Темная лощина

Пролог

Мне снятся кошмары.

Мне снятся фигура, движущаяся сквозь лес, дети, летящие по Его дорожке, молодая женщина, плачущая оттого, что Он пришел. Мне снятся снег и лед, голые ветви и лунные тени. Мне снятся танцоры, парящие в воздухе, ступающие легко, как смерть, и моя собственная боль — всего лишь слабое эхо их страданий, пока я бегу. Моя кровь темнеет на снегу, и грани мира серебрятся лунным светом. Я бегу в темноту, а Он ждет.

Мне снятся черное и белое, и мне снится Он.

Мне снится Калеб, которого не существует, и мне становится страшно.

* * *

Машина стояла внизу: лобовое стекло обращено к морю, фары выключены, ключ в замке зажигания, чтобы поддерживать тепло. Снег в этом южном районе пока еще не выпал, но на земле была изморозь. Неподалеку шумели волны, накатываясь на пляж «Сказочный» — единственный звук, нарушавший тишину этой зимней ночи. Вот взметнувшийся вал разбился о берег, и омар вылетел из воды далеко на песок. Четыре лодки, накрытые брезентом, покоились позади лодочного сарая из красного дерева, а катамаран был закреплен на закрытой аппарели. Остальное пространство для парковки пустовало.

Дверь открылась, и Честер Нэш быстро забрался в машину. Зубы у него стучали, хотя длинное коричневое пальто закрывало его с ног до головы. Честер был маленький и жилистый, с длинными темными волосами и полоской усов над верхней губой, которые свисали вдоль уголков его рта. Сам он считал, что усы делали его более солидным. Всем остальным казалось, что они, напротив, придавали ему какой-то трагический вид, именно поэтому к нему прилипло прозвище «Приветливый» Честер. Если и существовало на свете что-то, что сводило Честера Нэша с ума, так это люди, которые дали ему такое прозвище. Однажды он даже засунул пистолет в рот Поли Блока из-за того, что тот назвал Нэша «Приветливым» Честером. Поли Блок набил оскомину, произнося это прозвище, хотя, как он объяснил Приветливому Честеру, пока тот хлопал Поли по голове своими огромными ручищами, ему была понятна причина, по которой Честер делал это. Однако пониманием причин все не исчерпывается.

— Надеюсь, ты помыл руки, — спросил Поли Блок, который сидел на месте водителя, вероятно, задаваясь вопросом, почему Честер не мог отлить раньше, как всякий нормальный человек, вместо того, чтобы мочиться за деревом в зарослях недалеко от берега, выпуская при этом все тепло из машины.

— Слушай-ка, а ведь холодно, — произнес Честер. — Это самое холодное место из всех, в которых я когда-либо бывал за свою жизнь. Я до костей продрог. Будь еще немного похолоднее, я бы писал ледяными кубиками.

Поли Блок глубоко затянулся и стал наблюдать за тем, как конец сигареты превращается из красного в пепельно-серый. У Поли было подходящее имя. В свои шестьдесят три он весил килограммов сто пятьдесят. Салон машины казался тесным просто потому, что в ней сидел Поли. Он мог бы заставить и стадион для гигантов выглядеть тесным, появившись на нем.

Честер взглянул на приборную доску: зеленые цифры часов таинственно светились в темноте.

— Они задерживаются.

— Они будут здесь, — откликнулся Поли. — Они здесь будут.

Он продолжал курить, глядя на море. Со стороны Поли вовсе не выглядел таким уж задумчивым. Сквозь стекло ничего нельзя было разглядеть, кроме сплошной черноты вблизи и огней старого пляжа в некотором отдалении. Честер Нэш начал играть в «Гейм Бой».

Снаружи дул ветер, и волны ритмично бились о берег, и голос прибоя возносился над холодной землей, откуда за ним наблюдали.

— ...Объект два в автомобиле... Черт, холодно! — специальный агент ФБР Дейл Натли неосознанно повторил слова, недавно произнесенные Честером Нэшем. Параболический микрофон находился позади Натли, располагаясь у небольшой щели в стене лодочного сарая. Рядом с микрофоном бесшумно работал диктофон; камера с высокой светочувствительностью давала возможность непрерывно наблюдать за машиной.

