что Германия должна нести ответственность за поведение России в отношении Финляндии»[499].

7 октября 1939 г. Блюхер получил из Берлина категорические указания: мы не должны вмешиваться в русско-финляндские противоречия, и нужно стремиться к установлению между Финляндией и Россией добрых отношений. На последовавшие через несколько дней запросы шведского посланника в Берлине статс-секретарь министерства иностранных дел Германии Вайцзеккер отвечал, что Риббентроп не говорил в Москве о судьбе Финляндии и что, по его мнению, Россия не имеет в отношении Финляндии далеко идущих планов[500].

По поводу предстоящих советско-финляндских переговоров в Москве германский посланник в Хельсинки 10 октября 1939 г. сообщал в Берлин, что если Россия не ограничит свои требования островами и Финским заливом, то Финляндия, по его мнению, будет сражаться. Это вызовет трудности для германской военной промышленности, поскольку из Финляндии будет прекращена доставка меди, молибдена, а также продовольствия и древесины. Далее посланник рекомендовал предложить России не переступать эти требования[501].

В ответ на эту информацию Блюхер получил следующее новое разъяснение от Вайцзеккера: известно, что в соответствии с обязательствами, взятыми нами по советско-германскому договору о ненападении, мы не можем поддержать третью сторону. Если мы поддержим Швецию, то это усилит позиции Швеции и Финляндии в их сопротивлении русским, а это нанесет ущерб советско-германским отношениям[502].

Когда война началась, министерство иностранных дел Германии еще раз разъяснило позицию, которой следовало придерживаться германским дипломатическим миссиям: еще несколько дней тому назад при разумной политике Финляндия могла бы договориться с Советским Союзом; обращение Финляндии в Лигу Наций стало негодным средством для разрешения проблемы; финны отвергали русские предложения прежде всего из-за давления Англии и Скандинавских стран; следует обращать внимание на особую ответственность Англии за развязывание советско-финляндской войны; Германия в этих событиях не участвует; в разговорах следует проявлять симпатию к русской точке зрения и не одобрять действий Финляндии[503].

В связи с этим заслуживает внимания следующий факт. Как 9 декабря доносил в Берлин Шуленбург, командование советского Военно-Морского Флота планирует осуществлять своими подводными лодками блокаду Ботнического залива с целью предотвращения поступления помощи Финляндии от западных держав. В связи с этим советское командование просит, чтобы немецкие суда, следующие в Швецию, снабжали советские подводные лодки горючим и продовольствием при условии возврата этих ресурсов тем немецким кораблям, которые заходят в советские порты.

Шуленбург рекомендовал согласиться с этой просьбой по трем причинам: во-первых, это все равно не повлияет на исход войны; во-вторых, Германия получит компенсацию, например, в советских портах на Дальнем Востоке, где имеются большие возможности для ведения боевых действий германскими военно-морскими силами; в-третьих, это позволит в будущем выдвинуть встречные требования перед советским Военно-Морским Флотом[504]. Главнокомандующий ВМФ Германии гроссадмирал Э. Редер со ссылкой на фюрера дал свое согласие на эту операцию.

И многочисленные другие шаги Германии в ходе советско-финляндской войны подтверждают, что она делала все, чтобы не осложнять советско-германские отношения, имевшие для нее приоритетное значение. В этом конкретном случае советско-финляндская война явилась еще одним испытанием на прочность советско-германского договора, и он выдержал это испытание.

Так, Берлином была отвергнута просьба финляндского правительства разрешить транзит военных материалов в Финляндию через германскую территорию. Только по указанию Гитлера был пропущен один эшелон с итальянскими военными самолетами, закупленными финнами еще до войны[505]. 19 декабря Германия заявила шведскому правительству, что выступление Швеции на стороне Финляндии может привести к репрессивным военным мерам против нее. Когда Блюхер, сославшись на слухи в Хельсинки, попросил проинформировать его о позиции Германии в случае, если Швеция будет оказывать помощь Финляндии, Риббентроп ответил: «В этих делах посол не должен принимать участие. Мы в этом конфликте нейтральные и мы имеем другие заботы, чтобы не заниматься подобными гипотетическими возможностями. Основой нашей позиции по делам Северной Европы является наша дружба с Советским Союзом»[506].

Любопытно, что в беседе с известным шведским писателем, сторонником фашизма Свеном Гедином 4 марта 1940 г. Гитлер оправдывал действия Сталина против Финляндии. Он заявил, что Сталин не требовал от нее ничего, кроме как прохода к незамерзающему морю. Сейчас Сталин серьезно изменил свою политическую позицию: он не является больше международным большевиком, а демонстрирует себя в качестве русского националиста, преследующего естественную в своей основе политику русских царей. Он требует выхода к незамерзающим портам, передвижки границы от Ленинграда, предоставляя финнам компенсацию в Карелии. Поэтому финнам, говорил Гитлер, было бы разумно на этой основе помириться с русскими[507]. Гитлер отверг предложенное Гедином посредничество, ибо, по его словам, финны будут его не благодарить, а только упрекать за потерю Ханко и других территорий.

Тем не менее попытки посредничества со стороны Германии все же имели место. Так, 13 февраля 1940 г. Риббентроп предложил Блюхеру выяснить возможность секретной встречи в Берлине советских представителей хотя бы с Паасикиви. Через несколько дней Блюхер доложил, что по этому вопросу у него состоялась беседа с Таннером. Но финляндский министр иностранных дел расценил попытку посредничества как стремление ослабить волю финского народа к сопротивлению и окончательного и определенного ответа не дал[508]. В начале марта 1940 г., когда развернулись бои за Выборг, правительство Финляндии обратилось в Берлин с просьбой повлиять на Советский Союз, чтобы он отказался от Выборга и территории северо-западнее Ладожского озера. Блюхер рекомендовал поддержать эту просьбу финнов, так как в интересах Германии было, чтобы такой важный порт и промышленный центр, как Выборг, оставался у финнов[509].

Заключение мира 12 марта 1940 г. в политических кругах Берлина было встречено с удовлетворением. Как записал в дневнике И. Геббельс, оно считалось здесь «большой дипломатической победой» Германии[510].

Наиболее полно и обстоятельно позиция Германии в отношении советско-финляндской войны и ее оценка были изложены в меморандуме советника германского посольства в Москве фон Типпельскирха от 25 января 1940 г. Этот документ свидетельствует об образе мышления германской дипломатии в связи с советско-финляндской войной.

Типпельскирх приходит к выводу, что советско-финляндская война с немецкой точки зрения в силу разных причин определяется неоднозначно, потому что она приносит Германии как трудности, так и преимущества. К числу первых автор относит тот факт, что война поставила Германию в крайне неудобное положение и этим пользуются ее враги в своей пропаганде. Военная обстановка и непредсказуемость ее итогов в значительной мере нарушили германо-финляндскую торговлю и в ущерб Германии ухудшили экономические показатели Советского Союза. Кроме того, СССР скомпрометировал себя перед лицом всего мира, что для Германии, как союзника Советского Союза, далеко не безразлично. В дальнейшем не исключено, что СССР может быть втянут в войну с Англией и Францией и Германия потеряет его как экспортера и как гаранта стабильности своего стратегического тыла.

