Темная лощина

Глава 13

Годы мелькают суматошно, как листья, влекомые ветром, причудливые и покрытые сеточкой прожилок, всех оттенков, с быстрым переходом от зелени воспоминаний о недавно прошедшем к осенним оттенкам памяти об отдаленном прошлом...

Я видел себя ребенком, юношей, возлюбленным, мужем, отцом, вдовеющим мужчиной. Меня окружили пожилые люди в своих стариковских брюках и рубашках. Они танцевали, их ступни двигались очень осторожно, следуя старинным правилам, которые были утрачены теми, кто помоложе; старики рассказывали сказки; их руки в пигментных пятнах двигались на фоне огня, кожа напоминала помятую бумагу, а голоса мягко шелестели, как пустые кукурузные початки.

Пожилые люди шли по пышной августовской траве с деревяшками в руках, счищая с них кору руками в перчатках. Старик — высокий, с прямой спиной, в ореоле белых волос — напоминал древнего ангела, рядом с ним шла собака, гораздо старше хозяина по меркам собачьего возраста: морда с седой бородой в нитях слюны, язык высунут, хвост мягко рассекал теплый вечерний воздух. Первый багрянец показался на деревьях, жужжание и треск насекомых начали утихать. Ясени, которые по весне покрывались листьями последними, теперь первыми их теряли.

Старик двигался вперед, шагая в такт с пробуждающимся окружающим миром по подстилке из гниющих сосновых иголок, мимо зарослей черной смородины, увешанной спелыми упругими ягодами. Распахнув куртку и оставляя после себя четкие отпечатки следов, он рубил деревья, наслаждаясь тяжестью топора в руке, совершенством размаха, свежим треском, когда лезвие рассекало пополам сахарную сердцевину кряжа; затем снова следовал взмах руки с топором — теперь чтобы очистить обе половины. Осторожная установка на опоре следующего полена, вновь приятная тяжесть топора, ощущение двигающихся, напрягающихся под рубашкой стариковских мускулов. Потом пришла очередь тщательного штабелирования — чурочка к чурочке, строго по размеру, так, чтобы они поддерживали друг друга прочно, чтобы ни одна не упала и не пропала. Под конец старик натягивал полотно, по углам прижимал его кирпичами, всегда одним и тем же способом, потому что всегда и во всем оставался человеком порядка. Старик знал: когда зимой настанет время разводить огонь, он придет к своему штабелю, наклонится, чтобы набрать чурбаков; пряжка ремня стариковских брюк при этом врежется в его мягкий живот, и он вспомнит, что когда-то, в прежние молодые годы, живот был твердым; тогда на ремне он еще носил пистолет, полицейскую дубинку и наручники, а форменная бляха сияла, как малое серебряное светило...

...Я тоже буду стариком. Если уцелею, конечно. Для меня особым счастьем будет повторять все дедовы движения, идти его путем — и чувствовать близость момента, когда замкнется круг. Вторя действиям деда — напротив того же самого дома, с теми же деревьями вокруг, раскачивающимися на ветру, с тем же топором в руке, под лезвием которого смачно трещит древесная кора, — я совершу акт воссоединения с прапамятью, более мощный, более действенный, чем тысяча молитв. И мой дед оживет во мне, и призрак собаки будет пробовать воздух языком и лаять от восторга.

Сейчас в моих видениях сквозь руки деда просвечивал огонь очага, его голос рассказывал историю о Калебе Кайле и о дереве со страшными «плодами», что растет на краю глухого леса. Он никогда прежде не рассказывал мне этой истории. И у нее нет конца. По крайней мере, для него не было. Именно мне придется закончить историю вместо него. Я стану тем, кто замкнет круг.

А было так. Первой исчезла Джуди Гаффин — в Бангоре, в 1965. Ей было девятнадцать, этой гибкой девушке с гривой темных волос и мягкими алыми губами, которыми она словно пробовала мужчин на вкус, наслаждаясь ими, как ягодами. Джуди работала в магазине головных уборов. Девушка пропала теплым апрельским вечером, когда все дышало предвкушением лета. Велись продолжительные поиски, но безрезультатно. Ее лицо смотрело со страниц десятков тысяч газет, застывшее навеки в своей юности, словно бабочка в янтарной смоле.

Рут Дикинсон из Коринны, еще одна красотка — блондинка с точеной фигуркой и волосами до пояса — стала следующей: она пропала в конце мая, незадолго до своего двадцать первого дня рождения. Список вскоре пополнили Луиза Мур из Восточного Коринта, Лорел Тралок из Скоухигэна, Сара Рейнз из Портленда — все они исчезли на протяжении нескольких дней в сентябре. Двадцатидвухлетняя Сара Рейнз, школьная учительница, была самой старшей из пропавших. Ее отец Сэмюэл Рейнз учился в свое время в одном классе с Бобом Уорреном, моим дедом, которого потом пригласил быть крестным отцом Сары. Последней пропала восемнадцатилетняя студентка Джуди Манди, это случилось после вечеринки в начале октября. В отличие от прочих исчезнувших красоток, у нее было вполне ординарное круглое личико и вообще самая заурядная внешность. К тому времени люди поняли, что происходит нечто страшное. Некоторые отличия последней жертвы при неизменности модели преступления не сказались на восприятии события обществом. Поиски велись в северном направлении; многие местные жители принимали участие в поисковых экспедициях, многие, как мой дед, приехали издалека, из-под Портленда. Дед подъехал в субботу утром, но к тому времени надежды почти не осталось. Он присоединился к небольшой поисковой группе у озера Сибек, в нескольких милях к востоку от Монсона. Группа состояла из трех мужчин; потом осталось двое, а немного погодя — только он один.

В тот вечер дед снял для проживания комнату в Сибеке и поужинал в баре за городом. Там царили шум и суета, создаваемые участниками поисков Джуди, журналистами и полицейскими. Он пил пиво за стойкой, когда кто-то подошел со спины и обратился к нему:

— Вы не знаете из-за чего здесь такой шум и суматоха?

Дед обернулся и увидел перед собой высокого темноволосого мужчину с холодным неприветливым взглядом и жестким ртом, узким, как лезвие ножа. Деду слышался в голосе незнакомца легкий южный акцент. На мужчине были бежевые вельветовые брюки и темный свитер, местами изношенный до дыр, сквозь которые виднелась грязная желтая рубаха. Коричневый непромокаемый плащ едва прикрывал колени, а из-под отворотов слишком длинных брюк выглядывали острые носы тяжелых черных ботинок.

— Все они ищут пропавшую девушку, — ответил мой дед. Ему почему-то стало не по себе в присутствии этого мужчины. Что-то было в голосе незнакомца тошнотворно-сладкое, как в смеси сахарного сиропа с мышьяком. И пах он странно: землей, сукровицей и чем-то еще, что невозможно было определить.

— Думаете, им удастся ее найти? — в недобрых глазах молнией сверкнул интерес. И, как показалось деду, даже некое подобие любопытства.

— Возможно.

— Но других-то не нашли, — незнакомец теперь смотрел на деда непроницаемым взглядом, лишь в глубине глаз сохранялось какое-то мерцание.

— Нет, не нашли.

— Вы полицейский?

Дед кивнул. Не было смысла отрицать то, что некоторые люди просто нутром чувствовали.

— Вы откуда-то издалека?

— Да, из Портленда.

— Из Портленда? — переспросил мужчина. Казалось, это произвело на него впечатление. — И где же вы искали?

— На озере Сибек, на южном берегу.

— Красивое озеро. Но я предпочитаю Малый Уилсоновский ручей. Это повыше, у дороги на Эллиотсвилл. Там очень живописно, стоит посмотреть, если есть время. По берегам много укромных мест... — он жестом попросил принести ему виски, бросил пару монет на стойку и одним залпом осушил стакан. — Завтра снова туда собираетесь?

— Похоже, что так.

Незнакомец кивнул, тыльной стороной ладони вытер рот. Дед разглядел шрам на ладони, застарелую грязь под ногтями.

— Ну, может быть, вам больше повезет, чем другим. С учетом того, что вы из Портленда и все такое. Иногда надо посмотреть свежим взглядом, чтобы разглядеть старый трюк. — И он ушел.

То воскресенье, когда мой дед обнаружил дерево с диковинными «плодами», выдалось ярким, свежим и бодрящим, цвели деревья и птицы пели над сверкающими водами озера Сибек. Дед оставил машину у озера в кемпинге Пакарда, показал кому надо свой полицейский жетон и присоединился к маленькой группе, состоявшей из двух братьев и их дальнего родственника, которые направлялись к северному берегу озера. Четверка занималась совместными поисками часа три, практически все время в молчании, потом семейство отправилось домой на обед. Они и деда приглашали с собой, но он положил заблаговременно в рюкзак сверток с жареным цыпленком и дрожжевым хлебом, кофе в термосе, и поэтому отказался. Дед вернулся к кемпингу и там пообедал, усевшись на камне у озера, под плеск воды наблюдая за прыгающими в траве кроликами.

Убедившись, что спутники не намерены возвращаться, он сел в машину и поехал своим маршрутом: все время двигался на север, пока не добрался до стального моста, который висел над Малым Уилсоновским. Проезжая часть моста была выполнена как комбинация из решеток, сквозь которые виднелись бурые воды быстрого ручья. Часть дороги на подъезде к мосту представляла собой грязное месиво, а дальше она разделялась на две колеи: одна удалялась на северо-запад, в сторону Онавы и Унылой горы, вдоль дороги на Эллиотсвилл, а другая шла на восток, к Лейтону.

По берегам реки стеной выстроились деревья. С березы стремительно сорвался дрозд и закружил над рекой. Где-то запела птица.

Дед не поехал по мосту, он припарковал машину на обочине и по ухабистой грязной дорожке спустился к берегу, чтобы двигать дальше вдоль воды. Течение было очень быстрым, выступавшие камни и упавшие ветки местами преграждали дорогу, и ему приходилось несколько раз идти по воде, обходя их. Вскоре начались совсем дикие, необжитые места — ни единого домика по склонам; берег становился все более непроходимым, и дед вынужден был все чаще брести прямо по воде, продолжая свое движение вверх по берегу ручья.

Он шел так уже минут тридцать, когда внезапно услышал жужжание целого роя мух. Впереди него прямо из омываемой ручьем части берега словно вырос огромный камень, сужающийся кверху. Дед взобрался на него, используя едва заметные уступы и трещины, и достиг вершины, представлявшей собой ровную площадку. Справа текла река, а слева виднелся просвет между деревьями, сквозь который ровный гул от жужжащих мух доносился наиболее отчетливо. Через этот естественный проем, похожий на арку у входа в церковь, дед вышел на небольшую поляну...

От виденного там он замер на месте. Недавно съеденный обед мгновенно попросился наружу и вылетел из желудка со страшной силой.

Девушки висели на дубу — старом, мощном дереве толстым сучковатым стволом и кривыми, словно вывернутые пальцы, раскидистыми ветвями. Потемневшие от солнца трупы медленно вращались: босые ноги вытянулись к земле, руки повисли вдоль тел, головы у всех свернуты набок. Тучи мух окружали их, привлеченные запахом гниения. По мере приближения к дубу дед смог различить цвет волос девушек, заметить веточки и листья, запутавшиеся в прядях, желтизну зубов, повреждения на коже, изуродованные животы. Некоторые были обнажены, к телам других прилипли остатки разодранной одежды. Они вращались в полуденном мареве, как призраки пяти танцовщиц, которых больше не сдерживала сила тяжести. Толстая грубая веревка, обмотанная вокруг шеи, удерживала каждую из несчастных привязанными к ветке...

Трупов оказалось только пять. Среди вынутых из петель и идентифицированных тел не обнаружили Джуди Манди. И, поскольку она нигде не объявилась и следов ее не удалось обнаружить, было решено, что виновный в смерти пяти девушек не имел никакого отношения к исчезновению Джуди. Ошибочность этого мнения выяснилась только спустя тридцать лет.

Дед рассказал местной полиции о своем разговоре с неизвестным, которого встретил в баре. Все подробности в полиции запротоколировали, и было установлено, что похожего по некоторым признакам мужчину видели в Монсоне примерно в то время, когда пропала Джуди Манди. Человека с подобными же приметами встречали и в Скоухигэне, хотя возникали расхождения в показаниях относительно его роста, цвета глаз и прически. Этот неизвестный рассматривался в качестве главного подозреваемого какое-то время, пока в деле не наступил поворот.

Одежду Рут Дикинсон, пропитанную кровью и грязью, нашли в Коринне — в сарае, принадлежавшем семье Квентина Флетчера. У двадцативосьмилетнего Квентина было не все в порядке с головой. Он подрабатывал тем, что мастерил и продавал разные деревянные поделки, материал для которых собирал в лесу. Парень разъезжал по всему штату на автобусе с чемоданом деревянных кукол, машинок и подсвечников. Выяснилось, что Рут как-то пожаловалась его семье, а потом и сообщила в полицию, что Квентин Флетчер к ней приставал, одаривал плотоядными взглядами и делал похотливые предложения. А после того как он пытался облапить ее на ярмарке штата, полиция предупредила семью парня, что, если он еще приблизится к девушке, его арестуют. Так в материалах расследования гибели молодых женщин появилась фамилия Флетчера. Его допросили, в доме произвели обыск и обнаружили улики. Квентин принялся плакать, уверять, что он никого не обижал, что не знает, откуда в доме взялась одежда Рут. Его заключили под стражу до суда и поместили в отдельную камеру в главной тюрьме штата — из боязни, что кто-то из жителей может устроить самосуд, если оставить его в местной тюрьме. Он, возможно, до сих пор так и сидел бы там, делал бы свои игрушки и прочие сувениры для магазинчика, который продавал работы осужденных, если бы не один заключенный. Тот оказался отдаленным родственником Джуди Гаффин и напал на Квентина Флетчера, когда последний шел на осмотр в тюремный лазарет: нанес ему три удара скальпелем в шею и грудь. Флетчер умер спустя двадцать четыре часа, за два дня до суда, на котором должны были рассматривать его дело.

В этой версии картина преступления и закрепилась в сознании большинства заинтересованных людей: после задержания Флетчера и его смерти убийства девушек прекратились. Но мой дед не мог забыть того типа в баре: тусклый блеск в его глазах и прозрачный намек на место преступления — Эллиотсвиллскую дорогу.

Многие месяцы Боба Уоррена раздирали противоречивые чувства: враждебность, скорбь, желание забыть все. Наконец он склонился к спокойной настойчивости и рассудительности. И в результате нашел имя, которое местные слышали, но не могли вспомнить, откуда именно. Обнаружил он и свидетельства того, что встреченный им в баре мужчина появлялся в каждом из городов, где пропадали девушки. Дед начал своего роду кампанию, выступая в любой газете, в любом радиошоу, где ему давали возможность высказаться. И везде и всюду он утверждал, что убийца пятерых девушек, развесивший их трупы на дубе, как вешают украшения на елку под Новый год, по-прежнему на свободе. Деду даже удалось кое-кого убедить в этом — на некоторое время, пока Флетчеры не выразили протест против несправедливого обвинения Квентина, а жители, включая его старого друга Сэма Рейнза, не стали проявлять враждебность.

В конце концов всеобщее неприятие его деятельности, враждебность и равнодушие стали для Боба Уоррена невыносимым бременем. Под давлением определенных общественных сил дед уволился из полиции, взялся за строительство и столярные работы, чтобы прокормить семью: инкрустировал лампы, стулья, столы и продавал их через службу коттеджной индустрии, которой руководили монахи-францисканцы в Орланде. Он работал над каждым изделием с такой же тщательностью и вниманием, с какой раньше опрашивал семьи погибших девушек. Только однажды дед завел речь со мной об этом деле: в ту ночь, когда он, весь пропахший древесиной, сидел у костра и собака спала у его ног. Страшная находка, которую он сделал тем теплым днем, отравила остаток его жизни. И даже во сне деда мучило убеждение, что настоящий Убийца избежал правосудия.

После того как он рассказал мне легенду, я точно знал: каждый раз, когда я заставал его сидящим на крыльце с остывшей трубкой в руке и взглядом, устремленным куда-то за горизонт, он думал о том, что случилось десятилетия назад. Каждый раз, когда он отодвигал от себя тарелку с едой, вычитав в газете, что опять какая-то девушка заблудилась и ее не нашли, дед мысленно снова оказывался на той самой дороге с мокрыми по колено ногами, и призраки умерших что-то нашептывали ему.

Имя же, на которое он в свое время натолкнулся, к тому времени стало нарицательным в городках на севере, хотя никто не мог толком понять, почему так случилось. Именем им пугали непослушных, избалованных детей, когда те не делали того, что им говорили: не хотели идти спать вовремя или уходили с друзьями в лес и никого не предупреждали о том, куда направляются. Это имя матери повторяли детям, укладывая их спать. После прощального поцелуя перед сном родная рука взъерошивала волосы ребенка жестом, сопровождаемым запахом маминых духов и словами: «А сейчас будь умницей и ложись спать. И никаких вылазок в лес, иначе Калеб заберет тебя».

Я представляю себе деда, поправляющего дрова в камине в ожидании, пока они догорят, а искры, как эльфы, уносятся в трубу навстречу тающим снежинкам.

— Калеб Кайл, Калеб Кайл — ноги в руки, и тикай, — произносит он нараспев, повторяя слова детской считалки; при этом огонь отбрасывает блики на его лицо.

Снег шипит, дрова трещат, собака жалобно скулит во сне.

Глава 14

Приют «Санта-Марта» размещался на собственной территории. Он был окружен каменной стеной высотой в пятнадцать футов, с коваными железными воротами, на которых черная краска местами облупилась, а кое-где над ржавчиной вздулась пузырями, от которых на покрытии шли трещинки. Декоративный пруд давно наполнился листвой и мусором, лужайка заросла сорняками, деревья так давно не обрезали, что некоторые соседние переплелись ветвями, образовав плотный полог, под которым даже трава не росла. Само четырехэтажное здание выглядело мрачно: стены из серого камня под остроконечной крышей, которую венчал деревянный крест, напоминая о церковном происхождении заведения.

Я подъехал к главному входу, припарковался на стоянке для машин персонала и по гранитным ступеням поднялся к входной двери. В вестибюле у самого входа располагалась будка охраны — та самая, где пожилая женщина обвела вокруг пальца охранника Джадда, прежде чем убежать в лес навстречу своей смерти. Напротив входной двери размещалась стойка администратора, за которой дежурная в белом халате деловито перебирала бумаги. За спиной дежурной виднелась открытая дверь в офис, уставленный шкафами с папками. Дежурная — женщина с бледным некрасивым лицом, обвислыми щеками и темными кругами под глазами — внешностью напоминала пресловутый скелет Марди Грас. На лацкане ее халата даже не было бейджика с фамилией, а при ближайшем рассмотрении бросались в глаза пятна на груди и ниточки, торчавшие из потертого воротника. Виллефорд правильно заметил: все заведение насквозь пропахло вареными овощами и человеческими испражнениями, и эти ароматы даже средства для дезинфекции не могли заглушить. Принимая во внимание местные условия, можно было прийти к выводу, что Эмили Уоттс не так уж и глупо поступила, попытавшись вырваться отсюда и убежать в лес.

— Слушаю вас. Чем могу вам помочь? — обратилась ко мне дежурная и при этом лицо ее сохранило бесстрастное выражение, а интонация показалась мне не менее агрессивной, чем у парня в доме Мида Пайна: «помочь» прозвучало весьма резко, да и «вам» — не намного мягче.

Я представился и сообщил, что шеф полиции Мартел звонил накануне в администрацию приюта и договорился о том, чтобы я мог побеседовать с кем-нибудь о смерти Эмили Уоттс.

— Извините, но директор, доктор Райли, уехал на собрание в Огасту. Его не будет до завтра, женщина сменила тон, однако по выражению ее лица угадывалось, что любой, кто интересуется этим делом, будет здесь незваным гостем. — Я так и передала шефу полиции, но к тому моменту вы уже выехали к нам.

Когда прозвучали последние слова, тон голоса и общее выражение лица уже почти совпадали, а во взгляде появилось злобное удивление, по поводу того, что я не поленился напрасно преодолеть такой путь.

— Если я правильно вас понял, вы не можете дать мне возможность с кем-нибудь побеседовать без разрешения директора, а он отсутствует, и у вас нет возможности связаться с ним.

— Именно так.

— Рад, что вам не пришлось утруждать себя объяснениями.

Она рассвирепела и так крепко сжала в кулаке ручку, которой прежде писала, словно собиралась ею проткнуть мне глаз. Из кабинки охранника появился шкафоподобный тип в дешевой и не подходящей по размеру форме. Он нахлобучил на голову фуражку, подходя ко мне, но сделал это недостаточно быстро: я успел рассмотреть шрамы на височной части его головы...

— Все в порядке, Глэд? — поинтересовался охранник у дежурной.

На что та ехидно заметила:

— Есть же такие люди, которые достают как заноза в заднице.

— Что-то мне стало страшно, — не сдержался я, — огромный охранник и ни одной старушки, чтобы меня защитить.

Он весь побагровел и даже слегка втянул живот.

— Я думаю, вам лучше уйти. Как она уже сказала, сейчас нет никого из руководства, кто мог бы вам помочь.

Я кивнул. И тут же указал на его ремень с кобурой:

— Я вижу, у вас новый пистолет. Может, стоит завести для него цепочку и замок? А то какой-нибудь пацан будет проходить мимо и утащит...

Как только я вышел на улицу, мне стало немного жаль разобидевшегося Джадда. Но я чувствовал усталость и раздражение. А новое упоминание имени Калеба Кайла, причем обитательницей этого приюта, после всех лет безуспешных поисков, особенно будоражило меня. Я стоял на траве лужайки и смотрел на неопрятный, неприветливый фасад здания. Как говорил Мартел, комната Эмили Уоттс располагалась в западном крыле на последнем этаже. Портьеры везде были задернуты, на подоконниках виднелся птичий помет. В одном из окон колыхнулась портьера и появилась фигура пожилой женщины с волосами, собранными в пучок. Она наблюдала за мной. Я улыбнулся ей, но она никак не отреагировала. Когда я отъезжал, то видел ее в зеркале заднего обзора: она так и стояла у окна, не сводя с меня глаз.

Я планировал провести в Темной Лощине еще один день, так как до сих пор не переговорил с Рэндом Дженнингсом. Встреча с его женой разворошила во мне тлевшие где-то глубоко угольки прежних чувств: злость, сожаление, остатки былой страсти. Вспомнилось то унижение, которое я испытал, валяясь на полу в туалете, пока Дженнингс охаживал меня ногами под одобрительное ржание своего жирного приятеля, подпиравшего собой дверь. Странно, но какая-то часть меня все еще не могла смириться с этим и жаждала реванша.

На обратной дороге я пытался созвониться по сотовому с Эйнджелом, но, похоже, я был за пределами дальности связи. Дозвониться до него удалось с заправочной станции, там же мне сказали, что Темная Лощина — абсолютная дыра для мобильников из-за постоянных проблем с деревьями и антеннами. Только что установленный телефон в доме в Скарборо сработал только после пятого сигнала. Лишь тогда Эйнджел ответил:

— Да.

— Это Берд. Что происходит?

— Да разное. Но ничего хорошего. Пока ты там на севере, весь из себя Пьер-масон, благородной деятельностью занимаешься, здесь в ночном магазине опознали Билли Перде. Ему удалось смыться до приезда полиции, но он все еще где-то в городе.

— Он недолго задержится в городе, если знает, что его приметили. А что слышно насчет Тони Сэлли?

— Ничего... Но вот еще что: полиция обнаружила древний «кадиллак» в старом сарае неподалеку от Уэстбрука. Луис перехватил это сообщение на полицейской волне. Похоже, что тот придурок решил поменять старые свои колеса на что-нибудь менее заметное.

Я уже собрался с духом, чтобы рассказать ему, как мало мне удалось узнать, но он опередил меня:

— Да, совсем забыл. К тебе сегодня утром приходили.

— Кто?

— Ли Коул.

Я был удивлен. Ведь моя дружба с ее мужем определенно распалась. Может у жены Коула появилось желание навести мосты между Уолтером и мной? Но вряд ли это могло быть причиной того, чтобы разыскивать меня в Мэне.

— Она объяснила, что ей нужно?

Возникла пауза, свидетельствовавшая о неуверенности и колебаниях Эйнджела. От этого у меня моментально что-то неприятно сжалось в животе.

— Ну, типа того, пропала ее дочь Эллен, — проговорил наконец Эйнджел.

Я немедленно отправился назад, в Портленд, гнал всю дорогу под сто тридцать и уже въезжал в пригород" когда вдруг зазвонил мобильный. Почему-то я был уверен, что это снова Эйнджел.

— Паркер?..

Я почти сразу же узнал голос.

— Билли? Ты где?

В его ответе прозвучали страх и паника:

— У меня проблемы. Моя жена... Она доверяла тебе, и я теперь — тоже. Я не убивал их. И я бы не стал этого делать. Я не смог бы убить ее. Я бы не мог убить своего малыша.

— Я знаю, Билли, знаю!..

Пока мы разговаривали, я все время повторял вслух его имя, пытаясь успокоить его, как-то укрепить то хрупкое доверие ко мне, которое, возможно, у него зародилось. Я даже отодвинул на время от себя мысли об Эллен Коул, решив, что этим займусь, как только смогу.

— Полиция преследует меня. Они думают, что это я убил их. А я любил их. Я бы их никогда не обидел... Я хотел только их поддержать! — он захлебывался словами в истерике.

— Хорошо, Билли. Итак, скажи мне, где ты сейчас, я подъеду и заберу тебя. Мы устроим тебя в безопасное место. Все обсудим.

— Там был какой-то старик, Паркер. Я заметил, как он наблюдал за мной в ту ночь, когда полицейские меня задержали. Я пытался искать, но не смог...

Услышал ли он мое предложение о помощи? Я не был уверен, однако не стал перебивать его, предпочитая выслушать, пока проезжал выезд Фолмута на расстоянии трех миль от города.

— Ты узнал его, Билли?

— Нет, я раньше никогда его не видел. Но узнал бы, встреться с ним еще раз.

— Ладно, Билли, это хорошо. Скажи мне теперь точно, где ты, и я подъеду за тобой.

— Я в телефонной будке на Торговой. Но не смогу здесь остаться. Тут люди, машины. Я прятался в комплексе Портлендской компании на Фоур-стрит, внизу, у музея паровозов. Там, у главного входа, есть пустующее здание. Ты знаешь, где это?

— Да. Находись внутри. Я буду там так скоро, как смогу.

Я снова позвонил Эйнджелу и предупредил, чтобы тот вместе с Луисом встречал меня на углу Индийской и Торговой улиц. Ли Коул предстояло пока подождать меня в «Яванском Джо». Не хотелось, чтобы она находилась в моем доме, если вдруг Тони Сэлли или кто-нибудь еще надумает навестить меня...

...На углу никого не было. Я медленно заехал на парковку рядом со старым терминалом на Индийской; машина угнездилась в тени старого трехэтажного здания. Когда я выходил, упали первые тяжелые дождевые капли; они громко ударяли по капоту, оставляя крупные брызги на лобовом стекле. Я обошел терминал, прошел мимо стола для пикников и двигался вокруг выкрашенного в красный цвет одноэтажного административного здания, пока не оказался с той стороны, которая выходила к темным водам залива. Раздался раскат грома, вспышка молнии высветила корабль в заливе Каско. Впереди меня на восстановленной железнодорожной ветке, сооруженной для того, чтобы туристы могли ощутить прелесть езды по узкоколейке, стояла машина с цистерной, отмечая собой начало путей. За ней выстроились в ряд грузовые контейнеры. Справа от меня был терминал для парома. Над ним раскорячился, как динозавр на четырех ногах или огромный уродливый жук, восемнадцатитонный подъемный кран.

Я уже намеревался повернуть назад, к своей машине, когда послышался шум шагов по гравию и знакомый голос произнес:

— Плохая погода для птиц[4]. Сидел бы ты в своей клетке.

При этом явственно послышалось характерное клацание.

Я медленно поднял руки, повернулся и увидел Мифлина. Боец Тони Сэлли криво улыбался мне своей заячьей губой. У него был скоростной «рюгер» шестой модели, и он твердо удерживая в кулаке округлую рукоятку.

— Это что-то типа очередного «дежа вю», — заметил я, — в следующий раз буду парковаться в другом месте.

— Я думаю, у тебя больше не будет проблем с парковкой вообще. Как голова-то? — ухмылка застыла на лице Мифлина.

— Нормально. Надеюсь, моя голова не сильно покалечила твою ногу?

— Я заказываю специальные подошвы. Ничего не почувствовал.

Он был совсем близко от меня, футах в шести-семи. Я не понял, откуда он появился: может быть, поджидал в тени у здания? Или следил за мной всю дорогу до места встречи? Хотя я не мог уразуметь, как он узнал о ней. За моей спиной капли дождя выбивали громкую дробь о поверхность воды залива.

Мифлин качнул головой в сторону стоянки:

— Как я вижу, тебе починили «мустанг».

— Аварии случаются, поэтому у меня есть страховка.

— Лучше бы ты сэкономил, а деньги потратил на дамочек: машина тебе больше не понадобится. Ну, разве что они там, в аду, устраивают гонки на выживание.

Он поднял пистолет, палец замер на спусковом крючке.

— Спорим, что твоя страховка тебе не поможет.

— А я готов поспорить, что она еще пригодится, — бодро ответил я, углядев, как из-за красного административного здания появился Луис. Его смуглая левая рука крепко ухватила за ствол оружие Мифлина, а я моментально сместился влево. При этом, действуя правой рукой, Луис резко впечатал ствол своего пистолета в челюсть горе-киллера снизу.

— Все делай очень нежно, — Луис был сама любезность. — Вдруг эта штучка сработает и напугает кого-нибудь или влепит пулю тебе в челюсть.

Мифлин осторожно снял палец со спускового крючка и опустил пистолет. Эйнджел присоединился к Луису и забрал «рюгер» из руки бойца.

— Привет, красотка! — весело произнес он, целясь «рюгером» в голову Мифлина, — это слишком большая пушка для такого маленького мальчика.

Мифлин ничего не сказал, когда Луис отвел «SIG» от его челюсти и спрятал пистолет в карман своей темной куртки, не выпуская, однако, руку бандита. Луис сделал неожиданное и резкое движение, и раздался хруст: это рука Мифлина сломалась в локте. Тот от боли сложился пополам. Эйнджел исчез и появился через минуту на «меркурии». Вылез, открыл багажник, и Луис запихал Мифлина туда. Потом мы пешком следовали за машиной Эйнджела до другого конца парковки. Неподалеку находилась дыра в заборе, которая вела к окраине дока. Когда мы остановились, Луис без заметных усилий вытащил тело Мифлина из багажника и бросил его в море. Когда тело ударилось о воду, раздался громкий всплеск, но звук быстро растворился в шуме дождя.

Луис посчитал бы меня слабаком, наверное, если бы я сказал, что сожалею о смерти головореза. Конечно, тот факт, что Мифлин готовился меня убить, недвусмысленным образом говорил: Тони Сэлли однозначно счел, что скромный потенциал моей полезности для него исчерпан. Если бы мы оставили бойца в живых, он бы вернулся по мою душу и, скорее всего, прихватил бы с собой побольше стволов. Но от этого мягкого всплеска повеяло безвозвратностью, и это подействовало на меня угнетающе.

— Его машина припаркована в квартале отсюда, — сказал Эйнджел. — Мы нашли это в ней на полу. — Он показал мне трехканальный высокочастотный приемник пяти футов в ширину и где-то полутора футов в длину, спроектированный так, чтобы подпитываться от автомобильного аккумулятора. — Если есть приемник, то где-то должен быть и передатчик.

— Они поставили дом на прослушку, — высказал я предположение. — Наверное, когда меня возили к Тони. Я мог бы догадаться об этом после того, как они не убили меня сразу.

Эйнджел пожал плечами и выбросил приемник в море:

— Мифлин был здесь, а его приятели, наверняка, уже спешат в Портлендский комплекс.

Слева от меня, параллельно заливу, на север уходила Фоур-стрит, и в отдалении можно было различить силуэт Портлендского комплекса. Я предложил:

— Мы пойдем по железнодорожной ветке и зайдем со стороны залива.

Я достал пистолет и снял его с предохранителя, но Луис привлек мое внимание, похлопав меня по плечу, и вытащил из правого кармана «кольт» 380-й модели. Из внутреннего кармана он извлек глушитель.

— Если дойдет до пальбы и что-то сложится не так, они всегда смогут добраться до тебя. Используй этот: мы легко избавимся от него. К тому же он стреляет гораздо тише.

Ничего удивительного не было в том, что Луис хорошо разбирался в своих «пушках»: полуавтоматические пистолеты с расширенным каналом ствола, можно сказать, единственный тип пистолета, который эффективно работает с глушителем. Если бы федералы знали, какой багаж у Луиса в машине, их бы кондрашка хватила.

Вручив мне «кольт», Луис передал «SIG» Эйнджелу, вытащил еще один 380-й из левого кармана и к нему тоже присоединил глушитель. Его действия должны были навести меня на мысль о том, что может случиться потом — не только Луис «случайно» имел с собой оружие с глушителем, — но я был слишком озабочен проблемами Билли Перде, чтобы всерьез обратить на это внимание.

Луис и я пошли по узкоколейке; Эйнджел двигался за нами на некотором расстоянии. Заброшенные темно-красные грузовики железнодорожной компании громоздились рядом с горами шпал, которые связками лежали друг на друге; дерево местами сделалось почти черным. За складскими дворами, где старые сваленные в кучи болванки источали ржавчину, скопления старых бревен качались на волнах прилива, как остатки первобытного леса.

Здание комплекса Портлендской компании стояло напротив залива; у входа бросались в глаза вагон железнодорожный компании «Песчаная река», на котором возили туристов, красный вагон охранника и зеленые стандартные вагончики — все в полном запустении. Когда-то комплекс обслуживал железные дороги, тогда Портлендская компания строила моторы и паровозы, но она закрылась в семидесятые годы, и сейчас здание перестраивали в бизнес-парк.

Во дворе комплекса, поблизости от входа в Музей узкоколеек, стоял старый черный железный трактор с восстановленной трубой.

Как и все остальные постройки в комплексе, музейное здание было из красного кирпича, трехэтажное. В соседнем здании справа, однотипном, но только больших размеров, размещалась машиностроительная компания. Здания соединял переход. Слева к Музею узкоколеек примыкало длинное строение, где, как я припомнил, находился какой-то яхт-клуб, а соседнее, подобное же строение использовала компания по производству стекловолокна. В южном конце двора виднелось еще одно трехэтажное здание: окна на первом этаже заколочены, на других этажах — затемнены экранами. Именно там должен был прятаться Билли. Вход со стороны залива отсутствовал, но в северном крыле имелось деревянное крыльцо — главный вход. Дорога пролегала мимо крыльца и шла дальше, в сторону входа в комплекс с Фоур-стрит, предназначенного для посетителей. Весь комплекс выглядел безлюдным, пустынным; дождь стучал сильно и неумолимо. Капли падали звучно, ударяясь о крышу Музея узкоколеек, словно камни. Боковой вход был открыт. Я жестом указал на него, и мы направились к зданию.

Внутри огромное пространство под высоким потолком занимали стоявшие в ряд пустые вагоны: зеленые из Квебека, красно-зеленые из округа Франклин, зеленые с желтым из Брайтона, а справа от нас красовался старый паровозик.

Рядом с зелено-желтым вагоном, скорчившись, кто-то лежал; длинное черное пальто накрыло его, как колпаком. Я перевернул тело, готовясь увидеть перед собой Билли. Но это оказался не он: на меня смотрело искаженное лицо Берендта, подручного балбеса Мифлина, — во лбу темнело рваное отверстие от вошедшей пули. На полу музея перемешались кровь и грязь.

На пол рядом со мной упала тень Луиса.

— Думаешь, это дело рук Билли Перде?

Я проглотил комок, застрявший в горле, и глотательное движение отдалось у меня в ушах. Покачал головой. Луис молча кивнул в ответ.

Мы направились налево, миновали еще два вагона по пути в музейный офис. В здании никого не было. Однако открытая железная дверь главного входа громко стучала о дверной косяк при каждом порыве ветра.

Дождь снаружи лил не переставая. В темноте вырисовывался силуэт черного «форда»-седана, припаркованного у перехода, соединявшего здание музея с мастерской. Его окна были неразличимы за стеной дождя. Тот же седан, который я ранее заметил неподалеку от дома Риты Фэррис.

— Это федералы, — сказал я. — Скорее всего, они обнаружили людей Сэлли.

— Похоже, так. А может, они тебя прослушивали? — пробормотал Луис.

— Отлично! — вступил в разговор Эйнджел. — Кого здесь еще нет? Чертов Билли так популярен, что мог бы пригласить на вечеринку весь город.

Задняя дверь машины открылась, и оттуда появилась мужская фигура в черном плаще с низко опущенной головой. Дверь машины почти беззвучно захлопнулась. Мужчина быстро пошел по направлению к нам: одна рука глубоко засунута в карман, в другой — раскрытый черный зонт. Свет из мастерской на короткое время осветил его, когда он проходил мимо.

— А это, никак?.. — начал Эйнджел.

— Элдрих, канадский полицейский. Оставайся здесь. — Я вышел из тени.

Элдрих остановился. На его лице застыло удивленное выражение: он пытался понять, кто я такой.

— Паркер? — наконец произнес он. — Твои приятели тоже покажутся?

Из-за моей спины появились Эйнджел и Луис. Они встали по бокам от меня. Луис разглядывал Элдриха с расслабленным интересом.

— Ну что, так и будете торчать на дожде? — поинтересовался канадец.

— Только после вас, офицер.

Краем глаза я успел заметить кое-что, когда Элдрих выходил из машины: слабый луч фонаря выхватил пятно на земле рядом с дверью водителя — из-под неплотно прикрытой двери что-то продолжало капать сквозь щель.

Элдрих придвинулся ближе ко мне; одна его рука все еще держала зонт, обнажился белый манжет с золотой запонкой. Когда он повернулся, чтобы проследить мой путь к машине, на манжете обнаружилось растущее темное пятно.

Я оглянулся на Луиса, но его внимание было занято другим.

— У вас что-то на воротнике, офицер, — спокойно проговорил Луис.

Воротник рубашки Элдриха лежал поверх лацкана пиджака. На краю воротника и повыше, у узла галстука, виднелись черные пятна, словно от сажи. Пока Луис говорил, Элдрих опустил зонт, стараясь загородиться им от меня. Когда канадец вытащил руку из кармана, пистолет мелькнул перед глазами только на какую-то долю секунду. Хотя Луис уже поднимал свой ствол, когда Элдрих начал поворачиваться к нему, зонт был преградой между ними; Эйнджел наблюдал за всеми нами со стороны. Однако я выстрелил первым: пуля пробила дырку в полотнище зонта и попала Элдриху в бедро; глушитель и шум дождя скрадывали звук выстрела. Я выстрелил еще раз — теперь пуля вошла канадцу в бок. Оружие выпало из его рук, он привалился к стене музея, заскользил по ней и плюхнулся на землю. Элдрих заскрипел зубами от боли, рукой схватившись за то место, где спереди на плаще расплывалось красное пятно. Луис аккуратно поднял упавший пистолет и осмотрел оружие с профессиональной беспристрастностью.

— "Таурус", — заметил он вслух. — Бразильский. Похоже, наш приятель отдыхал где-то в Южной Америке.

Я подошел вплотную к машине. На лобовом стекле остались две дырки от пуль, окруженные изнутри салона брызгами крови. Рукой в перчатке я открыл переднюю дверь и отступил в сторону, когда агент Сэмсон выпал на землю: на переносице у него зияла дыра в том месте, куда вошла пуля. Сидевший на соседнем сиденье агент Дойл распластался на приборной доске лицом вниз; кровь собралась в лужу у его ног. Оба трупа еще не остыли.

Я осторожно запихнул тело Сэмсона опять в машину, закрыл дверь и пошел назад к Луису и Эйнджелу, которые стояли над истекающим кровью мужчиной.

— Это Абель, — сказал Луис.

Несмотря на боль, мужчина молча сидел на земле и смотрел на нас темным, ненавидящим взглядом.

— Он никуда не поедет, — твердо заявил я, — мы засунем его в багажник «форда» и позвоним в полицию. Пусть копы о нем позаботятся, когда мы закончим здесь.

Но создалось впечатление, что мои напарники даже не слушали меня. Вместо ответа Эйнджел покачал головой и присвистнул.

