Темная комната

Глава пятая

23 июня, четверг.

Полицейский участок Каннинг-роуд, Солсбери.

9 часов утра.

— Значит, маленький лорд Фаунтлерой, — скептически покачал головой на следующее утро сержант. — Ты считаешь, что такое сравнение стоит принять во внимание?

— Да, — упрямо тряхнула кудрями сотрудница полиции Блейк. — Я полагаю, что он намного моложе ее, вероятно, обладает искусством красноречия и прекрасно одет. Иначе зачем бы она стала приводить эту аналогию? К тому же она уверена, что в суде он произведет куда лучшее впечатление, чем она.

— Ну, этих данных все равно слишком мало.

— Я знаю. Поэтому подумала: если мне хорошенько изучить все имеющиеся у нас файлы, вдруг я выйду на что-то важное? Очень велика вероятность того, что он и раньше вытворял нечто подобное. Если я могла бы получить сведения и от второй жертвы. — Блейк пожала плечами. — Вдруг эти несчастные все же поверят нам и осмелеют настолько, что расскажут, как выглядит преступник? Гэв, ты бы только посмотрел на нее!

Тот согласно кивнул, потому что был уже ознакомлен с отчетом:

— Только будешь заниматься этим в свое свободное время, иначе я не смогу объяснить начальству, почему ты делаешь это в ущерб работе и уклоняешься от своих прямых обязанностей, предпринимая расследование, которое тебе никто не поручал. — Он весело подмигнул женщине. — И все же держи меня в курсе событий, посмотрим, что из этого получится. Я ведь неоднократно имел дело с супругом Флосси. Она никогда на него не жаловалась, бедняжка. Добрая старая Флосси!

Клиника Найтингейл, Солсбери.

10 часов 30 минут утра.

Джинкс расположилась в кресле у окна после того, как ее, наконец, оставили в покое.

— Пора тебе начинать двигаться, — уговаривала сиделка, имевшая надолго запоминающуюся внешность: прическу Маргарет Тэтчер и профиль Иосифа Сталина. — Тебе надо заставлять свои мышцы работать.

Джинкс фальшиво улыбнулась и клятвенно заверила ее, что обязательно прогуляется, но как только обманутая сиделка удалилась, тут же занялась созерцанием сада. Вскоре она заметила, что с одной из скамеек ей усиленно подает какие-то знаки ее вчерашний рыжеволосый и хитрый, как лиса, непрошеный гость. Поэтому Джинкс слегка перевела взгляд в сторону, и вскоре юноша оставил свои неудачные попытки привлечь ее внимание. Со своего места она видела длинное крыло здания, простирающееся до конца террасы, и догадалась, что клиника располагается в старинном особняке, выстроенном какой-то богатой семьей примерно два столетия назад. «Интересно, что стало с владельцами этого поместья? — лениво рассуждала она. — Может быть они, как и те, кто первоначально создал Хеллингдон-Холл, просто выродились?»

— Привет, Джинкс, — раздался негромкий голос из полуоткрытой двери, ведущей в коридор. — Ты вытерпишь присутствие посетителя, или мне стоит просто извиниться, а потом уйти?

Потрясение было настолько сильным, что сердце женщины бешено заколотилось.

Страх… страх… СТРАХ! Но чего здесь бояться?

Она сразу же узнала этот голос и отвернулась от окна.

— О Господи, Саймон! — сердито буркнула Джинкс. — Ты меня напугал. Почему, скажи на милость, ты должен извиняться и уходить? — Она прижала руку к груди. — Я еле дышу. Мне показалось, что еще мгновение, и со мной случится сердечный приступ. Никогда больше не смей так поступать.

— Я лучше позову кого-нибудь.

— Не надо! — Она жестом пригласила его в палату и начала глубоко дышать. — Все прошло. — Женщина откинула голову на спинку кресла, набирая полную грудь воздуха. — Не знаю, почему, но сейчас я была очень близка к обмороку. Я постоянно думаю… нет, не будем об этом. Неважно. Скажи мне, как ты?

Саймон Харрис по-прежнему стоял в дверях, нерешительно переминаясь с ноги на ногу.

— Давай я все же кого-нибудь позову, Джинкс, — не отступал он. — Наверное, так будет лучше. Ты выглядишь нездоровой. — Это был стройный молодой человек с лицом аскета. Словом, настоящий священник, который отличался от своей сестры, как небо от земли. В подобной ситуации, как эта, Мег бы сказала ей: «Плюнь ты на все, милая, забудь. Ты все себе придумываешь. И не вздумай обвинять меня в том случае, если ты все-таки умрешь». Саймон же только пялился на Джинкс сквозь очки, и глаза его выражали самую настоящую, хотя и беспомощную, заботу и сочувствие.