На Натли были надеты две пары носков, подштанники, майка, хлопковая рубашка, шерстяной свитер, жакет, теплые перчатки и шапка с двумя маленькими ушками, прикрывавшими прослушивающее устройство и согревавшими его собственные уши. Специальный агент Роб Бриско, который сидел позади Натли на высоком табурете, считал, что эта шапка делает Дейла похожим на пастуха лам. В любом случае он выглядел как клоун — в своей шапке с этими чертовыми ушками. Но, если еще немного похолодает, думал Бриско, он готов будет убить Натли, чтобы завладеть его теплой шапкой. Лодочный сарай располагался правее парковки, что позволяло федералам ясно видеть машину на стоянке. Позади сарая узкая малозаметная тропинка вела прямо к пляжу, заканчиваясь у одного из частных домиков. Идущая от парковки дорога пересекалась еще с одной, ведущей непосредственно на холм, на север, а затем на юго-восток. Окна лодочного сарая были занавешены еще два часа назад из соображений конспирации. Оба агента уже испытали некоторые опасения, когда Честер Нэш подошел очень близко к окну и стал проверять замки на дверях. Но, ничего не заподозрив, он быстро вернулся к машине.

К сожалению, в лодочном сарае отсутствовали батареи, или, по крайней мере, ни одна из них не работала, а у ФБР не было такого снаряжения, которое согрело бы двух агентов. В результате Натли и Бриско замерзли невероятно. Голые стены лодочного сарая обледенели.

— Сколько мы уже здесь сидим? — спросил Натли.

— Два часа, — ответил Бриско.

— Тебе холодно?

— Что за дурацкий вопрос? Я уже инеем покрылся. Конечно, я чертовски замерз.

— Почему же ты не принес шапку? — спросил Натли. — Знаешь ведь, мы теряем большую часть тепла через голову. Следовало бы взять с собой шапку. Именно поэтому тебе теперь и холодно. Следовало взять шапку.

— Знаешь что, Натли?

— Что?

— Я ненавижу тебя.

Позади них мягко крутились бобины записывающего устройства, запечатлевавшего разговор двух агентов. Все должно записываться — таково было условие этой операции: все! Даже если при этом фиксировалась ненависть Бриско по отношению к Натли из-за наличия у последнего теплой шапки.

Охранник Оливер Джадд услышал ее прежде, чем смог увидеть: тяжелые, шаркающие шаги по покрытому ковром полу; она тихонько разговаривала сама с собой на ходу. Он с глубоким сожалением встал со своего места в комнатенке охраны и двинулся прочь от телевизора и обогревателя, который согревал ему ноги. За окном царила таинственная тишина, предвещавшая дальнейшие снегопады. Ветра не было, но погода стояла отвратительная.

Совсем скоро дела пойдут еще хуже — в декабре так всегда бывало, — но здесь, на дальнем севере, хуже становилось гораздо быстрее, чем где бы то ни было. Иногда жизнь на северной Мэне становилась сущим кошмаром.

Охранник быстро направился к ней:

— Эй, леди! Леди! Что вы здесь делаете? Вам надлежит быть в постели. Вы же можете встретить свою смерть.

Пожилую женщину, видимо, задели его последние слова, и она впервые взглянула на Джадда. Она была маленькой и тощей, но держалась так невероятно прямо, что это придавало ей необычайную внушительность, особенно по сравнению с остальными обитателями дома для престарелых «Санта-Марта». Джадду показалось, что она не так стара, как другие жители дома, которые выглядели такими древними, что в прошлом могли бы стрелять сигареты у участников Первой мировой войны. Этой женщине, однако, было, самое большее, около шестидесяти. Джадд отметил для себя, что если она и не была старой, то, определенно, производила впечатление сумасшедшей, совершенно безумной. Ее длинные распущенные волосы серебристо-серого цвета свисали до самой талии. Ярко-голубые глаза смотрели прямо сквозь Джадда куда-то в пространство. На ней были коричневые высокие ботинки, ночная пижама, красный шарф и длинное голубое пальто, которое она застегивала на ходу.

— Я ухожу, — заявила она. Выговорила это спокойно, с абсолютной уверенностью, как будто бы не было ничего необычного в том, что шестидесятилетняя женщина собирается покинуть дом для престарелых на севере, у Мэна[1]. Уйти вот так, в одной ночной рубашке под дешевым пальто, в ночь, когда синоптики обещали много снега, температуру минус шесть и ледяная корка уже покрыла землю. Джадд никак не мог понять, как ей удалось проскользнуть мимо сестер и даже добраться до дверей здания. Некоторые из этих бабулек обладали лисьей хитростью, полагал Джадд. Только повернись к ним спиной, и они ускользнут, направившись в сторону ближних холмов или к своим прежним любовникам, которые умерли тридцать лет назад.