— Мужик твоего возраста — и красит волосы! — говорил он, обращаясь к Абелю. — Это же чистой воды тщеславие.

— А знаешь, что говорят о тщеславии? — спросил Луис.

Абель перевел взгляд на него, его глаза расширились.

— Тщеславие убивает, — сам себе ответил Луис.

«Кольт» дернулся в его руке. Он выстрелил лишь раз; голова Абеля откинулась на стену, глаза зажмурились, а затем его подбородок уперся в грудь.

Впервые в жизни я от злости поднял руку на Луиса: вытянув руки, толкнул его в грудь. Он отступил назад; ни единый мускул на его лице не дрогнул.

— Зачем?! — закричал я. — Зачем ты убил его? Господи, неужели нам надо убивать всех подряд?

— Нет, только Абеля и Стритча.

И тогда я понял, почему Луис и Эйнджел приехали сюда. Это понимание было для меня подобно удару в солнечное сплетение.

— Это контракт, — высказался я вслух. — Просто супер! У вас неплохо получается.

Я догадался теперь, почему был убит Лео Восс, почему Абель и Стритч на этот раз предпочли держаться в тени. Цель событий только частично была связана с историей с поисками Билли и денег, которые тот прихватил. Абель и Стритч бежали от Луиса.

Луис невозмутимо кивнул. Эйнджел, стоя рядом с ним, смотрел на меня с выражением легкого сожаления на лице. И в то же время в его взгляде светилась решимость идти до конца. Я знал, на чьей он стороне.

— Скажи ему, сколько, — обратился он к Луису.

— Доллар, — коротко ответил Луис. И добавил:

— Я бы взял пятьдесят центов, да у мужика не было сдачи.

— Один доллар? — это было так странно, что я чуть не улыбнулся. Луис взял доллар! Но на самом деле их жизни стоили еще меньше.

Я оглянулся на тело Абеля и подумал о двух агентах в машине и о настоящем Элдрихе, который, скорее всего, дальше Мэна и не выезжал никогда.

— Они были уроды, Берд, — Эйнджел смотрел мне в лицо, — даже хуже. Не позволяй им встать между нами.

Я покачал головой:

— Вы должны были мне сказать, вот и все. Вам следовало довериться мне.

— Ты прав, — отозвался Луис, — это был мой ход. Неудачный, надо сказать, ход...

Он стоял передо мной, ожидая моего ответа и я сообразил, почему он таился от меня. В конце концов, я всего лишь бывший полицейский, и у меня много друзей-полицейских. Возможно, у Луиса до сих пор оставались сомнения. Я спас жизнь Эйнджелу, когда тот сидел в тюрьме, а они встали рядом со мной, когда убили Дженнифер и Сьюзен, добровольно вышли на линию огня в охоте за детоубийцами и за Странником, который шел по их следу. И ничего не попросили взамен. У меня не было причин сомневаться в них, а их сомнения — недоверие наемного убийцы и грабителя к полицейскому — представлялись вполне обоснованными.

— Я понимаю.

Луис только единожды кивнул головой в ответ, но этим жестом и взглядом сказал все, что нужно было сказать.

— О'кей. Пора заняться поисками Билли Перде.

Пока мы шли под все усиливающимся дождем к пустующему зданию с заколоченными окнами первого этажа, я в последний раз оглянулся на съежившееся тело Абеля и слегка вздрогнул. Эта потерявшая форму плоть, как и останки Берендта в железнодорожном музее, служила безмолвным напоминанием того, что гротескная фигура Стритча должна вот-вот мелькнуть где-то поблизости.

Дальше вниз по Фоур-стрит кто-то припарковал две машины — напротив новостройки из серого дерева и красного кирпича. Было слишком темно, чтобы понять, есть ли кто-нибудь внутри машин. Когда мы дошли до главного входа в пустующее здание, то обнаружили дверь приоткрытой, а замок — сломанным. Держась поближе к стене, я продвинулся вдоль здания и вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть фасад. Окна на первом этаже, как я уже отмечал, были заколочены, а деревянный настил вел с газона прямо на второй этаж. Первый этаж оказался ниже настила. Все окна второго этажа закрывали экраны.

Я возвратился к тому месту, где Эйнджел и Луис ждали меня у двери. Мы договорились, что Эйнджел вернется к «меркурию», чтобы, если мы выйдем из здания с Билли, сохранялась возможность по-быстрому смыться.

Внутри мы сразу уперлись в пыльный и замусоренный старыми газетами лестничный пролет. Лестница вела на второй этаж, где размещалось нечто подобное складскому отсеку, потолок которого поддерживали стальные колонны. От лестницы начинался коридор с дверями пустующих офисов, темных и безмолвных. Склад все еще слегка отдавал деревом, хотя доминировал везде запах сырости и гниения. У Луиса имелся фонарь, но он не стал зажигать его, чтобы не привлекать внимания.

Из того угла, где мы стояли, я мог разглядеть груды гниющей древесины в углу под лестницей. Вода капала с потолка, протекая сквозь крышу склада и постепенно просачиваясь на нижние этажи. Мы обошли лестницу и заглянули в ряд офисов, где не было ничего, кроме деревянных скамей и пластикового стула. Когда мы подошли к дверному проему, я расслышал какие-то звуки сквозь шум дождя и капель с потолка. Я послал Луиса налево, а сам занял позицию с правой стороны, чтобы видеть часть комнаты внизу. Потом я стал медленно продвигаться вперед. Останавливался, быстро оглядывался по сторонам и осторожно перемещался дальше, убедившись, что никто не готовится продырявить мне голову.

Я находился в одном из смежных офисов. Из соседней комнаты донесся запах дыма: он шел от кучи тлеющей древесины и мусора в ее дальнем конце. В углу напротив я уловил шевеление. Мгновенно обернулся и прижал палец к спусковому крючку.

— Не стреляйте, — раздался хриплый, будто надтреснутый, голос, и из темноты показался скрюченный силуэт — заскорузлые от грязи джинсы, пиджак с дырками на локтях, опоясанный веревкой, на ступнях — полиэтиленовые пакеты. Неряшливые длинные волосы висели космами, седая борода от никотина стала местами совсем желтой. — Пожалуйста, не стреляйте. Я ничего не хотел плохого, просто развел костер.

— Повернись направо. И быстро!

Сквозь щель в одной из деревянных ставен проник луч света от уличного фонаря и упал на бездомного старика. У него были маленькие бессмысленные глазки. Даже на расстоянии двенадцати футов я отчетливо различал перегар и прочие сопутствующие ароматы.

Еще какое-то время я не выпускал бездомного из поля зрения; потом, когда в дверном проеме появился Луис, жестом указал старику направление к выходу:

— Убирайся отсюда. Здесь опасно.

— Можно я свои манатки прихвачу? — бездомный указал на кучу барахла, наваленного на ручную тележку.

— Забирай, что сможешь унести, и проваливай.

Старик закивал головой и начал быстро выбирать из тележки самое необходимое: пару ботинок, несколько банок лимонада, моток медной проволоки... Что-то он откладывал, над чем-то соображал. Как только он задумался над одинокой кроссовкой, позади меня раздался глубокий голос:

— Старина, у тебя есть пять секунд на сборы, иначе этим займется похоронная команда.

Видимо, аргумент Луиса помог старику сосредоточиться, мгновение спустя он поспешно ретировался, унося с собой нетяжкую ношу, состоявшую из проволоки, ботинок и лимонада.

— Вы тут ничего не украдете? — поинтересовался он мимоходом у Луиса.

— Нет, — последовал ответ. — Самое лучшее ты взял.

Старик довольно кивнул и направился к выходу, а Луис все качал головой. В дверях старик остановился:

— Там... Эти... Какие-то парни наверх пошли.

Быстро, но осторожно мы прошли по этажу до пары лестничных пролетов в дальнем конце здания — по одной в каждом углу. Я услышал над нами осторожные шаги по полу. Между лестницами находились двойные двери во двор. Кусок оборванной цепи и полкирпича удерживали двери открытыми. Луис пошел по правой лестнице, я — по левой. Поднимаясь, я старался держаться поближе к стене, чтобы как-то уменьшить риск попасть ногой на сломанную или скрипучую ступеньку. Я зря опасался. Дождь припустил с новой силой, и весь дом отзывался гулом и эхом от падающих капель и струй воды.

Мы встретились с Луисом на лестничной площадке, в месте, напоминавшем мезонин, откуда широкий лестничный пролет вел на второй этаж. Луис пошел вперед, я немного отстал, и наблюдал, как он толкнул вращающуюся дверь, открыл грязное, забранное металлической сеткой окно и начал осматривать пол. Я было решил двигаться дальше на третий этаж, но тут снизу послышался звук от чьего-то неосторожного движения. Я перегнулся через перила и в моем поле зрения оказался мужчина, прикуривавший сигарету. При свете спички я узнал в нем одного из подручных Тони Сэлли, которого видел в гостинице: видимо, его оставили сторожить выход на улицу, но он предпочел укрыться от дождя в здании. Надо мной мягко скрипнули половицы. Потом — еще раз. Как минимум, один из людей Сэлли направлялся на верхний этаж.

Пока я наблюдал за курильщиком из банды Чистюли, что-то слева от меня привлекло мое внимание. Окно в мезонине, которое раньше выходило на стоянку внизу, сейчас было заколочено и не пропускало света. Единственный путь свету снаружи открывался через дыру в стене, которая образовалась на том месте, где отвалился старый кондиционер вместе с куском штукатурки — все это так и лежало большой грудой на полу. Сквозь дыру лился поток мутного света, разрезавший массу темноты на две части. В одном из этих сгустков темноты я и почувствовал чье-то присутствие. Едва заметный силуэт заколебался, стал оседать, как догорающий листок бумаги. Я подался вперед. Сердце мое заколотилось, пистолет в руке сразу потяжелел...

На фоне темноты проявилось лицо. С темными глазами без белков. Постепенно стал различим рот, наискось зашитый черной ниткой; на шее отчетливо выделялся след от веревки. Какое-то мгновение тень смотрела на меня, затем как бы отвернулась. И на ее месте осталась только пустота. Я почувствовал, как по моей спине стекает холодный пот; на меня накатила тошнота. Я еще раз вгляделся в темноту. Отвернулся — и в этот момент где-то подо мной раздался приглушенный крик боли.

Я замер на первой же ступеньке и стал ждать. Шумел дождь. Наконец раздалось мягкое шарканье туфель по дереву, и на правой лестнице появился мужчина, облик которого был мне знаком: в бежевом плаще, с абсолютно лысой и гладкой, как сиденье табурета, головой. Стритч приподнял подбородок своего странного лица, с будто полустертыми чертами, и его бесцветные глаза оценивающе уставились на меня. Затем широченный рот расплылся в улыбке, в которой не было ни капли смеха. А потом он скрылся от обзора. Известно ли ему, подумал я, что Абель уже мертв? Интересно, насколько опасным он считает меня?

Ответ последовал спустя секунду: пули легко проходили через сырую, мягкую древесину перил, лишь щепки разлетались в темноте. Я перепрыгнул через оставшиеся ступеньки. Пули летели вслед — очевидно, Стритч пытался в темноте определить по звукам шагов место, где я находился. Я почувствовал, как что-то пригвоздило к стене полу моего пальто и понял, что он подобрался ко мне близко, очень близко. По крайней мере, один из его выстрелов меня почти достал.

Я попал на второй этаж и двинулся тем же самым маршрутом, каким проследовал Луис. За дверью открылось некое подобие вестибюля; справа от меня высилась стойка администратора, за которой темнела ниша — одна из многих ниш, характерных для планировки здания; они разделялись дверными проемами так, что, если бы позволял свет, можно было бы увидеть все помещение насквозь до задней стены склада. Даже с того места, где я находился, можно было различить, что в нишах нагромождены письменные столы и сломанные стулья, рулоны испорченных сыростью ковров и коробки с брошенными документами. Вбок убегали коридоры — по одному с каждой стороны: один сейчас находился прямо напротив меня, другой уводил направо. Догадавшись, что Луис уже вовсю шпарит по правому коридору, я помчался по противоположному, беспокойно оглядываясь — проверяя, не появился ли Стритч.

Тут навстречу мне выплеснулся ураган огня, а справа раздались два мягких хлопка, один за другим. Я услышал крики и звук бегущих ног. Гулкое эхо гуляло по всему старому зданию. В дверном проеме справа от меня на полу скрючилось тело в черном кожаном пиджаке, вокруг головы уже натекла лужа крови. Это Луис сделал свою зарубку, но он не знал, что Стритч где-то позади нас, и его надо было предупредить об этом. Я как раз успел вернуться в коридор, чтобы уловить взглядом промелькнувшее размытое пятно за стойкой администратора. Я отступил в сторону, держась за распростертым телом убитого подручного Тони, чтобы не упускать из виду пространство выше стойки, но Стритча нигде не было видно. Я быстро перешел к дверному проему, который соседствовал с другой нишей, и успел спрятаться за дверную притолку как раз в тот момент, когда над моим правым виском раздался приглушенный звук выстрела.

— Черт, Берди, я чуть не снес тебе башку! — выругался поблизости от меня Луис.

Его силуэт в темной одежде был практически неразличим в темноте, выделялись только зубы и белки глаз.

— Стритч здесь, — прошептал я.

— Я в курсе. Он мне попался на глаза, да ты меня отвлек.

Наш разговор прервали звуки стрельбы впереди нас. Раздалось три однотипных выстрела; ответных выстрелов не последовало. Затем снова раздались крики, треск автоматной очереди, сопровождаемый топотом бегущих вверх по лестнице ног. Мы с Луисом кивнули друг другу и отступили назад. Стоя по обеим сторонам дверного проема, мы держали в поле зрения и комнаты и часть коридоров. Мы продолжили отступать до тех пор, пока не добрались до открытого лифта, где лежало тело еще одного из парней Тони Сэлли. Рядом с лифтом единственный лестничный пролет вел на верхний этаж, куда, скорее всего, пробрался вперед нас Стритч. Мы были на второй ступеньке, когда я расслышал за своей спиной ошеломляюще знакомый звук: двойное клацанье загоняемого в патронник заряда. Луис и я медленно повернулись, держа оружие над головой, — и обнаружили перед собой Билли Перде. Его лицо было перемазано грязью, одежда промокла, за спиной виднелся черный рюкзак.

— Положите оружие на пол, — приказал он.

Каким-то образом он ухитрился спрятаться среди старой мебели и офисного хлама и от своих преследователей, и от нас. Мы выполнили его приказ, настороженно поглядывая то на Билли, то на лестницу над нами.

— Вы притащили их с собой, — заявил он дрожащим от ярости голосом. — Вы меня продали.

По его щекам текли слезы.

— Да нет же, Билли, — выступил я, — мы приехали, чтобы забрать тебя в безопасное место. Ты здесь в большой опасности. Положи ружье, и мы постараемся вытащить тебя отсюда.

— Нет! К чертовой матери! У меня никого не осталось. С этими словами он два раза нажал на спуск, выбивая щепки и куски штукатурки из стены за нами и вынуждая нас припасть к полу.

Когда мы снова приподняли головы, все в ошметках дерева и пыли, Билли нигде не было видно, но я слышал его удаляющиеся шаги как раз в том направлении, откуда мы пришли. Луис немедленно подпрыгнул и устремился за ним.

Когда я поднялся на ноги, с верхнего этажа снова посыпался град выстрелов, а за автоматной очередью последовал одиночный выстрел. Я передвигался медленно, вытягивая шею, мои ладони взмокли от пота. Наверху лестницы, рядом с элеватором, еще один из бандитов Тони валялся бесформенной кучей в углу. Из раны на его шее струилась кровь. Что-то с парнем случилось странное, я сразу и не понял, что именно... Его брюки были расстегнуты, молния разошлась и гениталии частично обнажились.

Передо мной зиял дверной проем, а за ним — абсолютная темнота. Я знал, что в этой темноте притаился Стритч: носом чуял приторный запах дешевого одеколона и то темное, отвратительное зловоние, которое он пытался им скрыть. Чувствовал его настороженное присутствие: словно насекомое выпустило усики и прощупывает ими воздух вокруг своей добычи. И еще я чувствовал его похоть, ту энергию похоти, которую он высвобождал в себе, когда убивал и мучил: извращенная сексуальность заставила его обнажить гениталии жертвы и грязно прикасаться к умиравшему парню, чей труп теперь лежал в углу.

Мной владела абсолютная уверенность в том, что если я ступлю за дверной проем, Стритч доберется до меня и прикончит. И, когда я буду отходить в мир иной, он станет непристойно трогать мое тело... Я вновь ощутил, как заплясали вокруг тени, в объявшей меня мгле послышался смех ребенка. Казалось, именно это вывело меня из ступора. Или, возможно, собственный страх заставил меня в это поверить. Я решил оставить Стритча в темноте и вернуться к свету.

Когда я спускался по лестнице, меня нагнал Луис. Его брюки были разорваны на колене, он слегка прихрамывал.

— Я поскользнулся, — процедил он. — Билли скрылся. Что насчет Стритча?

Я указал на дверь:

— Может, Тони Сэлли окажет тебе услугу.

— Ты так думаешь? — Луис не растерял всегдашней своей иронии и сразу стало понятно, насколько он в это верит. После чего посмотрел на меня более пристально:

— Ты в порядке, Берд?

Я прятал от него лицо. Стыдился своей слабости, но не мог избавиться от ощущения, возникшего при виде окровавленных глазниц мертвой женщины.

— Меня беспокоит Билли Перде. Когда Стритч обнаружит, что его дружок подох, он с места не двинется, пока не поквитается. У тебя еще будет шанс.

Я бы предпочел воспользоваться сегодняшним шансом, — отозвался Луис.

Ты здесь увязнешь: шагнешь на верхний этаж — и он пришьет тебя.

Луис никуда не рвался, молча рассматривал меня, но ничего и не говорил. Послышался приближающийся вой полицейских сирен. Луис теперь выглядел растерянным. Он мысленно прикидывал степень риска при встрече с полицией, опасность, исходящую из темноты верхнего этажа, соизмеряя их с возможностью добраться до Стритча. Затем медленно, бросив прощальный взгляд на лестницу, ведущую вверх, последовал за мной.

Мы дошли до главного зала, где опять встретили бездомного старика.

Если мы выйдем через главный вход, то можем наткнуться или на водителя Тони, или на копов, — заметил я. — А если Билли тут выходил, то он уже мертв.

Луис кивнул в знак согласия, и мы направились к черному ходу. Там поперек дороги распластался человек, застреленный Стритчем: он занял середину дверного проема; одна ладонь трупа прикрывала глаза, словно он перед смертью долго глядел на солнце. На другом конце стоянки я разглядел «меркурий». Стоило тем показаться, как его мотор моментально взревел. Эйнджел промчался по стоянке, развернул машину и затормозил, чтобы мы могли забраться в нее.

— Что с Билли?

— Нигде не видно. Вы оба, как — в порядке?

— Нормально, — ответил я за нас обоих. Хотя сам до сих пор трясся от пережитого страха. — Там был Стритч. Прятался на задворках здания.

— Такое впечатление, что все здесь в курсе твоих дел, кроме тебя самого, — ехидно заметил Эйнджел, когда мы рванули со стоянки и направились по рельсам в обратный путь, в сторону Индийской улицы.

Чуть не доехав до того места, где рельсы заканчивались, Эйнджел вывернул руль вправо. Проскочив через дыру в заборе, мы оказались на месте парковки при заведении «Одна Индия». Эйнджел выключил фары. И почти одновременно с этим мимо нас по Фоур-стрит с воем пронеслись полицейские машины — две черные и одна белая. Потом мы еще некоторое время ждали, не покажется ли Билли. Пока мы сидели в молчании, я лихорадочно соображал, пытаясь свести все в единую картину и понять, что же произошло. Федералы или отслеживали мой телефон, или умудрились сесть на хвост банде Тони Сэлли. Когда они зашевелились, Абель связался со Стритчем и назначил тому место встречи с намерением присоединиться к нему, разобравшись сначала с федералами. А Билли Перде, имея на хвосте три разные группы преследователей в одном здании, умудрился ускользнуть. Кроме того, я думал о тени, явившейся мне из темноты: Рита Фэррис мертва, и вскоре снег укроет ее могилу, но тень ее блуждала во мраке — словно рябь шла по воде.

Со стороны комплекса к нам никто не подошел. Если бы хоть один из людей Тони Сэлли выжил, то, по моим предположениям, он, скорее всего, направился бы на север, а не стал бы рисковать и возвращаться сразу же в город. Иначе он обязательно наткнулся бы на полицейских.

— Ты думаешь, он еще здесь? — поинтересовался я у Луиса.

— Кто? Стритч? Только при условии, что он мертв. А я не верю, что у Тони есть хоть кто-то равный ему. И вообще — что в здании остался кто-то живой.

И снова в зеркале заднего вида я смог проследить задумчивый взгляд, с каким он рассматривал мое лицо.

— И знаешь, что я тебе скажу? — добавил Луис. — Сейчас Стритч уже знает, что Абель мертв. И он очень зол.

Глава 15

Луис и Эйнджел добросили меня до «мустанга», а затем последовали за мной в заведение «Яванский Джо». Я чувствовал себя абсолютно опустошенным, даже больным. Вспоминал полный ненависти взгляд, что бросил на меня Абель перед смертью. Думал о молодом бандите, над которым надругались в момент смерти, и о старике, нагруженном медной проволокой да парой ботинок и ушедшем с ношей в сырую, холодную ночь.

У кафетерия Луис и Эйнджел договорились между собой остаться снаружи: выпить мокко прямо в машине. Ли Коул давно ждала у окна — джинсы заправлены в высокие сапоги с меховой опушкой, белый шерстяной жакет застегнут на все пуговицы, до самого горла. Когда Ли встала поздороваться со мной, свет выхватил несколько серебристых прядей в ее волосах. Она мягко поцеловала меня и крепко обняла. Ее тело задрожало, и я почувствовал, что она рыдает у меня на плече. Не снимая руки с ее плеча, я осторожно отстранил Ли, не сводя с нее глаз, пока она, смущенно отвернувшись, искала по карманам платок. Ли по-прежнему была красива. Уолтеру повезло с женой.

— Она пропала, Верди, — сказала Ли, усаживаясь на стул. — Мы не можем ее найти. Помоги мне.

— Ведь она была у меня всего несколько дней назад. Она останавливалась в городе на несколько часов со своим приятелем.

— Я знаю, — кивнула Ли. — Она звонила нам из Портленда. Сказала, что вместе с Рики едет дальше. Потом еще раз звонила из какого-то места намного севернее. И больше от нее мы известий не имели. Ей был дан строжайший наказ звонить нам каждый день — просто чтобы мы знали, что с ней все в порядке. Но когда мы перестали получать от нее известия...

— Вы в полицию обращались?

— Уолтер звонил. Они сказали, что она запросто могла убежать с Рики. Месяц назад Уолтер поругался с ней из-за того, что внушал ей: надо, дескать, больше думать об учебе и поменьше бегать за парнями. Ты же знаешь, какой он. А став пенсионером, он ничуть не стал деликатнее.

Я кивнул. Да, этот разговор я себе хорошо представлял.

— Когда вернешься домой, позвони специальному агенту Россу в Манхэттенский офис ФБР. Он проверит, есть ли имя Эллен в сводной базе НЦУД. Национальный центр по уголовным делам ведет учет всех пропавших лиц, взрослых и детей, заявления об исчезновении которых поступали в полицию. Если ее имени в базе нет, значит, полиция не занимается вашим делом как следует. Росс поможет вам разобраться с этим.

Ли слегка приободрилась:

— Я попрошу Уолтера.

— Он знает, что ты встречаешься здесь со мной?

— Нет. Когда я попросила его связаться с тобой, он отказался. Он уже был в городе и пытался нажать на местных полицейских. Они ему сказали, что самое лучшее в этом деле — подождать. Но это, как ты понимаешь, не для Уолтера. Он поездил по округе, расспрашивал людей в других городках, но нигде не нашел никакой зацепки. Вернулся он только вчера, однако не думаю, что он останется дома. Я предупредила его, что мне надо выбраться из дома, а сестра подежурит на телефоне. Билет я заказала заранее. Пыталась дозвониться тебе на мобильный, но мне ни разу не удалось. Вот я и приехала сюда, а в полиции Скарборо мне сказали, где ты живешь. Я не знаю... — Она замялась. Потом продолжила:

— Я не совсем в курсе, что произошло между тобой и Уолтером. Так, какие-то обрывки разговоров слышала. Ну и, в общем, смогла догадаться, но это не имеет ничего общего с поведением моей дочери. Я оставила ему записку на холодильнике. К настоящему времени он ее уже нашел...

Ли уставилась в окно, словно мысленно прокручивала перед собой эту сцену и воображала реакцию Уолтера на содержание записки.

— Есть хотя бы ничтожная вероятность того, что полиция права и она просто сбежала? — спросил я. — В общем-то она никогда не относилась к подобному типу детей. И, когда мы встретились, по ее виду нельзя было сказать, что у нее какие-то проблемы. Но, если в дело вмешивается любовь, люди становятся порой весьма странными.

В первый раз за все это время Ли улыбнулась:

— Я еще помню, как это бывает. Может, я и постарше тебя, но, как видишь, пока жива.

Улыбка постепенно сползла с лица Ли, когда до нее дошел смысл собственных слов. И я понимал, что теперь она пытается прогнать страшные догадки по поводу того, что могло случиться с Эллен.

— Нет, она не сбежала. Я знаю ее. Эллен никогда так с нами не поступала, как бы сильно мы с ней ни ссорились.

— А как насчет этого парня — Рики? У меня создалось впечатление, что они очень разные.

Ли немного знала о семье юноши. Лишь то, что их мать оставила семью, когда ему было три года, а его и трех сестер растил отец, который вкалывал на двух работах. Рики учился в колледже на деньги, полученные по гранту. Человек довольно вспыльчивый, он бывал грубоват, но Ли не считала, что в действиях парня мог быть некий злой умысел или что он стал бы устраивать подобный побег с девушкой.

— Ты будешь ее искать, Берд? Я все время думаю о том, что она в беде. Может, они поехали автостопом и что-то случилось? Или кто-то... — Она резко умолкла, потянулась ко мне, взяла мою за руку и снова повторила:

— Ты найдешь ее для меня?

Я подумал о Билли Перде и о людях, охотящихся за ним, о Рите и о Дональде, о детской руке, торчавшей из массы сырых, гниющих листьев. Я чувствовал свой долг перед умершей молодой женщиной, которая хотела как-то устроить свою жизнь и жизнь своего ребенка, но погибла от рук убийцы. А сейчас и Билли двигался навстречу какой-то беде, может быть, к расплате, и я не в силах был спасти его. Возможно, сейчас мой долг как раз и состоял в том, чтобы помогать живым. В том числе и Эллен, которая иногда присматривала за моей дочкой, пока та была жива.

— Я буду искать ее, — твердо ответил я. — Ты мне не скажешь, откуда она тебе в последний раз звонила и куда направлялась?

Пока Ли мне отвечала, казалось, мир как-то странно разворачивался на своих осях, отбрасывая странные тени на знакомые места, превращая все в причудливую версию себя самого в прошлом. И я проклял Билли Перде. Потому что каким-то образом — хотя я и не мог еще понять, каким именно, — он сделался ответственным за происходящее, был причастен ко всему. После слов Ли миры, прежде отдаленные друг от друга, совместились в некие странные новообразования: будто огромные плиты, двигающиеся под землей, сошлись вместе, чтобы образовать новый, темный континент.

— ...Она сказала, что они едут в Темную Лощину.

Я подбросил ее в аэропорт Портленда, прямо к самолету до Нью-Йорка, потом поехал домой. Эйнджел и Луис сидели в гостиной и смотрели какое-то бестолковое ток-шоу по кабельному телевидению.

— Это шоу «Я не могу жениться на тебе, ты не девственница», — проронил Эйнджел. — По крайней мере, они не притворяются девственницами. Иначе название звучало бы по-другому: «Я не могу жениться на тебе, потому что ты врунья».

— Или «Я не могу жениться на тебе, потому что ты уродина», — предложил Луис, потягивавший эль из бутылки, вытянув ноги на стул перед собой. — Боже, где они набирают всех этих придурков для своих шоу? Отлавливают на стоянках грузовиков? — он в сердцах выключил звук и отшвырнул пульт.

— Как поживает Ли? — спросил Эйнджел неожиданно серьезно.

— Она держится. Но с трудом.

— Так в чем дело?

— Мне придется снова отправиться на север, и, похоже, вы оба мне там понадобитесь. В последний раз Эллен Коул звонила с дороги, находясь на пути к Темной Лощине. То самое место, где вырос Билли Перде и куда он, судя по всему, сейчас намылился.

Луис пожал плечами:

— Ну, и мы туда же.

Я присел рядом с ним на подлокотник кресла:

— Могут быть проблемы.

— Господи, Берд, невозможно жить без них!

— Как зовут нашу проблему? — поинтересовался Луис.

— Рэнд Дженнингс.

— И кто он?

— Шеф полиции в Темной Лощине.

— И он не любит тебя, потому что... — подхватил Эйнджел в тон Луису.

— ...у меня была интрижка с его женой.

— Ну-у, ты, мужик, даешь, — протянул Луис, — ты можешь споткнуться на ровном месте, упасть и, падая, все усложнить и запутать.

— Это случилось давно.

— Достаточно давно, чтобы Дженнингс забыл и простил?

— Скорее всего, нет.

— Написать ему или послать цветов, что ли?

— Мог бы что-то получше посоветовать. Помощи, я смотрю, от тебя...

— Не я спал с его женой. Мои шансы наладить контакт получше твоих. Ты виделся с ним, когда был там в последний раз?

— Нет.

— А с женщиной?

— Да.

Теперь Эйнджел рассмеялся:

— Ну, ты, Берди, молодец! Есть хоть какой-то шанс, что ты будешь вести себя тихо, когда мы там появимся? Или ты собираешься возобновить старое знакомство?

— Мы случайно встретились. Это не специально.

— Угу. Ты это Рэнду Дженнингсу скажи — типа, привет Рэнд, это все так, случайно. Я тут прогуливался и наткнулся на твою благоверную. Прямо-таки слышу его смех, в то время как он направляется к себе в спальню.

Луис прикончил пиво, убрал ноги со стула, встал и опять включился в обсуждение:

— Нас сегодня явно поимели.

— Так сложилось. Мы сделали что смогли, — ответил я.

— Тони Сэлли от нас теперь не отстанет. А уж тем более Стритч.

— Знаю.

— Не хочешь рассказать, что произошло на верхнем этаже?

— Я чувствовал, что он меня там ждет. Просто ощущал, знал наверняка: если буду за ним охотиться, мне конец. Несмотря на преследующие меня призраки из прошлого, умирать вовсе не хочется. И я не собирался подыхать у Стритча на руках — ни там, ни где бы то ни было.

Луис остановился у двери, взвешивая мои слова.

— Если ты это ощущал, значит, так оно и было, — произнес он после паузы. — Иногда между живыми и нежитью граница весьма тонкая. Тем не менее при следующей встрече я Стритча добью.

— Если я тебя не опережу. — И я не шутил, несмотря на только что изведанные страх и неудачу.

Рот Луиса изогнулся в характерной для него полуусмешке:

— Ставлю доллар, что не опередишь.

— Пятьдесят центов, — заявил я. — Половину гонорара ты уже заработал.

— Похоже, что так... — ответил он задумчиво. И повторил твердо:

— Похоже, что так.

Луис и Эйнджел уехали рано утром. Один отправился в аэропорт за билетами, а другой — на поиски следов трейлера Билли: вдруг копы что-то упустили. Я уже закрывал за ними дверь, когда на дорожке, ведущей к дому, появилась машина Эллиса Ховарда. Затем и сам Эллис с трудом выбрался из нее. Бросил взгляд на мою дорожную сумку и ткнул в нее пальцем:

— Куда-то отправляешься?

— Угу.

— И не хочешь говорить, куда именно?

— Угу.

Он стукнул ладонями по капоту моего «мустанга», как будто, выплескивая свою злость, отыгрывался на бессловесном металле.

— Где ты был вчера вечером?

— Возвращался из Гринвилла.

— И в котором часу въехал в город?

— Около семи. Может, мне стоит позвонить моему адвокату?

— Сразу поехал домой?

— Нет, оставил машину на стоянке и встретился со знакомой в заведении «Яванский Джо». Так мне звонить адвокату?

— Ну, разве что ты собираешься мне кое в чем признаться... Я-то собирался рассказать тебе, что случилось в комплексе Портлендской железнодорожной компании вчера вечером. Но, возможно, ты уже все знаешь, судя по тому, что твой «мустанг» видели вчера вечером у залива.

Все ясно: Эллис забрасывал удочку. Ничего конкретного на меня у него не имелось, а я не собирался падать на колени и умолять о пощаде.

— Я же сказал: кое с кем встречался.

— Этот человек еще в городе?

— Нет.

— И ты понятия не имеешь о том, что случилось в комплексе вчера?

— Я стараюсь по возможности избегать новостей. Они влияют на мою карму.

— Если б у меня была малейшая надежда, что это поможет, я бы тут же засунул тебя в камеру, где всю твою карму быстренько вытрясли бы. Мы нашли четыре тела в комплексе, все — из банды Тони Сэлли. Плюс два трупа федеральных агентов в машине поблизости. И еще один. Таинственный покупатель.

— Таинственный покупатель? — переспросил я, но думал при этом о другом. По моим подсчетам, трупов в комплексе должно было остаться пять. Значит, один из помощников Тони выжил и скрылся. Это означало, практически наверняка, что Тони уже был в курсе того, что мы с Луисом присутствовали в здании.

Эллис внимательно посмотрел на меня, пытаясь определить по выражению моего лица, как много я знаю. Рассказывая мне все это, он напряженно ждал реакции, но я его, видимо, разочаровал.

— Мы нашли мертвого полицейского Элдриха, канадца из Торонто. Три пули из двух разных пистолетов. Выстрел в голову был смертельным...

— Я жду твоего «но».

— "Но" заключается в том, что это не Элдрих. По удостоверению вроде Элдрих, а по отпечаткам пальцев и по лицу — нет. И теперь у меня на шее сидит полицейское управление Торонто, завывая на все лады, чтобы я нашел их пропавшего парня, а тут еще куча федеральных агентов, которые очень интересуются Джоном Доу, застрелившим пару их сотрудников. К тому же лучшая четверка из бостонской мафии занимает места в нашем морге, которые морг не обязан им предоставлять. Люди из отдела медицинской экспертизы, похоже, всерьез задумались, а не переехать ли сюда насовсем, раз мы такие замечательные клиенты. Плюс Тони Сэлли не видно с того самого вечера в «Редженси».

— Он все еще в списке?

— Брось, Берд. Я не в том настроении. Не забывай, что Виллефорд так и не нашелся. И, пока ты не появился, он знал о Билли Перде не больше, чем о ком-либо другом.

Я оставил последнюю фразу без комментариев. Не хотелось думать, что из-за меня с Виллефордом могла случиться беда. Я лишь спросил:

— Из Бангора пришло что-нибудь на Шерри Ленсинг?

— Нет. По делу Риты Фэррис и ее сына — тоже ничего. Это и стало второй причиной, по которой я сюда заглянул. Так ты ничего не хочешь мне сообщить? Скажем, чем ты занимался в Бангоре, а потом в Гринвилле?

— Я же говорил: Билли в Бангоре пытается отыскать следы родителей. Думаю, в ходе поисков он попал в переплет, и у него теперь проблемы.

— А он нашел их след?

— Кто-то нашел.

Эллис приблизился вплотную и склонился ко мне. Глаза его, казалось, приобрели просто угрожающие размеры.

— Берд, либо ты мне — прямо сейчас — говоришь, куда направляешься, либо — клянусь Богом! — я тебя арестую на месте. И тогда пусть ребята из отдела баллистики проверяют твою «пушку».

Я понимал: Эллис не шутит. И, хотя пистолет с глушителем лежал сейчас на дне залива, рядом с Мифлином, у меня не было возможности задерживаться здесь из-за этого — следовало спешить с поисками Эллен Коул.

— Я отправляюсь на север, в местечко под названием Темная Лощина. Пропала дочь моих друзей. Попытаюсь найти ее. Это с ее матерью я встречался вчера в «Яванском Джо».

Лицо Эллиса слегка смягчилось:

— А это простое совпадение, что Билли родом из Темной Лощины?

— Я не верю в совпадения.

Он еще раз погладил капот «мустанга». И, похоже, принял решение:

— И я не верю. Ты оставайся на связи, Берд, понял меня? — он повернулся и пошел к своей машине.

— Ну так что — это все? — меня удивило, что он слишком легко отстал от меня.

— Нет, думаю, не все. Но я недостаточно хорошо представляю, что еще можно сделать, — Эллис стоял у открытой двери машины, пристально глядя на меня:

— Если говорить откровенно, Берд, я все прикидываю и взвешиваю. Допустим, зацапаю тебя сейчас и прижму как следует: может, ты и расскажешь нам кое-что? Или лучше оставить тебя шляться по округе, проверяя за тобой закоулки? Пока весы склонились в пользу второго варианта. Но это только пока. Помни об этом.

— То есть ты решил меня пока не привлекать?

Он не ответил. Лишь покачал головой, сел в машину и уехал, оставив меня в раздумьях о Тони Сэлли, о Стритче и о старике в баре, который безропотно ожидал, когда наступающий новый мир сметет его с лица земли.

Я сказал Эллису правду, но не всю. Мы действительно отправлялись в Темную Лощину и намеревались быть там к вечеру. Однако сначала я и Луис планировали нанести визит кое-кому в Бостоне. Существовала мизерная вероятность того, что Тони Сэлли захватил Эллен Коул: возможно, в надежде использовать ее как противовес — на тот случай, если я обнаружу Билли Перде раньше него. Даже если это и не соответствовало действительности, все равно имелась пара дел, по которым настоятельно требовалась доскональная проверка, прежде чем мы выступим против Сэлли снова. В отличие от своих подручных, Тони слыл человеком со статусом. Вступая в борьбу с ним, важно было представлять себе возможные последствия этого шага.

До того как встретиться с Луисом в аэропорту, я заскочил в мини-склад Крафта на Горхам-стрит. Здесь, в трех соседних отделах, хранилось все, что мне досталось из дедушкиного имущества: какая-то мебель, маленькая библиотека, несколько серебряных тарелок, латунный экран для камина, коробки со старыми папками и документами. Мне понадобилось пятнадцать минут, чтобы разыскать то, что меня интересовало, и отнести в машину: объемистую папку, туго перевязанную красной тесемкой. На ней имелась наклейка с надписью, сделанной витиеватым дедовским почерком: «Калеб Кайл».

Глава 16

Аль Зет оборудовал себе офис над магазином комиксов на Ньюбери-стрит. Это выбор мог показаться странным, но место его устраивало по определенным причинам: среди роскошных магазинов одежды бродили туристы, потягивали экзотические чаи, слонялись по галереям. Иными словами, место оживленное, кругом полно народа, да и прикрытие отличное. А кроме того, Аль Зет мог посылать за самыми разными сортами кофе и ароматизированными свечами в любое время, стоило только захотеть.

Мы с Луисом сидели напротив офиса Аль Зета в заведении «Бен и Джерри», где подавали мороженое, — ели шоколадные булочки с мороженым и пили кофе. Мы были единственными посетителями, которые расположились под открытым небом. Стояли такие холода, что мое мороженое даже не начало таять.

— Ты думаешь, он нас заметил? — поинтересовался я, оставив, наконец, в покое ложку, которую еле удерживал трясущимися от холода пальцами.

Луис невозмутимо потягивал свой кофе.

— Высокий, красивый темнокожий мужчина со своим белым мальчиком сидят на улице и едят мороженое среди треклятой зимы? Полагаю, кто-то должен был нас заметить.

— Не уверен, что мне нравится, когда меня называют мальчиком, — пробурчал я.

— Пристраивайся в очередь, блондинчик. За нами триста лет подобных обид.

В окне над магазином комиксов шевельнулась какая-то тень.

— Пошли, — скомандовал Луис. — Если бы не чертова холодина, мои сородичи давно уже правили бы миром.

В конце лестничного пролета мы остановились у деревянной двери без глазка, но с кнопкой звонка. Я нажал на него, и голос из динамика ответил:

— Да?

— Я ищу Аль Зета.

— Здесь нет Аль Зета, — раздался быстрый ответ с отчетливым акцентом, так что послышалось нечто вроде «нэталзэта». Последовал щелчок, и интерком умолк.

Луис еще раз надавил на звонок:

— Да? — раздался тот же самый голос.

— Мужик, открывай эту чертову дверь, да?