Наряду с приведенными недостатками, продолжает Типпельскирх, война создала для Германии и немало преимуществ. Так, советское правительство в настоящее время приходит к осознанию того, что трудности войны отрезвляюще подействовали на оценку своего мнимого превосходства и собственных достижений. После «прогулки» в Польше, где основную роль сыграл вермахт, и после удачных акций в Прибалтике финляндская война представлялась Советскому Союзу довольно легкой акцией. Но исключительные трудности и неудачи, особенно в связи с «правительством» Куусинена, являются для Советского Союза и Коминтерна своеобразным предупреждением, ослабляя их идеи о мировой революции в желаемом для них виде. Возможно, эти обстоятельства и отодвинут срок решения вопроса о Бессарабии, что будет выгодно нам, имеющим на Балканах политические и военные интересы, продолжал Типпельскирх. В том же плане следует рассматривать и предупредительное отношение Советского Союза к Японии.

В силу изложенных причин не исключено, что Советский Союз должен будет все теснее привязываться к Германии. Его новые дружественные отношения с Германией, участие СССР в разделе Польши и советское нападение на Финляндию привели к изменению отношения других стран к Советскому Союзу. Отсюда напрашивается вывод, что союзнические отношения с Германией имеют для Советского Союза в данное время исключительное значение[511].

Союзница Германии Италия безоговорочно выступила на стороне Финляндии, разными путями содействовала ей и отозвала из Москвы своего посла. Вместе с тем, судя по оценке ситуации, сложившейся в регионе Прибалтики после заключения мира, которая была изложена Блюхером в донесении 13 марта 1940 г., Германия должна будет учитывать возросшее влияние Советского Союза на Скандинавию и на пути в Балтийском море, что не может не беспокоить Германию[512]. Конечно, в военных кругах Берлина, как отмечал в дневнике генерал Ф. Гальдер, были довольны тем, что «конфликт с Финляндией толкает Россию в антианглийский лагерь»[513].

Что же касается Англии и Франции, то они были целиком на стороне Финляндии, предпринимая все, чтобы не допустить ее поражения. Черчилль назвал советскую акцию «презренным преступлением против благородного народа». Даладье закрыл в Париже советскую торговую миссию. Папа римский молился за спасение Финляндии. Благожелательное для Финляндии послание правительства Уругвая было зачитано перед финляндским парламентом[514].

Советское правительство с самого начала войны против Финляндии понимало возможную реакцию со стороны западных стран. Поэтому советское командование планировало ее как быстротечную операцию. Так, в приказе Ворошилова и Шапошникова от 2 декабря, т. е. на третий день войны, отмечалось медленное, нерешительное продвижение 8-й и 9-й армий. «Мы не можем долго болтаться в Финляндии, двигаясь по 4–5 км в сутки. Нужно поскорее кончать дело решительным наступлением наших войск»[515].

Озабоченность советского командования была небеспочвенной. Реальность состояла в том, что при затяжке войны на стороне Финляндии могли выступить Англия и Франция.

Советское правительство постоянно твердило, что Англия подстрекает Финляндию к антисоветским действиям. Но в Лондоне это обвинение категорически отрицали. Английский посол в Москве Сидс, уезжая в конце декабря 1939 г. в отпуск, посетил заместителя наркома иностранных дел В. П. Потемкина и имел с ним длительную беседу. Посол заявил, что Англия желает сохранить дружелюбные отношения с Советским Союзом, она не подстрекает Финляндию, потому что желает сохранения мира в Скандинавии, и выступает за нейтралитет Советского Союза. Посол сообщал далее, что Англия давала финнам советы благоразумия и упрямство Таннера не вызывало в Лондоне одобрения. После отказа от дальнейших переговоров с финнами, продолжал посол, Советский Союз занял «великолепную» позицию, воздерживаясь от посягательств на всю Финляндию и ограничиваясь только объектами, о которых Сталин говорил при переговорах с Таннером – Паасикиви. Посол заверил Потемкина, что официально Англия не оказывает помощь Финляндии – это делают общественные организации, предприятия и частные лица[516].

Но высказывания Сидса не соответствовали действительности. Уже в середине декабря 1939 г. в Лондоне обсуждался план, как добиться от Швеции и Норвегии разрешения на вступление на их территорию англо-французских войск с целью оказания совместной помощи Финляндии. Тогда верховный военный совет Англии и Франции опасался, что советским войскам удастся быстро достичь границ со Швецией и Норвегией. Но в конце декабря 1939 г., видя, что военные действия в Финляндии не создают непосредственной опасности для Швеции и Норвегии, союзники наметили более осторожный план. Они заверили правительства этих стран о своей готовности оказать им помощь, но получили решительный отказ. В последующем верховный военный совет продолжал обдумывать различные варианты для одновременного решения двуединой задачи: оказания помощи Финляндии, если она сама попросит ее, и овладения шведским железорудным бассейном с согласия Швеции. Но Швеция отвергла этот план, а в начале марта 1940 г. в связи с советско-финляндскими мирными переговорами он уже перестал быть актуальным[517].

С позицией Англии и Франции солидаризировались и Соединенные Штаты Америки. Уже в начале декабря 1939 г. в стране шла дискуссия по поводу возможности разрыва отношений с Советским Союзом. 7 февраля 1940 г. в палате представителей состоялось обсуждение предложения об отзыве из Москвы американского посла, и лишь трех голосов не хватило для его принятия[518].

В январе 1940 г. конгресс США одобрил продажу Финляндии 10 тыс. винтовок, в Хельсинки была послана большая группа американских военных летчиков, поощрялся набор добровольцев, причем Белым домом было заявлено, что вступление американских граждан в финскую армию не противоречит закону о нейтралитете США.

Мнение правительства и американского народа по поводу советской агрессии против Финляндии выразил президент Фр. Д. Рузвельт. Выступая на собрании американской молодежи в феврале 1940 г., он с горечью заявил: «Более двадцати лет назад, в то время, когда большинство из вас были совсем маленькими детьми, я решительно симпатизировал русскому народу… Я, как и многие другие из вас, надеялся, что Россия решит свои собственные проблемы и что ее правительство в конечном счете сделается миролюбивым правительством, избранным свободным голосованием, которое не будет покушаться на целостность своих соседей. Сегодня эта надежда или исчезла, или отложена до лучшего дня. Советский Союз, как сознает всякий, у кого хватает мужества посмотреть в лицо фактам, управляется диктатурой столь абсолютной, что подобную трудно найти в мире. Она вступила в союз с другой диктатурой и вторглась на территорию соседа столь бесконечно малого, что он не мог представлять никакой угрозы, не мог нанести никакого ущерба Советскому Союзу, соседа, который желал одного – жить в мире как демократическая страна, свободная и смотрящая вперед демократическая страна»[519].

Американский посол Штейнгардт в беседе с Молотовым 1 февраля 1940 г. напомнил о возможности мира с Финляндией. Однако Молотов сказал, что базой для установления мира может быть только договор с «народным правительством Финляндии». 8 марта 1940 г. Штейнгардт снова преложил Молотову свои посреднические услуги, заявив, что проживающие в США 15 млн. выходцев из Скандинавии, из них 3–4 млн. составляют финны, оказывают сильное давление на правительство, чтобы оно больше помогало Финляндии[520].

