Тайный фронт против второго фронта

«Не только наша война»

…Эта книга сейчас стала библиографической редкостью. Ее автор — А. А. Трояновский.

В конце 30-х годов мне выпало счастье познакомиться с Александром Антоновичем. Вернувшись в 1938 году из США в Москву, Александр Антонович продолжал внимательно наблюдать за жизнью США. Хотя болезнь мешала ему, ветеран советской дипломатии был очень активен, много читал, выступал с лекциями, охотно делился своим огромным опытом. Мы, молодые студенты, затаив дыхание слушали его рассказы. Как только началась Великая Отечественная война, Александр Антонович стал заведующим отделом переводов Советского Информбюро, где и проработал до последних дней своей жизни. В 1942 году вышла его книга, о которой я говорю: «Почему США воюют против гитлеровской Германии».

Действительно, почему? Ответ на этот вопрос был особенно важен тогда, во время войны, важен он и сейчас, много лет спустя после ее окончания. Многочисленные опросы свидетельствуют, что очень многие граждане США, в том числе люди с университетским образованием, свято убеждены, что США воевали не против Германии, а против Советского Союза. Такой опрос, проведенный газетой «Нью-Йорк тайме» в 1985 году, показал, что в этом были уверены 28 процентов опрошенных, а 44 процента не знали, что СССР и США были союзниками. Но если заглянуть в прошлое, то мы увидим, что и тогда вопрос о позиции США в войне был одним из центральных пунктов острого столкновения внутриполитических сил в США.

Книга А. А. Трояновского невелика — в ней немногим больше 100 страниц. Но она методично и систематично, на огромном историческом материале раскрывает факты и причины, закономерно приведшие США в лагерь антигитлеровской коалиции. Автор напоминает о взаимоотношениях США и кайзеровской Германии (на Тихом океане и в Европе), о вмешательстве Германии в американские дела. Далее рассматриваются период после первой мировой войны, первые трения между США и гитлеровской Германией, проникновение гитлеровской агентуры на Американский континент, сложности внешнеполитического положения США, пресловутый изоляционизм, противоречивый курс США, Англии и Франции в канун новой войны, говорится о целях гитлеровской агрессии, о том влиянии, которое оказало на США нападение Германии на Советский Союз. Тем самым автор как бы подводит читателя к пониманию факторов, заставивших США принять свое решение.

«По существу, — писал А. А. Трояновский, — война гитлеровской Германии против СССР является все той же войной за мировое господство против Англии и Соединенных Штатов, но другими путями и на другой территории…

«Мир неделим» — и на этот раз в том смысле, что для победы над Англией Германия нуждается в победе над Советским Союзом, а для победы над Соединенными Штатами — в победе над Англией. Эти три этапа мировой войны, по последним планам Гитлера, требуют сейчас сосредоточения всех фашистских сил против Советского Союза с тем чтобы, в случае успеха на первом этапе, вооружиться всеми военно-промышленными и продовольственными ресурсами Советской страны и броситься «обеими руками» на Англию. Если будет пройден удачно второй этап, то война вступит в третий этап. После намеченного поражения Англии все будет сделано для разгрома фашистами Соединенных Штатов».[23]

Замечу: в распоряжении А. А. Трояновского тогда, в 1942 году, не было документов Нюрнбергского процесса и других секретных документов, в которых излагались намерения гитлеровского государства. Но благодаря научному марксистскому анализу событий автор точно прочитал тайные помыслы претендентов на мировое господство. И с полным правом констатировал:

«Надо отдать себе ясный отчет в том, что советско-германский фронт в настоящее время представляет собой основную преграду, которую стремится преодолеть гитлеровская Германия для того, чтобы идти дальше по пути подчинения себе всего мира, всего человечества. Это не только наша война, но и война Англии, Соединенных Штатов и всего прогрессивного человечества… Президент Рузвельт говорил, что помощь странам, борющимся с фашистской агрессией, оказывается «не в порядке благотворительности и сочувствия, а в качестве средства обороны Америки».[24]

А. А. Трояновский был убежден в искренности этих слов президента США, с которым не раз встречался и беседовал в годы своей важной дипломатической миссии, внесшей большой вклад в дело развития советско-американских отношений. Верил он в честные намерения президента, который при расставании сказал ему в 1938 году:

— Да, скоро разразится мировая война.

И добавил:

— Я надеюсь, что в этой войне мы будем на одной стороне.

С тем большей надеждой советский дипломат заканчивал свою книгу словами: «Соединенные Штаты Америки и Великобритания имеют все возможности для выполнения своих обязательств, для нанесения сокрушительного удара с Запада по гитлеровским разбойничьим ордам. Нужно только перейти к решительным действиям и пустить в ход все огромные вооруженные силы, какими Великобритания и США располагают».[25]

Почему же это не свершилось сразу, в 1941 году? Чтобы рассказать о событиях того бурного и очень сложного времени, я обращусь к одному важному источнику, который с полным правом может считаться самым увлекательным предметом чтения и изучения. Речь идет не о детективном романе, а о сборниках, выпущенных комиссией МИД СССР по публикации дипломатических документов. Однако по своей драматичности материалы — донесения советских послов, телеграммы из Москвы в адрес послов, записи бесед с иностранными деятелями — не уступают литературным произведениям. Сама история дышит на страницах архивных документов.

Из дипломатической хроники второго фронта (1)

…Название — второй фронт — говорит за себя. Второй — ибо первым и в то же время главным и решающим в минувшей войне все признавали советско-германский фронт. Именно поэтому наш мысленный взор должен снова обратиться к раннему утру 22 июня 1941 года — к злодейскому нападению гитлеровской Германии на Советский Союз.