Интерком отключился, затем загудел, и мы прошли внутрь; дверь захлопнулась за нами. Мы прошли еще четыре лестничных пролета и оказались у обычной непокрашеной и к тому же открытой настежь двери. У ближайшего окна комнаты, прислонившись к стене, стоял приземистый плотный человек, его рука находилась где-то посредине между шеей и поясом, готовая выдернуть оружие при первой необходимости. Единственным украшением на стене были дешевые черно-белые часы, мягко отщелкивающие секунды. Я прикинул, что за ними, наверное, и должна располагаться скрытая камера наблюдения. Когда мы зашли в комнату, то на столе я заметил монитор: на экране виднелась пустая лестничная клетка. Я оказался прав.

В комнате находились четверо мужчин. Один из них — тот, что встретил нас у входа, приземистый и коренастый, отличался восковым оттенком кожи. Другой выглядел постарше: в белой рубашке с красным галстуком, черном костюме, с тяжелыми, отвисшими, как у бассет-хаунда, щеками; он сидел на потертом кожаном диване слева от двери, скрестив ноги. Его глаза прятались за маленькими круглыми темными очками. У стены вытянулся молодой франт, по-пижонски засунувший большие пальцы за ремень брюк; он оставил свой серебристо-серый пиджак распахнутым — так, чтобы была видна рукоятка его полуавтоматического пистолета. Серые брюки на нем казались слегка мешковатыми, сужаясь в трубочку там, где соприкасались с серебристыми ковбойскими сапогами. Видимо, стиль восьмидесятых во всю процветал в тех местах, откуда он явился.

Луис смотрел прямо перед собой, словно в комнате никого не было, кроме хозяина: четвертого мужчины, который сидел за тиковым столом, инкрустированным зеленой кожей. На поверхности стола только черный телефон, ручка с блокнотом и монитор с неизменным изображением лестницы на экране.

Аль Зет выглядел ухоженным, как владелец похоронного бюро на отдыхе. Тонкие седые волосы он зачесывал на косой пробор, они плотно прилегали к черепу и оставляли открытым огромный лоб. Морщинистое лицо с резкими чертами, глаза цвета темного опала, тонкие и сухие губы — все укладывалось в образ, лишь ноздри длинного носа были как-то странно удлинены, словно его специально предназначили для вынюхивания. В ткани его костюма-тройки смешались оттенки красного, желтого, оранжевого — цвета осени. Ворот белой рубашки был свободно распахнут, поскольку галстук отсутствовал. В правой руке Аль Зет держал сигарету, левая лежала на столе — ногти чистые и коротко подстриженные, но без следов маникюра. Аль Зет служил своего рода буфером между самыми богатыми и рядовыми членами организации. Если появлялись проблемы, он их решал. У него был талант к этому. Но ведь не имеет смысла делать маникюр, если твои руки то и дело пачкаются.

Перед столом отсутствовали стулья, мужчина на диване пребывал в неподвижности, так что нам пришлось стоять. Аль Зет кивнул Луису, затем внимательно и с явным одобрением принялся рассматривать меня.

— Ну-ну, знаменитый Чарли Паркер, — произнес он после долгой паузы. — Если бы я знал, что ты пожалуешь, я бы надел галстук.

— Да, тебя все знают. Как ты собираешься зарабатывать деньги в качестве частного сыщика? — пробурчал Луис. — Нанимать тебя для прикрытия — то же самое, что звать Джея Лино.

Аль Зет подождал, пока Луис договорит, а потом обратил свое внимание на него:

— А если бы я знал, что ты приведешь с собой такого же достойного спутника, то и других бы заставил надеть галстуки.

— Давно не виделись, — примирительно заметил Луис.

Аль Зет кивнул:

— У меня плохие легкие, — он небрежно помахал сигаретой. — Воздух Нью-Йорка мне не подходит. Я предпочитаю здешний.

Но дело было не только в этом: сама мафия изменилась. Мир «Крестного отца» стал историей еще до того, как фильм вышел на экраны. Легендарный образ итальянцев уже запятнала героиновая эпидемия семидесятых, а с тех пор такие ходячие катастрофы, как Джон Готти-младший, еще больше все испортили. Законы против рэкета и коррупции положили конец вымогательствам в строительных организациях монополиям мусорщиков и контролю мафии над Рыбным рынком на Фултон-стрит в Нью-Йорке. Героиновый бизнес, процветавший в пиццериях, исчез, сокрушенный ударами ФБР в 1987. Кто-то из старых боссов умер, кто-то сидел в тюрьме.

Тем временем азиаты распространились за пределы Чайнатауна, перейдя Кэнэл-стрит и добравшись до Маленькой Италии; черные и латиносы контролировали бизнес в Гарлеме.

Аль Зет нюхом чуял окончательную гибель и потому отправился бы еще дальше, на север, чтобы оттуда наблюдать за событиями в Нью-Йорке и заниматься проблемами непростой ситуации в Новой Англии. Сейчас он сидел в маленьком офисе над магазином комиксов в Бостоне и старался сохранить остатки стабильности на руинах былого. Вот почему Тони Чистюля был так опасен: он верил в старые мифы и все еще видел возможность личной славы на обломках организации. В нынешние времена, когда организация столь ослабела, его действия могли навлечь опасность на всех. Само существование Сэлли несло в себе угрозу для каждого, кто группировался вокруг него.

Франт слева от нас отошел от стены:

— Аль, они с грузом. Хочешь, чтобы я их облегчил?

Краем глаза я заметил, что бровь Луиса слегка приподнялась. Аль Зет не упустил эту перемену в лице Луиса и мягко улыбнулся.

— Я бы пожелал тебе успеха, — произнес он, — но, думаю, что оба наших гостя не из тех, кто легко расстаются со своими погремушками.

Выражение самоуверенности на лице франта резко померкло. Он еще не понял и сомневался, не проверяют ли его на самом деле.

— На вид о них такого не скажешь, — проронил франт.

— Вглядись повнимательнее.

Тот вгляделся. Но проницательности ему явно не хватало. Он еще раз посмотрел на Аль Зета, а потом сделал движение в сторону Луиса.

— На твоем месте я бы не стал этого делать, — мягко и спокойно отреагировал Луис.

— Ты не на моем месте, — резко сказал франт, но в его голосе прорезались осторожные нотки.

— Это точно, — добавил Луис. — А выступал бы я в твоей роли, уж точно не стал бы наряжаться, как дешевая шлюха.

Глаза парня полыхнули злобой:

— Ты еще будешь со мной так базарить, чертов ниг..!

Слово застряло в его глотке, словно он поперхнулся, когда Луис, мгновенно изогнув гибкое тренированное тело, метнулся к нему; левая рука моего приятеля цепко ухватила парня за шею, правая скользнула к его итальянской кобуре на поясе — и пистолет полетел на пол. Парень издал еще один булькающий звук, когда ударился о стену; с его губ потекла слюна, а из тела словно выпустили воздух. Затем его ступни стали медленно отделяться от пола: сначала от его поверхности оторвались каблуки, потом — носки ковбойских сапожек, и, наконец, единственным, что удерживало франта от падения, стала твердая рука Луиса. Лицо парня порозовело, затем побагровело. Луис не ослаблял хватки до тех пор, пока на пальцах франта и около его ушей не появилась синева. Затем хватка неожиданно ослабла, и несчастный рухнул на пол. Его руки судорожно хватались за воротник, пока он, хрипя и кашляя, пытался сделать несколько болезненных рефлекторных вдохов пересохшими легкими.

За все время инцидента в комнате никто даже не шелохнулся, потому что Аль Зет не подал никому никакого знака. Он смотрел на своего бойца таким взглядом, каким, вероятно, наблюдал бы за крабом с одной клешней, умирающим на песке пляжа. Насмотревшись, он опять повернулся к Луису:

— Вам придется его извинить. Некоторые из этих ребят учатся хорошим манерам и правильной речи на своей шкуре...

Выдержав паузу, Аль Зет перевел взгляд на коренастого мужчину, остававшегося недалеко от двери, и сделал жест сигаретой в сторону обмякшей фигуры франта на полу, сидевшего у стены с отсутствующим взглядом:

— Отведи парня в ванную комнату, поплескай на него водой. А потом постарайся объяснить, в чем он был неправ и в какой момент ошибся.

Здоровяк помог франту подняться на ноги и проводил его из комнаты. Крупный мужчина на диване по-прежнему не шевелился. Аль Зет встал из-за стола, прошелся до окна, задержался там на минуту, повернулся и оперся спиной о подоконник. Мы втроем теперь оказались как бы на одном уровне, и я увидел в этом признак хорошего расположения Аля Зета, в особенности после того, что произошло.

— Итак, чем я могу быть полезен, джентльмены?

— Ко мне на днях приходила в гости девушка... — начал я.

— Везет же кое-кому. Когда ко мне последний раз приходила девушка, мне это обошлось в пятьсот баксов, — он улыбнулся собственной шутке.

— Эта девушка — дочь моего друга, бывшего полицейского.

Аль Зет пожал плечами.

— Прошу прощения, но я не понимаю: при чем тут я?

— У меня была стычка с Тони Чистюлей после встречи с этой девушкой. Мне неприятно это говорить, но вряд ли Тони получил больше удовлетворения от столкновения, чем я.

Аль Зет сделал глубокую затяжку, шумно выдохнул дым через нос.

— Продолжай, — сухо сказал он.

— Я хочу знать: Тони захватил девушку, чтобы поквитаться? Если она у него, он должен вернуть ее назад. Ему не следует устраивать проблем с полицейскими, у него и без того хватает собственных неприятностей.

Аль Зет потер уголки глаз и кивнул без слов. Он взглянул в сторону жирного мужчины на диване. Тот слегка качнул головой; выражение глаз за темными стеклышками очков оставалось недоступным для присутствующих.

— Если говорить без обиняков, то вы хотите, чтобы я спросил Чистюлю, похищал ли он дочку бывшего полицейского? А если Тони это сделал, желательно ее вернуть, так?

— А если ты этого не сделаешь, — спокойно продолжил его мысль Луис, — нам придется самим это проделать.

— Вы знаете, где он? — спросил Аль Зет.

Я почувствовал, что атмосфера в комнате стала накаляться.

— Нет, — ответил я. — Если бы знали, то, скорее всего, здесь бы не стояли. По нашим прикидкам, ты можешь знать, где он.

Но что-то в интонации, с которой Аль Зет задал свой последний вопрос, подсказало мне: он не имел понятия о том, что Тони орудовал в том же городе без его ведома. И тут же стало ясно, что старый мафиози занимался оценкой своего нынешнего положения еще до того, как мы появились. Для этого и был нужен здоровяк на диване. Вот почему его не попросили выйти из комнаты при нашем приходе. Да он и не относился к тем людям, кого можно запросто попросить выйти за дверь. Толстяк как раз принадлежал другой категории — к тем, кто сами распоряжались, кому выйти, а кому остаться. Похоже, вопрос с Тони был решен. Впечатление это закрепили последовавшие затем слова Аль Зета.

— В сложившихся обстоятельствах вам было бы неразумно вмешиваться в это дело, — без нажима произнес он.

— При каких обстоятельствах? — поинтересовался я.

Аль Зет выпустил колечко дыма:

— Пусть частные дела таковыми и останутся. Если вы будете в них соваться, нам, возможно, придется оттолкнуть вас.

— Мы можем не поддаться.

— Вы не сможете сопротивляться, если будете мертвы.

Я пожал плечами:

— Вероятно, не так просто это осуществить.

Несмотря на расплывчатость выражений Аль Зета, содержавшаяся в них угроза прозвучала вполне отчетливо. Я обратил внимание и на то, как он тушил окурок в стеклянной пепельнице на столе — с усилием явно чрезмерным.

— Так вы не собираетесь держаться подальше от наших дел? — спросил Аль Зет.

— Меня ваши дела не интересуют. У меня есть другие заботы.

— Девчонка? Или Билли Перде?

На секунду он меня ошарашил. Но не более. Стало яснее ясного: Аль Зет ни на мгновение не снимал руки с пульса и намеревался поступать так до последнего момента, пока пульс не замрет.

— ...Потому что если речь идет о Билли, то здесь могут начаться трудности.

— Пропавшая девушка — мой друг, а Рита Фэррис, бывшая жена Билли, была моей клиенткой.

— Твоя клиентка мертва.

— Дело не только в ней.

Аль Зет скривил губы. Здоровяк на диване оставался невозмутимым, как Будда.

— Значит, ты человек принципов, — проговорил Аль Зет, и слово «принципов» прозвучало в его устах так, будто кто-то наступил на скорлупу фисташкового ореха. — Ну, я тоже человек принципов.

Я так не думал. Принципы — дорогая вещь, а по Аль Зету не скажешь, что у него в наличии моральный ресурс для этого. Я даже представить себе не мог, чтобы он, скажем, бросился тушить горящий детский приют.

— Не думаю, что наши с тобой принципы схожи, — произнес я вслух.

Он улыбнулся:

— Может, и так. — И повернулся к Луису:

— Ну, а ты тут при чем?

— При нем, — ответил тот, мягко кивнув головой в мою сторону.

— В таком случае нам нужен компромисс, — заключил Аль Зет. — Я прагматик. Если вы не будете глубоко лезть в это дело, я не стану вас убивать, пока не буду вынужден это сделать.

— Мудрый подход, — одобрительно заметил я, — с учетом того, что ты был гостеприимен и все такое.

На этом разговор закончился, и мы удалились.

Снаружи было хмуро и холодно.

— И что ты обо всем этом думаешь? — поинтересовался Луис.

— Похоже, Тони действует на свой страх и риск, и, возможно, полагает, что успеет со всем этим бардаком разобраться до того, как Аль Зет потеряет терпение. Думаешь, он захватил Эллен?

Луис ответил не сразу, и взгляд у него при этом сделался очень жестким:

— У него она или нет, не имеет значения. Все каким-то образом связано с Билли Перде. А это значит, что кому-то в конечном итоге несдобровать.

Мы дошли до Бойлстона и жестом подозвали таксиста. Когда он подкатил, Луис скользнул в машину и произнес:

— Логан.

Я жестом остановил его:

— Мы можем поехать объездным путем и заскочить кое-куда?

И Луис и водитель по очереди пожали плечами. Это выглядело со стороны нелепо, словно плохая пантомима.

— Гарвард, — сказал я. И взглянул на приятеля. — Тебе не обязательно ехать. Можем встретиться в аэропорту.

Бровь Луиса характерно взметнулась:

— Ну-у, нет, я уж потащусь. Если, конечно, ты не боишься, что я испорчу впечатление.

Таксист высадил нас возле монолита «Уильям Джеймс Холл», что неподалеку от Куинси и Киркленда. Я оставил Луиса в вестибюле и поднялся на лифте. Офис факультета психологии располагался в комнате 232. На ладонях у меня выступил пот, живот сводило. В офисе вежливая дама-секретарь сообщила мне, где находится кабинет Рейчел Вулф. Но добавила, что ее самой сегодня не будет: она в командировке до завтрашнего утра, поехала на семинар.

— Ей что-нибудь передать? — поинтересовалась секретарь.

На секунду мне захотелось развернуться и немедленно уйти. Но вместо этого я достал из бумажника одну из моих визиток. На оборотной стороне написал свой номер телефона в Скарборо и отдал визитку секретарю.

Она улыбнулась. Поблагодарив ее, я вышел из офиса.

Вместе с Луисом мы направились на Гарвард-сквер опять ловить такси. Всю дорогу до Логана мы не разговаривали.

— А раньше ты так поступал? — с едва заметным намеком на улыбку поинтересовался он.

— Однажды. Но в последнее время так далеко я еще не заходил.

— То есть ты ее как бы преследуешь?

— Какое там преследуешь, мы же знакомы.

— О-о! — он многозначительно кивнул. — Ну, спасибо, что просветил. Я раньше так отчетливо не понимал всех различий...

Некоторое время он молчал, а потом снова задал вопрос:

— Ну и что ты пытаешься этим самым добиться?

— Пытаюсь дать понять, что готов извиниться.

— Хочешь к ней вернуться?

Я забарабанил пальцами по стеклу.

— Просто не хотелось бы, чтобы все было между нами так, как сейчас. Вот и все. Откровенно говоря, я не совсем уверен в правильности того, что сейчас делаю. И, как уже говорил, даже не уверен в своей готовности к переменам.

— Но ты любишь ее?

— Да.

— Ну, тогда сама жизнь покажет, когда ты будешь готов.

После этого Луис до самого аэропорта молчал.

Глава 17

Эйнджел встретил нас в аэропорту. Перед тем как отправиться на север, мы поехали перекусить в торгово-развлекательный центр, где было множество продуктовых лавочек.

— Черт, — выругался Эйнджел, пока мы катили по Мэйн Молл-роуд. — Вы только посмотрите! Тут тебе и «Бургер Кинг», и «Международный дом блинчиков», и твой «Данкин Донатс», и всевозможные пиццерии. Да у тебя под боком все четыре основные группы еды! Поживешь тут подольше, так они вообще будут тебя перекатывать с рук на руки.

Подкрепляясь в китайском ресторанчике, мы рассказали ему о нашей стычке с Аль Зетом. В свою очередь он передал нам помятое письмо на имя Билли Перде, адресованное Рональду Стрейдиру.

— Копы и федералы хорошо поработали, но к старине Рональду они не нашли правильного подхода.

— Ты поговорил с ним о его собаке? — поинтересовался я.

— И о собаке говорил, и даже попробован жаркое... — На его лице появилось отвращение.

Я знал, что Рональд не брезговал добычей на дорогах, несмотря на законы штата, запрещающие использовать сбитых на магистралях животных. Сам я не видел никакого преступления в том, чтобы употребить в пищу тушу оленя или тушку белки. Не стоило оставлять их пропадать и разлагаться на обочине. Рональд делал отличные стейки из дичи и подавал с картофелем и морковью, которые сохранял в песке всю зиму.

— Он сказал мне, что это была белка, — заявил Эйнджел, — но пахло оно скунсом. Было не очень-то вежливо уточнять... Похоже, это письмо пришло около недели назад, но Рональд не смог его передать, так как не видел Билли.

На письме имелась марка со штампом Гринвилла. Оно оказалось коротким: в основном содержало приветы, пожелания, что-то насчет ремонта дома, какую-то ерунду о старой собаке, которая все еще жила в доме автора письма, а адресат якобы мог помнить ее еще щенком. Все это было подписано стариковскими каракулями: «Мид Пайн».

— Значит, они поддерживали связь все эти годы, — прокомментировал я.

Судя по всему, подтверждались мои предположения: если Билли и стал бы искать у кого-нибудь помощи, то этим человеком мог быть в первую очередь Мид Пайн.

Мы ехали до Темной Лощины без остановок, Эйнджел и Луис вовсю гнали свой «меркурий». Чем дальше мы продвигались на север, тем гуще становился туман, так что вся поездка из Портленда в Темную Лощину представляла собой передвижение в странном, призрачном мире, где огни домов не светились ярко, а тускло мерцали и свет от фар проезжающих автомобилей разрезал лишь пространство перед ними, где придорожные указатели называли имена городов, которые представали перед нами в виде вытянутых вдоль дороги построек, без ярко выраженного центра. В метеопрогнозах обещали снегопады, и это означало, что скоро прибудут снегоуборочные машины — зарычат, заработают вдоль федеральной трассы. Но пока Гринвилл оставался спокойным, тихим, на обочинах лежал снег вперемежку с песком. За все время пути до Темной Лощины я обогнал только две машины на неровной, ухабистой дороге Лили-Бэй.

Когда мы заехали в знакомый мне мотель, та же самая, что и в прошлый раз, женщина с тщательно уложенной прической внимательно рассматривала заполненные бланки; рядом, свернувшись почти в клубок, спал на стойке коричневый кот. Переговоры с ней вел Эйнджел, а Луис сосредоточился на разглядывании туристических буклетов на стойке. Когда я вошел, он бросил на меня быстрый взгляд — вот и вся реакция на мое присутствие.

— Джентльмены будут проживать в одном номере? — поинтересовалась дама с ухоженной прической.

— Да, мадам, — ответил Эйнджел с выражением вековой мудрости на лице, — сэкономленный доллар — все равно, что найденный.

Дама перевела взгляд на Луиса, одетого в черный костюм, белую рубашку и черное пальто.

— Ваш друг — священник?

— Почти. Он строго придерживается Ветхого Завета. Око за око, и все такое.

— Как мило. У нас нечасто останавливаются религиозные служители.

На лице у Луиса появилось тоскливое выражение мученика, который вдруг узнал, что пытка будет более суровой, чем он ожидал.

— Возможно, вас заинтересует эта информация: у нас сегодня служба в баптистской церкви. Добро пожаловать! Ведь вы тоже можете присоединиться.

— Благодарю, мэм, — ответил Эйнджел, — но мы готовимся к собственной церемонии.

— Только если она не потревожит других постояльцев, — с понимающим видом сказала дама.

— Мы сделаем все возможное для этого, — проронил Луис, забирая ключи от комнаты.

Когда я подошел к стойке, женщина узнала меня:

— Опять к нам? Вам, должно быть, понравилось в Темной Лощине.

— Надеюсь узнать о ней побольше. Возможно, вы мне поможете немного?

— Конечно, если смогу, — улыбнулась она в ответ.

Я протянул ей увеличенную на цветном ксероксе фотографию Эллен Коул, для чего заранее снял копию с маленького фото, какие делают для удостоверения личности:

— Вы узнаете эту девушку?

Дама взглянула, прищурив глаза за толстыми стеклами очков:

— Да. С ней что-то случилось?

— Надеюсь, нет. Она вроде как потерялась, и ее родители попросили меня помочь отыскать ее.

Женщина снова посмотрела на фото, часто кивая головой:

— Да, я припоминаю ее. Шериф Дженнингс спрашивал о ней. Она останавливалась здесь на одну ночь, причем с молодым человеком. Могу назвать вам точную дату.

— Будьте так добры.

Из зеленого металлического ящика она достала регистрационный формуляр и проверила записи:

— Пятого декабря. Счет оплачен по кредитной карте на имя Эллен Коул.

— Не припоминаете ли чего-нибудь необычного?

— Да ничего особенного. Им кто-то посоветовал сюда поехать. Кто-то подбросил их из Портленда. Вот практически и все. Я запомнила, что она очень красивая. Он немного угрюмый, но в этом возрасте они все такие. Уж мне ли не знать: одна четверых парней вырастила, и до двадцати пяти они были не жизнерадостней портовых крыс.

— Эта пара не говорила вам, куда они собирались направиться дальше?

— На север, я так понимаю. Может быть, на Каталин. Откровенно говоря, я им посоветовала, если у них есть свободное время, заглянуть на озеро и полюбоваться закатом. Им пришлась по душе эта мысль. Действительно прекрасный вид. И очень романтично, особенно для такой молодой пары. Я им позволила выписаться днем, чтобы не пришлось собираться в спешке.

— А они не говорили, кто посоветовал им заехать в Темную Лощину?

По-моему, несколько странный совет. Ничего особенно интересного я здесь не видел. По крайней мере, такого, ради чего стоило ехать в подобную глушь.

— Естественно, говорили. Какой-то пожилой мужчина, которого они встретили по дороге. Они подбросили его до нужного ему места. И, может быть, он встретился с ними здесь до того, как они уехали.

— А они не упоминали его имени? — я почувствовал, как у меня похолодело в животе.

— Нет. Хотя... Им показалось, что, судя по разговору, он не похож на местного, — заметила она. Ее брови слегка нахмурились. — Больше про него они и не говорили ничего. Да и потом, что им мог сделать старик? — Видимо, она хотела, чтобы вопрос прозвучал риторически, но впечатление к концу фразы сложилось совсем другое.

Женщина извинилась, сказав, что больше ничего не может добавить. Потом показала по туристической карте, как мне добраться до площадки, откуда видно озеро. Я ее поблагодарил, оставил дорожную сумку в номере и постучал в дверь соседнего, который занимали мои приятели. Эйнджел впустил меня. Луис развешивал свои костюмы в тесном коричневом шкафу. Я отбросил на время мысли о старике: не хотелось спешить с выводами.

— Интересно, как люди здесь развлекаются? — спросил Эйнджел, тяжело опускаясь на одну из кроватей. — Здесь все как в монастыре.

— Переживают зиму, — отвечал я, — ждут лета.

— Это свойственно больше деревьям. Они так выполняют свое предназначение.

Луис закончил разбираться со своей одеждой и повернулся к нам:

— Что-нибудь узнал?

— Хозяйка гостиницы узнала на фото Эллен и припомнила ее приятеля. Она посоветовала им полюбоваться закатом на озере. Уверена, что они поехали на север.

— Может, они и в самом деле поехали на север? — предположил Луис.

— По словам Ли Коул, рейнджеры из Национального Бакстеровского парка ничего не могли сказать о них. А ведь в этой местности существует не так уж много маршрутов. Кроме того, хозяйка гостиницы упоминала, что они подвозили какого-то старика, и это, дескать, он посоветовал им посетить Темную Лощину.

— Это плохо?

— Не знаю. Зависит от того, кто он. Может, и ничего особенного...

Но я тут же подумал о старике, что пригласил к себе Риту Фэррис, а затем угрожал ей в гостинице. И о старческой фигуре, замеченной Билли поблизости от дома Риты в тот вечер, когда погибла его семья. А еще я припомнил, что обронил Рональд Стрейдир, не расслышавший как следует моих слов, когда мы беседовали с ним перед трейлером Билли Перде: «Да, он мог быть и стариком».

— И что теперь?

Я сделал мрачное лицо и пожал плечами:

— Собираюсь поговорить с Рэндом Дженнингсом.

— Хочешь, чтобы мы пошли с тобой?

— Нет, на вас у меня другие виды. Поезжайте и посмотрите, что происходит вокруг дома Мида Пайна.

— То есть проверить, не объявился ли там Билли? — уточнил Эйнджел.

— Типа того.

— А если так?

— Тогда поедем и заберем его.

— А если его там нет?

— Подождем, пока я не буду уверен, что здесь с Эллен Коул все в порядке. Потом... — тут я снова пожал плечами.

— ...еще подождем, — закончил Эйнджел.

— Наверное, так, — ответил я ему в тон.

— Приятно видеть ближайшую перспективу. По крайней мере, я могу спланировать свой туалет.

Управление полиции Темной Лощины находилось на расстоянии полумили к северу от городка: одноэтажное кирпичное здание с собственным электрогенератором в бетонном бункере восточного крыла. Само здание недавно вновь отстроили после пожара, который случился пару лет назад и разрушил предыдущую постройку.

Внутри здания было тепло, горел яркий свет. Сержант в форме стоял, склонившись над деревянным столом, и заполнял бланки. На его бляхе виднелась фамилия «Ресслер». И я догадался, что это тот самый Ресслер, который присутствовал при смерти Эмили Уоттс. Я поздоровался и поинтересовался, на месте ли начальник.

— Разрешите спросить, по какому вы вопросу?

— Эллен Коул, — коротко ответил я.

— Набирая внутренний номер на телефоне, Ресслер слегка хмурился.

— Здесь пришел посетитель, хочет поговорить насчет Эллен Коул, шеф, — доложил он. И, прикрыв трубку рукой, повернулся ко мне. — Как, вы сказали, вас зовут?

Я еще не представлялся, но назвал себя. И он повторил в трубку:

— Так точно, шеф, Паркер. Чарли Паркер.

Он выслушал указания по телефону, после чего взглянул на меня оценивающим взглядом.

— Да, так оно и есть. Конечно-конечно, — сержант положил трубку и еще раз смерил меня взглядом, не говоря ни слова.

— Ну и что? Он меня помнит?

Ресслер не ответил, но у меня возникло такое чувство, что подчиненный достаточно хорошо знал своего шефа, чтобы расслышать в его голосе какие-то нотки, которые насторожили сержанта.

— Следуйте за мной, — сказал он, открывая промежуточную дверь слева от стола. И, придерживая ее, пропустил меня вперед.

Я подождал, пока сержант прикрыл ее за мной. Затем прошел между двумя столами и заглянул в офис начальника со стенами из прозрачного стекла. За металлическим столом с компьютером и накопителем для бумаг сидел Рэнд Дженнингс.

Он не сильно изменился. Ну, у него, конечно, появилась седина, он заметно прибавил в весе, лицо стало слегка одутловатым, и наметился второй подбородок. Но Рэнд все еще был привлекательным мужчиной с проницательными карими глазами и широкими плечами. Его, наверное, здорово уязвило, подумал я, когда жена закрутила со мной роман.

Рэнд тоже подождал, пока Ресслер вышел и закрыл дверь. Только потом он заговорил. Однако не предложил мне присесть. Его, похоже, нисколько не волновало, что я стою и смотрю на него сверху вниз.

— Никогда не думал, что доведется увидеть твою физиономию еще раз, — произнес он.

— Я так и понял. В особенности судя по тому, как мы попрощались.

Он никак не отреагировал на дерзость с моей стороны. Просто переложил часть бумаги на столе с места на место. Я не мог точно определить: этим жестом он хотел отвлечь меня или себя.

— Ты здесь из-за Эллен Коул?

— Точно, так.

— Мы ничего о ней не знаем. Она приехала, она уехала... — он развел руками в нарочито беспомощном жесте.

— Ее мать думает по-другому.

— Мне плевать, что думает ее мамаша. Я говорю то, что известно нам. То же самое я сказал ее отцу, когда он тут объявился.

Меня вдруг осенило, что я, возможно, разминулся с Уолтером. Мы могли даже быть в городе в одно и то же время. Я вдруг ощутил прилив жалости: ведь Уолтеру пришлось в одиночку здесь разбираться, искать дочку. Если бы я это знал, то мог бы ему как-то посодействовать.

— Семья подала заявление об исчезновении человека.

— Я в курсе. До меня уже докапывался федеральный агент по поводу отсутствия соответствующего документа в НЦУП... — он сделал паузу и посмотрел на меня тяжелым взглядом. — Я и ему сказал, что от Нью-Йорка до Темной Лощины долгий путь. Мы здесь работаем своими методами.

— Вы собираетесь подавать рапорт и действовать в соответствии с процедурой? — не сдавался я, никак не отреагировав на этот взрыв местного патриотизма.

Дженнингс встал. Костяшки его крупных кулаков упирались в стол. Я почти забыл, какой Рэнд огромный. В кобуре виднелся «кунан-357 магнум», произведенный в Миннесоте. Выглядел как новенький. Я прикинул и решил, что у Дженнингса не так уж часто выпадает возможность попрактиковаться в стрельбе — разве что посидеть на крыльце да погонять кроликов.

— Я что, непонятно выражаюсь? — нарочито мягко спросил он. Но за мягкостью определенно сквозила агрессивность. — Мы сделали все, что смогли. Приняли меры по заявлению. И считаем, что девушка и ее приятель, скорее всего, вместе сбежали. У нас нет причин думать по-другому.

— Менеджер отеля показала, что они могли отправиться на север.

— Не исключено.

— А ведь север — это Бакстер и Катадин. Они же там не появлялись.

— Значит, они, возможно, где-то еще. Мне точно известно то, что из города они выехали. Если бы это было не так, я бы об этом знал. — Теперь злость в его голосе слышалась совершенно отчетливо, особенно когда он произносил с нажимом:

— А теперь извините меня, у нас есть реальные преступления и реальные дела.

— В самом деле? Кто-то украл рождественскую елку? Или оттрахал лося?

Он обошел вокруг стола и прошелся по комнате и на середине пути к двери встал рядом со мной, почти вплотную. Как мне показалось, Рэнд ожидал, что я испугаюсь, сделаю шаг назад. Но я не отступил.

— Я надеюсь, ты не собираешься искать себе проблем здесь? — с деланной медлительностью произнес Дженнингс. Возможно, он подразумевал мои поиски Эллен Коул, но выражение глаз говорило мне, что шериф имеет в виду еще кое-что.

— Да мне даже не надо искать проблем, — ответил я, — я сижу себе спокойно, проблемы сами меня находят.

— Это потому, что ты тупой, — резко бросил Рэнд, все еще удерживая дверь открытой. — Ты не обращаешь внимания на то, чему тебя учит жизнь.

— Ты очень удивишься, узнав, сколь многому я научился.

Я намеревался выйти, но левая рука Рэнда перегораживала мне дорогу.

— Запомни одну вещь, Паркер: это мой город, ты здесь — в гостях. Не игнорируй чужих привилегий.

— То есть это не тот случай, когда «что мое, то твое»?

— Нет, — выдохнул он с угрозой, — не тот.

Я вышел из здания и направился к машине. Ветер завывал в деревьях и покусывал незащищенные пальцы рук, над головой темнело небо. Когда я уже подходил к «мустангу», на парковку въехал старый зеленый «ниссан»; из него выбралась Лорна Дженнингс в кожаной куртке с большим меховым воротником и синих джинсах, так же заправленных в сапоги, как и во время нашей последней встречи. Она заметила меня только тогда, когда двинулась к главному входу, а увидев, на мгновение остановилась и, прежде чем подойти, бросила тревожный взгляд в сторону освещенного прохода.

— Что ты здесь делаешь? — поинтересовалась она.

— Разговаривал с твоим супругом. Он не очень-то стремится мне помогать.

— Тебя это удивляет? — она изогнула бровь.

— Нет. На самом деле — нет. Но дело не во мне. Пропали девушка и молодой парень. Я подумал, возможно, здесь известно хоть что-нибудь о том, что с ними случилось. Пока я не разберусь в этом, мне придется побыть здесь.

— А кто они?

— Дочь друга и ее приятель. Девушку зовут Эллен Коул. Ты не слыхала: Рэнд не упоминал о них?

— Он говорил: сделал, дескать, все, что мог. Думает, что они просто сбежали.

— Юная любовь, — заметил я. — Прекрасное чувство!

Лорна сделала глотательное движение, провела рукой по волосам:

— Он ненавидит тебя, Берд, за то, что ты сделал... Что мы сделали.

— Это было давно.

— Не для него, — возразила она, — и не для меня.

Я пожалел, что высказался про «юную любовь». Мне не понравилось выражение глаз Лорны, внушившее мне некоторую нервозность. И неожиданно для себя самого спросил:

— Почему ты до сих пор живешь с ним, Лорна?

— Потому что он мой муж. Потому что мне больше некуда идти.

— Это неправда. Всегда есть куда идти.

— Это предложение?

— Просто наблюдение. Береги себя, — я развернулся, чтобы уйти.

Лорна потянулась и остановила меня, положив свою руку на мою.

— Нет, это ты береги себя, Берд. Он не простил тебя. И не простит.

— А тебя он простил?

Когда она заговорила, в ее лице было что-то такое, что сразу напомнило мне о том первом полдне, который мы провели вместе, об ощущении тепла от соприкосновения с ее кожей:

— Я не хочу его прощения.

Она печально опустила голову, повернулась и ушла.

Следующий час я провел, таскаясь по магазинам и показывая фото Эллен всем, кто соглашался взглянуть на него. Ее припомнили в ресторанчике, в аптеке, но никто не видел, как она и Рики уезжали, и никто не был готов подтвердить или опровергнуть факт присутствия рядом с ними попутчика — пожилого мужчины. И уж тем более никто не знал, кто бы это мог быть. Пока я так бродил, становилось все холоднее и холоднее. Пришлось плотнее запахнуть куртку. Освещенные витрины магазинов отбрасывали желтые блики на снег.

Обойдя все намеченные для опроса улицы, я вернулся в номер. Перед встречей с Эйнджелом и Луисом, продолжением которой должен был стать совместный обед, принял душ, сменил джинсы, рубашку и свитер. Когда я выходил, Эйнджел уже ждал у двери с бумажным стаканчиком кофе в руке и выпускал клубы морозного пара, как простудившийся паровоз.

— Знаешь, здесь теплее, чем в номере. В ванной у меня ноги к кафелю примерзли от холода.

— Ты слишком чувствительный для этого мира. Кто бы мог подумать!

Он расстроено фыркнул, демонстративно потопал ногами, несколько раз переложил стаканчик с кофе из руки в руку, каждый раз засовывая по очереди свободную руку под мышку.

— Перестань, кофе прольешь. Есть хоть какие-то признаки оживления во владениях Мида Пайна?

Эйнджел ненадолго замер.

— Ничего такого, что можно было бы заметить, не постучавшись в дверь и не попросив стакан молока и немного печенья. Удалось увидеть, как Пайн ужинал вместе с молодым парнем, но они были только вдвоем, насколько мы поняли. А тебе повезло с Дженнингсом?

— Нет.

— Ты удивлен?

— И да и нет. У него, конечно, нет причин помогать лично мне, но дело же не одного меня касается. Речь идет об Эллен и ее приятеле. Однако по глазам Рэнда я понял: он не прочь использовать ситуацию, чтобы насолить мне. И вообще, я его не понимаю. Он пострадал, это понятно — жена загуляла от него с парнем на десять лет младше. Вместе с тем он по-прежнему живет с ней, и это ад для них обоих. И дело не в том, что Рэнд старый, жестокий или, скажем, импотент. Он получил по полной. Или, по крайней мере, ему так кажется. При этом Рэнд что-то утратил и никогда меня за это не простит. Но как можно оставаться равнодушным к судьбам Эллен и Рики, к положению их семей?! Не важно, насколько сильно он ненавидит меня. Важно выяснить, что произошло с ними! — я с размаху топнул ногой. — Извини, Эйнджел, я просто думаю вслух.

Эйнджел выплеснул остатки кофе в маленький сугроб. Я даже расслышал, как зашипел, соприкасаясь со снегом, темный кофе, быстро поглощавший белизну кристалликов льда.

— Дело не только в страданиях, Берд, — возразил Эйнджел мягко. — Ну, он пострадал. Подумаешь, страдание — большое дело! Давай пристраивайся к нам, к простофилям. Страдать — это еще не все, и ты это знаешь. Важно понимать, что и другие страдают и что некоторым из них приходится намного хуже, чем тебе. Суть сострадания не в соизмерении своей боли с болью других — это осознание того, что другим плохо; и независимо от происходящего с тобой, твоего везения или невезения, они, другие, все время мучаются. Если ты можешь что-то с этим поделать, ты делаешь, не ноя и не тыча всем в нос собственной болью и мучениями. И поступаешь так потому, что это правильно.

Из твоих слов можно сделать вывод: у Рэнда Дженнингса попросту отсутствует орган сострадания. Он испытывает лишь жалость к себе, а страданий прочих людей не признает. Ну, вот, хотя бы взять его брак. Ведь их двое, Берд; что бы ты к ней не испытывал, она все же очень долго с ним жила. И, если бы ты не свалился на нее как снег на голову, все могло бы так и продолжаться: он несчастен, она несчастна — они были бы несчастны вместе. Похоже, они сами наложили на себя эти оковы, и не хотят менять ситуацию... Но он эгоист, Берд. Думает только о собственной боли, о своей обиде. И обвиняет в этом и ее, и тебя, и весь мир. Рэнд не заботится ни об Эллен, ни об Уолтере, ни о Ли. Он весь полон кипящим дерьмом из-за того сюрприза, который, как ему представляется, жизнь ему преподнесла. И, главное, не собирается ничего менять.

Слушая, я внимательно разглядывал Эйнджела: небритый профиль, пряди темных волос выбивавшиеся из-под темной шерстяной шляпы, пустой стакан по-прежнему в руке, — он был воплощением противоречий. Меня вдруг поразила мысль, что моим учителем жизни сейчас выступает не кто иной, как не до конца завязавший с разбоем грабитель, чей приятель, профессиональный киллер, двадцать четыре часа назад хладнокровно расстрелял человека у кирпичной стены. Да, моя жизнь совершает странные повороты.

Эйнджел, казалось, почувствовал, о чем я думаю, потому что внезапно повернулся ко мне, прежде чем я успел заговорить.

— Мы уже долгое время друзья, ты и я, хотя, возможно, раньше даже не отдавали себе отчета в этом. Я знаю тебя. Порой ты немногим отличался от Дженнингса, бывал близок к тому, чтобы стать таким же, как он или как миллионы ему подобных. Но теперь я уверен — этого никогда не случится. Не знаю, как пойдут наши дела, да и не хотел бы слишком много знать наперед. За одно могу поручиться: ты становишься сочувствующим человеком, Верди. Это не то же самое, что жалость, либо осознание своей вины, либо попытка заплатить долги судьбе или Богу. Это способность ощущать чужую боль, как свою собственную, и способность действовать, чтобы взять ее на себя. Иногда тебе приходится из-за этого совершать мерзкие вещи, потому что так уж устроена жизнь: равновесие здесь достигается с трудом. Можно быть хорошим человеком и одновременно делать гадости, потому что такова природа вещей. Те, кто думают по-другому, просто приспособленцы, они тратят много времени, борясь с собственной совестью, сокрушаясь, что вот, мол, ничего не делается, ничего не меняется. А невинные и беззащитные — они постоянно страдают. В конце концов, каждый делает, что может и что ему приходится делать, чтобы как-то улучшить эту жизнь. Я верю: твое сердце на весах перевесит перо, прежде чем ты перейдешь следующую жизнь, Берд. Думаю, им придется подложить что-нибудь потяжелее, иначе мы все закончим в аду...