Политические партии разных стран также неодинаково относились к этой войне. Буржуазные партии однозначно выступали за всестороннюю военно-политическую и моральную поддержку Финляндии, расценивая действия Советского Союза как агрессию. Они были инициаторами формирования в ряде стран добровольческих частей для оказания помощи финской армии. II Интернационал и социал-демократические партии также поддерживали Финляндию, одновременно требуя прекращения войны. Католические партии и организации выступали с пацифистских позиций. По-разному, в зависимости от политической ориентации, относились к войне национальные профсоюзы.

Коминтерн и коммунистические партии разоблачали финскую военщину, обосновывали правомерность действий Советского Союза, выступали против подстрекательской линии западных держав. Они считали, что в интересах всех трудящихся является локализация и прекращение кровопролития. Такую же позицию занимали сторонники IV Интернационала и лично Л. Д. Троцкий, выступая в защиту интересов Советского Союза – «первого государства рабочих и крестьян». Вместе с тем они предлагали отделять интересы советского народа от «сталинского режима», который своим террором и антинародным характером ослабляет военные усилия Советского Союза в борьбе против международного империализма. Они призывали трудящихся Финляндии и других капиталистических стран свергнуть свои буржуазные правительства и тем самым содействовать правому делу Советского Союза.

Свои услуги финским войскам предлагали и антисоветские группы русской и украинской эмиграции. Они были готовы послать в Финляндию добровольческие легионы и собирать пожертвования. А некоторые руководители эмиграции в ответ на образование «правительства ФДР» во главе с Куусиненом предлагали западным странам и Финляндии согласиться на провозглашение «русского национального правительства в эмиграции» во главе с Троцким или Керенским. Так, по сведениям германской службы безопасности, в финских лагерях для советских военнопленных в начале марта началась вербовка тех, кто пожелает сражаться с войсками Красной Армии. Завербованные 200 человек были распределены по пяти финским батальонам под командованием бывших царских офицеров. До заключения мира успел принять участие в боевых действиях только один отряд. Ему удалось взять в плен 200 советских красноармейцев[521].

По просьбе правящих кругов Финляндии в ряде стран Западной и Северной Европы, особенно в Швеции и Норвегии, развернулась кампания по набору добровольцев для участия в войне на стороне Финляндии. Всего прибыло 11 тыс. таких добровольцев, в том числе шведов – 8 тыс., норвежцев – 1 тыс., датчан – 600, остальные – из других стран. Все они не имели достаточной военной подготовки, поэтому к 1 марта 1940 г. на фронт было направлено только два батальона и две артиллерийские батареи.

В ходе войны Финляндия из 13 западных стран получила 500 орудий, 350 самолетов, свыше 6 тыс. пулеметов, около 100 тыс. винтовок, 2,5 млн. снарядов и другое вооружение и снаряжение. Правда, опасаясь превращения территории Финляндии в поле битвы с вытекающими отсюда ужасными последствиями, финские правящие круги не рискнули официально призвать Англию и Францию непосредственно вмешаться в советско-финляндскую войну. Но существовала реальная опасность того, что Англия, Франция и Турция могут разорвать с СССР дипломатические отношения. Разрабатывались также планы бомбардировки промышленных центров на Кавказе.

Однако военный пожар в Северной Европе все же был потушен. Скандинавский регион не был превращен тогда в новый очаг второй мировой войны. Это произошло несколько позднее. Советско-финляндскую войну, продолжавшуюся сто пять дней, удалось локализовать.

7. Горячие дни дипломатов

Одна из важных особенностей советско-финляндской войны состоит в том, что с самого ее начала параллельно с боевыми действиями шла и активная дипломатическая работа. В этом была заинтересована прежде всего финская сторона. Советский Союз, связанный обязательствами с «правительством ФДР», естественно, хотел только победы и того, чтобы это «правительство» находилось в столице Финляндии. Неудивительно, что когда через Стокгольм Молотова известили о готовности Финляндии вести переговоры о прекращении войны, он ответил, что советское правительство признает только «правительство ФДР», и не проявил к этому предложению должного интереса[522].

Возможность реальной обоюдной заинтересованности в заключении мира появилась, когда война для обеих сторон вступила в критическую фазу. Для Советского Союза возникла опасность вмешательства в войну западных держав. В Финляндии война все больше превращалась в тяжкое экономическое и морально-политическое бремя для населения, что вынуждало даже военные круги думать о ее прекращении.

Такое время наступило в конце декабря 1939 г. и особенно в январе 1940 г. Именно тогда с обеих сторон и была развернута активная дипломатическая деятельность. В прекращении войны были заинтересованы также Швеция и Норвегия, ставшие поэтому посредниками в контактах советских и финских представителей. В эту работу включились и некоторые видные общественные деятели Финляндии и Скандинавских стран. Так, по заданию Таннера в Стокгольм 10 января для встречи с советскими представителями с целью зондажа прибыла финская общественная деятельница, писательница Хейла Вуолийоки. Таннер ориентировал ее в том смысле, что, мол, финляндское правительство не предполагало в ноябре 1939 г., что Советский Союз начнет военные действия. Оно ожидало советского ультиматума, с тем чтобы, ссылаясь на него, убедить сейм принять предлагаемые условия. По словам Таннера, раньше правительство не могло принять эти условия, так как агрессивно настроенные шюцкоровцы могли бы развязать в стране гражданскую войну. Сейчас, по его мнению, это сделать можно, потому что, во-первых, многие шюцкоровцы погибли на фронте и, во-вторых, Финляндия не устоит перед новым наступлением советских войск.

После неоднократных согласований с советским посланником в Швеции А. М. Коллонтай 21 января встреча X. Вуолийоки с прибывшими из Москвы представителями НКВД СССР Ярцевым и Грауэром состоялась. На ней было сообщено, что правительство и сейм Финляндии согласны принять в основном те условия, по которым советское правительство договорилось с «правительством» Куусинена[523].

Впоследствии X. Вуолийоки вспоминала, что советские представители проявили «исключительно глубокое понимание и дружбу в отношении нашего народа, выражали сожаление по поводу положения дел и самое гуманное стремление помочь заключению мира»[524]. Одновременно по предложению СССР к посреднической миссии подключилось и правительство Швеции. В беседе с А. М. Коллонтай его премьер-министр А. Ханссон подчеркнул заинтересованность в ускорении окончания, как он выразился, «интермеццо» в Финляндии. Далее он сказал: «При затяжке конфликта еще на 2–3 месяца кабинету будет крайне трудно отводить нажим „интервенционистов“… (так назывались в Швеции сторонники вмешательства Англии и Франции в советско-финляндскую войну). И затем А. Ханссон сообщил А. М. Коллонтай: „Неужели неясно в Москве, что если вы придете к соглашению с правительством Рюти – Таннера, это будет самым горьким ударом для Англии?“ Если конфликт затянется, завершил беседу шведский премьер-министр, то Англия создаст в Скандинавии свой плацдарм и перенесет сюда войну.

В первой половине февраля 1940 г. после прорыва советскими войсками линии Маннергейма Стокгольм дважды посещал Таннер. Он встречался с Коллонтай, а затем с министром иностранных дел X. Гюнтером и премьером А. Ханссоном. Шведские руководители настоятельно рекомендовали Финляндии занять самостоятельную позицию в переговорах с СССР и не провоцировать втягивание Скандинавских стран в войну.