— Присаживайся, Саймон, — слабым голосом произнесла Джинкс. Сейчас ей больше всего хотелось пронзительно кричать. — Со мной все в порядке. Так почему ты подумал, что я не захочу тебя видеть?

Как бы через силу, он, наконец, оторвался от двери и направился ко второму креслу.

— Потому что я вдруг подумал, пока шел сюда по коридору, что, возможно, умышленно закрыл глаза и не учел ту неловкость, которую может вызвать мое появление.

Ну почему ты все время выражаешься так сложно?

— Кто же, по-твоему, должен испытать эту неловкость: ты или я?

— Ты, — сразу же ответил Саймон. — Я-то больше сейчас ощущаю гнев, нежели смущение. Я до сих пор не могу поверить в то, что моя сестра способна похитить жениха у своей лучшей подруги.

— Нет, я не сержусь и не ощущаю никой неловкости, мне сейчас все равно. — Она недовольно оглядела его высокий жесткий воротник и сутану. — Между прочим, — заворчала Джинкс, — я вовсе не схожу с ума по твоему облачению. Неужели нельзя было прийти хотя бы сюда в джинсах и простой рубашке? Тут все считают, что я склонна к самоубийству, ну, а уж если ко мне приходит священник… Теперь все то доверие, которое мне удалось спасти, будет наверняка полностью разрушено.

Он улыбнулся, почувствовав себя увереннее от ее попытки пошутить:

— У меня нет выбора. Времени мало. Через два часа мне уже надо быть на службе, и если бы я захотел тебя навестить в другой одежде, я просто не успел бы снова поменять ее.

— Откуда ты узнал, что я здесь?

— Мне сказал Джош Хеннесси, — пояснил Саймон, впиваясь в колени костлявыми пальцами. — Один раз я все же дозвонился до Бетти, но как только представился, она тут же повесила трубку. Фамилию Харрис в Хеллингдон-Холле лучше теперь не произносить. По крайней мере, сейчас. Правда, я ничуть не удивлен такому отношению, — печально закончил он.

— А каким же образом удалось узнать этот адрес Джошу? Моя мачеха в курсе того, что он — приятель Мег, а не мой, — изумилась Джинкс.

Саймон вздохнул:

— Поначалу он тоже получил отпор, а потом решил, что обман и хитрость являются составной частью героизма. Он представился Дином Джарреттом и добавил, что ему нужно срочно переговорить с тобой по делу.

Дин был первым помощником Джинкс на фотостудии и притом — геем. Однако он не только не скрывал этого, но, напротив, гордился своей сексуальной ориентацией и всячески выставлял ее напоказ, поскольку его это забавляло. Джинкс начала массировать внезапно занывшие виски:

— Она, наверное, напилась до чертиков, если смогла их перепутать. У них же голоса совершенно разные.

— Да, ты угадала, но только не надо на нее сердиться. Джош говорил, что ее горе по поводу случившегося показалось ему достаточно искренним.

И тут Джинкс взбесилась по-настоящему. Это почему ей нельзя сердиться на вздорную глупую женщину? По какому праву кто-то имеет наглость давать ей советы и заставлять смягчать свое справедливое презрение и негодование?

«Ты больше никогда не посмеешь так говорить о своей мачехе!» — заявил ей однажды отец, когда десятилетняя Джейн обозвала Бетти глупой женщиной, мотивируя это тем, что та до сих пор считает, будто луна вращается вокруг солнца, а Америка с Вьетнамом воюют потому, что у них общая граница. «Она только и делает, что красит ногти и бегает по магазинам», — добавила обиженная девочка.

Но сейчас Джинкс сказала совершенно другое:

— Вчера она была очень мила со мной. — Женщина вынула сигарету из пачки, лежавшей на подлокотнике кресла, и закурила. — Итак, Джошу удалось выследить Мег? Думаю, он здорово злится на нее за то, что она оставила его одного.

Саймон грустно покачал головой:

— Пока я ничего не знаю. Правда, мы с ним после этого еще не разговаривали.

Джинкс внимательно смотрела на него сквозь сигаретный дым, осознавая, что он обманывал ее, говоря, будто не испытывает никакого смущения от своего визита. Сейчас он выглядел так, словно находится явно не в своей тарелке. Почти такой же измученный и несчастный, как она сама. Он пытался смотреть куда угодно, только не на Джинкс, а его длинные пальцы без конца то мяли, то разглаживали черную саржу сутаны. Женщина разозлилась еще больше.

