Темная лощина

Глава 1

Нож Билли Перде глубже вошел в мою щеку, кровь заливала лицо. Его тело крепко прижимало меня к стене, его локти пригвоздили к ней мои руки, его ноги были прижаты к моим так плотно, что я чувствовал его пах. Его пальцы сжали мою шею, и я подумал: Билли Перде — я должен был знать заранее...

Билли Перде был беден; беден и опасен — расстройство его дел и крушение надежд переполнили чашу терпения до краев. Угроза насилия всегда витала над ним. Она висела над ним, как облако, влияя на его суждения и на действия других людей, так что, как только его нога переступала порог бара, где он немного выпивал или брал в руки бильярдный кий, беда неминуемо подстерегала его. Билли Перде вовсе не требовалось затевать драк, они находили его сами.

Это действовало на людей неотвратимо, как зараза, даже если бы Билли сам попытался избежать конфликта (а он на самом деле и не искал его). Когда же все-таки что-то происходило, Билли редко когда уходил в сторону — в трех случаях из десяти. Словно уровень адреналина в его крови внезапно возрастал, и тогда все начиналось само собой. Билли Перде мог спровоцировать драку где угодно и когда угодно. Вместе с тем он никого не убивал, и никто не пытался причинить какой-либо вред ему. Нередко Билли Перде выступал как плохое начало, искавшее еще худшего конца. Я слышал, что люди в разговорах описывали его как ходячий потенциальный конфликт, только ожидающий удобного случая разразиться, но, пожалуй, он был даже чем-то большим. Он напоминал постоянно развивающуюся катастрофу, подобную долгой, медленной гибели звезды. Он как бы вливался в некий водоворот.

Я не слишком то много знал о прошлом Билли Перде, во всяком случае, тогда знал немного. Не было секретом для меня и то, что у него всегда были проблемы с законом. Список его преступлений можно было читать, как своего рода каталог всевозможных правонарушений: от безобразного поведения в школе до первого пустячного воровства; далее шли нападения, нарушения чужих прав, невыплаты алиментов на ребенка... Список продолжался и продолжался; иногда казалось, что половина полицейских здесь, в Мэне, уже общались по какому-либо поводу с Билли Перде. Он был сиротой и прошел через ряд воспитательных домов и несколько семей приемных родителей еще в детстве. Каждая из семей держала его до тех пор, пока не осознавала, что Билли несет с собой больше проблем и неприятностей, чем поступало денег от социальных служб. Именно так обычно и ведут себя некоторые приемные родители: они относятся к детям как к способу заработать деньги, как к курам-несушкам, — до тех пор, пока не осознают: если курица действует на нервы, ей ведь можно запросто отрезать голову и подать ее к столу. Однако вариантов остается меньше, если речь идет о ребенке, который постоянно нарушает правила. Многие приемные родители Билли относились к нему с пренебрежением и подозревали его во многих непристойных делах.

В конце концов Билли обрел пристанище у какой-то пожилой пары на севере штата — у пары, которая специализировалась на «суровой любви». К тому времени, когда к ним прибыл Билли, глава семьи имел опыт общения с двадцатью приемными детьми. Узнав подростка немного получше, он, возможно, понял, что этот парень стоил многих. Однако старик пытался как-то вытянуть Билли, и на некоторый период времени ему это удалось. Затем Билли опять поплыл по течению. Он переехал в Бостон и влился в компанию Тони Сэлли. Но наступил кому-то там на пятки, и ему пришлось перебраться обратно в Мэн, где он встретил Риту Фэррис, девицу на семь лет моложе его. И они поженились. У них родился сын, но Билли всегда проявлял какую-то инфантильность в отношениях.

Теперь ему исполнилось тридцать два, и он вырос здоровым, как бык: мускулы его рук наводили на мысль об огромных окороках, кисти сделались такими неохватными, что пальцы практически тонули в мышцах. У Билли были маленькие поросячьи глазки, от него вечно пахло солодовым ликером и заплесневелым хлебом. Под ногтями ободком чернела грязь, а на шее красовались прыщи с белыми головками, но он упорно брился старой ржавой бритвой.

У меня появилась возможность рассмотреть Билли Перде с близкого расстояния после того, как мне не удалось надеть на него наручники и он крепко прижал меня к стене внутри своего серебристого трейлера, который был забит нестираной одеждой, протухшей едой и еще бог весть чем. Пальцы его крепко вцепились мне в шею, пока он вдавливал меня в стену; носки моих ботинок едва касались пола. Другой рукой он держал у моего левого глаза нож с коротким лезвием. Я уже чувствовал, как кровь сочилась из порезанной щеки.

Вероятно, идея с наручниками была не самой лучшей. Наверняка, проще сковать наручниками весь трейлер, чем самого Билли. Я направлял все свои силы на то, чтобы отстранить руку Билли с ножом, но она все равно оставалась неподвижной, как статуя поэта на площади Лонгфелло. Пока мою голову осаждали мысли о том, какой же глупостью с моей стороны было вот так сюда прийти, Билли очень сильно ударил меня по голове кулаком, а затем откинул к противоположной стене трейлера. В голове у меня зазвенело, а из уха пошла кровь. Я еще подумал, что моя ушная раковина сейчас просто взорвется, но тут давление пальцев на шею начало усиливаться, и я отчетливо понял, что могу больше не беспокоиться об ухе.

Нож заколебался в его руке, и я почувствовал новую волну боли. Кровь теперь текла просто ручьем, капая с моей щеки на белоснежный воротник. Лицо Билли стало почти бордовым от ярости, он тяжело и часто дышал сквозь крепко стиснутые зубы.

Билли полностью сосредоточился на том, чтобы вытрясти из меня жизнь, а я тем временем умудрился залезть правой рукой в свой карман и с облегчением почувствовал прохладную рукоятку пистолета. Я уже думал, что больше не выдержу, когда мне вдруг удалось высвободить руку и ткнуть пистолетом прямо в физиономию Билли. Злобный огонек, до этого мелькавший у него в глазах, начал потихоньку угасать. Давление на мою шею ослабло, нож выскользнул из раны, и я повалился на пол. Мое горло страшно саднило, а из легких вырывались хрипы. Я продолжал держать Билли под прицелом, но он оставил меня и отошел прочь. Теперь, когда волна его ярости немного спала, выглядел довольно неуверенно. Билли взял сигарету из пачки «Мальборо», прикурил ее. Затем предложил сигарету мне. Я отрицательно покачал головой, отчего боль в моем ухе снова начала нарастать. Тогда я решил больше не качать головой.

— Почему ты хочешь надеть на меня наручники? — спросил Билли заискивающим тоном. Он посмотрел на меня, и я увидел в его глазах настоящую тоску. — Может, не надо, а?

Я сделал еще несколько глубоких вдохов и только тогда смог заговорить. Мой голос звучал хрипло, а горло болело так, словно кто-то засыпал туда гравий. Если бы я не знал что у Билли ум ребенка, я бы все-таки пустил в ход оружие.

— Ты сказал, что собираешься сделать из меня бейсбольную биту и выбить из меня все дерьмо, насколько я помню, — сказал я.

— Эй, но ты же был груб, — произнес он, и злобный огонек снова загорелся на мгновенье в его глазах.

Мое оружие все еще было направлено на Билли, но его это по-прежнему мало заботило. Мне же было интересно: может быть, он знал об оружии что-то, чего не знал я? Может быть, спертый воздух трейлера мог препятствовать вылету пули из ствола, пока мы там разговаривали?

Я был груб? Совсем было собравшись снова отрицательно покачать головой, я вспомнил о пострадавшем ухе и решил, что лучше вообще лишний раз не шевелиться... Я пришел к Билли Перде, как, возможно, сделал бы покойный ныне отец Риты, бывшей его жены, которая жила теперь со своим двухлетним сыном Дональдом в маленькой квартирке на Локуст-стрит в Портленде. Ее развод с Билли Перде состоялся шесть месяцев назад, и с этого времени горе-папаша не выплатил ни цента алиментов своему законному сыну. Я знал семью Риты все то время, пока рос в Скарборо. Ее отец скончался прямо на работе, в банке, а мать всю жизнь боролась за сохранение семьи. Один брат Риты сидел в тюрьме, другой находился в бегах, спасаясь от обвинений в хранении наркотиков, а старшая сестра жила в Нью-Йорке и к этому времени порвала все связи со своей семьей.

Рита была худенькой симпатичной блондинкой, но тяжелая жизнь наложила отпечаток на ее внешность и взгляды. Билли Перде никогда не бил жену, не оскорблял ее физически, но он имел явную склонность к систематическим вспышкам гнева — и уже вывел из строя поочередно две квартиры, в которых они жили, когда были женаты: он дважды пытался поджечь их. В последний раз Рита проснулась вовремя, чтобы едва успеть спасти своего тогда еще годовалого сына и включить пожарную тревогу для эвакуации остальных людей. На следующий день она подала на развод.

Теперь Билли скрывался в своем трейлере и влачил жалкое существование, еле сводя концы с концами. В зимнее время он находил временную неквалифицированную работу, либо срубая новогодние елки, либо направляясь дальше на север, на лесоповал. В остальное время Билли занимался тем, что умел делать, а умел он немногое. Его трейлер стоял на земле, которой владел Рональд Стрейдир, индеец по происхождению, поселившийся в Скарборо по возвращении из Вьетнама. Рональд командовал корпусом К-9 во время вьетнамской войны, возглавлял походы войск по джунглям и был неразлучен со своей немецкой овчаркой Эльзой. Собака могла учуять приближение вьетнамцев на расстоянии; Рональд однажды рассказывал мне, что собака смогла найти свежую воду даже тогда, когда отряд забрел в низины, в болотистую местность. Когда американцы эвакуировались, Эльза была оставлена как «лишнее оборудование» в распоряжении южновьетнамской армии. У Рональда в бумажнике всегда хранилась ее фотография вместе с парой собачьих жетонов, висевших ранее у нее на ошейнике. Стрейдир сказал, что вьетнамцы съели его собаку, как только американцы уехали, а он так больше никогда и не завел себе другой. Вместо этого у него появился Билли Перде.

Билли знал, что его бывшая жена хочет переехать на Западное побережье и начать там новую жизнь и что она нуждается в деньгах, которые Билли должен был ей для этого дать. Он не хотел, чтобы она уезжала. Все еще верил в то, что сможет наладить их отношения, однако у Риты сложилось совсем иное мнение на этот счет.

Вот тут-то я и сказал Билли, что она не собирается возвращаться к нему и по закону он обязан выплачивать ей деньги.

— Я люблю ее, — произнес Билли, притушив свою сигарету и выпустив из ноздрей две струи дыма. — Кто будет присматривать за ней в Сан-Франциско?

Я поднялся на ноги и стряхнул полузасохшую кровь со своей щеки. Рукав пиджака промок от крови. Мне повезло, подумал я, что пиджак черный. Хотя уже сам факт, что я счел подобное удачей, много говорил о насыщенности текущего дня событиями.

— Билли, как она и Дональд смогут выжить, если ты не будешь платить им тех денег, которые присудил платить судья? — ответил я. — Как она сможет без них обходиться? Если ты действительно намерен заботиться о ней, тогда тебе следует их платить.

Он посмотрел на меня, а затем перевел взгляд на свои ступни. Пальцы его босых ног отпечатывались на линолеуме пола.

— Прости меня, приятель, за то, что я причинил тебе боль... — он потрепал себя за волосы. — Ты собираешься идти в полицию?

Если бы я собирался пойти в полицию, то ни за что не сказал бы об этом Билли Перде. Кроме того, если бы я обратился в полицию, Билли посадили бы в тюрьму и он не смог бы выплачивать алименты. Но в его взгляде промелькнуло что-то, когда он спрашивал о копах, — нечто такое, на что мне следовало сразу обратить внимание. А я этого не сделал. На манжетах его черной футболки виднелась грязь. Мне следовало знать: Билли волновало внимание копов не из-за какого-то там украденного окорока или из-за невыплаченных алиментов.

— Если ты заплатишь деньги, я отпущу тебя, — продолжал я.

Он пожал плечами:

— У меня их не так то много. У меня нет тысячи долларов.

— Билли, ты должен примерно две тысячи долларов. Думаю, здесь ты обсчитался.

Трейлер отсырел до плесени, в полу зияли дыры, он был весь завален всякой рухлядью, старым хламом. Если бы у Билли имелись две тысячи долларов, он бы жил где-нибудь в другом месте. Он бы и звался по-другому, и стал бы другим человеком, потому что у этого человека, у Вилли Перде, никогда не было двух тысяч долларов в свободном распоряжении.

— У меня есть пятьсот, — внезапно обронил он. Но в его глазах в этот момент появилось какое-то новое выражение, похожее на искорку первобытной хитрости.

— Дай мне их, — потребовал я.

Билли не двинулся с места.

— Билли, если ты не заплатишь мне сейчас, полицейские посадят тебя, и ты будешь гнить в тюрьме до тех пор, пока не заплатишь. К тому же, находясь взаперти, ты никак не сможешь заработать хоть сколько-нибудь денег. Это напоминает заколдованный круг.

