Театр

Пещера моя святая,

Мой уют, тишина и отрада;

Всегда в тебе золотая,

В тяжкий зной и мороз, прохлада.

И бледность желтого дрока [27]

В яркой зелени — радует око.

Сюда — лишь роса заревая

На смарагды алмазы раскинет,

Хвалебным гимном встречая

Солнце утра, что вставши раздвинет

Руками из света литого

Тени ночи, завесы алькова,[28] —

Сюда, из-под темного свода,

Что под той пирамидной скалою

Воздвигла сама природа,

Выхожу и с приветной хвалою

Обращаюсь к странницам-тучам,

Что одни — собеседницы кручам.

Иду небеса созерцать я,

Голубое подножие бога.

О, если… (смею ль мечтать я)

Я бы мог раздвинуть немного

Тот полог, да вниду смиренно

Бога узреть. Нет, дерзновенный…

Ах, грешному в рай не внити…

Но меня вы, я знаю, боже,

С лучезарного трона зрите,

Где в предсеньи вашего ложа,

У входа в ваше жилище —

Ангел, солнца светлей и чище…

О боже, каким деяньем

Отплатить достойно могу я

Бессчетным благодеяньям

Вашим, боже?… И как заслужу я,

Да вами изъят буду, грешный,

Из преддверия тьмы кромешной?

И как, о владыко славы,

И в каком божественном гимне,

За путь, на который меня вы

Направили, как принести мне

Благодарность? Какими словами

Передам, как ущедрен я вами?

И птички в этих дубравах,

Что с чириканьем нежным ныряют

В густом камыше и травах,

Вас, о боже, со мной прославляют:

Если так земля величава,

Какова же небес ваших слава!

И здесь ручейки, что белеют,

Как полотна на луге зеленом,

Прохладой сладостной веют,

Ниспадая с чуть слышным звоном, —

И нежные, как поцелуи, —

Все о вас говорят их струи.

Лесные цветы, ароматом

Напоив ветерок перелетный,

Блестят на лугу несжатом

Красотою красок бессчетной,

Ковра берберийского ткани[29]

Разбросав по росистой поляне.

За пышность земли благодатной

И за радости дольнего света

Прославлен тысячекратно

Буди, буди создавший это!

Я здесь служить вам намерен,

Ибо мир вы во благо мне дали,

Заветам вашим я верен

И блюду я ваши скрижали, —

Просвещенной душе безобразны

И отвратны мирские соблазны.

Хочу, господь вседержитель,

Вас молить на коленях, смиренно,

Да сопутствует ваш хранитель

Всем путям моим неизменно.

Ибо знаете, боже: от века

Тлен и прах — бытие человека.

Выступаю, как осел,

Свежим сеном нагруженный.

Им богат соседний дол, —

Здесь живу как прокаженный.

Ну, и жизнь себе нашел!

Мой удел жевать траву.

Как ослу и как волу,

Как скотине подъяремной.

Небо — в бездне бед огромной

Мне в помощники зову.

Мать, родивши, не напрасно

Предрекла мне: «Будь святой,

О Педриско, свет мой ясный»

И (увы мне!) были с той

Тетка и свекровь согласны.

Ну, и вот… Ах, быть святым

Соглашусь, большое дело.

Только голод… — вечно с ним

Мне возиться надоело.

Бог, внемли мольбам моим,

Ты же бодрствуешь повсюду:

На меня свой взор направь,

Мне яви, молю я, чудо

И от голода избавь,

Или я святым… не буду.

Если б только, о сеньор,

Был твой вышний приговор,

Что никто б не смел нарушить:

«Вместе быть святым и кушать», —

Я бы прыгнул выше гор.

Здесь — уж скоро десять лет —

С этим Пауло живу я.

Он в одной, анахорет,

Мне пещеру дал другую.

Где ж ты, вольной жизни цвет?

Числим наши прегрешенья,

Щиплем чахлое сенцо.[30]

«Счастье мироотрешенья,

Брат, пред нами налицо».

Ну, не дурно утешенье!

Сяду здесь, у родника,

Под тенистым вязом старым…

К вам летит моя тоска,

Дней былых окорока:

Где вы, с розовым наваром?

Ах, когда-то мой приют

Город был — не эти скалы

(Вспомню — слезы так и льют).

Захочу лишь есть, бывало, —

Вы на помощь: тут как тут.

В треволненьях бытия

Вы, примерные друзья,

Помогали мне всечасно.

Что ж теперь так безучастно

Смотрите, как стражду я?

Ах, прости навеки, воля!

Есть траву — Педриско доля.

Впрочем, склонен думать я,

Что, цветов наевшись с поля,

Станет древом плоть моя…

Но Пауло выходит из пещеры.

Бегу сюда, и спрячусь здесь, налево:

Цветы со мной.

Великие примеры

Дает господь всеправедного гнева.

Предавшись сну, молитвы, полной веры,

Не совершил я. (Сон подобье зева

Жестокой смерти.) Встал я, и похоже

На смертный одр мое казалось ложе.

Но сон второй, — когда не враг случайно

Его наслал, — то божеской десницы

В нем вижу знак, — то вышней воли тайна

В сей жуткий час сомкнула мне ресницы.

В нем смерть сама, грозна, необычайна,

Шла во главе зловещей вереницы…

Когда во сне вкусил я страх напрасный,

Как наяву я встречу смерть, несчастный?

О горе мне! Меня рукой коснулась

Она слегка — коса скользнула мимо.

Вот лук взяла, и тетива согнулась,

И вот стрела летит неотвратимо,

И сердце от удара содрогнулось.

Душа моя отпрянула незримо

И ввысь взвилась, и тотчас опустело

На снедь червям покинутое тело.

То был лишь миг орлиного полета.

Да бога узрит полная отвагой —

И бог пред ней. Средь горнего оплота

Он правит суд своей блестящей шпагой.

А в стороне стоит надменный кто-то:

То ненавистник и губитель блага,

Носитель зла, промысленник напасти.

О жалок, кто у дьявола во власти!

Мои грехи прочел он; мой хранитель

Прочел мои достойные деянья.

И справедливость — вышних дум вершитель

(Трепещет одного упоминанья

О ней проклятья адского обитель…) —

Их на весы кладет, и в воздаянье

За то, что перевесил груз греховный,

«Повинен аду!» — рек судья верховный.

Очнулся я дрожа, изнеможенный,

И до сих пор, в тревоге и смятенье,

Одни грехи я зрю свои, сраженный,

И нет надежд на божее прощенье,

И до сих пор не знаю, помраченный,

Послал ли мне тот сон во искушенье

Губитель душ со шпагой нечестивой,

Иль сам господь, благой и справедливый.

Ах, неужель — о всемогущий боже! —

Тот сон правдив? И я не упокоюсь

В твоем дворце, на Авраамлем ложе?[31]

Ужели неба я не удостоюсь?

Мной избран путь похвальнее и строже

Других путей, и как о нем тревожусь,

Ты зришь, господь. О, разреши сомненья:

Удел мой рай иль вечные мученья?

Мне тридцать лет, владыко мой небесный,

Из них я десять странствую в пустыне,

И я клянусь, да будет вам известно,

Что, если век еще мне жить отныне,

Я буду век служить вам благочестно.

И вот в слезах, — о боже, не отрини! —

Я вопрошаю, разреши сомненья:

Удел мой рай — иль вечные мученья.

Вот уж десять лет как я

Здесь преследую монаха,

В душу странника влагая

Грешных дней воспоминанья, —

И всегда он тверд и стоек

Как могучая скала.

Но сегодня — я заметил —

Усомнился в вере инок,

Ибо пламенную веру

После долгой службы богу,

После добрых дел свершенных,

Должен выказать при смерти

Тот, кто верует в Христа.

Этот, столь достойно живший,

Усомнился: ибо хочет

Подтвержденья, что спасется,

Он от бога самого.

Что же это, как не гордость,

Смертный грех, впустил он в душу?

Лучше нас никто не может

Разобраться в этом деле:

Ибо сам я за гордыню[32]

Претерпел когда-то кару.

Грешен он и недостатком

Веры, ибо усомниться

В вышней благости не может

Тот, кто верует вполне.

Сон служил тому причиной?

Как он мог бы сном смутиться.

Если б верил в бога твердо?

Нет сомненья, согрешил он.

Через это — позволенье

Я от бога получаю

Искушать его опять.

Пусть-ка он теперь сумеет

Одолеть мои соблазны:

Ведь сумел он усомниться

И, как я, вкусить гордыни.

Все последствия он вкусит

Неуместного дерзанья, —

Я на просьбу нечестивца

Дам ответ ему обманный:

Облик ангела приму я

И отвечу на вопросы,

Как могу, чтобы добиться

Осуждения его.

Боже мой, я умоляю!

Я спасусь ли, боже правый,

Приобщусь ли вашей славы…

Что ответите, не знаю.

Инок, бог тебя услышал

И твои увидел слезы.

Вестник сей — о божьи грозы! —

Из чертогов рая вышел.

Бог велел, чтоб я рассеял

Навожденье тяжких снов,

Что врага проклятый ков

На тебя в сей день навеял.

Встань, иди в Неаполь, там

У ворот, что «Дверью моря»

Называют, вскоре, вскоре

Я тебе ответ мой дам,

Ты увидишь… (все узнаешь,

Лишь словам моим внимай)

Человека…

Что за рай

Ты мне в сердце проливаешь!

Он — Энрико, храбрый сын

Пожилого Анарето.

Вот тебе его приметы:

По осанке — дворянин,

Рослый, статный, взгляд суровый.

Эти выучи черты,

И его узнаешь ты

Там, на пристани.

И слово

Должен я ему сказать,

Но не ведаю какое.

Нет, слова оставь в покое.

Что же делать?

Наблюдать,

Молча за его словами

И поступками следить.

Ты запутываешь нить.

Гасишь ты надежды пламя.

Что ж мне делать, серафим?

Знай, что то в господней воле,

Что концом земной юдоли

Ты сравняться должен с ним.

О божественная тайна!

С кем я рока одного,

Как хочу узреть его!

О, я счастлив чрезвычайно!

Он — священный паладин,[33]

В том сомненья быть не может.

Рок всегда тому поможет,

Кто несет грозу годин.

Я ушел от разговора

И насытился, как мог.

Друг Педриско!

Я у ног,

Лобызаю их.[34]

Нам скоро

Путь далекий предстоит,

И тебе, и мне.

Мне тоже?

Как я счастлив, правый боже!

Но куда же он лежит?

На Неаполь.

Что за диво!

А зачем, отец?

В пути

Узнает, куда итти,

Пилигрим благочестивый.

Ну, а вдруг там нас признают

Наши прежние друзья?

Нет, они — считаю я —

Уж о нас не вспоминают.

Ведь прошло не мало лет.

Десять лет нас не видали,

Нас признают там едва ли.

Нынче так уж создан свет:

Через час встречая друга,

Друг его не признает.

В путь…

И бог нас поведет.

Ах, от тяжкого недуга

Дух мой, боже, исцелен!

Как желаньем не ответить

Моего Энрико встретить, —

Воля господа — закон.

Встретить рыцаря святого…

Ах, восторг без меры мой!

Счастлив я, что я с тобой!

На пути мечтаю снова,

Раз дарит мне нынче рок

Милость неба в изобильи,

Заявиться к Хуанилье[35]

И к Косому в кабачок…

Сбился с истинной дороги

Сомневающийся в боге.

Пусть увидит он конец,

Что судил ему творец

И всеправедный и строгий.

Об этой женщине молва

Меня одна сюда примчала.

А что гласит молва?

О ней

Мне приходилось часто слышать,

Октавио: из всех красавиц,

Каких видали в этом веке

В Неаполе, по слухам нет

Утонченней ее.

Святую

Вам сообщили правду. Только

Изысканность — лишь оболочка

Ее порочности, приманка.

Облюбовав глупцов заране,

Она читает им октавы[37]

Иль шаловливые сонеты,[38]

Что на досуге сочиняет.

А те, чтоб выказать свою

Утóнченность, ей расточают

Хвалы за стиль и за язык.

Мне чудеса давно твердили

Об этой женщине.

Прекрасно.