Дипломатическую активность проявило в это время и правительство Норвегии. Норвежский министр иностранных дел X. Кут в январе 1940 г. направил через А. М. Коллонтай пространное письмо Молотову. В этом письме он изложил свой план ликвидации конфликта. Кстати, о своем плане Кут проинформировал и германского посла в Норвегии Бройера еще 15 декабря 1939 г.[525] Суть плана сводилась к следующему: Финляндия могла бы заключить специальный пакт с СССР и Эстонией о безопасности Финского залива и рассматривать его как закрытую акваторию для иностранных военных судов и совместно защищать его. Такой пакт мог бы заменить пакт о взаимопомощи, предложенный Советским Союзом, но не принятый Финляндией из-за ее ссылки на свой нейтральный статус. Данный документ мог бы быть дополнен пактом, который можно было бы заключить между Финляндией и Швецией с целью нейтрализации Ботнического залива. И далее Кут предложил свое посредничество в организации возможных переговоров между СССР и Финляндией.

Обращение Кута к советскому правительству и одновременно его попытки повлиять на финляндское правительство было отражением тех миролюбивых настроений, которые тогда были широко распространены среди норвежцев и содействовали процессу установления мира на севере Европы.

Свой вклад в посредническую миссию в феврале 1940 г. внес и В. Ассарссон, только что назначенный шведским посланником в Москве. При вручении верительной грамоты 20 февраля 1940 г. он сообщил Молотову, что Швеция сейчас понимает, что Финляндия должна пойти на уступки, возобновить переговоры, и что Швеция готова передать предложения Советского Союза.

Молотов ответил, что в данный момент ясно, что Финляндия предназначалась в качестве чужого плацдарма для действий против СССР. Теперь, когда пролилась кровь, для СССР уже недостаточны те минимальные условия, которые его удовлетворяли до войны. Теперь Советский Союз не может ограничиться лишь частью Карельского перешейка и требует территорию всего перешейка, включая Выборг и районы севернее Ладожского озера. Остается также в силе и требование относительно Ханко. Вместе с тем советское правительство готово рассмотреть вопрос о гарантировании безопасности Финского залива путем заключения соглашения между СССР, Финляндией и Эстонией. (В этом пункте нетрудно заметить наличие идеи, предложенной в упомянутом выше письме X. Кута.) Некоторые из занятых войсками Красной Армии территорий севернее Ладожского озера могли бы быть обменены на другие нужные Советскому Союзу части территории Финляндии. Советское правительство также не возражает вернуть Финляндии Петсамо.

Но Молотов предупредил шведского посланника, что, во-первых, все это возможно при условии, если война не затянется и положение еще более не осложнится, и, во-вторых, данные сведения предназначаются только для правительства Швеции без передачи Финляндии до тех пор, пока не станет ясным, что она принимает советские предложения как базу для соглашения с СССР.

Через день Ассарссон сообщил Молотову, что финляндское правительство не отказывается принять помощь западных держав, но, чтобы избежать ее, оно готово урегулировать конфликт на условиях Советского Союза и предлагает направить в Стокгольм делегацию для встречи с финляндской делегацией. Молотов попросил дополнительной информации об условиях Финляндии, которые на следующий день, т. е. 23 февраля, и были представлены Коллонтай X. Гюнтером. Ответ гласил: Финляндия в принципе согласна на все условия Советского Союза.

Но в последующие дни обстановка все же не была достаточно ясна. Правительство Великобритании на запрос Советского Союза отказалось от посреднической роли. Не совсем понятна была позиция финляндского правительства и сейма, потому что целью очередной поездки Таннера в Стокгольм 27 февраля были не переговоры с Коллонтай, а обращение с просьбой к Швеции о предоставлении немедленной помощи. Лишь 1 марта в связи с безнадежным положением на фронте и под давлением высшего командного состава и прежде всего Маннергейма правительство Финляндии согласилось на мирные переговоры, о чем и было сообщено Коллонтай.

В связи с дипломатическим зондажом, который происходил в Стокгольме, следует особо отметить ту важную роль, которую в нем сыграла А. М. Коллонтай. В столице Швеции говорили тогда, что если бы полпредом здесь была не Коллонтай, то Швеция уже была бы втянута в конфликт и воевала бы с русскими. Эта уже немолодая женщина, перенесшая накануне первый инсульт, несла тяжкое бремя напряженных предварительных мирных контактов. Рассказывают, что автомобиль советского полпреда в те дни постоянно стоял у подъезда на площади им. Густава-Адольфа, где находилось шведское министерство иностранных дел.

Согласившись на переговоры, финляндское правительство тем не менее не торопилось посылать делегацию в Москву. Финны сообщили о своем несогласии отдать города Выборг и Сортавалу. 4 марта Молотов информировал В. Ассарссона, что советское правительство больше не уступит и что только из-за уважения к миролюбивой политике Швеции оно готово подождать еще несколько дней. В дальнейшем советские условия будут более жесткими.

В этой обстановке по-прежнему важную роль играла миротворческая позиция Швеции и Норвегии. 5 марта шведское правительство заявило финнам, что оно не пропустит через свою территорию англо-французские войска, и настоятельно посоветовало Финляндии немедленно прекратить боевые действия и выслать делегацию в Москву для мирных переговоров.

После некоторых препирательств и колебаний утром 5 марта в Хельсинки было решено не обращаться за помощью к Западу, точнее говоря, отложить это обращение до 12 марта и принять советские мирные условия. Шведы срочно передали в Москву эту важную новость и со своей стороны предложили финнам прекратить военные действия с 6 марта. Правда, в этот день война еще продолжалась, но зато утром следующего дня финская мирная делегация во главе с премьер-министром Рюти вылетела из Стокгольма в Москву. В ее составе был и Ю. Паасикиви. В итоге четырехдневных переговоров 11 марта, после того как советская делегация не согласилась прекратить боевые действия до заключения мирного договора, финляндский кабинет и внешнеполитическая комиссия сейма приняли советские условия. Сейм в целом утвердил условия мира большинством голосов. Среди депутатов, голосовавших против, был и У. К. Кекконен – будущий президент страны. На следующий день мирный договор и протокол к нему были подписаны. Спорные вопросы были урегулированы в пользу Советского Союза.

В соответствии с договором в состав территории СССР вошли весь Карельский перешеек (включая г. Выборг), Выборгский залив с островами, западное и северное побережья Ладожского озера с городами Кексгольм, Сортавала, Суоярви, часть полуостровов Рыбачий и Средний и небольшие территории восточнее населенных пунктов Меркярви и Куолаярви. Финляндия сдала Советскому Союзу в аренду сроком на 30 лет полуостров Ханко с прилегающими островами с правом создания на нем военно-морской базы. СССР обязался вывести свои войска из области Петсамо. Финляндия обязалась не устраивать на своем северном побережье военные порты и не содержать в этих водах военные суда, кроме мелких единиц. Советский Союз получил право свободного от таможенного контроля транзита через область Петсамо в Норвегию и обратно, как и право транзита товаров между СССР и Швецией. СССР и Финляндия обязались не заключать каких-либо союзов или участвовать в коалициях, направленных против одной из договаривающихся сторон[526].