На мгновенье он задумался. Затем потянулся к софе, которая стояла в торце трейлера, и извлек из-за обивки потрепанный конверт. Встал ко мне спиной и отсчитал пятьсот долларов. Потом убрал конверт на место. Билли совершал манипуляции с денежными купюрами с видом волшебника, достающего чьи-нибудь часы из кармана зрителя после впечатляющих заклинаний.

— Ты что взял банк, Билли?

Единственным подходящим для этого малого способом достать денег могло бы стать дробление банковских сейфов бульдозером.

— Передай ей кое-что от меня, — сказал Билли. — Передай ей, что, может быть, во всем этом есть нечто большее, понимаешь? Скажи ей, что, возможно, я уже больше не такой неудачник, каким был. Слышишь меня?

Он улыбнулся всезнающей улыбкой — улыбкой такого типа кто-нибудь одаривает тебя, когда считает, что знает нечто, о чем ты не знаешь. И тогда я подумал, что если Билли Перде и знает что-то подобное, то это никак не должно волновать меня. Я ошибался.

— Я понял тебя, Билли. Скажи мне, что ты больше не работаешь на Тони Сэлли. Позволь мне освежить твою память. Речь о высоком смышленом парне из Бостона. Обычно он называет себя Тони Чистюлей. Начинал сутенером, а теперь хочет объездить весь мир. Он наркоман, любит порно и все, что противоречит закону... — я сделал паузу. — Раньше ты работал на него, Билли. И я спрашиваю тебя, продолжаешь ли ты этим заниматься?

Билли перед тем, как ответить, потряс головой, словно пытаясь вытряхнуть воду из ушей, и уставился в сторону.

— Знаешь, иногда я помогал Тони. Конечно. Конечно, помогал. Но я уже давно не видел его. Очень давно.

— Лучше бы ты говорил правду, Билли. И без того слишком многие люди хотят сказать тебе пару ласковых слов.

Он никак не отреагировал на мою последнюю фразу и не поддержал этого разговора. Как только я принял из его рук деньги, он вновь придвинулся ближе ко мне. И я взял наизготовку пистолет. Лицо Билли оказалось на расстоянии дюйма от меня, ствол пистолета упирался ему в грудь.

— Зачем ты это делаешь? — спросил он меня, и я снова уловил злобный огонек в его глазах. Улыбка уже сошла с губ Билли.

— Я знал ее семью, — сказал я.

Не думаю, что он воспринял смысл моих слов.

— Как она будет расплачиваться с тобой? — он повернулся ко мне. — Ты спишь с ней?

Я выдержал его взгляд.

— Назад! Теперь — назад.

Он некоторое время оставался там же, где и стоял. Затем, помедлив, все-таки отодвинулся в сторону.

— Лучше бы тебе этого не делать, — произнес он, пока я пятился к выходу из трейлера и ступал в холодную декабрьскую ночь.

Полученные деньги, конечно, наводили меня на определенные подозрения. Билли не имел возможности честно их заработать. Может быть, мне следовало надавить на него, чтобы узнать, откуда эти деньги? Но я был бесконечно рад уже тому, что мне удалось выбраться оттуда.

Мой дедушка, который тоже когда-то был полицейским, помнится, поделился со мной шуткой, которая значила больше, чем просто шутка: "Парень рассказывает своему приятелю, что он знает отличную карточную игру.

— Но это сплошное надувательство! — протестует его друг.

— Я знаю, — говорит парень. — Но ведь это единственная игра в городе".

Шутка покойного деда часто приходит мне на ум, особенно в последние дни. Другие вещи, о которых рассказывал мой дедушка, также часто приходят мне в голову — вещи, которые вовсе не были шутками для него самого, но почему-то вызывали смех у других... Спустя семьдесят два часа после смерти Эмили Уоттс и тех мужчин у лодочного сарая Билли остался единственной «игрой» в городе.

Я остановился рядом с банком в местечке Дубовый Холм и снял две сотни долларов со своего счета через банкомат. Порез под глазом перестал кровоточить, но я понимал: если попытаюсь отодрать корку засохшей крови, рана начнет кровоточить снова.

Я заехал в офис Рона Арчера на Форест-авеню, где тот осматривал пациентов два раза в неделю по ночам, и он наложил мне три шва.

— Чем же вы таким занимались? — спросил Арчер, готовясь ввести мне обезболивающее. Я уже собирался попросить его не беспокоиться, но вовремя понял, что он просто шутит и ждет от меня того же. Доктору Арчеру было около пятидесяти, он выглядел достаточно привлекательным мужчиной — с красивыми волосами серебристого оттенка и весьма изысканными манерами, которые настолько впечатляли молодых женщин, что им хотелось разделить с ним постель.

— Пытался вытащить ресницу, — ответил я ему в тон.

— В следующий раз используйте глазные капли. Вы убедитесь, что они не так уж и плохи, по крайней мере, глаз останется целым и невредимым, — он обработал рану тампоном, а затем потянулся ко мне с иглой.

Я инстинктивно отстранился назад.

— Ничего страшного. Ты же уже большой мальчик, — пробормотал он. — Если не будешь плакать, я дам тебе конфетку.

— Держу пари, что, учась в медицинском колледже, вы числились лучшим учеником.

— А если серьезно, что же все-таки произошло? — спросил он, как только начал зашивать рану. — Выглядит так, будто кто-то вонзил сюда острое лезвие. И на вашей шее тоже какие-то странные следы.

— Я всего лишь пытался надеть наручники на Билли Перде, и мои действия не увенчались успехом.

— Перде? А, это тот ненормальный, который чуть не сжег своих жену с ребенком? — Арчер вскинул брови. — Вы, должно быть, еще в большей степени ненормальный, чем он, если пытались это сделать. — Он продолжал зашивать. — Знаете ли, как ваш доктор я могу сказать: если будете продолжать в том же духе, вам понадобится более профессиональное оборудование, чем то, которое у меня есть...

Он сделал еще стежок, а затем обрезал нитку. Отступил немного назад, чтобы изучить результат своей работы.

— Прекрасно! — с гордостью произнес он. — Отличная вышивка.

— Если я взгляну в зеркало и обнаружу, что вы вышили у меня на лице сердечко, мне придется сжечь ваш офис.

Арчер аккуратно обернул марлей использованную иглу и выбросил ее в контейнер.

— Эти стежки рассосутся через несколько дней, — сказал он. — Но не играй с ними. Я знаю, в этом ты ведешь себя как ребенок.

Я оставил этого насмешника потешаться над самим собой и направился на квартиру Риты Фэррис, которая находилась рядом с Восточным кладбищем, где были похоронены два молодых Бурроу. Оба они слыли очень уважаемыми капитанами, и оба погибли на острове Монхеган во время войны 1812 года. Их прах позже перенесли на Восточное кладбище, устроив роскошные похороны; похоронная процессия торжественно проследовала по улицам Портленда. Рядом с их могилами находилась мраморная могильная плита с именем лейтенанта Уотерса, который получил тяжелое увечье в той же самой битве и после двух лет страданий скончался. Ему было всего шестнадцать в момент ранения и, едва достигнув восемнадцатилетия, Уотерс умер... Уж не знаю, почему я размышлял о них, когда приближался к квартире Риты Фэррис. Может быть, после встречи с Билли Перде меня беспокоили мысли о молодых потерянных жизнях.

Я свернул на Локус-стрит, миновав по пути англиканскую церковь Святого Павла справа и магазин Святого Винсента слева. Дом Риты Фэррис находился в конце улицы, рядом со школьным двором. Это было симпатичное трехэтажное здание белого цвета с каменными ступеньками крыльца, ведущими к дверям с квартирными номерами. По обе стороны от крыльца, стояли ряды открытых почтовых ящиков.

Дверь мне открыла чернокожая женщина с маленькой девочкой на руках, вероятнее всего — ее дочерью. Пока я входил, она искоса смотрела на меня с подозрением. В Мэне сравнительно мало чернокожих людей: в начале девяностых годов штат был на девяносто девять процентов заселен белыми.

Я попытался одарить женщину лучшей из своих улыбок, чтобы показать, что у меня нет ничего дурного на уме:

— Я здесь, чтобы повидаться с Ритой Фэррис. Она ждет меня.

Женщина стала коситься на меня еще более грозно. Ее профиль казался высеченным из камня.

— Если она ожидает вас, тогда воспользуйтесь домофоном, — резко сказала она и захлопнула дверь перед моим носом.

Я вздохнул и позвонил. Рита Фэррис сразу ответила; дверь чьей-то квартиры хлопнула, пока я поднимался вверх по ступеням.

Через закрытую дверь ее двухкомнатной квартиры я мог слышать шум включенного телевизора и кашель ребенка. Я дважды постучал, и дверь открылась. Рита отступила в сторону, пропуская меня внутрь. Дональд, одетый в голубой комбинезон, сидел на ее правой руке. Волосы Риты были зачесаны назад и собраны в хвост; она была одета в голубой бесформенный свитер, голубые джинсы и черные сандалии. На свитере виднелись остатки детской еды. Квартира выглядела маленькой, но опрятной, если только забыть о порванной мебели, и вся пропиталась запахами ребенка.

За спиной Риты в глубине квартиры я заметил какую-то незнакомую женщину. Пока я осматривался, она опустила коробку, наполненную узорчатыми салфетками, едой в баночках и кое-какими свежими фруктами, на кушетку. Пластиковый пакет с одеждой из секонд-хэнда и одной-двумя детскими игрушками лежал на полу; в свободной руке Рита держала несколько банкнот. Поймав мой взгляд, она мгновенно покраснела и спрятала деньги в карман джинсов.

Незнакомая женщина, стоя рядом с ней, смотрела на меня с любопытством и, как мне показалось, с враждебностью. Ей, вероятно, было около семидесяти, у нее были красивые, хотя и седые, волосы и большие голубые глаза. Ее длинное шерстяное пальто выглядело дорогим, особенно в сочетании шелковистым тонким свитером и хлопковыми брюками. Золото блестело у нее в ушах, вокруг шеи, на пальцах рук и запястьях. Рита прикрыла входную дверь и повернулась к пожилой незнакомке.

— Это мистер Паркер, — сказала она. — Он поговорил с Билли о нас.

Она в смущении засунула руки в задние карманы брюк:

— Мистер Паркер, это Шерри Ленсинг. Она моя подруга.

Я протянул руку для рукопожатия.

— Очень приятно с вами познакомиться, — произнес я.

После некоторого колебания Шерри Ленсинг тоже протянула мне руку. Ее пожатие было удивительно сильным.

— Взаимно, — ответила она.

Рита вздохнула и решила продолжить знакомить нас.

— Шерри помогает нам, — объяснила она. — Помогает с едой и одеждой. Без нее мы бы вообще не справились.

Женщине, вероятно, стало неловко, и она резко засобиралась уходить. Покрепче затянула пояс пальто, поцеловала на прощанье Риту в щеку, затем обернулась к Дональду и потрепала его волосы. Вместо «до свидания» она сказала:

— Я заскочу к тебе через недельку-другую.

Рита явно почувствовала себя неловко: ей показалось, что она невежливо обошлась со своей гостьей.

— Вы уверены, что не хотите остаться?

Шерри Ленсинг взглянула на меня и улыбнулась:

— Нет, спасибо. У меня еще достаточно дел на сегодняшний вечер, кроме того, я уверена, что вам есть о чем поговорить с мистером Паркером, — произнеся это, она кивнула мне напоследок и направилась вниз по ступеням.

Вероятно, Шерри Ленсинг работала в какой-то из социальных служб, может быть, в обществе Святого Винсента. Рита, кажется, догадывалась, о чем я думал.

— Она просто подруга, вот и все, — сказала она мягко. — Шерри знала Билли. Она знала, каким он был. И каким остается. Теперь она просто зашла убедиться, что с нами все в порядке.

Рита заперла дверь и обратила внимание на мой глаз:

— Это Билли поранил вас?

— У нас просто возникли некоторые разногласия.

— Простите меня. Я совершенно не подумала о том, что он может вас поранить, — на лице Риты отразилось искреннее беспокойство, и это придало ей привлекательности, несмотря на темные круги под глазами и ранние морщинки.

Она села и усадила Дональда к себе на колени. Он был крупным ребенком с большими глазами и постоянным выражением любопытства на личике. Мальчик улыбнулся мне, поднял пальчик, затем опустил его и вновь посмотрел на свою мать. Она улыбнулась ему, и он весело рассмеялся.

— Могу я предложить вам кофе? — спросила Рита. — У меня, к сожалению, нет пива, иначе я бы обязательно вам предложила.

— Все в порядке, я не пью. Я пришел, чтобы отдать вам вот это, — я протянул ей семьсот долларов.

Она какое-то время выглядела немного шокированной, пока Дональд не попытался засунуть себе в рот пятидесятидолларовую купюру.

— Нет-нет, — проговорила она, отодвигая деньги подальше от ребенка. — Ты и так обходишься мне достаточно дорого, — она вытащила из пачки две пятидесятки и протянула их мне:

— Пожалуйста, возьмите. Чтобы хоть как-то возместить то, что произошло.