Итак, лето 1941 года. Половина Европы — под нацистским сапогом. Лишена самостоятельности Австрия, расчленена Чехословакия. Оккупированы Польша, Дания, Норвегия, Греция, Албания, Югославия, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург. Идет воздушная война против Англии. Блок агрессоров объединяет Германию, Италию, Венгрию, Финляндию, Румынию, Японию, Испанию, Соединенные Штаты — вне войны.

На рассвете 22 июня вермахт колоссальными силами начинает свою главную операцию — план «Барбаросса», рассчитанный на быстрый разгром Советского Союза и его покорение как предпосылку к мировому господству. В армии вторжения — 190 дивизий, 4300 танков, 5000 самолетов. В Западной Европе остаются лишь незначительные силы: Гитлер обещает своему генералитету, что там второго фронта не будет и «роковые ошибки» первой мировой войны, приведшие к поражению Германии, не повторятся.

События на советско-германском фронте определяют ход истории. За колоссальными битвами с затаенным дыханием следят во всем мире, в том числе в Лондоне и Вашингтоне. С исходом сражений на этом фронте политические деятели во всех странах связывают свои расчеты.

Естественно, советские дипломаты информируют свое правительство о позиции стран, в которых они работают.

Напомним: эти доклады были написаны под свежим впечатлением событий — их авторы не знали тогда секретных документов Лондона и Вашингтона. В частности, они не знали прогнозов английских и американских военных, которые считали, что Советский Союз продержится 6–7 недель (английский генштаб) или 1–3 месяца (военный министр США Генри Стимсон). Не знали они и о том, что говорилось на секретных совещаниях на Даунинг-стрит и в Белом доме.

…О нападении гитлеровской Германии советский посол в Англии И. М. Майский узнал из сообщения лондонского радио и уже около часу дня был у министра иностранных дел Антони Идена, который заверил, что политика британского правительства в отношении СССР будет «дружественной и отзывчивой». Вечером того же дня по радио выступил премьер-министр Черчилль, который категорически отверг идею о возможных переговорах с Гитлером и обещал Советскому Союзу «всю ту помощь, на которую способна Англия». Но какую именно?

Этот вопрос ставил себе и посол. Тем более что уже 24 июня во время дебатов в палате общин лейборист Эньюрин Бивен поставил вопрос о необходимости открыть второй фронт в Европе. Именно эту тему советский посол решил обсудить с одним из крупных политических деятелей страны лордом Бивербруком. Лорд входил в английский военный кабинет, однако не был настолько связан своим положением (как, скажем, Черчилль или Иден), чтобы не высказать своего отношения к этому серьезнейшему вопросу. Встреча состоялась 27 июня. На следующий день посол сообщал в Москву:

«…Бивербрук заявил, что Британское правительство готово принять все возможные меры для ослабления нажима немцев на СССР. В частности, в качестве «личного предложения» Бивербрук высказал мысль о том, что Англия могла бы не только еще усилить бомбежку Западной Германии и Северной Франции (что она в значительной степени уже сейчас делает), но также направить часть своего флота в район Мурманска и Петсамо для морских операций против немцев. Бивербрук говорил также о возможности крупных рейдов на северный французский берег, то есть временного захвата таких пунктов, как Шербур, Гавр и тому подобное. Если Советское правительство поставило бы перед Британским правительством вопрос о более тесной кооперации в военной области, Британское правительство охотно обсудило бы, что можно сделать».[26]

Так идея второго фронта впервые появилась в дипломатической документации. Правда, без малого три года пришлось ждать ее реализации, но тем важнее отметить, что именно вокруг этой идеи сосредоточивались дипломатические и общественные дискуссии. После беседы И. М. Майского с Бивербруком нарком иностранных дел СССР В. М. Молотов пригласил 29 июня английского посла в Москве Стаффорда Криппса и заявил, что «…все предложения Бивербрука Советское правительство считает правильными и актуальными…».[27] В записи беседы читаем:

«Учитывая эти предложения, Молотов заявил, что ввиду происходящего сейчас мощного наступления германских и финских частей в районе Мурманска, не говоря уже о том, что имеется крупный нажим и на всех остальных фронтах, Советское правительство специально отмечает актуальность участия английских военных кораблей и авиации в этом районе. Военно-морская помощь со стороны Англии в районе Петсамо и Мурманска была бы как раз своевременной. Однако, разумеется, желательны всемерное усиление действий английской авиации против Германии и на западе, а также десанты на побережье Франции. Молотов отметил заявление Британского правительства, что если возникнут какие-либо вопросы помощи, то оно всегда будет готово их обсудить. В настоящий момент Советское правительство такой вопрос ставит и, ввиду его актуальности, желало бы иметь положительное решение».[28]

Но положительного решения не последовало. Более того: когда сообщение Криппса пришло в Лондон, то Иден пригласил к себе И. М. Майского и, указав на шифровку Криппса, стал выспрашивать: с кем именно посол беседовал о втором фронте? В шифровке, на его взгляд, что-то напутано.

Майский сказал:

— Моим собеседником был лорд Бивербрук.

Иден дал послу понять, что недоволен «нарушением компетенции». Хотя он и пообещал поставить вопрос на обсуждение кабинета, явно ощущалось его отрицательное отношение. Действительно, идеи Бивербрука не нашли поддержки.