— Разве вы не знаете, что вам нельзя уходить? — вслух произнес Джадд. — Вам следует вернуться в постель. Я сейчас схожу за медсестрой, а вы оставайтесь на месте. Мы найдем того, кто сможет позаботиться о вас.

Пожилая женщина перестала застегивать свое пальто и снова пристально посмотрела на Оливера Джадда. Именно тогда Джадд впервые осознал, что она была чем-то сильно напугана: на самом деле она смертельно опасалась за свою жизнь. Он не мог сказать, откуда узнал это, просто какое-то примитивное чувство передалось ему, когда она приблизилась вплотную. Ее глаза сделались огромными, взгляд — умоляющим, а руки, более не занятые пуговицами, мелко дрожали. Она была так напугана, что Джадду самому стало не по себе. Затем женщина заговорила.

— Он идет, — сказала она.

— Кто идет? — опешил Джадд.

— Калеб. Калеб Кайл идет.

Взгляд старой женщины был почти гипнотическим, ее голос вибрировал от ужаса. Джадд покачал головой и взял женщину за руку.

— Ладно, — сказал он, усаживая ее в виниловое кресло в коридоре. — Вы посидите здесь, а я пока схожу за медсестрой.

Кто это — Калеб Кайл? Имя показалось знакомым, но Джадд все равно ничего не мог понять.

Он уже набирал номер сестринской, когда внезапно услышал неясный шорох у себя за спиной. Обернувшись, он увидел прямо перед собой все ту же пожилую женщину: ее глаза как бы смотрели в одну точку, губы были плотно сжаты. Она занесла обе руки над его головой, и Джадд успел понять, что она держала в руках; он поднял лицо как раз в тот момент, когда тяжелая ваза обрушилась на него.

Затем наступила всепоглощающая темнота.

— Я не могу увидеть, что там, черт возьми, — произнес Приветливый Честер.

Окна машины были плотно закрыты, что вызывало у него приступ клаустрофобии; массивный торс Поли Блока ничуть не облегчал положения Честера, о чем тот только что поведал своему компаньону.

Поли потянулся к противоположной двери через Честера и вытер боковое стекло машины своим рукавом.

— Тихо, — сказал он. — Они едут.

Натли и Бриско тоже увидели свет фар, прошло несколько минут с тех пор, как радио Бриско снова ожило, чтобы проинформировать агентов о том, что машина уже двигается по дороге, направляясь к пляжу «Сказочный».

— Ты думаешь, это они? — спросил Натли.

— Может быть, — ответил Бриско, смахивая ледяные корочки со своего жакета, пока «форд-таурус» ехал по дороге, приближаясь к нужной машине; агенты слышали, как Поли Блок спрашивал Приветливого Честера, готов ли тот ко всему. В ответ раздался только металлический скрежет. Бриско не был уверен, но ему показалось, что это заскрежетали пряжки ремней безопасности.

В доме для престарелых «Санта-Марта» сестра пристраивала холодный компресс на голову Оливера Джадда. Рядом стоял сержант Ресслер с запасным патрульным, который все еще тихонько посмеивался. На губах Ресслера тоже блуждала улыбка. В противоположном углу находился Дейв Мартел, глава полиции в Гринвилле, а позади него — охранники из города.

«Санта-Марта» территориально находилась под юрисдикцией Темной Лощины, города на границе больших индустриальных лесов, которые простирались до самой Канады. Мартел уже слышал о безумной женщине и пришел, чтобы предложить свою помощь в ее поисках, если бы это понадобилось. Ему не нравился Ресслер, но это не имело никакого отношения к тому, что они собирались делать.

Мартел, который слыл достаточно колким, хотя и тихим человеком и был только третьим по счету главой полиции с момента образования небольшого департамента этого города, не видел ничего особенно смешного в том, что произошло. Если они не найдут ее в ближайшее время, она умрет. На улице достаточно холодно, чтобы до смерти заморозить старуху.

Оливеру Джадду всегда хотелось быть полицейским, но ему недоставало роста, и к тому же он страдал излишней полнотой. Джадд знал, что копы Темной Лощины посмеиваются над ним, однако понимал, что у них имелись на то причины. В конце концов, что это за охранник, если испугался старой женщины?