Но разве я, сеньор, не прав,

Что этой женщины жилище

Есть лавка живности? Открыта

Она не только богачам

Из наших мест, но и для немца

И англичанина и венгра,

И армянина и индийца,

И для испанца, как бы их

Ни ненавидели у нас

В Неаполе.[39]

Ах, вот как?

Я

Вам говорю, и это правда

Такая же, как то, что вы

Становитесь влюбленным.

Правда,

Молва меня в нее влюбила.

Еще кой-что.

Ах, будьте другом,

Скажите же!

Она имеет

Любовника… Такой бродяга,

Что хуже негодяя нет

В Неаполе.

Он не Энрико,

Сын Анарето — богача,

Что лет уж пять не покидает

Постели, бедный паралитик?

Он самый.

Я кой-что слыхал

Об этом шалопае.

Верьте,

Лисандро, он — один из худших

Людей, каких видал Неаполь.

Ему Селия помогает

Чем только может, но беспутник,

Дошедший до предела в страсти

К игре, является к ней тотчас,

Как проиграется, и бьет

Красавицу, и отнимает

У ней браслеты и колечки.

Несчастная!

Она, однако,

Ему усердно помогает,

Легко выманивая деньги

У новичков в науке страсти

Поэзией своею лживой.

О, я теперь, предупрежденный

Таким учителем прекрасным, —

Увидите, как буду с нею

Себя вести.

Пойду я с вами.

Но берегите, друг, карман!

Войдем мы под каким предлогом?

Вы ей скажите, что слыхали

О ней как о поэте дивном

И попросите, за колечко,

Вам написать для вашей дамы

Стишок любовный.

План хороший!

И так как с вами буду я,

Я попрошу ее о том же.

Вот дом ее.

Ага, я вижу —

Во дворике.

Но только если

Энрико нас внутри застанет,

Ей-богу, нам не уцелеть.

Но он один, нас двое.

Правда.

Я не боюсь его ни капли.

Гм! Написано недурно.

Северино так искусен.

Но, однако, это что-то

Не бросается в глаза.

Ты сказала же, недурно

Пишет он.

Хороший почерк,

Я сказала.

Понимаю.

Пишет, как учитель школьный.

Рассуждает, как невежда.

Страх откинь, — вперед, Лисандро!

Хороша, клянуся жизнью!

Как прекрасно сочетанье

Красоты такой волшебной

С поразительным умом!

Донья, двое кабальеро,[41]

Если их не лжет одежда,

К вам вошли.

Что им угодно?

Что и всем.

Уж ты замечен.

Что вам надо, господа?

Мы вошли сюда без страха,

Потому что дом поэта

Или знатного сеньора

Всем доступен и всегда.

Как? Ее назвать поэтом?

Эту кровную обиду

Проглотила.

Я наслышан

О чудесном вашем даре:

Даже древнего Гомера

И Овидия[42] вы славой

Превосходите. Мой друг,

Дара вашего поклонник,

Дал совет мне умолять вас,

Чтобы вы мне написали

Обращенье к даме знатной,

Что любовь мою отвергла

И теперь несчастна в браке.

А в награду предлагаю,

Если вас оно достойно,

Это пламенное сердце.

Он нас принял за Беллерму.[43]

Госпожа, и я за тем же

К вам явился. Мне известно —

Тем, кто славит в вас поэта,

Вы не знаете отказа.

Речь идет о ком, сеньоры?

Об одной коварной даме,

Что меня любила долго,

Но покинула для сладкой

Жизни, видя: беден я.

И неглупо поступила.

Ваша просьба очень кстати.

Вот я только что сбиралась

На одно письмо ответить.

Так как вы сказали — славой

Я Овидия затмила,

Оправдать такое мненье

Постараюсь я, и разом

Напишу посланья оба.

Дай чернила и бумагу.

Изумительно!

Чудесно!

Вот бумага и чернила.

Ну, итак — пишите.

Пишем.

Вы сказали, эта дама

Вышла замуж?

Да, сеньора.

И покинула тебя,

Только стал ты небогатым?

Это так.

Я вместе с тем

Отвечаю Северино.

Что вы ищете, сеньоры,

В этом доме?

Ничего.

Был открыт он, и в него

Мы вошли без разговора.

Я известен вам?

Не будем

Говорить об этом.

В час

Неурочный к добрым людям

Вы пришли. Я зол на вас.

Что ты смотришь так, Селия?

Вот безумец.

Как бы их

В море сбросил со скалы я.[44]

Счастье, ради ласк моих…

Как, меня молить ты смеешь?

Прочь! Не то, клянусь, сейчас

Со щеки ты покраснеешь!

Если мы стесняем вас,

Мы уйдем без ссоры, лаской.

Вы сеньоре, верно, брат?

Дьявол я.

И прямо в ад

Вас, вот этою указкой,

Мы отправим.

Тише, злоба!

Счастье, ради слез моих…

Без намерений дурных

Мы пришли к сеньоре оба.

Лишь просить ее явились

Написать письмо.

Ведь вы

Рыцарь с ног до головы,

А писать не научились!

Успокойтесь.

Что такое?

Где писанья?

Я их дам.

Вы потом придете, двое,

А теперь не время вам.

Ты порвал их?

Ты видала?

Я рассержен.

Я молю,

Мой любимый.

Отделю

Так же головы, пожалуй,

Им от тела.

Ну, довольно!

Нет, я буду и опять

Как желаю поступать.

Если ж вам, мой сударь, вольно

Драться, я готов. Поближе

Подходите. Головы

Не снести вам, трусы!

Вы

Забываетесь!

Молчи же.

Если вы в душе мужчины,

А не бабы, если львиной

Чести дух в вас не погас

И позор — пятно для вас,

Защищайтесь шпагой![45]

Милый!

Отойди!

Ах, перестань!

Кто удержит эту длань?

Ужас! Боже, дай мне силы…

Убежали. Вот красиво!

Он удар запомнит мой!

Мокрой курицей домой

Ковыляют боязливо.

Счастье, что ты сделал?

Ровно

Ничего. Который был

Выше, нож ему всадил

Я на четверть хладнокровно.

Да, тому весьма попало,

Кто тебя просил…

Урок

И другой имел. Я клок

Шерсти выщипнул немалый

У него. Герой кольчугу

На себя напялил…

Да,

Ты стараешься всегда

Рассердить меня.

Подругу

Пожалей свою, молю я.

Говорил тебе не раз,

Что «маркизиков» у вас

И фатишек не терплю я!

Эти глупые мальчишки

Бесполезны. Что дают

Эти франты? Весь их труд —

Подвивать свои усишки

И височки. Как кремни,

Дуб иль камень в счете денег,

А карман у них пустенек;

Францисканцами[46] они

Могут тотчас стать. К чему ты

Принимаешь их? Тебя

Я предупреждал любя, —

Но в подобные минуты

Ты несносна.

Сжалься, милый!

Прочь, несчастная!

Мой друг,

Вот что я из этих рук

В дар недавно получила.

Вот цепочку мне за дружбу

И кольцо один такой

Подарил.

Беру с собой.

Мне она сослужит службу.

Кто? Цепочка?

Что ж, поможет

И кольцо мне.

Я прошу,

Не обидьте госпожу.

А она просить не может?

Почему же просишь ты?

Видишь сам: ей не сидится.

Ну-ка!..

Чтоб вам провалиться,

Вельзевуловы плуты!

Все мое — душа и тело, —

Все твое! Я вся твоя!

Милый, слушай, милый!

Я…

Я просить тебя хотела,

Чтобы нас к Морским воротам

Нынче взял ты.

Захвати

Плащ с собой.

Уж мы в пути.

Угощение ж заботам

Предоставь моим.

Гальван,

Я хочу, чтоб эти франты —

Наш приятель Эскаланте,

И Черинос, и Рольдан —

Знали все, что мы с Селией

Будем у Морских ворот.

Ладно.

Всякий пусть возьмет

По подруге и идет

В путь.

Вот, прелести какие!

Что ж, напьемся до убою!

Это ладно, — но когда

Дело сварим.[47]

Как всегда,

Я лицо свое закрою.

Ты пойдешь без покрывала![48]

Так хочу сегодня я,

Все чтоб знали: ты — моя.

Радость душу мне объяла.

Я лечу.

Как ты зевала!

Ну, пиши прощай кольцу

И цепочке!

Храбрецу

Все с себя отдай — и мало.

Друг, иль ты позабываешь,

Что сегодня мы должны

Дело сделать?

Полцены

За убийство, ты же знаешь,

Получивши, я истратил

Уж давно.

А ты идешь

К морю.

Ты, Гальван, поймешь:

Я туда итти назначил,

Потому что и цепочка,

И кольцо — теперь со мной.

План, поди, смекаешь мой?

До последнего гвоздочка.

Веселей живи, несчастный,

Нет причины для нытья,

Если нынче ж цепь твоя

В оборот пойдет прекрасный!

Рассказ твой удивителен безмерно.

То тайны господа.

Так, значит, отче,

Какой конец иметь Энрико будет,

Такой и ты?

Неправым быть не может

Господне слово. Так сказал мне ангел,

Что если будет осужден Энрико, —

С ним вместе я. А если он спасется,

И я спасусь.

Но, отче, несомненно

Его спасенье — рыцаря святого,[49]

Каким он должен быть.

Вот здесь мой ангел

Сказал мне ждать.

И тут неподалеку,

Отец мой, проживал трактирщик жирный,

К которому заглядывал я часто.

И тут же, как сейчас припоминаю,

Дородная и рыжая, а ростом

Что твой гвардеец, проживала девка.

За ней он приударивал.

О враг мой!

Мне грешные на ум приходят мысли.

О немощное тело! Брат мой, слушай.

Я слушаю.

Злой дух в меня вселился,

Воспоминанья грешные навеяв.

Но что с тобой?

Я бросился на землю,

Чтоб больно ушибиться. Брат, иди же,

Топчи его сильнее.

В добрый час,

Отец мой. Я всегда тебе послушен.

Тáк хорошо ли?

Да.

Ему не больно?

Без сожаленья, брат.

Без сожаленья!

Да для чего ж его жалеть я буду?

Я буду бить, и снова бить, отец мой.

Боюсь, чтоб в вас он не вернулся, отче.

Брат, бей меня!

Сдержитесь же, Энрико!

Его швырну, клянусь я небом, в море!

Там говорят: Энрико.

Этим нищим

Бродить по свету нечего!

Сдержитесь!

Раз я сказал, я сброшу! Не перечить!

Куда ты? успокойся!

Для чего?

Я милость оказал ему, от жизни

Освободив беднягу.

Вы убили!

Меня о подаяньи этот нищий

Просил, и вид его мне показался

Довольно гнусным. Чтобы не смущались

Другие этим зрелищем, я тотчас

Схватил его и — в море.

Преступленье

Чудовищно!

Чтоб нищенствовать впредь

Повадно не было.

Да, самый дьявол

Тебя о подаяньи не попросит.

Жестокий!

Помолчи! Не то с тобою

Я то же сделаю.

Оставим это.

Поговорим теперь вдвоем, Энрико.

Энрико этого назвали!

Что ты?

Другой Энрико будет — не злодей же,

Живьем в аду пылающий. Пока

Понаблюдем за тем, что происходит.

Вниманье, господа! Теперь хочу я

Вести беседу.

Сказано отлично.

Внимай, Селия!

Я уже внимаю.

Лидора, ты со мною?

Я согласна,

Я слушаю, сеньор мой Эскаланте.

Рольдан, внимай!

Я слушаю, Черинос.

Взгляни, отец, они преблагодушны.

Теперь их можно рассмотреть поближе.

Что ж мой Энрико не идет?

Молчи же!

Ведь мы бедны, а он жестокосерд.

Смотри — не сбросил бы нас в море.

Ну-ка

Теперь начнем о подвигах рассказы,

Свершенных каждым в жизни. Всё расскажем

По очереди — подвиги… разбои,

Ножом удары, грабежи, убийства,

Побои и так далее.

Отлично

Сказал Энрико!

Кто же больше всех

Наделал зла, мы на того возложим

Венок лавровый, в знак его победы,

Под пение мотетов[50] и хвалений.

Согласен.

Начинай же, Эскаланте![51]

Как только бог попустит!

О, злодею

Ничто не страшно.

Я согласен.

Как он

Самодоволен.