Этот вопрос был задан прибывшей в Москву английской военной и экономической миссии — ответа не было дано. В. М. Молотов заметил в беседе с Криппсом: «…Технические переговоры слишком затягиваются, и… они могут вообще происходить без конца. Такая постановка вопроса может сделать всю операцию в районе Мурманска совершенно непрактичной. Время в настоящий момент очень дорого…»[29]

Хотя 8 июля в послании И. В. Сталину Черчилль говорил о подготовке «серьезной операции» в Арктике «…с целью согласования будущих планов»,[30] но на деле советское предложение, увы, реализовано не было. 15 июля правительство СССР повторило предложения, касающиеся района Мурманска и освобождения Норвегии, а также о желательной высадке английских войск на островах Шпицберген и Медвежий. Время торопило. Шло Смоленское сражение, вермахт рвался к Москве и Ленинграду. Именно в эти дни в Лондон пришло послание И. В. Сталина на имя премьер-министра. В этом важном документе, датированном 18 июля 1941 года, говорилось:

«…Военное положение Советского Союза, равно как и Великобритании, было бы значительно улучшено, если бы был создан фронт против Гитлера на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика).

Фронт на севере Франции не только мог бы оттянуть силы Гитлера с Востока, но и сделал бы невозможным вторжение Гитлера в Англию… Легче всего создать такой фронт именно теперь, когда силы Гитлера отвлечены на Восток и когда Гитлер еще не успел закрепить за собой занятые на Востоке позиции».[31]

Итак, вопрос был поставлен прямо и на самом высоком уровне. Ответ пришел неожиданно скоро — более чем скоро. Черчилль на этот раз даже не передал его на рассмотрение военных. Когда И. М. Майский 19 июля лично вручал премьеру послание, тот, высказав положительное отношение к «северному варианту» (что, кстати, не имело практических последствий), возразил «против создания фронта в Северной Франции». Посол сообщал: «…попытка установить сколько-нибудь прочный фронт на севере Франции кажется Черчиллю нереальной».

Эту свою позицию Черчилль официально подтвердил в послании от 21 июля, сославшись на наличие во Франции 40 немецких дивизий и «сплошную цепь укреплений»,[32] а также на слабость английских войск. Мы здесь не будем приводить мнение ряда военных историков, которые впоследствии доказали несостоятельность английских аргументов. Важен факт: советское предложение натолкнулось на отказ. Практически это был уже второй отказ, если учесть нежелание провести операцию в районе Мурманска.

Июль и август 1941 года прошли в сложных и малорезультативных переговорах не только по данному вопросу, но и о поставках вооружения, а также о заключении политического соглашения. 26 августа, посетив Идена, советский посол сказал министру:

«Разумеется, мы благодарны Британскому правительству за те 200 «Томагавков»,[33] которые были переданы нам около месяца назад и которые до сих пор еще не доставлены в СССР, но по сравнению с нашими потерями в воздухе, о которых я только что говорил, — что это значит? Или еще пример: мы просили у Британского правительства крупных бомб — министр авиации в результате длинных разговоров в конце концов согласился исполнить нашу просьбу, но сколько же бомб он дал нам? Шесть бомб — ни больше и ни меньше. Так обстоит дело с военным снаряжением…

Что еще мы имеем от Англии? Массу восторгов по поводу мужества и патриотизма советского народа, по поводу блестящих боевых качеств Красной Армии. Это, конечно, очень приятно (особенно после тех всеобщих сомнений в нашей боеспособности, которые господствовали здесь всего лишь несколько недель назад), но уж слишком платонично. Как часто, слыша похвалы, расточаемые по нашему адресу, я думаю: «Поменьше бы рукоплесканий, а побольше бы истребителей». С учетом всего сказанного выше надо ли удивляться чувствам недоумения и разочарования, которые сейчас все больше закрадываются в душу советского человека? Ведь фактически выходит так, что Англия в настоящий момент является не столько нашим союзником, товарищем по оружию в смертельной борьбе против гитлеровской Германии, сколько сочувствующим нам зрителем».[34]

Посол докладывал, что на Идена его слова произвели большое впечатление. Оправдываясь, тот заметил, что он и Черчилль хотят «оказать СССР максимальную помощь. В силу разных причин это не всегда легко сделать».[35] Прав ли был И. М. Майский в своих действиях? Не превысил ли он полномочия? Жизнь показала, что не превысил. 30 августа непосредственно на его имя была отправлена телеграмма Председателя Совета Народных Комиссаров СССР:

Последующие события, к сожалению, подтвердили эту оценку. В Лондоне слышать о высадке во Франции не хотели, а Мурманскую операцию под благовидными предлогами фактически сорвали. 3 сентября — в момент нового обострения ситуации на советско-германском фронте, когда бои шли у Киева и возникала угроза возобновления наступления на Москву, — Советское правительство в очередном послании И. В. Сталина с большой настойчивостью повторило свое предложение «…создать уже в этом году второй фронт…»,[37] который бы оттянул с советского фронта 30–40 немецких дивизий. Ответ? Вот рассуждения Черчилля, которые зафиксировал И. М. Майский:

«Черчилль ответил, что он понимает наше положение и полон самого горячего желания оказать нам помощь всеми доступными ему средствами. Он клялся, что готов пожертвовать 50 тысячами английских жизней, если бы он мог оттянуть с нашего фронта хотя бы 20 германских дивизий. Он признает важность того, что в течение одиннадцати недель мы ведем борьбу против Германии одни лишь с маленькой поддержкой со стороны британской авиации и что весь расчет Гитлера построен на ликвидации своих врагов поодиночке. Однако Черчилль и на этот раз повторил то, что я слышал от него раньше: вторжение во Францию невозможно».[38]

Горько было читать эти строки в Москве, к которой рвались нацистские полчища. Советский народ должен был надеяться лишь на свои силы. Именно поэтому, несмотря на исключительно тяжелое положение, Советский Союз не поднимал вопроса о втором фронте ни во время московской Конференции представителей СССР, Великобритании и США в конце сентября — начале декабря 1941 года, ни во время визита Идена в Москву в декабре 1941 года. О настроениях в Англии И. М. Майский писал в конце года:

6 ноября 1941 года в осажденной Москве И. В. Сталин в своей речи на торжественном заседании, проходившем в подземном зале станции метро «Маяковская», говорил:

«Одна из причин неудач Красной Армии состоит в отсутствии второго фронта в Европе против немецко-фашистских войск. Дело в том, что в настоящее время на Европейском континенте не существует каких-либо армий Великобритании или Соединенных Штатов Америки, которые бы вели войну с немецко-фашистскими войсками… Обстановка теперь такова, что наша страна ведет освободительную войну одна, без чьей-либо военной помощи…»[40]

Если на советско-германском фронте действовали более 200 дивизий противника, то на остальных «фронтах» — точнее говоря, на фронтах, которых практически не существовало! — оставались: во Франции, Голландии, Бельгии — 38, в Норвегии и Дании — 9 гитлеровских дивизий. Когда же вскоре вермахт потерпел первые сокрушительные поражения под Москвой, Ростовом и Тихвином, то (с декабря 1941-го по апрель 1942 года) были заменены и переброшены с Запада 39 дивизий и 6 бригад, в том числе из Франции — 18. Во Франции оставались дивизии ослабленного состава, несшие охранную службу, а в резерве ставки Гитлера были всего-навсего 5 дивизий и 3 бригады! С другой стороны, Англия находилась в состоянии войны с 1939 года. Поражение Франции было уже позади. Английский экспедиционный корпус — 338 тысяч человек — успешно эвакуировался с континента. В английских доминионах была проведена мобилизация. Англию твердо поддерживали Соединенные Штаты Америки. Иными словами, реальная возможность для действий с целью хоть немного оттянуть войска с Восточного фронта была. Но ею не воспользовались.

Гитлер торжествовал. 30 сентября 1941 года он заявил: «Утверждали, будто придет второй фронт. Когда мы начинали нашу атаку на Востоке, предсказывали, что второй фронт — у дверей. Мол, будьте предусмотрительны. Мы не обращали внимания и вместо этого маршировали дальше».

Вермахт продолжал маршировать, и в декабре 1941 года Черчилль, отправляясь в Вашингтон, писал в меморандуме, озаглавленном «Атлантика»:

«Главными факторами в ходе войны в настоящее время являются поражения и потери Гитлера в России. Мы не можем сейчас предсказать, как это повлияет на немецкую армию и нацистский режим. До сих пор этот режим существовал благодаря легко и дешево одерживаемым победам. Теперь вместо предполагаемой быстрой и легкой победы ему предстоит зима, полная больших потерь в живой силе и огромных расходов горючего и снаряжения.

Ни Великобритания, ни Соединенные Штаты не должны принимать никакого участия в этих событиях, за исключением того, что мы обязаны с пунктуальной точностью обеспечить все поставки снабжения, которые мы обещали».

Итак, «никакого участия» США и Англии — пусть русские истекают кровью! Этот циничный расчет, о котором в «Нью-Йорк тайме» еще 24 июня 1941 года писал тогда малоизвестный сенатор Гарри Трумэн, а в Англии разделялся министром авиационного производства страны Дж. Мур-Брабазоном, был не только частным мнением отдельных политиков. В отчете государственного департамента США, составленном в июне 1941 года, прямо указывалось: «Мы не должны заранее давать никаких обещаний Советскому Союзу о помощи, которую мы могли бы оказать в случае германо-советского конфликта, мы не должны брать на себя никаких обязательств в отношении наших будущих отношений с Советским Союзом».

Позиция Вашингтона

Листая страницы архивных документов 1941 года, мы чаще обращались к донесениям из Лондона — и это понятно. Если речь могла идти о совместной борьбе против агрессора, о непосредственной помощи Советскому Союзу, то советские государственные, военные и дипломатические деятели в первую очередь могли рассчитывать на Англию, которая находилась в состоянии войны с Германией, а не на США, пока еще сохранявшие нейтралитет. Но было понятно и другое: без участия США в войне Великобритания не пойдет на решительные действия.

Обратимся же к донесениям из Вашингтона. Вот первое развернутое сообщение от 22 июня 1941 года, пришедшее в Москву от советского посла К. А. Уманского:

«Буквально вся Америка живет только вопросами германского нападения на нас. Однако картина первой реакции значительно более пестрая, чем в Англии:

1. В широкой среде трудящихся и мелкобуржуазной публики, настроенной в основном изоляционистски, но искренне антифашистски, явный подъем нашей популярности, которому за истекшие с момента нападения 18 часов имеем десятки примеров в виде дружественных обращений к посольству, включая ряд просьб о принятии добровольцами в Красную Армию. В этих широких массах в связи с изменением характера войны после нападения на нас следует ожидать быстрого падения изоляционистских настроений, что отчасти диктуется и иллюзией, что фашистская опасность для Англии уменьшилась, следовательно, и перспектива прямого включения США в войну отдалилась. Это падение изоляционизма укрепляет внутриполитические позиции Рузвельта (…).

2. Реакционные изоляционисты Гувер, Линдберг и вся антирузвельтовская фашиствующая группировка сразу показали свое лицо, например заявление Уилера, что советско-германской войне надо радоваться, а коммунизму помогать нечего. Эта группа республиканцев и отдельных демократов плюс группа наших профессиональных врагов типа Буллита — Бэрли, плюс католическая иерархия уже начали, судя по ряду признаков, осуществлять давление на Рузвельта и взбешены выступлением Черчилля. Агентура этих людей крепко сидит в аппарате госдепартамента, влиятельного морского министерства, имеет влияние в прессе, например, скриппс-говардовской. Но хотя это и оппозиционное меньшинство внутри господствующих сил, у него имеются фашиствующие массовые организации, широкие связи, мощный аппарат пропаганды. Именно от этой группы и исходит основное тормозящее давление на Рузвельта по вопросу о сотрудничестве с нами в духе речи Черчилля. Рузвельт с этими кругами борется, но с ними считается, и в его непосредственном окружении имеются агенты этой клики, которые в недавнем прошлом сумели закрепить его на антисоветских позициях. В частности, Рузвельт боится влиятельных католиков.

