Тбилисский Излом, или Кровавое Воскресенье 1989 года

Важную роль в тбилисских событиях и во всем, что последовало за ними, сыграли два человека, с именами которых связаны и сегодняшний день Грузии, и ее будущее: Эдуард Шеварднадзе и Звиад Гамсахурдиа.

Что бы ни случалось, они всегда оказывались по разные стороны баррикад.

Люди разной, а точнее, противоположной политической судьбы, непримиримые антагонисты во всем – они оказались неразрывно связаны друг с другом именно событиями 9 апреля.

…Шеварднадзе сразу обратил на себя внимание, когда стал первым секретарем ЦК Компартии Грузии, нестандартностью действий для руководителя такого ранга. В Тбилиси и сегодня помнят об истории, случившейся во время футбольного матча между тбилисским "Динамо" и ворошиловградской "Зарей", матча, который тбилисцы проиграли. В конце игры на поле стадиона выскочили сотни разъяренных болельщиков, и дело могло закончиться трагически, если бы не присутствовавший на игре Шеварднадзе. Он не побоялся выйти на поле стадиона, в это бушующее море людей, и нашел слова, остановившие кровопролитие. И подобных эпизодов, говорящих, в первую очередь, о личном мужестве и незаурядности, в жизни Эдуарда Шеварднадзе было немало.

Всем памятно, как на фоне старательно поддерживающейся видимости благополучия застойных времен началась борьба Шеварднадзе с так называемыми негативными явлениями в республике, а точнее говоря, с коррупцией, взяточничеством и преступностью. Этой своей кампанией борьбы с негативными явлениями – с подпольным предпринимательством, "черным" рынком, мафиозными структурами – Шеварднадзе нажил себе немало врагов не только в Грузии, но и в Москве.

Эта борьба в те годы не могла дать серьезных положительных результатов, потому что бессмысленно бороться с преступностью в условиях прогнившей и продажной системы. Но уже тот факт, что Шеварднадзе пытался противостоять этому общему течению жизни, делает ему честь.

По-разному интерпретируется и оценивается сторонниками и противниками Шеварднадзе его позиция, занятая им в 1978 году по вопросу о включении в новую Конституцию республики статьи о грузинском языке в качестве государственного языка республики. Но лучше всего всегда судить по результатам. А результатом противодействия Шеварднадзе дальнейшему процессу русификации в Грузии и его обращения в Политбюро ЦК КПСС было то, что Грузия в 1978 году стала первой и единственной республикой, в Конституции которой была записана норма о национальном государственном языке. И только потом аналогичные нормы были воспроизведены в конституциях Армении, Азербайджана и ряда других республик.

Для негативной характеристики Шеварднадзе его противники нередко вспоминают сегодня и его полную подобострастия и лести в адрес Брежнева речь на 26-м Съезде КПСС. Для меня здесь много чисто восточного славословия в адрес правителя, что очень принято в этих краях. Не следует забывать и атмосферу последних лет правления Брежнева, и – это главное – те существенные перемены, которые произошли с Шеварднадзе за годы его деятельности на посту министра иностранных дел СССР. Перемены, превратившие провинциального партийного функционера республиканского масштаба в дипломата, государственного деятеля с мировым именем. В разных странах мира многие люди знают о существовании Грузии только потому, что им известно имя Шеварднадзе.

Времена меняются, и мы меняемся в них – говорили древние греки и были правы.

Деятельность любого должностного лица, особенно такого высокого ранга, в годы застоя и глубочайшего кризиса всей системы власти не может оцениваться однозначно, не может не быть противоречивой, так как в такой деятельности иные качества человека всегда отходят на второй план. Но с наивысшей силой незаурядность и масштаб личности Шеварднадзе проявились как раз после назначения его министром иностранных дел, что было связано с началом эпохи перестройки.

Особенно сложным для Шеварднадзе оказались последние три года на посту министра иностранных дел и члена Политбюро, когда его реформистская деятельность на международной арене, повлекшая за собой такие глубокие изменения в мире, протекала на фоне глубочайшего кризиса и мощного национального движения в его собственной стране – Грузии. Это не могло не быть для него источником глубоких нравственных переживаний и сильно влияло на его политические позиции, на тот выбор, который ему приходилось делать постоянно при решении любых вопросов в Политбюро. Главный свой выбор он сделал в декабре 1990 года, когда принял решение об уходе в отставку, и на весь мир прозвучало его предостережение о возможности переворота и установления диктатуры самых реакционных прокоммунистических сил в Советском Союзе. Этот шаг дался ему нелегко. Как признавался сам Шеварднадзе и в разговорах со мной, и в интервью, опубликованном в газете "Московские новости", впервые мысль об отставке с поста министра иностранных дел и об уходе из политического руководства Коммунистической партии Советского Союза возникла у него после трагических событий 9 апреля 1989 года в Тбилиси. И особенно после обсуждения моего отчета по результатам работы парламентской комиссии и выступления главного военного прокурора А. Ф. Катусева на втором Съезде народных депутатов. Как писал сам Шеварднадзе:

"Было установлено, что доклад и оценка комиссии будут приняты без дебатов и лягут в основу постановления съезда. Однако на следующий день, 24 декабря 1989 года, после выступления председателя парламентской комиссии слово было предоставлено главному военному прокурору. Всеми своими положениями и оценками его содоклад разошелся с парламентским докладом. Жертвы трагедии оказались в роли обвиняемых, действия атаковавших митинг сил названы правомерными. Но не один лишь "доказательственный ряд" вызвал мое возмущение – сама атмосфера, в которой он излагался. Ему аплодировали так горячо, с такой нескрываемой мстительной радостью, с какой еще недавно в том же зале встречали шельмование академика Андрея Сахарова. Аплодировали не только депутаты – мои соседи по правительственной ложе. Эти рукоплескания потрясли меня тем, что в них открывалось. Не истину чествовали коллеги – силу и неправду, несправедливость и торжество клановых интересов. "Наша взяла!" – слышалось в овации, устроенной военному прокурору".

Многих тогда после публичного заявления Шеварднадзе об отставке интересовало, на основе чего он пришел к выводу об опасности заговора и военного переворота. Шеварднадзе не смог тогда представить каких-либо документов, изобличающих заговорщиков. В основе его поступка лежала скорее уверенность крупного государственного деятеля, умеющего думать и анализировать происходящее. Его повседневные встречи с генералами, которые не только не хотели перестраиваться и отказываться от прошлого, но спали и видели, как это прошлое возвращается со всеми его привилегиями, с подавлением инакомыслящих, с комфортным политическим и житейским существованием. Именно тогда Шеварднадзе доказал, что для него самого интересы страны, интересы его народа неизмеримо выше его собственных интересов. Именно в эти годы с ним произошла та удивительная метаморфоза, которая вывела его в ряд выдающихся прогрессивных политических деятелей демократической ориентации и принесла ему популярность во всем мире.

Незаурядность личности Шеварднадзе победила в нем его номенклатурное прошлое и ту роль, которую ему навязывала сама жизнь. Именно это позволило ему стать лидером своего народа и возглавить в самое трудное для Грузии время процесс национального возрождения и демократического обновления республики.

Мне довелось не раз встречаться с Шеварднадзе и во время его выступлений в Верховном Совете, и на заседаниях правительства, и во время проведения различных международных конференций и форумов. Были и дружеские встречи в неофициальной обстановке. При обсуждении любого вопроса в любом выступлении его неторопливая, проникнутая чувством собственного достоинства речь, всегда выделялась и обращала на себя внимание простотой и убедительностью аргументов, сдержанностью оценок и высказываний, а также той убежденностью, которая всегда придает особый вес словам.

…Шеварднадзе прилетел в Тбилиси в тот же день, когда вся Грузия замолкла, оглушенная происшедшим. Он сразу же начал встречаться с людьми и из первых рук получил сведения об использовании военными при разгоне митинга газов и саперных лопаток. Впоследствии в интервью журналу "Огонек" Шеварднадзе скажет:

"Когда мы с Разумовским приехали в Грузию, то начали с того, что каждое утро проводили оперативное совещание с участием членов ЦК, правительства, военных, прокурора, представителей КГБ, секретарей райкомов города. Как правило, на совещаниях всегда присутствовал и товарищ Катусев. Уже на втором заседании свидетели стали говорить о применении саперных лопаток против демонстрантов. Помню, спросил всех участников совещания: так ли это? Военные отвечали: никаких лопаток не было. На следующий день я снова задаю вопрос, потому что о лопатках мне уже говорили на встрече в Академии наук. Опять все отрицают, в том числе и военный прокурор отрицает… Только на третий день было сказано, что лопатки – табельное оружие – были и солдаты имели право применить их как средство защиты. То есть в течение двух с половиной дней членам высшего политического руководства мешали установить эту элементарную истину. Руководители операции и люди, которые вели следствие, без зазрения совести лгали. Потом появились слухи, что были применены химические средства. Я сразу задаю вопрос: "Скажите честно: было? Слухи ходят, все спрашивают. Мне надо выступать перед народом. Я же не могу сказать людям, что я не в курсе, все же я член Политбюро". "Какие там химические средства?! – отвечают. – Никаких химических средств не было. Заявляем со всей ответственностью. Все это клевета. Это дезинформация, провокаторы хотят возбудить людей". Я проверил, а на встречах в коллективах люди уже решительно допрашивают меня: "Если вы член Политбюро, то вы должны знать, что происходило. А мы точно знаем, что химические ядовитые вещества применялись". Опять я пытаюсь задать участникам операции и прокурору тот же вопрос. Опять они все отрицают.

Отчетливо помню: встает на заседании бюро министр здравоохранения республики и говорит, что в больницах лежат десятки людей с ожогами верхних дыхательных путей, типичных для случаев химического отравления. Говорит, что врачам нужно знать, что было применено, чтобы знать, как спасти людей, облегчить их страдания.

В ответ – единодушный хор военных: ничего такого не было и быть не могло.

И только на седьмой или на восьмой день моего пребывания они наконец сказали: да, внутренние войска применили табельное химическое оружие "черемуха". А ведь до этого говорили, что если какие-то химические средства применялись, то делали это сами участники демонстрации в провокационных целях".