Я сжал ее руку и тихонько отодвинул от себя.

— Нет, я не возьму их, — сказал я. — Это для вас. Мне удалось поговорить с Билли. Похоже, у него сейчас все не так уж и плохо, особенно в смысле денег, и, возможно, он даже начнет нормальную жизнь. А если не начнет, то может стать легкой добычей для копов.

Рита кивнула:

— Он не очень-то плохой парень, мистер Паркер. Просто сейчас у него не лучший период, но он безумно любит Донни. Думаю, он сделает все, только чтобы я не отрывала ребенка от него.

Именно это и волновало меня. Красноватый огонек в глазах Билли мог гореть еще очень долго.

Я встал, чтобы уйти. У себя под ногами на полу я увидел одну из тех игрушек, которые принесла с собой Шерри Ленсинг: пластиковую утку с желтым гребешком, которая запищала, когда я поднял ее с пола и положил на стул. Шум отвлек Дональда, но вскоре его внимание опять сосредоточилось на мне.

— Я еще заеду к вам на следующей неделе, посмотрю, как у вас дела, — я протянул Дональду палец, и тот вцепился в него. Внезапно на меня нахлынули воспоминания о моей собственной дочери, которая делала точно так же, и грусть овладела мной. Дженнифер была мертва. Она погибла вместе с моей женой от рук убийцы. И убийца нашел потом свою смерть в Луизиане, но это совершенно не облегчило моих мук.

Я потрепал Дональда по голове. Рита проводила меня до дверей:

— Мистер Паркер... — начала она.

Я остановился у двери.

— Пожалуйста, останьтесь, — свободной рукой она погладила меня по щеке. — Пожалуйста! Я сейчас уложу Дональда спать. И у меня нет другого способа отблагодарить вас.

Я осторожно отодвинул ее руку, поцеловав запястье. Оно пахло кремом для рук и Дональдом.

— Простите, я не могу, — сказал я.

Рита выглядела почти расстроенной.

— Почему нет? Я не достаточно хороша для вас?

Я погладил ее по волосам, и она щекой прижалась к моей ладони.

— Дело не в этом. Дело совершенно не в этом.

Тогда она слабо улыбнулась:

— Спасибо! — и нежно поцеловала меня в щеку.

Дональд внезапно помрачнел и принялся бить меня своей маленькой ручкой.

— Эй! — воскликнула Рита. — Сейчас же прекрати! Он всегда защищает меня. Подумал, что вы пытаетесь навредить мне.

Дональд положил голову матери на грудь, при этом большой палец был у него во рту, а на меня он смотрел с недоверием... Фигура Риты, стоявшей в темном холле, пока я спускался вниз по ступенькам, четко вырисовывалась в проеме двери благодаря свету, исходившему из глубины квартиры. Она подняла руку Дональда, чтобы тот помахал мне на прощанье. Я помахал им в ответ.

Вот так я в последний раз видел их живыми.

Глава 2

На следующий день после того дня, когда Рита Фэррис говорила со мной в последний раз, я поднялся рано. Пока я ехал в аэропорт, чтобы успеть на первый рейс в Нью-Йорк, снаружи царила ужасающая, депрессивная темнота. В бюллетене новостей уже присутствовали первые репортажи об инциденте со стрельбой в Скарборо, но все детали были опущены. Такси доставило меня из аэропорта на бульвар Королевы, к дому номер 51. На кладбище «Нью-Кэлвэри» уже собралась небольшая толпа: полицейские в форме группами курили и тихонько разговаривали у ворот; женщины пришли все как одна в черном, с аккуратно убранными волосами и еле заметным макияжем; они кивали друг другу. Самые молодые мужчины держались в сторонке, все они надели костюмы-двойки с дешевыми черными галстуками. Некоторые полицейские, заметив меня, вежливо кивали, и я кивал им в ответ. Многих из них я знал по моей прежней жизни полицейского.

Катафалк приближался к кладбищу от Вудсайд, за ним следовали три черных лимузина, так эта процессия и въехала на кладбище. Ожидающая толпа разделилась группы по два-три человека, и все медленно стали двигаться по направлению к могиле. Я увидел разрытую землю, зеленые покрывала на ней, венки и прочие атрибуты, которые полагалось иметь на подобных мероприятиях. Народа скопилось очень много: большую часть толпы составляли полицейские в форме, меньшую — люди в штатском, включая немногочисленных женщин и детей. Я выхватил взглядом нескольких больших начальников, помощников начальников, с полдюжины капитанов и лейтенантов — все они пришли отдать дань уважения Джорджу Гринфилду, пожилому сержанту из тридцатого округа, который умер от рака за два года до ухода на пенсию.

Я знал его как очень хорошего человека. Только ему очень не повезло — пришлось работать в округе, который, по слухам, отличался коррупцией и беспределом. Все эти слухи в конечном итоге переросли в людские жалобы властям: пистолеты, наркотики — большей частью кокаин — постоянно конфисковывались у дилеров и перепродавались; дома снимались нелегально; отовсюду исходила постоянная угроза безопасности. Полицейский округ на пересечении 151-й улицы и Амстердам-авеню постоянно проверялся вышестоящими органами. В результате тридцать три офицера, которые были вовлечены во все эти сделки, были осуждены, причем многие — за нарушение служебных полномочий. Я-то догадывался, что дальше все станет еще хуже. Уже ходили слухи о постоянных разборках в Южном районе центра города, что было результатом непрерывного общения полицейских с проститутками, включая даже секс при исполнении.

Может быть, именно поэтому так много людей и пришло на похороны Гринфилда. Ведь он нес в себе нечто очень хорошее и доброе, и его преждевременный уход стоил многим слез и страданий. Я же находился теперь на кладбище по глубоко личным причинам. Мои жена и ребенок были убиты в декабре 1996 года, в то время как я еще служил детективом в Бруклине. Жестокость и внезапность происшедшего, сам способ, каким они были вырваны из этого мира, и неспособность полиции найти их убийцу вызвали негодование, которое разделило меня с моими коллегами. Убийство Сьюзен и Дженнифер как бы уронило мое достоинство в их глазах, показав всю уязвимость полицейских и их семьей. Им бы хотелось верить в то, что мой случай — исключение, но ведь дело обстояло совершенно иначе... В каком-то смысле они были правы: в частности, в том, что тень моей профессии легла на мою семью. Но я бы никогда не простил им, если бы они не позволили мне разобраться во всем самому. Я уволился со службы спустя примерно месяц после гибели родных. Немногие люди пытались отговаривать меня от такого решения, и одним из них как раз был Джордж Гринфилд. Он встретился меня одним солнечным воскресным утром на Второй авеню. Мы зашли в маленькое кафе и стали есть розовый грейпфрут и английские сдобные булочки, сидя за столиком и глядя в окно. На Второй авеню всегда мало машин и пешеходов. Гринфилд внимательно выслушал все мои доводы в пользу увольнения: мое всенарастающее чувство одиночества, боль от необходимости проживания в городе, где все напоминало мне о потере, и, кроме того, вера в то, что, быть может, мне все-таки удастся найти убийцу.

— Чарли, — сказал он (он никогда не называл меня по фамилии. Густые седые волосы обрамляли его полное лицо, а глаза были темны, словно два кратеру — это все веские причины. Но если ты уволишься, то останешься совсем один, и вряд ли кто-то сможет тебе помочь. У тебя все еще есть твоя работа — как кусочек семьи. Ты очень хороший полицейский. Это у тебя в крови.

— Простите, но я не могу.

— Ты уходишь и, возможно, многие подумают, что ты просто пытаешься убежать. Некоторые, вероятно, даже станут презирать тебя за это. А некоторые будут рады освободившейся должности.

— Пусть так, о подобных людях все равно не стоит беспокоиться.

Он вздохнул и отхлебнул из кружки кофе.

— С тобой всегда было нелегко ладить, Чарли. Ты слишком занозист. У каждого из нас есть свои недостатки, твои же — все и всегда на виду. Думаю, ты многих заставлял нервничать. А если и существует на свете такая вещь, которую откровенно не терпят полицейские, так это то, когда их нервируют. Это противоречит их натуре.

— Но ведь тебя я не нервирую?

Гринфилд поставил свою кружку на стол. Могу поспорить, что в этот момент он колебался, рассказать мне кое-что или нет? Когда он наконец заговорил, его слова заставили меня почувствовать стыд. И это добавило восхищения в мое отношение к Гринфилду.

— У меня рак, — произнес он спокойно. — Лимфосаркома. Они говорят, что в следующем году мне станет совсем плохо, после чего останется протянуть, может быть, еще только год.

— Мне очень жаль... — собственные слова показались мне слишком малозначимыми: они мгновенно утонули в бесконечности того, с чем Гринфилду предстояло вскоре столкнуться.

Гринфилд поднял руку в останавливающем жесте, и его голос чуть дрогнул:

— Мне бы хотелось располагать большим временем. У меня ведь есть внуки. Мне бы хотелось посмотреть, как они будут расти. Однако я имел возможность наблюдать за тем, как росли мои дети. И мне безумно жаль, что тебя лишили этого наслаждения. Может быть, не следовало говорить подобного, но я надеюсь, что тебе представится еще один шанс. В конце концов, это лучшее, что мы можем получить в этом мире. Ну, а что касается твоего вопроса, то отвечаю: ты меня не нервируешь. Ко мне совсем близко подкралась смерть, Чарли, а это заставляет смотреть на вещи без перспективы. Каждый день я просыпаюсь и благодарю Бога за то, что я все еще жив, и за то, что боль можно вытерпеть. И я иду в тридцатый участок, и занимаю там свое место начальника, и смотрю на людей, которые растрачивают свою жизнь впустую, и завидую, жалея о каждой минуте, которую они так бездарно тратят. Никогда так не поступай, Чарли. Ибо, когда злишься и жалуешься и думаешь, на кого же скинуть вину, самая плохая вещь, которую ты можешь сделать, — это взять все на себя. А другая плохая вещь — это свалить все на кого-то еще. Вот где структурированность и рутина могут помочь. Вот почему я все еще работаю. Иначе я давно разорвал бы всех и вся на кусочки...

Гринфилд допил свой кофе и отодвинул чашку в сторону.

— В конце концов, ты все равно сделаешь так, как сочтешь нужным, и ничего из того, что я сказал, не повлияет на твое мнение. Ты все еще пьешь?

— Я стараюсь бросить, — отвечал я.

Он помахал рукой, чтобы подали счет, а затем записал свой номер телефона на клочке бумаги.

— Мой домашний номер. Если тебе захочется что-то сказать мне, просто позвони.

Он оплатил счет и растворился в солнечном свете. Больше я никогда его не видел.

Какой-то человек, стоявший недалеко от могилы, поднял голову, и я ощутил на себе его пристальный взгляд. Встретившись со мной глазами, Уолтер Коул кивнул в мою сторону, а затем перевел взгляд на священника, читавшего молитву. Откуда-то доносился женский плач, а в темных небесах над нами что-то блеснуло в облаках.

Я примостился рядом с ивой, когда скорбящие стали понемногу расходиться. И наблюдал с грустью и сожалением, как Уолтер уходит вместе с ними, не сказав мне ни слова. А ведь некогда мы были очень близки: некоторое время работали как партнеры, затем стали друзьями, и из всех друзей, которых я растерял, по Уолтеру я скучал больше всего. Он производил впечатление очень развитого, начитанного человека. Ему нравилось читать книги и смотреть фильмы, понятно, не с участием Стивена Сигала или Жана Клода ван Дамма. Коул был самым желанным гостем на моей помолвке. Помню, коробочка с кольцами, которую он держал в руках, никак не хотела открываться... Я много играл с его детьми. Мы со Сьюзен часто обедали с Коулами, нередко все вместе ходили в театр и гуляли. И я мог сидеть с Уолтером час за часом в каком-нибудь маленьком кафе или баре и именно тогда ощущать, что живу полной жизнью.

Мне вспомнился один случай в Бруклине, когда мы выслеживали художника-декоратора, который, по нашим предположениям, убил свою жену и, вероятно, куда-то спрятал ее тело. У нас было достаточно плохое соседство — как раз северо-восток Атлантик-авеню. Уолтер знал: очень многие полицейские следят за предполагаемым убийцей, но парень, похоже, и не подозревал, что за ним наблюдали.

Каждое утро художник наполнял свою сумку баночками с красками и отправлялся на работу, а мы следовали за ним. Затем из засады мы наблюдали за тем, как он сначала красил свой дом, а днем или двумя днями позже занялся парадным крыльцом. Его-то он как раз и закончил красить, когда, собрав пустые банки, направился домой.

У нас ушло несколько дней на то, чтобы понять, чем же он на самом деле занимался. Именно Уолтер взял однажды отвертку и поддел крышку одной из пустых банок. Ему пришлось сделать несколько попыток, потому что крышка присохла к краске. Тот факт, что краска засохла по краям крышки, и насторожил нас...