— Мне совершенно наплевать на Лео, — резко бросила она. — Если хочешь знать правду, он начинал действовать мне на нервы. — На ее ресницах заблестела предательская слеза. — Больше всего меня расстраивает то, будто все считают, что из-за него я решила покончить жизнь самоубийством. — Она неестественно засмеялась. — Я вовсе не завидую Мег. Поверь мне, Лео будет последним идиотом, если тоже посчитает, будто я не смогла вынести такую потерю. — Глупая, глупая женщина! Тебе не кажется, что это напоминает историю с вороной и сыром?

Саймон вздохнул:

— Отец с матерью совсем растерялись. Они и до твоей аварии отвратительно себя чувствовали, а уж теперь… — Он замолчал и некоторое время просто смотрел в пустоту. — Не знаю, что и сказать тебе, Джинкс, но я никогда так не сердился на Мег, как теперь. Конечно, она далеко не ангел — и Господь тому свидетель, но все же никто из нас не ожидал, что она так поступит.

— Как? — Женщина несколько раз нервно затянулась сигаретой. — Мне только сказали, будто Лео собрался на ней жениться и они вдвоем отбыли во Францию. Но хочет ли Мег выходить за него замуж? Если да, то он будет первым. Раньше она ни с кем не собиралась связывать свою жизнь.

— Ты действительно ничего не помнишь, да?

Джинкс мрачно кивнула:

— Более того, я, наверное, выглядела абсолютной дурой, потому что всем сообщала, как я второго июля, прыгая от радости, пойду к алтарю. — И снова слезы блеснули в ее глазах. — Послушай, это уже не так важно. Расскажи мне лучше о том, что происходило в мире за последнюю неделю. Неужели в Боснии до сих пор идет военная неразбериха? А королева до сих пор жива?

Он проигнорировал ее шутку и вместо этого заговорил о том, что ее действительно интересовало:

— Мег звонила родителям в позапрошлую субботу и выдала новости о том, что у нее уже некоторое время роман с твоим женихом, и он теперь собирается сыграть свадьбу не с тобой, а с ней. Они пока уезжают во Францию, а вернутся позже, когда шумиха уляжется, потому что так будет более тактично. — При слове «тактично» лицо священника приняло горестное выражение. — Как и можно было предположить, это сообщение вызвало бурную реакцию отца. Он обвинил ее в том, что она совсем потеряла стыд, а та начала кричать на него, чтобы тот не строил из себя святошу. Ну, как обычно, они сцепились друг с другом. Мама, разумеется, набросилась на отца, кляня его за то, что он постоянно читал дочери проповеди, да так ничего и не добился. После этого она позвонила мне и все рассказала. Мое мнение таково. Если Лео уже давно задумал так бесцеремонно бросить тебя, то он — настоящий подлец, и в скором времени так же легкомысленно поступит и с Мег. Однако мать была настроена на немедленную встречу с этим негодяем, но сестра опять не послушала ее и только обещала познакомить их, как только они с Лео вернутся из Франции. Вот, пожалуй, и все. А потом мы узнали о твоей автомобильной аварии и о том, что ты пыталась покончить с собой.

При последних словах Джинкс передернуло, но она тут же справилась с собой.

— Он вовсе не негодяй, Саймон. Ты еще недостаточно взрослый, чтобы употреблять такие слова, как «негодяй». Он просто последний ублюдок.

— Но я все-таки священник, Джинкс.

— Ну и что? А я — дочь миллионера, получившая образование в привилегированных учебных заведениях. — Она провела рукой по своей бритой голове. — Послушай, мне теперь уже все равно, пусть они затрахаются хоть до полусмерти. — Она почувствовала, как к горлу подступил комок. — Это мелочи. Мне ужасно жаль терять Мег. Она моя лучшая подруга. Вот в чем дело, Саймон.

Молодой человек был ошеломлен таким благородством. Ему снова стало стыдно за свою сестру, и он опять принялся проклинать и осуждать ее. «Неужели Мег, — удивлялся он, — случись такое с ней, была бы столь снисходительна к подруге, укравшей у нее жениха буквально перед самой свадьбой?»

— Послушай, Джинкс, может быть, тебе станет легче, если я признаюсь, что не верю в то, будто ты пыталась покончить с собой? Ведь тебя тревожит именно это. А что думают остальные?

Женщина вынула из кармана газетную вырезку, которую ей оставила Бетти, и уставилась на помятый клочок бумаги:

— Только все это не похоже на несчастный случай, верно? — медленно произнесла она, передавая ему заметку. — Говорят, что меня спасло только чудо.

— Чудеса иногда случаются.

Однако она в это не верила.

— Очевидно, в тот момент я была сильно пьяна.

— Разве это имеет значение?

— Да, — спокойно произнесла она. — Во всяком случае, для меня.

— Потому что у Бетти проблемы с алкоголем?