3. Относительно прогрессивное крыло американского правительства (Икее, Моргентау, Гопкинс) взяло благоприятную для нас линию — распространение на нас закона о снабжении вооружением взаймы и в аренду, фактически союзные отношения в духе заявления Черчилля. Выражением этой линии являются известные Вам по сообщению ТАСС заявления сенатора Пеппера (с ним у нас хорошие отношения). Но и эта группа, хотя и очень близка к Рузвельту и давит на него, является меньшинственной…

4. Рузвельт, правительственный лагерь в целом и рузвельтовское большинство в конгрессе заняли сегодня по вопросам германского нападения на нас молчаливую, выжидательную позицию, которая, наверное, завтра прояснится, но пока что на фоне как нельзя более полезного, адресованного прямо США выступления Черчилля, еще более бросилось в глаза как доказательство колебаний, вытекающих из указанных групповых противоречий…

Сегодняшнее молчание американского правительства отражает стоящий перед Рузвельтом нелегкий выбор: слишком явного разрыва между линией своей и Черчилля он никак допустить не может, а стать целиком на черчиллевскую позицию боится по внутриполитическим соображениям.

Перспектива победы немцев для него неприемлема, ибо угрожает Англии и в конечном счете планам США, перспектива же нашей «слишком» сокрушительной победы и влияние на всю Европу его пугает с классовых позиций. Весь Рузвельт и его политика состоят сейчас из зигзагов между этими противоречиями. А запасы классовой ненависти к нам в США очень велики».[41]

Действительно, «запасы классовой ненависти» продолжали свое действие очень долго. Тем более что за предыдущие годы, как мы имели возможность убедиться, была создана широкая «инфраструктура» тайных межимпериалистических связей между Германией и Англией и Германией и США, которая функционировала как в канун второй мировой войны, так и в ее первый период. В 1941 году ей снова пришлось быть запущенной в ход.

Сегодня мы можем сказать: анализ советского посла был точен, хотя он не знал и не мог знать содержание многих документов, которые после войны были преданы гласности. Близкий к Рузвельту человек — Роберт Шервуд, возглавлявший бюро военной информации, опубликовал ряд свидетельств, характеризующих обстановку в Белом доме после 22 июня.

Первое из них принадлежало военному министру, который, по его собственным словам, «за последние 30 часов почти все время размышлял о германо-русской войне» и пришел к таким выводам:

— Германия «будет основательно занята минимум месяц, а максимально — три месяца задачей разгрома России»; за это время она «оставит или отсрочит» все другие военные планы (от вторжения в Англию до действий в Средиземноморье и возможной агрессии в Южную Америку);

— нападение Гитлера на СССР представляет собой «дар провидения», который позволит США обеспечить защиту Западного полушария.

Как видим, Стимсон не был слишком оптимистичен в оценке возможностей Советского Союза (британский генштаб давал такие же прогнозы). Но было бы несправедливым игнорировать и другое: в Белый дом поступали и иные предложения, куда более близкие к подлинным интересам Соединенных Штатов. «Самыми разумными» Шервуд называет идеи, содержащиеся в меморандуме видного политического деятеля Герберта Баярда Соупа. Процитируем его:

«Мы противники догмы коммунистов и нацистской догмы.

За двадцать семь лет — с тех пор как Россия стала коммунистической — Советы никогда серьезно не угрожали нашим национальным интересам и нашему укладу жизни. Однако за два года безумного похода Гитлера, предпринятого им с целью порабощения всего мира, возникла серьезная угроза самому нашему существованию как свободного народа.

Потенциальные квислинги в нашей собственной стране пытались внести раскол в нашу среду. Они старались вызвать расовые и религиозные разногласия; они обещали, что, умиротворив нацистов, мы обретем мир и спокойствие.

Теперь мы видим, какая это мрачная трагедия — мирный договор с нацистами. После того как были уничтожены одна за другой пятнадцать стран, положившихся на обещания нацистов, мы видим теперь еще одну жертву.

Мы не за коммунизм, но мы против всего, за что выступает Гитлер. Он и его безбожные нацисты — главная угроза миру, справедливости и безопасности. Путь к нашей безопасности — разгром Гитлера.

В этот момент, как и всегда, мы должны помнить, что наша главная сила в единстве, а величайшая опасность — в разногласиях».

Прекрасные слова! Того же мнения, что и Соуп, придерживался бывший посол в СССР Джозеф Дэвис. Когда война в России шла уже две недели, он написал:

«Сопротивление русской армии более эффективно, чем все ожидали. По всей вероятности, результаты будут зависеть от воздушной мощи. Если Гитлер будет господствовать в воздухе, в Белоруссии и на Украине произойдет, вероятно, то же самое, что случилось во Фландрии и во Франции, а именно — мы увидим неспособность сухопутных войск, не имеющих защиты с воздуха, отражать комбинированные атаки авиации, механизированных войск и пехоты…

…Я не забываю о том, что в нашей стране есть значительные группы людей, ненавидящие Советы до такой степени, что они желают победы Гитлера над Россией. Гитлер играл на этой струне в Европе последние шесть лет, извлекая большие выгоды для себя и подрывая «коллективную безопасность». Это, если возможно, следует нейтрализовать. Попыткам Гитлера может быть дан хороший отпор, если Сталин получит какое-то заверение, что, невзирая на идеологические разногласия, наше правительство бескорыстно и без предубеждения желает помочь ему разгромить Гитлера…»

Кто же были эти «группы людей», о которых писал Дэвис?