Поисковая команда под предводительством доктора Мартина Райли, директора дома для престарелых, приготовилась выступить в путь. На Райли были теплая куртка, перчатки и зимние ботинки. В одной руке он приготовился нести аптечку скорой помощи, в другой — большой фонарь. У его ног лежали сумка с запасной теплой одеждой и термос, наполненный супом.

— Мы не встретили ее на дороге, ведущей сюда, так что двигаться надо по направлению к городу, — услышал Джадд чьи-то слова. Похоже, это был Уилл Паттерсон, охранник, жена которого работала в аптеке в Гилфорде. И попка у нее была как персик — по ней так и хотелось шлепнуть.

— Все складывается не слишком-то хорошо, — сказал Райли. — К югу отсюда находится Бобровая Бухта. Начальник полиции Мартел не встретил беглянку по пути сюда. На западе расположено озеро. Похоже, она просто бесцельно бродит по лесам.

Радио Паттерсона зажужжало, и он приготовился ответить, после чего почти сразу же повернулся к остальным:

— Самолет ее выследил. Она примерно в одной миле к северо-востоку отсюда, продвигается все глубже в лес.

Два полицейских из Темной Лощины и охранник вместе с Райли и медсестрой двинулись с места, один из полицейских нес за спиной мешок с запасной одеждой и съестными припасами. Мартел взглянул на Джадда и молча пожал плечами. Ресслер не нуждался в его помощи, а Мартел был не из тех, кто станет совать свой нос куда не требуется. Но у него было плохое предчувствие, очень плохое предчувствие. Пока Дейв наблюдал за движением поисковой группы из пяти человек, направлявшейся в леса, начали падать первые снежинки.

— Хо Ши Мин, — сказал Приветливый Честер. — Пол Пот.

Четыре человека одинаково холодно взглянули на него. На всех них были голубого цвета шерстяные пальто, голубые костюмы с подходящими галстуками и черные кожаные перчатки. Трое из них выглядели совсем молодыми: вероятно, не старше двадцати пяти или двадцати шести, как полагал Поли. Четвертый явно был старше, с проблесками седины в гладко зачесанных назад темных волосах. Он носил очки и курил сигареты без фильтра. В левой руке он держал черный кожаный кейс.

— Председатель Мао. Нагасаки, — продолжал Приветливый Честер.

— Ты когда-нибудь заткнешься? — спросил Поли Блок.

— Я стараюсь, чтобы они чувствовали себя, как дома.

Камбоджиец последний раз затянулся сигаретой и отшвырнул окурок в сторону пляжа.

— Может быть, когда ваш друг перестанет строить из себя идиота, мы сможем начать? — сказал он.

— Видишь, — обратился Поли Блок к Приветливому Честеру. — Вот так начинаются войны.

Этот Честер — точно придурок! — заключил Натли.

Разговор шести мужчин свободно доносился до агентов: слова отчетливо звучали в холодном ночном воздухе. Бриско кивнул в знак согласия. Натли щелкнул фотокамерой и запечатлел кейс камбоджийца; затем сдал немного назад, чтобы захватить в кадр Поли Блока, камбоджийца и кейс. Целью агентов было смотреть, слушать и записывать. Без вмешательства. Время вмешаться настанет позже — как только все это, чем бы оно ни было, приведет к Тони Сэлли, в Бостон.

Две машины ожидали агентов на холме, а третья располагалась позади департамента пожарной части: на случай, если кто-то из выслеживаемых направится по дороге, ведущей в Северный Портленд. Еще пара машин должна была последовать за камбоджийцами. Кроме того, агенты могли рассчитывать на прибытие группы поддержки из состава полиции Скарборо и Портленда, если, конечно, таковая потребуется. Все-таки Натли и Бриско должны были об этом позаботиться.

Бриско взял в руки камеру дальнего ночного видения и навел ее на Честера Нэша.

— Ты не замечаешь ничего необычного в пальто Честера? — спросил он.

— Нет, — ответил Натли. — Хотя... Постой! Оно выглядит так, будто его носят уже лет пятьдесят. А руки-то у него не в карманах, а в этих разрезах под грудью. Достаточно затруднительный способ согреться, не так ли?

— Да, — сказал Бриско. — Действительно затруднительный.

— Где она? — спросил камбоджиец Поли Блока.

Поли указал на салон машины. Камбоджиец кивнул и передал кейс одному из своих подручных. Кейс был приоткрыт, и подручный держал его таким образом, чтобы Поли и Честер могли видеть, что находится внутри.

Честер прошептал:

— Черт!..

— Черт! — повторил за Честером Натли. — Однако в этом кейсе достаточно наличных.