Двадцать пять несчастных

Людей убил я, шесть домов ограбил,

И тридцать я нанес ударов чикой.

Ах, посмотреть, как будешь ты болтаться

На виселице!

Твой черед, Черинос.

Какое отвратительное имя:

«Черинос»![52] Что за гадость!

Начинаю.

Я не убил ни разу, хоть кинжалом

Нанес ударов добрых сотню в жизни.

И не был ни один смертельным?

Не был.

А что плащей награбил я и продал

Старьевщикам — я стал от них богатым!

Он продает их?

Да.

И покупатель

Не узнает иной раз своего?

Во избежанье этого, в накидки

Перешивают их, в штаны.

И больше

За вами дел не числится?

Не вспомню.

Он исповедует его, разбойник!

А ты? как подвизался ты, Энрико?

Внимайте все.

Он басни не расскажет.

Я — человек, все басни рассказавший

В теченье жизни.

Вот каким считает

Себя он!

Ты не слушаешь, отец мой,

Рассказов их.

Ах, я все жду Энрико.

Внимать!

Тебя никто не прерывает.

Все наклонности дурные,

Что ни есть на этом свете,

Я впитал в себя с рожденья.

Вы увидите — я прав.

Я в Неаполе родился

У родителей не бедных, —

Вам известен, полагаю,

Мой отец: он дворянином

Не был, крови был незнатной,

Но богат был — это лучше.

Я считаю — в наше время

Стоит титула богатство.

Ну, так вот, в достатке детство

Протекло мое. Ребенком

Я проказничал. Когда же

Отрок стал, творил серьезней

Преступления. Шкатулки

И ларцы вскрывал я дома,

Похищал из них одежды,

Драгоценности и деньги —

И играл. Играл я. Знайте,

Что из всех моих пороков

Страсть к игре есть самый главный.

Стал я беден и без гроша.

Приучившись дома к кражам,

Стал затем недорогие

Похищать повсюду вещи

И на них играть, и тотчас

Их проигрывать. Пороки

Все росли мои, и вскоре

Уж помощников набрал я

Из подобных шалопаев.

Семь ограбили домов мы

И хозяев их убили,

А добычу разделили:

На игру хватало доли.

Четверых из нас поймали,

Пятый, я, бежал и скрылся.

Ах, друзья не только пыткой,

Но на виселице смертью

Преступленья искупили!

Наученный их примером,

Я обделывать принялся

Уж один свои делишки.

Каждой ночью я украдкой

Шел к игорному притону,

Становился там у двери,

Поджидая выходящих.

Так учтиво их просил я

Дать мне «с выигрыша малость».

Только рыться начинали,

Чтоб подать мне, я надежный

Вынимал кинжал и прятал

В беззащитную их грудь.

Весь их выигрыш, конечно,

Попадал в мои карманы.

Я сорвал плащей немало.

От любых дверей отмычки

При себе всегда держал я,

Чтобы все дома открыты

Всякий час мне были. Деньги

Я выманивал у женщин.

А не даст — в одно мгновенье

Им лицо клеймил навахой.[54]

Эти вещи вытворял я,

Быв юнцом; теперь скажу вам, —

Попрошу, сеньоры, слушать! —

Что я делал, мужем став.

Тридцать их всего, несчастных,

Что один я и клинок мой,

Властелин жестокой смерти,

Мы отправили к блаженным.

Так с десяток я прикончил

Безвозмездно, — ну, а двадцать

Принесли мне друг за другом

По дублону.[55] Вы найдете

Невеликой эту плату, —

Это правда, но, клянусь вам,

Из нужды проклятой брал я

За убийство и дублон.

Только шесть девиц невинных

Я растлил. Ну, прямо счастье,

Что нашел я шесть таких!

За одной замужней дамой

Знатной я приволокнулся,

И когда, тайком, проникнул

В дом красавицы моей,

Испугавшись, страшным криком

Подняла она супруга.

Я же, сильно разъяренный,

С ним схватился в рукопашной

И, подняв его на воздух,

Перебросил, как песчинку,

Чрез балконные перила.

Он упал на землю мертвым.

Та — кричать, а я хватаю

Свой клинок, и шесть раз сряду

Ей в кристаллы снежных персей

Погружаю — и сейчас же

Две рубиновые двери

Дали выход из темницы

Тела пленнице-душе.

Просто ради наслажденья

Согрешить произносил я

Клятвы ложные. Без цели

Затевал со встречным ссору.

Всех обманывал. Однажды

Отвратить от жизни буйной

Пожелал меня священник.

Я попотчевал беднягу

Оплеухой, — полумертвый

Он свалился наземь. Зная,

Что мой враг просил приюта

В доме старца одного,

Я поджег тот дом; сгорели

Все в нем жившие. Малютки —

Двое нежных купидонов[56] —

Обратились в пепел. Слова

Не сказал я без проклятья.

«Чорт возьми!» иль что другое,

Чтобы небо оскорбить,

Вспоминаю беспрестанно.

Никогда послушать мессу

Не хожу я, — даже бывши

В лапах смерти, отказался

Покаянье принести.

Никогда не подавал я

Нищим милостыни, сколько

Ни имел с собою денег,

Поступая с ними часто,

Как сейчас видали вы.

Я преследовал монахов.

Из святых церквей похитил

Шесть сосудов и священных

Много разных украшений.

Я суда не уважаю.

Восставал на суд не раз я,

Слуг его зарезал многих, —

Так что смелости нехватит

Им вовек схватить меня.

Но захвачен я одними

Темно-синими очами.

Здесь присутствует Селия.

Все ее высоко ставят,

Ибо я люблю ее.

Вот, как только я узнаю,

Что у ней звенят монеты,

Я беру у ней немного

Для отца. Как вам известно,

Анарето, мой старик,

Пять уж лет в параличе он,

Ложа он не покидает,

И жалею от души я

Моего отца больного,

Так как все-таки виновник

Я один его несчастья,

Ибо это я, развратник,

Промотал его богатство.

Все рассказанное — правда,

Я, клянусь, не лгал ни слова.

Ну, теперь судите: кто же

Заслужил награды высшей.

Так дела его, отец мой,

Совершенны, что могу я

Слово дать — он за наградой

Может ехать и в столицу.

Сознаюсь: тебе по праву

Лавры.

Я согласен с этим.

Я венок ему надену.

И — да здравствует Селия!

Будь увенчан лавром, счастье!

Господа, настало время

Подкрепиться…

Это правда.

Но пока Энрико славу

Возгласим.

Живи вовеки,

Сын седого Анарето!

А теперь идем все вместе

Веселиться и проказить.

Лейтесь, слезы, и ручьями

Из груди пронзенной хлыньте,

Раны сердца растравите!

О, какой исход постыдный!

Что с тобой, отец?

Увы мне!

Нет моей беде предела.

Этот именно разбойник —

Мой Энрико.

Что ты, падре?

Те приметы, что мне ангел

Указал, — его приметы.

Неужели?

Да. Сказал мне

Ангел, Анарето сыном

Будет он, а этот изверг —

Анарето сын.

Он, падре,

Уж горит в аду.

Увы мне!

Только этого боюсь я.

Ибо ангел возвестил мне:

Если бог его осудит,

То и я во власти ада.

Если ж он пойдет на небо,

То и я пойду на небо.

Только — как пойти на небо

Может он, когда, мы видим,

Столько явных злодеяний,

Грабежей, убийств свершил он,

И в своих так низок мыслях!

Он… Да, в этом нет сомненья,

В ад пойдет он так же верно,

Как Иуда-сребролюбец.

О царю великий, вечный!

За какие прегрешенья

Мне такая злая кара?

Вот уж десять лет, владыко,

Я живу один, в пустыне,

Травы горькие вкушая.

Воды ржавые пия, —

Подвизаюсь я, владыко,

Судия предвечный, только

Для того, чтоб отпустили

Вы грехи мои! За что же

Осужден я вами аду?

Уж теперь я ощущаю,

Как прожорливое пламя

Языком мне лижет тело.

О жестокость!

Будь же, отче,

Терпеливым.

Как же может

Быть смиренным тот, кто знает,

Что ему готова гибель?

Ад? О, сумрачная пропасть,

Где конца не будет мукам!

Где терзаться мне, доколе

Существует бог великий!

Я в огне неугасимом

Буду вечно. Горе! Горе!

Даже слушать это страшно…

Отче, на гору вернемся.

Я готов туда вернуться.

Но молитв и покаянья

Продолжать не буду, ибо

Нет в них пользы. Бог сказал:

Если тот пойдет на небо,

То и я спасусь, а если

В ад пойдет он, — я погибну.

Коли так, то жить хочу я

С ним одною жизнью. Бог мне

Смелость эту да простит.

Коль судьба моя зависит

От него, так я и буду

Подражать ему. К чему мне

Дни свои влачить в молитве,

Раз Энрико все утехи

Городской вкушает жизни,

А по смерти нам обоим

Одинаковая участь?

Ты не глуп. Отлично, падре!

Там, в горах, бандитов шайка,

Им услуги предложу я,

И таким путем с Энрико

Одинаковою жизнью

Заживу я. Раз конец нам

Одинаковый по смерти, —

Стану столь же, а удастся —

Так и более преступен.

Ибо — раз обречены мы

Аду оба, — наше мщенье

Миру только справедливо.

О, владыко! Кто бы думал!

Ну, отец мой, собирайся!

На высокие деревья

Мы развесим наше платье

И оденемся поярче.

Я готов. И постараюсь,

Чтобы мир вострепетал

Перед праведником, аду

Осужденным за другого:

Будет он бичом для мира.

Что мы сделаем без денег?

Их у чорта отберу я,

Коль не басня, что умеет

Их добыть он.

В путь!

Владыко,

Если я несправедливо

Поступаю, ты прости мне.

Ты меня уж осудил,

И твое бесповоротно

Слово. Если ж так, то вольной

Наслаждаться буду жизнью

Пред концом моим печальным.

По стопам Энрико буду

Я итти.

Мне, отче, страшно

Отправляться в путь с тобою, —

Ибо путь твой — прямо в ад.

Игры проклятой конь,[57]

Гонимый сатаною…

Беда всегда с тобою.

Огонь! В руках огонь!

Со мною ада гости.

Вновь проигрыш тебе метнули кости.

На правильных костях,

И даже на подменных…

В потерях неизменных.

Всего на этих днях

Я проиграл покуда

До девяносто девяти эскудо.

К чему жалеть о том,

Что без труда досталось!

Как скоро не осталось

Ни грóша… Адский дом!

Монета за монетой…

Ты слишком удручен потерей этой,

А дело нас не ждет.

Убить Альбано надо.[58]

Ты знаешь, полнаграды

Уж заплатил вперед

Лауры брат за дело.

Я без грошá. Убью Альбано смело.

Итак, настанет ночь…

Черинос и другие[59]…

Есть трудности большие, —

Я должен вам помочь.

А как грабеж — назначен

У генуэзца.[60]

Будет ли удачен?

Гальван, за мной иди!

Я на балконе первый.

Я там, где нужны нервы,

Люблю быть впереди,

Опасности почуяв.[61]

Ты смел всегда.

Сказать друзьям лечу я.

Ну, пока лихое племя

Ждет в тревоге деловой,

Сумрак — плащ удобный твой.

Я успею в это время

Насмотреться на отца.

К своему прикован ложу,

Пять уж лет он не встает.

Что ни день — грехи я множу,

Но страдальца не тревожу

И на свой питаю счет.

Часть того, что даст Селия

Или силой отниму

У нее, — несу к нему.

Ах, власы его седые

Милы сердцу моему!

И на деньги, что за ночь

Я награблю, успевая

Волей страх свой превозмочь,

Я спешу отцу помочь,

Сам порою голодая.

Только эту добродетель

В жизни пагубной моей

Я храню — господь свидетель.

Должен быть отцу радетель

Сын — иначе он злодей.

Никогда не оскорблял

Я отца и огорченья

Я ему не причинял,

И послушно от рожденья

Слову каждому внимал.

И отец отнюдь не знает,

Как его преступный сын

Грабит, режет и играет, —

Нет, до старческих седин

Весть о том не долетает.

Камень пусть душа моя,

Не хрусталь прозрачно-нежный,

Пусть и в сердце у меня

Вопль ужасный, вой мятежный

В кучу сбитого зверья,

Как в лесном ущельи горном, —

Все же я в глазах отца

Остаюсь ему покорным.