Эйнджел улыбнулся мне сдержанной, холодной улыбкой, которая свидетельствовала, что ему известна цена следования этой философии. Он знал этому цену, потому что сам твердо следовал своим принципам — иногда со мной, иногда с Луисом, но всегда последовательно и неизменно. Я же не был окончательно уверен в том, что его подход можно полностью применить в отношении меня. Имея свои моральные основания действовать так, а не иначе, я не всегда бывал уверен, что обладаю правом на это. К тому же мне не удалось до конца избавиться от чувства вины и печали, которые я продолжал испытывать. Действуя как считал нужным, я старался уменьшить собственную боль; по ходу дела мне иногда удавалось облегчить и боль других. Таково было самое близкое к состраданию состояние, которого я мог на сегодняшний день достичь.

С дальнего конца города послышались завывания приближавшихся полицейских сирен. Когда патрульная машина выскочила из-за угла и помчалась в нашу сторону, на стенах домов главной улицы замелькали блики от красно-синих вспышек мигалок. Машина, взвизгнув шинами, резко свернула на перекрестке налево и промчалась мимо. На переднем сиденье я разглядел фигуру Рэндала Дженнингса.

— Должно быть, где-то устроили распродажу пончиков, — ехидно заметил Эйнджел.

На главной улице показалась вторая машина; опять раздался визг шин на повороте, и она рванула вслед за первой.

— И раздачу бесплатного кофе, — добавил я.

Я подбросил в руке ключи от машины, подтолкнул локтем Эйнджела, который устроился на капоте «мустанга»:

— Я собираюсь поехать взглянуть. Присоединишься?

— Не-а. Я подожду Черного Нарцисса: он сейчас заканчивает прихорашиваться ради нас. Мы оба тут тебя подождем, попалим пока мебелишку, чтобы поддержать тепло.

Я проследил глазами за отсветом фар ведущей машины: лучи скользили по ветвям деревьев, которые тянулись навстречу друг другу, как руки. Проехав примерно милю, я догнал патрульные машины — они как раз свернули в лес на частную дорогу. Ее построила лесозаготовительная компания. Препятствие из сваленных деревьев в начале дороги было заранее сдвинуто в сторону, чтобы машины могли свободно проехать. Рядом с завалом из стволов на обочине стоял мужчина в куртке и вязаной шапочке. Частная дорога вела к маленькому домику на краю участка, принадлежащего компании. Я догадался, что именно мужчина в вязаной шапочке позвонил в полицию.

Я шел вплотную за ревущим полицейским автомобилем, габаритные огни которого отбрасывали мечущиеся тени на узкую, ухабистую дорогу. Вскоре машины резко остановились около грузовика, позади которого виднелся снегоход «Ski-Doo». Рядом со снегоходом стоял огромный бородатый мужчина с животом, как у беременной женщины. Из первой машины выбрался Дженнингс, из второй появились Ресслер и еще один полицейский. Замелькали пятна фонарей; все трое полицейских одновременно подошли к грузовику и стали пристально всматриваться в содержимое кузова. Я достал свой фонарь и решил присоединиться к ним. Приблизившись, я услышал, как бородатый мужчина сообщил:

— Я не хотел оставлять его. Засыплет снегом, и до оттепели не найдешь.

Все повернулись ко мне, когда я подошел вплотную, в том числе и Дженнингс:

— Какого черта ты здесь делаешь?

— Ягоды собираю. Что нашли?..

Я посветил фонарем на дно кузова, хотя его содержимое не нуждалось в дополнительном освещении. Для него, скорее, требовались темнота, земля и надгробие...

На куске брезента лежало тело мужчины: рот широко открыт и заполнен листьями, глаза зажмурены, голова неестественно повернута. Скрюченное, изломанное тело валялось среди инструментов и пластиковых коробок, волосы касались пустой подставки для ружья.

— Кто это?

Какое-то мгновение мне казалось, что Дженнингс не ответит. Потом он вздохнул и произнес:

— Похоже, это Гарри Чут. Он работал инспектором в лесозаготовительной фирме. Его нашел Дэрил, когда проверял свои капканы. Он же набрел на грузовик Чута в нескольких милях от самого тела.

Дэрил выглядел смущенным, поскольку, видимо, не был согласен с Рэндом насчет капканов. Его рот открылся, но при взгляде на Дженнингса снова закрылся. Дэрил вообще показался мне каким-то заторможенным: глаза ровным счетом ничего не выражали, спрятавшись к тому же под низко посаженными бровями, рот, даже закрытый, постоянно двигался, как будто он трогал изнутри зубами нижнюю губу.

Рядом с ним Ресслер просматривал содержимое кошелька погибшего.

— Да, это точно Чут. В бумажнике нет наличных, но остались кредитные карточки. Это ты забрал деньги, Дэрил?

Тот отчаянно замотал головой.

— Я ни к чему не прикасался.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

По виду Ресслера можно было понять, что он не поверил, однако на этот счет не распространялся.

— Почему его никто не искал? — поинтересовался я, хотя из того, что рассказал мне Мартел, мог уже сам сформулировать предполагаемый ответ.

— Он внештатный консультант, — ответил Дженнингс, — от него не ждали сообщений до следующей недели, его жена забеспокоилась день или два назад, когда он не объявился, как обещал. Надеюсь, ты не собираешься в это вмешиваться, Паркер? У меня уже кончается терпение насчет тебя.

Я перестал обращать на него внимания и повернулся к Дэрилу.

— В каком виде вы его обнаружили?

— Чего?

— То есть в какой позе он лежал?

— У подножия хребта. Его почти засыпало снегом и листьями, — стал рассказывать Дэрил. — Было похоже на то, что он поскользнулся, по дороге несколько раз стукнулся о камни и деревья, а о торчавший корень сломал шею.

Он натянуто улыбнулся, словно не был уверен, правильно все излагает или нет. Выглядел рассказ действительно не слишком правдоподобным, особенно с учетом факта пропажи денег из бумажника.

— Вы сказали, что на нем были листья и снег, Дэрил, так?

— Да, сэр, — продолжил он более энергично. — И ветки тоже.

Я кивнул и еще раз осветил тело. Что-то в районе запястья привлекло мое внимание, и я задержал на нем луч света подольше:

— Это безобразие, что его сюда перенесли. Даже Дженнингсу пришлось с этим согласиться:

— Черт, Дэрил, тебе надо было оставить его на месте, а потом пойти дать знать полицейским, чтобы они его забрали.

— Я не мог его там оставить, это было бы подло.

— Может быть, Дэрил и прав. Если бы пошел снег, а он обязательно повалил бы, мы могли бы потерять его до весны, — заметил Ресслер. — Дэрил заявил, что обнаружил тело около Островного пруда, завернул его в брезент и тащил десять миль до своего грузовика на снегоходе. Отсюда до пруда порядочное расстояние. Дорога превратится в сплошные сугробы, пока мы доберемся туда.

Я взглянул на Дэрила по-новому: не так уж много найдется на свете людей, которые добровольно возьмутся тащить на себе труп незнакомого человека несколько миль.

— И никто бы туда в темноте не добрался, если даже предположить, что можно найти это место, — заключил Дженнингс. — В любом случае это дело полиции штата, а не наше. Мы организуем, чтобы его завтра утром доставили в Огасту. Пусть судмедэксперт его осмотрит. Это все, что входит в нашу компетенцию.

Я поднял взгляд повыше, где над деревьями распростерлось черное ночное небо. Была в нем какая-то тяжесть: как будто некий груз навис над нами — и готов рухнуть.

Ресслер проследил за моим взглядом.

— Как я и говорил, Дэрил правильно сделал. Сейчас снег пойдет.

Дженнингс одарил Ресслера таким выразительным взглядом, что и без слов стало ясно, что он не нуждается больше ни в каких комментариях насчет находки Дэрила и особенно — в моем присутствии. Рэнд резко хлопнул в ладоши:

— О'кей, все, поехали! — наклонился над лавкой в кузове, используя какие-то металлические штуковины, накрыл тело Гарри Чута куском брезента, прижав тот металлическим колесом и прикладом ружья. Согнутый палец он уставил на патрульного: — Стиви, поедешь в кузове. Проследишь, чтобы брезент не съезжал.

Стиви, которому на вид можно было дать лет одиннадцать, расстроенно покачал головой, осторожно залез в кузов и присел на корточки рядом с трупом. Остальные полицейские направились к машинам. Мы с Дженнингсом остались наедине.

— Спасибо. Мы ценим твою помощь, Паркер.

— Это смешно, но мне кажется, что ты так не думаешь.

— Точно. Не лезь в мои дела. Мне бы не хотелось тебе снова это разъяснять, — он постучал меня по груди пальцем в кожаной перчатке и с гордым видом удалился.

Патрульные машины рванулись с места почти одновременно и образовали своего рода конвой на пути в Темную Лощину: одна ехала перед грузовиком, другая — позади него.

По словам Дэрила, тело Гарри покрывали снег и листья. Если его смерть произошла в результате несчастного случая, а деньги из бумажника действительно забрал Дэрил, это на первый взгляд не имело большого значения. Деревья стояли обнаженные, за последнюю неделю снег шел довольно регулярно. Однако, если разобраться, снег мог покрыть естественным образом тело, но не листья и ветки. Их наличие на трупе говорило о том, что кто-то пытался спрятать тело Гарри Чута.

Я шел к своей машине и по пути думал о том, что заметил в луче света от фонаря: красные пятна на запястье. Эти следы не походили на следы зубов зверей, они возникли не от падения и не вследствие сильных морозов. Запястья были натерты веревками.

Когда я появился в мотеле, Эйнджела и Луиса на месте не оказалось. Под моей дверью они просунули записку, написанную непривычно аккуратным почерком Эйнджела: «Мы пошли обедать, встретимся в ресторанчике». Я не пошел к ним, а вместо этого направился к стойке администратора, взял два пластиковых стаканчика с кофе и вернулся к себе в номер.

Обстоятельства смерти Чута не давали мне покоя. Жаль, что именно Дэрил нашел тело, даже если он и действовал с самыми лучшими намерениями. Грузовик Чута мог быть примерным знаком на том месте, где произошло преступление. Но, к сожалению, теперь вся картина смазалась — после того, как Дэрил перетащил труп.

Возможно, это и не пригодилось бы, но на всякий случай я на карте приблизительно обозначил то место, где было найдено тело Гарри. Островной пруд находился в сорока милях на северо-восток от Темной Лощины. Существовал единственный способ туда добраться — проезд по частной дороге, а для этого требовалось разрешение. Если кто-то убил Гарри, ему пришлось воспользоваться этой дорогой, продвигаясь вслед за ним в чащу леса. Другой вариант: тот, кто убил его, уже находился в лесу, поджидая Гарри. Или...

...Или Гарри не повезло стать свидетелем того, что не предназначалось для его глаз. Возможно, убийца не шел за ним, а, наоборот, двигался ему навстречу. В таком случае первым из мест, куда попадал убийца становилась Темная Лощина.

Но все это были лишь предположения. Мне следовало привести свои мысли в порядок. На страницу блокнота я занес все события, происшедшие с той ночи, когда Билли Перде полоснул меня ножом по щеке. Там, где наметились связи, я провел пунктирные линии между именами. Большинство пунктиров сходилось к имени Билли. С ним так или иначе было связано почти все, кроме исчезновения Эллен Коул и смерти Гарри Чута.

А в центре листа осталось белое пространство — пустое, чистое, словно только что выпавший снег. Имена и названия располагались по периметру вокруг него, как планеты вокруг солнца. Во мне проснулся прежний охотничий инстинкт: возникло желание вычленить некую общую модель происшествий, которую я еще не до конца понимал, найти какое-то всеобъемлющее объяснение, которое могло привести меня к осознанию истины. Когда я еще служил полицейским в Нью-Йорке и расследовал гибель незнакомых мне людей, с коими у меня не было прямых связей, а значит, отсутствовали и другие обязательства перед ними, кроме тех, что есть у полицейского — выяснить обстоятельства происшедшего и обеспечить наказание виновных, — я двигался по основным направлениям расследования так, как они у меня выстраивались. Если версии вели в никуда или опирались на ошибочные предположения, я просто пожимал плечами и возвращался к исходной точке, чтобы приняться распутывать другую нить. И спокойно относился к ошибкам в надежде, что вскоре найду правильное решение.

Меня лишили подобной роскоши — роскоши непричастности, — когда погибли Сьюзен и Дженнифер. Сейчас для меня обрели значимость все потерявшиеся и погибшие. Но Эллен Коул значила для меня особенно много. Если беда случилась с ней, я терял право на ошибку. Не было времени совершать ошибки и отталкиваться от них, чтобы в конечном счете прийти к верному выводу. Я также не мог забыть Риту Фэррис и ее сына; при мысли о ней я инстинктивно оглядывался через плечо на черный прямоугольник окна, вспоминая тяжесть на моем плече — прикосновение знакомой руки жены.

Слишком многое с тех пор случилось, слишком многое вращалось вокруг белой пустоты в центре листа. В чистом пространстве я поставил знак вопроса, аккуратно обвел его пунктирной линией и продолжил ее до низа страницы.

И потом вписал имя: «Калеб Кайл».

Мне следовало пойти поесть с друзьями. Надо было все-таки найти Эйнджела и Луиса — отправиться в бар, где бы я смотрел, как они едят, пьют, флиртуют друг с другом понарошку. Я мог бы даже пропустить стаканчик-другой. Мимо меня проходили бы женщины, покачиваясь после выпитого. Возможно, одна из них улыбнулась бы мне, а я ответил бы тем же и почувствовал бы то воодушевление, которое накатывает, когда красивая женщина смотрит на мужчину. Если же выпить еще и еще, то потом можно все забыть, утонуть в забвении.

Приближалась годовщина. Я предчувствовал ее приход. Она была подобна огромной туче на горизонте, которая неумолимо росла, чтобы накрыть меня, окатить воспоминаниями, болью и ощущением потери. Я хотел нормальной жизни, но она никак не давалась мне.

Зачем я заходил в офис к Рейчел? Просто желал быть рядом с ней. Несмотря на то, что мои чувства к Рейчел рождали одновременно ощущение вины и тоски в душе, как будто я каким-то образом предавал память о Сьюзен.

Со всеми этими мыслями после того, что произошло за последние несколько дней, после умственного напряжения от копания в причинах убийств, включая случившиеся в отдаленном и в недавнем прошлом, мне не стоило оставаться одному.

Уставший и такой голодный, что здоровый аппетит уже обратился в ощущение тупой гнетущей тошноты, я разделся и принял душ. После чего залез в постель, натянул на голову простыню и пытался понять, долго ли мне мучиться, прежде чем удастся заснуть. Оказалось, достаточно долго, чтобы сама эта мысль исчезла.

Меня разбудил какой-то шум и слабый неприятный запах, который я не сразу распознал. Это был душок гниющих овощей, листьев, мульчи, застоявшейся воды. Я оторвал голову от подушки, потер глаза, сморщил нос, когда запах стал сильнее. Часы показывали 12:33 пополуночи, и я проверил на всякий случай, вдруг будильник каким-то образом включился ночью сам собой. Но радио молчало. Я обвел взглядом комнату и обратил внимание на полоску света из-под двери ванной какого-то странного зеленоватого цвета; света не должно было быть.

Из ванной раздавалось пение.

Два тихих, приятных голоса, переплетаясь и временами сливаясь, выводили одну и ту же фразу, повторяющуюся, как детская считалка. Через закрытую дверь слов было не разобрать.

Просачивавшийся из-под двери зеленоватый свет покрывал рябью дешевый ковер на полу. Я откинул одеяло, сел, поставил босые ступни на пол, не почувствовав ни холода, ни даже озноба, и направился к ванной. Запах усилился. Я ощущал, как он прилипает к моей коже, к волосам, как будто я купался в его источнике. Пение становилось все громче, слова звучали отчетливее. Высокие девичьи голоса повторяли и повторяли неизменные три слога:

— Ка-леб Кайл, Ка-леб Кайл...

Я подошел к двери ванной почти вплотную, и полоска света из щели под дверью вытянулась еще дальше. До меня словно доносилась негромкая капель:

— ...Калеб Кайл, Калеб Кайл...

Я немного постоял вне освещенной зоны. Затем осторожно поставил одну босую ногу на зеленоватую полоску.

Как только моя нога коснулась пола, пение мгновенно прекратилось, но свет остался и медленно, неотвязно окутывал мои голые пальцы. Я потянулся рукой к дверной ручке, осторожно повернул ее. Распахнул дверь и шагнул на кафель.

Ванная комната была пуста — только белые плиты кафеля вокруг. Аккуратная стопка полотенец, раковина с брусочком мыла, все еще в обертке, стаканчики, запечатанные бумажной полоской, цветастая занавеска над ванной почти полностью задернута...

Свет шел из-за занавески — густо-зеленое зарево, которое отсвечивало лишь остатками изначальной мощности, как будто ему пришлось преодолеть многие слои, прежде чем проявить свое сияние. В тишине комнаты, нарушаемой изредка капанием воды из крана за занавеской, казалось, кто-то или что-то с трудом сдерживает дыхание. Вдруг я услышал тихий смешок, приглушенный ладонью, ему вторил еще один. Вода за занавеской закапала чаще.

Я вытянул руку, схватился за край занавески и попытался ее отдернуть. Ощущалось некоторое сопротивление, но я продолжал тянуть, пока не распахнул до конца.

Ванная была полна листьев по самые краны: зеленых, желтых, красных, коричневых, золотистых и янтарных. Я видел осенний наряд осины и березы, кедра и вишни, клена и липы, бука и лиственницы — все перемешанное и частью превратившееся в гниющую массу.

Под листьями шевелились фигуры, на поверхность прорывались пузырьки воздуха. Внезапно характер движения изменился: что-то белое стало подниматься к поверхности — медленно, долго, как будто ванна была намного глубже, чем казалась. Перед тем, как показаться наружу, белая масса разделилась на два силуэта... Они стояли, держась за руки. Волосы ниспадали и развевались, открытые рты зияли чернотой, вместо глаз — пустые глазницы.

Потом из листьев выскочила голова куклы — и я снова увидел серую кожу детской руки и рукав запачканной блузки.

Я отпустил занавеску и отшатнулся. Но мокрый кафель заскользил под ногами. Падая, я краем глаза уловил, как тени метнулись за занавеской. Отчаянно замахал руками, растопырив пальцы, чтобы хоть за что-то зацепиться... И снова проснулся.

Все простыни сбились в кучу в конце кровати, матрас наполовину сполз на пол, и в нем образовалась окровавленная дыра — в том месте, где я рвал его ногтями.

В дверь номера ожесточенно стучали. Слышался голос Луиса:

— Берд! Берд! Ты в порядке?

Я слез с кровати. Меня тряс безудержный озноб. Попытался снять дверную цепочку с двери, но пальцы неистово дрожали. Когда наконец-то дверь открылась, передо мной оказался Луис в серых подштаниках, белой футболке и с пистолетом в руках.

— Берд? — повторил он. В его взгляде мелькнули и озабоченность и даже нечто вроде нежности. — Что происходит? В чем дело?

У меня в горле булькали кофе и желчь.

— Я видел их, — с трудом выдавил я из себя. — Видел их всех.

Глава 18

Я сидел на краю постели, обхватив ладонями опущенную голову, и ждал, пока Луис принесет пару чашек кофе снизу, из вестибюля, где всегда работала кофеварка. Когда он проходил мимо своей комнаты, до меня донеслось несколько слов, которыми Луис обменялся с Эйнджелом. Но вернулся он один. Захлопнул дверь, отгораживаясь от холодного ночного воздуха, додал мне одну чашку, и я поблагодарил его, прежде чем сделать глоток. Снаружи доносился вой пурги. Луис ничего не говорил, но я почувствовал, что он над чем-то напряженно размышляет.

— Я тебе когда-нибудь рассказывал о своей бабушке Люси? — начал он.

— Луис, я ведь даже твоей фамилии не знаю, — я уставился на него в изумлении.

Он как-то слабо улыбнулся в ответ, будто сам вспомнил ее с усилием, а затем продолжал уже без улыбки:

— Ладно. Когда Люси, моя бабушка по отцовской линии, была ненамного старше, чем я сейчас, она считалась красивой женщиной: высокая, с кожей оливкового цвета. Люси всегда носила волосы распущенными, сколько я ее помню, только так: рассыпанными по плечам темными локонами. Она жила с нами до дня своей смерти, а умерла она молодой. Подхватила пневмонию, тряслась в лихорадке и обливалась потом...

В нашем городе жил человек по имени Эррол Рич. Известно было, что он не из тех, кто, получив затрещину, подставляет другую щеку. Когда ты черный и живешь в таком городишке, это первая заповедь, которую следует усвоить: всегда подставляй другую щеку, потому что, если ты так не сделаешь, то никто — ни белый шериф, ни белое жюри, ни банда краснорожих придурков с веревками наготове, чтобы схватить тебя, привязать к машине и таскать по грязным дорогам на привязи, пока с тебя не слезет вся кожа, — никто не подумает, что может быть по-другому. А подумают так: этот нигер много о себе вообразил, показывает им всем дурной пример и мутит воду, так что белым парням, у которых и других дел полно, придется выбрать ночью потемнее и поучить его как следует, дать ему урок хороших манер.

Однако Эррол Рич был устроен по-другому. Он казался просто огромным, когда шел по улице; даже солнце не могло пробиться из-за его плеч. Чинил всякие механизмы: моторы, газонокосилки — все, где имелась движущаяся деталь, которую можно было исправить. Жил с матерью и сестрами в большой хижине у одной из старых дорог штата, присматривал за родными, стерег от белых парней и знал, что его боятся.

Но вот один раз, когда Эррол проезжал мимо бара на 101-й дороге, он услышал, как кто-то прокричал: «Эй, нигер!» — и переднее стекло его грузовика разлетелось от попадания в него бутылкой, то есть буквально взорвалось. Они бросили старую бутыль, наполненную собственной мочой. Эррол остановился на обочине, посидел какое-то время в машине, весь в моче, крови и битом стекле, потом выбрался из кабины, достал из кузова доску фута три длиной и направился к веранде, на которой вся эта стая обосновалась. Их было четверо вместе с хозяином, свиньей по имени Маленький Том, и Эррол заметил, что они все замерли, когда он подошел.

— Кто бросил бутылку? — спросил он. — Ты, Маленький Том? Если это ты, то лучше признайся сейчас. Или я спалю твой дерьмовый сарай.

Но никто не ответил. Эти парни просто одеревенели от страха. Даже собравшиеся скопом и пьяные, они знали, что с ним лучше не связываться. А Эррол — он просто посмотрел на них и сплюнул на землю. Размахнулся своей доской и бросил ее в окно бара. Маленький Том ничего не мог поделать, во всяком случае — тогда.

Они приехали за ним следующей ночью. На трех грузовиках. Схватили Эррола на глазах у матери и сестер и повезли в местечко под названием Поле Ады, где на большой поляне рос старый дуб. Наверное, больше ста лет ему стукнуло. Когда они туда приехали, там их уже ждала чуть ли не половина города. Там были и женщины, и даже ребятишки из тех, кто постарше. Народ закусывал цыпленком, жевал печенье, пил лимонад из бутылок, болтал о погоде, о видах на урожай, а может, и о бейсболе — так они всегда делали во время местной ярмарки перед началом представления. В общем, все спокойно беседовали, сидя в ожидании на капотах своих машин.

Привезли Эррола со связанными руками и ногами. Затащили его на крышу «линкольна», который установили под деревом. Набросили ему на шею веревочную петлю. А потом кто-то подошел и облил его бензином из канистры. Эррол посмотрел на него и произнес три слова — это было все, что он сказал с того момента, как его схватили. И это стало его последними словами на земле: «Не сжигайте меня».

Эррол Рич не просил ни отпустить его, ни избавить от повешения. Он этого не боялся. Но Эррол не хотел гореть. А потом, наверное, он посмотрел своим мучителям в глаза и увидел там то, чего было не избежать. И склонил голову. И стал молиться.

Ну, тут они перебросили веревку через толстую ветку и так резко ее натянули, что ему пришлось встать на цыпочки на крыше машины. Затем машина тронулась с места, и Эррол повис в воздухе, извиваясь и раскачиваясь. Кто-то поднес к нему зажженный факел. Они подпалили повешенного и слушали, как он вопил. Эррол кричал до тех пор, пока не сгорели его легкие. И тогда он умер.

Это случилось в девять часов десять минут, июльским вечером, на расстоянии не менее трех миль от нашего дома, как раз на противоположной стороне города. Так вот, в девять часов десять минут моя бабушка Люси вдруг встала со своего кресла около радиоприемника. В это время я сидел, примостившись у ее ног. Остальные домашние были кто у себя в спальнях, кто на кухне. Только я сидел с ней. Люси сразу направилась к двери и вышла в ночь прямо в том, в чем была — одетая в одну ночную рубашку с накинутой шалью. Она пристально вглядывалась в деревья. Я шел за ней, поминутно спрашивая: «Бабушка, что случилось?» Но она ничего не отвечала, просто продолжала идти. И шла так, пока до конца леса не осталось менее десяти футов. Тогда она внезапно остановилась.

Впереди нас темноту между деревьями пронизывал свет. Это напоминало пятно от лунных лучей, но на небе луны не было, и остальной лес стоял совершенно темный.

Я повернулся к бабушке Люси и посмотрел ей в глаза...

Луис замолчал и на мгновение зажмурился, как человек, который вспомнил о давно позабытой боли.

— ...В ее глазах отражался огонь. В зрачках, в самой глубине черноты, в самом середине я различал языки пламени. И видел горящего мужчину так же отчетливо, как будто он находился прямо перед нами. Но, когда я оглянулся, вокруг были только темнота да светящееся пятно, и больше ничего.

И Люси сказала: «Бедный мальчик, бедный мальчик». А потом заплакала. В то время, пока она плакала, ее горе и слезы как бы тушили языки пламени — силуэт пылающего мужчины в ее глазах стал постепенно таять, а затем совсем исчез. И пятно света в лесу тоже растворилось в темноте.

Люси никогда об этом случае никому не рассказывала. И мне запретила болтать лишнее. Но, как мне кажется, моя мать знала. По крайней мере, мама догадывалась, что у Люси был особенный, редкий среди людей дар: она могла находить тени умерших, причем в таких местах, где никто их не обнаруживал и даже не искал. А еще она видела призраки, двигающиеся сквозь предметы; то есть те же тени умерших...

Луис умолк, а потом мягко спросил:

— Ты это видел, Берд? Призраки?

Я почувствовал холод в кончиках пальцев рук и ног.

— Не знаю.

— Я припоминаю, что происходило с тобой в Луизиане, Берд. Ты просто прозревал случившееся, и этого, кроме тебя, никто не видел. Я точно знаю. И сейчас чувствую нечто подобное вокруг тебя. Но пусть оно тебя не пугает.

Я медленно, неуверенно покачал головой. Невозможно утверждать то, во что сам не веришь. Сам я думал — или надеялся, — что нахожусь в состоянии горя, погружен в депрессию, что потеря жены и ребенка как-то сказались на моем разуме. Рассудок мой определенно пострадал, эмоционально и психологически я был не в себе; на меня в особенности влияло чувство вины, оно накладывало такой сильный отпечаток, что меня преследовали образы погибших, порождаемые моим больным воображением. Хотя я впервые увидел призраки Дженнифер и Сьюзен после встречи р тетушкой Марией Агуиллард в Луизиане; после того, как она рассказала мне подробно, что именно с ними случилось; этого она, совершенно точно, не могла прежде знать. Остальные видения появились позже. Они приходили ко мне и разговаривали со мной во сне.

Сейчас, хотя я уже видел Риту и Дональда после их гибели, встречался с тенью моей дочери Дженни, чувствовал на своем плече руку Сьюзен, у меня все еще оставалась надежда, что это результат воздействия на сознание приближающейся годовщины смерти моих родных: неизбывное горе прокралось в тайники моего мозга и снова стало меня беспокоить. А может, это результат скрытого чувства вины, которое я мог испытывать из-за желания быть с Рейчел Вулф, попробовать начать с ней все сначала.

Есть такая форма нарколепсии, при которой пациент страдает от дневных снов: видения в быстрой стадии сна возникают в течение дня, причем они очень отчетливые, неотличимые от яви. В результате то, что происходит во сне, и то, что существует в реальном мире, как бы сталкиваются между собой и смешиваются.

Какое-то время мне казалось, что я стал жертвой подобного недуга. Но в глубине души я знал: дело не в этом. Во мне действительно сошлись два мира, однако границы их не совпадали с границей между бодрствованием и сном.

Я тихо рассказывал об этом Луису, а он пристально смотрел на меня со своего стула в углу комнаты, явно испытывая некоторое смущение и от своих неожиданных излияний, и от того, что ему приходится выслушивать мои признания.

— ...Может быть, это просто кошмары, и все. И со временем вещи встанут на свои места. Думаю, все будет нормально, Луис. Спасибо тебе.

Он еще раз внимательно посмотрел на меня, после чего встал со стула и подошел к двери.

— В любое время я в твоем распоряжении, — произнес Луис, стоя в дверях. Немного помолчал и добавил:

— Я не суеверный человек, Верди. На этот счет не сомневайся. Вместе с тем я знаю, что случилось этой ночью. Чувствую запах тления и сейчас. И чувствовал запах тлеющих листьев в ночи...

С этими словами он отправился в свой номер.

Ветер стих, но снег продолжал падать, снежинки превращались в изморозь на моем окне. Я смотрел на причудливые узоры и думал о внучках Шерри Ленсинг, о Рите Фэррис, о Гарри Чуте. Мне очень не хотелось, чтобы Эллен Коул и Билли Перде присоединились к ним. Я всей душой желал сохранить их в живых.

Чтобы как-то отвлечься, я взял в руки книгу: попытался закончить чтение биографии графа Рочестера, который неистово кутил и увивался за женщинами в эпоху Карла II и писал великолепные стихи при этом. Пока дочитывал последние страницы, лежа на постели, желтый свет бра освещал лишь книгу, и в темноте комнаты накапливалось тепло... Предположительно в 1676 году Рочестер был вовлечен в убийство коннетабля, и ему пришлось скрываться. Он выдал себя за врача, назвавшись «доктором Александром Бендо», и взялся продавать лондонским простофилям снадобья из глины, мыла, сажи и кусочков каменных стен, причем ни один из покупателей никогда не догадывался о настоящем имени человека, которому они доверяли свои самые интимные тайны и самые интимные части тела собственных жен.

«Старине Соулу Мэнну понравился бы Рочестер, — подумал я. — Он бы оценил элемент игры, загадки, те возможности, какие давало притворство и использование имени другого человека, чтобы защитить себя, а потом и надуть своих преследователей». Я заснул под шелест снегопада, и мне приснился Соул Мэнн, завернутый в мантию с узором из звезд и лун: его игральные карты были разложены перед ним на столе — он спокойно выжидал, когда начнется самая великая игра.

Глава 19

Снег, выпавший ночью, стал первым настоящим снегопадом той зимы. Он падал на Темную Лощину и на пещеру Бивер-Ков, на озеро Маусхэд, на Роквуд и Тэрратайн. Покрыл глазурью город Биг Скво и гору Кинео, Хлебную и Слоновую горы. Превратил Лонгфеллоус в белый шрам, рассекающий спину Пистакиса. Небольшие пруды замерзли, и на них образовалась ледяная корочка, столь же тонкая и неверная, как клинок предателя. Снег плотно укрыл вечнозеленые деревья, и земля под ними была безмолвна и спокойна. Ее не мог потревожить треск ветвей под тяжестью снеговой ноши, неохотно уступавших дорогу новым плотным хлопьям. Это был долгожданный снег. Сквозь беспорядочный, беспокойный сон я чувствовал, что он все продолжает идти, ощущал изменения в мире, который медленно укутывался в белую пелену. И ночь ждала, когда совершенство того, что сотворила зима, будет явлено при медленно разгорающемся свете дня.

Ранним утром меня разбудил шум первого снегоочистителя. Медленно, осторожно ползли машины скребя цепями дорогу. В комнате было так холодно что капельки воды превратили окна в треснувшие зеркала, которые вновь волшебным образом оказывались целыми, стоило лишь провести по ним ладонью. Внешний мир выглядел непривычно: глубокие следы машин, первые прохожие, бредущие по улице, глубоко засунув руки в карманы или вытянув их вдоль тела. Надетые на них в несколько слоев рубашки, свитера, куртки и шарфы заставляли пешеходов двигаться с комичной неуклюжестью, наподобие детей, обутых в новые башмаки.

Необходимость пройти в ванную вызвала у меня беспокойство, но там оказалось тихо и чисто. Я принял душ, пустив такую горячую воду такой сильной струей, какую только мог вытерпеть. Потом быстро вытерся: зубы застучали, когда капли воды стали остывать на теле. Натянул джинсы, ботинки, толстую рубаху из хлопка и темный шерстяной свитер, затем надел пальто и перчатки — и вышел на хрустящий снег и морозный утренний воздух. Снег под ногами трещал и проминался, запечатлевая мои следы. Вернувшись с улицы, я дважды резко стукнул в дверь соседнего со своим номера.

— Уходи... — послышался невнятный отклик Эйнджела.

Звук голоса был приглушен четырьмя одеялами. Какое-то мгновение я чувствовал себя виноватым из-за того, что разбудил их прошлой ночью. И старательно отгонял мысли о разговоре, состоявшемся у меня с Луисом.

— Это я, Чарли.

— Я знаю. Уходи.

— Я иду завтракать. Встретимся там, в ресторане.

— Сначала я встречусь с тобой в аду. На улице холодно.

— В доме холоднее.

— Я рискну.

— Двадцать минут...

— Все равно уходи.

Я уже совсем было собрался отправиться завтракать, когда мое внимание привлекло нечто странное, случившееся с моей машиной. Из окна моей комнаты казалось, что красный кузов «мустанга» лишь частично присыпан снегом: видны были красные полосы, словно снег кое-где смахнули рукой. Но, как выяснилось, снег на моей машине испещряли красные метки совсем другого рода...

На ветровом стекле застыла кровь. Кровь была и на капоте: длинная красная полоса начиналась от радиатора, шла к кабине, огибала водительскую дверь, задевая боковое зеркало заднего вида; снизу, под багажником, образовалась лужица. Я обошел «мустанг», слушая хруст снега под ногами. У задней части автомобиля, рядом с правым задним колесом лежал комок коричневой шерсти. У кошки была широко разинута розовая пасть, и на мелкие белые зубы вывалился язык. Через весь ее живот проходила красная резаная рана; казалось, почти вся ее кровь вылилась на мою машину.

Я услышал, как слева от меня хлопнула дверь, повернулся и увидел, что ко мне идет хозяйка гостиницы. Глаза у нее покраснели от слез.

— Я уже вызвала полицию, — сказала она. — Когда я ее увидела, то сначала подумала, что это вы сбили кошку машиной. Но потом заметила кровь на капоте и поняла, что это невозможно... Кто мог так поступить с животным?! Что же это за человек, если он получил удовольствие, так изранив бедную кошку? — она снова заплакала.

— Не знаю, — только и смог пробормотать я.

На самом деле я этого человека знал.

Мне пришлось постучать трижды, чтобы кто-нибудь подошел к двери номера.

Эйнджел дрожал от холода и отвращения, когда я рассказывал про кошку. Луис слушал молча.

— Он здесь, — произнес Луис, когда я закончил рассказ.

— Наверняка мы этого не знаем, — возразил я, хотя был почти уверен, что он прав. Где-то поблизости выжидал удобного момента Стритч.

Я расстался с ними и пошел завтракать. Было девять минут девятого, и заведение уже наполнилось людьми. В теплом воздухе витали запахи свежего кофе и бекона, от стойки и из кухни доносились голоса. Я впервые заметил в зале рождественские украшения: кокакольного Санта-Клауса, разноцветную мишуру и блестящие бумажные звезды.

«Это будет мое второе Рождество без них», — подумал я. И испытал чувство, похожее на благодарность, к Билли Перде и, может быть, даже к Эллен Ко-ул за то, что происходившее с ними заставляло меня сосредоточиться на их проблемах. Всю энергию, которую я мог бы вложить в самобичевание, тоску и злость в связи с приближением годовщины, я теперь тратил на поиск этих двоих. Однако подобная благодарность была скоротечной: слишком попахивала гаденьким предательством по отношению ко всем, кто оказался втянутым в эти дела, стремлением воспользоваться чьими-то страданиями для облегчения собственных. И я вскоре почувствовал отвращение к себе.

Я занял столик и стал наблюдать за проходившими мимо людьми. Но когда подошла официантка, заказал только кофе. Воспоминания о зверски убитой кошке и мысли об извращенце Стритче испортили мне аппетит. Я поймал себя на том, что пристально всматриваюсь в лица людей в зале, как будто Стритч мог каким-то образом перевоплотиться или похитить их внешнюю оболочку. Наискосок от меня сидели двое мужчин из деревообрабатывающей компании, поедавшие яичницу с ветчиной и попутно обсуждавшие случившееся с Гарри Чутом.

Я прислушался и узнал, что девственный мир севера находится на пороге перемен. Почти сто гектаров леса, приобретенных какой-то европейской бумажной компанией, вот-вот должны быть вырублены. В последний раз разработки на этой территории проводились в тридцатых-сороковых годах, а теперь лес снова подрос. Последние десять дней компания чинила дороги и мосты, готовя их для больших лесовозов с клешнеобразными подъемниками, которые проберутся в чащу, чтобы обеспечить транспортировку сосны, ели и пихты, клена и березы — для начала. Гарри Чут, выпускник Мэнского университета, был одним из тех, кто руководил проверкой состояния дорог, отвечал за состояние деревьев и соблюдение границ лесозаготовок.

Со времени последней вырубки законы, относящиеся к лесоводству, изменились: прежде компании сметали с земли все, и это явилось причиной заиливания водоемов и гибели рыбы, миграции животных, сильной эрозии. Теперь их обязали вырубать деревья в шахматном порядке, оставляя половину леса в неприкосновенности на следующие двадцать-тридцать лет, чтобы не нарушалась полностью среда обитания птиц и животных. Уже возникли первые следы вырубок, где олень и лось могли теперь подкормиться пробившимися к свету малиной, ивняком и ольхой.

Итак, дни нетронутой северной девственности были сочтены. Люди и машины нацелились проложить путь в глубину необозримых северных пространств. Гарри Чут мог считаться одним из первопроходцев и одновременно одним из многих. И я подумал: «А ведь сам характер работы должен была завести его в такие места, куда несколько недель назад направляли стопы очень немногие».

На противоположной стороне улицы Лорна Дженнингс вышла из своего зеленого «ниссана» — в застегнутой на все пуговицы белой «дутой» куртке, черных джинсах и черных коротких сапожках, доходящих лишь до середины икр. Невольно подумалось: «Сколько она пробыла здесь? У машины совсем не дымила выхлопная труба. Несмотря на далеко не оживленное движение, по следам от ее покрышек уж проехало немало автомобилей».

Лорна встала у обочины, засунув руки в карманы куртки, и поглядела на здание ресторана. Ее взгляд скользил сверху вниз по окнам, пока не наткнулся на то окно, у которого сидел я с кружкой кофе в руке. Она словно бы разглядывала меня с минуту, затем перешла дорогу, вошла в зал и, быстро сориентировавшись, села прямо за мой столик. Лорна не сняла, а лишь расстегнула куртку. Под курткой оказался красный свитер с высоким горлом, плотно облегавший грудь.

Двое-трое человек бросили в ее сторону косые взгляды и перекинулись между собой парой слов.

— Ты привлекаешь внимание, — сказал я.

— Черт с ними! — резко отреагировала Лорна, слегка покраснев. На ее губах остались следы розовой помады, волосы свободно падали на шею. Мягкая прядь у левого глаза была похожа на перо из птичьего крыла. — Люди интересовались, зачем ты здесь.

Она сделала заказ, и официантка принесла кофе, пончик и несколько тонких ломтиков бекона на отдельной тарелке. Уходя, она по очереди многозначительно взглянула на каждого из нас. Лорна ела пончик без масла, держа его в левой руке, одновременно беря правой кусочки бекона, от которого откусывала с видимым удовольствием.