Заключение мирного договора означало, что хотя и неправедным путем и дорогой ценой, но стратегические позиции СССР на северо-западе были несколько улучшены. Теперь расстояние от Ленинграда до новой границы составляло не 32, а 150 км. Определенное значение для развития этого региона имели расположенные здесь города. Например, Выборг с населением свыше 80 тыс. человек представлял собой промышленный центр, крупный морской порт и железнодорожный узел. Через него проходило пять железных и семь шоссейных дорог. Город расположен в устье Сайменского канала, который связывает его с озерной системой, обеспечивающей судоходство на сотни километров в глубь страны. В городе Кексгольм проживало около 5 тыс. жителей. Здесь были развиты рыбный промысел и лесная промышленность. В городе Сердоболь с населением 5 тыс. человек имелись бумажная фабрика, целлюлозный завод, недалеко от города добывался ценный гранит, имелись месторождения железных руд. В городе Питкерянте была развита горнодобывающая промышленность. В этом же регионе расположено крупнейшее озеро Европы – Ладожское. В нем находится множество островов. На берегу расположено несколько городов.

Правда, по условиям мира Советский Союз не требовал от Финляндии выплаты репараций. Более того, финнам было разрешено эвакуировать с занятых территорий 350 судов и барж, 75 паровозов, 2 тыс. железнодорожных вагонов и другое имущество.

Нельзя сказать, что принятые Финляндией советские требования имели умеренный характер. Они нанесли ей серьезный экономический, политический и моральный ущерб. На территориях, отходивших к Советскому Союзу, до войны проживало 450 тыс. человек, т. е. каждый восьмой житель страны. Их эвакуация в глубь Финляндии продолжалась 12 дней и была хорошо организована. Весь народ принимал участие в обустройстве беженцев. По утверждению финских исследователей, эта эвакуация являлась одной из самых больших трагедий нонкомбатантов в истории второй мировой войны[527]. Поэтому надежда на то, что после заключения мира откроются благоприятные перспективы для развития отношений между обеими странами в духе добрососедства, не оправдалась. Правые круги Финляндии нашли теперь поддержку для разжигания реваншистских настроений не только в правительстве, но и среди широкой общественности. Правительство Финляндии считало мирный договор несправедливым, навязанным ей военной силой и рассматривало сложившуюся после марта 1940 г. ситуацию не столько как мир, сколько как перемирие. Правые силы сразу же после завершения «зимней войны» стали готовиться к «войне продолжения», они стремились дискредитировать мирный договор. В стране фактически было сохранено военное положение, усиливалось влияние милитаристских кругов.

Советское руководство, как свидетельствуют материалы переговоров Молотова с Гитлером в Берлине в ноябре 1940 г., также не считало «финляндскую проблему» окончательно решенной.

Однако усиление влияния Советского Союза в Северной Европе и улучшение его стратегических позиций в этом регионе было не в интересах Германии. После победы над Францией она стала непосредственно готовить агрессию против Советского Союза, создавая для этой цели соответствующий блок соседних с СССР стран, в который вошла и Финляндия. В ноябре 1940 г. Финляндия присоединилась к Тройственному пакту. Так, по словам У. Кекконена, «был «узаконен» мезальянс между традиционно демократической Финляндией и национал-социалистической диктатурой «Великой Германии»[528].

После того как советская авиация 25 июня 1941 г. нанесла ряд ударов по финским аэродромам, на которых дислоцировались немецкие самолеты, 26 июня президент Рюти объявил по радио о состоянии войны с Советским Союзом[529]. Но активные боевые действия с территории Финляндии начались только 29 июня.

Таким образом, финский народ был вновь втянут в войну против Советского Союза, в ходе которой финские войска в сентябре 1941 г. оккупировали не только территорию, отошедшую к СССР по мирному договору 1940 г., но и не принадлежавшую Финляндии большую советскую территорию вплоть до рек Сестра и Свирь, охватив Ленинград с севера и востока.

Трагедия Ленинграда и резкое ухудшение стратегической обстановки для советских войск на северо-западном направлении в 1941–1943 гг. прямо связаны с итогами агрессии Советского Союза против Финляндии в 1939–1940 гг. Прав был бывший финляндский посол в США историк К. Лундин, когда писал: «Даже в терминах самой прагматичной, реальной политики теперь очевидно, что все советское предприятие было хуже, чем преступление, оно было ошибкой. Благодаря московской политике, толкнувшей Финляндию к сотрудничеству с Германией, русские оказались скучены в опасно ограниченном оборонительном периметре Ленинграда в условиях несравненно менее благоприятных, чем в 1939 г.»[530].

При оценке позиций сторон в советско-финляндской войне и вытекающих из нее уроков невольно вспоминается афоризм: выйти сухим из воды, конечно, можно, но важно при этом оказаться и чистым. Если перефразировать его применительно к рассматриваемой войне, то можно сказать так: да, действительно, Советский Союз добился победы, но была ли эта победа морально чистой?

В литературе, в том числе советской, посвященной советско-финляндской войне, встречаются утверждения, что главными ее виновниками являются все, кто причастен к развязыванию и поощрению второй мировой войны. Подобное утверждение не проясняет поставленный вопрос. Во-первых, советско-финляндская война, хотя она хронологически протекала в рамках второй мировой войны, не была ее составной частью, так как Германия, Италия, Франция и Англия не участвовали в советско-финляндской войне. Это была локальная война двух стран. Во-вторых, подобное утверждение невольно затушевывает саму проблему виновности, мешает выявить подлинных виновников этой войны.

Трудно отказаться от упрека в адрес правящих кругов Финляндии, недооценивших серьезность, с которой вели предвоенные переговоры Сталин и Молотов, и их понимание интересов Советского Союза в этом регионе. В Хельсинки должны были осознавать: советское руководство настойчиво добивается того, чтобы ему была предоставлена возможность эффективно контролировать политическое поведение своих западных соседей, включая и Финляндию.

Ясно, что при таких политических амбициях Сталина война Советского Союза не могла быть справедливой. Основную ответственность за нее несут советские руководители, лично Сталин, Молотов и Ворошилов. Именно они, уповая на военное превосходство Советского Союза, не учитывали возможности политических средств для разрешения спора. Они не только не потушили разгоравшийся пожар в его зародыше, но и игнорировали примирительные шаги со стороны финнов, проявили инициативу в развертывании военных действий.

В политическом плане эта война нанесла Советскому Союзу серьезный ущерб. Авторитарно-волюнтаристский подход Сталина к решению проблемы взаимоотношений с Финляндией дорого обошелся нашей стране. Был нанесен удар по международному престижу Советского Союза, завоеванному в 30-е годы, когда СССР последовательно разоблачал фашистских агрессоров, стремился создать систему коллективной безопасности, уважать независимость и свободу всех, особенно малых, стран. Мировой общественности было трудно понять, почему великий Советский Союз в споре с небольшой соседней страной не смог избежать применения силы.

Инициативу советского руководства в этой войне нельзя оправдать никакими соображениями, пусть даже такими жизненно важными, как обеспечение безопасности Ленинграда. Эта война была следствием недальновидной политики Сталина и его окружения, их великодержавных замашек и нежелания учитывать реалии. Она еще раз подтвердила, что любая попытка обеспечить свою безопасность неправедными методами за счет игнорирования безопасности других стран неизбежно ведет к грубым нарушениям общепринятых норм международного права, к международной изоляции государства-агрессора, к потере его престижа среди других государств мирового сообщества.

Советско-финляндская война нанесла удар по престижу не только страны и ее армии, но и лично Сталина. Как писал Л. Д. Троцкий 13 марта 1940 г. в статье «Сталин после финляндского опыта», «наряду с дипломатом и стратегом поражение потерпел «вождь мирового социализма» и «освободитель финского народа»[531].