Да не знает до конца

О житье моем позорном!

Вот страдалец. Жалкий вид.

Он, повидимому, спит.

Отче!

Сын мой, утешенье.

Я прошу у вас прощенья.

Беспокойство причинил

Вам, отец моих очей,

Что сегодня запоздал я.

Нет, мой сын.

Вас не желал я

Огорчить.

Всего милей

Видеть мне тебя.

Сказал я

Так: когда сквозь облака

Солнце свет издалека,

О котором утро просит,

Мраку смертному приносит,

Радость утра — так ярка,

Радость видеть вас. О, краше

Солнца и его лучей

Седины святые ваши,

Именитых королей

Украшенье…

Сын, ты — чаша

Добродетели святой…

Вы покушали?

Покуда

Нет.

Вы голодны?

С тобой

Находиться, радость, — чудо:

Мне не слышен голод мой.

Велика моя награда

В том, что любите вы чадо.

Недостойно вас оно.

Вот уж третий час давно,

Вам, отец, покушать надо.

Я накрою вам сейчас

Этот стол.

Твоя забота

Тяготит меня.

Как раз

Мне заботиться о вас —

Наслажденье, не работа.

Из проигранных монет

Спрятал я один эскудо

Для больного на обед.

Обернуться с ним — не худо,

Но рискнуть им — нет и нет.

Мне любовь не позволяет.

В полотне со мною есть

Кое-что для вас поесть.

Отче, сын вас приглашает.

Сын, отец благословляет

Бога, что такого дал

Сына старцу, что больному

Тот рукою правой стал.

Кушайте, чтоб я видал.

Как мне двинуться, хромому

И без рук. Любезен будь —

Помоги.

Одно мгновенье!

Этих рук прикосновенье,

Мнится, льет мне силы в грудь.

Новой жизни дуновенье

Я желаю передать

Вам, отец: на вашей доле

Смерти почиет печать.

То божественная воля

Исполняется.

Подать

Вам еду, отец? Готово!

Все накрыто.

Мальчик мой,

Клонит сон меня.

Ни слова

Не скажу вам, спите.

Снова

В теле холод ледяной.

Принесу я вам одежды.

Нет, спасибо.

Спите.

Я

Всякий раз смыкаю вежды

Не без сладостной надежды,

Друг, увидеть вновь тебя.

Но всегда боюсь, что очи

Завтра мне не разомкнуть:

Ведь недуг мой все жесточе.

Сын, совета не забудь —

И женись.

Спокоен будь:

Твой совет осуществится —

Завтра же хочу жениться.

В утешенье и солгать

Не грешно.

Тогда-то, мнится,

Я поправлюсь.

Исполнять

Должен я твои советы.

Умереть спокойно мне ты

Дашь, Энрико.

Я во всем

Преклоняюсь пред отцом.

Даже брачные обеты

Произнес бы — ради вас.

Наставленье дам сейчас

Я, старик. Супруги ты

Не ищи себе прекрасной;

Ибо это труд напрасный —

Быть алькальдом красоты,

Для которой так опасно

Искушенье. Слушай, сын…

Я, отец.

Пускай же знает,

Что супруг ей доверяет.

Если ж нет, хоть раз один

Услыхавши, изменяет

Женщина… Жену считай

Равной мужу, ублажай

Всем, чем можешь… Но супруга

Кинет мужа ради друга,

Если ревность через край

Муж покажет ей… Энрико,

Научись скрывать любовь

До поры…

Уж старца вновь

Обуял всех чувств владыка —

Сон, а мудрости великой

Научил бы он. Скорее

Я хочу прикрыть его:

Здесь прохладно.

Ничего

Не упущено. Смелее.

Знаю я, какой аллеей

Здесь пройдет он.

Кто?

Альбано.

Тот, которого убить

Должен ты.

Таким-то быть

Мне злодеем?

Что?

Не стану

Жизни чьей-то я губить

Из-за денег.

Эй, не трусь!

Я, Гальван, того боюсь,

Чтобы не раскрылись очи

Спящего, когда средь ночи

За убийство я возьмусь.

И хотя молва громка

Обо мне идет по свету,

Не решаюсь я на это

Преступление, пока

Почивает Анарето.

Твой отец?

Он человек

Замечательный! Ему я —

Сын послушный, и люблю я

Одного его навек,

Ибо он тропу благую

Указал мне. Будь со мною

Он всегда — мои деянья

Были б выше порицанья,

Был бы взгляд его уздой

Для преступного желанья.

Но задвинуть штору надо:

Может статься, не смотря

На него, окрепну я,

Стану снова без пощады, —

А теперь берет меня

Жалость.

Сделано.

Гальван!

Вот теперь глаза мне эти

Не страшны. Я смел и рьян,

Твой готов исполнить план.

И убьем — хоть всех на свете.

Брат Лауры смерть Альбано

Хочет дать. Рази ж смелей!

Тот, кто ищет, — поздно ль, рано,

Не бывает двух смертей,

А одну найдет.

Живей!

Солнце шествует к закату,

Как и жизнь моя… Когда-то

Молод был, а скоро ночь…

Ждет супруга…

Руку прочь!

Что уставил ты глаза-то?

Так смотрю я оттого,

Что напомнил моего

Мне отца старик-калека.

Как убить мне человека,

В ком я вижу лик его?

Ради лет его почтенных

Он избегнет дерзновенных

Рук моих. Альбано стар.

А седин благословенных

Не коснется мой удар.

Проходи, беды не чуя.

Хоть рассудок говорит

Мне иное, — все же мню я,

Что в тебе, коли убью я,

Будет мой отец убит.

О серебряные нити

Многодумных стариков!

Вас боятся, как врагов.

Пусть же чтут вас: вы храните

Старца, кинувшего кров.

Я тебя не понимаю.

Ты совсем не тот, что был.

Что ж! Я чести не роняю.

Ты его ведь не убил.

Не убил, и не желаю.

Никого и никогда

Я не трусил и свирепым

Был убийцей. Уж года

Стала грудь моя вертепом

Неизбывного стыда.

Но увидев эту старость,

Седины, как у отца,

Наподобие венца

Вкруг чела святые, — ярость

Подавил я до конца.

Если б было мне известно,

Что Альбано столько лет,

Я б Лауры брату честно

Свой отказ послал в ответ.

Тут почтенье неуместно.

Деньги те, что получить

Ты успел, — их возвратить

Должен ты, раз жив Альбано.

Может быть.

Как — может быть?

Так… Учить Энрико рано.

Он идет.

Сейчас попался

Мне Альбано — жив и здрав.

А еще бы!

Не боялся

Я того, что входит в нрав

Вашей чести — обещав,

Не исполнить. Давши слово,

Я всегда его держал.

Кто не так — назвать такого

Честным можно ль?

Ну, готово!

Так и лезет на кинжал!

Старцев я не убиваю,

Коль угодно ведать вам.

Хочешь ты — убьешь и сам.

Ну, а плату я считаю

За собой — и не отдам.

Вы вернете их — поверьте.

Проходите-ка, сеньор,

И держите-ка ваш вздор

Про себя.

Не дремлют черти.

Ишь, мечом решают спор!

Деньги мне мои вернешь!

Вот — ни столько не намерен.

Трус, обманщик жалкий!

Лжешь!

Я убит.

В том будь уверен.

Ко блаженным отойдешь.

Гордецов таких, как ты,

Я приканчивать умею.

Старца дряхлого святы

Седины. Благоговею

Перед ним душой моею.

Если ж будешь ты молоть,

Что мое неверно слово, —

Воскресит тебя господь,

Чтоб тебя убил я снова.

Схватить его, предать жестокой смерти!

Ну, дело плохо! Их тут больше сотни,

И губернатор.

Будь их хоть шестьсот.

Коль сдамся я — не избежать мне петли,

А защищаясь, может быть успею,

Урвавши случай, ускользнуть от смерти.

А нет — умру с оружием и с честью.

Вот здесь Энрико! Подходите, трусы!

Ты окружен.

Пусть окружен. И все же,

Клянуся богом, я смогу прорваться

Сквозь всех!

Я за тобой прорвусь.

Расскажешь всем, что с Цезарем шел рядом.[64]

Ты — дьявол!

Только человек, от смерти

Спасающий себя.

Сдавайся,

И я тебя освобожу.

Об этом

И не помыслю. Только как возьмете

Меня — посмотрим…

Трусы вы!

Увы мне!

Убит я.

Губернатора убили!

Несчастье!

Что за ужас!

Хотя б земля свои раскрыла недра

И схоронила в них меня, — укрыться

Мне невозможно. Пенистое море,

О, спрячь меня к себе на лоно! Брошусь

Сюда со шпагою во рту. Имейте

К моей душе, владыко беспредельный,

Немного состраданья. Я — злодей.

Но иногда, о боже, вспоминаю

О вашей вере… Что хочу я сделать?..

Я броситься хочу в пучину моря,

И нищего, увечного отца

Покинуть? Так оставить? Нет, вернувшись

К нему, возьму его с собою. Буду

Энеем[65] старцу дряхлому Анхизу.

Куда ты? Стой!

Сюда, за мной!

Спасайся!

Отец очей моих, простите, взять вас

В объятья не могу, и заключаю

В душе моей в объятья. Эй, за мной,

Гальван!

О, я с тобою буду рядом!

На суше не спастись нам.

Значит, надо

Бросаться в море.

И моей гробницей

Его разгневанная пасть да будет…

Как тяжело отца кидать!

За мною!

Иду, Гальван. Еще я трусом не был.

Что ты, Пауло, ни скажешь, —

Мы тебе повиноваться

Слово дали. Как прикажешь:

Им живыми оставаться

Или к дереву привяжешь?

Что, они нам денег дали?

Как же — дали! Да ничуть!

Что ж вы, пентюхи, зевали?

Мы у них все отобрали…

Эти трое… Как-нибудь

Уж примусь за них я сам.

Сделай эту милость нам.

Господин, имей к нам жалость!

Эй, подвесить к дубу малость!

Господин…

Придется вам

Повисеть. Вот плод на славу

Для прилетных хищных птиц,

Посещающих дубраву.

Смотришь ты как на забаву

На жестокость.

Без границ

Стал теперь Педриско смелым.

Раз он видел, как по целым

Месяцам сеньор постился

И в молитве возносился

Духом к божеским пределам,

Да от бога благодать

Он получит провождать

Жизнь в молитве целокупной,

И затем пришлось видать

Мне его вождем преступной

Шайки, грабящим людей

И убийству предающим.

Что же больше? Ей же ей,

Стал теперь я злющим-злющим!

Не боюся и чертей.

В зверстве я хочу Энрико

Подражать и превзойти.

Грех мой, господи, прости!

Коль один конец нам, дико

Мерять разные пути.

Я таких речений много

От стоящих у перил,

Кто на лестницу всходил,

Слышал.

Обожал я бога.

Почитался за святого

Я в окрестности, и вот,

Раз, прорвав кристальный свод,

Ангел быстрый небо кинул

И, явившись мне, подвигнул

Бросить строгий жизни ход,

Мне открыв, что так ужасен

Мой конец! Смотрите вы,

Я Энрико сопричастен

В злодеяниях!

Увы!

Огнь очей моих опасен.

Знайте, звери, что в горах

Близ Неаполя по склонам

Мирно прячетесь в норáх,

Гордой дерзостью в делах

Я поспорю с Фаэтоном.[67]

Вам, деревьям, оперенью

Почвы серой, вам, с зеленой

Густолиственною сенью,

Гость прибавит разъяренный

Оскорбленье к оскорбленью:

Превзойду самой природы

Я дела в людской молве.

И отныне буду годы

Пригвождать под ваши своды

Каждый день по голове.

Вы привыкли плод созрелый

Уронять на землю сочный, —

Мой же плод, на ветках целый,

Будет кормом для полночной

Стаи птиц осиротелой.

И отныне круглый год

Красоваться будет плод

В вашей зелени. О, я бы

Сделал больше, мог когда бы!

Прямо в ад твой путь ведет.

Эй, немедля чтоб висели

На дубу!

Иду — лечу!

Господин мой…

Вы не мне ли

Говорите? Захотели

Казни хуже? — Поищу!

