Тело Кристины

60

Она говорит: ты должен быть сильным.

И еще: ты знаешь, на что похоже соборование, в котором прощаются все грехи, даже те, которые ты не помнишь?

Она говорит: а благословение, оно на что похоже?

И: а чтобы отпускать грехи, надо верить во что-то очень могущественное?

Я макаю палец в кровь Кристины. Во имя твоего отца и сына, которого у тебя нет, и святого Члена. Четыре красные метки обозначают четыре стороны света на лице Кристины.

Бог и сутенер. Ты сама сказала.

Она говорит: я хочу, чтобы у смерти было твое лицо.

Она добавляет: тебе не надо рисовать на моем теле силуэт смерти. Мне достаточно будет вспомнить тебя.

Сделай это.

Сделай.

Сделай.

Я с удовольствием сказал бы ей «нет», но мой сгнивший язык мешает мне это сделать.

Моя мертвая рука не дает мне прижаться к ней крепче.

Подчиниться ее воле — это все, на что я сейчас способен. Больше я ничего не могу для нее сделать.

Тогда здоровой рукой я закрываю ей рот, большим и указательным пальцами я зажимаю ей ноздри. У меня под ладонью расплывается улыбка.

Кристина больше ничего не замышляет.

Она умирает.

Я изо всех сил вцепляюсь во взбесившееся тело, в эту сошедшую с ума анатомию, которая мечется в панике, в гору плоти, которую сотрясает землетрясение. Ногами мне удается удержать ей руки. Я не думаю сейчас ни о чем. Я не чувствую больше ничего. Я амортизирую бешеные судороги ее членов за счет гигантской внутренней пустоты во мне. Небытие, в которое я погружаюсь, великолепно поглощает стоны ее ужаса.

Кристина умирает, а мне, кажется, удалось не сдохнуть от горя.

Я отложу это на потом. Растяну удовольствие.