— И какой ответ они получили?

— Они слышали, что ты разыскиваешь пропавшую девушку. Теперь они мыслят на тему, нет ли у тебя причин быть заинтересованным в исчезновении человека из лесозаготовительной компании... — Она сделала паузу, чтобы глотнуть кофе. — А что, таковые у тебя есть?

— Это ты спрашиваешь или Рэнд?

Она скорчила гримасу и тихо произнесла:

— Ты же знаешь, это удар ниже пояса. Рэнд сам может задать свои вопросы.

Я пожал плечами:

— Думаю, гибель Чута не была результатом несчастного случая. Но мне надо найти факты, это подтверждающие. И я пока не вижу никакой связи между ним и Эллен Коул...

Я выразился не совсем точно. Они были связаны Темной Лощиной и темным шнуром дороги, протянутым сквозь дебри, — шнуром, на котором смерть Чута висела, как одна-единственная красная бусина. Я продолжил:

— Но ведь были и другие смерти. Некоторые из них как-то связаны с парнем по имени Билли Перде. А он ведь из ребят Мида Пайна.

— Ты думаешь, этот парень может сейчас находиться здесь?

— Думается мне, он попытается добраться до дома Пайна. За Билли Перде охотятся кое-какие люди. Очень плохие люди! Он забрал деньги, которые ему не принадлежали, и теперь в панике мечется. Из всех, кому он мог доверять, остался только Мид Пайн.

— И где ты все это узнал?

— Я делал кое-какую работу для его жены. Бывшей жены. Ее звали Рита Фэррис. И у нее был сын.

Лорна нахмурила брови, потом на секунду закрыла глаза — и кивнула, вспомнив имя:

— Женщина и ребенок, которые недавно погибли в Портленде, — ведь это они? А этот Билли Перде — он ее бывший муж?

— Угу. Это именно они.

— Говорят, он сам убил свою семью.

— Нет, это не так.

Она немного помолчала, прежде чем сказать:

— Похоже, ты уверен в этом.

— Он не тот человек.

— А ты знаешь, кто убийца? Кто тот человек?

Теперь она пристально меня разглядывала. По ее глазам было видно, что в ней боролись разные чувства. Я ощущал, как сильные эмоциональные волны исходят от нее. Точно так же, как ночью смог почувствовать момент, когда тихо пошел снег. Она испытывала и любопытство, и сожаление, и что-то еще, что дремало в ней долгие годы, — какое-то подавленное чувство, которое теперь постепенно высвобождалось. Во мне же все происходящее вызывало желание побыстрее избавиться от ее общества: кое-что лучше было бы оставить в прошлом.

— Да, я знаю того человека.

— Ты знаешь, потому что убивал ему подобных?

Прежде чем ответить, я подождал, пока сердце перестанет частить. И только успокоившись, произнес:

— Да.

— Это и есть твоя нынешняя работа?

Я бессмысленно улыбнулся:

— Отчасти вроде бы да.

— Они заслужили смерть?

— Это не одно и то же.

— Я это понимаю... Рэнд все о тебе знает, — сказала она, отодвигая от себя остатки еды. — Он говорил со мной о тебе вчера вечером. На самом деле он все время орал, а я орала в ответ, — она сделала глоток кофе. — Думаю, он тебя боится...

Лорна посмотрела через окно на улицу. Не желая глядеть мне прямо в глаза, она уставилась на мое отражение в стекле.

— Я знаю, что он тебе сделал. В том мужском туалете. Я всегда знала. Прости.

— Я был молод. Я выздоровел.

Она повернулась ко мне:

— А я — нет. Но я не могла оставить его. Тогда — не могла. Я все еще любила его. Или думала, что люблю. Была достаточно молодой, чтобы верить в то, что у нас с ним еще есть шанс. Мы пытались завести детей. Думали, что это могло бы все улучшить. Я потеряла двоих, Берд, последнего — всего год назад. Боюсь, что больше не вытяну. Ни на что уже не гожусь... Я даже ребенка ему дать не смогла!..

Ее губы сморщились, и она резко откинула волосы со лба. Я заметил у нее вокруг глаз темные круги.

— ...Теперь я мечтаю уйти. Но если и уйду, то уйду ни с чем. Мы это так себе представляем. И, может быть, так оно и должно быть. Он хочет, чтобы я осталась. По крайней мере, говорит об этом. Но я тоже за последние годы многому научилась. Узнала, что мужчины ненасытны; они хотят тебя, однако спустя некоторое время перестают испытывать желание к тому, что имеют, и начинают искать чего-то еще. Я вижу, как он глазеет на других женщин, на девчонок в облегающих платьях, когда они идут по городу. Рэнд думает, что какая-нибудь из них даст ему то, чего он жаждет. Но убеждается, что они не могут. И тогда он возвращается, говорит, что виноват, что теперь он это знает. Только вот знает он это лишь до тех пор, пока остро и живо чувствует свою вину, а потом ощущение вины проходит, и он снова испытывает жажду.

Мужчины так глупы, так самонадеянны! Каждый думает, что его отличает от других эта самая боль, что внутренняя опустошенность свойственна только ему, и это служит ему оправданием за все, что он творит. Но это не так. Мужчина винит женщину за то, что она каким-то образом удерживает его: словно без этих уз он стал бы лучше, чем есть, — больше, чем есть. А ненасытность мужчины все растет, и, рано или поздно, он начинает поедать сам себя. И вся эта жалкая масса постепенно разрушается и отваливается кусками, как истлевающие мышцы и жилы отваливаются от костей.

— А разве женщины не ненасытны? — спросил я.

— О, мы тоже ненасытны. И чаще всего мы не можем утолить свое желание. По крайней мере, в этих краях — точно. Ты тоже ненасытен, Чарли Берд Паркер. И ты, может быть, жаждешь большего, чем многие. Ты хотел меня когда-то, потому что я была не такая, как все, потому что я была старше и потому что тебе не светило заполучить меня. Но ты смог. Ты хотел меня, потому что я казалась недостижимой.

— Я хотел тебя, потому что любил.

Лорна улыбнулась своим воспоминаниям.

— Ты бы бросил меня. Может быть, не сразу, а спустя несколько лет, но бросил бы обязательно. Я бы старела, стали бы появляться морщины, а когда бы я высохла изнутри, ты бы понял, что я не могу иметь детей. И вот тогда какая-нибудь милашка прошла бы мимо и улыбнулась тебе, и ты бы призадумался: «Я еще молод, у меня может получиться кое-что получше». Тогда бы ты ушел. Или поболтался бы, чтобы потом вернуться с поджатым хвостом за синицей в руках. И я бы не смогла принять эту боль, Чарли. От тебя — нет. Я бы умерла. Скукожилась бы и умерла изнутри.

— Но не по этой же причине ты осталась с ним? Мысленно я убеждал себя замолчать. Ни к чему хорошему это не вело. Как бы то ни было, все уже в прошлом. Что сделано, то сделано.

Лорна же приняла отсутствующий вид, между бровей залегли вертикальные складки: признак испытываемой боли.

— Ты когда-нибудь изменял жене? — спросила она.

— Только с бутылкой.

Она тихонько рассмеялась и взглянула на меня из-под упавших на глаза волос.

— Не знаю, лучше это или хуже, чем женщина. Думаю, хуже, — улыбка исчезла, но в глазах ее осталась нежность. — Уже тогда мы были переполнены болью. Сколько же еще боли ты вобрал в себя с тех пор?

— Это был не мой выбор. Но я виноват в том, к чему это привело...

Казалось, все люди вокруг нас испарились, превратились в смутные тени, и небольшой круг дневного света, в который вписался наш столик, стал маленьким миром, за пределами которого царила тьма; там перемещались и мерцали бледные тени, подобные призракам звезд.

— А что ты плохого сделал?

Я почувствовал, как ее рука нежно дотронулась до моей.

— Как ты тут выразилась, я причинял людям боль. А теперь пытаюсь компенсировать то, что натворил.

Во мгле, окружавшей нас, призрачные фигуры сближались и сливались между собой: уже не люди, завтракавшие в ресторанчике маленького городка, наполненного сплетнями и привязанностями, свойственными тесному кружку, а тени заблудших и проклятых; среди них были и те, кого я когда-то называл другом, любовницей, моим ребенком...

Лорна встала со своего места — и все в ресторанчике снова сфокусировалось вокруг нас, призраки прошлого обернулись сутью настоящего. Она посмотрела на меня сверху вниз, и я почувствовал легкий ожог на руке в том месте, где Лорна дотронулась до нее.

— Что сделано, то сделано... — задумчиво сказала она, повторив мои мысли. — По-твоему, это относится к нам?

Очертания нашего прошлого и сегодняшнего дня казались какими-то размытыми, расплывались и накладывались друг на друга; мы напрасно растравляли старые раны — им давным-давно пора зарубцеваться. И я ничего не ответил. Она натянула куртку, достала из кошелька пять баксов и оставила их на столе. Потом повернулась и пошла к двери, оставив после себя воспоминание о своем прикосновении и легкий флер духов, подобный уже данному, но еще не исполненному обещанию. Лорна знала, что Рэнду обо всем доложат: что нас видели вместе, что мы довольно долго беседовали в ресторане. Думаю, даже этим она пыталась оттолкнуть его. Она отталкивала нас обоих. Я почти реально слышал, как тикают часы, отсчитывая минуты, оставшиеся до неминуемого и окончательного крушения их брака.

Дверь перед ней распахнулась, и Эйнджел с Луисом вошли в ресторан. Они вопросительно взглянули на меня, и я слегка кивнул. Уже стоя в дверях, Лор-на перехватила наши взгляды и одарила моих друзей легкой улыбкой. Они уселись напротив меня, а я все наблюдал: вот она перешла улицу, вот повернула и направилась на север, отдаленно напоминавшая лебедя — в своей белой куртке и с низко опущенной головой...

Эйнджел крикнул, чтобы принесли два кофе. Дожидаясь заказа, он тихо насвистывал "Путь, по которому мы шли ".

Когда приятели проглотили свой завтрак, я подробно рассказал о последних событиях, в частности о том, как прошлой ночью нашли тело Чута. Мы распределили наши задачи на сегодня: Луис должен отправиться к озеру и найти подходящее место для наблюдения за домом Пайна, поскольку скаутская вылазка предыдущей ночью оказалась бесполезной; предполагалось, что, перед тем как ехать туда, он забросит Эйнджел а в Гринвилл, где мы договорились на заправочной станции арендовать древний «плимут», на котором Эйнджел планировал отправиться в нелегкий путь, чтобы посетить Роквуд, Сибумук, Питстон Фарм, Джекмен, Уэст Форк и Бингэм — все городки к западу и юго-западу от озера Маусхэд. Я брал на себя Монсон, деревеньку Эббот, Гилфорд и Давер-Фокскрофт, то есть поселения к югу и юго-востоку. В каждом городке мы собирались показывать фотографии Эллен Коул, обходя магазины и мотели, кафетерии и рестораны, бары и турагентства. Всюду, где возможно, мы намерены были потолковать с местными блюстителями закона и со старожилами, которые обычно занимают постоянные столики в барах и ресторанах, — иными словами, с теми, кто уверенно может сказать, что заметил в городе чужака. Это представлялось нам утомительной, изматывающей, но необходимой работой.

Во время разговора Луис выглядел непривычно раздраженным. Его глаза бегали по залу и прилегающей улице.

— При дневном свете он нам не явится, — заметил я.

— Мог бы разделаться с нами вчера ночью, — откликнулся он. — Но не сделал этого. Он хочет, чтобы мы узнали, что он здесь. Ему нравится нагонять страх.

Больше мы о Стритче не говорили.

Прежде чем отправиться в путешествие по городкам, закрепленным за мной, я решил проехать по маршруту, которым могли двигаться Эллен и ее дружок в тот день, когда покинули Темную Лощину. По пути остановился на станции техобслуживания и попросил механика снабдить «мустанг» цепями. Я не был уверен в проходимости дорог, ведущих на север.

Сидя за рулем, я время от времени поглядывал в зеркало заднего вида, понимая, что Стритч может быть где-то в этом районе. Но за мной не следовало никаких машин, да и других средств передвижения не попадалось на дороге. В паре миль от города был указатель, обозначавший поворот к живописному горному хребту. Дорога к нему круто шла вверх, и «мустангу» пришлось приступом взять несколько крутых подъемов с поворотами. Две дороги поменьше змеились восточнее и западнее и сходились в одном месте, но я держался основной дороги, пока она не привела к небольшой площадки для парковки, возвышавшейся над холмами и горами: Известняковое озеро поблескивало на западе, а Национальный Бакстеровский парк и Каталин виднелись на северо-востоке. Парковка означала конец общедоступной трассы. Дальше только лесозаготовительные компании могли использовать мало пригодные для проезда частные дороги, к тому же для большинства машин они стали бы адом. Местность потрясала ровной белизной, холодной и прекрасной. Я понимал, почему хозяйка мотеля послала их сюда: можно представить себе, как потрясающе выглядело озеро в серебряной оправе.

Я вернулся вниз, к пересечению автомагистралей. Меньшая, восточная, совсем сузилась из-за снега. Она тянулась примерно с милю и упиралась в упавшие деревья и густой кустарник. По обеим сторонам колеи стоял густой лес; деревья темнели, утопая в снегу. Я поехал назад и свернул на западную дорогу, которая постепенно уходила на северо-запад, огибая озеро. Оно было, наверно, с милю длиной и с полмили шириной, по его берегам росли скелетообразные буки и густые сосны. На западном берегу выделялась тропка из натоптанных следов, исчезавшая среди деревьев. Я оставил машину и пошел по следам. Мои джинсы быстро промокли снизу почти до колен и отяжелели.

Я шел уже, должно быть, минут десять, когда почувствовал запах дыма и услышал собачий лай. Отклонился от направления, намеченного цепочкой следов, пролез под низко склонившимися стволами и в просвете между деревьями обнаружил в пределах видимости маленький дом, всего комнаты на две. У домика были покатая крыша, узкое крыльцо и квадратные окошки с переплетами на четыре стекла, с которых давно осыпалась старая краска. Видимо, когда-то сам дом выкрасили в белый цвет, но теперь краска в основном сошла, остались только отдельные пятна ее под карнизами да на оконных рамах. Четыре больших мусорных контейнера, вроде тех, что вывозятся специальными конторами, стояли с одной стороны дома. С другой стороны приткнулся старый желтый грузовик «форд». Примерно в пяти футах от него виднелся ржавый корпус старого синего автомобиля с лысыми покрышками и окнами, покрытыми толстым слоем грязи. Я уловил какое-то движение внутри, а затем мелкая черная дворняжка с обрубленным хвостом и оскаленной пастью выскочила через открытое окно с заднего сиденья и бросилась ко мне. Она остановилась в двух-трех футах от меня и громко залаяла.

Открылась дверь дома, и на пороге появился старик с редкой бородой в синем комбинезоне и красном плаще. Волосы его были взлохмачены и спутаны, а руки — черны от грязи. Я имел возможность отчетливо разглядеть руки, потому что они сжимали помповый «ремингтон А-70», направленный на меня. Когда собака увидела старика, яростный лай еще усилился, а ее короткий хвост бешено завилял.

— Что тебе здесь надо? — глуховатым голосом спросил старик.

Одна сторона его рта оставалась неподвижной, когда он говорил, и я подумал, что у него, должно быть, поврежден лицевой нерв или какая-то мышца лица.

— Я кое-кого ищу. Молодую женщину, которая могла побывать здесь примерно пару дней назад.

Старик криво осклабился, показав оба ряда изломанных желтых зубов с щербинами между ними.

— Нечего здесь искать молодых женщин, — пробурчал он, продолжая держать меня на прицеле. — Нечего вынюхивать.

— Блондинка. Лет двадцати. Зовут Эллен Коул.

— Не видал я их, — гнул свое старик. Он готов был выстрелить. — А теперь убирайся из моих владений.

Я не шевельнулся. Собака буквально взбесилась и вцепилась в полу моего пальто. Хотелось пнуть ее ногой, но она тут же вцепилась бы в лодыжку. Я не отрывал от старика глаз, размышляя над его словами.

— Что вы подразумеваете под словом «их»? Я имел в виду девушку.

Старик понял свою ошибку. Глаза его сузились. Он передернул затвор, тем самым доведя собаку до неистовства. Она буквально приросла к моим мокрым джинсам и терзала их своими острыми белыми зубами.

— То и подразумеваю, мистер. Убирайтесь-ка отсюда и не возвращайтесь больше, а не то я вас сейчас пристрелю, и это будет по закону. — Он успокаивающе свистнул собаке. — Уходи, парень. Я не хочу, чтобы тебе стало больно.

Собака тут же развернулась и побежала обратно к старому автомобилю, оттолкнувшись сильными задними ногами запрыгнула в открытое заднее окно машины. Не переставая лаять, она следила за мной через стекло окна с переднего сиденья.

— Не заставляй меня возвращаться, старик, — спокойно проронил я.

— Начнем с того, что я вообще тебя сюда не звал. И уж будь уверен, ждать твоего возвращения не стану. Мне нечего тебе сказать. Говорю в последний раз: убирайся с моей земли.

Я пожал плечами и повернулся, чтобы уйти. Мне тут больше нечего было делать, не рискуя остаться с простреленной головой. Оглянувшись, я увидел, что старик по-прежнему стоит на крыльце с ружьем в руках. Следовало, конечно, поговорить и с другими людьми. Но мне подумалось, что еще придется вернуться к старику.

Это была моя первая ошибка.

Глава 20

От жилища старика я поехал в направлении на юг. Его слова встревожили меня. Возможно, они ничего не значили: в конце концов, он мог видеть Рики и Эллен вместе в городе, а молва о том, что кто-то озабочен их исчезновением, могла долететь даже в эту глухомань. Если же здесь таилось нечто большее, то я теперь знал, как найти домик старика, если он сам мне понадобится.

Я объехал намеченные городки. Опросы в Гилфорде и Давер-Фокскрофте заняли больше времени, чем планировалось, но я все равно остался ни с чем.

Удалось позвонить с телефона-автомата Дейву Мартелу в Гринвилл, и он согласился подъехать к приюту «Санта-Марта», чтобы подготовить почву для встречи с доктором Райли. Я хотел побеседовать с ним об Эмили Уоттс и Калебе Кайле.

— Кое-кто просил поинтересоваться у вас, нет ли новостей о девице Коул, — вдруг сказал Мартел, когда я собирался повесить трубку.

Надо же, а ведь я не общался с ним с тех пор, как вернулся в Темную Лощину. Мартел, похоже, почувствовал мое молчаливое смущение.

— Гм, это маленькое местечко. Новости распространяются быстро. Сегодня рано утром мне позвонили из Нью-Йорка и спрашивали о ней.

— Кто это был?

— Ее отец, — продолжал Мартел. — Он возвращается сюда. Похоже, он поскандалил с Рэндом Дженнингсом, и Дженнингс сказал ему, чтобы он держался подальше от Темной Лощины, если хочет помочь своей дочери. Коул позвонил мне, чтобы узнать, не сообщу ли я ему что-нибудь, чего не сказал Дженнингс. Возможно, Коул звонил и шерифу графства, в отдел криминальных расследований полиции штата.

Я вздохнул. Предъявлять Уолтеру Коулу ультиматум — все равно что заставить дождь идти снизу вверх.

— Он сказал, когда именно собирается сюда приехать?

— По моим сведениям, завтра. По-моему, он остановится здесь, в Гринвилле, а не в Темной Лощине. Хотите, я позвоню вам, когда он появится?

— Нет, — отказался я. — Я быстро узнаю об этом.

Вкратце я рассказал ему о подоплеке дела и о том, что к поискам меня привлекла Ли, а не Уолтер. Мартел коротко рассмеялся.

— Слышал, вы присутствовали и тогда, когда полиции предъявили тело Гарри Чута. У вас, без сомнения, непростая жизнь.

— Вам еще что-нибудь об этом известно?

— Дэрил показывал начальству место, где нашел Чута. Адская была поездка, как я слышал. Грузовик перегонят сюда для экспертизы, как только смогут расчистить дорогу от снега. А тело находится на пути в Огасту. По словам одного из добровольцев-внештатников, который был здесь сегодня утром, Дженнингс вроде бы считает, что на теле Чута имеются ушибы, словно его били перед тем, как он умер. Они собираются допросить жену: хотят выяснить, не истощила ли она свой запас терпения и не послала ли кого-нибудь позаботиться о муже.

— Довольно слабая версия.

— Да уж, — согласился Мартел. — Увидимся на месте.

Когда я приехал, машина Мартела уже стояла перед главным входом в приют «Санта-Марта». И он с доктором Райли ждали меня в приемной, возле стойки дежурной сестры.

Доктор Райли был мужчиной средних лет, с хорошими зубами, в отлично скроенном костюме и со слащавыми манерами служащего похоронной конторы. Его рука, когда я пожал ее, показалась мне влажной и мягкой. Пришлось подавить желание вытереть ладонь о джинсы после того, как он отпустил мою руку. Да уж, нетрудно понять, почему Эмили Уоттс попыталась подстрелить его.

Он рассказал нам, как сильно сожалеет обо всем, что случилось, и посоветовал обратить внимание на новые меры безопасности, были введены после трагических событий. Как выяснилось, они заключались лишь в тщательном запирании дверей и в том, чтобы прятать все, чем можно было бы оглушить охранников. Обменявшись с Мартелом несколькими «безусловно» и «непременно», он разрешил мне переговорить с миссис Шнайдер, женщиной, которая занимала комнату по-соседству с той, где жила покойная Эмили Уоттс. Мартел предпочел подождать в вестибюле: вдруг пожилая леди перепугается, когда к ней нагрянет целая команда. Он уселся, носком ботинка пододвинул к себе стоявший напротив стул, положил на него ноги и, кажется, уснул.

Миссис Эрика Шнайдер, немецкая еврейка, бежала с мужем в Америку в 1938 году. Он был ювелиром и привез с собой достаточно драгоценных камней, чтобы основать свое дело в Бангоре. По ее рассказу, они прекрасно жили, пока муж не умер и не всплыли долги, которые он скрывал от нее в течение почти пяти лет. Она была вынуждена продать свой дом и большую часть имущества, а потом от потрясения заболела. Дети поместили старушку в дом престарелых и уверили, что будут навещать ее, невзирая на расстояние. Однако, по ее словам, никто ни разу так и не потрудился сюда приехать. Большую часть времени Эрика смотрела телевизор или читала. Когда было достаточно тепло, гуляла в саду.

Я сидел возле миссис Шнайдер в ее маленькой опрятной комнате с тщательно застеленной кроватью и единственным шкафом, заполненным старыми темными платьями. На туалетном столике лежал небольшой набор косметики, которую старушка тщательно накладывала на лицо каждое утро. Вдруг она повернулась ко мне и сказала:

— Надеюсь, я скоро умру. Мне хочется покинуть это место.

Я ничего не ответил — что ж тут скажешь? — и перевел разговор на другую тему:

— Миссис Шнайдер, все сказанное сегодня останется между нами. Но мне нужно кое-что узнать: вы звонили в Портленд человеку по имени Виллефорд и говорили с ним об Эмили Уоттс?

Она молчала. На мгновение мне показалось, что пожилая леди вот-вот заплачет, потому что она отвернулась и быстро-быстро заморгала. Я снова заговорил:

— Миссис Шнайдер, мне действительно крайне необходима ваша помощь. Убиты несколько человек, и, возможно, это каким-то образом связано с мисс Эмили. Если есть хоть что-то, что вы могли бы мне сообщить, хоть что-то, что могло бы мне помочь довести это дело до конца, я был бы очень благодарен вам, в самом деле.

Вздрогнув, она схватилась за пояс своего платья, скрутила его в руках.

— Да, — наконец ответила она. — Я думаю, это могло бы помочь... — Она туже затянула пояс, и в голосе ее прорезался такой страх, словно пояс затягивался на ее шее, а не накручивался на руку. — Эмили так горевала!

— Почему, миссис Шнайдер? Почему она горевала?

Руки все еще теребили пояс, когда она ответила:

— Однажды ночью, примерно год назад, я услышала, что она плачет. Я зашла утешить ее, и тогда она разговорилась со мной. Эмили сказала, что у ее ребенка, мальчика, день рождения, но он не с ней, потому что она не смогла оставить при себе ребенка — боялась.

— Чего боялась, миссис Шнайдер?

— Боялась человека, который был отцом ребенка...

Она сделала глотательное движение, словно комок застрял у нее в горле, и посмотрела в окно, а затем тихо прошептала, скорее самой себе, чем мне:

— Кому это может повредить, если сейчас об этом кто-то узнает? — Она повернулась лицом ко мне. — Эмили рассказала мне, что, когда она была молодой, ее отец... Ее отец был очень плохим человеком, мистер Паркер. Он бил ее и принуждал делать такие вещи... Ну, вы понимаете? Даже когда она выросла, он не давал ей уйти от него, потому что хотел, чтобы она была рядом.

Я лишь молча кивнул, потому что слова сыпались из нее, как крысы из мешка.

— Потом в их городок приехал другой человек, и этот человек полюбил ее и уложил в свою постель. Она не рассказывала ему о сексе с отцом, но, в конце концов, рассказала о побоях. И этот человек разыскал ее отца в баре и избил его. Сказал ему, чтобы тот больше никогда не прикасался к дочери, — старушка, как бы подчеркивая каждое слово, помахивала пальцем и произносила слова по слогам для большей выразительности. — Он сказал ее отцу, что, если что-нибудь случится с его дочерью, он убьет его. Из-за этого мисс Эмили влюбилась в этого человека.

И что-то с ним было не так, мистер Паркер. Вот здесь... — миссис Шнайдер дотронулась до своей головы. — И здесь... — ее палец двинулся туда, где у нее располагалось сердце. — Она не знала, ни где он жил, ни откуда явился. Он находил Эмили, когда хотел ее. Пропадал на несколько дней, иногда даже на недели. От него всегда несло лесом и кровью. И однажды, когда он пришел, на одежде и под ногтями у него была кровь. Он сказал Эмили, что его грузовик сбил оленя. В другой раз он сказал ей, что охотился. Он дважды по одному и тому же поводу сослался на разные причины, и она почувствовала страх.

Это было в то время, когда начали пропадать девушки, мистер Паркер: пропали уже две девушки. А однажды, когда Эмили была с ним, она почувствовала запах — запах другой женщины. И его шею кто-то поцарапал, разодрал, будто ногтями. Они поругались, и он сказал ей, что она все выдумывает, что он поранился о сук.

Но Эмили знала, что это он. Догадалась, что это он похищает девушек, но не могла понять, почему. К тому же она была от него беременна, и он это знал. Эмили панически боялась сказать ему об этом, но когда он все-таки узнал, то был очень рад. Он хотел сына, мистер Паркер. Так ей и сказал: «Я хочу сына».

Но Эмили не могла доверить ребенка такому страшному человеку, она мне говорила это. Ей становилось все страшнее и страшнее. А он хотел ребенка, мистер Паркер, он так ужасно его хотел. Все время, все время он расспрашивал ее об этом, предостерегал против всего, что могло бы повредить малышу. Но любви в нем не было. А если и была, то странная любовь, дурная любовь. Эмили знала: он, если сможет, заберет ребенка, и она никогда его больше не увидит. Она понимала, что он плохой человек, даже хуже ее отца.

Однажды ночью, когда Эмили находилась с мужем в его грузовике, у дома отца, она сообщила ему, что у нее начались боли. А зайдя в уборную на дворе, обнаружила окровавленную газету, а в газете... — слова давались миссис Шнайдер с трудом. — ...внутренности, кровь, куски плоти. Снова, вы понимаете? И Эмили заплакала и вымазала себя кровью, наполнила всем этим чашку, позвала его и сказала, что потеряла ребенка...

Миссис Шнайдер на некоторое время замолчала. Взяла одеяло с кровати и закутала им плечи, спасаясь от озноба.

— Когда Эмили ему это сообщила, — заговорила старушка снова, — то подумала, что он тут же убьет ее. Он рычал, как зверь, мистер Паркер. Он поднял ее за волосы и ударил. И еще раз, и еще, и еще. Он называл ее слабачкой и никуда не годной. Он обвинил ее в том, что она убила его дитя. А потом повернулся и ушел. И Эмили услышала, как он в дровяном сарае копается в утвари, которую отец там держал. А когда раздался скрежет затачиваемого лезвия, она убежала из дома в лес. Он погнался за ней, Эмили слышны были его шаги среди деревьев. Она затаилась, и он прошел мимо. И уже не вернулся. Никогда.

Позже нашли девушек, висевших на дереве, и Эмили сообщила кому следовало, что это его рук дело. Но самого его Эмили никогда больше не видела. Она пришла сюда к монахиням в приют «Санта-Марта», и, думаю, рассказала им, почему была так напугана. Они приняли ее, дали кров, пока бедняжка не родила мальчика, а потом забрали у нее ребенка. После всего пережитого она уже не могла быть такой, как прежде... Спустя много лет Эмили вернулась сюда, и сестры снова позаботились о ней. Дом ее отца продали, а она потратила свое небольшое состояние на то, чтобы остаться здесь. Это недорогое место, мистер Паркер. Вы сами видите, — она обвела рукой унылую комнатушку. Кожа миссис Шнайдер казалась тоньше бумаги и солнечный свет, желтея, как мед, протекал сквозь ее пальцы.

— Миссис Шнайдер, мисс Эмили не называла вам имени этого человека, отца ее ребенка?

— Не знаю... — неуверенно ответила она.

Я легонько вздохнул, но тут же понял, что просто не дал ей времени договорить.

— Я помню только его имя, — продолжила она, осторожно взмахнув передо мной рукой, словно вызывая имя из прошлого. — Его звали Калеб...

Снег идет. Снег и на улице, и в душе. Снежная буря воспоминаний. Повешенные юные девушки, качаются на ветру, мой дед глядит на них, и ярость и печаль, растут в нем, а запах разложения окутывает его, как гниющая одежда. Он смотрит на них, сам муж и отец, и думает обо всех молодых мужчинах, которых они не будут целовать, о любовниках, чье дыхание они не почувствуют на своих щеках на рассвете, кого никогда не согреют теплом своих тел. Он думает о детях, которых у них никогда не будет... В каждой из них существовало невообразимое количество возможностей. С их смертью несколько жизней пресеклось, потенциальные вселенные утеряны навсегда, и с их уходом мир стал чуть меньше.

Я встал и подошел к окну. Снегопад украсил старый сад, прикрыл наготу деревьев, но иллюзия зимней сказки не сделает этот мир добрее. Вещи таковы, каковы они есть, изменения в природе могут лишь на время скрыть их подлинную суть. И я подумал о Калебе, ускользающем в спасительную тьму ночного леса, когда его обуяла ярость из-за смерти не родившегося сына, о Калебе, преданном слишком худеньким, слишком слабым телом женщины, которую он защитил, которую оплодотворил. Потеряв ее след, он похитил, по крайней мере, трех девушек — быстро, одну за другой, — выплескивая свой гнев, пока он не иссяк. А потом повесил их вместе с предыдущими жертвами на дерево, как побрякушки, чтобы их нашел совсем не похожий на него человек — настолько внутренне далекий от Калеба, что мог воспринять смерть каждой из молодых женщин как собственную утрату. В мире Калеба Кайла все превращалось в свою противоположность: созидание в разрушение, любовь в ненависть, жизнь в смерть.

Полицией было зафиксировано пять смертей. Однако пропали шесть девушек; одну не засчитали. В досье моего деда ее имя встречалось на нескольких страницах, где воспроизводились все ее передвижения в день исчезновения. В углу первой страницы дед прикрепил фотокарточку: невзрачная толстушка Джуди Манди. Плотное телосложение досталось ей по наследству от нескольких поколений людей, трудившихся на скупой, неблагодарной земле, чтобы укорениться на ней, выцарапать из нее возможность своего существования. Джуди Манди — пропавшая и теперь уже забытая всеми, кроме родителей, которым всегда будет не доставать дочери; для них навечно разверзлась бездна, и на краю этой бездны они будут все время выкликать ее имя, не слыша в ответ даже эха.

— Почему этот человек совершил такое с несчастными девушками?..

До меня не сразу дошел вопрос миссис Шнайдер. И я не готов был ответить. Мне доводилось всматриваться в лица тех, кто безжалостно убивал людей десятками, но я до сих пор так и не узнал причин, по которым они делали это. Внезапно я почувствовал сожаление оттого, что Уолтера Коула больше не было рядом: он мог заглянуть внутрь себя самого и в безопасном кругу собственной врожденной правоты создать образ зла, образ неправильного — ту крохотную опухоль порока и дурных страстей, первую раковую клетку, благодаря которой способен был проследить все дальнейшее развитие болезни. Он уподоблялся в этом математику: тот, увидев на листке бумаги простой квадрат, создает сценарий его развития в других пропорциях, других областях бытия — за пределами плоскости его настоящего существования; в то же время он остается полностью бесстрастным и отчужденным от решаемой задачи.

В этом была сила Уолтера и в этом же — его слабость. В конечном счете он не заглядывал достаточно глубоко, потому что боялся того, что мог разглядеть в самом себе: собственную способность творить зло. Уолтер сопротивлялся порыву познать самого себя до конца. Хотя он очень хорошо понимал других. Ведь понять кого-то означает согласиться с тем, что этот кто-то предрасположен не только к добру, но и ко злу. По-моему, Уолтер Коул не хотел верить, что и сам в какой-то мере способен на очень скверные дела. Когда, преследуя тех, кто творил зло, я совершил поступки, которые он считал неприемлемыми с точки зрения морали — при этом я и сам сотворил зло, — Уолтер отказался от меня, несмотря на то, что использовал меня для преследования этих типов и знал, как я буду себя вести, когда настигну их. Вот почему мы с ним больше не друзья: я осознал свою виновность глубоко внутри себя. Боль, обиду, гнев, стремление к мести — все эти чувства я принял и опирался на них. Может быть, я что-то убивал в себе каждый раз, поступая так, а не иначе. Возможно, это была цена, которую требовалось заплатить. Но Уолтер хороший человек, и, как многие хорошие люди, он обладал одним недостатком: считал себя лучше других.

Миссис Шнайдер опять подала голос:

— Я думаю, все дело в его матери...

Я оперся на подлокотник и ждал продолжения.

— Как-то раз, когда этот человек, Калеб, напился, он рассказал мисс Эмили о своей матери. То была суровая женщина. Отец бросил их из страха перед ней. Она била мальчика. Била палками и цепями. Делал а с ним кое-что и похуже. Да еще и оскорбляла его. Таскала его за ноги, за волосы, била ногами до крови. Она сажала его во дворе на цепь, как собаку. Голого, в дождь и в снегопад. Все это он рассказал мисс Эмили.

— А он не говорил ей, где все это происходило?

Миссис Шнайдер покачала головой:

— Может быть, на юге. Не знаю. Думаю...

Я не прерывал ее. Внезапно брови старушки нахмурились, и пальцы правой руки заплясали передо мной в воздухе:

— Медина! — в глазах пожилой леди светилось ликование. — Он что-то говорил мисс Эмили о Медине.

Я записал название.

— А что стало с его матерью?

Мисс Шнайдер повернулась на стуле, чтобы лучше видеть меня.

— Он убил ее, — просто сказала она.

Позади меня отворилась дверь. Это санитарка принесла кофейник, кувшинчик сливок, две чистые чашки, сахар и печенье на подносе. Скорее всего, это делалось по инициативе доктора Райли. Миссис Шнайдер немного удивилась, но потом быстро вошла в роль хозяйки: налила мне кофе, предложила сахар и сливки. Она даже подвинула ко мне печенье, от которого я отказался, решив, что позже оно ей пригодится. И оказался прав. Она взяла одно печенье, а все остальное бережно сложила в две салфетки, лежавшие до этого на подносе, и убрала в верхний ящик туалетного столика. Когда в небе снова стали собираться снеговые тучи и наступили сумерки, она рассказала мне еще кое-что об Эмили Уоттс.

— Она была не из тех женщин, которые много болтают, мистер Паркер, только однажды, в тот раз... — Миссис Шнайдер старательно выговаривала английские слова, но следы родного языка все еще сквозили в ее речи, особенно при произношении некоторых гласных. — Эмили здоровалась, желала спокойной ночи или говорила о погоде, и не больше. Она с тех пор никогда не заговаривала о мальчике. Остальные здесь, если только вы их спросите, даже если вы лишь на минутку зайдете к ним в комнату, будут бесконечно болтать о своих детях, внуках, их мужьях, женах, — она улыбнулась. — Вот точно так же, как я с вами, мистер Паркер.

Я уже готовился из вежливости сказать, что это нормально, что ее слушать интересно — что-нибудь незначительное, не имеющее большого смысла и уже заранее заготовленное, — но она подняла руку, в останавливающем жесте, и я продолжал молчать.

— Даже не пытайтесь меня убедить, что разговор доставил вам удовольствие. Я не юная девица, которую нужно ублажать.

Когда пожилая леди произнесла последнюю фразу, улыбка озарила ее лицо. Что-то оставалось в ней, какие-то следы былой красоты, и это подсказывало мне, что многие в годы ее молодости мужчины стремились ублажать ее, и делали это с удовольствием.

— Итак, она не болтала о подобных вещах, — продолжила миссис Шнайдер. — В ее комнате не было никаких фотографий, никаких картинок, и с тех пор, как я стала заходить к ней, с 1992 года, все, что она мне говорила, это: «Здравствуйте, миссис Шнайдер», «Доброе утро, миссис Шнайдер», «Хороший денек, миссис Шнайдер». И ничего больше. Кроме того единственного раза. Думаю, ей потом стало стыдно. Или, может быть, страшно. К ней никто не приезжал, и больше она ни о чем таком никогда не заговаривала, пока не приехал тот молодой человек...

Я подался вперед, и она сделала какое-то встречное движение, так что нас теперь разделяли лишь несколько дюймов.

— Он пришел вскоре после того, как я позвонила мистеру Виллефорду, прочтя его извещение в газете. Мы сначала услышали крики внизу, а потом топот бегущих ног. Молодой человек, крупный и с несколько диковатым взглядом, пронесся мимо моей двери и ворвался в комнату мисс Эмили. Ну, я испугалась за нее и за себя, однако взяла свою палку... — она показала на трость с набалдашником в форме птичьей головы и металлическим наконечником — ...и пошла за ним. Когда я вошла в комнату, мисс Эмили сидела у окна, вот как я сейчас, но ее руки были у лица: вот так... — мисс Шнайдер приложила ладони к щекам и широко открыла рот, изображая шок. — А молодой человек, он взглянул на нее и произнес только одно слово: «Мама?». Причем именно так, вопросительно. Но мисс Эмили только качала головой и повторяла: «Нет, нет, нет». Повторяла снова и снова. Парень двинулся к ней, однако она отступала прочь от него, не отрывая от парня глаз, пока не упала навзничь на пол в углу.

Потом я услышала за своей спиной голоса санитарок. Они привели с собой толстого охранника. Того самого толстяка, что мисс Эмили сбила с ног ночью, сбежав. А меня выпроводили из комнаты, в то время как уводили парня. Я смотрела из коридора, пока его уводили, мистер Паркер, и его лицо... О, его лицо было таким, словно он видел, как кто-то умирает, кто-то, кого он любил. Он плакал и все звал: «Мама! Мама!» — но она не отвечала.

Приехали полицейские и забрали парня. Санитарка пришла к мисс Эмили и спросила: «Правда ли то, что сказал парень?». А мисс Эмили ответила ей: «Нет, не знаю, о чем он говорит, у меня нет сына, нет детей».

Однако в ту ночь я слышала, как она плакала, причем так долго, что я подумала: «Она никогда не перестанет». Я пошла к ней и успокаивала ее. Сказала ей, что все в порядке, что она в безопасности, но она произнесла только одну фразу...

Миссис Шнайдер замолчала, и я заметил, что руки у нее дрожат. Я погладил ее руки, а она, высвободила свою правую, накрыла ею мою, тесно прижав ладонь. Глаза старушки были закрыты. И мне на минуту показалось, что я стал ее ребенком, ее сыном, одним из тех, кто никогда не приезжает к ней, кто оставил ее умирать на холодном севере точно так же, как если бы они затащили ее в леса Пискатакиса или Арустука и бросили там. Тут глаза миссис Шнайдер снова открылись, и она отпустила мою руку, по-видимому, успокоившись.

— Миссис Шнайдер, что она сказала? — осторожно спросил я.

— Она сказала: «Теперь он убьет меня».