Внутри банки оказалась рука. Женская рука. На одном из пальцев все еще блестело обручальное кольцо. Отрубленный конец прилип ко дну банки, так что рука как бы вырастала прямо из основания. Двумя часами позже мы постучались в дверь дома художника и обнаружили там множество баночек, пирамида из которых возвышалась в углу спальни до самого потолка; в каждой из банок находился какой-то кусочек его жены. Ее голову мы нашли в трехлитровой банке с белой краской.

В тот вечер Уолтер повез свою жену поужинать в кафе, а потом они провели всю ночь вместе. Однако он не занимался с ней любовью — просто находился рядом. Сам же я даже не мог вспомнить, чем занимался в ту ночь. Вот в чем состояла разница между нами. Теперь-то я точно это знал.

С того времени много воды утекло. Я все же отыскал убийцу моей семьи и превратился в путешествующего налегке мужчину. Уолтер знал это. Он понимал: еще недавно я был способен растерзать любого, кто встал бы на моем пути. В каком-то смысле это был тест — тест на то, смогу ли я догадаться, что он все про меня знает.

И я смог.

Я перебросился несколькими фразами с ним вблизи ворот кладбища; звук ревущих на шоссе машин часто прерывал наш разговор. Уолтер одновременно общался с капитаном Эмерсоном из 83-го округа. Расследование убийства Джонни Пятницы представлялось им теперь бесперспективным делом. И я даже не мыслил, что они когда-нибудь найдут убийцу. Я знал это точно, потому что сам и был этим убийцей. Я убил Джонни в порыве бешеной ярости спустя несколько месяцев после гибели моих жены и дочери. В конце концов, меня не слишком волновало, имел к этому отношение Джонни Пятница или нет. Мне просто хотелось убить его — за то, что он сделал с сотнями, с тысячами таких, как Дженнифер. Я очень сожалел ныне о том способе, которым лишил его жизни, как сожалел и о многом другом, но мои сожаления не вернули бы его обратно. С того времени обо мне гуляла плохая молва, но ничего конкретного не было доказано. И все-таки Эмерсон не мог не слышать всего этого.

— Паркер, — кивнул он, — не думал, что когда-нибудь еще увижу тебя здесь.

— Капитан Эмерсон, — отвечал я. — Как обстоят дела в нашем отделе? Наверное, вы постоянно заняты?

— Всегда находится время для чего-то еще, — сказал он, но не улыбнулся. Эмерсон поднял руку, чтобы попрощаться с Уолтером и пошел по направлению к воротам, его спина казалась неестественно прямой.

Уолтер взглянул на свои ноги, сунул руки в карманы, а потом поднял глаза на меня. Увольнение со службы, скорее всего, не слишком-то пошло ему на пользу. Он выглядел смущенным и бледным, на его лице виднелись темные следы порезов от утреннего бритья. Можно было догадаться, что силы в нем были уже не те, а случаи вроде убийства Джонни Пятницы еще лишь усугубляли сложившееся положение.

— Как сказал этот парень, — пробормотал наконец Уолтер, — я не думал, что мы еще увидим тебя здесь.

— Я хотел отдать дань памяти Гринфилду. Он был очень хорошим человеком. Как Ли?

— С ней все хорошо.

— А дети?

— С ними тоже все в порядке. А ты где сейчас? — поинтересовался он, хотя в его тоне сквозила некоторая неловкость.

— Я вернулся в Мэн. Там спокойно. Мне даже не пришлось никого убить за последние недели.

Глаза Уолтера оставались холодными.

— Лучше будет, если ты там и останешься. Тебе же не терпится пристрелить белку, охотник. Ну, ладно, мне пора идти.

— Конечно. Спасибо, что уделил мне время.

Он не ответил. Глядя ему вслед, я чувствовал глубокую смиренную печаль и думал: «Они были правы. Мне не следовало возвращаться».

Я доехал подземкой до Куинсборо-плац, где пересел на поезд до Манхэттена. Расположился я напротив человека, читавшего какую-то книгу; звуки метро и его специфический запах пробудили во мне воспоминания о том, что случилось семью месяцами раньше, в начале мая, как раз тогда, когда начала понемногу нарастать летняя жара... К тому времени они были мертвы уже пять месяцев.

Это произошло со мной поздно ночью, во вторник. Я возвращался подземкой из кафе на углу 81-й улицы и Амстердам-авеню в свою квартиру на восточной окраине. Должно быть, я перебрал лишнего, потому что, когда проснулся, обнаружил, что вагон пуст, а свет в соседнем вагоне то включался, то выключался, отчего тот становился то желтым, то опять черным.

В соседнем вагоне, опустив голову и глядя на свои руки, сидела женщина; ее распущенные волосы полностью прикрывали лицо. На ней были темные брюки и красная блузка. Она раскинула руки в стороны, а кисти держала странно приподнятыми — так, словно читала газету. Только ее руки были пустыми.

Ступни женщины были босы, а на полу под ними натекла кровь. Я встал и двинулся по проходу своего вагона до двери между вагонами. Я абсолютно не имел понятия о том, где мы в данный момент находились. Открыл дверь и почувствовал жар из туннеля; вкус смога еще оставался у меня во рту, когда я ступил в темноту следующего вагона. Лампы снова начали мигать, но женщина исчезла, а на полу, на том месте, где она сидела, не осталось следов крови — тех самых следов, которые я видел там несколько минут назад. В вагоне сидело еще три человека: чернокожая пожилая женщина, державшая в руках сразу несколько пластиковых пакетов, опрятно одетый мужчина с кейсом и какой-то беспробудно спящий пьяница. Я уже хотел переключить внимание на чернокожую женщину, как вдруг снова увидел темную фигуру в красной блузке: та же самая женщина сидела в той же позе — руки раскинуты, а кисти приподняты; все почти так же, как в первый раз, когда я увидел ее, только сидела она почему-то дальше прежнего места.

Тут я заметил, что и мигающий свет тоже вроде бы передвинулся вместе с ней, и ее фигура снова время от времени освещалась. Пожилая афроамериканка взглянула на меня и улыбнулась, и тип с кейсом тоже уставился на меня, как только я вошел в соседний вагон, оказавшийся последним перед кабиной машиниста; пьяный тоже внезапно пробудился, вскочил со своего места, и его ясные глаза напряженно следили за мной. Я продвигался по проходу все дальше и дальше... Что-то в этой женщине мне показалось знакомым: то ли особенная манера, в которой она себя преподносила, то ли стиль ее прически. Она не двигалась, не смотрела на меня, но меня внезапно пронзило какое-то странное ощущение. Свет вдруг померк, и больше не зажигался. Я почувствовал запах крови в воздухе. Сделал шаг, затем еще один — пока моя нога не наступила на что-то мокрое. И тут я понял, кто она такая.

— Сьюзен? — прошептал я. Но темнота осталась безмолвной, это безмолвие нарушалось только шумом ветра и стуком колес поезда. Наконец свет еще раз осветил женщину, и я понял, что на ней не было никакой красной блузки. На ней вообще ничего не было надето. На ней была только кровь: толстый слой темной крови. При ярком свете я ясно увидел, что с нее содрали всю кожу. Она неожиданно подняла голову, и обнаружилось пятно глубокого красного цвета на месте лица — глазницы женщины были пусты...

Тормоза взвизгнули. Очевидно, поезд приближался к станции. Свет опять исчез. Черная пустота царила в вагоне до тех пор, пока мы не въехали на Хоустон-стрит. В воздухе по-прежнему витали запах крови и легкий аромат парфюма. Женщина исчезла.

Тогда это случилось со мной впервые.

Официантка принесла нам меню десертов. Я улыбнулся ей. Она улыбнулась мне в ответ, что случалось со мной очень редко.

— У нее толстая задница, — вслух заметил Эйнджел, когда официантка отошла от нашего столика. Он был одет в традиционные джинсы и рубашку поверх черной майки. Его кроссовки когда-то были белыми. Черный кожаный жакет висел на спинке стула.

— Я не смотрел на ее задницу, — отвечал я. — У нее очень милое лицо.

— Настолько милое, что она вполне сошла бы для съемок рекламного ролика на телевидении, — предположил Луис. — Народ будет смотреть на нее и думать: а может, это действительно неплохой продукт?..

Как всегда, Луис выглядел противоположностью своему любовнику — в черном костюме от Армани и белоснежной сорочке с расстегнутым воротничком. Эта белая сорочка ярко контрастировала и с костюмом, и со смуглым лицом.

Мы сидели в ресторане на углу 74-й и 73-й улиц. До сего дня я не видел этих двоих почти два месяца, а ведь Эйнджел, бывший вор, и его сладкоголосый бойфренд были ныне моими ближайшими друзьями. Именно они поддержали меня, когда погибли Дженнифер и Сьюзен, и они находились рядом со мной в те последние ужасные дни в Луизиане, когда мы вплотную подобрались к Страннику. Луис, в сущности, был страшным человеком — хладнокровным убийцей, который теперь наслаждался прелестями однополой любви.

— Эйнджи, а ведь точно, — обронил я, — единственные места, которые ты можешь посещать, — это дома с большими окнами и большим числом дверей.

— Да, Эйнджел, — поддержал меня Луис с каменным выражением лица. — Может быть, тебе следует специализироваться на соборах или храмах?

— К сожалению, я не могу себе этого позволить, — спокойно отвечал Эйнджел, внимательно посмотрев на него.

— Забавно, Луис, — продолжал Эйнджел. — Она все еще в метро. Если, конечно, ты понимаешь, кого я имею в виду.

— Что это значит конкретно для тебя? — спросил я. — У тебя нет совершенно никакого права рассуждать об этом и выдавать комментарии по поводу разнополого секса. Ты же гей и не занимаешься сексом с девушками.

— Это просто предрассудки.

— Это не предрассудки, Эйнджел, когда кто-то указывает тебе на то, что ты гей, а простая констатация факта. Предрассудком является искушение широкой общественности.

— Да, но это ведь не отменяет того факта, что, когда ты ищешь компанию, именно мы составляем ее тебе, — не сдавался он.

Я уставился на него и приподнял бровь:

— Думаю, все это очень странно.

Он улыбнулся:

— А знаешь, тебе следует заглянуть в Интернет. Я слышал, что веб-сайт «Женщина за стойкой бара» стоит посетить.

— Прости, я не совсем понимаю, — ответил я.

Его улыбка стала настолько широкой, что можно было бы легко засунуть целый тост ему в рот.

— Там очень многие женщины ищут такого мужчину, как ты.

— А что это на самом деле за сайт? — поинтересовался я.

Зная, что они попросту искушают меня, я, все же почувствовал нечто большее в словах Луиса и Эйнджела. Они, казалось, говорили: «Ты же совершенно один! У тебя совсем немного близких людей, на которых ты можешь положиться, а мы не в состоянии тебе помочь, когда ты будешь, скажем, в Нью-Йорк Сити. И, даже если ты в себе уверен и ко всему готов, случается, надо иметь рядом кого-то, на кого можно опереться. Тебе стоит попытаться найти опору, иначе ты можешь упасть. И будешь пребывать в свободном падении до тех пор, пока не наступит полная и вечная темнота».

Эйнджел пожал плечами:

— Ну, знаешь, это просто еще один из серверов Интернета. В некоторых местах встречается гораздо больше одиноких женщин, чем в каких-то других: Сан-Франциско, Нью-Йорк, государственные тюрьмы.

— Ты что, хочешь сказать, что подобные серверы существуют для женщин и в тюрьме?

Он широко развел руками:

— Конечно. Знаешь, они ведь тоже хотят любви... Просто рассматриваешь различные фотографии и выбираешь подходящего человека.

— Но они же в тюрьме, Эйнджел, — напомнил я ему. — Я же не могу так просто пригласить кого-то из них на ужин в ресторан или в театр, это же будет преступлением с моей стороны. Плюс ко всему, возможно, именно я и посадил ее за решетку. Я не собираюсь назначать свидание преступнице, встречаться с теми, кто сидит в тюрьме. Это же противоестественно!

Эйнджел поднял бокал в очередном тосте, после чего они с Луисом обменялись взглядами. И я позавидовал интимному характеру их отношений.

— В любом случае зачем все это нужно? — спросил я как ни в чем не бывало.

— Сайт ни о чем таком не говорит, — отвечал Эйнджел. — Он всего лишь содержит информацию о том, каков возраст женщины, что именно она ищет в мужчине. Затем ты можешь посмотреть на ее фотографию. На некоторых из них даже нет номеров, — добавил он. — Иногда прямо говорится о том, хотят они или не хотят интимных отношений. Хотя ответ вполне очевиден. Я имею в виду фактор их пребывания в тюрьме. Подобные отношения, вероятно, помещаются на самом верху их шкалы приоритетов.

— В конце концов, разве имеет значение, по какому поводу они там находятся? — вступил в беседу Луис, и я заметил, что его глаза увлажнились. — Дамы совершают преступления. Затем отбывают свои сроки, так что долг обществу они платят сполна. Не волнуйся, ничего страшного они тебе не сделают.

— Да, — продолжал Эйнджел, — ты просто произносишь тут какие-то прописные истины. Полагаю, она была воровкой. Ты будешь встречаться с воровкой?