Роль Шеварднадзе в обнародовании правды о тбилисских событиях огромна. Конечно, полностью замолчать или исказить происшедшие события властям все равно бы не удалось – не те времена! Но именно Шеварднадзе разрешил приехать в Тбилиси представителям ВОЗ и других международных организаций, чтобы они могли на месте разобраться в том, какие химические вещества были применены при разгоне митинга. Он также содействовал тому, чтобы в средствах массовой информации появились объективные свидетельства о происшедшем.

Если посмотреть, что писали о тбилисских событиях в центральной и грузинской печати, которая в те дни еще полностью контролировалась компартией, то легко убедиться в стремлении изобразить происшедшее как попытку кучки экстремистов (да еще опьяненных алкоголем и наркотиками) организовать беспорядки. Для того же, чтобы как-то объяснить, почему жертвами событий стали в основном женщины, была пущена в ход версия о том, что мужчины прикрывались женщинами при столкновении с войсками.

После встреч Шеварднадзе с республиканскими учеными, представителями средств массовой информации и достаточно резких оценок им действий партийного руководства республики и генералов появилась возможность начать расследование происшедшего не только по официальным каналам, но и по линии общественности. Были созданы комиссии Верховного Совета СССР (под руководством Г. Таразевича, бывшего тогда Председателем Президиума Верховного Совета Белоруссии) и Верховного Совета Грузинской ССР (председатель комиссии – профессор Т. Шавгулидзе), которые начали работу уже в конце апреля. Характерен для поведения Шеварднадзе в этой ситуации и такой факт: к нему обратился грузинский журналист Ираклий Гоциридзе с просьбой помочь провести независимое частное расследование происшедших событий, и Шеварднадзе не только дал согласие, но и реально помог ему получить доступ к материалам, в том числе армейским. В итоге – были преданы гласности многие обстоятельства тбилисской трагедии, и стоящим у власти любителям отрицать очевидное пришлось давать объяснения и оправдываться.

Конечно, его позиция по отношению к происшедшему – позиция человека, близкого к Горбачеву и пользующегося уважением во всем мире – не могла не повлиять на оценку и восприятие тбилисской трагедии не только в Грузии и Союзе, но и мировым общественным мнением. Особенно когда Шеварднадзе заявил о готовности уйти в отставку, если вся правда о событиях в Тбилиси не будет обнародована. Реакционно настроенные генералы и высокопоставленные партийные функционеры типа Лигачева не могли ему этого простить. Результатом стали ожесточенные нападки и форменная травля в коммунистической печати. Факт для политической жизни и обычаев Советского Союза из ряда вон выходящий, такого еще не было, чтобы генералы могли позволить себе публично во множестве публикаций обвинять члена Политбюро и министра иностранных дел, кем был в то время Шеварднадзе, во всех смертных грехах и в первую очередь в искажении истины и клевете на армию.

В результате Шеварднадзе попал под перекрестный огонь. Нормализовать ситуацию в Тбилиси ему удалось только обещанием объективно расследовать причины трагедии и привлечь к ответственности виновных, кем бы они ни были. Но как раз этого не хотело ни партийное руководство, ни генералы, ни руководители националистического движения, на совести которых немалая доля вины за происшедшее.

К генеральским обвинениям в сокрытии истины, в потворстве экстремистам, провокаторам и оголтелым националистам (термины взяты из статьи генерал-полковника И. Родионова "О чести армии и державы") добавились ставшие уже привычными нападки грузинской прессы, клеймившей Шеварднадзе как проводника империалистической политики Москвы, агента Кремля, врага свободы и независимости Грузии.

Последний раз в качестве члена Политбюро ЦК КПСС Э. Шеварднадзе приехал в Грузию в сентябре 1989 года. В своих выступлениях он говорил о необходимости наладить "широкий конструктивный диалог с общественностью, в том числе с представителями неформальных групп и объединений", "заложить основу для восстановления доверия между институтами власти и различными слоями населения", о необходимости "консолидации всех деятельных, прогрессивно ориентированных сил вокруг Компартии Грузии".

Но все эти усилия были напрасны – реанимировать Компартию Грузии, полностью дискредитировавшую себя в глазах народа после событий 9 апреля, было уже невозможно. Применив силу против оппозиции, руководство Компартии Грузии в апрельские дни 1989 года совершило самоубийство. Компартия полностью утратила влияние на общество. Точным отражением этого факта стало то, что спустя год на президентских выборах кандидат от Компартии (ее первый секретарь Д. Микеладзе) сумел собрать лишь 1,7% голосов. А еще через год – в августе 1991 года – аналогичная история произойдет и с КПСС, реакционная часть руководства которой попытается совершить военный переворот.

Были, однако, в сентябрьских выступлениях Шеварднадзе в Тбилиси не только призывы к единению, но и присущий ему трезвый политический анализ ситуации и предостережение от подмены разума эмоциями.

Пророчески сегодня (в свете всего происшедшего затем в Грузии) звучат его слова о том, что "экономическая независимость республики, ее хозяйственное возрождение должны быть подготовлены напряженным, основанным на знании четких приоритетов трудом многих поколений. Вне этого идея экономической самостоятельности как обязательной предпосылки государственно-политического суверенитета – самоубийственна. Самоубийственна для самой национальной идеи, которую не может материализовать один лишь порыв к самостоятельности" (выделено мною. – А. С.).