Вот, к примеру, Уильям Буллит. После 22 июня он заявил: «Мы должны быть счастливы, что происходит эта борьба между Сатаной и Люцифером. Будем надеяться, что Россия и дальше будет истреблять германские войска. Но не надо быть настолько слепыми, чтобы использовать ее поддержку в установлении мира». Такова была вполне определенная концепция. Сэмнер Уэллес характеризовал ее так: «Многие финансовые круги США были твердо убеждены в том, что война между Советским Союзом и гитлеровской Германией лишь соответствует их собственным интересам. Россия, по их мнению, должна была неминуемо потерпеть поражение, и это повлекло бы за собой крах большевизма».

Упомянутые Уэллесом круги не только ожидали «краха большевизма». Печально известный комитет «Америка прежде всего» призывал правительство США принять участие в «крестовом походе» против большевизма. Комитет добивался не «вступать в войну под флагом Сталина». Для них Гитлер был желанным союзником. Так, когда упоминавшийся выше бывший посол Соединенных Штатов в Брюсселе, ведущий изоляционист Кадэхи 25 мая 1941 года — буквально на пороге немецкого нападения на СССР — был принят Гитлером, он рассыпался в похвалах фюреру. В протоколе беседы записано: он (Кадэхи) находился «под глубоким впечатлением от стратегического гения фюрера» и «надеется, что окажет своей стране услугу, если удержит ее от вступления в войну». В сентябре 1941 года журнал «Лайф» опубликовал прогитлеровские дифирамбы Кадэхи.

Что касается Линдберга и его единомышленников, то они развернули кампанию травли Советского государства. Гитлеровская агрессия вызвала у них ликование. Вот образцы из документов комитета «Америка прежде всего»:

«Нам не опасны ни конкуренция Гитлера на рынках, находящихся вне нашего полушария, ни Европа под господством нацистов» (11 сентября 1941 года).

«Еще в 1938 году я призывал Англию и Францию позволить немцам осуществить экспансию на Восток» (Линдберг, 10 октября 1941 года).

Совершенно недвусмысленным было обращение одной из руководящих деятельниц комитета, актрисы и летчицы Лауры Инголлс. Оно было адресовано германскому посланнику Гансу Томсену: «Настанет день, когда я буду приветствовать триумф великого фюрера и великого народа. У меня уже заготовлена телеграмма «Зиг хайль!», которую я пошлю Вам…»

Могут сказать: это уже крайности, в США господствовали иные настроения. Но при всей отрицательной реакции американской общественности на германскую агрессию в тиши кабинетов планировались действия, которые объективно шли на пользу агрессору.

Известен следующий — по хронологии первый после нападения Гитлера на СССР — эпизод. Он связан с именем нью-йоркского дельца Ф. Сталл форта. Сталл форт был давним знакомым бывшего немецкого посла в Риме Ульриха фон Хасселя. И, как считает западногерманский исследователь П. Гофман, «хотел помочь сохранению шаткого мира между Германией и США». Весной 1941 года он приехал в Германию и остался там надолго, добиваясь приема у Риббентропа. Встретившись с ним в сентябре, Сталлфорт предложил направить Хасселя в Рим, чтобы начать там переговоры с послом США. Другим возможным эмиссаром он назвал Шахта, визит которого предлагался прямо в США. Риббентроп не пошел на это (видимо, в сентябре 1941 года, когда было сделано предложение, в Берлине хотели выждать «падения Москвы»). Зато Хассель, который принадлежал к консервативной оппозиции, использовал Сталлфорта, чтобы передать свой вариант компромисса с США: устранение Гитлера, возвращение Германии к границам 1933 года (однако оставляя за рейхом Австрию, Данциг[42] и Саар), отказ союзников от репараций. Сталлфорт действовал не на свой страх и риск: он был связан с военной разведкой США. В октябре Сталлфорт сообщил Хасселю, что для вышеупомянутой программы «в Америке есть хорошая почва».

Сам Хассель упоминает в своем дневнике и другие попытки установить связь с Западом — с Буркхардтом через агента-двойника Лангбена, через Гизевиуса, Герстенмайера и других. Но особенно полезным для него оказался американский журналист Луис Лохнер. Через Лохнера в США были направлены развернутые предложения. В частности, когда германские оппозиционеры решили осведомиться о точке зрения Рузвельта на возможность реставрации в Германии Гогенцоллернов, то в ноябре 1941 года в Берлине была устроена встреча с Лохнером, который обещал довести до сведения Белого дома этот вопрос.[43]

Здесь отметим следующий важный факт: в июле 1941 года Рузвельт учредил Управление координатора информации во главе с Уильямом Донованом. С этого момента родился мощный центр — не только информации, но и тайной дипломатии. Вступая на этот пост, Донован поставил ряд условий. Еще 26 апреля он писал военному министру, что такую организацию должен возглавить человек, «который, будучи назначенным президентом, станет персонально ответственным только перед ним и более никем». Далее, во время встречи с Рузвельтом в июне, он повторил, что примет пост, если:

— будет докладывать только самому президенту;

— станет получать финансовые средства из специального президентского фонда (т. е. бесконтрольно);

— все правительственные учреждения будут снабжать его необходимой информацией.

Так были заложены основы значительной самостоятельности (и безответственности!) будущего разведывательного ведомства, чем Донован активно пользовался все военные годы, действуя вопреки политической линии Рузвельта. Первоначально ведомство координатора информации состояло из двух основных частей — собственно стратегической разведки и информационной «ветви». Последнюю возглавил близкий к Рузвельту либерально настроенный драматург Роберт Шервуд. Затем эта служба была выделена как специальное бюро военной информации. Собственное «хозяйство» Донована получило название Управления стратегических служб — УСС. Оно росло быстро: от 92 человек летом до 600 к концу года.