— Она же и меня обкрадет!

— Тебя?

— Ей невозможно доверять.

— Это звучит ужасно.

— Прости, может быть, тебе следует начать излагать все с начала.

Эйнджел покачал головой с явной грустью на лице, но потом вдруг просиял:

— А как насчет пустякового дела? Может быть бутылка, разбитая на кухне об чью-то башку? Ничего серьезного.

— Убийство на кухне! И это для тебя означает «ничего серьезного»? На какой планете ты живешь, Эйнджел? Ты словно откуда-то не отсюда.

— Ну, что ж, тогда она убийца.

— Многое зависит еще от того, кого она убила.

— Скажем, своего старика.

— Зачем?

— Откуда же я знаю! Ты что же, думаешь, я стоял рядом с фонарем?.. Так ты будешь с ней встречаться или нет?

— Нет.

— Черт, Берд, если ты будешь так заморачиваться, то никогда в жизни никого не встретишь.

Официантка вернулась:

— Джентльмены, вы будете заказывать десерт?

Все мы отрицательно покачали головами, а Эйнджел добавил:

— Я и так достаточно сладок.

— И достаточно нескромен, — заметила официантка. И еще раз мне улыбнулась.

— Три кофе, — сделал я заказ. И улыбнулся ей в ответ.

После обеда мы пошли прогуляться в Центральный парк. Остановились отдохнуть рядом со статуей Алисы на грибе. На воде вообще не было видно детишек в лодках, хотя две или три пары сидели, обнявшись, на берегу. Эйнджел уселся прямо на гриб, и Алиса теперь как бы смотрела на него.

— Сколько тебе лет? — поинтересовался я.

— Достаточно, чтобы дать правильную оценку всему, — отвечал он. — Так как у тебя дела?

— У меня все неплохо. Просто есть плохие дни, а есть хорошие.

— И как ты их различаешь?

— По хорошим дням не идет дождь.

— Как дела с домом? Продвигаются?

Он знал, что я завершаю реставрационные работы в доме своего дедушки в Скарборо: уже въехал, хотя кое-какие вещи все-таки еще необходимо сделать.

— Мои работы почти закончены. Осталось только починить крышу.

Эйнджел какое-то время молчал.

— Мы всего лишь пытались выковать обратную цепь для тебя, пока сидели в ресторане, — сказал он наконец. — Сейчас у тебя, возможно, не самое лучшее время. Скоро будет первая годовщина, не так ли?

— Да, двенадцатого декабря.

— С тобой все будет в порядке?

— Я просто посещу могилу, помолюсь. Не знаю пока, насколько трудно это будет.

На самом деле я боялся дня годовщины, как огня. По каким-то причинам мне представлялось очень важным, чтобы ремонт дома к этому дню уже был закончен и чтобы я смог полноценно там разместиться. Необходима стабильность, эти связи с прошлым — оно у меня ассоциировалось со счастьем. У меня было такое место, которое я мог называть отчим домом и в котором собирался попытаться заново выстроить свою жизнь.

— Дай нам знать, и мы приедем.

— Спасибо, я ценю вашу заботу. Эйнджел кивнул:

— А до этого времени тебе надо позаботиться о себе. Понимаешь, что я имею в виду? Ты слишком много времени проводишь в одиночестве, так можно сойти с ума. Ты что-нибудь слышал о Рейчел?

— Нет.

Рейчел Вулф и я когда-то были любовниками. Она уехала в Луизиану, чтобы помочь в поисках Странника. У нее была хорошая базовая подготовка по психологии. И еще любовь ко мне, которую я не оценил и к которой тогда не был готов. В то лето она получила и физическую, и эмоциональную травму. Мы не разговаривали со времени, когда Рейчел лежала в больнице. Но я знал, что сейчас она в Бостоне. Однажды я даже видел, как она пересекала университетский городок, и ее рыжие волосы освещал ранний утренний свет; но я не мог позволить себе вторгаться в ее одиночество и боль.

Эйнджел приосанился и сменил тему разговора:

— Встретил кого-нибудь из знакомых на похоронах?

— Эмерсона.

— О, это, наверное, было весело?

— Всегда очень приятно встретить Эмерсона. Он в этот раз стал меня убеждать, что наручники полезны. Уолтер Коул тоже там присутствовал.

— И он нашел, о чем с тобой поговорить?

— Ничего хорошего не сказал.

— Коул всегда слыл праведником, а это самое худшее, что можно сказать о мужчине.

Я взглянул на часы:

— Мне пора идти. Скоро мой самолет.

Луис развернулся к нам спиной, его мускулы вырисовывались даже сквозь ткань костюма.

— Эйнджел, — бросил он через плечо. — Если спустя мгновение обнаружу тебя еще на грибе, то задам тебе трепку. Алиса из-за тебя смотрится какой-то больной.

— Если бы Алиса увидела тебя приближающимся к ней, она бы подумала, что ты хочешь на нее напасть. Ты, Луис, совсем не похож на Белого Кролика.

Я наблюдал за тем, как Эйнджел спускался с гриба. Оказавшись на земле, он глянул на свои руки, вымазанные в грязи и потянулся ими к безупречному костюму Луиса.

— Эйнджел, только попробуй дотронуться до меня!..

Идя следом за этой парой, я одновременно впитывал в себя тишину парка и спокойствие пруда. Вместе с тем у меня возникло смутное чувство, происхождение которого я не мог определить, и это чувство нарастало: словно, пока я был в Нью-Йорке, где-то еще происходили какие-то события, которые повлияли на меня.

А в воде пруда отразилось небо с темными облаками: птицы летели через мелководье, как будто стремились утопиться. В тусклом зеркале воды отражался весь мир; голые деревья раскинули свои ветви, казалось, тонущие в глубинах пруда, как пальцы, постоянно погружающиеся глубже и глубже в неясное прошлое.

Глава 3

Для меня первым признаком прихода зимы всегда была смена цвета березовых стволов. Обычно белые или серые, с приближением холодов они становились желто-зелеными, затем красноватыми, жгуче-золотыми — наступало безумное буйство красок. Я глядел на березы и понимал, что зима совсем близко.

В ноябре пришли первые настоящие морозы, и дороги стали предательски скользкими. В это время стебли трав бывают покрыты, словно лезвия ножей, множеством кристаллов; из-за этого следы ног проходящего человека отпечатываются и сохраняются, подобно следам призраков — потерянных душ. Наверху, на голых ветвях, сидят древесные воробьи. Кедровые ветви раскачиваются из стороны в сторону. А ночью прилетает ястреб, чтобы охотиться в темноте. В Портленде собираются утки и гаги.

Даже в самую холодную погоду поля, луга и леса всегда оставались живыми. Крошечные, невидимые букашки ползали, охотились, жили, умирали, некоторые из них впадали в зимнюю спячку. Древесные лягушки засыпали, замерзнув под грудами листьев. А выдры и саламандры, запасшиеся толстым слоем жира, скрывались на зиму в ледяных водах.

Бывают снежные блохи и пауки и черные бабочки, которые летают над снегом, как кусочки сажи от сгоревшей бумаги. Зимой белоногие мыши и карликовые землеройки тоже суетятся то тут, то там.

В зимнее время к четырем часам уже становится темно, и все живое вынуждено подчиняться новым ограничениям, установленным природой. Люди возвращаются к образу жизни, который был знаком ранним поселенцам: те путешествовали вдоль великой реки, по ее долинам, в поисках строевого леса и плодородных земель под фермы. Теперь люди гораздо меньше перемещаются, предпочитая оставаться в своих домах. Они стараются справиться со своими дневными делами до наступления темноты. Заботятся об урожае, о здоровье животных, детей и стариков. Когда же люди все-таки покидают свои дома, то тепло закутываются и низко опускают головы — чтобы ветер не мог запорошить им глаза песком.

В самые холодные ночи ветви деревьев хрустят в темноте, а небо освещается пролетающими мимо Эйнджелами. И все страхи, опасения и тревоги исчезают.

В январе наступит первая обманчивая оттепель, следующая — в феврале, а потом еще одна — в марте, но деревья останутся голыми. На земле возникнет слякоть. Но еще будут морозы. Некоторые места станут непроходимыми днем и опасными ночью.

И снова люди будут скрываться в своих теплых домах и ждать, когда же, наконец, в апреле треснет лед.

На старом пляже, на юге Портленда, увеселительные парки пусты и молчаливы. Большая часть мотелей закрыта. Колеса машин издают глубокий глухой стук. Зимой так было всегда, насколько я помню еще с моих мальчишеских времен...

Когда стволы берез начинают понемногу зеленеть, а краски — играть, Соул Мэнн принимается паковать свои вещи, готовясь переезжать во Флориду.

— Зима для тех, кто ищет препятствий, — говорит он, укладывая одежду.

Носильщик унесет его жакеты и костюмы-двойки в чемодане, выкрашенном под цвет коры дуба.

Соул был маленьким щеголеватым мужчиной с неизменно иссиня-черными волосами, сколько я его помню, и маленьким брюшком, которое лишь немного натягивало петли на рубашке. Черты его лица казались столь безжалостно неказистыми и незапоминающимися, будто они специально были созданы такими. Зато манеры Соула производили впечатление открытости и дружелюбия, и он никогда не проявлял жадности. Обычно он работал один, хотя, если от него требовали слишком многого, Соул мог нанять художника, которому поручал рисовать голубей. Иногда, когда дела шли не очень хорошо, он все равно искал и находил себе какую-нибудь интересную работу.

Соул никогда не был женат.

— Женатый мужчина — это лишь метка для своей жены, — говаривал Соул. — Никогда не женись, за исключением того случая, если она богаче тебя, молчаливее тебя и симпатичнее тебя. Что-нибудь менее убедительное, чем это, — и ты окажешься у нее под каблуком.

Он, конечно же, был неправ. Я женился в свое время на женщине, которая гуляла вместе со мной в парках, любила меня и подарила мне прекрасного ребенка и которую я никогда так и не узнал до конца. Соул Мэнн не имел в жизни таких радостей: он всегда слишком беспокоился о том, чтобы не попасть к кому-то под каблук. Жизнь подшутила над ним, а он даже не заметил этого.

Пока Соул упаковывал свои вещи в черный чемодан из искусственной кожи, под рукой у него, в непосредственной близости, находился набор принадлежностей для работы художника. Там же лежал бумажник, в котором помещалась всего одна двадцатидолларовая купюра, а при ближайшем рассмотрении можно было также обнаружить сложенную пополам телеграмму из Мэна. Истинный художник, он «находит» бумажник и начинает спрашивать всех: что же с ним делать? Затем принимает решение хранить в нем свои сбережения до тех пор, пока не найдется его настоящий владелец, который должен заплатить за находку, ну, скажем, около ста долларов. И вот в итоге истинный художник получает около восьмидесяти долларов. Минус стоимость нового бумажника и минус копия телеграммы из Мэна.

В распоряжении Соула имелись еще и фальшивые «золотые» кольца с поддельными бриллиантами; все — стекло, металл и огранка — такое дешевое, что уходила неделя на то, чтобы оттереть зеленое пятно с пальца после снятия кольца. Знавал Соул и более изысканные уловки: бумаги с множеством официальных подписей, по которым предъявитель мог получить солнце, звезды и луну; лотереи, которые гарантировали победителю конкретный нулевой процент от ничего; чеки на двадцать и десять долларов, которые «прогорали» спустя несколько дней.

В летние месяцы Соул Мэнн обычно таскался по пляжам Мэна в поисках голубей. Он обязательно приезжал на Оршардский пляж, снимал себе самую дешевую комнатку, которую только можно себе представить, и работал на пляже около недели, максимум — около двух: пока его лицо окончательно не примелькается. Затем он направлялся куда-нибудь еще и занимался тем же самым, постоянно перемещаясь, и нигде не задерживаясь слишком долго. А потом, когда его резервы иссякали и толпы народа уже не обращали на него внимания, проходя мимо, Соул Мэнн начинал потихонечку вновь паковать свои вещи, чтобы опять переехать во Флориду и искать там зимних туристов.

Моему дедушке он не нравился. Или, по крайней мере, дедушка не доверял ему. А доверие и любовь в глазах моего деда были неразделимы.

— Если Соул попросит тебя одолжить ему доллар, никогда не делай этого, — предупреждал он меня снова и снова. — В лучшем случае ты когда-нибудь получишь обратно десять центов. Если вообще что-то получишь.

Соул никогда ни о чем меня не просил. Впервые я повстречался с ним во время его летнего рабочего сезона в пассаже на Старом Оршарде: Соул брал деньги у детишек в обмен на мягкие игрушки. Он рассказал мне об основах своей деятельности: баскетбольный бросок с деформированным мячом и слишком маленьким кольцом, дротики с очень старыми мишенями — и так далее. Я наблюдал, как Соул ежедневно «работал» с сотнями людей, и постепенно учился у него различным способам зарабатывания на жизнь. Он раскручивал стариков и прочих жадных, отчаявшихся людей, которые были настолько неуверенны в самих себе, что могли поверить любому проходимцу, когда тот делал им какое-либо соблазнительное предложение. Иногда Соул пытался обращаться даже к немым людям, но тех не так-то просто было провести, и к тому же у них всегда было недостаточно денег.