Услышать бы эти слова нашим нынешним республиканским президентам и другим политическим лидерам. Но они не были услышаны прежде всего в Грузии, где Звиад Гамсахурдиа, придя к власти, начал проводить политику изоляционизма.

В национально-эмоциональном экстазе он перепутал экономическую и политическую самостоятельность с изоляцией от вчерашних соседей, а экономические реформы отложил на потом, после того как Грузия окончательно отделится от остального советского мира. До августа 1991 года Гамсахурдиа постоянно заявлял о том, что "мы не можем изменить нашу экономику, пока находимся в составе СССР". Но вот коммунистическая система рухнула, СССР прекратил свое существование – ничто, казалось, не мешало ему осуществлять реформы. Но тут-то и обнаружилось, что новая власть не готова к реформам, а стремится сохранить в неприкосновенности административно-командную систему управления экономикой, возрождая худшие традиции застойных лет, уродливые тоталитарные порядки. Все изменения свелись лишь к замене одних людей другими, к замене партийной номенклатуры на сторонников Гамсахурдиа, для которых главным критерием стала личная преданность президенту.

К управлению экономикой и другими сторонами жизни в республике пришло множество политически активных, но профессионально неподготовленных людей. Все это не могло не повлиять на резкое ухудшение (выделяющееся даже на общем фоне экономических трудностей в других республиках) жизни людей, лишенных тепла, света, нормального снабжения, к которым добавились задержки с выплатой зарплаты и пенсий.

Пророческими оказались слова, произнесенные Шеварднадзе в одном из выступлений во время его пребывания в Грузии осенью 1989 года: "Перестройка породила демократизацию, демократизация вызвала к жизни небывалую общественно-политическую активность масс. На этой высокой волне вскипает пена, подчас такая густая, что способна залепить глаза жаждущим увидеть новый светлый горизонт. В результате смазываются истинные очертания тех или иных фигур, выходящих на авансцену политики".

Слова, применимые к процессам, происходящим во всех бывших республиках Советского Союза, но оказавшиеся пророческими прежде всего в отношении новых грузинских политиков.

Звиад Гамсахурдиа. Впервые я встретился с ним во время работы парламентской комиссии. К моменту встречи я уже многое знал о его диссидентском прошлом, о его бурной молодости, о нем, о сыне известного писателя, привыкшем без особого труда удовлетворять свои желания, о его покаянии во время судебного процесса в 1978 году и "телепокаянии", показанном по Центральному телевидению после суда, о судебном иске Гостелерадио к американским журналистам Пайперу и Уитни, которые поставили под сомнение подлинность телепокаяния Гамсахурдиа и утверждали, что, по мнению близких к нему людей, это выступление было сфальсифицировано. Гостелерадио свой иск о защите чести и достоинства тогда выиграло, так как свидетелем в Московском городском суде, подтвердившим подлинность телеинтервью, выступил не кто иной, как сам З. Гамсахурдиа. Многое нам рассказали о его участии в подготовке и проведении митинга у Дома правительства.

При личной встрече с Гамсахурдиа меня интересовали два вопроса: во-первых, я хотел по-человечески понять, почему, зная о намерении властей силой разогнать демонстрантов и имея полные сведения о сосредоточении войск, он и остальные организаторы митинга не попытались предотвратить кровопролитие и предпочли рисковать жизнями тысяч других людей; во-вторых, меня интересовали объяснения Гамсахурдиа по поводу часто повторяемого им в публичных выступлениях лозунга "Грузия только для грузин!"

Внятного ответа на эти вопросы мы так от него и не получили. Не получилось и диалога. Перед нами сидел человек, слышащий только самого себя. Особенно меня поразили его рассуждения о грузинах, проживающих в Союзе за пределами Грузии, например, в Москве и Ленинграде. "Мы, – говорил Гамсахурдиа, – дадим им срок на возвращение в Грузию. Если же в этот срок не вернутся, мы лишим их права называться грузинами". На мое замечание, что национальность, как и родителей, не выбирают, и сам господь Бог не может изменить того факта, что в твоих жилах течет русская, грузинская или другая кровь, Гамсахурдиа убежденно ответил: "Мы лишим их Родины, объявим своими врагами и запретим въезд в Грузию". В связи с этим невольно приходят на ум слова Паскаля о том, "с какой легкостью и самодовольством злодействует человек, когда он верит, что творит доброе дело".

Было что-то от избалованного, капризного и упрямого ребенка в этом красивом седеющем человеке, на которого не действовали никакие аргументы. Было ясно, что он так и поступит – дай ему только власть! Поэтому, когда спустя год я узнал о том, что Гамсахурдиа объявляет своих политических противников и просто несогласных с ним врагами нации, для меня тут уже не было ничего неожиданного.