Конечно, не все сотрудники УСС были крайними реакционерами или закоренелыми изоляционистами. Но его ядро имело одно вполне определенное свойство: оно рекрутировалось из представителей крупнейших монополий и банков. Первым заместителем Донована стал полковник Бакстон — владелец крупной текстильной фирмы из Новой Англии, вторым заместителем — Отто Дёринг, известный адвокат и сотрудник юридической фирмы Донована с 1929 года. Вот другие новоявленные разведчики: адвокаты крупных финансовых и промышленных компаний Чарльз Бэйн и Роберт Турн, будущий вице-президент «Чейз манхэттен бэнк» Джон Вильсон, директор «Стандард ойл компани» Тэрнер Макбэйн, сотрудник «Юнайтед стил» Луис Рим, владелец крупной фирмы на Гавайях Этертон Ричардс. За ними маршировали Эндрю Меллон из династии Меллонов, миллионер Дэвид Брюс, сын Джона Пирпонта Моргана, родственники Вандербильтов, Дюпонов, Райанов (не было только Рокфеллеров, которые имели собственную разведку) и, наконец, Аллен Даллес — совладелец банка Шредеров, адвокат крупных фирм.

Среди этих людей нетрудно заметить и тех, фирмы которых в довоенное время имели теснейшие связи с германским деловым миром. Такими были и сам Донован, и Даллес. От «Стандард ойл компани» шли нити к «ИГ Фарбениндустри», от «Чейз нэшнл бэнк» — к «Дойче банк». Как мы увидим, по этим нитям потянулись многие секретные операции УСС.

Странная история «Рейнбоу-5»

Проще быть пристрастным, чем объективным. Но история в отличие от некоторых исторических повествований очень редко бывает однозначной, и не хочется, чтобы читатель мог упрекнуть меня в необъективном подборе фактов и высказываний, когда я, рассказывая об обстановке в США летом — осенью 1941 года, познакомил его в первую очередь с недоброжелательными, даже враждебными высказываниями в адрес нашей страны, подвергшейся агрессии. Но ситуация отнюдь не определялась только воплями Линдберга или сентенциями Трумэна — Буллита. Было другое, куда более ободряющее: настроения в пользу решительных действий против Гитлера. Они в конечном счете победили, и в этом историческая заслуга принадлежит Франклину Делано Рузвельту и его единомышленникам. Однако для того, чтобы они победили…

Об этом и будет рассказ.

Осенью 1941 года Рузвельт и высшее военное командование страны напряженно работали над планами действий в новой обстановке, значительно усилившей угрозу, нависшую над США и всем миром. Так родился документ, который назывался: «Мнение объединенного комитета относительно общей производственной программы Соединенных Штатов». По требованию президента в нем давалась оценка военного положения, на основе которой должна была строиться эта программа. Документ получил кодовое название «Рейнбоу-5», был датирован 11 сентября 1941 года и подписан начальниками штабов — генералом Маршаллом и адмиралом Старком. Готовился он давно — еще с апреля, но после 22 июня был переработан.

Я заранее прошу извинения за длинные цитаты. Однако иначе нам будет трудно войти во «внутренний мир» военно-политической верхушки США. А это очень нужно!

Итак, обратимся ко второму разделу «Рейнбоу» — «Основная военная политика»:[44]

Таковы были основные принципы американской стратегии, причем в последнем, 7-м пункте выражался один из самых важных моментов подхода ко всей второй мировой войне, а именно: решающие битвы должны вестись за пределами Западного полушария, а не на собственной территории США, когда она подвергнется нападению.

Далее в документе говорилось:

В разделе III («Возможный характер основной стратегии противника») генерал Маршалл и адмирал Старк предполагали:

«16. Нынешние основные стратегические цели Германии, а также средства, с помощью которых она пытается их достигнуть, по-видимому, заключаются примерно в следующем:

а) Завоевание европейской части России, уничтожение русских армий и свержение советского режима. Такова задача, стоящая перед германской армией и германскими военно-воздушными силами, и выполнением ее, несомненно, будет занята в течение нескольких месяцев большая часть ее вооруженных сил. Возможность успешного достижения этой цели все еще неясна…»[47]

А вот выводы:

Как видим, «Рейнбоу» содержал в себе вполне трезвые суждения. Если учесть, что он в основном разрабатывался еще до вступления США в войну, когда изоляционистские настроения не только были сильны, но и преобладали во влиятельных кругах, то достоинства «Рейнбоу» очевидны. Ведь план исходил из правильных посылок:

— необходимости вступления в войну и активного участия США в антигитлеровской войне;

— безотлагательной поддержки Советского Союза;

— признания невозможности разгрома Гитлера без активных действий в Западной Европе;

— нежелательности сговора с Германией.

Конечно, это еще не был план «Оверлорд» — план открытия второго фронта в Европе. Да и оценки Советского Союза хотя и были не такие пораженческие, как в июне, но все-таки допускали «отбрасывание за Урал» Советских Вооруженных Сил. Зато в документе было вполне ясно сказано, что успех советского сопротивления жизненно необходим для национальных интересов США.

Но вот вопрос: почему же так медленно воплощались в жизнь идеи «Рейнбоу»? В качестве одного из ответов расскажем о поразительной — и удручающей! — истории дальнейшей судьбы плана, который, безусловно, не устраивал заклятых антикоммунистов в вашингтонских «коридорах власти».