Лучше всего у него получалось с теми клиентами, которые мнили себя очень остроумными. С теми, у кого была хорошая работа в городах средней величины, кто верили, что никогда не попадутся на удочку мошенника. Для Соула они являлись лучшими мишенями. Он умер в 1994 году в доме для престарелых во Флориде как раз среди подобных людей, которых он легко мог провести; вероятно, этим он и занимался до тех пор, пока не испустил дух, пока Бог не прибрал его.

В кратком изложении то, чему смог научить меня Соул Мэнн, составило следующий свод правил: никогда не давай молокососам передышки: они просто убегут; никогда ни о чем не жалей: жалость — мать милосердия, а милосердие только забирает у нас деньги, мошенник же никогда не должен отдавать собственных денег; никогда не заставляй людей делать что-то насильно, лучше всего, если они приходят ко всему добровольно: положи приманку, подожди — они всегда сами найдут тебя.

Снега в этом году пришли в Гринвилл и Темную Лощину очень рано. Падали первые снежинки, люди смотрели в небеса и торопились кто куда; в их движениях появилась некая новая быстрота, которой не было у них раньше — они уже чувствовали холод в своих костях.

Вот зажгутся огни, и дети наденут ярко-красные шарфы и варежки всех цветов радуги. Их будут предупреждать о том, чтобы они не задерживались подолгу на улице и возвращались домой до темноты, а в детских садах им станут рассказывать истории о маленьких детях, сбившихся с пути и впоследствии найденных замерзшими, мертвыми.

В это время в лесах, среди кленов, берез и дубов, между нарядными белыми соснами, что-то неостановимо двигалось. Оно надвигалось медленно, точно выбирая дорогу. Оно знало эти леса, знало уже с очень-очень давних пор. Каждый след отмечался с потрясающей точностью, даже каждое упавшее дерево бралось на заметку, каждая древняя каменная кладка.

В зимнем мраке оно неуклонно двигалось к своей цели. Что-то, некогда потерянное, теперь было снова найдено. Что-то, казавшееся непознанным, теперь вновь открывалось, будто вуаль была снята руками Бога. Оно прошло через развалины старого фермерского дома, крыша которого давно разрушилась, а стены сделались постоянным пристанищем мышей. Оно достигло вершины холма и стало двигаться к его подножию; луна ярко освещала холм, а деревья тихонько перешептывались в кромешной тьме.

По мере своего продвижения оно поглощало звезды.

Глава 4

Три месяца прошло с того времени, как я вернулся в Скарборо. Вслед за смертью человека, который забрал жизни у моих жены и дочери, я возвратился в дом, где провел юность после безвременной кончины отца, в дом, оставленный мне по завещанию дедушкой. В Восточной Деревне, где я жил некоторое время после смерти жены и ребенка, пожилая женщина, присматривавшая за моей квартирой, встретила меня с улыбкой и сразу стала мысленно подсчитывать потенциальное увеличение оплаты жилья, которое она могла бы возложить на следующего арендатора. Это была семидесятидвухлетняя итальянка с легкой примесью местной американской крови, которая потеряла своего мужа в Корее. Обычно она выглядела настолько дружелюбной, насколько бывают дружелюбными голодные крысы. Мой приятель Эйнджел предполагал, что ее муж, возможно, добровольно сдался в плен врагам, только бы не возвращаться домой.

Дом в Скарборо был местом, где родилась моя мать и где до поры до времени еще оставался жить переживший моего отца дедушка, вдовец с собакой и со множеством воспоминаний... Скарборо переменился с того времени, как мы переехали туда в конце семидесятых. Экономическое процветание означало его скорое присоединение к Портленду. Хотя некоторые старожилы не собирались уступать свои земли, что передавались в некоторых семьях по наследству из поколения в поколение; все большее и большее число людей покидало эти места. Но Скарборо был все еще общиной, где ты знал своего почтальона и его семью, а он, в свою очередь, знал не меньше о тебе.

Из дома дедушки на Весенней улице я мог ездить на север, ближе к Портленду, или на юг, к пляжу «Сказочному», Западному пляжу или городскому пляжу самого Скарборо.

Проутс Нэк представляет собой маленький островок земли, который расположен в заливе Сакко, примерно тридцатью милями южнее самого Портленда. Островок — то самое место, где снимал дом художник Уинслоу Хомер приблизительно в конце девятнадцатого века. Его семья выкупила практически всю эту землю, и художник занялся собственными проектами. С 1926 года там существовал яхт-клуб для увлеченных парусным спортом и частный пляжный клуб с лимитированным членством — для тех, кто жили на островке или снимали летние домики. Пляж Скарборо остается и доныне публичным и бесплатным; есть свободный доступ и на пляж «Сказочный». Именно там, неподалеку от пляжа «Сказочный», Честера Нэша, Поли Блока и еще шестерых человек настигла внезапная гибель.

В старом дедовском доме прошлое витало в воздухе, словно пыль, ожидавшая, что ее вот-вот сотрут острым лезвием памяти. Все здесь было проникнуто светлыми воспоминаниями о счастливой юности. Тут жили призраки моих жены и ребенка, которые преследовали меня столь долго. Может быть, только теперь они обрели некое подобие мира и покоя, которым нет еще места в моей собственной душе... Тени отца и моей матери, что увезла меня в свое время из города в надежде найти покой для нас двоих... Тень Рейчел, которая теперь казалась потерянной для меня... Тень моего дедушки. Он учил меня обязательности, гуманности и важности приобретения врагов, чем настоящий мужчина может только гордиться.

Я переехал домой с улицы Конгресса, так как большая часть работ в доме дедушки была уже завершена. По ночам ветер дул так сильно, что пластик на крыше трепетал, словно крылья. Последним делом, которое требовалось завершить, оставалась укладка черепицы; именно поэтому я и сидел на своем крыльце с чашкой кофе и «Нью-Йорк таймс» — после переезда, в девять утра следующего дня, с нетерпением ожидая Роджера Симмса. Роджеру было под пятьдесят; он отличался необыкновенно прямой спиной, особой поджаростью, и лицо у него всегда выглядело загорелым. Роджер умел делать почти все, а с молотком работал просто виртуозно.

Симмс приехал вовремя. Его старенький «нисан» серебристо-голубого цвета красиво отливал перламутром на солнце, но воздух отравлял, как никотин отравляет легкие курильщика. Он выбрался из машины уже во вполне рабочем виде: перепачканные краской джинсы, майка и старый свитер, в некоторых местах явно нуждавшийся в заплатах; пара изношенных черных перчаток небрежно свисала из заднего кармана джинсов, а черная кепка была надвинута по самые уши. Из-под кепки свисали пряди черных волос, напоминавшие ноги краба. В зубах Симмс крепко сжимал сигарету.

Я предложил ему чашку кофе, и он не отказался, принял чашку из моих рук, одновременно критически изучая крышу, будто видел ее впервые. Он посещал меня здесь уже раза три — проверял каркас и то, как крыша держалась, измерял углы и выполнял прочие подготовительные работы; я вовсе не думал, что эта крыша может преподнести ему какие-то сюрпризы. Роджер поблагодарил меня за кофе. «Спасибо» — вот первое слово, которое он произнес с того момента, как приехал; Роджер был отличным мастером и никогда не тратил времени на пустую болтовню, считая ее бесцельным разбазариванием жизненных сил.

Мы уже разложили рейки и планки, готовясь начать работу. Затем, убедившись, что дождя не предвидится, приступили к делу. Было в укладке черепицы нечто такое — какая-то особенная ритмичность, при всей рутинности работы, — что напоминало упражнения в ходе медитации. Методично продвигаясь по поверхности крыши, я обретал подобие покоя, и утро пролетело мгновенно. Я решил не делиться своими медитативными наблюдениями с Роджером.

Мы проработали поочередно в общей сложности около четырех часов; каждый из нас отдыхал тогда, когда ему это казалось необходимым. По прошествии какого-то времени я подошел к Роджеру и сообщил ему о том, что собираюсь прикупить нам немного еды. Он произнес в ответ что-то невнятное, и я расценил это как согласие. Поэтому сел в свой «мустанг» и направился в Южный Портленд.

Как и всегда, на основной дороге Мэна было полно машин, да и люди сновали туда-сюда. Кто-то из них собирался в кино, кто-то — в театры и кафе. Я объехал аэропорт по улице Джонсона и в итоге подал на улицу Конгресса. Припарковался между «пинто» и «фиатом», после чего направился в торговый зал, накупил еды и бросил пакеты на заднее сиденье машины.

В бывшей съемной квартире на улице Конгресса все еще оставались кое-какие мои пожитки, и я подумал, что могу захватить их с собой, раз уж нахожусь поблизости. Я открыл дверь и вошел в старый холл с древним радио и какими-то туристическими брошюрами на столике. Марк, такой же старый портье, приветливо улыбнулся мне и снова вернулся к своим подсчетам...

Возвратившись с вещами на стоянку, я обнаружил, что кто-то преградил мне путь: огромный черный «кадиллак», вероятно, сорокалетнего возраста, антикварный вариант, припарковался позади моего «мустанга»: меня заперли. У «кадиллака» были белоснежные шины. На переднем бампере машины переливался понтон. Карта Мэна лежала на заднем сиденье, а номера на машине были массачусетские. Но это почти ничего не говорило мне о владельце «кадиллака».

Я забросил вещи в салон «мустанга» и направился обратно к дому. Марк и понятия не имел о том, кто владелец этой машины. Он предложил самим отогнать ее, но я вначале решил все-таки поискать владельца. Спросил о нем в пиццерии, которая располагалась на другом конце улицы, но и там никто ничего не знал о «кадиллаке». Я прошелся по всем окрестным барам, там тоже мне не смогли помочь.

Вернувшись к «мустангу», я застал рядом с моей машиной незнакомого человека.

— Хорошая машина, — произнес незнакомец. Голос его показался мне необычайно высоким, почти девичьим, а интонации выражали искреннее восхищение.

Мужчина опирался рукой на стену парковочного киоска. Невысокого роста и достаточно плотный, он был одет в дождевик, застегнутый спереди на все пуговицы, из-под которого виднелись коричневые брюки и пара ботинок им в тон.

Лицо незнакомца наводило на мысль о фильмах ужасов. Практически лысая голова с круглой макушкой, затянутой жиром, расширялась книзу настолько, что незаметно переходила сразу в плечи. Шеи же, или того, что можно назвать шеей, не было вовсе. По лицу разлилась мертвенная бледность; на нем ярким пятном алели губы, растянутые в непрерывной ухмылке. Его глаза были водянисто-серыми, почти бесцветными. Ко всему прочему, от незнакомца исходила странная смесь запахов, заставившая меня задержать дыхание и сделать шаг назад: запах земли и крови, вонь гниющего мяса и аура животного страха, который так и витал в воздухе.

— Хорошая машина, — повторил он. И толстая белая рука выскользнула из кармана дождевика. Незнакомец оценивающе погладил крышу «мустанга», и мне показалось, что краска вот-вот начнет таять под его пальцами. По каким-то непонятным причинам возникало сильнейшее желание оттолкнуть его от моей машины, но меня остановил суровый голос инстинкта, который говорил мне: «Не трогай его!»

Впрочем, было в нем и еще кое-что более значимое. Незнакомец вызывал острое ощущение, как-то связанное с летальным исходом, с желанием причинять боль и мучения, возможно, по сексуальным мотивам. Эта адская смесь эмоций словно сочилась из его пор и текла по коже, едва ли не вызывая галлюцинации. Казалось, прикоснись я к нему — и мои руки погрязнут в чужой плоти: его кожа засосет мои пальцы.

А потом он убьет меня... Потому что именно этим он и занимался. Я был в этом уверен.

— Ваша машина? — спросил он. Его глаза излучали холод, и кончик розового языка мелькнул у него между губ, как у змеи, осязающей воздух.

— Да, это моя машина, — отвечал я. — А это ваш «кадиллак»?

Незнакомец проигнорировал мой вопрос. Или решил притвориться, что не услышал его. Он еще раз провел рукой по моему «мустангу».

— "Мустанг" — хорошая машина, — произнес он. — Я и «мустанг». У нас много общего. — Он придвинулся ко мне так близко, что я мог чувствовать на себе его дыхание, отдававшее гниловатой сладостью, словно переспелый подгнивший фрукт. — Мы оба отправимся к черту после девятнадцати семнадцати...

После паузы незнакомец рассмеялся и с расстановкой проговорил:

— Позаботься лучше об этой машине, чтобы с ней ничего не случилось. Человек должен заботиться о том, чем обладает. Он должен волноваться только о своих делах и не совать нос в дела других людей. — Он развернулся и направился к своей машине. — До скорой встречи, мистер Паркер, — бросил он на ходу. После чего незнакомец сел в «кадиллак» и уехал.