Политический взлет Звиада Гамсахурдиа начался, как это ни звучит парадоксально, с 9 апреля, последующего ареста и кратковременного заключения. Лигачеву, Патиашвили и особенно не в меру усердному генералу Родионову обязан Гамсахурдиа своей карьерой. После трагической гибели в автомобильной аварии другого лидера грузинских неформалов Мераба Коставы именно Гамсахурдиа становится единоличным лидером и даже знаменем национально-демократического движения в республике.

Его избирают членом Верховного Совета Грузии, в котором он возглавил правящий блок партии "Круглого стола" и был избран сначала Председателем Верховного Совета республики, а затем в мае 1991 года – президентом Грузии. На президентских выборах за него проголосовало 87 процентов избирателей. Энтузиазм был всеобщими. И когда в грузинских газетах в это время писали: "Вести Грузию по пути к истинной свободе должен Звиад Гамсахурдиа… Он призван к этому своим происхождением, генами, делами, биографией, всей своей жизнью!" – то это была та самая пена национально-освободительного, национал-патриотического движения, которому всегда нужен кумир.

В основе любого национального движения неизменно преобладают эмоции, которые ищут выхода в национальном самоутверждении, в преодолении национального порабощения и унижения, а значит, и в поиске врагов, в борьбе с которыми нация обретет себя. И именно это предложил Грузии Гамсахурдиа. Вчерашний диссидент начал свою государственную деятельность с неустанного поиска врагов: внешних и внутренних. Внешний враг – это, конечно, Кремль, империалистическая Россия и коммунистический режим. Внутренние враги – все несогласные с его взглядами и политикой, агенты Кремля, враги нации, провокаторы и т. д. и т. п. Но самое трагичное, что в роли внутренних врагов оказались осетины, абхазы и представители других наций, с которыми началась конфронтация, перешедшая в открытую войну.

Второй раз я виделся с будущим президентом Грузии весной 1991 года в Москве в американском посольстве. Это была встреча с госсекретарем США Дж. Бейкером руководителей союзных республик (Союз уже шел к распаду, но пока существовал), а также руководителей Москвы и Ленинграда. На ней шел обмен мнениями о положении в Союзе, возможных формах сотрудничества и помощи со стороны США. Когда очередь дошла до З. Гамсахурдиа, он сказал буквально следующее: "В прошлом Соединенные Штаты освободили от рабства людей. Теперь настало время, когда они должны освободить от рабства народы. Грузия является порабощенной страной, поэтому мы просим помочь нам освободиться от рабства и ввести в Грузию американские войска".

После этой тирады наступило неловкое молчание. Понимая, в каком двусмысленном положении оказался госсекретарь США, я вынужден был вмешаться и сказать, что наши внутренние проблемы мы сможем решить без чьего-либо вмешательства извне, не перекладывая свою ответственность на чужие плечи. После этого я предложил вернуться к обсуждению вопроса о механизме помощи и сотрудничества между СССР и США.

Сведения, доходившие до нас из Грузии после избрания Гамсахурдиа президентом, были очень противоречивыми и ставили в тупик. С одной стороны, люди, которым можно было доверять, рассказывали о массовом поклонении новому президенту. "Мы все буквально молились на него", – говорила мне известный музыкант, по натуре не склонная к экзальтации. Но, с другой стороны, все чаще и чаще доходили вести о преследовании журналистов и политиков, посмевших критиковать президента. В Санкт-Петербург стали один за другим приезжать грузинские актеры, режиссеры, художники и музыканты, которые, в недоумении разводя руками, говорили о том, что в республике воцарилась какая-то тупость и серость, стало невозможно работать, власти как будто поставили задачу полностью дискредитировать новый строй. Жизнь катастрофически ухудшалась с каждым днем, и никто не мог понять, что происходит.

Кажется, еще не было в истории примера столь быстрой утраты политическим лидером доверия со стороны избравшего его народа. Мы все в какой-то степени пережили это. Выбирали впопыхах, на скорую руку, толком не разглядев и не оценив наших избранников. И вот прошло немного времени, и мы уже не можем без чувства недоумения, горечи и даже отвращения наблюдать за дискуссиями избранных нами депутатов в местных Советах и на Российском Съезде.

Объяснение существует: молодость нашей демократии, отсутствие демократических традиций – просто пока мы еще не умеем выбирать. Оказалось, что и выбирать нам нужно учиться. После 75 лет голосования без выбора не так-то легко обрести способность и умение делать все по-другому. Но то, что произошло в Грузии, больнее и глубже задело чувства людей. Слишком велики были надежда и доверие!

А когда растаяла пена, залепившая глаза, стала очевидной неспособность новой власти решать государственные проблемы, ее стремление опереться на силу и подменить решение жизненных проблем республики рассуждениями о происках Кремля и поисками врагов нации. И такие враги были немедленно обнаружены – и не только за пределами Грузии, но и внутри нее. В тюрьме оказались Джаба Иоселиани, Георгий Чантурия, Ираклий Церетели и другие бывшие соратники по неформальным организациям и национально-демократическому движению.

Что же произошло с бывшим основателем грузинской "Хельсинкской группы", которая была создана под лозунгом борьбы за соблюдение прав человека? Неужели переродился, да еще в столь короткий срок? Ведь не прошло и полугода с момента его избрания президентом, как необоснованные репрессии, аресты и даже пытки стали едва ли не нормой в политической жизни Грузии.