— Кого она имела в виду? Билли, то есть молодого человека, который приходил к ней? — но мне подумалось, что я уже знаю точный ответ.

И действительно, миссис Шнайдер отрицательно покачала головой:

— Нет, другого. Того, кого Эмили всегда боялась. Боялась, что он найдет ее, и никто ей тогда не поможет и не спасет от него...

В словах старушки я услышал отзвук других слов, услышанных мной во сне темной ночью, слов, которые пролепетал мне кто-то, уже почти лишенный голоса.

— ...Она страшилась именно того, кто пришел потом, — заключила старушка. — Он узнал, что произошло, и пришел.

Я ждал. Что-то слегка задело оконное стекло; я обернулся и увидел, как снежные хлопья тают и сползают с карниза.

— Это случилось ночью, перед тем, как она сбежала. Было очень холодно. Я помню, мне пришлось попросить еще одно одеяло, оттого что похолодало. Когда я проснулась, за окном царила чернота, луна не светила. Я услышала странный шум: словно снаружи скреблись. Вылезла из постели. Пол показался мне таким холодным, что у меня — ах! — перехватило дыхание. Подошла к окну и слегка отдернула занавеску, но ничего не увидела. Потом звук послышался снова. Я глянула прямо вниз, и...

Миссис Шнайдер пребывала в ужасе, навеянном воспоминанием. Я буквально чувствовал, как страх исходил от нее волнами: глубокий устойчивый страх, который сотрясал ее до самых костей.

— ...Там был человек, мистер Паркер, и он карабкался вверх по водосточной трубе, цепляясь за нее руками. Голову он опустил и отвернул в сторону от меня, поэтому я не могла разглядеть его. И к тому же было так темно, что он казался лишь тенью. Однако эта тень добралась до окна комнаты мисс Эмили, и я рассмотрела, что он толкает раму одной рукой, стараясь открыть окно. Тут мисс Эмили закричала. Тогда я тоже закричала и побежала в холл позвать санитарку. И все это время слышала, как мисс Эмили, не переставая, кричала... Но когда они пришли, человек этот исчез, и они не нашли никаких его следов в саду.

— Как выглядел этот человек, миссис Шнайдер? Высокий или низкий? Плотный или худой?

— Я же вам сказала: было темно. Невозможно отчетливо рассмотреть человека в такой темноте, — она устало покачивала головой, как бы пытаясь что-то вспомнить.

— Это мог быть Билли?

— Нет. Уверена, что нет. Это была не его тень. Не такая большая тень, какой большой он, — старушка подняла руки, изобразив широкие плечи Билли. — Когда я рассказала доктору Райли об этом человеке, мне показалось... В общем, он подумал, что нам все привиделось, что мы просто две старухи, пугающие друг друга. Но это не так. Мистер Паркер, я не видела этого человека отчетливо, но я чувствовала его. Это не был грабитель, который явился обокрасть старух. Он хотел чего-то другого. Он намеревался причинить боль мисс Эмили, наказать ее за нечто, когда-то давно ею содеянное. Парнишка Билли, мальчик, который назвал ее мамой, положил чему-то начало, явившись сюда... Возможно, мистер Паркер, это я все начала, позвонив Виллефорду. Наверно, я во всем виновата.

— Нет, миссис Шнайдер, — возразил я. — Что бы там ни было причиной, это началось давным-давно.

Тогда она посмотрела на меня с нежностью. Мягко положила руку на мое колено, чтобы придать особое значение тому, что намеревалась затем сказать.

— Она боялась, мистер Паркер, — прошептала старушка. — Она так боялась, что хотела умереть.

Я ушел, оставив миссис Шнайдер наедине с воспоминаниями и угрызениями совести. Зима, крадущая дневной свет, заставила людей засветить огни, когда мы с Мартелом шли к своим машинам.

— Узнал что-нибудь? — спросил он.

Я ответил не сразу. В мыслях прокрутил, как киноленту, назад все содержание разговора с миссис Шнайдер. Кроме того, перед моим внутренним взором встали газетные репортажи о беспорядках в приюте, я слышал пересуды местных жителей о человеке, который явился туда в поисках потерянной матери. И их шепот ветер понес на север, в лес, в непроходимые дебри.

— Может ли человек выжить там, в лесах, без крыши над головой? — спросил я Мартела после паузы.

Мартел нахмурил брови.

— Смотря по тому, как долго он не будет иметь крыши над головой, какая на нем одежда, какое снаряжение...

— Это не то, что я имею в виду, — перебил я его. — Может ли он устроиться и жить там долгие годы?

Мартел на минуту задумался. А когда заговорил, то не иронизировал над моим вопросом, а ответил серьезно, благодаря чему сильно вырос в моих глазах.

— А почему бы и нет? Люди выживали здесь без крыши над головой с тех пор, как появилась эта страна. И доказательство тому — остатки старых фермерских домов в лесах. Конечно, это был бы отнюдь не легкий способ существования, и я подозреваю, что рано или поздно такому человеку пришлось бы вернуться в цивилизованный мир. Но это в принципе возможно.

— И никто бы его там не побеспокоил?

— Большую часть лесов не трогали уже лет пятьдесят. Попробуй зайти туда поглубже, и даже охотники или лесники вряд ли тебя потом найдут... Ты думаешь, кто-то туда ушел?

— Да, я так думаю, — пожав ему руку, я открыл дверцу «мустанга». — Проблема в том, что, по-моему, он снова вышел оттуда.

Глава 21

Я шел по его следу. То, что я теперь знал о нем, заставляло меня содрогаться, но мне требовалось знать еще больше, чтобы его понять, чтобы настигнуть его раньше, чем он сам найдет Билли Перде, и до того, как он снова начнет убивать. Напрашивалось сравнение: он был для меня так же недосягаем, как потерявшееся в памяти название полузабытой песенки. Следовало найти кого-то, кто смог бы принять на веру мои полусформировавшиеся подозрения и спаять их в единое целое. Мне был известен лишь один человек, которому я настолько доверял.

Мне срочно требовалось поговорить с Рейчел Вулф.

Я вернулся в Темную Лощину. Упаковал вчерашнюю дорожную сумку, поместив сверху досье на Калеба Кайла. Как раз в это время возвратились Луис и Эйнджел, каждый на своей машине. Мы встретились, когда я уже отъезжал. Я объяснил им, что собираюсь делать, и помчался в Бангор, чтобы успеть на бостонский рейс.

Выезжая из Гилфорда, я заметил и узнал через три машины впереди себя желтый грузовой «форд», извергающий из выхлопной трубы черный от копоти дым. Прибавил скорости, обогнал его и жадно вгляделся в водителя — в кабине сидел тот самый старик, который пугал меня помповым ружьем. Некоторое время я держался впереди него, а затем заехал на заправочную станцию около Давер-Фокскрофта, чтобы пропустить его вперед, после чего двигался за ним в потоке, держа дистанцию, пропуская вперед себя по пять-шесть машин, и так всю дорогу до Ороно, где он заехал на стоянку у магазина под названием «Стаки Трейдинг». Я посмотрел на часы: небольшая задержка — и опоздание на самолет мне обеспечено. Проследил, как старик вытащил пару черных мешков из кузова своей машины и направился с ними в глубь торгового зала. От отчаяния и безысходности я крепко шлепнул ладонью по рулю — и помчался в аэропорт Бангора.

Мне было известно, что Рейчел Вулф консультировала преподавателей и студентов в Гарварде, пока колледж финансировал ее исследования связи между аномалиями мозговых структур и криминальным поведением. Она больше не имела частной практики и, насколько я знал, уже не занималась уголовными делами.

Рейчел в свое время выступала как неофициальный консультант управления полиции Нью-Йорка по ряду дел, в том числе и по делу серийного убийцы по кличке Странник. Тогда-то я ее и встретил. Мы стали любовниками. Возможно, совместное дело в дальнейшем нас и развело. Рейчел, чей брат-полицейский погиб от руки психа, у которого оказался в руках пистолет, верила в то, что, тщательно исследуя особенности криминального сознания, она сможет уберечь от подобной опасности других людей. Но сознание Странника ничем не отличалось от сознания любого другого человека, а погоня за ним чуть не стоила Рейчел жизни. Она ясно дала понять, что не желает меня видеть, и до последнего времени я уважал это ее желание. Не хотелось вновь причинять ей боль, напоминая о себе, но именно сейчас я чувствовал, что больше мне просто некуда деться.

Было между нами и нечто большее. За последние три месяца я дважды побывал в Бостоне с намерением найти ее и даже попытаться восстановить то, что мы потеряли. Но каждый раз возвращался, не поговорив с ней. В свой последний приезд, оставляя визитную карточку в офисе, я чувствовал себя так близко к ней, как будто мы непосредственно соприкасались. Возможно, дело Калеба Кайла могло каким-то образом перебросить между нами мост, ведь профессиональное общение порой помогает восстановить личные отношения. Наверное, я боялся неудачи: было страшно оказаться лицом к лицу с ее холодностью.

Во время полета я хорошо поработал: добавил то, что узнал от миссис Шнайдер, к досье, составленному моим дедом, тщательно все записав; просмотрел фотографии, отметил все подробности, относящиеся к жертвам — давно умершим молодым женщинам. Дед куда более подробно изложил их жизнеописания, взявшись за дело после их смерти, чем кто-либо иной делал или мог делать это, пока они были живы. Дед многое узнал и беспокоился о молодых женщинах не меньше, чем их родители. В известном смысле он уделял им больше внимания, чем родители. Боб Уоррен пережил свою жену почти на двадцать, а дочь — на двенадцать лет. Получалось, он продолжал жить для того, чтобы носить траур по многим женщинам.

Вспомнилось кое-что из наставлений деда, когда я только что стал полицейским. Я сидел рядом с ним в доме в Скарборо, готовый внимательно слушать его, непроизвольно передвигал кофейные чашки по столу и одновременно наблюдал за тем, как он изучает мой значок полицейского: блики света отражались в очках, когда он вертел значок в руках. На улице было солнечно, а в помещении — темно и холодно.

— Да, странное призвание, — наконец вымолвил он. — Эти грабители и убийцы, воры и торговцы наркотиками — ведь нам нужно, чтобы они существовали. Без них у нас не было бы цели в жизни. Именно они придают смысл нашей профессии. И еще, Чарли: за каким-то жизненным поворотом ты встретишь того, кто представляет угрозу для тебя самого, и он ни в коем случае не должен оставаться у тебя за спиной, когда в конце дня ты снимаешь свой значок. Тебе придется схватиться с ним, потому что иначе над твоими друзьями, над семьей, над всеми будет нависать его тень. Такой человек сделает тебя своей игрушкой. Твоя жизнь станет придатком его жизни, и, если ты не найдешь его, если не положишь этому конец, он станет преследовать тебя до конца твоих дней. Ты понимаешь меня, Чарли?

Я понял. Или решил тогда, что понял. Даже на закате жизни дед не отделался от заразы, полученной от соприкосновения с Калебом Кайлом. Предупреждая, он все же надеялся, что со мной подобного никогда не случится. Однако случилось — из-за Странника. И вот теперь происходит снова. Будто мне в наследство досталась пресловутая обезьянка, которую мой дед остаток жизни таскал на спине, его призрак, его демон.

Пополнив свои записи, я снова взялся просматривать досье, пытаясь нащупать собственный путь через сознание моего деда и далее — к сознанию Калеба Кайла. В самом конце папки был подшит газетный лист: страница из субботней газеты «Мэн» за 1977 год (прошло двенадцать лет после того, как мой дед узнал, что Калеба Кайла больше не существует). Там имелась и сделанная в Гринвилле фотография с изображением представителя шотландской бумажной компании, которая владела большей частью лесов к северу от города, в момент торжественной передачи парохода «Каталин» на реставрацию Морскому музею Маусхэда. На втором плане фото люди широко улыбались и размахивали руками, а в дальнем углу в объектив попал силуэт человека, стоявшего лицом к камере. В руках он держал коробку, очевидно, с какими-то припасами. Даже в этом масштабе можно было разобрать, что неизвестный высок и жилист, его руки, держащие коробку, длинные и худые, ноги — сильные и стройные. Лицо, старательно обведенное красным фломастером, выглядело расплывчатым.

Но мой дед увеличил фото, затем увеличил снова, потом еще раз, и еще. Каждый очередной снимок с увеличением был подложен под предыдущий. И лицо с газетной страницы все росло, становилось крупнее и крупнее, пока не достигло примерных размеров человеческого черепа. Глаза при помощи чернил дед превратил в темные колодцы. Воссозданное крупным планом лицо, естественно, состояло из крошечных черных и белых зерен. Человек со снимка стал чем-то вроде привидения: черты его были не узнаваемы ни для кого, кроме моего деда... Потому что только моему деду довелось сидеть рядом с ним в баре, чувствовать его запах и слышать объяснения этого человека, как пройти к дереву, где качались на ветру мертвые девушки.

Мой дед был уверен: это — Калеб Кайл.

Из аэропорта я позвонил на кафедру психологии Гарварда, назвал номер своего удостоверения и спросил, есть ли сегодня лекции у Рейчел Вулф. Мне сообщили, что в шесть вечера мисс Вулф должна консультировать студентов-психологов. Было пятнадцать часов пятнадцать минут. Вдруг я не застану Рейчел в кампусе или она отменит консультацию? Можно было, конечно, обратиться к кому-нибудь, кто мог подсказать ее домашний адрес, но это заняло бы некоторое время, а вот его-то (я начинал это осознавать) у меня и не было. Поймав такси, я всю дорогу до Гарвард-сквер барабанил пальцами по стеклу. На фасаде пивной «Грэфтон» висел транспарант, возвещающий о выборах в Совет университета, и на сумках и пальто у множества молодых людей красовались значки с символикой студенческих выборов. Я направился через весь комплекс туда, где сходились Квинси и Киркленд, сел на скамеечку в тени церкви Нового Иерусалима, стоявшей наискосок от «Уильям Джеймс Холл», и стал ждать.

Без пяти шесть рыжеволосая фигурка, одетая в черное шерстяное пальто, короткие сапожки и черные брюки, прошла по Квинси и вошла в «Уильям Джеймс Холл». Даже издали Рейчел была красива, и я заметил, что не один студент, проходя мимо, украдкой бросал на нее заинтересованный взгляд. Я двинулся следом, держась на некотором расстоянии, и вошел за ней в вестибюль. Проследил, как она поднялась по лестнице, ведущей к аудитории номер шесть в цокольном этаже: просто чтобы убедиться, что она не собирается отменять консультации и уходить. Я проводил ее взглядом до аудитории, а когда она закрыла за собой дверь, сел на пластиковый стул так, чтобы мне было видно дверь, и стал ждать.

Через час консультация закончилась, и студенты устремились из аудитории с тетрадями, прижатыми к груди или торчащими из сумок. Я встал в стороне, пропуская последних из них, а потом вошел в маленькую аудиторию. Посередине помещения стоял большой стол со стульями вокруг него и вдоль стен. Во главе стола, под классной доской, сидела Рейчел Вулф в темно-зеленом свитере, поверх которого был выпущен белый отложной воротничок рубашки. Легкий макияж в сочетании с темно-красной помадой — знакомый милый облик.

Рейчел подняла голову от бумаг — и выжидательная полуулыбка застыла на ее лице, когда она увидела меня. Я осторожно прикрыл за собой дверь и сел на первый попавшийся стул подальше от стола.

— Привет, — сказал я.

Какое-то время она молчала. Потом начала не спеша складывать ручки и конспекты в кожаный портфель. Затем встала и принялась натягивать пальто.

— Я просила не беспокоить меня, — обронила она, одновременно пытаясь продеть руку в левый рукав.

Я встал, подошел к ней, помог одеться. Это было вторжением в ее замкнутый мир, но внезапно во мне поднялась обида: не одна Рейчел пострадала в Луизиане в погоне за Странником. Обида быстро прошла, уступив место угрызениям совести, когда я вновь вспомнил то чувство, которое испытал, держа ее в объятиях: ее тело, сотрясаемое рыданиями, сразу после того, как Рейчел пришлось убить человека на кладбище Метэри. И снова увидел всю картину: вот она поднимает пистолет, вот ее палец нажимает на курок, вот пламя вырывается из дула, и пистолет из-за отдачи дергается у нее в руке. Какое-то глубинное и неистребимое чувство самосохранения прорвалось в ней в тот ужасный летний день, подпитывая ее энергией действия. Мне подумалось, что сейчас, при взгляде на меня, она снова вспомнила совершенное тогда, и ей стало страшно. Мое присутствие напомнило ей о той способности к насилию, которая единожды внезапно взорвалась внутри нее, чьи угольки все еще тлели в темных закоулках ее внутреннего мира.

— Не волнуйся, — сказал я с фальшивым спокойствием. — Я здесь по профессиональным причинам, а не по личным.

— Что ж, о них я тем более не хочу слышать... — она повернулась, взяв портфель под мышку. — Извини. Мне надо работать.

Я попытался дотронуться до ее руки, но она так на меня посмотрела, что пришлось отдернуть руку.

— Пожалуйста, Рейчел! Я нуждаюсь в твоей помощи.

— Пожалуйста, пропусти меня, ты загородил дорогу.

Я отступил назад, и она проскользнула мимо меня, низко опустив голову. Она уже открывала дверь, когда я снова заговорил:

— Рейчел, послушай меня хотя бы минуту. Если не ради меня, то ради Уолтера Коула.

Она замерла в дверях, но не обернулась.

— Что с Уолтером?

— Его дочь Эллен пропала. Я не уверен... В общем, это может быть как-то связано с делом, над которым я работаю. Это, возможно, связано каким-то образом и с гибелью Тани По — студентки, убитой на прошлой неделе.

Рейчел помолчала, потом глубоко вздохнула, прикрыла дверь и села на стул, где до этого сидел я. Для равновесия я занял ее прежнее место.

— У тебя две минуты, — сказала она.

— Мне нужно, чтобы ты прочитала досье и высказала свое мнение.

— Больше этим не занимаюсь.

— Я слышал, ты работаешь над исследованием о связи между преступлениями на почве насилия и мозговыми нарушениями, то есть чем-то, что требует сканирования мозга.

В действительности мне было известно несколько больше. Рейчел участвовала в исследованиях по изучению дисфункций в двух участках мозга: мозжечковой миндалине и лобной доле. Насколько я понял, прочитав копию статьи, которую она предоставила одному научно-психологическому журналу, мозжечковая миндалина — крохотный участок ткани в бессознательной части мозга — отвечает за чувство тревоги и эмоции, позволяющие нам отвечать на страдания других. В лобной доле эмоции регистрируются, там возникает самосознание и строятся планы. Это еще и та часть мозга, которая управляет нашими импульсами и порывами.

Как установлено, у психопатов лобная доля не реагирует, столкнувшись с эмоциональной ситуацией, возможно, из-за нарушений в этой самой миндалине или в процессах, отвечающих за посыл сигналов к коре головного мозга. Рейчел и другие ученые, мыслящие подобно ей, настаивали на серьезном черепно-мозговом обследовании преступников, аргументируя это тем, что так можно обнаружить доказательства связи между мозговыми нарушениями и психопатическим криминальным поведением.

Рейчел нахмурилась.

— Похоже, ты достаточно много знаешь. Мне не нравится, что ты следишь за мной.

Я снова почувствовал, как меня захлестнула обида. Чувство было таким сильным, что мой рот невольно искривился.

— Это не так. Вижу, твое эго по-прежнему живет и процветает.

Рейчел, маленькая и хрупкая, слабо улыбнулась.

— Остальное во мне не так прочно. У меня на всю жизнь останется шрам. Два раза в неделю я бываю у врача, и мне пришлось отказаться от частной практики. Я все еще думаю о тебе, и ты все еще пугаешь меня. Иногда...

— Прости, — может быть, мне это почудилось, но в ее паузе я уловил нечто, что позволяло надеяться: порой она думала обо мне и в другом ключе.

— Я понимаю. Расскажи мне об этом досье.

И я рассказал. Коротко изложил историю убийств, добавив кое-что из поведанного мне миссис Шнайдер. Добавил от себя то, о чем сам догадывался или подозревал.

— В основном все здесь, — я положил перед собой битком набитую папку. — Мне бы хотелось, чтобы ты это просмотрела. И желательно узнать, к какому выводу ты пришла.

Она протянула руку. Я двинул папку к ней через всю плоскость стола. Рейчел быстро просмотрела написанные от руки листки, светокопии, фотографии. На одной из них было снято место преступления — дерево с повешенными девушками, которых нашел мой дед.

— О боже, — прошептала Рейчел и закрыла глаза. Когда она вновь их открыла, в них был уже другой блеск: не только отсвет профессионального любопытства, но и нечто, что главным образом и привлекало меня в ней, — сострадание.

— Ознакомление с досье и подготовка выводов могут занять пару дней, — подытожила она.

— У меня нет пары дней. Мне нужны твои выводы сегодня же вечером.

— Это невозможно. Извини, но к вечеру я даже не смогу толком начать.

— Пойми, Рейчел, никто мне не верит. Никто не соглашается, что этот человек вообще когда-либо существовал. А в действительности все гораздо хуже: он, скорее всего, и теперь жив. Он есть. Я чую его, Рейчел. Мне нужно уразуметь, как он мыслит, хотя бы отчасти. Мне необходима хоть маленькая зацепка, чтобы сделать его реальным, увидеть наяву: вытащить материалы из этой папки и из них создать его узнаваемый портрет. Помоги, пожалуйста! В моей собственной голове полная мешанина, и нужна помощь со стороны, чтобы все обрело ясный смысл. Нет больше никого, к кому я мог бы обратиться. И потом, ты самый лучший криминальный психолог, которого я знаю.

— Я — единственный криминальный психолог, которого ты знаешь, — слабая улыбка опять мелькнула на ее лице.

— Ну, пусть так.

Рейчел встала со стула.

— Я никак не смогу что-то сделать для тебя уже сегодня. Но давай встретимся завтра в книжном магазине Купа. Скажем, в одиннадцать часов. Я поделюсь с тобой всем, что у меня к тому времени будет.

— Спасибо.

— Пожалуйста. — Она встала и быстро ушла.

Я остановился там же, где останавливался всегда, когда бывал в Бостоне, — в «Нолан Хауз», что в южной части города: это тихий полупансион со старинной мебелью и парочкой приличных ресторанов поблизости. Связавшись с Эйнджелом, я узнал, что в Темной Лощине все тихо.

— Ты виделся с Рейчел? — спросил Эйнджел.

— Да, я ее видел.

— У нее все в порядке?

— Она, кажется, была не особенно рада меня видеть.

— Ты навеваешь на нее грустные воспоминания.

— Со мной всегда так. Может быть, когда-нибудь у кого-то и появятся веселые мысли при виде меня.

— Этого никогда не будет, — возразил он. — Не горюй. И передай Рейчел при случае, что мы о ней спрашивали.

— Ладно. Кто-нибудь выезжал из дома Пайна?

— Младший парнишка отправился в город купить молока и бакалеи, и все. Никакого намека на Билли Перде, или Тони Сэлли, или Стритча. Но Луис по-прежнему настороже. Стритч где-то здесь. В этом-то мы точно уверены. Чем скорей ты вернешься сюда, тем лучше.

Я принял душ и переоделся, после чего отыскал в холле «Нолан Хауз» среди журналов и путеводителей экземпляр дорожного атласа Гуша издания 1995 года. В нем было перечислено девять Медин: восемь в штатах Техас, Теннесси, Вашингтон, Висконсин, Нью-Йорк, Северная Дакота, Мичиган, Огайо и одна в Иллинойсе. Я сразу отверг все города на севере в надежде, что дед был прав насчет южных корней Калеба. Так что оставались Теннесси и Техас. Сначала я попытал удачи в Теннесси, но никто в участке шерифа графства Гибсон не припомнил Калеба Кайла, который примерно в сороковых годах то ли убил свою мать на какой-то ферме, то ли подозревался в убийстве. Но, как обнадеживающе заявил мне помощник шерифа, это не значит, что такого не случалось: он просто имел в виду, что никто из присутствующих не мог вспомнить ничего подобного. Я позвонил в полицию штата, просто так, на всякий случай, но получил тот же ответ: никакого Калеба Кайла.

Было уже почти полдевятого, когда я принялся звонить в Техас. Медина, как оказалось, находилась в графстве Бандера, а не в графстве Медина, поэтому мой звонок шерифу графства Медина не продвинул меня особенно далеко. Но со вторым звонком мне повезло больше, действительно повезло, и я не переставал удивляться, как это мой дед сумел проникнуть так далеко и узнать правду о Калебе Кайле.

Глава 22

Помощник сказал мне, что шерифа зовут Дэн Тэннен. Я подождал, пока меня соединят с его кабинетом. После пары гудков женский голос произнес:

— Алло?

— Шериф Тэннен? — спросил я. И попал в точку.

— Это я, — последовал ответ. — По голосу не скажешь, что вы удивлены.

— А что, надо было удивиться?

— Меня пару раз принимали за секретаря. Дэн — уменьшительное от Дэниэла. Что еще хуже можно придумать? Как я слышала, вы спрашивали о Калебе Кайле?

— Верно, — сказал я. — Я частный сыщик, работаю в Портленде, штат Мэн. Я...

Она перебила меня вопросом:

— Где вы слышали это имя?

— Калеб?

— Угу. Ну, точнее, Калеб Кайл. Так где вы слышали это имя?

— Хорошенький вопрос...

Я подумал: с кого начать? С миссис Шнайдер? С Эмили Уоттс? С моего деда? С Рут Дикинсон, Лорел Тралок и остальных трех девушек, закончивших свою жизнь, покачиваясь на дереве на берегу Малого Уилсоновского ручья?

— Мистер Паркер, я задала вам вопрос.

У меня возникло ощущение, что шериф Тэннен, похоже, не зря ест свой хлеб.

— Извините, — ответил я. — Это довольно запутанное дело. Впервые я услышал это имя, когда был мальчишкой, от своего деда. А на прошлой неделе я слышал его дважды.

И я рассказал ей все, что знал. Она слушала без комментариев, а когда я закончил, долго молчала, перед тем как сказать:

— Это произошло до моего прихода в полицию. Ну, кое-что из этого... Парень жил с матерью в Хилл-Кантри, милях в четырех к юго-востоку отсюда. Он родился, насколько я могу припомнить, не заглядывая в досье, году в 1928 или в 1929, но под именем Ка-леб Брюстер. Его отцом был некий Лайал Брюстер. Последний отправился сражаться с Гитлером и кончил тем, что умер в Северной Африке. А эти двое, Калеб и его мать, с тех пор должны были сами о себе заботиться. Кроме того, Лайал Брюстер так и не потрудился жениться на Бонни Кайл. Бонни Кайл — так звали мать парня. Понимаете теперь, почему я заинтересовалась, услышав, как вы произнесли имя Калеба Кайла? Не так уж много людей знало его под этим именем. Здесь он всегда звался Калебом Брюстером. Как раз до того момента, как убил свою мать.

Она была просто дьявольским отродьем. Так говорили все, кто ее знал. Бонни жила для себя, а мальчишка состоял при ней. Он слыл смышленым, мистер Паркер. В школе всех опережал в математике, чтении — во всем, к чему у него душа лежала. Потом его матери что-то взбрело в голову: ей, видите ли, не нравилось, что он привлекает к себе внимание. И Бонни забрала его из школы. Утверждала, что сама с ним занимается.

— Думаете, она с ним плохо обращалась?

— Думаю, тут многое преувеличено. Правда, припоминаю, кто-то мне рассказывал, как его однажды нашли голышом на дороге между нашим городком и Кервилом, всего в грязи и еще черте те в чем. Полицейские привели его домой к мамочке в одеяле. Парню тогда было четырнадцать или пятнадцать лет. Люди слышали, как он сразу завопил, едва за ним успела закрыться дверь. Она наверняка всыпала ему палкой, я так полагаю. А вот насчет чего-то еще...

Дэн на какое-то время замолчала, и мне послышалось, как на другом конце провода она сделала большой глоток.

— Вода, — пояснила она, — если вас это интересует.

— Вовсе нет.

— Ну, ладно. Как бы там ни было, я ничего не знаю о сексуальном насилии. Об этом шла речь на суде над братьями Менендес. Непонятно, откуда это взялось. Как я уже говорила, мистер Паркер, парень отличался умом. Даже в возрасте шестнадцати-семнадцати лет он был смышленее, чем большинство жителей этого городка.

— Вы полагаете, он это все придумал?

Дэн ответила не сразу.

— Не знаю. Но, если насилие и имело место, ему хватило ума, чтобы попытаться использовать таковое как смягчающее обстоятельство. Вы, должно быть, помните, мистер Паркер, что в то время о подобных вещах не так уж много говорили. Сам факт, что кто-то обнародовал такое, уже был необычен. Короче, думаю, мы никогда не узнаем наверняка, что на самом деле происходило в этом доме.

Но Калеб Кайл отличался не только умом. Здешние жители вспоминают, что он проявлял подлость и даже хуже — мучил животных, мистер Паркер, и развешивал их трупы на деревьях: белок, кроликов, даже кошек и собак.

Никто не видел, как он это делал, но люди знали: это он. Может быть, ему надоело убивать животных и он решился пойти дальше? Имело место и многое другое...

— Вы о чем?

— Так, давайте обо всем по порядку. Через два или три дня после того случая на дороге Калеб Брюстер убил свою мать и скормил ее труп свиньям. Шериф Гарретт и его помощник пришли проверить, как там мальчик, и нашли его сидящим на крыльце и пьющим из кувшина простоквашу. Кухня была вся в крови — кровь на полу, кровь на стенах. Рядом с парнем валялся окровавленный нож. Одежду Бонни Кайл нашли в загоне для свиней рядом с несколькими костями — тем немногим, что оставили от нее свиньи. Да еще маленькое серебряное колечко: один боров выдавил его из себя вместе с пометом. Кажется, он теперь выставлен в Музее границы в Бандерасе вместе с двухголовым ягненком и индейскими наконечниками для стрел.

— А что стало с Калебом?

— Его судили как совершеннолетнего, потом дали срок.

— Пожизненно?

— Двадцать лет. Он вышел, думаю, году в 1963 или 1964.

— Его восстановили в правах?

— Восстановили в правах? Нет, черт возьми! Он выпадал из общепринятых норм еще до того, как убил мать, и нормальным так и не стал. Но кое-кто счел возможным отпустить его, принимая во внимание смягчающие обстоятельства. Калеб свое отсидел, и его не могли оставить в заключении навсегда, как бы ни хороша казалась эта идея. И, как я говорила, он был смышленый: в тюрьме вел себя примерно, и все решили, что Калеб Брюстер ступил на путь исправления. Сама-то я думаю, что он выжидал.

— Он вернулся в Хилл-Кантри? — спросил я, хотя уже догадывался, каким будет ответ.

Дэн опять на время умолкла. На этот раз молчание длилось довольно долго.

— Дом по-прежнему стоял на месте, — наконец заговорила шериф Тэннен. — Я помню, как он вернулся в город. Мне было тогда лет десять-одиннадцать. Калеб шел к старому дому, а люди собрались на другой стороне улицы и наблюдали, как он проходит мимо. Не знаю, сколько он пробыл там. Дня два-три, не больше, пожалуй. Но...

— Что — но?

Дэн вздохнула.

— Погибла девушка. Лилиан Бойс. Говорят, она считалась самой хорошенькой во всем графстве. Наверно, так оно и было. Ее нашли внизу, у Хондо-Крик, недалеко от Тарпли, зверски зарезанной. Хотя и это не самое худшее...

Я ждал. И не удивился тому, что услышал.

— Ее повесили на дереве. Словно кто-то хотел, чтобы ее нашли. Словно она послужила предупреждением для всех нас...

Телефонная линия наполнилась для меня гулом — кровь шумела в ушах, — трубка раскалилась в моей руке, когда шериф Тэннен завершила свой рассказ:

— ...К тому времени, когда мы нашли ее, Калеб Брюстер исчез. Насколько мне известно, и сейчас еще существует ордер на его арест. Хотя не думаю, чтобы кто-нибудь когда-нибудь им воспользовался. Я, по крайней мере, до сих пор еще не имела такой возможности.

Положив трубку, я некоторое время просидел в неподвижности на кровати. В моей комнате на полке лежала колода игральных карт, и чуть позже я поймал себя на том, что тасую ее: карты так и мелькали у меня перед глазами. Вытащив из колоды даму червей, я вспомнил фокус, который Соул Мэнн когда-то мне показывал: «найти даму». Бывало, он стоял у своего обтянутого сукном столика и разговаривал как бы сам с собой, раскладывая на сукне карты, кладя одну поверх другой: «Пятерка дает десять, десятка дает двадцать...» Он вроде бы даже не замечал постепенно собиравшихся завзятых игроков, привлеченных уверенными движениями его рук и надеждой на легкие деньги. Но Соул всегда был начеку. Наблюдал и ждал. И медленно, но верно люди приходили к нему. Старик напоминал охотника, который знает, что в каком-то месте олень обязательно выскочит на тропу.

И еще я думал о Калебе Кайле, а перед глазами у меня маячили останки выпотрошенных и развешанных по ветвям дерева девушек. На память мне пришла легенда об императоре Нероне. Согласно легенде, когда Нерон убил свою мать Агриппину Младшую, он приказал вскрыть ее тело, чтобы увидеть то место, откуда появился на свет. Чем объяснить этот поступок, неясно. Возможно, патологически навязчивой идеей или даже склонностью к кровосмешению, которую приписывали императору античные хроникеры. А может, таким образом он надеялся понять что-то в себе самом, свою собственную природу, пристально вглядываясь в то место, откуда произошел.

«Должно быть, Калеб когда-то любил свою мать, — думал я. — Любил до того, как все превратилось в злобу, ярость и ненависть; до того, как почувствовал желание лишить мать жизни и разрубить ее тело на куски».

И на мгновение я ощутил нечто вроде жалости к Калебу: печаль по мальчику, которым он когда-то был, в сочетании с ненавистью к мужчине, которым он стал.

Я вновь увидел тени от деревьев и человеческую фигуру, двигающуюся между ними на север. Север страны находился настолько далеко от Техаса, насколько далеко он мог забраться, отомстив обществу, приговорившему его к тюрьме за то, что он сотворил со своей матерью.

Но, возможно, север был избран не только поэтому. Когда мой дед был ребенком, священник обычно читал проповеди в левом пределе церкви, потому что север всегда воспринимался как та часть земли, куда не проник еще свет Господа. По этой же причине некрещеных и самоубийц хоронили на северной стороне за пределами церковной ограды.

Потому что север считался непознанной землей. На севере простирались темные земли.

На следующее утро в книжном магазине я слился с толпой студентов и туристов. Заказал кофе и листал журнал, пока не пришла Рейчел, как обычно опоздав. На ней было все то же черное пальто, но на этот раз в сочетании с синими джинсами и небесно-голубым свитером с v-образным вырезом; под ним — наглухо застегнутая оксфордская рубашка в бело-голубую полоску. Волосы она свободно распустила по плечам.

— Ты когда-нибудь встаешь рано? — спросил я, заказав ей кофе и пончик.

— Я не ложилась до пяти утра, работала над твоим досье, черт бы его побрал, — ответила она. — Если бы я навязала тебе свои сроки, ты бы не смог воспользоваться моими услугами.

— Извини, — примирительно сказал я. — Зато ты можешь вдоволь воспользоваться кофе и пончиками.

— Ты разбиваешь мне сердце, — она, казалось, немного смягчилась со вчерашнего дня. Хотя я мог принимать желаемое за действительное.

— Ты готов слушать? — спросила она.

Я кивнул, но прежде, чем она начала говорить, рассказал ей все, услышанное от шерифа Медины, особо подчеркнув, что Калеб взял фамилию матери, чтобы уберечься от своего прошлого.

Рейчел рассеянно кивнула, занятая своими мыслями.

— Так, — вслух произнесла она, — все сходится.

Принесли кофе. Она положила в чашку сахар, развернула пончик, разломила его на крохотные кусочки и начала говорить:

— Мои выводы основаны главным образом на догадках и предположениях. Любой порядочный служитель закона просто высмеет меня, глядя со своей колокольни. Но поскольку ты не порядочный и даже не служитель закона, то возьмешь что дадут. Да и потом, все, что ты мне предоставил, тоже ведь построено на догадках и предположениях с легким налетом паранойи и суеверий...

Она смущенно покачала головой, затем как-то резко посерьезнела и открыла свою записную книжку. Перед ней строка за строкой бежал убористый текст, в котором тут и там мелькали желтые пометки.

— Большую часть того, что я собираюсь тебе сказать, ты уже и без меня знаешь. Могу лишь прояснить кое-что. Может быть, ввести тебя в определенный контекст... Если этот человек все-таки существует, по крайней мере, если один и тот же человек, Калеб Кайл, виновен во всех этих убийствах, тогда ты имеешь дело с классическим садистом-психопатом. По правде говоря, даже кое с чем похуже, потому что я никогда не сталкивалась ни с чем подобным ни в литературе, ни в клинической работе. Я имею в виду, когда все вот так, в одном флаконе. Между прочим, в этой папке нет упоминаний ни об одном убийстве после 1965 года. Даже несмотря на фотографию в газете, ты должен был принять в расчет и этот факт. Вероятно, он умер или снова сидит в тюрьме за другое преступление. Как еще можно объяснить внезапное прекращение убийств?

— Он мог умереть, — согласился я. — В таком случае все, чем мы занимаемся, пустая трата времени и события предстают в совершенно ином свете. Но давай все-таки предположим, что его не посадили в тюрьму. Если шериф Тэннен права и Калеб так умен, как она думает, он не попал снова в тюрьму. Кроме того, мой дед проверил подобную версию в свое время — следы этого есть в досье. Хотя дед наводил справки вслепую: искал-то он Калеба Кайла, а не Калеба Брюстера.

Она пожала плечами.

— Тогда у тебя в запасе два возможных варианта: либо он продолжал убивать, но его жертвы числятся среди пропавших без вести, либо...

— Либо?

Рейчел нажала на кончик ручки, лежавшей на записной книжке по-соседству с обведенным в красный кружочек словом.

— Либо он находится в состоянии покоя. Вероятность того, что у некоторых серийных убийц (если наш убийца таковым является) иногда наступает период покоя, рассматривается в числе прочих подразделением поддержки расследований ФБР, людьми из криминального отдела и консультационной программы. Ты это знаешь, потому что я раньше говорила тебе об этом. Это, конечно, теория, но только так можно объяснить, почему некоторые убийства попросту прекращаются, хоть убийцу и не поймали. По какой-то причине в определенный момент убийца достигает такого состояния, когда потребность отыскать жертву не так сильна. И убийства прекращаются.

— Если до настоящего времени он и был в состоянии покоя, то теперь что-то его встряхнуло, — не согласился я.

Подумалось о служащем лесозаготовительной компании, направлявшемся в лесную глушь, чтобы проложить дорогу для вырубки леса, и о том, с чем он мог столкнуться в лесу. Вспомнился и рассказ миссис Шнайдер, а затем — объявление в газете и весь мой разговор с Виллефордом; чуть позже — случай, когда Рейчел постучала в мою дверь и приколола на стену криминальные сводки, и весь мир завертелся колесом, пока не сконцентрировался на человеке, до которого она пыталась добраться. Сюда же присовокупилась и сообщение в газете об аресте Билли Перде в приюте «Санта-Марта»... Когда выставляешь на окно мед, не удивляйся, что налетели осы.

— Это может показаться несколько призрачным, но таковы варианты, которые тебе предстоит рассмотреть, — продолжала Рейчел. — Хорошо, давай рассмотрим повнимательней первые убийства. Во-первых, хотя, может быть, это и наименее значительный факт, обратим внимание на места, где были обнаружены тела. Налицо стремление быть в курсе того, как скоро они будут найдены, где именно и кем. Таким образом Калеб контролировал ход расследования. Первоначально убийства могли происходить беспорядочно; мы этого наверняка никогда не узнаем, если только не откроется, где они были совершены. Однако расположение найденных тел представляется очень продуманным. Калеб хотел лично участвовать в определенном этапе поиска. Предполагаю, что он следил за твоим дедушкой вплоть до того момента, когда тот нашел женщин. Правдоподобным кажется и то, что тебе рассказала старушка Шнайдер. Если, конечно, правдив был рассказ самой Эмили Уоттс: что Кайл уже убивал, когда они жили вместе. Степень разложения у каждого из пяти найденных тел была разной: Джуди Гиффен и Рут Дикинсон убиты первыми, с интервалом около месяца, а Лорел Тралок, Луиза Мур и Сара Рэйнз умерщвлены почти одна за другой на протяжении короткого промежутка времени. В отчете медицинской экспертизы указано, что Тралок и Мур, возможно, были убиты в течение одних суток, а Рэйнз — спустя еще одни сутки, но не позже. У меня сложилось такое впечатление, что каждая из этих пяти девушек, а уж каждая из последних трех — определенно, физически напоминала Эмили Уоттс: все стройные, изящные; может быть, более пассивные, чем Эмили, которая проявила силу воли, когда возникла необходимость, но все же девушки ее типа. Будучи полицейским, ты мне рассказывал о случаях изнасилования на почве мести, ведь так?