Марш, вы трое!

Мы…

Вот ловко!

Рок сулил мне катом быть.

Перейму я всю сноровку,

Чтобы, вздернут на веревку,

Мог я ката поучить.

Так, Энрико, мне закон

Быть с тобою дан судьбою:

Ты ли будешь осужден, —

И меня возьмешь с собою:

Я с тобой соединен.

Ах, душа не позабудет,

Что спасенье отнято.

И когда нас бог осудит

Аду, — так наверно будет

У обоих нас — за что.

Да никто не усомнится,

Как бы грешен ни был он,

В милосердии, которым

Горд и радостен господь.

Это чей я слышу голос?

Чаща эта не дает

Нам, сеньор, узнать, откуда

Раздается голос тот.

Кто раскаялся и твердо

Соблюдать решил закон,

Да приблизится с молитвой,

И простит его господь.

Подымитесь оба в гору,

Поищите-ка того,

Кто поет романс.[68]

Мы оба

Посмотреть пойдем его.

Власть господня для молитвы

Голос грешнику дает

Кто ни просит милосердья,

Не откажет в нем господь.

Пастушок, спустись пониже,

Ибо, право, видит бог,

Песнь твоя меня смутила,

Умилил твой голосок.

Кто тебя словам романса

Научил? Ему внемля,

Весь дрожу я — эта песня

Так звучит, как мысль моя.

Тот романс, что пел сейчас я,

Сообщил, сеньор, мне бог.

Бог?

Или его супруга —

Церковь: на земле облек

Он ее святою властью.

Ты сказал прекрасно.

Друг,

Верю в бога я смиренно,

И, хоть я простой пастух,

Десять божеских заветов[69]

Знаю все до одного.

Бог простит ли человека,

Оскорблявшего его

В жизни делом и словами,

Помышленьями?

О, да!

Пусть грехов имеет больше

Чем в себе лучей — луна,

Чем число частиц мельчайших

В солнце, чем на небе звезд,

Больше чем в соленом море

Серебристых рыб плывет.

Таково-то бога силы

Милосердье; кто к нему

Со словами: «грешен, грешен»

Обратится — никому

Не откажет он в прощеньи.

Ибо он — вселюбый бог,

Потому что человека

Плотью хрупкой он облек,

И царит над этой плотью

Разрушения закон.

Так-то, если человека

Сотворил из праха он,

Да явит его созданью

Славу вышнюю, — то в том

Нет пятна его величью,

Непогрешному ни в чем.

Дал ему свободный разум

Бог, а телом и душой

Сделал бренным человека,

Но способности святой

Не лишенным обращаться

С упованием к нему.

В милосердии ж отказа

Нет у бога никому.

Если б к грешному создатель

Справедливо был суров,

То, конечно, много б меньше

Божеский вместил чертог

Душ, в блаженном созерцаньи

Бога зрящих. Велика

Бренность плоти; так, единым

Помышлением греха

И единым только взглядом

С вожделеньем на жену

Бог бывает оскорбляем.

Мните вы, что потому,

Если грешник оскорбляет

Бога раз иль два, уж он

Осужден навеки богом.

Нет, сеньор, его закон —

Милосердье. Всякий грешник

Дорог господу, за всех

Одинаково свой подвиг

Совершил он; всякий грех,

Вам известно, кровью, щедро

Излитой, он искупил,

Ибо в море обратил он

Плоть свою и разделил

На пять рек его кровавых,

Ибо дух его пребыл

Девять месяцев во чреве

Той, которой он судил,

Бывши матерью, остаться

Девой, да в нее восход,

Как в прозрачное оконце,

Не круша, свой свет прольет.

Если вам нужны примеры,

То скажите: разве Петр,

Богом «пастырь душ» названный,

Не был грешником? Иль вот:

Не был грешником когда-то

И евангелист Матфей,

А затем — его апостол,

Благовестник для людей?

А Франциск? Он не был грешник?

Но, простив его, господь

Знаком высшего почета

Положил на старца плоть

Отпечаток ран священных,

Удостоивши раба

Стать носителем навеки

Столь блестящего герба.

Разве грешницей публичной

Палестина не звала

Магдалину? — А святою

В покаянии была.

Так до тысячи примеров

Я привел бы, будь досуг.

Но, сеньор, блуждает стадо,

И отсутствует пастух.

Подожди еще немного.

Не могу я медлить, нет:

Я иду по этим долам,

Я отыскиваю след

Заблудившейся овечки,

Что от стада отошла;

А венок, который видишь

Здесь, любовь моя сплела —

Для нее. Сплести хозяин

Повелел мне потому,

Что своих овец он ценит

В то, что стоили ему.

Оскорбивший бога должен

Обратить мольбу к нему.

Милосерд он, и в прощеньи

Не откажет никому.

Подожди, пастух!

Не смею.

Я тебе не дам уйти.

Ты попробуй лучше солнце

Удержать в его пути.

В сердце трепет и тревога.

В странном облике своем,

Больше божьем, чем людском,

Возвестил пастух мне строго,

Что своим сомненьем бога

Прогневляю я опять,

И при этом дал понять,

Приведя свои примеры,

Что с молитвой, полной веры,

Надо бога умолять,

Да простит он… А Энрико?

Этот грешник? Что, как он

Будет господом прощен?..

Если так, то дух мой дико

Сатаной был обольщен…

Нет! Прощенным быть не может

Этот грешник, что слывет

Худшим в мире. — Не тревожит,

Пастушок, тебя мой гнёт…

А меня сомненье гложет…

Если б только захотел

Он покаяться смиренно,

Он прощенье бы имел,

И тогда благословенный

Был бы Пауло удел.

Но, пастух, ужель настолько

Милосерден будет бог[70]…

Нет, он милостив, но строг.

В ад — единый путь нам только,

Райский нам закрыт чертог.

Слушай, Пауло… От нас

Ты далеко был сейчас…

О событьи самом странном

(Не сочти его обманом)

Я принес тебе рассказ…

Там, на берегу зеленом,

Близ звериного жилья,

Где по каменистым склонам,

В вечном трепете, струя

Ниспадает с тихим звоном,

Там, покинувши троих,

Что повешены болтались,

Я и Селье оставались.

Вдруг, заслышав чей-то крик,

Оба мы перепугались,

Я вскричал: «Проклятье!» Хвать!

Видим мы: морскую гладь

Пенят два пловца с отвагой,

И один в зубах со шпагой…

Мы бросаемся спасать…

Буря воет на просторе.

Крови жаждущем… И в споре

С силой ветра два пловца

То касались звезд лица,

То ввергались в бездны моря.

Меж алмазных брызг граненых

Две виднелись головы

Двух пловцов… Сочли бы вы

Будто плахой для казненных

Были буйные валы.

Опасался я, сознаюсь, —

Не осилить им пучин.

Но — спаслись. Я постараюсь

Кратким быть. Из них один

Был Энрико.

Сомневаюсь.

Я сказал тебе, отец,

Ты не спорь, — я не слепец.

Ты ли видел сам?

И слышал.

И видал.

Когда он вышел,

Что он сделал?

Молодец

Без проклятий уж не мог.

Да какую милость бог

Этим людям не окажет…

И пастух, пожалуй, скажет,

Что ему открыт чертог

Вечно блещущего рая!

Впрочем, я не потеряю,

С ним увидясь, ничего.

Банда тащит уж его.

Я сказать тебе желаю…

Нас вы тащите куда?

Тащим вас, дружки, сюда

Для показа атаману.

Сделай.

Спорить я не стану.

Атаман уходит?

Да,

Ваши милости подверглись

Здесь опасности великой.

Но куда вы направлялись?

Отвечайте, господа!

В ад.

Ну вот, что за нужда

Утруждать себя? Довольно

Есть чертей, что безвозмездно

Возят в ад со всем удобством.

Одолжаться не хотим мы.

Ах, отлично ваша милость

Говорит и поступает:

Не обязывайся чорту

В том, что есть его же польза.

Как зовется ваша милость?

Сатаной.

И потому-то

Вы бросались в это море

Свой огонь залить водою?

Ты откуда?

Если б, с ветром

И водой устав сражаться,

Я не бросил в море шпаги,

Я бы живо вам ответил

На несносные вопросы

Острием ее клинка.

Стой, идальго,[71] не сердиться!

Эти вызовы оставить!

Я гневлив, клянуся богом!

Телу вашему изъянов

Нанесу шестьсот, и больше,

Кроме тех, что от рожденья

Вам отвешены природой.

Ты, заметь, к тому же пленник.

И коль ты силен — я тоже;

Я по силе — истый Гектор.[72]

Если многих убивал ты,

Так и я, узнай об этом,

Не один убил я голод,

Не один разбил подсвечник,

И, нащупав, предавал я

Лютой казни блох без счета.

Если ты разбойник, знай же:

Я — разбойник тоже. Сам я

Дьявол. И клянусь…

Прекрасно!

Все терпеть мне! Без отмщенья!

Должен он теперь остаться

Здесь привязан…

Не противлюсь.

Как угодно, издевайтесь.

Этот также.

Ну, нам крышка.

Поглядеть на вас довольно,

Чтоб сказать: «Вот плут изрядный!»

Здесь вы парня привяжите

На потеху атаману.

Ну-ка, к дереву!

Так хочет

Поступить со мною небо.

Проходите, вы!

Пощады!

Ну-ка, на глаза положим

Им обоим мы повязки.

Что за странная причуда?

Ваша милость, я, заметьте,

Ремесло одно имею

С вами, я — разбойник тоже.

Что же, значит, мы работы

Правосудию убавим,

Палачу же — наслажденья.

Все готово.

Так берите

Ваши луки и колчаны:

По две дюжины, не меньше,

Всадим каждому под кожу.

Слышим.

Это все нарочно:

Их никто не тронет.

Значит,

Атаман их знает?

Знает.

Ну, пойдем, а их оставим.

О, теперь нас расстреляют!

Но при этом я ни звука

Не издам. Позорна слабость.

Так и чувствую стрелу я.

Ах, она в кишки вонзилась!

Пусть моею смертью небо

Отомщение получит.

Я покаяться хотел бы,

Но хочу — и не могу я.

Вспомнит он — хотел бы я

Это знать (затем и вышел) —

О владыке бытия?[73]

Погибает жизнь моя, —

Кто б увидел! Кто б услышал!

Всякий вьющийся москит

Здесь мне кажется стрелою.

Сердце, сердце как горит!

Сила, сила, где твой щит?

Как судьба играет мною!

Бога вышнего хвалите.

Будь вовек прославлен бог!

Сын мой, доблестно примите

Заушения, что рок

Вам наносит.

Говорите

Вы недурно. Ну, а кто вы?

Близ тех мест, где вы суровой

Казни ждете, я, монах,

Свой построил скит в горах.

Здесь, скажите, для чего вы?

Тех людей, что привязали

К дубу вас и приказали

Вас убить, я их смиренно

Умолил, — хоть дерзновенно

Сердце их и тверже стали, —

Мне позволить одному

Посетить вас.

А к чему?

Исповедать вас немного,

Если верите вы в бога.

Коль ты поп, ступай к тому,

Кто тебе любезней.

Вот

Как? Да вы христианин?

Да.

Не может быть им тот,

Кто, как вы, на смерть идет

Не покаявшись, мой сын.

Мне не нужно.

Горе, горе!

Так и думал я. Увы!

Сын мой, знайте же, что вскоре

Вы умрете.

В разговоре,

Милый брат, несносны вы.

Ах, когда бы не томили,

И скорей меня убили!

Как скорбит душа моя!

А просить прощенья я

Не намерен и в могиле.

И у бога?

Коли знает

Бог, что грешник я такой,

То к чему?

О, грех большой!

Милосердым бог бывает

До конца в любви святой.

Никакой не знал святыни

Никогда я, и теперь

Не хочу я знать.

Ты — зверь!

Камень ты в своей гордыне!

Друг Гальван, а где-то ныне

Госпожа Селия?

Ах,

Мне до этого нет дела!

Вспоминаешь о вещах

Недостойных ты.

Монах,

Мне уж это надоело!

Что сказал ты?

Право, горе!

Будь не связан, я б не стал

Слушать — взял, швырнул бы в море.

Умереть ты должен вскоре.

Я и так уж ждать устал.