— Частично. — Она немного помолчала. — Нет, скорее, это имеет отношение к моей собственной самооценке. Я отказываюсь верить в то, что мне требуется напиться в стельку для того, чтобы совершить самоубийство. — Джинкс попыталась улыбнуться. — Видишь ли, я слишком гордая женщина. И я сомневаюсь, чтобы я доставила кому-либо, а уж тем более Лео, удовлетворение считать, что я настолько его любила.

— Я верю тебе.

Слезы навернулись ей на глаза, и она сердито нажала ладонями на веки.

— Послушай, только ты не обращай внимания на все это, о'кей? Я устала, я вымоталась, и мне чертовски хочется оказаться дома, в Лондоне. — Джинкс несколько раз глубоко вздохнула, чтобы привести свои чувства в порядок. — Ты не мог бы сделать мне одолжение? Передай Мег, что я счастлива за нее и не держу зла. А родителям скажи, что я не собираюсь рвать старую дружбу только из-за того, что такая скотина, как Лео, привык менять лошадей на переправе. Серьезно, Саймон, мне наплевать на него.

Он послушно кивнул:

— Хорошо, я обязательно все передам, — пообещал он и добавил: — Ты очень благородный человек, Джинкс.

Она прислушалась к воплям отчаяния, эхом отдававшимся в ее мозгу, затем искоса посмотрела на молодого священника и медленно произнесла:

— Я не стала бы так говорить, если бы это не было правдой. И благородство здесь ни при чем.

Саймон наклонился вперед, уставившись в пол:

— Иногда кажется, что ты прекрасно знаешь человека, а потом происходит нечто неожиданное, как в этот раз. Она даже не попыталась извиниться или дать какое-то объяснение своему поступку. Просто констатировала факты. Вот вам, мол, новости, и кушайте их с маслом. А в результате родители поссорились так, как никогда в жизни. Мать кричит на отца, что тот пытался насильно приучить Мег к религии, а он, в свою очередь, орет на мать, что она фригидна. — Он вздохнул. — Отец переживает гораздо больше матери, но, как мне кажется, это еще из-за того, что он всегда относился к тебе очень хорошо. И ему никак не понять, почему Мег посмела так тебя обидеть. Кстати, до меня это тоже не доходит.

— Прости меня, — зачем-то извинилась Джинкс. — Мне кажется, что Мег вовсе не собиралась никого обижать. Ты же хорошо знаешь свою сестру. Будь что будет, а завтра разберемся. И она никогда не изменяла этому правилу. — Джинкс снова потерла разболевшийся висок. — Почему мысли о Расселе постоянно лезут ей в голову? — Твой отец, наверное, сильно рассержен, иначе он не стал бы говорить подобные вещи женщине… — Рассел и Мег… Мег и Лео…

— Это только слова, — попытался заступиться за отца Саймон. — Он вовсе ничего конкретного не имел в виду. Так же, собственно, как и мать, когда нападала на него.

— Хотя в чем-то они оба правы, — неожиданно выпалила Джинкс. — Мег всегда чувствовала себя неуютно в роли дочери священника, а твоей матери она казалась чересчур озабоченной сексом. — Она почувствовала, как веки наливаются свинцовой тяжестью, и какие-то смутные воспоминания снова закружились перед глазами. — В общем, тут есть вина каждого, и твоя тоже.

Рассел умирает… у нее тоже роман с Расселом… ты напилась и пыталась покончить с собой…

Голос Саймона раздался откуда-то издалека:

— В чем же?

— Она не могла состязаться со святым, Саймон, поэтому предпочла стать грешницей…

Сон прекратился так же неожиданно, как и начался. Джинкс, болезненно напрягаясь, словно выпрыгнула из него, и тут же увидела перед собой заботливого Алана Протероу. Он склонился над ней, и женщина, еще не до конца очнувшись, поначалу подумала, что это Саймон. Однако скоро она с видимым облегчением поняла свою ошибку и растерянно огляделась по сторонам:

— По-моему, я курила.

— Я погасил ваш окурок, — кивнул доктор в сторону пепельницы.

— У меня был посетитель.

— Я знаю. Отец Саймон Харрис. Я подсказал ему, как пройти к вашей палате, правда, опасался, как бы он вас не расстроил.

— Он бы не посмел этого сделать, — Джинкс горько усмехнулась. — Он же священник.

— И к тому же брат Мег, — подхватил доктор, присаживаясь на соседнее кресло. — Он вам нравится, Джинкс?

Женщина почувствовала, как по ее спине потекла тоненькая струйка пота:

— Он ханжа и педант, как и его родители. Это из-за него Мег превратилась в шлюху. — С этими словами Джинкс повернулась к дружелюбному доктору-великану, который изо всех сил старался сделать так, чтобы ей было хорошо, и ей очень захотелось протянуть руку и просто дотронуться до него. А потом, может быть, свернуться у него на коленях в малюсенький клубочек, ощутить, как он держит ее в своих надежных объятиях, защищая от всего, что может ей повредить. Однако вместо этого она отпрянула от него, съежившись в кресле и обхватив себя худыми руками. — Я сама не знаю, зачем все это вам сейчас сказала, — призналась она.