Глава 5

Роджеру не слишком-то понравилось долгое ожидание, я понял это по напряженным глубоким морщинам на его лбу: они стали глубже еще на полдюйма к тому времени, как я пришел.

— Не прошло и года, — пробормотал он, принимаясь за еду. Это, наверное, было самое длинное предложение из всех, которое услышал от него за все время нашего знакомства.

Я тоже взял свои рис и курицу, но аппетит у меня пропал. Я был расстроен и озадачен появлением лысого толстяка. И никак не мог понять, откуда он знает мое имя и почему у меня возникали такие странные ощущения на его счет.

Едва мы с Роджером вернулись к нашей работе, начал дуть пронизывающий ветер и пришлось понемногу сворачивать дела. Тем более, что наступала темнота. Я заплатил Роджеру, и он кивнул, поблагодарив таким образом меня, а затем направился в город. У меня на руках остались мозоли, но работу просто необходимо было завершить до прихода сильных холодов, иначе я остался бы жить в ледяной крепости. Приняв теплый душ, чтобы смыть с себя пот и грязь, и сделав себе чашечку кофе, я услышал шум мотора машины, паркующейся около моего дома.

Поначалу я не узнал ее, когда она вышла из своей «хонды», — очень уж она выросла с того времени, когда мы виделись в последний раз. Волосы теперь стали светлее, видимо, осветленные искусственно, и фигура по-женски оформилась: большая грудь и широкие бедра. Меня немного смутили эти заметные перемены. В конце концов, Эллен Коул только исполнилось двадцать, и к тому же она была дочерью Уолтера.

— Эллен?.. — я направился к ней, спустившись с крыльца, и обнял девушку, когда она прижалась ко мне.

— Я очень рада снова видеть тебя, Берд, — сказала она мягко.

Я еще крепче обнял ее вместо ответа. Эллен Коул — я наблюдал за тем, как она растет. Я помнил, как танцевал с ней на своей свадьбе и она смущенно улыбалась младшей сестре Лорен, а та непрерывно показывала язык Сьюзен. А еще помнил, как сидел на ступенях крыльца дома Уолтера с кружкой пива, а Эллен — ступенькой выше, руками обхватив свои колени. Я тогда пытался объяснить ей, почему мальчишки иногда ведут себя как полные придурки даже с самыми красивыми девчонками. Мне нравилось думать, что по некоторым темам я мог выступать в качестве эксперта.

Она была подругой Сьюзен, и Дженнифер любила ее. Моя дочь не плакала, когда мы, уходя куда-нибудь вечером вместе с женой, оставляли ее дома, если Эллен соглашалась посидеть с ней. Ребенок просто забирался к ней на руки, играл с ее пальцами, а потом засыпал, положив голову ей на колени. В Эллен жила какая-то сила, источником которой были безграничная доброта и сострадание. Сила, пробуждавшая доверие в маленьких детях.

Два дня спустя после смерти Дженнифер и Сьюзен я встретился с Эллен: она ожидала меня в морге, куда я приехал, чтобы отдать кое-какие распоряжения по поводу тел. Многие другие предлагали сопровождать меня туда, но мне не хотелось их присутствия. Думаю, тогда я уже понемногу стал погружаться в свой странный мир потерь и сожалений.

Я понятия не имел, как долго она ожидала меня в морге. Ее маленькая «хонда» была припаркована на стоянке. Эллен подошла ко мне и крепко-крепко обняла меня, а потом она стояла за спиной, пока я рассматривал на стенде фотографии машин, так и не отпустив моей руки. В ее глазах отражались глубины моей собственной боли. Я осознавал, что она чувствовала потерю, как и я: утрату маленькой Дженнифер ощущала как пустоту в своих руках и утрату любимой ее Сьюзен — как пустоту в своем сердце.

А когда мы ушли из морга, случилась очень странная вещь. Я сидел с Эллен в ее машине и впервые за все время позволил себе заплакать. Эллен же вытягивала из меня боль, словно гной из раны. Она снова обняла меня, и на мгновенье мне стало легче...

Вслед за Эллен из машины, с водительского сиденья, выбрался молодой человек. У него была смуглая кожа, и длинные черные волосы лежали на плечах. Одетый нарочито просто — джинсы, майка и расстегнутая рубашка, — он наблюдал за мной с явным подозрением.

Мы пожали друг другу руки, и он приобнял Эллен, словно защищая ее от кого-то. Я не сводил с него глаз, пока мы шли по направлению к дому.

Потом мы сидели на кухне и пили кофе из больших голубых кружек. Рики (так звали спутника Эллен) не произнес за все это время ни слова, даже не сказал «спасибо». Мне было интересно, не встречал ли он когда-либо Роджера. У них мог бы получиться самый короткий в мире диалог.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я Эллен.

Она пожала плечами.

— Мы направляемся на север. Я никогда не бывала там раньше. Сначала мы собираемся поехать на озеро Маусхэд, посмотреть на гору Катадин. Может быть, снимем небольшой трейлер.

Рики встал и спросил, где в доме туалет. Я объяснил ему, и он нас на время покинул.

— Где ты откопала себе любовника-латиноса? — спросил я.

— Он изучает психологию.

— Правда? — я старался, чтобы мой голос звучал не слишком саркастично. Может быть, Рики пытался убить двух зайцев сразу, изучая психологию и одновременно пытаясь анализировать самого себя?

— Он на самом деле очень хороший, Берд. Просто немного смущается при виде незнакомцев.

— Ага, как добрый пес.

Она в ответ показала мне язык.

— Ты хотя бы школу закончила?

Она, казалось, пропустила вопрос мимо ушей. А после паузы обронила:

— Со временем я начну заниматься.

— Хмм... И что же ты планируешь изучать? Биологию?

— Ха-ха! — она не улыбалась.

Полагаю, что благодаря присутствию Рики у нее в голове и мыслей не было о семестровых экзаменах.

— Как твоя мама?

— Хорошо.

На мгновенье она замерла и притихла.

— Она беспокоится о тебе и папе, — продолжила Эллен. — Он рассказал ей, что ты был на похоронах вчера, но у вас не нашлось общих тем для разговора. Как я полагаю, она думает, что вы должны разобраться в своих отношениях.

— Это не так просто.

Она кивнула.

— Я слышала их с матерью разговор. Что он говорит о тебе — это правда? — спросила она мягко.

— Отчасти — да.

Она, по-видимому, пришла к определенному выводу:

— Тебе надо поговорить с ним. Ты был его другом, а у него их не так уж много.

— У большинства из нас их не так уж много. Я пытался поговорить с ним, Эллен, но он осудил меня. Твой отец — хороший человек, однако не все хорошее подходит ему по характеру.

Рики вернулся в комнату, и наш разговор прервался. Я сделал им предложение переночевать у меня, но, честно говоря, обрадовался, когда Эллен отказалась. Они решили провести ночь в Портленде с намерением направиться прямо в Великие Северные леса уже следующим утром. Я предложил им остановиться возле Санта-Джона и сказать, что это я послал их. Пусть, думал я, сами решают свои проблемы, и мне совершенно не хочется знать, чем это закончится. Думаю, Уолтеру Коулу этого тоже не особенно хотелось.

После того как они уехали, я сел в машину и поехал обратно в Портленд, решив позаниматься в тренажерном зале одного из городских культурно-оздоровительных центров. Укладка черепицы, конечно, тоже была неплохим упражнением, но я намеревался убрать те пласты жира, которые небольшими складками выдавались у меня на боках. Я провел в зале сорок пять минут, производя всякие сложные движения для торса и делая упражнения для плечевого пояса, пока в конце концов мое сердце не стало выпрыгивать из груди и майка вся не пропиталась потом. Закончив, принял душ; затем мне стало интересно посмотреться в зеркало, чтобы понять, уменьшились ли эти жировые отложения хоть насколько-то. Разглядывая себя, я думал, что мне скоро тридцать пять и среди моих еще темных волос уже кое-где виднелись серебристые.

Яркие рождественские огоньки сверкали на деревьях Портленда, когда я вышел из тренажерного зала. Будучи лишь бликами, отражением городских огней, издалека они казались по-настоящему горящими. Я направился в городскую библиотеку, чтобы просмотреть кое-какие свежие журналы. Хотелось бы узнать последние взгляды Дэна Сэвиджа на различные сексуальные игры. На этой неделе Дэн общался с парнем, который утверждал, что он не гомосексуалист, хотя занимался любовью только с мужчинами. Дэн Сэвидж не видел разницы между гомо— и гетеросексуалами. Откровенно говоря, мне это тоже было по барабану. Я попытался представить себе, что бы такого мог сказать этому парню Эйнджел. Получалась сплошная нецензурщина.

Начался дождь, и капли, растекаясь по стеклу, сверкали на окне, словно кристаллы. Какое-то время я наблюдал за дождем, а затем вернулся к чтению своего журнала. Спустя некоторое время я заметил знакомую фигуру, движущуюся по направлению ко мне, и тот же странный запах ударил мне в ноздри.

— Могу я задать вам вопрос? — спросил высокий голос.

Я встал со своего кресла. Те же самые холодные насмешливые глаза наблюдали за мной; дождевые капли катились по лысой голове. Неприятный запах — смесь крови и одеколона — теперь стал еще сильнее, и я немного отступил назад, к столу.

— Вы хотите найти Бога? — продолжил он, бросив на меня такой обеспокоенный взгляд, каким врачи одаривают курильщиков, когда те начинают рыскать по карманам в поисках сигарет в комнате ожидания. В бледной руке он держал библейскую брошюру.

Я уставился на него в растерянности. Только усилием воли мне удалось придать своему лицу более или менее осмысленное выражение.

— Когда Бог пожелает меня увидеть, он будет знать, где меня найти, — ответил я и вернулся к своим журналам. Глаза нарочито обшаривали страницы журнала, но втайне все мое внимание было обращено на собеседника.

— Откуда тебе знать? Может быть, именно сейчас Бог ищет тебя? — сказал он и присел рядом со мной.

Я понял, что мне лучше держать рот на замке: если он помешан на религии, продолжение разговора только вдохновит его. Такие типы обычно ведут себя как монахи-молчальники, которым только что дано недельное освобождение от их обета молчания. Хотя этот парень вовсе не выглядел религиозным фанатиком, я уловил, что в его вопросе имелся некий подтекст, на который я поначалу не обратил внимания.

— Я всегда верил, что Бог будет повыше ростом, — возразил я ему.

— Грядут большие перемены, — невозмутимо произнес лысый человек. — Не останется места для грешников, разведенных, садомазохистов, для женщин, не уважающих своих мужей.

— Думаю, ты только краем задеваешь некоторые из моих собственных хобби и увлечений кое-кого из моих друзей, — не поднимая глаз от журнала, откликнулся я. И бросил последний благодарный взгляд на свой кофе. Просто сегодня был не мой день.

Он внимательно наблюдал за мной — как змея, готовящаяся к внезапному нападению.

— Не будет места для мужчины, который встает между другим мужчиной и его женой или его маленьким мальчиком...

Теперь в его словах присутствовал ясный смысл, да и явный подтекст тоже. Он улыбнулся, и я увидел его зубы, маленькие и желтые, как клыки грызуна.

Мне надо найти кое-кого, мистер Паркер. Я думаю, вы сможете помочь мне в поисках, — алые губы незнакомца так вытянулись вперед, что на мгновенье мне показалось: сейчас он обдаст меня струей своей крови.

— Кто вы такой? — спросил я.

— Не имеет совершенно никакого значения, кто я такой.

Я посмотрел в окно. Напротив располагались окна кофейного магазина. Там парень из-за прилавка наблюдал за девушкой, сидевшей за столиком у окна.

— Я ищу Билли Перде, — продолжал он. — И надеялся, что вы можете знать, где он сейчас находится.

— Что вы от него хотите?

— У него есть кое-что, принадлежащее мне. Я хочу забрать это обратно.

— Простите, но, боюсь, я не знаю никакого Билли Перде.

— Думаю, вы обманываете меня, мистер Паркер, — тон его голоса не менялся, но в нем прозвучали нотки угрозы.

Я немного отодвинул назад полы своего жакета, чтобы он заметил, что я вооружен.

— Мистер, вы пришли не к тому, к кому надо. Теперь мне пора идти. И если вы встанете с кресла до того, как я выйду из помещения, то, клянусь, я воспользуюсь своим пистолетом. Вы меня поняли?

Его глаза казались теперь мертвыми.

— Я понимаю... — в его голосе снова послышалось угрожающее шипение змеи. — После всего этого мне представляется, что я вряд ли смогу воспользоваться вашей помощью когда-либо вообще.

— Я тоже и надеюсь, что никогда больше вас не увижу.

Он кивнул, причем как бы самому себе.

— О, вы меня и вправду не увидите...

Теперь у меня не оставалось никаких сомнений: он угрожал мне. Я держал его в поле зрения до тех пор, пока не дошел до двери, и мог наблюдать, как он достал зажигалку и поджег свою брошюру. Все это время он не сводил с меня глаз.