Я покаяться готов.

Жар твой, падре, не напрасен.

Эй, сними-ка с наших лбов

Ты повязки?

Что ж. Согласен.

Слава богу! Снят покров

С глаз моих.

Да, слава богу!

Вас убить уже идут.

Посмотрите на дорогу.

Ну, чего еще там ждут?

Раз он знает, что капут,

Что ж не кается?

Энрико

Не намерен трусом быть!

Сельо, грудь ему пронзи-ка.

Дайте с ним поговорить.

Он в душевной смуте дикой.

Ну, живей его убьем.

Стойте! Если так (мученье!),

Не останется сомненья

В осуждении моем.

Трусы вы! В мое боитесь

Сердце распахнуть вы дверь!

Ну, на этот раз держитесь!

Начинать!

Остановитесь…

Коли он умрет теперь,

Я погибну. Сын мой, ты же

Грешник…

Я грешнее всех

В мире.

Подойди поближе.

Исповедуй мне свой грех.

Как пристал ты, поп бесстыжий!

Брызни ж из груди моей

Неразлившийся ручей

Слез горючих, брызни, брызни!

Нет в душе надежд, ни жизни!

Ибо бог давно не с ней.

Не скрывай же, власяница,

Это тело. Не годится

Прятать язвы. Не пристала

Столь роскошная ложница

Для поддельного кристалла.

К моему позору я

Ныне снова возвращаюсь,

Сбросив кожу, как змея.

Но ужасней чешуя

Та, которой облекаюсь.

Мне к спасению нет моста,

От судьбы мне не отречься,

Предначертано совлечься

Мне сладчайшего Христа

И во дьявола облечься.

Эти ризы вы повесьте

Здесь, чтоб вид их говорил:

«Сбросил нас на этом месте

Пауло тот, который чести

Нас носить не заслужил».

Дайте мне кинжал и шпагу,

Крест же можете вы взять.

Ах, закрыт мне путь ко благу,

Ибо крови божьей влагу

Я не смог не расплескать…

Отвяжите их.

Глазам

Не поверю. Я свободен!

Благодарность небесам.

Твой поступок благороден,

Чем он вызван?

Слушай сам.

Мой рассказ ни с чем не сходен.

О Энрико! ты бы лучше

В этом мире не рождался,

Где, вкусивши света солнца,

Бед моих причиной стал ты.

О, когда б угодно было

Богу, чтобы ты тотчас же,

Как увидел солнце, умер

На руках наемной мамки!

Или б львом ты был растерзан,

Иль медведица, напавши,

Растерзала бы младенца.

Или дома ты упал бы

Наземь с верхнего балкона,

Прежде чем не перервал ты

Нить святой моей надежды!

Говоришь ты, право, страшно.

Знай, я — Пауло, отшельник,

Я покинул лет пятнадцать

Кров родной мой и на этой

Пребывал горе я мрачной

Десять лет в служеньи богу.

Вот блаженство!

О, несчастье!

Раз, небесные завесы

Золотые разорвавши,

Ангел мне предстал, — я бога

Вопрошал в тот миг о рае.

И сказал мне ангел: «В город

Шествуй, друг, и там увидишь

Ты Энрико, Анарето

Сына, он молвой прославлен.

Ты поступки все и речи

Замечать его старайся;

Ибо если он на небо

Будет взят, — и ты туда же,

Если ж в ад, — твоя дорога

Тоже в ад». И вот считал я,

Что Энрико мой — угодник.

(Ах, то было лишь желанье!)

Я отправился, увидел

Я тебя — и что же? Самым

Грешным в мире ты по слухам

И на деле оказался.

Захотел тогда с тобою

Разделить судьбу, и рясу

Сбросил я и, взяв оружье,

Стал вождем преступной шайки.

Я надеялся — пред ликом

Смерти бога ты помянешь,

И пришел к тебе за этим.

Но — увы! — пришел напрасно.

Вот я вновь переоделся.

Раз душа моя внимала

Столь печальной вести, — бедной,

Ей надежды не осталось.

В тех словах, что бог всесильный

Через ангела вещает,

Друг мой Пауло, для смертных

Непостижного немало.

Я бы жизни не покинул

Той, что вел ты, — ведь могла бы

Быть причиной осужденья

Столь безмерная отвага.

Неразумный твой поступок

Был отчаяньем, а также

Был он местью слову божью

И неизреченной власти

Бога был сопротивленьем.

На тебя, однако, шпага

Справедливости всевышней

Острия не обращает, —

Вижу я, что это значит.

Бог спасти тебя желает.

Отчего же ты достойно

Не ответишь жизнедавцу?

Я — злодей, такой, что худших

И природа не рождала;

Слова я еще не молвил

Без ругательств и проклятья;

Сколько люду лютой смерти

Предал я! Еще ни разу

Я на исповеди не был,

Хоть грехам моим нет края.

Бога, мать его святую,

Никогда не вспоминал я.

И теперь о них не вспомнил,

Хоть к груди моей отважной

Ты приставил шпаги. Что же?

Все ж надежду я питаю,

Чрез которую надеюсь

Я спастись. Надежде, правда,

Нет в делах моих опоры,

Но в душе живет сознанье,

Что к грешнейшему из грешных

Бог имеет состраданье.

Так-то. Пауло, хоть сделал

Ты безумие, давай-ка

Заживем с тобою вместе

Всласть на этом горном кряже.

Вдоволь жизнью насладимся,

Жизнь пока не оборвалась.

Раз сужден конец один нам,

Раз в одном несчастье наше —

В недостатке славы, коей

Блещут добрые деянья,

То и зло — отрада многих.

Но храню я упованье

На господне милосердье

При его судище страшном.

Знаешь? Ты меня утешил.

Ну ей-ей, мне страшно стало.

Отдохнем, мой друг, немного.

Ах, родитель мой несчастный!

Друг, большую драгоценность

Я в Неаполе оставил;

И хоть я боюсь, что буду

Там подвергнут лютой каре,

Я вернусь туда за нею,

Как бы ни был путь опасен.

Ты отправь со мною в город

Одного солдата.

Ладно.

Ты, Педриско, храбр. Иди-ка!

Только одного боялся:

Вдруг как он меня назначит.

Лучшей шпагой опояшьте

Вы Энрико. Вот вам кони,

Что легки, как вихрь крылатый,

В два часа домчат в Неаполь.

Я теперь в горах останусь

За тебя.

А я платиться

Буду этими боками

За твои, дружок, проказы.

Друг, прощай!

Но имя может

Погубить тебя, подумай.

Я — злодей, но упованье

На Христа имею.

Я же

Не имею. Ах, грехами

Я в отчаяние ввергнут!

Но отчаяние, знай же,

К осуждению приводит.

Все равно, не избежать мне

Осужденья. Лучше б вовсе

Не рождался ты.

То правда;

Но господь простит, быть может,

Мне грехи — за упованье.

Хороши с тобой мы оба![74]

Что ты плачешь, мокрый гусь?[75]

Что я плачу? Я не смею

Оросить слезой моею

Те грехи, за что плачусь

Без вины я?

Разве тут

Плохо?

Хуже не бывает!

Иль еды нам не хватает?

Разве стол не подают

Целый день?

Как ни вертись,

Есть нам нечего. Что ж проку

В том, что стол поставлен сбоку?

Эй, приятель, сократись!

Ну, а ты, раздайся вдвое!

Так страдай, как я…

Ну, вот…

Всем известно — «платит тот,

Кто грешил».[76] Что я такое

Сделал? И за что терплю

Я, безвинный?

О бесстыжий!

Не стони ты, замолчи же!

Я, мой друг, молчать люблю;

Но тебе скажу я вот что:

Голод мертвого проймет,

С ним притихнет даже тот,

Кто болтал не хуже почты.

Ты считаешь, что в тюрьме

Век сидеть тебе?

Нисколько.

Как сюда попал я только,

Так одно и на уме,

Как бы нам уйти отсюда.

Так смешна твоя боязнь.

Да, уйду, уйду на казнь,

Присужден к которой буду.

Да не бойся!

Я бы рад,

Да скорбит моя утроба,

Что без музыки мы оба

Уж попляшем.

Полно, брат.

Хоть не чувствую испуга

Никакого, все же мне

Надо быть одной.

Вполне

С вами может быть подруга.

Об заклад побьюсь — Селия.

Кто?

Любовница моя.

Ну, теперь свободен я!

О, мучения какие!

Что за голод!

Нет с тобой,

Друг, мешка? Мы денег можем

Получить от ней, и сложим

Их туда.

Хоть голод мой

И велик, но, богу слава,

Вспомнил я про свой мешок.

Вот.

Он мал и неглубок.

Сумасшедшие мы право,

Просит кто, и кто дает…

Красота моя, Селия!

Ну погибель! Всеблагие!

Это он меня зовет.

Что, сеньор Энрико?

Ох,

Не к добру учтивость эта!

Столь поспешного ответа

Я б дождаться раньше мог.

Чем могу служить вам я?

Как живете?

Не в обиде,

А особенно увидя

Наконец, мой друг, тебя.

О, сладчайшая из встреч!

Я хотела дать вам…

Чтó за

Красота! Пышна, как роза.

Что за ласковая речь!

Я в мешок свой упакую

Все, что дашь нам. Жалко — мал.

Я б, Селия, знать желал,

Что ты дашь мне?

Дам? Скажу я,

Чтоб оставил ты боязнь…

Видишь?

Правда. Без обмана.

Я узнала, завтра рано

Вы отправитесь на казнь.

Ну, мешок набит до края!

Поискать пойти другой.

Как ответ любезен твой!

Ах, Селия!

Дорогая!

Я имею мужа.

Мужа!

Бог мой!

Тише.

И — кого?..

Кто твой муж?

Не тронь его,

Он тебя ничуть не хуже,

Мой Лисандро.

Встречу — разом

Будет мертв!

Вам — мой совет:

Приготовьтесь на ответ

Богу.

Ну, пойдем.

Я разум

Свой теряю. Стой!

Спешить

Надо мне.

А мне не к спеху.

То-то завтра будет смеху!

Что? ты просишь отслужить

Мессу? Ладно. До свиданья.

О, решетки бы взломать!

Ну, довольно вам болтать,

Отойдем скорей от зданья.

Так смеяться! Так глумиться!

Тяжеленек мой мешок.

Как ты храбр!

О, дай мне срок,

Эта дерзость отомстится!

Что-то, милый мой мешок,

Я в тебе не вижу денег.

Он попрежнему худенек,

Как соломинка!

Мой бог!

Мне переносить такие

Оскорбления! Я мог

Не разбить оков… Селия…

Как я не сломал решетки!

Тише, друг.

Молчи, глупец!

Отплачу я — будь я лжец —

За глумление красотке!

Вот привратники.

Так что же?

Ты с ума сошел, приятель,

Ты, разбойник и убийца!

Уж задам тебе я перцу!

Эта цепь мне будет шпагой.

Как швырнул меня на землю,

Как меня задел он цепью!

Что же вы бежите, трусы?

Уж один убит на месте.

Эй, убить его!

Да, как же!

Нет клинка — так этой цепью

Я отлично с ними справлюсь.

Отомщу за оскорбленье!

Что, друзья, небось дрожите?

Ну, на шум и на смятенье

Сам алькайд[77] идет со стражей.

Эй, постойте! Что же это?

Он Фиделио, разбойник,

Уж убил.

Благое небо!

Ну, не знал бы я, что завтра

Утром будешь ты повешен

Всенародно, — я раскрыл бы

Сотни ртов кинжалом этим

Вширь груди твоей негодной!

Бог мой! Это ли терпеть мне!

Как ты смеешь так со мною?

Я из глаз перуны сею.

Ты не думаешь ли, гнусный,

Что тебя из уваженья

К сану старшего алькайда

Я не трогаю? — Не смею? —

Если б только мог я, знай же,

Я б рукою молодецкой

Разорвал тебя на части!

Знай, что, искромсавши тело,

Стал бы рвать его зубами.

Но и этой жалкой местью

Не остался б я доволен.

Мы увидим завтра в десять,

Как палач найдет управу

Против стали вашей дерзкой.

Цепь ему еще добавьте!

Вот уж точно, — тот от цепи

Не уйдет, кто в жизни столько

Нагрешил, что сам стал цепью.[78]

Посадить злодея в темный

Каземат!