Бриско направил камеру на купюры:

— Ну, мы же не можем этого утверждать, разве что, прикинуть на глаз.

— Достаточно, чтобы вытащить Тони Сэлли из любых передряг, — настаивал на своем Натли.

— И еще немного.

— Ладно, а что же в салоне? — спросил Натли.

— Ну, сынок, для того мы и здесь, чтобы узнать.

Группа из пяти человек не спеша пробиралась по холмистой местности. За время пути у многих появилась одышка. Вокруг вечнозеленые деревья вершинами устремлялись к небу, словно приветствуя своими ветвями падающие с неба снежинки. Почва здесь была каменистая, и новый снег ложился гладким и опасным покровом. Райли уже один раз поскользнулся, больно ударившись голенью. С неба над ними слышался звук приближающегося вертолета, и уже можно было видеть, как он выслеживает кого-то на земле далеко впереди.

— Если снегопад будет продолжаться, вертолету придется повернуть обратно, — высказался Паттерсон.

— Мы уже почти пришли, еще минуты три, и мы найдем ее...

В темноте над их головами разнесся звук выстрела; затем последовал второй выстрел. Луч света с вертолета уперся в определенное место на земле. Радио Паттерсона разразилось гневной речью.

— Черт! — произнес Паттерсон с безнадежным выражением лица. — Она стреляет в них.

Пожилой камбоджиец держался вблизи Поли Блока, пока тот двигался к задней двери машины. Позади них молодой подручный камбоджийца сдвинул назад полу своего пальто, чтобы обнажить оружие, висевшее на ремнях. Каждый из присутствовавших держал руку на рукоятке пистолета, а палец на спусковом крючке.

— Откройте салон, — потребовал пожилой мужчина.

— Сделайте это сами, — ответил Поли, пока тот всовывал ключ в замочек и готовился открыть дверь. — Поли как раз собирается открыть кейс... — если бы камбоджиец проявил наблюдательность, он бы отметил, что Поли Блок произнес эти слова очень громко и отчетливо.

— Разборка! — встрепенулся Бриско. — Сейчас начнется чертова стрельба.

— Стрельба, — повторил за ним Натли. — О, Господи!

Дверь салона открылась, и Поли Блок тут же отступил назад. На заднем сиденье лежало шерстяное одеяло, а под ним можно было распознать очертания человеческого тела. Камбоджиец наклонился, взялся за одеяло и потянул его к себе.

Под ним действительно оказался человек — причем человек с дробовиком.

— Что это значит? — спросил камбоджиец.

— Это значит «до свиданья», — произнес Поли Блок в тот самый момент, когда несколько выстрелов подряд поразили камбоджийца.

— Черт! — воскликнул Бриско. — Двигайся! Двигайся! — он достал свой пистолет и побежал к задней двери лодочного сарая, на ходу включая свою рацию. Бриско требовал по радио поддержки из Скарборо, пока открывал замок и выскакивал в ночь, устремляясь к двум машинам у пляжа.

— А как же невмешательство? — бросил на ходу Натли, следуя за своим напарником.

Это уже выходило за рамки игры. Все должно было происходить совершенно по-другому.

Пальто Приветливого Честера распахнулось, открыв для обозрения два автомата. Камбоджийцы еще только поднимали свои пистолеты, когда Нэш разрядил в них оба магазина...

Рот Честера расплылся в гримасе. Девятимиллиметровые пули, летевшие в троих мужчин, прорывали и кожу кейса, и дорогую шерсть пальто, и потрясающей белизны ткань рубашек, и, наконец, их тонкую кожу. Ушло менее трех секунд на то, чтобы выпустить в этих троих боезапас из шестидесяти четырех патронов, оставив их тела бездыханными, а тонкий слой льда на земле — подтаявшим из-за пролитой на него крови. Кейс упал, некоторые из денежных пачек высыпались на землю.

Честер и Поли огляделись, увидели, что натворили, и им это понравилось.

— Ну и чего же ты ждешь? — спросил Поли. — Хватаем деньги и убираемся отсюда ко всем чертям.

Позади них человек с дробовиком, по имени Джимми Фриб выбирался из поврежденной выстрелами машины вперед ногами. Честер вставил новый магазин в свой автомат. Он как раз нагнулся, чтобы поднять упавшие деньги, когда почти одновременно раздались два возгласа:

— ФБР! Руки за голову! — громко произнес один голос.