— Потому что вы гораздо больше сердитесь на нее, чем вам это кажется.

— Саймон приходил извиняться.

— За поведение своей сестры?

— Наверное. — Джинкс замолчала.

— Скажите, он младше или старше ее?

— На год младше.

— Мег на него похожа?

— Не совсем. Она очень красивая женщина.

— Вам она нравится, Джинкс?

— Да.

Алан кивнул:

— Сейчас вам что-то снилось, и, похоже, это были не очень добрые сны. Вы не хотите рассказать мне о них?

Она не ответила — или не могла отвечать? Даже по прошествии десяти лет рана никак не заживала, и Джинкс инстинктивно пыталась избежать того, что могло бы снова разбередить эти воспоминания. Тем не менее, сейчас ей требовался человек — любой человек — которого она могла бы убедить в том, как мало для нее значил Лео. Вам она нравится? Да. Да. ДА! Но почему же так больно произносить это вслух?

— Мне снился один человек, которого я знала, — быстро заговорила Джинкс. — Его забили насмерть десять лет назад, и именно я нашла его. У него была художественная галерея в Челси. Полиция посчитала, что там были замешаны воры-взломщики, так как студия оказалась перевернута вверх дном, и к тому же несколько картин бесследно исчезли. Мы должны были вместе ужинать, но он так и не пришел в назначенное время, поэтому я отправилась в галерею и обнаружила его там. Повсюду была разбрызгана кровь. Он лежал в хранилище, в самой дальней части помещения. Но я даже не смогла узнать его… — Она внезапно замолчала, прижимая пальцы к губам. — Он был еще жив, но ничего не мог сказать, потому что у него была раздроблена челюсть. Он глазами попытался объяснить мне, что произошло, но я… я ничего не поняла. — Сейчас Джинкс заново переживала тот страшный момент, потрясение и отвращение, которые охватили ее при виде ужасной окровавленной маски вместо лица Рассела, забитого до полусмерти. — И я ничего не могла сделать, кроме как вызвать скорую помощь и наблюдать… как он умирает. — Она замолчала, теперь уже надолго. Может быть, Рассел тоже находился в ловушке?

Протероу не решился настаивать, чтобы женщина продолжала свой необычный рассказ. Врач и без того был доволен, что она поведала ему эту историю, как смогла. И хотя она иногда сбивалась во время повествования, он понял, что ей, видимо, не так часто приходится делиться с посторонними своими впечатлениями.

— Потом в течение многих ночей меня преследовали кошмары, — собралась с духом Джинкс, — и Адам решил пригласить гипнотерапевта. Но после этого мне стало только хуже. Тот врач оказался шарлатаном. Он заставлял меня еще раз пережить все то, что меня беспокоило, но смог добиться только того, что мои воспоминания стали более яркими. К тому же, у меня до предела обострилось чувство вины за происшедшее. — Последовала пауза, и по лицу женщины можно было предположить, что она еще раз возвращается в страшное прошлое, в те комнаты, которые, казалось, должны быть заперты навсегда.

Однако Протероу больше интересовало не то, что рассказала ему Джинкс, а то, о чем она умолчала. Он уже знал эту историю и достаточно подробно. Во-первых, мистер Кингсли пересказал ее по телефону, и, во-вторых, она была достаточно детально описана в отчетах психиатра. Почему, например, Джинкс «забыла» сообщить, что они с Расселом Лэнди были женаты? Или что в результате потрясения после смерти мужа у нее был выкидыш на тринадцатой неделе беременности? Почему она сказала, что ей «пригласили гипнотерапевта», в то время как на самом деле ее отправили на стационарное лечение, поскольку она практически уже умирала от истощения, заморив себя голодом. Когда ее привезли в больницу, ее вес не дотягивал до 40 килограммов, и она страдала сильнейшей депрессией.

Доктор в задумчивости провел большим пальцем по подбородку. Кроме того, врача Джинкс упорно называла «он», хотя из записей следовало, что ею занималась женщина.

Алан выждал еще пару минут и, поняв, что Джинкс ушла глубоко в себя, решил немного подтолкнуть ее:

— Скажите, психиатр из больницы королевы Марии вообще не смог вам ничем помочь?

— Вы имеете в виду второго специалиста, Стефани Феллоуз?

— Да.

Джинкс почувствовала себя неуютно и потянулась за сигаретой, которая сейчас была ей так необходима:

— Когда мне разрешат выходить на улицу? — неожиданно спросила она, закуривая и глядя на доктора сквозь струйку голубоватого дыма.