Вот это дело!

Ибо богу супротивник

Не достоин видеть небо.

Бедный, бедный мой Энрико!

Ну, убитый-то беднее:

У него мозги сей дьявол

Разом выпустил на землю.

Если б нам поесть немного.

Молодцы, сюда живее,

Есть пора!

И превосходно.

Ибо завтра — подозренье

У меня такое — глотку

Стиснут мне. Итак, я должен

Свой мешок набить сегодня,

Угостить тогда смогу

Свору дьяволов вельможных

Завтра я в преддверьи ада.

Ну, и шутки шутит чорт!

Но не так уж дело плохо.

Будь, Энрико, смел и горд,

Крепок телом, духом тверд,

Пусть не вырвется ни вздоха

Из груди твоей! Вот случай,

Где ты можешь показать

Доблести пример могучей,

Славу вечную стяжать, —

Здесь.

Энрико!

Кто там? Жгучий

Страх берет меня. Мой волос

Дыбом встал… Энрико, что ж

Ты боишься? Эх, хорош!

Храбреца какой-то голос

Испугал.

Энрико!

Дрожь

Я почувствовал. Я трушу.

Чьим я голосом смущен?

Что смятеньем полнит душу?

Кто?

Энрико!

Снова он.

Самый страх мой так силен,

Что его боюсь я? В этой

Голос слышен стороне.

Может, узник кличет мне,

Цепью, как и я, одетый.

Боже мой! Я весь в огне…

Чую горе я твое,

Скорбь твою…

О ада пламя!

Сердце будто бы крылами

Бьется в ужасе мое.

Самого себя узнать

В этом страхе не могу я.

Я храбрец, но весь дрожу я:

Вот я слышу шум опять…

Дать уйти тебе хочу я

Из тюрьмы.

Твои черты

Не видны мне. Я не знаю,

Кто ты. Я не доверяю…

Вот меня увидишь ты.

Ты возник из пустоты.

Не страшись.

Холодным потом

Я покрылся.

Обретешь

Славу, коль за мной пойдешь.

Я совсем слабею… Кто ты?

Отойди…

Зачем дрожишь…

Случай свой лови. Не бойся.

Сердце, сердце, успокойся!

Видишь дверь ты эту?

Да.

Поскорей иди туда

И пока стою я, — скройся.

Кто же ты?

Иди скорей

И не спрашивай. Я — узник,

Как и ты, и твой союзник.

Мне тебя спасти милей.

Хаос в голове моей.

Как? Сейчас освобожусь я?

Да, конечно… Но томлюсь я,

Точно смерть здесь сторожит.

Смерть… Иду! Чего боюсь я?

Тсс… Но снова звук манит.

Удержи преступный шаг твой,

Зло — намеренье твое.

Лучше быть тебе в темнице,

А не покидать ее.

Голос в воздухе услышал

Я сейчас… Звенит в ушах,

Мой задерживает шаг.

Ты советуешь, чтоб вышел

Я скорее… Этот — ах! —

Говорит, чтоб я остался…

Он от ужаса создался

У тебя в больном мозгу.

Я остаться не могу.

Я умру. Иду. Собрался.

Ты обманут, о Энрико.

Не беги, останься! Стой!

Ты погибнешь, если выйдешь,

Если нет, то жизнь с тобой.

«Если выйдешь, то умрешь,

Если нет, то жизнь с тобою», —

Это мне звучит судьбою.

Что же, значит, не пойдешь?

Да, остаться лучше много.

То тебе диктует страх.

Так сиди, слепец убогий,

В этих четырех стенах,

В прежнем страхе и тревоге.

Тень исчезла. Снова буду

Я с собою. Где же дверь?

Где же? Нет ее теперь…

Я пугаюсь… Это — чудо…

Был я слеп, или в стене

Эта дверь была… Теряюсь…

Страху сам я удивляюсь,

Как прокрался он ко мне —

В сердце… Но уйти могу я?

Да, конечно… Только как?

Как уйти мне?.. Явный знак

Здесь умру… Но что ж дрожу я…

Голос… видно, суждено

Худу быть, раз убоялся

Я уйти и здесь остался?..

Я войду сюда один.

Остальные там останьтесь.

Гм… Энрико!

Что? Я жду.

Лишь пред гибелью являет

Смелый мужество свое.

Ты сейчас его покажешь.

Слушай.

Я готов на все.

Он себе не изменяет.

Это слушать должен я?

Что такое?

Слушай, малый,

Для моих отважных рук

Ты противник слишком жалкий,

А не то б — уж задал я!

Ничего нельзя поправить

Хвастовством, Энрико, дерзким.

А тебе теперь поладить

Со всевышним не мешало б.

Приговор свой прочитавши,

Ты мне проповедь читаешь.

Жив господь, покончу с вами

Мигом, дерзкие канальи!

Ну, тебя заждался дьявол!

Вот мне приговор прочитан,

Вот осталось два часа мне

Сроку жизни безотрадной.

Голос, гибель мне наславший,

Ты сказал, что жизнь моя,

Если я в тюрьме останусь,

В безопасности. — О жребий

Горький! Я тебе обязан,

Голос, тем, что здесь умру.

Ах, уйди я — я бы спасся!

Исповедь твою принять

Ожидают францисканцы,

Два святых отца.

Вот славно!

Прямо чудо… Пусть, однако,

Повернут в обитель братья,

Если только не желают

Знать, чем эти цепи пахнут.

Слушай, ты ж умрешь сегодня.

Я умру без покаянья.

Мне смягчить никто не может

Предстоящие страданья.

Как язычник говоришь ты.

Я сказал — и будет. Баста!

Я, клянусь, уже рассержен!

Унесешь на теле знаки

Этой цепи ты наверно.

Дольше ждать не буду.

То-то.

Жизни срок моей последний

Приближается. Мне надо

Дать отчет в ней богу. Значит,

Исповедаться — не так ли?

Что, однако, за нелепость!

Как же столько стародавних

Мне припомнить прегрешений?

Где мне взять такую память,

Чтоб исчислить все обиды,

Что нанес я богу? — Право,

Лучше уж и не пытаться.

Бог велик, и я прославлю

Милосердие господне.

Им одним спастись дерзаю.

Слушай, ты умрешь сегодня.

Два отца от ожиданья,

Друг Энрико, истомились.

Разве я сказал, чтоб ждали?

В бога веришь ты?

Ей-богу,

Рассержусь я, и сейчас же

Покажу, каков я в гневе,

И тебе и двум монахам.

Дьяволы, чего вам надо?

Ну, на ангелов гораздо

Более отцы похожи.[79]

Ты меня не перестанешь

Раздражать? Клянусь, ногою

Из тюрьмы тебя спроважу!

Друг, спасибо за заботу…

Прочь сейчас! Не докучай мне!

Ах, Энрико, попадешь ты

В ад прямее, чем монахи!

Голос тот, что на беду мне

Я услышал из пространства, —

Не врага ли был тот голос,

И не мстить ли мне желал он?

Не сказал ли он, что жизнь я

Сохраню, когда останусь

Здесь, в тюрьме? А как же это

Согласить с грядущей казнью?

Ты солгал мне, вражий голос!

Но и трус же я однако!

Мог бежать я, никому бы

Не позволить издеваться…

Тень печальная, твой голос

Говорил тогда мне правду.

О, явись мне! — Ты увидишь,

Как на голос твой ужасный

Выйду поступью надменной

Я из этой тьмы щемящей…

Шум людей… То верный признак

Близкой казни…

Повлияют

Может быть, седины ваши

И слеза на этот камень.

Мой Энрико, о дитя,

Больно видеть мне тебя

Здесь в цепях! Но утешенье

Высшее имею я:

Платишь ты за прегрешенья.

Счастлив тот, кто здесь смиренно

Мзду приимет по делам,

В покаянье неизменном.

То, что здесь, — ты знаешь сам —

Есть лишь тень того, что там.

Кости старые тревожа,

Опираясь на костыль,

Я свое покинул ложе

И пришел к тебе…

О боже!

Ты отец мой…

Друг, не ты ль

Говорил, что почитаешь

Ты отца, и вот теперь

Поведеньем угнетаешь

Ты меня…

Отец, поверь…

Ты напрасно называешь

Так меня: не сын мне тот,

Кто не верит в бога.

Эти

Мне слова, как стрелы.

Дети

Непокорные не в счет.

Мы с тобой одни на свете.

Не понять мне…

Ах, Энрико!

Безрассудно, страшно, дико

Поступаешь ты, — и в пасть

Смерти осужден попасть

Ты за этот грех великий.

Ты идешь на казнь сегодня,

И прощения господня

Ты не ищешь? Ах, мой сын,

Ты плохой христианин

И смоковницы бесплодней![80]

Бог — от века в век властитель

Жизни, неба и всего.

Кто речет: «я богу мститель», —

Тот безумец, ждет того

Ада мрачная обитель.

Ах, бессмысленной гордыней

Тот безумец обуян.

Кто вступает, смел и рьян,

В спор с гранитною твердыней,

Лишь руке сулит изъян.

Кто, бессонницей душимый,

Чтобы небо оскорблять,

Стал бы на небо плевать, —

Те плевки — неотразимо

Пали б на него опять.

Ты умрешь сегодня. Жребий

Выпал. К долгому пути

Будь готов. Ты принести

Покаянье должен. В небе

Жизнью можешь расцвести.

Если ты мне сын, не споря

Ты исполнишь это; знай,

Раз не сделаешь, — считай,

Что не сын ты мне. О горе!

Ах, вины не отягчай!

Мой отец и благодетель,

Ваша речь и добродетель,

Ваше горе для меня

Больше значит — бог свидетель, —

Чем лихая смерть моя.

Заблуждался я — сознаюсь,

Богу искренно покаюсь,

А затем — облобызать,

Чтобы веру доказать,

Ноги людям собираюсь.

Верен господа заветам

Я теперь… Клянусь, отец.

Сын ты мой — пред целым светом.

Я послушен вам.

Конец

Всем скорбям[81] в решеньи этом.

С вами как мне расставаться!

Одному мне оставаться.

Светочи моих очей,

Ах, отныне взор ничей

В вас не будет отражаться!

Сын, идем же.

Потерял

Я все мужество. Мгновенье,

Обожди… Я так устал.

Дух и ум мой — все в смятенье.

Хоть минуту промедленья…

Сын мой, жду я. Час настал!

Боже милостивый, вечный,

Ты, чей расположен рай

Над горою белоснежной

Звезд, мольбе моей внимай!

Худшим был из всех людей я,

Всех, кому доступен свет

Солнца этого. Грешнее

Человека в мире нет.

Но твоя святая милость

К грешным людям велика:

Ты, желая мир избавить

От адамова греха, —

Сам взошел на крест и пролил

Кровь свою. Сподобь меня,

Чтобы этой царской крови

Получил хоть каплю я.

Ты, небесная Аврора,[82]

Дева присная, всегда

Окруженная сияньем,

Ты, страдающих звезда

И защита грешных, — к ним же

Я причтен, — моли за нас,

И скажи ему, чтоб вспомнил

Бог великий день и час

Тот, в который в этом мире

Грешным странником я стал!

И напомни, что старался

Тех, кто без вины страдал,

По чужой преступной воле,

Я всегда спасти. Скажи,

Что теперь, когда открылись

Света вышнего лучи

Для души моей, — я лучше б

Умер много тысяч раз,

Чем ему нанесть обиду.

Там, мой сын, торопят нас.

Боже, милостив мне буди…

Больше слова у меня

Нет.

Отцу пришлось увидеть

Это!

Вот и понял я,

Что за тень была, и чей был

Голос. Это говорил

Ангел мне, а тень был дьявол.

Сын, идем же!

Кто бы был

Столь бесчувствен, что слыхал бы

Слово это «сын», из глаз

Не исторгнув океана?

Мой отец, молю я вас

Вздох принять последний сына.

Сын, не бойся. Бог к тебе

Будет милостив.

Он будет,

Будет милостив ко мне,

Ибо нет пределу божью

Милосердью — никогда.

Сын, мужайся!

Уповаю

На него… Пойдем туда,

Где та жизнь, что вы мне дали,

Прекратится навсегда.