Другой голос был еще менее вежливым и мелодичным, и почему-то он показался странно знакомым Поли:

— Руки прочь от денег, или я снесу ваши чертовы головы!

Пожилая женщина стояла на ровной дороге, уставившись в небо. Снег падал на ее волосы, на плечи и вытянутые по бокам руки. В правой руке она держала пистолет. Женщина ловила ртом воздух, а ее грудь тяжело вздымалась. Она, похоже, не замечала Райли и остальных, пока они не оказались в тридцати футах от нее. Медсестра замыкала шествие. Райли, несмотря на возражения Паттерсона, был впереди всех.

— Мисс Эмили, — сказал он мягко. — Мисс Эмили, это я, доктор Райли. Мы здесь, чтобы отвести вас домой.

Женщина взглянула на него, и Райли впервые показалось, что мисс Эмили на самом деле вовсе не сошла с ума. Она спокойным взглядом следила за ним и, можно сказать, улыбалась, пока он приближался.

— Я не поеду обратно, — сказала она.

— Мисс Эмили, становится холодно. Вы же умрете здесь, если не поедете с нами. Мы привезли вам одеяла и теплую одежду, а у меня с собой термос с куриным супом. Мы согреем вас, и вам будет очень уютно, мы доставим вас обратно в целости и сохранности.

Хотя женщина и улыбалась широкой улыбкой, взгляд ее выразил ужас и недоверие.

— Вы не сможете уберечь меня, — сказала она мягко. — Только не от него.

Райли внутренне содрогнулся. Теперь он припоминал что-то об этой женщине: инцидент с посетителем и последовавший доклад от одной из медсестер. Мисс Эмили пожаловалась, что кто-то пытался влезть к ней в окно. Они, конечно же, не придали этому большого значения, хотя Джадд стал брать с собой оружие на дежурство. Все эти старики были нервными, постоянно всего опасающимися — болезней, незнакомцев, иногда даже друзей и родственников, холода, смерти, собственных фотографий и увядающей памяти.

— Пожалуйста, мисс Эмили, положите оружие на землю. И пойдемте со мной. Мы можем уберечь вас от любого вреда. Никто не обидит вас.

Она медленно покачала головой. Над ними выписывал круги вертолет, бросая на землю луч странного белого света, который длинные седые волосы мисс Эмили делал похожими на серебристый огонь.

— Я не вернусь обратно. Встречу его прямо здесь. Это его место, вот эти леса. Именно сюда он и явится.

Тем временем ее лицо опять изменилось. Паттерсон, стоявший позади Райли, подумал о том, что еще никогда не видел такого ужаса в чьих-либо глазах. Подбородок и губы женщины задрожали, а затем постепенно начало дрожать все ее старческое тело. Вся в слезах, она начала бормотать:

— Простите меня... Простите, простите, простите, простите...

— Пожалуйста, мисс Эмили, — Райли подошел к ней еще ближе. — Положите оружие на землю. Нам необходимо вернуть вас обратно.

— Я не поеду обратно, — повторила она.

— Пожалуйста, мисс Эмили, вы должны.

— Тогда вам придется меня убить, — просто сказала она, поднимая оружие и нажимая на спусковой курок.

Честер и Поли сначала посмотрели налево, затем направо. Слева, на краю парковочной площадки, появился высокий мужчина в черном жакете с рацией в одной руке и пистолетом в другой, а вслед за ним, за спиной у него, — более молодой мужчина, также державший пистолет. Он был тепло одет, в серой шапке-ушанке с поднятыми на затылке ушами.

Справа от Честера и Поли, позади небольшой деревянной хижины, используемой как касса на летнем пляже, виднелась фигура, полностью одетая в черное, от кончиков ботинок до краев черной маски, прикрывавшей лицо. Этот человек держал обеими руками гранатомет; и слышно было, как он тяжело дышал сквозь свою маску.

— Возьми его на мушку, — скомандовал Бриско Натли.

Натли перенес прицел с Поли Блока на черную фигуру рядом с лесом.

— Брось это сейчас же, — громко сказал Натли. — Я сказал, брось сейчас же! — повторил Натли, возвысив голос до крика.

Бриско быстро перевел свой взгляд на человека с оружием. Именно это и было нужно Честеру Нэшу. Он немедленно открыл огонь из автомата, попав Бриско в руку, а Натли в грудь и голову. Натли умер почти мгновенно. Бриско открыл огонь с того места, где, упав, лежал на земле, ранил Честера Нэша в правую ногу и пах, автомат выпал из рук Честера, пока тот падал. Честер попытался дотянуться до оружия правой рукой. Тогда Бриско выстрелил в него еще дважды, и он перестал двигаться. Джимми Фриб бросил свой дробовик и поднял руки — как раз вовремя, чтобы не дать Бриско убить себя.