Несмотря на кажущуюся парадоксальность, во всем случившемся с Гамсахурдиа нетрудно увидеть закономерность и даже неизбежность. И дело не столько в личности батоно Звиада, как любовно и почтительно называла его вся Грузия на протяжении последнего года. Причина скорее в той волне национального самоутверждения, которая после трагических событий 9 апреля приобрела болезненный характер и вынесла к власти Гамсахурдиа с его примитивно средневековым лозунгом: "Грузия только для грузин!"

Но в этом лозунге, несмотря на очевидное его несоответствие традициям и характеру грузинского народа, воплотилась целая программа национального возрождения: приоритет национальных ценностей перед общечеловеческими, идея создания независимого и централизованного (с особыми правами коренной нации) государства грузин, которое тем быстрее достигнет расцвета, чем быстрее преодолеет зависимость (политическую и экономическую) от коммунистической империи, преодолеет свое советское прошлое. Отсюда и поразительное по наивности и экономической безграмотности, но охватившее все грузинское общество убеждение, что основная причина экономических трудностей и неурядиц состоит в перекачке производимого республикой в другие советские республики. Поэтому достаточно оставить все произведенное себе, а излишки продать за рубеж (и лучше всего – на Запад) по мировым ценам и в твердой валюте, как экономика расцветет, трудности будут преодолены и жизнь станет лучше. Одним словом, как не раз говорил в своих выступлениях Гамсахурдиа: "Нас обирают советские оккупанты, избавимся от них и заживем хорошо".

Такого рода обывательские мифы, ставшие политическими программами и взятые на вооружение новыми политическими силами в борьбе за национальное самоутверждение, в той или иной мере имели хождение во всех бывших странах соцлагеря (Польше, Венгрии, Чехословакии и др.) и бывших советских республиках. Еще в начале 80-х годов одним из широко эксплуатировавшихся политических образов было изображение польской коровы, чья голова находится в Польше, а вымя в Советском Союзе.

При этом не имело значения, как на самом деле обстоит дело. Популисты не только обещают дать все быстро, но и в двух словах объясняют откуда зло. У них все предельно просто и понятно. И уже неважно, как складывается реальное соотношение отдаваемого и получаемого, – иррациональность успеха политических лозунгов и программ определяется тем, насколько они отвечают ожиданиям, настроениям и требованиям масс, а не здравому смыслу. В этом суть популизма как политического явления.

Батоно Звиад своими взглядами и действиями наиболее полно и адекватно отражал настроения и ожидания грузинского общества периода перестройки. И именно в этом причина его политического взлета. Было бы несправедливо сегодня после свержения обвинять его в том, что он обманул нацию и выдавал себя не за того, кем был на самом деле.

В действительности как раз наоборот: он всегда был таким, каким его хотела видеть нация, каким его создало массовое сознание – "кумиром, самой судьбой избранным для спасения нации".

Разочарование было столь же ошеломляюще быстрым, как и восхождение. И вот здесь-то как раз сказались особенности личности Гамсахурдиа и в первую очередь его поведение во время путча. Счастье для Грузии, что произошло именно так и что Гамсахурдиа не сумел утвердиться в роли диктатора. Трудно предсказать, что ожидало бы Грузию, окажись он и его окружение более прагматичными и удачливыми.

И как тут не вспомнить предостережение Шеварднадзе, сделанное после апрельских событий, о самоубийственности для национальной идеи эмоционального подхода к решению экономических проблем. Экономическая независимость – сфера разума, здравого смысла, который подсказывает, что попытка изолировать грузинскую экономику от российской, куда она была интегрирована в течение столетий, может привести лишь к разрушительным для нее результатам. Самостоятельная экономика необходима, но чтобы ее построить, понадобятся десятилетия упорного труда и правильной осмотрительной экономической политики, основанной на частной собственности и экономической свободе личности от государства. Экономическая самоизоляция при существующих условиях настоятельно потребовала от Гамсахурдиа реанимировать казенную экономику, ввести ограничения для развития предпринимательства, выступить против продажи земли и проведения земельной реформы – словом, последовательно подрубать сук, на котором сидишь.

За все время пребывания у власти нового президента, наиболее ярко выразившего явление демократуры, было в Грузии еще одно имя, чаще других упоминавшееся и в публичных выступлениях, и в прессе, и в частных разговорах – имя Эдуарда Шеварднадзе.

Его противники не могли простить ему ни его номенклатурного прошлого, ни его борьбу с негативными явлениями при Брежневе и Андропове. И вообще ответственность за все, что, по их мнению, было в Грузии плохого, они возложили на Шеварднадзе. Лидер застойного периода, инициатор раздачи грузинских земель, корчеватель родного языка, человек, расстреливавший людей за получение взяток, убийца юношей, жаждавших свободы и пытавшихся улететь на захваченном самолете, палач диссидентского движения, безоговорочный исполнитель воли Кремля, соавтор модернизации империи, на котором лежит тень трагедии 9 апреля… И это еще не полный перечень всех тех "заслуг" (мнимых или действительных), которыми сторонники Гамсахурдиа щедро наделили Эдуарда Амвросиевича Шеварднадзе.