Я кивнул.

— Мужчина поскандалит со своей женой или с подружкой, вырывается из дома и выплескивает свою ярость на совершенно постороннего человека, — продолжала Рейчел. — В его сознании все женщины несут коллективную ответственность за вину одной женщины, и поэтому любая из них может быть «наказана», с любой может быть спрошено за действительное или мнимое нарушение тех норм, которые насильник закрепил в своем сознании в качестве подобающего женщине поведения. Допустим, Калеб Кайл такой же, как эти мужчины. Но на сей раз он пошел еще дальше. Медэксперт не обнаружил никаких признаков сексуального насилия у трех последних жертв. Однако — и тут мы имеем дело с классическим патологическим страхом перед женскими половыми органами — имели место повреждения гениталий, предположительно нанесенные тем же орудием, что и ужасные раны на животах. Им же располосована и матка у каждой из женщин. И вот что интересно: в случаях с Гиффен и Дикинсон убийца искромсал их почти через месяц после смерти жертв. Возможно, когда уже убил остальных трех девушек или незадолго до этого.

— Он вернулся к ним после того, как узнал от Эмили, что она потеряла ребенка.

— Конечно! Калеб наказывал их, потому что тело Эмили Уоттс предало его, выкинув зачатого им ребенка; много женщин было наказано по вине одной. Можно предположить, что он наказывал и других женщин по другим причинам...

Рейчел положила в рот кусочек пончика и отхлебнула кофе.

— Теперь, возвращаясь к отчету медицинской экспертизы, мы ясно видим, что над каждой из девушек измывались перед смертью: у них поломаны и вырваны ногти на руках и ногах, выбиты зубы, на теле видны ожоги от прижиганий сигаретой, следы от ушибов, нанесенных, предположительно, вешалкой для одежды. Трех же последних девушек пытали особенно жестоко. Они очень мучились перед тем, как умереть, Берд...

Рейчел серьезно посмотрела на меня, и в ее глазах я увидел сострадание: страдание из-за их мучений вместе с воспоминанием о собственной боли. Она, однако, продолжала:

— Согласно сведениям о жертвах, собранным твоим дедушкой, эти молодые женщины были образцово воспитаны, вышли из хороших семей и, может быть, лишь немного асоциальны. Большинство из них отличались застенчивостью, не имели сексуального опыта. Лишь у Джуди Гиффен, как оказалось, имелся кое-какой сексуальный опыт. По-моему, перед смертью они молили его о пощаде, думая, что сумеют спастись. Но Калеб хотел только одного: чтобы они плакали и кричали. Возможно, на пике агрессии он и кончал. Он испытывал сексуальное возбуждение от мольбы о пощаде и в то же время ненавидел своих жертв за эту мольбу. Вот они и погибли...

Теперь глаза Рейчел блестели, ее возбуждение от попытки проложить дорогу к сознанию этого человека проявлялось в резких движениях рук, в том, как быстро она говорила, в заметном интеллектуальном удовольствии от умения обойти препятствие, от неожиданных сопоставлений, в уравновешенности даже при явном отвращении к поступкам, которые она обсуждала.

— Боже! — воскликнула Рейчел. — Я прямо-таки вижу рентгеновский снимок его черепа: аномалии височной доли, связанные с сексуальными отклонениями; искривление лобной доли, ведущее к насилию; пониженная активность между лимбической системой и лобными долями, указывающая на фактическое отсутствие чувства вины или раскаяния. — Она тряхнула головой, словно изумляясь поведению какого-то особенно мерзкого насекомого. — И все же он не асоциален. Может быть, эти девушки и отличались застенчивостью, но они не были дурами. Ему требовалась достаточная ловкость, чтобы войти к ним в доверие. Поэтому интеллект в норме... Теперь о биографии Калеба Кайла. Если то, что он рассказал Эмили Уоттс, правда, то в детстве он подвергался физическому и, возможно, сексуальному насилию со стороны матери. Она говорила, что любит его, во время и после насилия над ним, а потом вдогонку наказывала парня. Им мало занимались и о нем недостаточно заботились. Калеб прошел трудный путь, прежде чем научился быть самодостаточным. Когда он подрос, то понял, кто его мучительница. И убил ее. А затем принялся и за других. В случае с Эмили Уоттс произошло что-то иное. Она сама была жертвой насилия. Потом Эмили забеременела. Мне думается, он все равно бы ее убил после рождения ребенка — исходя из того, что она говорила: «Он хотел лишь ребенка».

Рейчел сделал глоток кофе, и я воспользовался этим, чтобы прервать ее речь вопросом:

— А как насчет Риты Фэррис и Шерри Ленсинг? Мог он быть виновным в их гибели?

— Возможно, — ответила Рейчел. Она спокойно смотрела на меня, видимо, надеясь, что я сам найду здесь связь.

— Мне для ясности чего-то не хватает, — высказался я.

— Ты забываешь об изуродованных ртах. Изувеченные матки тех девушек в 1965 году были своего рода посланием. Изуродованные рты стали свидетельством. Мы и прежде видели такие увечья у жертв, Берд. — Рейчел смотрела на меня внимательно и серьезно.

И я кивнул, подумав: «Странник».

— Итак, мы снова имеем дело с изуродованными органами, на этот раз — ртами жертв. И в каждом случае это служило для обозначения чего-то особого. Рот Риты Фэррис зашит. Что это значит? Что она не должна была открывать рот?

— Возможно, — ответила Рейчел. — Это не очень тонко. Но того, кто убил ее, тонкости мало интересовали.

Я на минуту задумался над тем, что сказала Рейчел, и попытался представить себе подоплеку подобных действий.

— Она вызвала полицию, и они увезли Билли Перде. Это могло означать, что Калеб следил за домом в ту ночь, когда арестовали Билли. Калеб и есть тот старик, которого Билли, как он утверждал, видел в ночь, перед убийством Риты и Дональда. Может быть, Калеб — тот же старик, который напал на Риту в гостинице.

— В случае с Шерри Ленсинг, — продолжала Рейчел, — сломана челюсть и вырван язык. Возможно, это покажется слишком смелым утверждением, но, по-моему, она была наказана как раз за то, что не говорила.

— Она принадлежала к числу тех, кто знал о рождении ребенка.

— Похоже, это правдоподобное объяснение. В конце концов, невзирая на то, что привело Калеба Кайла на страшный путь, и несмотря на все его знаки, все обиды, он — убивающая машина, совершенно лишенная угрызений совести.

— Однако он же испытывал какие-то чувства, когда потерял ребенка.

Рейчел прямо-таки подскочила на стуле.

— Да! — она лучезарно улыбнулась мне, как учитель, желающий поощрить особо одаренного ученика. — Загадка — или отгадка! — в судьбе шестой девушки, той, которую так и не нашли. Согласно целому ряду доводов, большинство из которых заставило бы моих коллег подвергнуть меня остракизму, если бы я обнародовала их, я думаю, твой дедушка был прав, подозревая, что она тоже стала жертвой. Но он не угадал, какого рода жертвой.

— Я не понимаю.

— Твой дедушка утверждал, что она была тоже убита, но по какой-то причине не выставлена напоказ.

Я не мог представить себе, к чему она клонила. И мой желудок от одного предположения уже сводил спазм. Возможно, оно какое-то время существовало у меня в подсознании. А может, в подсознании моего деда. Думаю, он надеялся, что она мертва. Потому что иное предположение еще хуже.

— Нет, я не верю, что она убита, — заявила Рэйчел. — Здесь снова всплывают пытки, примененные к тем девушкам. Для этого человека пытки не просто способ получить удовлетворение, а еще и проверка. Он проверял их силу. Знал, но в то же время не позволял себе верить в то, что они не выдержат испытания просто из-за слабости.

— Но посмотри в досье Джуди Манди, — возразил я. — Она сильная, хорошо сложенная, доминирующая личность. Ее нелегко было заставить плакать, она владела собой в споре. И ему, вероятно, не пришлось слишком сильно ее мучить, чтобы понять, что она отличается от других.

Рейчел, глядя на меня, наклонилась вперед. Лицо ее выражало теперь глубокую, непреходящую скорбь.

— Ее похитили не потому, что она была слабой. Джуди похитили потому, что она была сильной.

Я закрыл глаза. Теперь до меня дошло, что случилось с Джуди Манди и почему ее не нашли. Рейчел тоже поняла, что я понял.

— Джуди взяли как племенную самку, Берд, — сказала Рейчел почти спокойно. — Калеб взял ее для размножения...

Рейчел предложила подвезти до Логана, но я отказался. Она и так сделала для меня достаточно, даже больше, чем я был вправе просить. Шагая рядом с ней через Гарвард-сквер, я вдруг остро почувствовал, что люблю ее еще сильнее, чем прежде. Возможно, оттого, что она все дальше и дальше ускользала от меня, так мне казалось.

— Как ты думаешь, Калеб может быть причастен к исчезновению Эллен Коул? — спросила Рейчел. Ее рука случайно задела мою, и впервые с момента моего приезда в Бостон она не отдернула руки, не противилась контакту.

— Я точно не знаю, — ответил я. — Может, полицейские и правы. Вероятно, в ней действительно взыграли гормоны, и она сбежала. В таком случае я не знаю, что мне делать. Но вдруг старик нашел ее и утащил в Темную Лощину? Я люблю повторять: не верю в совпадения... У меня нюх на этого человека, Рейчел. Он вернулся. Думаю, он ищет Билли Перде и готов отомстить каждому, кто помогает парню скрываться. Я почти уверен: это он убил Риту Фэррис. Может быть, из ревности или из желания отсечь ее от Билли, чтобы у того не осталось никаких других связей. Или потому, что Рита собиралась бросить Билли и забрать ребенка с собой. Не думаю, что он собирался убивать Дональда. Калеб желал бы, чтобы его внук остался жив. Однако Дональд каким-то образом оказался втянутым в драку. Подозреваю, что мальчик по-детски, но решительно оказал сопротивление, когда Калеб попытался вытолкать его вон...

При воспоминании о малыше Дональде у меня перехватило горло, и я молчал, пока мы не дошли до площади. Прощаясь, я протянул Рейчел руку для рукопожатия. Даже не поцеловал ее, потому что не чувствовал себя вправе. Она взяла мою руку и крепко пожала ее.

— Берд, этот человек считает, что у него есть причина мстить кому-то, кто перешел ему дорогу. Он убежден, что ему умышленно вредят. Я определила его как психопата, — в ее глазах светилась не просто уверенность, а глубокая убежденность.

— Другими словами, это меня отчасти извиняет? — я улыбнулся, но лишь одними губами.

— Пропавшие девушки мертвы, Берди. Сьюзен и Дженнифер погибли. То, что случилось с ними и с тобой, ужасно. Ужасно! Но всякий раз, заставляя кого-то расплачиваться за зло, причиненное тебе, ты унижаешь самого себя и рискуешь стать таким же, как тот, кого ты ненавидишь. Ты это понимаешь?

— Это не обо мне, Рейчел, — мягко ответил я. — По крайней мере, не совсем. Кто-то должен остановить подобных людей. Кто-то обязан взять на себя ответственность, — и снова в моей голове эхом прозвучало: «Ты в ответе за них всех».

Рука Рейчел робко обхватила мою ладонь, пальцы ее сплелись с моими, большой палец легонько поглаживал неровности ладони. Потом она свободной рукой коснулась моего лица.

— Зачем ты приехал сюда? Большую часть того, что я рассказала, мог бы представить себе и сам.

— Я не такой умный.

— Не вешай мне лапшу на уши.

— А это правда — то, что говорят про психопатов?

— Только про психопатов нового поколения. Ты не ответил на мой вопрос.

— Знаю. Ты права: кое о чем я догадывался. Или почти догадывался. Но мне надо было это услышать от кого-нибудь еще... И я действительно все еще... думаю о тебе. Потому что, когда ты ушла, ты что-то оторвала от меня и унесла с собой... Я надеялся, что, может быть, таким путем приближусь к тебе. Хотел тебя снова... увидеть. Возможно, по большому счету это все, что мне было нужно, — я отвернулся.

Она крепко сжала мою руку.

— Я знала: ты отправился в Луизиану не только на поиски Странника, но для того, чтобы убить его. И все, кто стояли на твоем пути, пострадали, и пострадали жестоко. Твоя способность насаждать насилие приводила меня в ужас.

— Тогда я не имел представления, что еще можно сделать.

— А теперь?

Я уже собирался ответить, когда ее палец дотронулся до шрама на моей щеке — отметины, оставленной ножом Билли Перде.

— Как это случилось? — спросила она.

— Один человек полоснул меня ножом.

— И что ты сделал?

— Ушел, — ответил я после небольшой паузы.

— Кто это был?

— Билли Перде.

Зрачки Рейчел расширились, глаза округлились, словно что-то, дремавшее в ней, начало постепенно оживать. Это было видно не только по глазам, но и ощущалось в ее прикосновениях.

— Ему никогда не везло, Рейчел. Роковые случайности преследовали его от рождения.

— Если я задам тебе вопрос, ты ответишь мне честно? — спросила она.

— Я всегда старался быть честным с тобой.

— Знаю. Но это особенно важно. Мне нужна полная уверенность.

— Спрашивай.

— Ты испытываешь потребность в насилии?

Я тщательно обдумал вопрос. В прошлом мною двигал мотив личной мести. И я причинял боль, убивал — из-за того, что сделали со Сьюзен и Дженнифер, да и со мной. Теперь стремление к мести истощилось слабея день ото дня, и освободившееся пространство заполнилось чем-то, дававшим надежду на исцеление. В некотором смысле я был повинен в том, что случилось с моей семьей. Не помышлял, что когда-нибудь покончу с мыслями об этом, но сумел-таки хоть немного отойти от нее, осознав свои промахи в прошлом и научившись не повторять их в будущем.

— Какое-то время тому назад — испытывал, — ответил я.

— А сейчас?

— У меня нет потребности в насилии, однако, если понадобится, я прибегну к нему. Не буду стоять в стороне и смотреть, как страдают невинные люди.

Рейчел наклонила голову и нежно поцеловала меня в щеку. Когда она отстранилась, в ее глазах светилась нежность.

— Так, значит, ты у нас ангел мести?

— Что-то вроде того.

— Тогда до свидания, ангел мести, — прошептала Рейчел.

Она повернулась, чтобы оставить меня и уйти назад, в библиотеку, к своей работе. И не оглянулась, уходя, но голова ее оставалась опущена, и я на расстоянии почувствовал, как тяжелы ее думы.

Самолет поднялся в небо и взял курс из Логана на север, сквозь холод, сквозь тяжелые облака, обволакивавшие его, как дыхание Бога. Я размышлял о шерифе Тэннен, которая обещала добыть самые последние из имевшихся фотографий Калеба Кайла. Они должны быть тридцатилетней давности, но и это уже кое-что. Я достал из папки деда смазанную газетную фотографию Калеба, снова и снова вглядывался в нее. Калеб напоминал скелет, на костях которого постепенно нарастало мясо, словно процесс распада медленно и необратимо пошел вспять. Фигура, менее телесная, чем собственное имя, — образ, созданный из теней, постепенно приобретал черты реальности.

«Я знаю тебя, — думал я. — Я знаю тебя».

Глава 23

Я прилетел в Бангор днем; забрал свою машину со стоянки у аэропорта и снова отправился в Темную Лощину. У меня возникло такое чувство, словно меня раздирали на части, причем каждая моя часть стремилась в те же места, к тем же выводам, что и остальные, но каждая двигалась своим, отличным от прочих путем... Калеб Кайл вернулся. Он убил девушку в Техасе вскоре после освобождения из тюрьмы. Вероятно, это стало местью всему обществу. Потом он взял себе фамилию матери и отправился на север, очень далеко на север. И, наверно, затерялся в лесной глуши.

Если Эмили Уоттс рассказала миссис Шнайдер правду, — сомневаться в этом не было причин, — значит, она родила ребенка и надежно спрятала его, потому что подозревала: отец ребенка — убийца молодых женщин. Она понимала: ребенок нужен ему для каких-то определенных целей. Требовался скачок в сознании — допущение того, что этим ребенком мог быть именно Билли Перде и что его отцом был точно Калеб Кайл.

Между тем Эллен Коул и ее дружок все еще не появлялись, как и Виллефорд. Тони Сэлли лег на дно, однако, без сомнения, все еще выискивал какие-нибудь следы Билли. У него не оставалось выбора: если он не найдет Билли, то не сможет возместить деньги, которые потерял, и его убьют в назидание другим. Я подозревал, что Чистюле было уже слишком поздно дергаться. Поздно было с того самого момента, как он решил приобрести ценные бумаги. А может, даже со времени, когда ему впервые пришла в голову мысль обеспечить себя на будущее при помощи чужих денег. Тони пошел бы на все, чтобы выследить Билли, но все, что он делал, все зверства, которые учинял, и все повышенное внимание, какое он привлек к себе и своим подручным, только снижали и снижали его шансы остаться в живых. Тони теперь походил на человека, оказавшегося в темном туннеле: он сосредоточил свои помыслы на единственном пятне света впереди и не отдавал себе отчета в том, что это прожектор локомотива, неумолимо несущегося ему навстречу.

Имелись и другие основания для опасений. Где-то во тьме затаился Стритч. Понятно, что он все еще хотел получить деньги, но гораздо больше жаждал отомстить за гибель своего партнера. Я подумал о трупе молодого бандита в Портлендском комплексе, последние минуты жизни которого отравили гадость и зараза, исходившие от Стритча. И еще о том страхе, который бедняга испытал. Без сомнения, на его месте я бы предпочел покончить жизнь самоубийством, если бы у меня был выбор.

Нельзя сбрасывать со счетов и старика, жившего в лесу. Оставалась надежда, что он знал больше, чем рассказал мне, что его оговорка о двух молодых людях в ответе на вопрос о девушке основывалась не только на разговорах, услышанных им в городе. Вот по этой причине мне и следовало сделать остановку в лесу, перед тем как вернуться в Темную Лощину.

Магазин в Ороно был все еще открыт. Хоть на вывеске над дверью слова «Стаки Трейдинг» и подсвечивались снизу, они писались в свое время от руки. Внутри воняло затхлостью и стояла удушливая жара. Кондиционер гудел так, что стекла дрожали, но он только гонял застоявшийся воздух. Какие-то парни в байкерских куртках рассматривали подержанные охотничьи ружья, в то время как женщина-кассир с подозрением косилась на них сквозь восьмигранную стеклянную коробку. В витринах хранились старые часы и золотые цепочки, а охотничьи ружья кто-то выставил прямо на стойку возле прилавка.

Я не мог точно сказать себе, что именно ищу, поэтому ходил от полки к полке, от старой мебели к почти новым чехлам для автомобильных сидений, пока кое-что не попалось мне на глаза. В углу, рядом с вешалкой для одежды на случай плохой погоды (главным образом, старых макинтошей и вылинявших дождевиков), в два ряда расположились туфли и сапоги. Большинство из них выглядели сильно поношенными, но «замберланы» сразу бросались в глаза: мужские ботинки, относительно новые и гораздо более дорогие, чем те, среди которых они стояли. Их явно недавно привели в порядок. Кто-то, возможно, владелец магазина, почистил их обувным кремом, прежде чем выставить на продажу.

Я поднял один и понюхал его изнутри — пахнуло лизолем и чем-то еще: похоже, землей и сырым мясом. Поднял второй — и уловил тот же запах. На Рики были «замберланы» в тот день, когда они с Эллен зашли ко мне, вспомнил я. Да и нечасто такие дорогие ботинки появляются в захудалом магазине подержанных вещей. Я подошел с ботинками к прилавку.

Мужчина за прилавком казался очень низкорослым и выглядел нелепо в парике из густых темных волос, который словно сняли с головы манекена в универмаге. Из-под завитка на шее торчал пучок его собственных волос мышиного цвета; они напоминали безумных родственников, которых от греха подальше поселили на чердаке. На шнурке, повязанном вокруг шеи, висели круглые очки — и терялись в растительности на груди продавца. Ярко-красную рубашку он наполовину расстегнул, и на левой стороне груди были видны шрамы. Руки у мужчины были тонкими, но производили впечатление скрытой силы. На левой руке отсутствовали мизинец и безымянный палец. Зато ногти на уцелевших пальцах были тщательно острижены.

Мужчина заметил, что я смотрю на его изуродованную левую руку, и поднял ее к лицу. Из-за двух отсутствующих пальцев его рука отдаленно напоминала пистолет, как его изображают детишки на школьном дворе.

— На лесопилке потерял, — объяснил он.

— Неосторожность, — ответил я.

Он пожал плечами.

— Проклятое полотно пилы начисто отхватило мне пальцы. Вы когда-нибудь работали на лесопилке?

— Нет. Мне всегда казалось, что мои пальцы неплохо смотрятся у меня на руках. Такими они мне и нравятся.

Мужчина задумчиво посмотрел на свои обрубки.

— Странно, но я все еще их чувствую. Знаете, как будто они по-прежнему на месте. Вы, наверное, и не знаете, как это бывает.

— Думаю, знаю. Вы Стаки?

— Да, сэр, это мое заведение.

Я поставил ботинки на прилавок.

— Хорошие ботинки! — живо прокомментировал он, подняв один из них в воздух неизуродованной рукой. — Возьму за них не больше шестидесяти баксов. Я сам их наваксил, отполировал и выставил на продажу часа два назад, не больше.

— Понюхайте их.

Стаки прищурился, склонил голову набок.

— Что вы сказали?

— Я сказал: понюхайте их.

Стаки несколько секунд как-то странно смотрел на меня. Потом взял один ботинок и старательно понюхал его изнутри. При этом его ноздри двигались как у кролика.

— Я ничего не чувствую, — сказал он.

— Лизол. Ведь лизолом пахнет, так?

— Ну, конечно. Я всегда дезинфицирую обувь перед продажей. Разве кто-нибудь захочет надеть ботинки, которые воняют.

Я склонился через прилавок к нему, одновременно подвинув вперед второй ботинок.

— Видите ли, — произнес я тихо, — я вот что хочу спросить. Чем они пахли до того, как вы их почистили?

Стаки, по-видимому, не принадлежал к тем, кого легко смутить. Он, в свою очередь, резко склонился ко мне, стукнул по прилавку костяшками трех пальцев и вопросительно поднял бровь.

— Вы что — псих?

В зеркале позади прилавка я увидел, что мотоциклисты повернулись к нам, чтобы лучше обозревать весь спектакль. Поэтому я продолжал говорить так же тихо.

— Когда вы купили эти ботинки, на них была земля, ведь так? И они пахли трупом, да?

Он отступил на шаг.

— Вы кто?

— Просто парень.

— Будь вы просто парень, купили в себе эти чертовы ботинки и шли бы себе.

— Кто продал ботинки?

Теперь он начал злиться и перешел в наступление.

— Это не ваше собачье дело, мистер. А теперь убирайтесь из моего магазина.

Я не шевельнулся.

— Послушай, приятель, ты можешь поболтать со мной, а можешь поболтать и с полицией. Но ты заговоришь, понял? Я не хочу создавать тебе проблемы, но если придется, я их тебе все-таки создам.

Стаки ошеломленно уставился на меня. Он понял, что означали мои слова. Но, прежде чем он собрался с духом, чтобы ответить, в разговор вмешался третий голос:

— Эй, Стак, — проговорил один из байкеров, — У тебя все в порядке?

Стаки поднял изуродованную левую руку, жестом показывая, что, дескать, нет проблем. Затем опять переключил свое внимание на меня. Когда он заговорил, в его словах не было даже легких признаков огорчения. Стаки был прагматиком — в бизнесе которым он занимался, приходилось им быть, — и он знал, когда надо уступить.

— Это старикан, что живет севернее, — сказал он со вздохом. — Сюда приезжает примерно раз в месяц, привозит то, что найдет. Хлам, в основном, но я даю ему за это несколько баксов, и он снова уезжает. Иногда приносит и что-нибудь приличное.

— Он недавно это принес?

— Вчера. Я дал ему за них тридцать баксов. Приволок еще рюкзак. Я его прямо сразу и продал. Вроде все. Больше у него ничего не было на продажу.

— Это тот старикан, что живет севернее Темной Лощины?

— Ага, точно, севернее Темной Лощины, — глаза Стаки снова хитро сузились. — Хоть скажите, мистер: кто вы? Что-то вроде частного сыщика?

— Я уже сказал — просто парень.

— Для просто парня ты задаешь слишком много вопросов.

Поскольку Стаки снова готов был нарваться на неприятности, пришлось объясниться.

— Я любопытен по природе, — для начала сказал я, но все же показал ему свое удостоверение. — Имя?

— Джон Барли.

— Это его настоящее имя?

— Какого черта я должен это знать?

— Он тебе показывал какие-нибудь документы?

Стаки чуть не рассмеялся.

— Видели бы вы его — сразу поняли бы: не тот это человек, что станет таскать с собой удостоверение личности.

Я кивнул. Достал бумажник и, отсчитав шесть десятидолларовых купюр, положил их на прилавок.

— Мне нужна квитанция, — обронил я.

Стаки быстро заполнил бланк кривыми печатными буквами, поставил печать и, помедлив, передал его мне.

— Как я вам уже говорил, не хочу неприятностей, — напоследок произнес он.

— Если вы сказали мне правду, таковых не будет. Стаки взял у меня из рук квитанцию, сложил ее пополам и положил в полиэтиленовый пакет вместе с ботинками.

— Надеюсь, вы поймете меня правильно, мистер, но, должен вам заметить, вы не дружелюбнее скорпиона.

— Вот как? — отпарировал я, забирая пакет с обувью. — Так вы здесь еще и дружбой торгуете?

— Нет, мистер. Уверяю вас, нет, — тон Стаки обрел твердость и решительность. — Однако советую вам никогда ее не покупать. Хоть бы это было и так, как вы говорите.

Глава 24

Уже стемнело, когда я отправился назад в Темную Лощину. Снег летел почти горизонтально вдоль дороги — к пещере Бивер и дальше, туда, где продуваемая ветром, обсаженная по краям деревьями узкая дорога вела в Темную Лощину. Казалось, соприкасаясь с фарами, снежинки вспыхивают и осыпаются маленькими искрами. Да и само небо словно разваливалось и падало на землю. По пути я пытался дозвониться Эйнджелу и Луису по сотовому, но безрезультатно. Как оказалось, они уже вернулись в отель. Когда я вернулся и Луис открыл мне дверь, на нем были черные брюки с острыми, как бритва, стрелками и кремовая сорочка. Я никогда не мог понять, как ему удается выглядеть таким франтом? Мои чистые рубашки смотрелись куда более мятыми, чем сорочки Луиса, лежавшие в грязном белье.

— Эйнджел принимает душ, — сообщил он, когда я прошел в их номер. На экране телевизора репортер мямлил что-то, стоя на лужайке перед Белым домом.

— Редкий случай.

— Да и бог с ним. Вот если бы стояло лето, к нему слетелись бы все мухи.

Конечно, это был явный перебор: Эйнджел только выглядел так, словно не в ладах с мылом и теплой водой, да к тому же казался обычно более помятым, чем окружающие люди. По правде говоря, он выглядел более помятым, чем кто-либо из тех, кого я знал, хотя и был необыкновенно чистоплотен.

— Есть какое-нибудь шевеление в доме Пайна?

— Никакого. Старик вышел было — и опять зашел. Мальчишка вышел — и снова зашел. Повторяемая в четвертый-пятый раз новость начинает устаревать. Никаких следов Билли Перде. Как, впрочем, и следов кого-нибудь еще.

— Думаешь, они знают, что вы здесь?

— Может быть. Но ничего не пытаются изменить. А у тебя что-нибудь новенькое есть?

Я показал ему выкупленные ботинки и рассказал о разговоре со Стаки. В это время из душа вышел завернутый в четыре полотенца Эйнджел.

— Черт побери, Эйнджел! — бурно отреагировал Луис. — Мать твою, ты прям как Махатма Ганди. Для чего тебе столько полотенец?

— Холодно, — заныл тот. — И я всю задницу отсидел в автомобиле.

— Твоя задница и с моим ботинком не сравнится. Мне ни одного полотенца не оставил! Если ты вытираешь насухо свой тощий белый зад и скоблишь его до блеска, сходи к хозяйке и попроси еще полотенец. И проверь, чтоб они были помягче. Я не собираюсь скрести себе спину наждачной бумагой.

Пока Эйнджел вытирался и одевался, как всегда тихо бормоча себе под нос, я подробно рассказал им обоим о своих разговорах с Рейчел, шерифом Тэннен и Эрикой Шнайдер и о том, что нового узнал о посещении Билли Перде приюта «Санта-Марта».

— Выходит, мы уже собрали кучу информации, но до сих пор не знаем, какой в ней смысл, — заметил Луис, когда я умолк.

— Кое в чем смысл просматривается, — сказал я.

— Думаешь, Калеб Кайл на самом деле существует? — спросил он.

— Но он же существовал, когда убивал свою мать! Когда, по всей вероятности, именно он расправился с еще одной местной девушкой спустя пару десятков лет. И потом, те девушки, которые погибли в шестьдесят пятом — разве они были убиты умственно неполноценным человеком? Расположение тел говорит о многом: о стремлении выказать свое презрение, шокировать — но это, на мой взгляд, еще и попытка имитировать действия безумца. Думаю, инсценировка служила тому, чтобы заставить людей думать, мол, только сумасшедший мог такое сотворить. А окровавленная одежда, подброшенная в дом Флетчера, дала им готового психа, которого они искали.

— Так куда же он делся?

Я тяжело опустился на одну из кроватей:

— Не знаю. Но предполагаю, что он ушел на север, в глушь.

— А почему он больше не убивал? — вмешался Эйнджел.

— Этого я тоже пока не понимаю. Может, Калеб и убивал, но не оставлял следов. Мне известно, что в отрогах Аппалачей были убиты экскурсанты; слышал я и о других пропавших и до сего времени не найденных людях. Поневоле начинаешь размышлять: вот если бы они не бросили поиск, надеясь на то, что произошел несчастный случай, то столкнулись бы с чем-то куда более ужасным, чем могли вообразить... Могло быть и так: Калеб убивал еще до того, как появился в Мэне, но никто не приписал ему этих убийств, — продолжал я. — Рейчел решила, что у него, возможно, наступил период покоя, однако недавние события подтолкнули его к действиям.

Эйнджел взял один из «замберланов» и повертел его в руках.

— Итак, мы знаем, что это означает, принимая во внимание, что ботинки когда-то принадлежали дружку Эллен Коул. — Он посмотрел на меня, и в глазах его плескалась безмерная печаль.

Не хотелось отвечать ему. Точнее, признавать значительную вероятность того, что то и Эллен убита вместе с Рики, мертва.

— Никаких следов Стритча? — спросил я.

Луис сразу рассвирепел.

— Я просто чую его! Дежурная из администрации все еще убивается по своей кошке, простите за каламбур. Полиция же считает, что это сделали дети.

— Что теперь? — подал голос Эйнджел.

— Отправлюсь повидать так называемого Джона Барли, — ответил я.

Луис покачал головой.

— Это плохая идея, Берд. Уже темно, а он знает эти леса получше тебя. Ты можешь не найти его, а вместе с ним упустить и возможность узнать, как эти ботинки у него оказались. И потом, проклятая собака предупредит старика, и он начнет стрелять, а тебе, вероятно, придется стрелять в ответ. От мертвого Барли нам не будет никакой пользы.

Луис говорил верно. Но я от этого не почувствовал себя лучше.

— Тогда поеду на рассвете, — неохотно сдал я свои позиции.

Никто из нас не упомянул тогда о том, что я, возможно, уже столкнулся с самим Калебом Кайлом, но ретировался, потому что тот угрожал мне помповым ружьем.

— На рассвете — так на рассвете, — согласился Луис.

Вернувшись в свою комнату, я набрал домашний номер телефона Уолтера и Ли Коул. После третьего гудка Ли сняла трубку, и в ее голосе зазвучала именно та смесь надежды и страха, которую мне приходилось слышать и раньше в голосах сотен отцов, матерей, родных и друзей, ждавших обнадеживающих слов о пропавшем близком человеке.

— Слушаю...

— Ли, это я.

Она сначала ответила не сразу; послышались ее быстрые шаги и шум легкой перепалки, словно она отрывала трубку от чьего-то уха. Я догадался, что это Лорен.

— Ты нашел ее?

— Нет. Мы в Темной Лощине. Ищем, но пока ничего нет.

Не стоило говорить ей о найденных ботинках Рики: вдруг я ошибался насчет того, что могло с ним случиться? Или, скажем, ботинки принадлежали вовсе не ему? Только заставил бы ее зря волноваться. Если же я был прав, мы довольно скоро узнаем остальное.

— Ты виделся с Уолтером?

Я ответил, что нет. Предполагал, что он сейчас в Гринвилле, но не стремился с ним встречаться. Он бы только все усложнил, а мне и так становилось все труднее контролировать свои чувства.

— Он так разозлился, когда узнал, что я сделала... — Ли плакала, и, когда она заговорила вновь, голос ее дрожал. — Он сказал: если ты вмешиваешься, то страдают люди. Их убивают. Пожалуйста, Берд, пожалуйста, не дай чему-нибудь случиться с ней. Пожалуйста!

— Не дам, Ли. Созвонимся. До свидания.

Я повесил трубку и провел ладонями по лицу и волосам, дав им упасть свободными прядями мне на лоб... Уолтер по-своему был прав. В прошлом я вмешивался — и люди страдали. Но страдали главным образом потому, что другие люди предпочитали не вмешиваться. Можно иногда направить людей в ту или иную сторону, однако наиболее важные шаги они совершают лишь по собственной инициативе.

Уолтер всегда придерживался определенных принципов. Но он никогда не оказывался в таких обстоятельствах, когда эти принципы сводились на нет, когда требовалось защитить тех, кого любишь, или отомстить за них, если тебя навсегда разлучили с ними. А теперь он находился рядом с Темной Лощиной, и положение, которое и так представлялось трудным и запутанным, с его приездом, могло еще усугубиться... Вот так я и сидел какое-то время, закрыв лицо ладонями. Потом разделся и встал под душ, опустив голову и расправив плечи, чтобы дать воде, подобно пальцам массажиста, потрудиться над моими усталыми, натруженными мышцами.

Телефон зазвонил, когда я вытирался. Эйнджел сообщал, что они ждут меня, чтобы отправиться поужинать вместе. Я был не голоден, и беспокойство об Эллен путало мои мысли, но я согласился пойти с ними. Когда мы подошли к ресторану, на двери висела табличка, оповещавшая, что заведение уже закрыто. В баре «Роудсайд» проводилось какое-то благотворительное мероприятие; там должен был выступить оркестр высшей школы. Все и вся собирались отправиться туда. Мои приятели обменялись огорченными взглядами.

— Мы должны идти помогать оркестру, в то время как просто хотим есть? — возмутился Луис. — Какие дятлы живут в этом городе? Кому мы должны заплатить, если хотим пива? Ассоциации учителей и родителей? — он внимательнее изучил табличку.

— Эй, да тут кантри и вестерн бэнд «Ларри Фалчер и Гэмблерз». В конце концов, может, этот город и не совсем протух.

— Бог мой, только не это! — откликнулся Эйнджел. — Хватит твоей бесноватой музыки. Почему нельзя послушать соул? Подобно любому, кто разделяет твои этнические убеждения, ты знаешь Куртиса Мэйфилда, ну, может, немного Уилсона Пикета. Они твои ребята, парень, а не «Лоувин Бразерс» и Кати Маттеа. Между прочим, не так давно люди использовали это чертово кантри в качестве музыкального фона, когда вешали твоих родственников.

— Эйнджел, — спокойно отреагировал Луис, — никто больше не вешает ничьих братьев под записи Джонни Кэша.

Ничего другого не оставалось, как отправиться в «Роудсайд». Мы вернулись в мотель и взяли ключи от моей машины. Когда я вышел из своего номера, выяснилось, что Луис успел добавить к своему костюму черную ковбойскую шляпу, украшенную лентой с серебряными солнцами. Эйнджел схватился за голову и буквально взвыл от негодования.

— У тебя там и все остальное тоже от «Виллидж Пипл»?! — поинтересовался я с безобидной улыбкой. — Знаешь, ты и Чарли Прайд, вы вместе, пожалуй, самые рьяные адепты всей этой черной кантри-и-вестерн рутины. Видели бы тебя твои братья так разодетым, они бы тебе высказали...

— Братья помогали создавать нашу великую страну, а вся эта «кантри-и-вестерн рутина», как ты ее называешь, оставалась главной музыкальной темой целых поколений тружеников. Разве все чернокожие не были воодушевлены? И Поль Робсон, сам знаешь. И потом, мне просто нравится эта шляпа, — и он небрежным жестом слегка заломил ее поля.

— Очень надеюсь, что вы оба не будете особенно высовываться, пока мы здесь. Иначе придется вам действовать совсем наоборот, — подытожил я, когда мы забрались в «мустанг».

Луис нарочито громко вздохнул.

— Берд, отсюда до Торонто я — единственный чернокожий. Даже если я подхвачу витилиго[5]по дороге от мотеля до пристанища оркестра высшей школы, я все равно буду высовываться. Поэтому заткнись и поезжай.

— Ага, Берд, езжай, — с заднего сиденья подал голос Эйнджел. — А не то Кливен Литтл приведет свой отряд на твою задницу. Каупоуксы с Аттитьюдом, может быть, или Враг Прерий...

— Эйнджел заткнись!

«Роудсайд» оказался большим и старым зданием, расположенным у самого леса. Здание было длинным, с окнами и украшениями только по фасаду, с башенкой над входом, которая возвышалась, как церковная колокольня. На стоянке припарковалось множество машин, а еще больше набилось между деревьями вокруг. «Роудсайд» находился на западной окраине городка; за ним тянулся уже настоящий густой лес.

Мы отдали входную плату.

— Пять долларов! — Эйнджел даже присвистнул. — Это что, воровской притон?

Он пошел впереди нас и направился непосредственно в бар: длинное сводчатое помещение, где было почти так же темно, как на улице. На стенах горели не особенно яркие лампочки, и бар был освещен настолько, чтобы посетители могли видеть этикетки на бутылках, но не прейскурант. «Роудсайд» внутри казался намного больше, чем снаружи, а свет мерк сразу за пределами бара и сцены в центре танцевальной площадки. От дверей до сцены на возвышении, находившемся в дальнем конце помещения, я бы насчитал, наверно, футов триста. От сцены лучами до затемненных стен расходились ряды столов. У стен было так темно, что виднелись только бледные луны лиц, да и то, когда их обладатели поворачивались в сторону освещенной части зала. Двигаясь вдоль стен, люди напоминали смутные тени, обретая сходство с призраками.

— Это бар Стива Уандера, — сказал Эйнджел. — А меню, вероятно, написано по системе Брайля.

— Здесь довольно темно, — согласился я. — Уронишь четвертак, и, пока найдешь, он будет стоить меньше десяти центов.

— Ага, прямо рейганомика в миниатюре, — выдал Эйнджел.

— Не говори плохо о Рейгане, — посоветовал Луис. — У меня добрые воспоминания о Роне.

— Должно быть, более приятные, чем у самого Рона, — ухмыльнулся Эйнджел.

Луис пробирался к свободному столику у правой стены, рядом с дверью запасного выхода; каждая из таких дверей находилась посередине одной из стен «Роудсайда». Вероятно, имелась, по крайней мере, одна дверь в торце, за сценой. Сейчас эту сцену занимали те, кто назвался Ларри Фалчером и «Гамблерс». Луис уже притоптывал ногами и тряс головой в такт музыке.

Честно говоря, Ларри Фалчер и его оркестр производили неплохое впечатление. Их было шестеро: Фалчер, и ребята, игравшие на мандолине, гитаре и банджо. Вначале они сыграли «Возвращение Бонапарта» и пару песен Боба Уиллса: «Смирись с этим» и «Прикид техасского ковбоя». Затем перешли к «Картер Фэмили», исполнили «Вобаш — Пушечное Ядро» и «Блюз взволнованного человека». Потом «Ты познаешь» из репертуара «Лоуин Бразерс». А вслед за этим выдали чистенькую интерпретацию «Одна штука тогда» Джонни Кэша. Подбор вещей разномастный, но играли они хорошо и с явным энтузиазмом.