Бриско уже собирался подняться на ноги, когда услышал звук выстрела.

— Лицом вниз, — произнес голос.

Он поступил так, как ему было приказано, положив оружие около себя на землю. Нога, обутая в черный ботинок, отбросила оружие в сторону:

— Руки за голову!

Бриско послушно поднял руки и лишь наблюдал, как фигура в маске приближалась к нему. Натли лежал на спине совсем близко, его открытые глаза смотрели на море. «Боже, — подумал Бриско, — какой кошмар». Среди деревьев он заметил свет фар и услышал шум моторов приближавшихся машин. Человек в черном также услышал эти звуки; его голова нервно подрагивала, пока он складывал последние деньги в кейс и закрывал его. Джимми Фриб предпринял попытку дотянуться до оружия, но человек в черном убил его выстрелом в спину, прежде чем тот смог это сделать. Бриско только сильнее сжал руки на затылке, его раненая рука кровоточила, и он начал молиться.

— Оставайся на земле, не шевелись и не поднимай взгляда, — было сказано ему.

Бриско выполнил все требования. Кровь текла из раненой руки и увлажнила землю под ним; он слегка отвернул голову, чтобы окончательно не испачкаться. Когда он решился поднять голову, перед глазами замелькали фары подъехавших машин, а фигура в черном пропала.

Доктору Мартину Райли исполнилось сорок восемь, и он с нетерпением ждал своего сорокадевятилетия. У него было двое детей, мальчик и девочка, и жена Джоана, которая готовила ему ростбиф по воскресеньям. Он не считал себя очень хорошим врачом, именно поэтому и пристроился работать в доме для престарелых. Когда мисс Эмили Уоттс выстрелила в его сторону, Райли тут же упал на землю, прикрыл голову руками и немедленно принялся молиться и призывать на помощь силы небесные. Первая пуля просвистела где-то левее от него. От второго выстрела его лицо засыпало грязью и мокрым снегом. Он услышал, как следовавшие за ним стали сниматься с предохранителей ружья и щелкать затворами, и закричал:

— Нет, прошу вас, оставьте ее! Не стреляйте!

На мгновенье в лесу воцарилась относительная тишина, только в небе гудел вертолет. Райли рискнул взглянуть на мисс Эмили. Теперь она открыто плакала. Райли осторожно поднялся на ноги.

— Все в порядке, мисс Эмили.

Мисс Эмили отрицательно покачала головой:

— Нет, — отвечала она. — Никогда уже не будет все в порядке.

Пожилая женщина приставила ствол пистолета себе к левой стороне груди и выстрелила. Ее отбросило далеко в сторону, ноги мисс Эмили сразу подкосились, и она мягко упала на землю. Лишь единожды вздрогнув, тело застыло в недвижности. Кровь заливала землю вокруг мертвого тела, снег падал на немигающие открытые глаза, а луч света с вертолета ясно освещал эту картину.

Деревья вокруг тоже замерли и не шевелились; их ветви лишь иногда колебались, как бы пропуская густо падающие снежинки.

Вот как случившееся представлялось мне, да и всем остальным людям: два происшествия с тяжелыми, жесточайшими последствиями, оба имели место практически одновременно, одной зимней ночью, и были связаны друг с другом единой темнотой, которая растворилась и затерялась в отдаленных воспоминаниях об этих и других жестоких событиях. Иные из достаточно близких мне людей долго пестовали свои воспоминания об этом — до самой смерти. Это было первозданное зло, а у первозданного зла есть манера пропитывать кровью и ужасом тех, кто совершенно не имеет к нему отношения: молодых, невинных, уязвимых и беззащитных. Оно обращает жизнь в смерть и простое стекло в зеркало, создавая образ самого себя во всем, к чему прикасается.

Однако я понял это позднее, после других смертей, после того как стало ясно, что происходит нечто ужасное и непоправимое: что-то старое и смрадное внезапно возникло из недр пустошей. И что бы ни происходило, я везде выступал участником. Вглядываясь в прошлое, я начинаю ощущать, что, возможно, мне всегда принадлежала роль соучастника, причем бессознательного, не понимающего, что, как и зачем. И целые миры агонизировали в жестоких столкновениях.