К нему в Грузии всегда отношение было сложным, даже в советское время. С одной стороны, чувство восхищения и гордости, что именно Грузия дала стране такого талантливого человека, бесстрашного и умного политика, дальновидного и мудрого дипломата, одного из самых популярных людей в мире. Но с другой – чувство страха, недовольства и даже ненависти. Слишком многих задел он, когда в конце семидесятых годов начал борьбу со взяточничеством, коррупцией, теневой экономикой.

Я, помню, узнал о назначении Шеварднадзе министром иностранных дел Советского Союза, когда отдыхал в Пицунде. Там было много грузин, особенно из кругов интеллигенции. Для всех это назначение было неожиданным. О нем много говорили, но однозначного отношения к этому факту не было ни у кого. Шеварднадзе к тому моменту был уже достаточно известен в стране, но никто не мог предсказать, какой министр иностранных дел из него получится. И только время показало, что это было самое удачное из всех кадровых назначений Горбачева. Ему бы еще две-три таких удачи, и его собственная судьба, и судьба страны могли сложиться по-другому.

В конце 1989 года, когда развернулась борьба вокруг требования об отставке правительства Н. Рыжкова, одним из наиболее вероятных претендентов на пост главы нового правительства назывался Э. Шеварднадзе. И в Верховном Совете, и в кругах, близких Горбачеву, об этом говорили уверенно, как о деле решенном. Не знаю, что помешало назначению, но одно могу сказать – жаль, что этого не случилось.

И наконец, пик популярности Шеварднадзе пришелся на декабрь-январь 1990-1991 годов, после сенсационного заявления об опасности установления диктатуры и исполненного достоинства ухода в отставку. Именно тогда и в последующий период мы стали с ним часто встречаться и сблизились, работая вместе и в политическом консультативном совете при Президенте СССР, и в Движении демократических реформ. Это был тот редкий случай, когда более близкое знакомство сопровождается все возрастающим чувством уважения. Независимость и глубина суждений, а главное, поразительное чувство собственного достоинства – таким открывался Шеварднадзе всем, кто близко с ним соприкасался.

Вопрос о возможности его возвращения в Грузию возникал не один раз. И всегда следовал ответ: "Я не уверен, что сейчас я смогу быть полезен Грузии и что мое возвращение не обострит обстановки". Он глубоко переживал очевидные просчеты, промахи и просто глупости, совершаемые новым руководством Грузии. Но еще больше волновала его возможность ошибиться в собственном выборе, невзначай навредить своей республике. О принятом им решении вернуться в Грузию я узнал в Петербурге. Понимая, какой опасный шаг он предпринимает, я позвонил ему. На мой вопрос, уверен ли он в том, что поступает правильно, Шеварднадзе, вздохнув, ответил: "Не знаю, но чувствую, что сегодня я должен быть вместе со своим народом, что бы при этом ни случилось". Когда свергнувшая Гамсахурдиа оппозиция обратилась к Эдуарду Шеварднадзе с просьбой вернуться в Грузию и возглавить Государственный совет, он имел, казалось бы, все необходимое для достойной и спокойной жизни выдающегося государственного деятеля: международное признание и бесспорный авторитет; интересное дело – в качестве президента созданной им Внешнеполитической ассоциации и возможность играть заметную политическую роль в жизни страны в качестве одного из сопредседателей Движения демократических реформ. Но Грузия позвала – и он взвалил на свои плечи огромный груз ответственности в тяжелейших условиях, когда трудно рассчитывать на успех и тем более на легкую жизнь.

Думаю, что Эдуард Амвросиевич не мог не понимать подлинной цены сделанного ему предложения – ведь оппозиция, свергнувшая Гамсахурдиа, была очень разношерстной по своему составу, по политическим взглядам и целям. И среди них было немало тех, кто еще вчера клеймил Шеварднадзе как партийного функционера и агента Москвы.

Но наступил момент, когда спасти репутацию страны, остановить дальнейшее сползание к катастрофе мог только нейтральный человек, пользующийся безусловным авторитетом у всех. К тому же, в сложившейся ситуации крайне важно было поднять сильно подпорченный анархией и кровопролитиями престиж республики. Для этого нужен был человек, которого хорошо знают в мире и которому доверяют. Так все сошлось на Шеварднадзе, единственном грузине, отвечающем сегодня этим требованиям.

Смею, однако, заметить, что, на мой взгляд, готовя себя к самому худшему и имея достаточную информацию о происходящем в Грузии, Шеварднадзе столкнулся с ситуацией, оказавшейся гораздо труднее, запутаннее и трагичнее, чем можно было предположить.

Я могу так думать и говорить, потому что сам в свое время оказался в сходной ситуации, когда весной 1990 г. после настоятельных просьб депутатского корпуса Ленинграда дал согласие баллотироваться на пост председателя Ленсовета. Победив на выборах в марте 1990 г., ленинградские демократы, разделенные различиями во взглядах и политической путаницей в головах, а также неумением договориться, никак не могли выбрать себе лидеров. Месяц шел за месяцем, от Совета требовалось принятие принципиальных решений, но он, раздражая горожан многословием и пустопорожними спорами, никак не мог избрать себе председателя. Претендентов было много, но никто не мог собрать необходимое количество голосов.