— Чем быстрее это произойдет, тем лучше. Мы можем прогуляться прямо сейчас, если вы этого хотите. У меня достаточно крепкая рука, о которую вы надежно обопретесь, а потом мы отыщем уютную скамеечку подальше от посторонних глаз.

Джинкс слабо улыбнулась:

— Нет, я подожду, пока смогу передвигаться самостоятельно. — Она кивком указала в сторону ванной. — Я пару раз пробовала добраться до туалета, и мне большую часть пути приходилось преодолевать ползком. Поэтому я предпочитаю сначала попрактиковаться немного в одиночестве. Мне не очень хочется, чтобы вы начали надо мной смеяться.

— Зачем бы я стал делать это?

Она неопределенно пожала плечами:

— Ну, конечно, не при мне, но за глаза, возможно. Вы бы запросто могли придумать какую-нибудь веселенькую историю для своих друзей из гольф-клуба. — Джинкс состроила чересчур серьезную мину и заговорила басом: — Ребятки, я уж не помню, говорил ли вам про мою одну психованную красотку, которая въехала в бетонный столб на машине и чудом осталась в живых, а потом попыталась встать с кресла и рухнула так, что разбилась окончательно!

— А вы всегда наделяете отрицательными чертами тех, кто о вас заботится?

— Именно так считала Стефани Феллоуз. — Правда, я совсем не доверяла ей. Джинкс выпустила в воздух несколько колечек дыма. — Понимаете, я не морская свинка на добровольных началах. Я лучше буду продолжать жить со своими страхами и депрессиями, чем позволю грубым людям топтать меня своими ножищами. — Она улыбнулась, и в ее улыбке не было ни капли враждебности. — Наверное, она или мой отец успели сообщить вам, что я настолько измучилась от депрессии, что чуть не уморила сама себя голодом? — Джинкс вопросительно посмотрела на врача, и тот молча кивнул. — Кто же именно поведал вам об этом? Мне просто интересно: Стефани или Адам?

Протероу ответил, не колеблясь:

— Оба. Стефани просто прислала мне копию всех своих записей, которые она вела в то время. А ваш отец предупредил меня об этом сразу, как только вы поступили в клинику.

— Так вы с ним встречались?

— Нет. Мы разговаривали по телефону.

Джинкс понимающе кивнула:

— Именно так он всегда и делает свои дела. Все технические новинки, особенно безликий и бездушный факс, были изобретены специально для Адама. Он понимает, как это устрашающе: общаться с тем, кого никогда не видишь и даже не слышишь. На вашем месте я взяла бы этот метод на вооружение.

— Зачем?

— Просто так.

— Мистер Кингсли показался мне достаточно милым человеком и заботливым отцом.

Джинкс улыбнулась каким-то своим мыслям, и доктор в этот момент подумал о том, сознает ли эта женщина, насколько соблазнительна ее улыбка. Как личность, Джинкс была обворожительна и восхитительна. Сейчас она явно решила сделать все возможное, чтобы Алан не встречался с ее отцом. Причем использовала для этого самый изощренный способ — через косвенные намеки, не прибегая ни к каким конкретным фактам. Через личную симпатию, а не честность и искренность. Было что-то очень привлекательное в сочетании ее острого язвительного ума и физической слабости. Особенно для доктора Протероу, хотя сама пациентка, может быть, и не сознавала этого.

— Таким заботливым, что ни разу не соизволил навестить меня, — напомнила Джинкс.

— Тогда позвоните ему и выясните, почему так получилось, — предложил Алан.

Но она отрицательно помотала головой:

— Мы с Адамом никогда не задаем друг другу личных вопросов, доктор Протероу.

— Тем не менее, вы всегда называете его исключительно «Адам». Я полагаю, это означает, что вы считаете себя равными.

Но именно это она не намерена была обсуждать.

— Мы, кажется, говорили о моей предполагаемой депрессии, — резким тоном заметила женщина. — Рабочим словом будет именно «предполагаемой».

Но он сделал вид, что не обратил внимания на изменение ее настроения:

— Вы хотели узнать, кто конкретно — Адам или Стефани — рассказали мне о вашей депрессии, которая выразилась в голодании. И я ответил, что оба. Итак, продолжим именно с этого места?

— Совсем наоборот. Депрессия возникла как раз из-за того, что я перестала есть. Поэтому, когда меня привезли в больницу и начали кормить, я сразу почувствовала себя лучше.

Доктор имел другое мнение. Он считал, что улучшение настроения произошло из-за антидепрессантов, которыми ее пичкали, но решил не начинать спора:

— А вы сами отдавали себе отчет в том, почему вы перестали питаться?