Оглядываясь назад, я видел себя сквозь годы таким, каким я был тогда: застывшим в прежних временах — как определенная фигура, присутствующая в серии картин. Вот я вижу себя маленьким мальчиком, ожидающим прихода отца, когда тот должен вернуться с работы, из города. Он уже снял полицейскую форму и в руках держит черную спортивную сумку; его некогда мускулистые формы теперь несколько расплылись, волосы стали чуть более серебристыми, чем раньше, глаза выглядят немного более усталыми. Я бегу к нему, он поднимает и усаживает меня на согнутую в локте правую руку; отцовские пальцы сплетаются на моем бедре, и я удивляюсь и восхищаюсь его силой, мускулами, которые перекатываются у него на плечах, тугие и массивные. Я хочу стать таким же, как он, достичь того же, чего смог достичь он, и сделать свое тело похожим на отцовское.

Потом я вижу себя подростком, стоящим совсем рядом с могилой своего отца. Только небольшая группа нью-йоркских полицейских стоит у его могилы, сразу за моей спиной; мне тоже приходиться стоять держа спину прямо, как они. Это его ближайшие друзья, те, кто не постыдился прийти. Кладбище не то место, где бы многие полицейские хотели быть замеченными; в городе витает плохое предчувствие, связанное с тем, что произошло с отцом, и лишь единицы не побоялись за свою репутацию.

Справа от себя я вижу мать. Ее мужа — человека, которого она любила все это время, — больше нет. Вместе с ним ушло представление о нем как о добром человеке, семьянине, отце, который поднимал своего мальчика в воздух, словно ветер поднимает листочек. Вместо этого отныне и навсегда он запомнится всем как убийца и самоубийца. Он убил молодого человека и молодую женщину по причинам, которые, вероятно, никто и никогда не сможет толком объяснить, по причинам, которые таятся в самых глубинах этих усталых глаз... Они насмехались над ним, этот головорез, слишком быстро заматеревший и превратившийся из юноши во взрослого человека, и его девушка с грязными под маникюром ногтями. И он убил их, увидев в них нечто такое, чего не могли видеть остальные. После чего сунул ствол пистолета себе в рот и нажал на спуск.

Затем я вижу себя уже молодым человеком, стоящим над другой могилой и смотрящим на то, как опускают в землю мою мать. Позади меня теперь стоит пожилой человек, мой дедушка. Мы совершили с ним путешествие из Скарборо, — из тех мест, куда семья переехала после смерти моего отца, — к местам, где родилась моя мать, чтобы она была похоронена подле моего отца, именно так, как ей всегда хотелось, ведь она никогда не переставала любить его. Вокруг нас собрались одни лишь пожилые мужчины и женщины. Здесь я самый молодой из присутствующих.

Далее я вижу снежинки зимой. Вижу, как старый человек делается еще старше. Я покидаю Скарборо. Становлюсь полицейским, как мои отец и дедушка. Мне необходимо разобраться с наследством, а я совсем этого не хочу. Когда умирает мой дедушка, я возвращаюсь в Скарборо и самостоятельно занимаюсь могилой. Лопаты, полные земли, падают на крышку соснового гроба. Утреннее солнце освещает кладбище, и я чувствую соль в воздухе, который ветер принес с болот, что раскинулись на востоке и западе. В небе первые канадские гуси летят зимовать на юг; пара воронов, расположившись позади гусиной стаи, как бы составляет ее эскорт. Когда за моей спиной остаются последние островки леса, я слышу звуки детских голосов, доносящиеся из сельской школы неподалеку от кладбища, шум их игр, веселых и интересных, и не могу не улыбаться. Любой человек улыбнулся бы.

А потом на кладбище появляется еще одна могила, священник читает молитвы уткнув нос в книгу, и все это — разрушение моего мира. Два тела покоятся рядом, бок о бок. Совсем как тогда, когда я находил их отдыхающими, возвращаясь по ночам домой: обеих — жену и трехлетнюю дочь, спокойно спящую в своей кроватке. В каком-то смысле я перестал быть мужем. Я перестал быть отцом. Мне не удалось защитить их, и они были наказаны за мои промахи.

Все эти образы из воспоминаний, соединенные в одну цепь, уходят обратно в темноту. Воспоминания можно отложить, отодвинуть от себя, но прошлое не так-то просто уничтожить. Вещи остаются незавершенными, что-то остается недосказанным, и образы прошлого в конце концов приходят, возвращаются к нам.

В этот мир. И эхом — в другие миры.