Прибежал совсем устав,

Я сюда, к горе дремучей,

Впереди моей летучей

Шайки, жадной до облав.

У подножья этой ивы

Я немного отдохну,

Муки памяти стряхну.

Может статься, в час счастливый,

Ручеек, ты здесь журчишь,

Никогда не иссякая,

И, по камням протекая,

Птиц и травы веселишь.

Ты моим скорбям и мукам

Хоть минутный дай покой

Прохлаждающей струей

И паденья чистым звуком.

Пташки маленькие, вы,

Что щебечете так нежно,

И поете безмятежно

В тростниках среди травы, —

В вашем щебете веселом,

В ваших звонких фистулах

Пойте о моих делах

О скорбях моих тяжелых.

Здесь, на бархатном лугу,

Прохлажден ручьем хрустальным,

О конце моем печальном

Я на миг забыть могу.

Лес мой, лес дремучий!

Тополь твой зеленый

Яркою надеждой

Красит Амальтея.[83]

К вам, ручьи, текущим

По каменьям мелким,

По пескам зыбучим,

С шумом и кипеньем,

Прихожу еще раз

Посмотреть на лес я —

И пройти по долам,

Что люблю я крепко.

Я — пастух, который

Некогда с весельем

Пас по этим склонам

Овец белоснежных.

В бархате зеленом

Так сияла шерсть их,

Будто был тот бархат

Серебром увенчан.

Был всегда я стражем

Стад своих примерным,

Зависть возбуждая

Пастырей соседних.

И меня хозяин,

Что живет далече,

Милостью своею

Жаловал без меры:

Ибо приводил я

По его веленью

Всех овечек белых,

Словно кучи снега.

Но когда от стада

Из моих овечек

Лучшая отбилась,

Стал я безутешен…

Обратил в печали

Все свои веселья,

Радости живые —

В память о потере…

И стихи и гимны

По долинам пел я, —

Ныне распеваю

Печальные песни.

Ах, я сплел когда-то

На опушке леса

Маленький веночек

Для моей овечки.

Но не в радость был ей

Мой подарок: слепо

Вверившись обману,

Мой венок отвергла…

Ах, не захотела…

Тот венок — возмездье

Да свершится — стану

Расплетать теперь я.

Пастушок мой, был ты,

Как припомни, прежде

Не таким печальным —

Правда, что не весел.

Что ж теперь тоскуешь?

О, моя овечка,

Ты бежишь от славы

И на гибель метишь.

Друг, скажи, веночек

Ты сплетал не этот

Прежде в этой чаще

Долго и усердно?

Этот. Безрассудна

Глупая овечка;

Ах, она не хочет

К счастью возвращенья!

Вот и расплетаю

Я венок.

А если б

Та овца вернулась,

Ты б ее отвергнул?..

Я сердит, однако

В милости безмерен

Мой хозяин, ибо —

Говорит он — если

Черною вернется,

Что отбилась белой,

Должен, как родную,

Я беглянку встретить,

Лаской, и объятьем,

И приветом нежным.

Высший он. Не должен

Ты ему перечить.

Я бы подчинился,

Да она, ослепши

В заблужденьях, зову

Моему не внемлет.

Долго по вершинам

Скал каменноверхих

Подзывал я свистом

Бедную овечку,

И потом во мраке

Все искал по лесу

Я ее. Чего мне

Стоило все это!

Ноги, пробираясь

По лесным ущельям,

О шипы, колючки,

В кровь мои изрезал…

Ничего мне, видно,

Не поделать…

Бедный,

Искренние слезы

Ты лиешь так нежно.

Раз она не хочет

Знать тебя, — о ней ты

Позабудь, и плакать

Перестань…

Ах, это

Нужно сделать. Снова

Покрывайте землю

Вы, цветочки. Вашей

Красоты овечка

Не была достойна…

О, когда бы землю

Новую мы с нею,

Увидать умели!

Ах, венок роскошный

Был б у ней вкруг шеи!

Вы прощайте, горы,

И поля, и лес мой,

Ибо ухожу я

С печальною вестью.

И когда хозяин

Весть услышит эту

(Правда, все он знает!),

Будет он потерю

Чувствовать, — обиды ж

Даже не заметит

(Хоть она огромна.

Ах, обида эта.)

Перед ним предстану

В страхе и стыде я;

Горькие упреки

Обратит ко мне он.

Он мне скажет: «Пастырь,

Так-то ты овечек,

Что тебе вручил я,

Стережешь?..» Мученья!

Что смогу ответить?

Не найду ответа,

И заплакать горько

Только я сумею…

Видится мне образ

Моей жизни в этом.

Дивное провижу

В этом пастушке я.

Ведь слова такие

Заключают верно

Притчи и загадки…

Но откуда этот

Свет, что блещет ярче

Солнечного света?..

В душу льются звуки

Музыки нездешней,

И возносят двое

Ангелов небесных

Праведную душу

В горные селенья…

О душа, сегодня

Ты стократ блаженна,

Ибо путь твой — в страны,

Где конец мученьям…

Вы, растенья полевые,

Хоть мороз вас сокрушает,

Посмотрите — разрывает

Небо свой покров впервые.

Вот, прорезывая тучи,

Ты, душа, меж облаками,

Чтоб упиться небесами,

Пролагаешь путь летучий.

Там, под пальмами, отрады

Вкусишь ты, — твой дух спокоен.

Жалок тот, кто недостоин

Этой царственной награды.

Храбрый Пауло, скорее…

Слушай, там, за рядом ряд,

Стройный движется отряд.

Их заметил на горе я…

Много их, они идут

Прямо к нам… Оружья сколько…

Нам спасенье в бегстве только,

А иначе — нас убьют…

Близко?

Да, я различил

Барабанщика и знамя,

В миг они покончат с нами,

Коль у нас нехватит сил…

Убежать немедля…

Кто же

Их привел?

Да мужики

(Их убытки велики

От разбоев наших тоже).

Собралася вся родня,

Чтоб убить нас.

Наказать их

Надо.

Как? Ты будешь ждать их?

Иль не знаешь ты меня…

Мы погибли — это ясно.

Но один храбрец, как я,

Будь пять тысяч мужичья, —

С ними справится прекрасно.

Барабан! Ты слышишь?

Стой!

И опасности не бойся.

Воин я, не беспокойся,

Был до схимы не плохой.

Вы поплатитесь, друзья,

За злодейства ваши, оба.

Грудь пылает гневом. Злобой

Превзошел Энрико я.

Эй, разбойники, сдавайтесь!..

Эти станут умирать…

Я ж сумею так бежать,

Что поймать и не старайтесь.

Ваши стрелы жалят сильно,

Вас успех конечный ждет,

Здесь вас более двухсот,

Наших двадцать — мы бессильны.

По горе уже бежит он.

Я без ног и без руки…

О злодеи мужики…

Что ж? Я в храбрости испытан.

Я задам им. — Нет, увы!

Нехватает сил. Глубоко

Согрешил я, и жестоко,

Небеса, мне мстите вы.

К злодеяниям Энрико

Не нашли меня причастным.

Это судьи, всенародно

Осудив его, предали

Казни, а меня за двери.

Лишь вернулся я сюда, —

Что я вижу! Лес и горы

Шумом, гомоном объяты.

Тут бегут каких-то двое

Мужиков и держат шпаги.

Там — контуженный Финео.

Тут — и Селио, и Фабьо;

Здесь же — распростерт без жизни…

Горе! Пауло отважный!

Это вы опять идете,

Мужики… Со мною шпага.

Я еще живу, не умер,

Хоть слабо мое дыханье.

Пауло, это я, Педриско.

О, приди в мои объятья!

Отче, что с тобой?

Увы мне!

Мужиками я изранен…

Смерть близка… Но расскажи мне —

Я узнать горю желаньем —

Происшедшее с Энрико.

Он повешен. Весь Неаполь

Видел это.

Значит, можно ль

Сомневаться в том, что аду

Осужден он?..

Ах, подумай,

Что ты, Пауло, болтаешь…

Он христианином умер.

Исповедался, причастье

Принял и, с мольбою очи

Устремивши на распятье,

О прощении молил он,

Щеки нежными слезами

Орошая; кто с ним были,

На него взирали в страхе.

А когда он умер, дивно

В чистом воздухе звучали

Звуки музыки небесной.

Для того же, чтоб приметней

Было чудо для народа,

Серафима два крылатых

Показались над землею

И, летя, в руках держали

Душу славного Энрико.

Душу грешника? Едва ли

Не грешнейшего из смертных.

Неужель тебя пугает

Милосердие господне?

Было то, мой друг, обманом,

Та душа была другого,

Не Энрико.

Боже, даруй

Свет ему.

Я умираю…

Знай, Энрико божьей властью

Награжден, и ты молися

О прощеньи.

Не прощает

Бог такие оскорбленья,

Как мои…

Не сомневайся:

Не простил ли он Энрико?

Милосерд он…

Это явно.

Только не к подобным людям…

Дай мне руку… умираю…

Постарайся смерть Энрико

Заслужить…

Так бог сказал мне.

И себе спасенья жду я,

Раз Энрико — грешник — спасся.

Весь израненный, в мученьях,

Умер Пауло. Несчастный!

Жребий брошен. Пусть Энрико

Грешный был, а в смерти спасся.

Ну, а он за недостатком

Веры, подлежит он аду.

С ивы веток нарубивши,

Ими скрою мертвеца я.

Что? Откуда эти люди?..

Упустили атамана…

Значит, мало вы старались.

Видел я: цепляясь, падал,

Тысячами стрел пронзенный,

Со скалы высокой…

Ладно.

Эй, схватите человека…

Ах, Педриско, ах несчастный!

Приготовься попоститься.

Этот — Пауло слуга был

И сообщник злодеяний.

Врешь, мужик! Один лишь славный

Был Энрико мой начальник.

Мой — Энрико тоже.

Братец,

Ты, Гальван, меня не выдай,

Ради бога!

Если скажешь

Ты, где тот, кого мы ищем,

Атаман твой, — обещаю,

Что получишь ты свободу.

Говори!

Старанья ваши

Бесполезны. Он уж умер.

Как так умер?

Мною найден

Был он, стрелами пронзенный,

Вот на месте этом самом,

Умирающий в мученьях.

Где же он?

Покрыл ветвями

Я его…

Но что за призрак…

Ужас душу наполняет…

Если ищете вы Пауло,

Так смотрите вы, как пламя

Тело Пауло объемлет,

И кишит оно змеями,

И никто к моим мученьям,

Что терплю я, не причастен:

Я один всему виною,

Ибо гибель сам стяжал я

Для себя. Спросил я бога,

Мне какой конец подаст он

В день последний этой жизни.

Оскорбил я бога, жалкий,

И когда увидел это

Враг души моей, меня он

Совратить обманом злобным

Пожелал и принял сладкий

Образ ангела. О, если б

Был я мудрым, я бы спасся

Через этот самый искус!

Ах, я начал сомневаться

В милосердии великом

Божеском. И днесь предстал я

Перед суд его, и слышу:

«Ты, отцом моим проклятый,

Сниди в темную пучину

Зол и бедствий несказанных!»

Вас, родители, за то, что

Я рожден, я проклинаю…

И за то, что усомнился,

Проклят я — тысячекратно…

Тайны господа безмерны!

Бедный Пауло, злосчастный!

О Энрико, О счастливец,

Божьей милостью избранный!

В назиданье, ради чуда,

Вас обоих отпускаю,

С вас слагая наказанье.

Много лет тебе желаю,

Судия. — Гальван, свободны

Мы теперь. — Подумай, братец,

Что теперь двоим нам делать.

Я святым отныне стану.

Друг, я думаю, ты много

Совершишь чудес едва ли!

Верю в бога я…

Дружище!

Всем колеблющимся случай

Этот будет в назиданье.

Ну, довольно! мы в Неаполь

Возвратимся с этой вестью.

Если ж нашему рассказу

Тяжело и трудно верить

(Хоть и все, что было, правда),

Пусть, кто хочет, обратится

(Чтоб уверовать, как автор,

В наше действо) к Белярмино,[84]

А подробнее и ярче

Это самое разыщет

В «Житиях отцов» всехвальных.

Здесь кончается «Великий

Усомнившийся иль слава,

Замещенная бесславьем».

Милость неба ввеки с вами!