Из-за войны были оборваны и те тонкие нити сотрудничества, которые существовали между СССР и Финляндией, подорвано влияние коммунистической партии Финляндии и тех левых общественных сил, которые всегда выступали за дружбу и сотрудничество с Советским Союзом. Решение советского правительства по проблеме Финляндии не учитывало интересов другой стороны, игнорировало общественное мнение, принималось антидемократическим, келейным путем.

8. Пиррова победа?

У советских людей к советско-финляндской войне особый счет. После гражданской она стала первой войной, которая так взбудоражила нашу страну, принесла во многие семьи горе и страдания. Правда, после первых дней декабрьских боев она проходила мимо сознания большинства советских людей, и прежде всего тех, кто не получал похоронок и вообще знал о ней только по публикуемым в печати победным реляциям.

Одним из тех, кто испытал подобное чувство, был и Константин Симонов. Он гордился тем, что был активным участником боев, только что завершившихся на реке Халхин-Гол в Монголии. Но, как вспоминал он позже, было нечто такое, что мешало «душевно стремиться на эту войну Советского Союза с Финляндией так, как я стремился, даже рвался попасть на Халхин-Гол…».

Война «кончилась, – писал он далее, – в итоге удовлетворением именно тех государственных требований, которые были предъявлены Финляндии с самого начала, в этом смысле могла, казалось бы, считаться успешной, но внутренне все мы пребывали все-таки в состоянии пережитого страной позора…» Правда, продолжал писатель, «с подобной прямотой об этом не говорилось вслух, но во многих разговорах такое отношение к происшедшему подразумевалось. Оказалось, что мы на многое не способны, многого не умеем, многое делаем очень и очень плохо»[532].

По своим личным наблюдениям и на основании бесед с Молотовым Шуленбург уже в начале января 1940 г. пришел к выводу, что советско-финляндская война была непопулярна среди советских людей. Страх перед предстоящей большой войной, сглаженный заключением советско-германского договора, снова вспыхнул в связи с началом советско-финляндской войны, докладывал он в Берлин. Настроение людей падает в связи с неудачами на фронте, население опасается повышения цен, вызывает беспокойство прибытие с фронта большого количества обмороженных красноармейцев[533]. Аналогичную информацию направляли своим правительствам и посольства других стран в Москве.

Некоторые государственные деятели Финляндии давали свою оценку политике финских правящих кругов накануне войны. Например, Ю. Паасикиви еще в 1946 г. отмечал, что в 20–30-х годах Советская Россия была слаба и в Финляндии полагали, что она «будет всегда находиться в таком состоянии и должна быть оттеснена в восточный угол Финского залива, который настолько узок, что, как нам говорили русские в Тарту, в нем крупный корабль вряд ли может повернуться. Но в 1939 г. дело обстояло иначе»[534].

Нельзя не согласиться с президентом Финляндии У. Кекконеном, который отмечал, что безопасность как Финляндии, так и Ленинграда – это проблема вековой давности и попытка разрешить ее войной никогда не приводила к успеху. «Национальные предрассудки и политическое недоверие не давали возможности найти решение этой проблемы на путях сотрудничества, основанного на взаимном доверии. Надо было пройти через ужасные страдания, прежде чем мы смогли прийти к выводу, что самая лучшая гарантия безопасности в отношениях между Финляндией и Советским Союзом – это доброе соседство, основанное на взаимном доверии, что включает в себя также уважение самобытной жизни другой страны»[535].

Установившиеся в послевоенное время добрососедские взаимоотношения между СССР и Финляндией не препятствуют, а, наоборот, предполагают всестороннее и объективное рассмотрение трагических страниц в истории наших стран, и, разумеется, особенно войны 1939–1940 гг., в интересах дальнейшего укрепления этого добрососедства. В одном из своих заявлений 19 сентября 1974 г. президент Финляндии У. Кекконен сказал: «Дело не в том, чтобы стыдиться мрачного прошлого, даже если оно обагрено кровью. Из такого прошлого надо извлекать уроки»[536]. Призыв извлечь уроки из прошлого касается, очевидно, и Советского Союза.

Официальные представители Финляндии отвергают утверждения, что именно их страна начала войну против СССР или спровоцировала ее. Об этом, в частности, заявил глава финской делегации на переговорах в Москве в марте 1944 г. Ю. Паасикиви, и Молотов, по существу, с ним согласился[537].

Преемник Паасикиви на посту президента Финляндии Урхо Кекконен, который в начале 50-х годов участвовал в переговорах в Москве, вспоминая о беседе с Молотовым, отмечал: «Я высказал сожаление, что события прошлого приняли такой оборот, и сказал, что не знаю, была ли в этом вина только Финляндии, и что, возможно, Финляндия явилась главным виновником. Молотов ответил, что и мы тоже были виноваты. Следовательно, обоюдное подозрение вызвало не лучшие действия обеих сторон»[538].

Как показал более чем 40-летний послевоенный опыт, обе соседние страны постоянно расширяли и углубляли свое сотрудничество на благо обоих народов. Миролюбивый внешнеполитический курс Финляндии вошел в историю под названием «линии Паасикиви – Кекконена».

Таковы были политические уроки, извлеченные государственными деятелями и народами обеих стран из этой злополучной войны.

Но эта война преподнесла, и в первую очередь нашей стране и ее Вооруженным Силам, немало поучительных военно-оперативных уроков. Правда, в официальной пропаганде действия советских войск преподносились в мажорной тональности. В печати, особенно в «Красной Звезде», публиковались репортажи о массовых подвигах советских воинов, о высоком уровне советского военного искусства и т. д. Целые газетные полосы занимали списки Героев Советского Союза и награжденных высшими государственными орденами.

Но вместе с тем по служебной, закрытой линии принимались срочные и радикальные меры по исправлению выявленных пороков в нашем военном строительстве, по совершенствованию боевой и политической подготовки войск. Главное командование Красной Армии сделало серьезные самокритичные выводы как из самого факта советско-финляндской войны, так и из того влияния, которое она оказала на международную обстановку в Европе. По докладу Ворошилова итоги войны были обсуждены на внеочередном Пленуме ЦК ВКП(б), проходившем в марте 1940 г. сразу же после прекращения военных действий. Затем в середине апреля 1940 г. состоялось расширенное заседание Главного военного совета с участием руководящего командного состава действующей армии вплоть до командиров дивизий.

Было признано, что в ходе войны Красная Армия приобрела опыт прорыва мощного укрепленного района в условиях суровой зимы, который послужил дальнейшему развитию тактики и оперативного искусства Красной Армии, улучшению организационной структуры, вооружения, совершенствованию управления войсками.

Вместе с тем отмечалось, что война стоила лишних жертв, которых можно было избежать, выдвигались предложения коренным образом улучшить качество вооружения, организацию, обучение и воспитание войск. Весьма громоздкими для данного театра оказались стрелковые дивизии с трудноуправляемыми тылами. Не существовало специальных лыжных подразделений – они стали создаваться лишь в ходе войны. Пехота не умела вести бой на лыжах, и в этом она во многом уступала финским солдатам. В ходе боев обнаружились серьезные пробелы в снабжении войск, в неудовлетворительном состоянии оказалась автомобильно-дорожная служба. Командный состав плохо знал противника, его организацию, вооружение, тактику. Командиры практически не понимали реальной опасности, которую представляла собой линия Маннергейма.