— Да.

Он выждал несколько секунд и спросил:

— И вы мне об этом расскажете?

— Возможно. Если вы, в свою очередь, поведаете мне о том, что написала Стефани в своих отчетах.

Доктор прекрасно понимал, что эта женщина не согласится ни на что, кроме правды. А вот поверит ли она в то, что все, рассказанное им, правда, — уже другой вопрос.

— Все записи хранятся в моем кабинете, — тут же бодро начал он, — поэтому я не могу цитировать их слово в слово. Однако с удовольствием перескажу их вкратце. Вас доставили с резко выраженной реактивной депрессией, возникшей после убийства вашего мужа и выкидыша. Симптомы были не просто тревожными, а угрожающими. В основном это потеря аппетита и постоянная бессонница. Доктор Феллоуз сразу поняла, что вы все время о чем-то тревожитесь, а ваше истощение является не столько следствием потери аппетита, сколько отказом от приема пищи. Она поставила вам диагноз: потенциальная склонность к самоубийству. Лечение состояло в сочетании медикаментозного подхода и психотерапевтического. И хотя она подчеркивает вашу враждебность по отношению к психиатрии, через три или четыре недели вы пошли на поправку. Если я не ошибаюсь, вас в удовлетворительном состоянии выписали из больницы через шесть недель. Несмотря на то, что вы упорно отказывались от наблюдения за вами уже за пределами клиники, доктор Феллоуз считает вашу болезнь благополучно вылеченной благодаря своим стараниям. — Он на секунду замялся. — По крайней мере, до того момента, когда я попросил ее предоставить мне отчеты.

Джинкс нахмурилась:

— Я и подумать не могла, что она считает, будто я нарочно отказываюсь есть. — Она глубоко затянулась сигаретой и продолжала: — Теперь становится понятно, почему вы все считаете меня склонной к самоубийству. Pardus maculas non deposit. — «Леопард не меняет своих пятен», — лениво перевела себя Джинкс, наблюдая за прогуливающимся по лужайке за окном мужчиной. Светлые волосы, зеленый свитер, коричневые вельветовые брюки. На какую-то долю секунды ей представилось, что это Лео, и сердце ее бешено заколотилось.

— Если вы намеренно не отказывались от еды, то каковы были причины вашего голодания?

Джинкс еще немного помолчала прежде чем ответить.

— Потому что тот первый врач-шарлатан использовал гипноз, чтобы отпереть мои глубоко спрятанные кошмары, и в результате я превратилась в настоящую психопатку и развалину. — Она неопределенно пожала плечами и резким движением затушила сигарету. — Но кошмары — еще не самое страшное. Часто мы не помним их в подробностях, и, в любом случае, пробуждение всегда приносит облегчение, и сны быстро забываются. — Джинкс принялась поглаживать пальцами подлокотник кресла, и это движение повторялось следующие несколько минут. — Правда, я не очень много спала в то время, и, в общем, вела себя адекватно, если учитывать все то, что мне пришлось пережить. И тут решил вмешаться мой отец. — Она покачала головой. — Вы должны понять: он всегда, мягко говоря, недолюбливал Рассела. Отчасти из-за того, что мы поженились втайне от Адама и без его благословения, но в основном потому, что Рассел был одним из моих преподавателей в Оксфорде и на целых двадцать лет старше меня. Отец, если и говорил о нем, то называл его не иначе, как «педофил-извращенец». — Джинкс на секунду задумалась и усмехнулась какой-то своей мысли. — Как бы то ни было, через неделю после того, как у меня случился выкидыш, у Адама произошел какой-то невероятный приступ совести. Ну, по крайней мере, мне так показалось. И тогда он решил обратиться за помощью к этому очень дорогому специалисту, чтобы тот помог мне побыстрее пережить двойную утрату. — Она вынула очередную сигарету из пачки. — Конечно, если бы я не находилась в таком потрясении, я бы сразу сообразила, что это шарлатан, но в то время я вообще ни о чем не могла думать. Вам известно, что такое флудинг? — неожиданно спросила Джинкс, протягивая руку к зажигалке.

Протероу был ошеломлен:

— Вы имеете в виду термин, применяющийся в психиатрии? Да, это очень решительный метод борьбы со страхом. Вы заставляете пациента предстать перед его собственным кошмаром, причем часто без предупреждения, и не даете больному никаких шансов к отступлению. Метод достаточно рискованный и не всегда бывает успешным. Правда, когда он срабатывает, то это всегда весьма эффективно. В общем, он иногда используется для лечения некоторых фобий.

— Вы его здесь применяете?

— Нет.

— А гипноз?

Алан снова отрицательно помотал головой.

— Тогда что именно вы применяете, доктор Протероу?