…Практические работы над документом, который готовился на протяжении двух лет, были сосредоточены в руках бригадного генерала Леонарда Джероу — начальника отдела военного планирования. Вся документация была совершенно секретной, и доступ к ней жестко ограничивался. Каковы же были удивление и ужас сотрудников военного министерства, когда утром 4 декабря 1941 года, развернув свежий номер вашингтонской газеты «Таймс геральд», они прочитали огромный заголовок:

В статье говорилось: «Секретный доклад, подготовленный объединенным командованием армии и флота под руководством президента Рузвельта, требует создания американских экспедиционных войск в составе 5 миллионов человек, которые должны начать заключительный наземный удар по Германии и ее сателлитам. Он предусматривает общую численность вооруженных сил в 10 045 658 человек…» Доклад выражает общее мнение стратегов армии и флота о том, что «Германия и ее сателлиты не могут быть разгромлены европейскими державами, сражающимися теперь против нее». Поэтому «для разгрома наших европейских противников необходимо вступление в войну и использование ее вооруженных сил в оборонительных операциях в восточной части Атлантики, а также в Европе и Африке». Дата начала последней, решающей операции — 1 июля 1943 года.

Как можно видеть, цитаты — почти дословные (изменено лишь «наступательные» операции на «оборонительные»). Можно представить, какой шум подняла антирузвельтовская пресса: нарушение нейтралитета! Обман конгресса! В свою очередь, посланник Томсен доносил в Берлин 4 декабря, что публикация «вызвала здесь сенсацию», что документ абсолютно аутентичен и «безусловно не вызовет восхищения в стане союзников» США. Рузвельт был вынужден отказываться отвечать на все вопросы журналистов. Но что же произошло?

Ирония судьбы: единственным человеком, который утром 4 декабря не прочитал «Таймс геральд», был полковник Альберт Ведемейер — ближайший сотрудник генерала Джероу. Но именно на него были обращены глаза всех офицеров отдела военного планирования и именно его вызвал к себе помощник военного министра Джон Макклой. Он встретил полковника недвусмысленной фразой:

— На руках того, кто это сделал, — кровь!

Полковнику было заявлено, что виновник будет предан суду военного трибунала. Когда же Ведемейер вернулся в кабинет, то его ожидала еще одна неприятность: прибывший сюда сотрудник ФБР держал в руках экземпляр «Рейнбоу» с подчеркиваниями, сделанными Ведемейером. Именно эти фразы и были опубликованы в прессе. Казалось, круги подозрения замкнулись на полковнике — и далеко не случайно.

Альберт Ведемейер был человеком определенной репутации. Сам немецкого происхождения, он окончил не только американский военный колледж, но и военную академию в Берлине. За два года учебы близко сошелся с тогдашним начальником генштаба генерал-полковником Людвигом Беком, чему активно способствовал немецкий военный атташе в США генерал-лейтенант Фридрих фон Бёттихер. Вернувшись на родину, Ведемейер продолжал свои берлинские контакты. Другой сферой его привязанности были члены комитета «Америка прежде всего». Еще в Германии будущего полковника познакомили с Чарлзом Линдбергом: небезызвестный Трумэн Смит приставил молодого капитана Ведемейера переводчиком к летчику. В Вашингтоне Ведемейер еще более тесно сошелся с Линдбергом, председателем комитета генералом Вудом, его единомышленником адмиралом Стэфордом Хупером и, разумеется, с вернувшимся из Берлина Трумэном Смитом. Так сложился кружок военных, ставших регулярными гостями германского посольства. А на Капитолийском холме опорой кружка стал сенатор Бэртон Уилер из штата Монтана.

О подготовке «Рейнбоу» (другим, более поздним названием документа стало «Программа победы») уже шли толки в Вашингтоне. В октябре 1941 года об этом даже появилась заметка в «Уолл-стрит джорнэл». Увы, власти не обратили внимания на утечку информации. Зато она вызвала интерес как в нацистском посольстве, так и в кружке военных недругов Рузвельта. Впоследствии ФБР установило, что 3 декабря поздно вечером некий молодой офицер отдела военного планирования в чине капитана, нарушив все строгие правила, взял домой несколько сот страниц документа из специального сейфа. Положив их в пакет, он вынес сверхсекретные материалы из здания министерства, а придя домой, позвонил сенатору Уилеру и договорился о встрече.

— Вы не боитесь вручить мне, сенатору, самый секретный документ, который только существует в Америке? — спросил Уилер.

— Конгресс — это часть правительства, — ответил пришелец и передал Уилеру документы. Сенатор был в восторге: в его руках оказалось свидетельство того, что Рузвельт «лгал», обещая удержать США от вступления в войну. Тут же был вызван вашингтонский корреспондент изоляционистской газеты «Чикаго трибюн» и ее вашингтонского издания «Таймс геральд» Чесли Манли — человек, вхожий в немецкое посольство. Манли изготовил газетный вариант сенсационного сообщения и показал его своему редактору. Однако тот в последний момент испугался: а вдруг газету обвинят в разглашении военной тайны? Стали советоваться с хозяином газеты, полковником Робертом Маккормиком, заклятым врагом президента. Того угрызения совести не мучили: газета вышла 4 декабря с сенсационным сообщением.

Кстати, ФБР так и не нашло источника «утечки». Считалось, что подозревать можно было пронемецкого бразильского генерала Кавальканти, сенаторов Уилера и Уолша, наконец, Ведемейера. Однако уличить никого «не удалось». «Молодого капитана» так и не нашли, хотя английский радиоперехват точно зафиксировал, что немецкое посольство сообщило шифром из Вашингтона в Берлин текст «Рейнбоу». Видно, Уилер передал его не только в газеты.

Вот какая сложная судьба оказалась у этого важного документа. Но 7 декабря 1941 года…