«Война с Финляндией показала, что уровень подготовки командного состава, его представление о войне и бое оказались не вполне отвечающими действительным требованиям и реальным условиям современности. Это привело к лишним потерям, вскрыло низкую тактическую и стрелковую подготовку войск, неподготовленность некоторых командиров и начальников к управлению войсками в современном сложном бою и неумение правильно использовать технические средства борьбы»[539] – так докладывал в ЦК партии начальник политического управления Красной Армии армейский комиссар I ранга Мехлис 23 мая 1940 г. Причинами этих отрицательных моментов автор считал неправильное освещение интернациональных задач, такие установки в воспитательной работе советских воинов, как непобедимость Красной Армии, армия героев, абсолютное техническое превосходство Красной Армии и др. Мехлис с удовлетворением воспринял восстановление в армии в 1940 г. дисциплинарных (штрафных) частей, упраздненных в 1934 г.

Было признано, что способы использования танковых войск оказались неудовлетворительными. Отсутствовало массированное применение танков. С учетом этого опыта уже в мае 1940 г. было принято решение о создании шести танковых корпусов, затем еще трех, а с февраля 1941 г. началось формирование еще 20 танковых корпусов. Это были крупные соединения. Каждое из них по штату должно было иметь 36 тыс. человек, 1 031 танк, 268 бронемашин, 358 орудий и минометов, 352 трактора и 5 165 автомашин. Но их формирование шло медленно, не хватало техники и офицерского состава. Поэтому к 22 июня 1941 г. ни один из этих корпусов полностью укомплектован не был.

Война с Финляндией потребовала серьезно заняться производством минометов. В этом деле были достигнуты неплохие результаты. Если на 1 января 1939 г. Красная Армия имела более 3 тыс. минометов, то к 22 июня 1941 г. – уже 57 тыс.[540] Неоправданными оказались некоторые нормы снабжения войск, не хватало спецобмундирования для лыжников. Опыт первых недель советско-финляндской войны показал нецелесообразность создания ударной и сковывающей групп боевого порядка, так как сковывающая группа некоторое время бездействовала. В последующий период войны подобная тактика была отменена.

Была дана высокая оценка действиям авиации, которая наносила удары по железнодорожным объектам, военным заводам, портам в Ботническом заливе и правительственным зданиям в Хельсинки. Но отмечалась слабая подготовка штурманского состава, что влияло на точность бомбовых ударов.

Обеспеченность финских войск автоматическим оружием, которое применялось весьма эффективно, подтолкнула советское командование серьезно заняться этой проблемой. К началу гитлеровской агрессии было произведено 100 тыс. автоматов, что было крайне мало для многомиллионной армии. Слабым местом в действиях советских войск было неумелое взаимодействие между наземными силами и авиацией, а также между соединениями и частями.

В морально-политическом плане слабой стороной было то, что рядовые воины не понимали целей войны, а политработникам трудно было обосновывать эти цели.

Опыту войны были посвящены и письма ее участников, адресованные Ворошилову. В них высказывались мнения не только о действиях наших войск, но и финской армии. Так, в одном из таких писем командарм II ранга Н. Н. Воронов отмечал, что финские войска отличаются высокой одиночной тактической и стрелковой подготовкой. Они умело владеют лыжами, превосходные снайперы, для освещения местности часто используют ракеты, четко ориентируются на местности. Хорошо продумана экипировка солдат. Вместе с тем финны, будучи сильны в обороне, слабо подготовлены к наступательным действиям. Основной вид таких действий – это просачивание мелких подразделений в наши фланги и тылы. Финская армия располагает устаревшей артиллерией при острой нехватке снарядов[541].

Анализу действий Красной Армии в советско-финляндской войне большое внимание было уделено в акте приема-сдачи Наркомата обороны СССР в мае 1940 г., когда наркомом обороны вместо Ворошилова был назначен Маршал Советского Союза Тимошенко. В этом документе говорилось, в частности, что представления командного состава Красной Армии о войне не вполне отвечают действительным требованиям и реальным условиям, в которых протекает современная война.

Ссылаясь на опыт советско-финляндской войны, авторы документа пришли к выводу: «Глубоко укоренился вредный предрассудок, что якобы население стран, вступающих в войну с СССР, неизбежно и чуть ли не поголовно восстанет и будет переходить на сторону Красной Армии, что рабочие и крестьяне будут нас встречать с цветами… Война в Финляндии показала, что мы, не ведя политической разведки в северных районах, не знали, с какими лозунгами идти к этому населению и как вести работу среди него. Мы часто обращались в своей пропаганде к финским крестьянам северных районов, как к труженикам, а оказывается, этот крестьянин шюцкоровец – крупный кулак. Столкновение с действительностью нередко ошарашивало нашего бойца и командира, знавшего население зарубежных стран по трафаретным лозунгам и упрощенной пропаганде»[542].

Действительно, высшее советское военное руководство было дезориентировано старыми стереотипами о готовности всего «рабочего класса капиталистических стран» встать на защиту Советского Союза. Так, в оценочном докладе генштаба Ворошилову от 10 ноября 1939 г. о положении в Финляндии утверждалось, будто «рабочие массы и беднейшие слои крестьянства выражают скрытое недовольство политикой правительства, требуют улучшения отношений с СССР и угрожают расправой всем, кто ведет политику, враждебную Советскому Союзу…»[543].

В свое время авторы «Краткого курса истории ВКП(б)» с восторгом отмечали способность Сталина – военного деятеля в годы гражданской войны – учитывать при разработке стратегических планов морально-политические аспекты. Речь шла, в частности, о «сталинском» плане разгрома Деникина с нанесением главного удара не со стороны донских степей с враждебным казачьим населением, а со стороны рабочего Донбасса, где Красной Армии будет обеспечена поддержка.

Если Сталин действительно обладал такими способностями, что весьма сомнительно, то при планировании войны против Финляндии он их не проявил. Сталин не знал морально-политической обстановки в стране, с которой он собирался воевать. Ознакомление с этим документом неизбежно приводит к выводу, что содержавшиеся в нем резкие и нелицеприятные оценки явились следствием осмысливания военно-стратегических уроков советско-финляндской войны и стремления Сталина найти очередных виновников в ряде провалов в области военного строительства»[544].

Свой «вклад» в дезориентацию советского руководства о положении в Финляндии внесли некоторые коммунисты и деятели Коминтерна, переоценившие просоветские позиции финских трудящихся. Кстати, это касалось не только Финляндии.

«Финская война была для нас большим срамом и создала о нашей армии глубоко неблагоприятные впечатления за рубежом, да и внутри страны, – рассказывал А. М. Василевский. – Все это надо было как-то объяснить. Вот тогда и было созвано у Сталина совещание, был снят с поста наркома Ворошилов и назначен Тимошенко. Тогда же Шапошников, на которого Сталин тоже посчитал необходимым косвенно возложить ответственность, был под благовидным предлогом снят с поста начальника Генерального штаба и назначен заместителем наркома с задачей наблюдать за укреплением новых границ»[545].

Разработанные на основе опыта советско-финляндской войны мероприятия были положены в основу плана повышения боевой готовности войск и частично сыграли свою роль в преддверии Великой Отечественной войны. Однако не все из них были реализованы к июню 1941 г.