— Ничего. — Увидев выражение непонимания и недоверия на лице пациентки, он невольно улыбнулся. — Во всяком случае, никаких новшеств и фокусов. Мы сосредотачиваем усилия на самовосстановлении организма. Все кто поступает к нам, уже наполовину выздоровевшие люди, поскольку они твердо решили сами для себя отделаться от того, что беспокоит их и мешает им жить.

— Один из ваших пациентов вчера приходил сюда. Ему было интересно, что именно я принимаю: кокаин или героин. Отсюда я сделала вывод, что он сам наркоман. Однако мне не показалось, что он уже наполовину выздоровел.

— Как он выглядел?

— Высокий, худощавый, с длинными рыжими волосами.

Доктор остался доволен таким описанием:

— Это Мэтью Корнелл. Ну что ж, значит, у него дела пошли лучше. Раньше он вообще не замечал окружающего.

— Значит, поэтому он и заявился ко мне без всякого приглашения? Так вот каким образом вы поощряете своих пациентов замечать окружающий мир.

— Я полностью полагаюсь на естественность человеческих отношений, — без капли коварства в голосе заявил доктор. — Если учитывать этот факт, то, согласитесь, любознательность имеет свои положительные стороны. Вы — наша новая пациентка, значит, вы вызываете вполне здоровый интерес со стороны остальных. И я даже доволен, что Мэтью осмелился проигнорировать существующие у нас ограничения.

— Какие же?

— На вашей двери висит огромная табличка с надписью: «Не входить».

— Я не знала.

— Надо было посмотреть.

— Но если она там, почему же Саймон Харрис вошел сюда и не обратил на нее внимания?

Доктор пожал плечами:

— Вы уверены?

— Но он же вошел.

— Без приглашения?

— Нет, сначала он поинтересовался, не лучше ли ему будет извиниться и уйти. Я не успела объяснить ему, что мне сейчас трудно принимать посетителей, как он уже очутился здесь.

— А почему же вы не успели отказать ему?

Да потому что никто не учил меня, как надо быстро и эффективно отшивать людей.

— Я не собираюсь подвергаться никакому психоанализу, доктор Протероу. Я не буду посещать группу психотерапии и участвовать в семинарах. Я не собираюсь играть в ваши игры.

— А кто сказал, что вы должны это делать?

— Я знаю, на что все это рассчитано.

— Я в этом не уверен.

— Так вот, вы спрашивали меня про того гипнотизера-шарлатана, — продолжала Джинкс, проигнорировав последнее замечание Протероу. — Он начал лечить меня от фобии, которой у меня не было. Все, от чего я страдала, так это от чувства вины перед Расселом. Ведь я так и не сумела ему помочь. Кругом было столько крови, а у него все лицо, как кровавая маска. — Она прижала пальцы к поврежденному глазу, который неожиданно дал о себе знать резкой болью. — Он хотел, чтобы я его поцеловала, — ровным как у робота голосом произнесла Джинкс. — Но я не смогла этого сделать. Потом я потеряла ребенка, и тоже было много крови… Все, что мне требовалось, это немного времени…

Она замолчала, и доктор выждал несколько минут, наблюдая, как она беспрестанно поглаживает подлокотник кресла и судорожно затягивается сигаретой.

— Так что же сделал этот врач? — наконец, подтолкнул ее Протероу.

Она удивленно взглянула на него, словно поражаясь тому, как он сам еще не догадался:

— Когда я находилась в трансе, он положил мне на лицо сырой антрекот, а потом пробудил меня. Я сразу почувствовала запах крови и мертвого мяса, и мне показалось, что это Рассел восстал из могилы и пришел ко мне, чтобы получить тот самый поцелуй. Так вот, потом прошло много времени, прежде чем я смогла что-либо есть, не ощущая при этом приступа тошноты.

— Боже всемогущий! — Доктор был потрясен. — Как же зовут этого специалиста?

Несколько секунд женщина тупо смотрела на него, а потом спохватилась:

— Что? Я, к сожалению, уже не помню.

— А где находится его приемная?

Но и этого она не смогла вспомнить:

— Где-то в Лондоне.

— Ну, ладно, это не имеет значения, — наконец, отмахнулся Протероу.

— Вы мне не поверили, да?

— У меня нет причин не доверять вам.

— Как же я могу помнить такой ужас, если ничего подобного в жизни не происходило?

Доктор промолчал.

— Вы считаете, что это я сама напридумывала, — тут же обиделась Джинкс. — Ну, почему я должна рассказывать то, чего не было?

«Потому что убийцу Рассела так и не нашли, — подумал Алан, — а чувство вины этой женщины имеет куда более глубокие корни, чем естественный отказ поцеловать изуродованное и окровавленное лицо умирающего мужа».