И вот тогда депутаты вспомнили обо мне, не связанном ни с одной из политических группировок в городе, работавшем тогда в Верховном Совете СССР и полностью занятым подготовкой новых законодательных актов. Инициаторам приглашения меня казалось, что они нашли идеальный вариант, человека известного, авторитетного и не имеющего за собой опоры на какую-либо политическую партию. Значит, рассудили они, такой человек больше всего подходит для роли свадебного генерала. А реальная власть останется в их руках, и они смогут ею распорядиться с большей легкостью, чем если бы кто-нибудь из них занял это место.

Последующие события очень скоро показали депутатам, как жестоко они ошиблись, так как роль свадебного генерала менее всего устраивала меня.

Я, конечно, не сравниваю условия Ленинграда 90-го года с Грузией начала 92-го года, но думаю, что многие лидеры оппозиции, объединенные безысходностью ситуации, также рассчитывали на использование Шеварднадзе в роли свадебного генерала. И также глубоко ошиблись.

Думаю, что впереди у Грузии и ее руководства немало жестоких испытаний. Сегодня еще никто не сможет дать точного прогноза развития событий, но в одном я уверен: возвращение Шеварднадзе в Грузию – это акт самопожертвования, и это последний шанс для Грузии удержаться в рамках цивилизованного демократического процесса преобразований, не скатиться в хаос безвластия, насилия, борьбы клановых и мафиозных группировок.

Достаточно вспомнить о событиях в Южной Осетии, когда с таким трудом наращиваемая тонкая пленка здоровой кожи на больном теле взаимоотношений Грузии и Южной Осетии каждый раз разрывается, и рана снова начинает кровоточить, принося новую боль и страдания, вызванные своеволием и умыслом отдельных политических лидеров и группировок, превыше всего ставящих свои собственные цели и не желающих считаться ни с интересами своего собственного народа, ни с интересами других людей.

С момента, когда Шеварднадзе вернулся в Грузию и возглавил Государственный Совет, я не встречался с ним, а мог лишь наблюдать по телевизору, как следы усталости и переживаний за происходящее в республике все яснее проглядывают в лице этого человека. То, что он делает сегодня в Грузии, это, по-видимому, единственно возможный выход из того разгула анархии и хаоса, в который ввергли республику Гамсахурдиа и его сторонники.

Храни Бог этого человека и его страну, во имя которой он оставил спокойную жизнь, почетное и безбедное существование и взял на свои плечи ответственность за все происходящее в такое время, когда, засыпая, никто не

может предсказать, что его ожидает утром на следующий день.

…Грузия преподнесла нам всем урок политического мужества и политического фарса. Ведь именно она дала миру президента из диссидентов, который в борьбе с внутренними и внешними врагами потерял не только свой пост, но и свое достоинство. Он обязан был во имя своего народа, чтобы не допустить братоубийственной борьбы, пожертвовать и президентством, и свободой, и даже, если такова судьба, своей жизнью. Не понял, не пожертвовал…

В результате потерял людей сам и оказался потерянным для людей.

Именно так и произошло со Звиадом Гамсахурдиа. "Не взять то, что даровано небом, значит наказать себя. Не действовать, когда приходит время, значит

себя погубить!" – говорится в старинной китайской пословице.

Удивительно, как хорошо накладывается смысл ее первой части на Гамсахурдиа, а второй – на Шеварднадзе.

В январские дни 1992 года в Грузии произошел переворот. Были свергнуты законно избранный президент и правительство, распущен парламент и приостановлено действие Конституции. В условиях политической и экономической нестабильности, когда идет процесс резкого изменения структуры общества, сопровождаемый борьбой за власть, подобный переворот – явление не столь редкое. Достаточно вспомнить калейдоскоп переворотов в латиноамериканских странах. Но нам крайне опасно перенимать этот опыт, чреватый братоубийственной борьбой и жертвами.

При переходе от тоталитарного режима к демократическому обществу всегда существует соблазн силового варианта – так привычнее и быстрее. И многие уже готовы поступиться только-только завоеванной свободой ради обретения привычного образа жизни и ценных указаний власть предержащих, которые вроде знают, что и как должно делаться. Соблазн велик, ибо велико и испытание! Не дай Бог поддаться искушению и пожертвовать демократией со всеми ее видимыми недостатками во имя спокойствия.

Пример Гамсахурдиа показывает, как быстро может быть пройден путь от демократии к фашизму (обратная дорога куда длиннее и мучительнее), когда народ вынужден прибегать к необходимой обороне, идти против власти, вступившей на путь преступлений против него.

"Когда длинный ряд злоупотреблений и узурпации обнаруживает намеренье предать народ во власть неограниченного деспотизма, то он не только имеет право, но и обязан свергнуть такое правительство и на будущее время вверить свою безопасность более надежной охране (п. Декларации независимости Соединенных Штатов Америки от 4 июля 1776 года). Народу всегда дорого обходится обращение к этому своему изначальному и естественному праву. Но куда дороже ему приходится платить, если он этим правом во время не воспользовался.