Генеральные штабы Германии, Италии и их противников на Западе как в ходе советско-финляндской войны, так и особенно после ее окончания внимательно изучали состояние и действия советских войск. Военные атташе этих стран в своих донесениях были единодушны в оценке упорства советского солдата в обороне, что признавал и противник. Так, маршал Маннергейм в своих послевоенных мемуарах называл советского пехотинца «стойким и героическим»[546]. Подчеркивались отличные качества артиллерии, высоко оценивалось массированное применение танков и артиллерии. Однако весьма критически военные специалисты отзывались о профессионализме советских командиров всех рангов, их неумении организовать взаимодействие на поле боя, беззаботности относительно потерь и здоровья красноармейцев. В донесениях послов и военных атташе отмечался крайне низкий уровень воинской дисциплины в Красной Армии. Германский военный атташе докладывал, например, что «советские солдаты о дисциплине вообще не имеют никакого понятия».

На основании этих донесений в столицах западных держав делали далеко идущий, но все же ошибочный вывод об общей слабости СССР в военном отношении. В Лондоне и Париже считали, что Советский Союз не может рассматриваться как серьезный партнер в возможных переговорах о военном сотрудничестве.

Шведская газета «Тиденс тейн» в статье «Секреты Красной Армии» от 29 марта 1940 г. пришла к выводу, что «финско-русская война разоблачила больше секретов Красной Армии, чем любознательный разведчик узнал бы за 20 лет ее существования». Именно в Финляндии, считает автор, Красная Армия прошла свое настоящее испытание, ибо она столкнулась с первым серьезным противником, который славится своими лучшими солдатами-одиночками. Далее в подтверждение своего вывода автор ссылается на судьбу 44-й советской дивизии, которая была уничтожена финнами. Здесь финны захватили лучшее русское вооружение – новые орудия, противотанковые орудия, пулеметы и револьверы. Автор дает высокую оценку вооружению и боевому снаряжению солдат, созданному в России, что свидетельствует о способностях русских конструкторов.

Соответствующие выводы были сделаны и в Берлине. Гитлер утверждался во мнении, что СССР – это колосс на глиняных ногах, с которым нетрудно будет справиться в предстоящем военном столкновении. Еще в начале января 1940 г. германский посланник в Хельсинки Блюхер представил в МИД анализ состояния Красной Армии и ее действий. Он, в частности, писал, что на протяжении шести недель Финляндия представляет собой подопытного кролика, на котором испытывается качество Красной Армии и военная мощь большевизма. Автор приходит к выводу, что результат этого эксперимента однозначный: несмотря на превосходство в живой силе и технике Красная Армия терпела одно поражение за другим, оставляла тысячи людей в плену, теряла сотни орудий, танков, самолетов и в решающей мере не смогла завоевать территорию. «Правительство» Куусинена не нашло в стране никакого отклика, даже рабочий класс стоял против него.

Исходя из этих фактов, автор призывает подвергнуть основательному пересмотру немецкие представления о большевистской России. Мы исходили из ложных предпосылок, отмечал Блюхер, когда полагали, что Россия представляет собой первоклассный военный фактор, что большевизм со своим Коминтерном якобы оказывает сильное влияние на рабочие массы в других странах. Но в действительности Красная Армия имеет столько недостатков, что она не может справиться даже с малой страной и Коминтерну не удалось создать почву среди финнов, свыше 40% которых организованы в социалистическую партию.

С точки зрения экономической мощи России, продолжал Блюхер, эксперимент в Финляндии свидетельствует о том, что она уже на протяжении некоторого времени не представляет опасности для такой великой державы, как Германия, и поэтому на Востоке мы имеем свой тыл свободным. С господами в Кремле можно будет говорить совершенно другим языком, чем это было в августе – сентябре 1939 г.

В заключение Блюхер приходит к выводу: присоединение России к западным державам не стоит на повестке дня, так как финской авантюрой Россия себя сильно скомпрометировала и показала свою политическую и военную слабость. Автор призывал в отношении Москвы занять достаточно твердую позицию[547].

Тогда же по указанию Риббентропа донесение Блюхера было направлено Шуленбургу с предложением дать свою оценку действий Советского Союза в войне с Финляндией. Шуленбург пришел к следующим выводам.

На протяжении пяти недель войны Красная Армия не добилась заметных успехов. Причины медленного продвижения Красной Армии состоят в недостатках советской организации, особенно в вооружении и снабжении войск. Однако нельзя было сомневаться в том, что Красная Армия в конечном итоге победит. Это вопрос только времени. Нынешнее положение объясняется тем, что советское правительство к подобной войне недостаточно готовилось. Оно рассчитывало, что Финляндия пойдет на такие уступки, как это сделали Прибалтийские страны. Финляндское правительство неверно оценило ситуацию, что и вынудило Советский Союз прибегнуть к войне.

Война против Финляндии с самого начала была непопулярной среди населения СССР. Опасность войны, которая несколько ослабла после заключения советско-германского пакта, снова обострилась, особенно в результате неудач на фронте, возникших трудностей с продовольствием и под влиянием большого количества обмороженных красноармейцев, прибывающих в тыловые госпитали.

Что же касается позиции Швеции и Норвегии, докладывал далее Шуленбург, то Молотов заявил, что он предупредил их правительства о недопустимости с их стороны содействовать Англии и Франции во вмешательстве в конфликт. Скандинавские страны обещали соблюдать строгий нейтралитет. Молотов рассчитывает и на поддержку Германии.

На вопрос о возможности переговоров СССР и Финляндии Молотов ответил: «Поздно, слишком поздно». Прекращение войны, по мнению Шуленбурга, может нарушить английские планы, освободит Советский Союз от тяжкого бремени, а для Германии, если она окажет Советскому Союзу поддержку, будет означать рост ее престижа и уверенное получение железной руды из Швеции. Для достижения этих преимуществ необходимо выяснить: согласится ли Советский Союз на переговоры в сложившейся ситуации и какие условия он выдвинет. Считаю, писал Шуленбург, что возможность для переговоров существует при условии устранения Таннера, которого здесь считают «злым духом» проходивших прежде переговоров[548].

Применительно ко второй мировой войне задолго до ее окончания президент Рузвельт публично призвал вносить предложения относительно названия, которое должно быть присвоено этой войне. Позже он и Черчилль пришли к выводу, что правильнее будет назвать ее ненужной войной. Однако они ошибались: это была нужная война, ибо участвовавшие в ней народы антигитлеровской коалиции совершили великое дело – разгромили фашизм. Ненужной была другая война – советско-финляндская, которая принесла много горя и страданий народам обеих стран.

Не только Финляндии и Советскому Союзу, но и всем странам эта война напомнила, как важно проявлять государственную мудрость, гибкость и рассудительность, взвешивать все «за» и «против», прежде чем принимать ответственные решения. Что же касается безопасности обеих стран, то самой лучшей ее гарантией было бы доброе соседство, основанное на взаимном доверии и уважении. Нашим народам следовало бы помнить об этом всегда. Даже полвека спустя мы не можем рассматривать эту войну только лишь как факт истории. Наш долг – сказать правду народам обеих стран об этой войне, извлечь из нее такие уроки, которые послужили бы не только углублению добрососедских отношений между нашими странами, но и совершенствованию теории и практики современных международных отношений в целом.