Мы заказали бургеры и жареную картошку. Они прибыли к нам в пластиковых коробках с надписью на дне: «Хранить в жире». Я почувствовал, что кровь стынет в моих жилах, как только понюхал эту еду. Эйнджел и Луис выпили «Pete's Wicked». Я взял бутылку воды.

Группа сделала перерыв, и народ направился к бару и туалетам. Я глотнул воды и принялся изучать толпу. Ни Рэнда Дженнингса, ни его жены не наблюдалось, что было, в общем-то, совсем неплохо.

— Нам бы надо сейчас быть у дома Мида Пайна, — вдруг заявил Луис. — Если Билли Перде там и появится, то не парадным шагом при свете дня.

— Если бы вы сейчас были там, то уже бы окоченели и вряд ли что-либо замечали, — ответил я. — Делаем, что можем.

Чувствовалось, что контроль над ситуацией ускользает от меня... Может быть, он все время от меня ускользал, с того момента, когда я взял у Билли Перде пятьсот долларов, даже не спросив, откуда они у него? Уверенность, что Билли рано или поздно отправится в Темную Лощину, не исчезла. Всегда существовала вероятность того, что он проскользнет мимо нас, но я подозревал, что Билли будет некоторое время отсиживаться у Мида. А может, даже попытается с его помощью смыться в Канаду. Появление Билли обязательно нарушит заведенный в доме Пайна порядок, и я доверял способности своих друзей засечь любое подобное нарушение.

Но Билли пока еще в относительно меньшей степени был источником моих забот, чем Эллен Коул. Хотя чем-то — я еще не понял, чем именно, — их исчезновения были связаны между собой. Какой-то старик провозил Эллен и Рики сюда. Возможно, это был тот же старик, что преследовал Риту Фэррис, и его видел и затем у ее дома Билли. И вполне вероятно, что в небольшом техасском городке нынешнего старика когда-то знали под именем Калеба Брюстера... Слишком много случайных совпадений для такого ограниченного пространства, как Темная Лощина.

Действуя резко, словно по сигналу, какая-то женщина пробилась сквозь толпу к стойке бара и заказала выпивку. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это Лорна Дженнингс. В своем ярко-красном свитере она выделялась в толпе, как маяк. Рядом с ней держались еще две женщины: стройная брюнетка в зеленой блузе навыпуск и женщина постарше в белом полотняном топе с розочками. Похоже, девочки намеревались хорошенько гульнуть. Лорна меня не видела. Или не хотела замечать.

Раздались аплодисменты: это Ларри Фалчер и его оркестр вернулись на сцену. Они стали наяривать «Голубую луну Кентукки», и танцевальная площадка моментально завертелась, как карусель. Пары плыли с улыбками на лицах: дамы — поднимаясь на носки, мужчины — умело кружа их. Повсеместно раздавался смех. Друзья и соседи образовывали группки, болтали с бокалами пива в руках, наслаждаясь непривычной обстановкой ночного общения и ощущая родство душ. На транспаранте, подвешенном над баром, выражалась благодарность всем за поддержку оркестра высшей школы. В полумраке парочки помоложе потихоньку целовались, пока их родители отплясывали под песни своей юности. Музыка, казалось, становилась все громче. Толпа задвигалась заметно быстрее. Со стороны бара послышался звон разбитого стекла, сопровождаемый взрывом надсадного хохота. Лорна стояла спиной к колонне, обе ее спутницы по другую сторону колонны молча слушали музыку. По стенам двигались тени самых фантастических очертаний. Пары оживленно разговаривали, молодежь подшучивала друг над другом. В общем, народ отдыхал вовсю.

Тут и там обсуждали события, связанные с обнаружением тела Гари Чута. Но никого лично эти события не касались. И вообще они как-то не вписывались в праздничное настроение текущей ночи. Я наблюдал за мужчиной и женщиной, сидевшими у стойки бара наискосок от Лорны: они страстно целовались, не замечал ничего вокруг себя. Рука женщины скользила все ниже и ниже по боку мужчины. Ниже, ниже...

...Вниз. Туда, где перед ними стоял маленький ребенок, мальчик. Стоял в круге света, который, казалось, ниоткуда не падал, а возникал сам по себе. Пока рядом скользили пары, а мужчины группами проходили сквозь толпу, роняя на ходу пивную пену из кружек, ребенок по-прежнему стойко держался в своем освещенном кусочке пространства, и ни один человек не приблизился вплотную к нему и не разрушил окружавшую его скорлупку света. Свет струился на его белокурые волосы, освещал ярко-красный комбинезон и заставил ноготки его крошечных ручек засиять, когда он поднял левую руку и указал в темноту.

— Донни? — услышал я собственный шепот.

И тут из тьмы в дальнем конце бара возникла белая фигура. Стритч улыбался: раздвинутые в улыбке толстые мягкие губы безобразно растянули кожу его лица, лысая голова чуть блестела при тусклом освещении. Он направился в сторону Лорны Дженнингс. Пробираясь к ней сквозь толпу, оглянулся на меня и резко провел поперек шеи указательным пальцем.

— Стритч, — прошипел я, вскочив с места.

Луис, тоже встав, внимательно изучал толпу, нащупывая рукой свой пистолет.

— Я его не вижу. Ты уверен?

— Он в другом конце бара. Позади Лорны.

Луис пошел в обход справа: рука под черной курткой, палец на спусковом крючке. Я двигался слева, но толпа была плотной и вязкой. Мне приходилось с усилием пробиваться сквозь нее; люди отступали и смотрели на пролившееся пиво. («Приятель, эй, приятель, пожар, что ли?») Я старался не терять из виду красный свитер Лорны, но обзор то и дело загораживала толпа, и я вскоре потерял свой ориентир. Я различал справа от себя Луиса, двигавшегося, раздвигая пары, по краю танцевальной площадки и привлекавшего любопытные взгляды. Левее меня Эйнджел обходил бар по кривой.

Удалось приблизиться к стойке, но мужчины и женщины стояли там плотной толпой, требуя выпивки, размахивая деньгами, хохоча, лапая друг друга. Я протолкался, расплескав напитки и толкнув тощего прыщавого юношу так, что он упал на колени. Ко мне потянулись руки, и послышались злобные выкрики, но я не обратил на них внимания. Бармен, толстый смуглый мужчина с густой бородой, поднял руку в останавливающем жесте, когда я залез на стойку бара, тут же поскользнувшись на мокрой столешнице.

— Эй! Убирайся отсюда! — заголосил было он. Но, увидев у меня в руке «смит-вессон», замолчал и отступил в глубь бара, к телефону у дальней стены.

Зато теперь я отчетливо видел Лорну. Она обратила ко мне лицо, когда я вырос над ней; другие головы с широко открытыми глазами тоже повернулись в мою сторону. Я развернулся, чтобы посмотреть, как Луис пробивается сквозь свалку в баре, одновременно изучая толпу, пытаясь уловить в полутьме отблеск белой яйцевидной головы...

Я первым заметил его. От Лорны Стритча отделяло пространство, занятое десятью или двенадцатью людьми, и он продолжал неуклонно двигаться в ее сторону. Люди разок-другой поглядели ему вслед, но их отвлекало от Стритча зрелище, которое представлял собой я — стоящий на стойке бара человек с пистолетом в руке. Стритч снова улыбнулся мне, и что-то сверкнуло в его руке: короткое кривое лезвие с очень острым концом. Я прыгнул, оттолкнувшись от стойки, и приземлился в центральной части бара, где стояли счетчики наличности и бутылки. Затем, совершив еще прыжок, попутно разбросав попавшиеся под ноги стаканы, очутился почти рядом с Лорной. Люди шарахнулись от меня, раздались испуганные крики. Я отделился от бара и наконец-то протолкался к ней.

— Уходи, — коротко бросил я. — Здесь ты в опасности.

Она чуть ли не улыбалась, но, увидев в моей руке пистолет, нахмурила брови.

— Что? Что ты хочешь этим сказать?

Я поглядел туда, где за спиной Лорны в последний раз видел Стритча, но он ускользнул из поля зрения, снова затерявшись в толпе.

Луис, стоя на столе, наклонялся как можно ниже, чтобы не стать легкой мишенью для выстрелов.

Он обернулся ко мне и жестом указал на центральный выход. На сцене оркестр продолжал играть, но музыканты то и дело бросали друг на друга озабоченные взгляды.

Слева от меня здоровенные мужики в футболках двигались в нашу с Луисом сторону. Я схватил Лорну за плечи.

— Собери подружек, и стойте у самого бара. Пока я лишь это хотел сказать. Объяснения потом.

Лорна разок кивнула, теперь уже без улыбки. Думаю, она заметила характерное мелькание Стритча и разобралась в его намерениях на ее счет.

Работая плечами, я начал пробираться к центральному выходу, к которому вело несколько ступенек, и в дверях увидел официантку, хорошенькую девушку с длинными темными волосами. Неуверенно переминаясь с ноги на ногу, она наблюдала за всем, что происходило вокруг бара. Внезапно рядом с ней из темноты возникла белая яйцевидная голова: лицо Стритча отвратительно улыбалось. Бледная рука вцепилась девушке в волосы, и перед ее лицом блеснуло лезвие. Официантка сделала попытку освободиться при помощи крика и слез. При этом она упала на колени. Я попытался прицелиться в Стритча, но люди толкали меня, руки и головы мелькали перед глазами, мешая обзору. Какой-то молодой человек с комплекцией футболиста попытался схватить меня за правую руку, но я локтем двинул ему по лицу, и он отступил. Когда уже казалось, что мы бессильны что-либо сделать, чтобы предотвратить смерть девушки, по воздуху пролетел какой-то темный предмет и разлетелся, ударившись о голову Стритча. Левее своей позиции я увидел стоявшего на стуле Эйнджела: его рука все еще висела в воздухе над столом, откуда он стянул бутылку.

Стритч подался назад, кровь обильно текла из многочисленных порезов у него на лице и голове. Официантка вывернулась из его рук и бросилась вниз по ступенькам, оставив нападавшему клок своих волос. Дверь позади Стритча распахнулась; одно движение — и он исчез в ночи.

Уже спустя секунду я и Луис устремились в погоню. Почти мгновенно мы достигли ступенек. Позади нас, у главного входа появились люди в синей униформе, и послышались визг и крики. Снаружи здания по одну сторону от двери стояли бочонки с пивом, по другую — пустой зеленый бидон. Перед нами виднелась кромка леса, освещенная большими лампами на боковой стене здания. Впереди мелькнуло что-то белое — и скользнуло в темноту. Мы двинулись за ним.

Глава 25

В лесу стояла поразительная тишина, словно снег лишил природу голоса, задушил всяческую жизнь. Не слышны были ни шум ветра, ни голоса ночных птиц — только скрип наших башмаков и легкий хруст веток под ногами.

Я зажмурился, опершись рукой о ствол дерева, чтобы дать глазам возможность привыкнуть к темноте леса. Вокруг нас кроны деревьев, почти полностью укутанные снегом, затаились над едва проступавшей из-под снега землей. Луис уже разок споткнулся и упал, все его пальто спереди стало белым. Со стороны бара долетали невнятный шум и крики, но пока что никто не шел за нами.

В конце концов, никому из посетителей еще не было ясно, что же на самом деле произошло в баре; один размахивал пистолетом, другой швырнул бутылку и попал в третьего; некоторые люди могли сказать полиции, что видели нож, и это с уверенностью подтвердила бы официантка. Понадобилось бы некоторое время, чтобы они нашли фонари, а полицейские организовали преследование.

Вскоре слабый желтый луч света осветил деревья где-то позади нас, однако густой лес преграждал ему дальнейший путь. И только болезненный лунный свет над нашими головами единственный создавал некое призрачное освещение.

Луис находился поблизости от меня; достаточно близко для того, чтобы мы не теряли друг друга из виду. Я поднял руку, и мы остановились. Вокруг по-прежнему не слышалось ни звука, и это могло означать что угодно: либо Стритч ступал очень осторожно, либо он поджидал нас впотьмах. Я вспомнил о засаде за дверным проемом в Портлендском комплексе: Стритч точно прятался сразу за проемом, и, если бы я пошел за ним, он бы убил меня. «На этот раз, — решил мысленно я, — не отступлю!».

Чуть позже я услышал слева какой-то звук: тихий, словно хвойные иголки скользнули по одежде. А за ним — легкий скрип снега под подошвой. По выражению лица Луиса я понял, что он держит ухо востро. Послышался еще один шаг, затем другой, третий, причем шаги как бы удалялись от нас.

— Могли мы оказаться впереди него? — прошептал я.

— Сомневаюсь. Может, это кто-нибудь из бара? Но фонарика у него нет, и потом — это один человек, а не группа.

Но было в этом и еще кое-что странное. Шум показался мне систематичным и последовательным, можно даже сказать, продуманным. Словно кто-то производил его умышленно, чтобы мы поняли: он или она здесь.

Я сглотнул слюну, наблюдая, как вокруг лица Луиса клубился легкий пар от дыхания. Он взглянул на меня и недоуменно пожал плечами.

— Продолжай слушать. Но лучше бы нам двигаться.

Он шагнул вперед из-за ствола ели — и звук выстрела нарушил тишину леса. Пуля разорвала кору и разбрызгала смолу у самого лица Луиса. Он повалился на землю и с усилием перекатился правее, за естественное укрытие: тупой край скалы торчал там из снега.

— Ночное видение! — донесся до меня его комментарий. — К чертовой матери этих профессионалов!

— Ты тоже считаешься профессионалом, — вполголоса напомнил я ему. — Поэтому ты здесь.

— Забудь! Вот что значит, когда вокруг тебя любители и все такое.

Мне стало вдруг интересно: а вообще как долго Стритч следил за нами, выбирая удобный момент, чтобы начать действовать? Вероятно, достаточно длительное время. Его хватило, чтобы застать меня вдвоем с Лорной и даже понять, что нас что-то связывает.

— Почему он пытался наброситься на нее в таком людном месте? — спросил я самого себя вслух.

Луис рискнул выглянуть из-за каменного выступа, поскольку никаких выстрелов больше не последовало:

— Стритч хотел напакостить женщине. И собирался сделать это специально для тебя, так, чтобы ты понял, что это именно он. Более того, он намеревался таким образом выманить нас на свет божий.

— А мы, выходит, попались на удочку и пошли за ним?

— Не хотелось его разочаровывать, — ответил Луис. — Говорю тебе, не думаю, что подобный мужик все еще морочит себе голову из-за тех денег.

Мне надоело держать в объятиях ель.

— Я намерен слегка размяться. Посмотрим, как далеко мне удастся забрести. Не выглянешь ли еще разок из своей норки? Не прикроешь ли меня?

— Ты мужик или нет? Давай сам!

Я глубоко вздохнул и, низко пригнувшись, зигзагами двинулся вперед вдоль двух невидимых корней. Но едва сумел вовремя убрать ноги, как дважды тявкнул пистолет Стритча, вздымая снег и грязь у моей правой пятки. За этим последовал шквал огня со стороны Луиса, отчего осыпались ветки и пустились вскачь камни. Похоже, он все-таки вынудил Стритча пригнуть голову.

— Ты его хоть видишь?! — завопил я, упав на четвереньки и привалившись затем спиной к ели. Передо мной клубились гигантские облака от моего неровного дыхания. Я даже начал согреваться. Вместе с тем и в темноте было заметно, что руки у меня красные от холода, как сырое мясо. Прежде чем Луис ответил, что-то белесое зашевелилось в кустарнике впереди меня, и я открыл огонь. Неясная фигура опять скрылась в темноте.

— Не понял, — подытожил я. — Он примерно в тридцати футах к северо-востоку от тебя, направляется дальше в глубь леса.

Луис уже перемещался: его темный силуэт виднелся на фоне снега. Чтобы прикрыть Луиса, я пригляделся, прицелился и выстрелил четыре раза примерно в том направлении, куда двинулся Стритч. Ответных выстрелов не последовало, и вскоре Луис оказался на одном уровне со мной, на расстоянии примерно десяти футов.

— И снова левее меня, но уже значительно дальше послышались чьи-то быстрые и уверенные шаги: кто-то еще двигался к Стритчу.

— Берд? — Луис был удивлен не меньше меня.

Я быстро поднял руку, подавая знак «Внимание!», и указал направление, откуда донесся шум. Мы ждали. Секунд тридцать ничего не происходило. Мне ничего не было слышно, кроме биения собственного сердца и пульсирования крови в ушах.

Потом послышались два выстрела один за другим, а вслед за этим такой звук, как будто столкнулись два крупных тела. Я и Луис бегом рванулись вперед. Наши ноги закоченели, и мы поднимали колени на бегу как можно выше, чтобы окончательно не увязнуть в снегу. Так мы бежали во всю прыть, пока не ворвались в заросли, держа руки повыше, чтобы хоть частично защититься от веток. Там мы нашли Стритча...

Стритч стоял спиной к нам на маленькой усеянной валунами полянке, весь картинно облитый серебристым лунным светом. Он был почему-то босиком. Руки его с неистовой силой сжимали голый остов повалившейся, но не упавшей сухой сосны: она так и зависла под углом к земле, наверное, опираясь на скрытые под снегом валуны. Из спины Стритча, прямо из его плаща, торчало что-то толстое и красное, поблескивавшее в лунном свете. Когда мы приблизились, Стритч покачнулся и, похоже, сжал дерево еще крепче, словно пытаясь выдавить из себя острый сук, на который напоролся. Широкая красная струя вытекала у него изо рта. Он потерял много крови, хватка его постепенно ослабевала, и Стритч застонал от бессилия. Уродливая голова повернулась на звук наших шагов, и глаза наемного убийцы расширились от изумления. При этом толстые влажные губы широко раздвинулись, обнажив плотно сжатые зубы: ему с трудом удавалось удерживаться в вертикальном положении. Кровь струилась также из ран на голове, темными ручьями стекая по бледному лицу.

Когда мы подошли почти вплотную, рот Стритча широко открылся, и он издал дикий крик. Внезапно киллер забился в агонии; руки его сами собой разжались, и он упал ничком вместе с сухой сосной, так и оставшись неподвижно лежать на сером стволе дерева.

Убедившись, что Стритч мертв, я внимательно осмотрел полянку. Луис проделал то же самое. Нам обоим дано было ясное предупреждение, что откуда-то из-за пределов нашей видимости некто следит за нами, что идет своего рода игра: он видит и нас, и то, что сделано, а мы его — нет.

Глава 26

Я сидел в кабинете Рэнда Дженнингса в полицейском участке Темной Лощины и сквозь предутреннюю мглу наблюдал в окно, как на улице идет снег. Дженнингс расположился напротив меня; он сложил ладони вместе, пристроив на них свой наметившийся второй подбородок. За моим стулом стоял Ресслер. За дверью кабинета патрульные — хотя и одетые в форму, но в основном временный персонал, собранный по такому случаю, — бегали взад-вперед по коридору, как встревоженные муравьи в муравейнике.

— Скажи мне, кто это был? — спросил Дженнингс.

— Я тебе уже говорил, — ответил я.

— Скажи еще раз.

— Он называл себя Стритч. Действовал на свой страх и риск: покушения, пытки, убийства, да что угодно.

— И зачем, по-твоему, он напал на официантку в Темной Лощине, штат Мэн?

— Не знаю.

Вот тут я лгал. Однако если бы я сказал правду (что это была попытка отомстить за гибель партнера), тогда Дженнингс пожелал бы узнать, кто убил Абеля и какую роль во всем этом сыграл я. Скажи я ему об этом, и наверняка, он запер бы меня в камеру.

— Спроси его о черномазом, — вступил в разговор Ресслер.

Мышцы на шее и плечах у меня почти бессознательно напряглись, и я услышал за спиной шипение Ресслера:

— У вас проблемы с этим словом, мистер Великий Стрелок? Не нравится, когда человека называют черномазым, особенно если он ваш друг?

Я глубоко вздохнул и справился с нарастающим негодованием.

— Не знаю, о чем ты говоришь. Но хотел бы послушать, как ты изъяснялся бы подобным образом в Гарлеме.

Ресслер покраснел. Дженнингс разлепил ладони и направил на меня указательный палец.

— И опять я утверждаю, что ты лжец, Паркер. У меня есть свидетели, которые видели, как за тобой по улице шел цветной; тот же цветной был замечен в мотеле в компании тощего белого парня в день твоего приезда; цветной платил наличными вперед за номер, который делил со своим тощим белым приятелем, а тот впоследствии и огрел этого самого Стритча бутылкой, после чего оба смылись из мотеля и исчезли черт-те куда... Ты меня хорошо слышишь?

Я, конечно, знал, куда отправились Эйнджел и Луис. Они остановились в мотеле «Индия Хилл» на шоссе № 6, около Гринвилла. Эйнджел зарегистрировался там, а Луис не высовывал носа из номера. Питаться собирались, покупая еду по-соседству, в «Макдональдсе». И ожидали моего звонка.

— Повторяю, я даже не понимаю, о чем вы. Когда удалось обнаружить Стритча, я был один. Может, кто-нибудь отправился вслед за мной, решив, что мне понадобится помощь, чтобы изловить этого парня. Но, если оно и так, я лично никого, кроме Стритча, не видел.

— Ты чертовски изворотлив, Паркер. Мы обнаружили три, а может, и четыре цепочки следов, ведущих в направлении этой поляны. Теперь я спрошу тебя снова: почему этот парень напал на официантку в моем городе?

— Не знаю, — соврал я в очередной раз. Разговор явно заходил в тупик, и, если сравнить его с загнанной лошадью, кто-нибудь уже точно, не выдержав, пристрелил бы ее.

— Не морочь мне голову! Ты следил за этим парнем. Шел за ним по пятам еще до того, как он нацелился на девчонку... — Рэнд сделал паузу. — Допустим, это был Карлин Симмонс, с чего и следовало начать. — На лице Дженнингса появилось выражение задумчивости; при этом он не спускал глаз с моего лица.

Дженнингс, вообще-то, мне не нравился. Никогда не нравился. И то, что случилось в прошлом между нами, отнюдь не способствовало установлению дружеских отношений. Однако Рэнд отнюдь не был тупицей.

Он встал и пошел к окну, некоторое время всматривался в черноту.

— Сержант, — сказал он, наконец, — извини, но ты бы не оставил нас одних?

Ресслер за моей спиной, чуть слышно вздохнув, двинулся с места, тихо, осторожно протопал к двери и почти бесшумно закрыл ее за собой. Тогда Дженнингс повернулся ко мне, сцепив пальцы рук так, что затрещали суставы.

— Теперь я развязал себе руки в отношении тебя. Ни один человек за пределами этой комнаты не сделает и попытки остановить меня, даже если очень захочет. Ни один человек не вмешается, — голос Рэнда звучал спокойно, однако глаза его горели злобой.

— Ты развязал себе руки в отношении меня, Рэнд? Лучше бы тебе надеяться, что кто-нибудь вмешается. Возможно, такая помощь тебя даже обрадовала бы.

Он вальяжно уселся на край стола, глядя мне в лицо. Сцепленные кисти рук по-прежнему лежали на коленях.

— Поговаривают, тебя видели в городе с моей женой... — Теперь Дженнингс не смотрел на меня. Казалось, он сосредоточил все свое внимание на суставах пальцев, изучая сначала их, а затем каждый шрам и каждую складку, вену или пору на коже рук. «Это руки пожилого человека, — подумал я, — они старше, чем должны быть». В Дженнингсе была заметна накопившаяся усталость. Если в браке нет любви, то за это платят оба: не только женщина, но и мужчина.

Пусть я никак не прореагировал на его заявление, нетрудно было догадаться, о чем он думает...

Иногда такое случается — назови это роком, судьбой, Божьей волей; назови это хоть невезением, — когда пытаешься сохранить в морозилке умирающий семейный союз, чтобы он не разлагался и дальше. Думаю, брак Рэнда представлял собой нечто подобное: ему требовалась заморозка в полуживом состоянии — в ожидании чуда, которое вернуло бы его к жизни. И тут появился я, как привет от апреля, и Рэнд почувствовал, что все ледяное сооружение начало подтаивать. Я ничего не мог дать его жене. По крайней мере, ничего не готов был дать. Не знаю, что она нашла во мне. Может быть, дело заключалось вовсе не во мне, а в том, что я собой олицетворял: потерянные возможности, неиспробованные пути, неиспользованные шансы.

— Слышишь, что я говорю?

— Слышу.

— Это правда? — Рэнд напряженно взглянул на меня: его охватила паника. Он не отдавал себе в этом отчета, даже не допускал такой возможности, но в действительности боялся. Может быть, где-то в глубине души он все еще по-настоящему любил свою жену, пускай и таким странным, совершенно неестественным для нормальной жизни образом. Настолько неестественным, что они оба утратили самый смысл понятия «любовь».

— Раз спрашиваешь, значит, знаешь об этом, — добавил я чуть погодя.

— Ты снова пытаешься увести ее у меня?

Мне стало почти жаль его.

— Видишь ли, я здесь не для того, чтобы уводить кого бы то ни было от кого бы то ни было. Если она уходит от тебя, то делает это по собственным причинам и соображениям, а не потому, что мужчина, явившийся из ее прошлого, силой уводит ее. У тебя проблемы с женой? Это твое личное дело. Я вам не адвокат.

Он слез со стола, сжав руки в кулаки.

— Не умничай со мной, парень, а то я...

Я тоже встал и двинулся ему навстречу. Мы оказались лицом к лицу. Даже если бы он попытался ударить меня, пространство не позволяло размахнуться. И я заговорил, произнося фразы спокойно и отчетливо:

— Ты ничего мне не сделаешь. Попробуй встать на моем пути — и я отделаюсь от тебя. Что касается Лорны, то лучше, пожалуй, нам не говорить о ней. Потому что, как бы ни сложилось, все равно выйдет безобразно. И одному из нас в любом случае пришлось бы худо. Много лет назад я валялся на залитом мочой полу, ты бил меня ногами, а твои дружки наблюдали. Но с тех пор мне не раз приходилось убивать, и я убью тебя, если ты перейдешь мне дорогу. У тебя есть еще вопросы, шеф? Если захочешь обвинить меня в чем-то, то знаешь, где меня найти.

Я беспрепятственно ушел от него, забрав со стола свой пистолет, и собирался поехать в мотель. На улице было сыро и мерзко, ноги по-прежнему мерзли в промокших ботинках. В голове мелькали мысли о Стритче, корчившемся от боли в мрачном лесу, поднимавшемся на цыпочки в тщетной попытке выжить; о той силе, которая швырнула убийцу прямо на острый сук сухого дерева... Стритч выглядел коренастым, мощным мужчиной с низко расположенным центром тяжести. Такие люди обычно не очень подвижны. Воротник его плаща был надорван в том месте, где убийца Стритча ухватился за него, чтобы, используя тяжесть собственного тела, создать необходимую инерцию и насадить убийцу на сук дерева. Следовало искать кого-то весьма сильного и быстрого, кто к тому же воспринимал Стритча как угрозу себе.

Или не только себе.

Холодный ветер гулял по главной улице Темной Лощины. Уже на подъезде к мотелю он порядком засыпал машину снежной пылью. Я прошел к своему номеру, вставил ключ в замочную скважину и повернул его. Но дверь оказалась отпертой. Тогда я отступил назад и вправо, вытащил из кобуры пистолет и только тогда осторожно распахнул дверь...

Лорна Дженнингс сидела у меня на кровати с ногами, сбросив туфли и подтянув колени к подбородку. Комнату освещала главным образом лампа-ночник у кровати. Руки Лорны сплетенными пальцами обнимали голени. По телевизору показывали ток-шоу, но она снизила громкость почти до нуля.

Лорна подняла на меня взгляд, в котором светилось все: и почти любовь, и почти ненависть. Мир, который она сотворила для себя — кокон безразличия, покрывший похороненные чувства и жалкий, умирающий брак, — распадался на глазах. Лорна тряхнула головой, не отводя от меня глаз и, похоже, готовилась вот-вот заплакать. Потом отвернулась к окну, которое уже скоро должно было впустить в комнату тусклый свет зимнего утра.

— Кто это был? — спросила она.

— Его звали Стритч.

Большим и указательным пальцами руки Лорна крутила и двигала по суставу безымянного пальца как бы машинально обручальное кольцо. Вскоре кольцо соскользнуло вовсе и очутилось у нее в горсти. Я всегда считал потерю кольца нехорошим знаком.

— Он ведь собирался убить меня, правда? — голос казался совсем обыденным, хотя в нем чувствовалась легкая дрожь.

— Да.

— Почему? Я никогда его раньше не видела. Что я ему сделала? — она оперлась левой рукой о правое колено в ожидании моего ответа. По ее лицу потекли слезы.

— Он хотел убить тебя, поскольку думал, что ты для меня что-то значишь. Жаждал мне отомстить. И решил: вот это и есть подходящий случай.

— А я для тебя что-то значу? — теперь Лорна говорила еле слышно, почти шептала.

— Когда-то я любил тебя, — просто ответил я.

— А теперь?

— Я по-прежнему готов позаботиться о том, чтобы тебе не нанесли обиды и не причинили зла.

Она опять затрясла головой, оторвав ее от коленей и прижав к лицу запястье правой руки. Теперь Лорна плакала, не таясь.

— Ты убил его?

— Нет. Кто-то другой добрался до него раньше.

— Но ведь ты убил бы его?

— Да.

Рот Лорны кривился от душевной боли, слезы капали из глаз и увлажняли мои простыни. Я достал из коробки на комоде платок и дал ей. Потом присел рядом на край кровати.

— Господи, и зачем ты только сюда приехал? — пролепетала она. Ее тело сотрясалось от рыданий. Они шли из такой глубины, что мешали изливаться словам; получались как бы ритмические паузы, заполненные молчаливой обидой. — Иногда я целыми неделями не думала о тебе. Когда же узнала, что ты женился, то вся сгорала внутри. Однако думала, что это могло бы помочь, дать возможность ране затянуться. Так оно и случилось, Чарли, действительно. А теперь...

Я придвинулся к ней и коснулся ее плеча ладонью, но она резко отстранилась.

— Нет, — прошептала она. — Нет, не надо.

Но я ее не слушал. Забрался на кровать, встал на колени и притянул ее к себе. Она сопротивлялась, хлестала меня ладонями по лицу, по телу, по рукам. А потом упала лицом ко мне на грудь и затихла. Обвила меня руками, крепко прижавшись ко мне щекой. И сквозь ее сжатые зубы вырвался долгий звук, похожий на завывание. Я положил руки ей на спину, нащупал пальцами застежку бюстгальтера сквозь свитер. Все легко подходило к закономерному концу. Мне уже виделся серпик волос над приспущенными джинсами и отделанное кружевами белье...

Голова Лорны у меня под подбородком никак не могла удобно устроиться, ее щека терлась о мою шею, пока, подняв голову, она не прижалась щекой к моему лицу. На меня накатила волна страсти, руки от волнения дрожали, как я ни пытался объяснить себе ее желание близости со мной реакцией на преследование Стритчем. А как было бы просто и приятно отдаться настроению этого момента, хоть на короткое время воссоздать лучшие мгновения моей юности!

Однако я лишь нежно поцеловал ее в висок и сразу же отстранился.

— Прости, — только и мог я сказать Лорне.

Встав с кровати и подойдя к окну, я слышал, как она направилась в ванную. Громко щелкнула задвижка... Хорошо на короткий миг снова ощутить себя молодым человеком, раздираемым желанием иметь нечто, не принадлежащее ему, на что он не имеет права. Но молодой человек исчез, а у того, кто занял его место, уже не было прежней остроты чувства к Лорне Дженнингс. На улице, как и много лет назад, шел снег, укрывая прошлое белоснежным одеялом, сотканным из невысказанных желаний и неиспользованных возможностей.

Опять щелкнула задвижка: Лорна выходила из ванной. Когда я обернулся, она обнаженная стояла передо мной.

— Мне кажется, ты что-то забыла в ванной, — промолвил я, не сделав ни малейшего движения в ее сторону.

— Разве ты не хочешь быть со мной? — спросила она.

— Не могу, Лорна. Если бы я поступил так, это было бы неверно истолковано. И, откровенно говоря, я вовсе не уверен, что сумел бы справиться с последствиями.

— Нет, дело не в этом... — слезинка стекла по ее щеке. — Я теперь не такая, какой ты знал меня прежде.

Что ж, она и вправду была не такой, какой я ее помнил. Появились впадинки на бедрах и ягодицах и слой жира на животе. Груди стали менее упругими и предплечья сделались чересчур полноваты. Небольшой след от варикозной вены тянулся в верхней части левой ноги. Немало морщин собралось вокруг рта, а от уголков глаз они разбегались веером.

Вместе с тем, хотя годы наложили свой отпечаток, им не удалось убить ее красоту. Наоборот, чем старше она становилась, тем сильнее проступала в ней природная женственность. Хрупкая красота юности устояла и даже набрала новую силу в борьбе с северными зимами и трудностями семейной жизни, приспособившись, но не увянув. И эта сила отразилась в лице Лорны, придав всему облику достоинство и зрелость, которые были изначально заложены в ней, однако только благодаря обстоятельствам проявились в ее чертах. Когда я смотрел ей в глаза и ее взгляд встречался с моим, я знал: эту женщину я любил в прошлом, к ней и сейчас испытываю чувство, которое могу назвать любовью, и это чувство сохранилось между нами.

— Ты все еще прекрасна, — сказал я.

Она испытывающе посмотрела на меня: не пытаюсь ли я ослепить ее лестью? А когда поняла, что мои слова искренни, то прикрыла глаза веками, словно в глубине души была растрогана, но не могла определиться с ощущениями, что сильнее — боль или наслаждение?

Лорна закрыла лицо ладонями и покачала головой.

— Это так неловко.

— Да, весьма, — вежливо согласился я.

Она кивнула — и опять исчезла в ванной. Вернулась уже полностью одетая и сразу направилась прямо к двери. Я пошел за Лорной и догнал ее в тот момент, когда она уже взялась за дверную ручку. Она обернулась, прежде чем открыть дверь, и приложила ладонь к моей щеке.

— Я не знаю, — проговорила она, нежно коснувшись лбом моего плеча. — Я просто не знаю...

И выскользнула из еще темноватой комнаты в тусклый утренний свет.

Спал я недолго. Проснулся, принял душ и оделся. Посмотрел на часы, застегивая их на руке. И вдруг мой желудок свела такая голодная боль, какой я ни разу не чувствовал за последние месяцы. Из-за обилия событий — поиски следов Калеба Кайла, разговор с Рейчел, смерть Стритча — я потерял счет дням.

Было одиннадцатое декабря. До годовщины оставался один день.

В половине третьего, сидя в ресторане, я покончил с засохшим тостом и кофе. При мысли о Сьюзен во мне разгорелась злость на весь мир — почему я позволил ей и моей дочери покинуть меня? Смогу ли, невзирая на боль и тоску, непрерывно гложущие меня, когда-нибудь начать все сначала?

Сейчас мне просто необходима была Рейчел. Сила и глубина потребности в ней удивляла даже меня самого. Я уже ощущал нечто подобное: когда сидел напротив нее, будучи на Гарвард-сквер, слушал ее голос и наблюдал за движениями рук. Сколько раз мы встречались за последнее время? Дважды? И все же именно с ней я чувствовал умиротворение, в котором мне так долго было отказано.

Что мог бы я привнести в наш союз и в себя самого, если бы этим отношениям суждено было вновь развиться? Меня преследовал призрак жены. Я носил траур, все еще горевал по ней. И чувствовал себя виноватым за свои чувства к Рейчел, за то, что мы совершили вместе. Не предательство ли это памяти о Сьюзен — желание все начать вновь? Столько ощущений, столько чувств, столько возмездий, столько попыток отдать долги спрессовались вместе за последние двенадцать месяцев. Я чувствовал себя измученным, иссушенным непрошеными видениями, которые вторгались в мои сны и в мою явь. Я видел Дональда Перде в баре. Видел так же ясно, как обнаженную Лорну перед собой в номере мотеля. Как Стритча, нанизанного на сук дерева.

Я хотел бы начать все снова, но не знал, как это сделать. Лишь понимал: край близок, и мне надо найти какой-то способ зацепиться до того, как произойдет окончательное мое падение.

Я вышел из ресторана и поехал в Гринвилл. «Меркурий» был припаркован позади мотеля, под деревьями, которые почти полностью скрывали его со стороны дороги. Рэнд способен был установить слежку за Эйнджелом и Луисом, подобно тому, как он следил за мной, и подстраховаться не мешало. Только я припарковался, Эйнджел уже открыл дверь шестого номера и, отойдя в сторону, пропустил меня внутрь, а затем аккуратно закрыл дверь за собой.

— Ну, посмотри-ка на себя в зеркало, — сказал он с довольной ухмылкой.

Луис лежал на одной из двух широких кроватей и читал свежий номер «Нью-Йорк тайме».

— И правда, Берд, — высказался и он вслед за Эйнджелом. — Ну ты и мужчина! Ты же скоро окажешься в одной из секс-клиник на пару с Майклом Дугласом. А мы об этом прочитаем в журнале «Пипл».

— Мы еще присутствовали, когда она пришла. Как раз собирались уезжать, — пояснил Эйнджел. — Она была в таком состоянии... Ну, я и впустил ее, — он присел на кровать боком к от Луису. — Теперь я просто уверен: ты начнешь нам рассказывать, как вы сидели с шефом полиции и обсуждали все это и он сказал: «Конечно, Берди, ты можешь спать с моей женой, потому что она действительно любит тебя, а не меня». Если же такого разговора не состоялось, то довольно скоро там тебя будут жаловать еще меньше, чем до сих пор. А если откровенно, они тебя любят так же, как уши дохлого осла.

— Я не спал с ней.

— Она к тебе приставала?

— Вы когда-нибудь слышали о чувствах?

— Это уже чересчур. Но я приму это за «да». Подразумеваю, что ты не реагировал адекватно. Господи, Берди, у тебя самообладание святого!

— Перестань, Эйнджел, пожалуйста.

Я сел на край другой кровати и опустил голову на руки. Глубоко вздохнул и зажмурил глаза. Когда я их снова открыл, Эйнджел стоял почти рядом со мной. Я поднял руку, чтобы показать: все, мол, в порядке. Пошел в ванную и сбрызнул лицо холодной водой, прежде чем вернуться к ним.

— Что касается моих отношений с шефом полиции, то ведь я еще не смылся из города, — возобновил я разговор с того места, где мы отклонились от темы. — Я свидетель и одновременно подозреваемый по делу в нераскрытом убийстве неопознанного мужчины в лесах штата Мэн. Дженнингс попросил меня оставаться в пределах досягаемости. Но он все-таки обмолвился кое о чем: медицинская экспертиза пока не представила официального отчета, однако, похоже, можно с уверенностью сказать, что Гарри Чута жестоко избили перед тем, как убить. По следам на запястьях можно сделать вывод, что его, скорее всего, подвешивали на дереве. Расследование убийства будет вести Главное управление Центрального отдела криминальных расследований в Бангоре, это сказал мне Дженнингс; но и сама Темная Лощина, похоже, к завтрашнему утру будет наводнена копами.

— Луис кое-куда звонил, связался с некоторыми из своих коллег, — проинформировал меня Эйнджел. — Он выяснил, что Аль Зет и личный состав «плохих парней из Палермо» вылетели в Бангор прошлой ночью. Похоже, что время Тони Сэлли истекло.

Итак, они приближались. Приближалась и расплата. Это ощущалось в полной мере. Я подошел к двери и, выглянув на улицу, окинул взглядом безмятежную белизну Индия-Хипп, вывеску туристического информационного бюро, пустынную автостоянку. Подошел Луис.

— Вчера в баре ты произнес вслух имя малыша Дональда. Как раз перед тем, как увидел Стритча, — проговорил он.

Я кивнул:

— Понимаешь, я что-то видел. Даже не знаю, что это было, — и, распахнув дверь, вышел наружу.

Луис не стал развивать тему.

— И что теперь? — спросил он. — Ты оделся так, словно собрался в арктическую экспедицию.

— Я все еще не расстался с мыслью отправиться на поиски старика Барли. Надо узнать, как случилось, что он продал Стаки башмаки Рики.

— Нам тоже с тобой прошвырнуться?

— Нет. Не хочу пугать его больше, чем нужно для дела. И потом, вам лучше не показываться некоторое время в Темной Лощине. После того как я поговорю с ним, мы, может быть, сможем решить, как действовать дальше. А с этим я справлюсь сам.

Но тут я ошибался.