Я выгнал машину из гаража и решил съездить к Рите Фэррис. Но свет в ее окнах был потушен, и никто не ответил на мой звонок в дверь. Тогда я направился из Портленда в Скарборо, прямо к Рональду Стрейдиру, который жил в доме на перекрестке Пэйн-роуд и Ту-роуд. Я припарковался неподалеку от серебристого трейлера Билли Перде и постучал в его дверь, но мне никто не ответил, и окна трейлера были темны. Машину Билли припарковал справа от трейлера. Становилось очень холодно.

Позади себя я услышал шум шагов и обернулся в слабой надежде увидеть Билли, но в пределах видимости появился только Рональд Стрейдир, одетый в черные джинсы, сандалии и майку; его короткие темные волосы были прикрыты белой бейсболкой с красным козырьком. В руках он держал АК-47.

— Вот уж не думал увидеть тебя здесь, — сказал он, глядя на оружие в замешательстве.

— А кого ты ожидал здесь увидеть?

Я знал, что Рональд клялся на своем АК. И слышал, что многие из тех, кто служил во Вьетнаме, делали то же самое. Рональд однажды рассказывал мне, что их винтовки стандартного образца могли вынести любые дожди Южной Азии и им не хотелось бы заменять их на АК-47, украденные у вьетнамцев. Оружие Рональда выглядело слишком старым, чтобы сойти за сувенир, которым оно, вероятно, все-таки являлось.

— Все в порядке, Рональд. Я ищу Билли. Ты не видел его?

Он покачал головой:

— Со вчерашнего дня я его не видел. Его здесь не было, — Рональд казался каким-то несчастным, неуверенным в себе, будто бы ему очень хотелось сказать мне еще что-то, но он не решался.

— А что, кто-то еще его ищет?

— Я не знаю. Может быть. Вроде бы я видел кого-то в трейлере прошлой ночью. Но мог и ошибиться. У меня не было с собой очков.

— Ты стареешь, — сказал я.

— Да, он мог быть старым... — рассеянно произнес Рональд, словно не слыша меня.

— Что ты сказал?

Но он уже потерял интерес к этой теме:

— Я когда-нибудь рассказывал тебе о своей собаке? — начал он. Рональд часто рассказывал мне разные интересные истории.

— Да, Рональд. Может быть, я и послушаю твой рассказ о ней еще раз, но как-нибудь позже.

— Тебе это совершенно неинтересно, Чарли Берд Паркер, — осуждающе проговорил он. Однако хитрая улыбка не сходила с его губ.

— Ты совершенно прав, — улыбнулся я в ответ.

В ту ночь холодный дождь долго стучал по моей крыше. Но он не просачивался внутрь даже через места, которые я не успел прикрыть черепицей. Я почувствовал глубокое удовлетворение, когда мне удалось наконец уснуть. Ветер стучал в окна. Многие годы я засыпал под равномерное бормотание матери в гостиной, находившейся под моей комнатой, под ритмичную музыку флейты отца, который играл на ней по вечерам, сидя на крыльце...

Я не смог бы объяснить, почему вдруг проснулся. Но внезапно меня охватило глубокое чувство тревоги; именно оно и подталкивало меня к тому, чтобы покинуть постель и дом — и выйти в ночь. Дождь перестал капать, и дом, казалось, обрел покой, однако волосы у меня на шее от ужаса стояли дыбом и шевелились от ощущения близости какой-то неотвратимой опасности.

Я выскользнул из-под одеяла и натянул джинсы. Мой «смит-вессон» лежал в своей кобуре за кроватью. Я достал оружие и проверил предохранитель. Дверь в спальню была приотворена, как я ее и оставил с вечера.

Я приоткрыл ее еще немного; хорошо смазанные петли двигались очень тихо, и я неслышно ступил в холл.

Моя нога попала на что-то мягкое и сырое, и я немедленно сделал шаг назад. Луна светила сквозь окна, холл купался в серебристом свете. Лунный свет выхватывал из темноты баночки с краской и лестницу справа от меня. Он также позволял видеть грязные следы, которые вели от задней двери в гостиную... Босой ногой я наступил на влажный след рядом с дверью в спальню.

Я проверил гостиную и спальню, прежде чем пойти в кухню. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, и пар от дыхания, вылетавший изо рта, походил на белое облачко, так как холодный ночной воздух уже проник в дом. Про себя я быстро сосчитал до трех, а затем прошел через кухонную дверь.

Кухня пустовала, но задняя дверь была слегка приоткрыта. По размеру следов я сделал вывод, что здесь побывала женщина: она прошла через весь дом и наблюдала за тем, как я сплю. Вспомнился встреченный мной дважды лысый человек, и мне стало как-то не по себе. Я полностью отворил заднюю дверь и сквозь проем осмотрел двор. Покинув кухню и выключив фонарь, я надел пару ботинок, которые хранил в кухне, позади двери, после чего вышел на улицу и обошел вокруг дома. На крыльце и за ним, в грязи, тоже виднелись следы. Под окном спальни их было много: кто-то смотрел на меня, спящего, через окно. Я вернулся в дом, надел свитер, затем вышел на шоссе, чтобы продолжить осмотр следов. Движение на шоссе почти отсутствовало, и можно было легко определить, где следы пропадали. Я постоял на пустой дороге, глядя то направо, то налево. Потом возвратился в дом.

Только вернувшись домой и включив на кухне свет, я заметил то, что лежало на кухонном столе. Взял это со стола, обернув предварительно руку бумажным полотенцем, и повертел в руках...

Маленький деревянный клоун с туловищем, сделанным из ярко раскрашенных колец, легко разбирался на части: можно было поочередно снять кольца, отвернув улыбающуюся голову клоуна. Какое-то время я сидел и смотрел на него, а затем положил клоуна в пластиковый мешок и оставил рядом с раковиной. Проверив все окна, я прошел в спальню.

Вероятно, под утро я ненадолго задремал, и мне стали сниться сны. Снилась чья-то неясная фигура, движущаяся сквозь ночь и чернеющая на фоне ярких звезд. Снилось одиноко растущее дерево и подвижные человеческие силуэты под ним. Я чувствовал запах крови и аромат какого-то сладкого парфюма. Звездный свет внезапно погас, и я услышал плач ребенка в темноте.

Глава 6

Первый, еще сероватый свет зари заглянул в окно; всю землю покрывала изморозь... Я взглянул на очертания клоуна в пластиковом мешке — его контуры были смазаны, словно замаскированы, и цвета не различались.

Прежде чем выехать из дома, мне пришлось проверить, заперты ли все двери и окна. До этого случая я никогда ничего подобного не делал. Свернув на пересечении Весенней улицы и Массей-роуд, я отметил, что вся дорога усажена соснами, и они словно шептали мне что-то. Проехал Высшую школу Скарборо, и мне вспомнилось: когда я впервые приехал в этот район, там был только один продуктовый магазин и один магазин, где торговали выпивкой. В винном магазине «У доктора Грина» мы всегда покупали хорошие вина: возраст, начиная с которого разрешалось употреблять спиртное, составлял тогда восемнадцать лет.

Помнится, летом восемьдесят второго я все пытался убедить Бекки Беруб полежать рядом со мной а песке. Мне не повезло, и тем летом казалось, что я так и умру девственником. Теперь у Бекки Беруб было пятеро детей. Она быстро научилась лежать рядом с парнями на пляже. Мы катались на автомобилях шестидесятых годов, нанимались летом на работу официантами или контролерами в автобусах. Шум моря стал для нас таким же родным и знакомым, как собственные голоса.

Я миновал старый итальянский ресторан «Амато» и продолжал свой путь по Олд Кантри-роуд; проехал мимо католической церкви и наконец доехал до кладбища. Мой дедушка был похоронен на Пятой авеню. Теперь они лежали рядом: он и бабушка. Постояв над их могилами, я немного помолился, положил к подножию цветы и уехал. По возвращении в дом мне захотелось сделать себе чашечку кофе и подробно вспомнить события прошлой ночи. Настенные часы показывали уже почти девять вечера, когда прибыл Эллис Ховард.

Эллис по случаю холодов оделся в теплую коричневую дубленку. Надо сказать, что полицейский департамент Портленда делился на несколько отделов по видам преступлений: наркотики, преступления против личности, преступления против собственности и административные правонарушения. У Эллиса имелись в распоряжении ассистент, лейтенант Крамер, который часто выезжал вместо него по делам, и четыре сержанта, каждый из которых отвечал за свою отдельную секцию. В общем, всего было задействовано около двадцати детективов и четыре следственных эксперта.

Эллис проворно вкатился на крыльцо, словно шар от боулинга, завернутый в мех. Однако не верилось, что он может двигаться так быстро, чтобы набрать хотя бы половину боулинговой скорости, не похоже было, что он вообще мог внезапно побежать, скажем, чтобы спасти свою жизнь или жизнь кого-то еще. Но Эллису по роду его деятельности и не требовалось бегать: он только смотрел, задавал разнообразные вопросы и думал, затем снова смотрел и опять думал. С него все скатывалось как с гуся вода. Он принадлежал к тем людям, которые способны есть суп вилкой и не пролить ни капли.

Жена Эллиса, Дорин, штукатурилась основательно: хоть пиши на ее лице клинописью, не причиняя вреда коже. Когда она улыбалась, что случалось достаточно редко, вид у нее был такой, словно кто-то только что содрал тонкую полоску кожицы с апельсина. Эллис, казалось, безропотно терпел ее, как святые терпели свои муки, но я догадывался, что в глубине души он ее недолюбливает... мягко говоря.

Я отошел немного в сторону, чтобы пропустить его в дом.

— Хорошо выглядишь, Эллис, — заметил я. — Диета действительно пошла тебе на пользу.

— Смотри-ка, нашел кого-то доделать тебе крышу, — отвечал он. — Знаешь, ты единственный человек в городе, который способен приступить к ремонту крыши зимой.

— Вообще-то так оно и есть.

— Господи, может, нам лучше поговорить внутри?

— Забавный ты парень, — высказался я, как только мы присели на стулья в кухне.

— Может, тебе следует побеспокоиться о паркете, который уже разрушается на глазах?

Я налил ему кофе. Когда он выпил свою кружку его лицо стало заметно более серьезным и даже грустным.

— Что-то не так?

Он кивнул:

— Знаком тебе Билли Перде?

Мне показалось, что он уже заранее знал ответ на свой вопрос. Я потрогал шрам у себя на шее и под пальцами почувствовал выпуклости на месте швов.

— Да, я его знаю.

— Слышал, у тебя были какие-то проблемы с ним несколько дней назад. Он говорил тебе что-то о своей бывшей жене?

— Почему ты спрашиваешь? — мне незачем было зря наговаривать на Билли, но у меня уже появилось какое-то неприятное сосущее ощущение в желудке.

— Рита с ребенком были найдены мертвыми сегодня утром в своей квартире. Нет признаков взлома, и, конечно, никто ничего не слышал.

Я глубоко вздохнул, почувствовал прилив глубокой скорби — и грусть, когда вспомнил, как Дональд хватался за мои руки своими пальчиками, как его мать гладила меня по щеке. Неистовая злость на Билли Перде пронзила меня: я инстинктивно почувствовал его вину. Этого порыва хватило ненадолго, но сила его осталась во мне. Я подумал: почему же он не мог заступиться за них? Может быть, у меня не было права задавать подобные вопросы, а может быть, перенеся все то, что выпало на мою долю за прошлый год, я имел теперь такое право.

— Что с ними случилось?

Эллис выпрямился на стуле и сложил ладони вместе с мягким шлепком.

— Из того, что я слышал... В общем, женщина была задушена. Про мальчика я не знаю. Нет никаких следов сексуальных домогательств.

— Ты не был в квартире?

— Нет, я брал выходной. Но сейчас как раз туда собираюсь.

Я встал и подошел к окну. Снаружи ветер трепал ели, и пара черноголовых птиц летела высоко в небе.

— Думаешь, Билли Перде убил своих жену и ребенка?

— Может быть. Он ведь не первый, кто совершал такое. Она вызвала нас три дня назад. Сказала, что он крутился поблизости, был пьян и кричал, что хочет увидеть ее. Мы выслали машину и забрали его к нам на ночь, чтобы он немного подостыл. И предупредили его, чтобы он не смел к ней приближаться. Возможно он решил для себя, что не может позволить жене покинуть его.

Я покачал головой.

— Билли не стал бы этого делать.

Но я сомневался, даже когда произносил эти слова. Вспомнились разом и красноватый огонек в глазах Билли, и то, как он чуть не убил меня, и уверенность Риты, что он все сделает, только бы вернуть своего сына.

— Может — да, а может — нет, — сказал Эллис. — Отличный шрам у тебя на щеке. Не хочешь рассказать мне, как ты его заполучил?

— Я приехал к нему, зашел в трейлер, чтобы попытаться получить хоть какие-то деньги на ребенка. Он грозился, что сделает из меня бейсбольную биту; я пытался остановить его, и ситуация вышла из-под контроля.

— Это она наняла тебя, чтобы ты достал для нее денег?

— Я просто оказал ей услугу.

— Услугу... — повторил он, кивнув самому себе. — А когда ты оказывал эту... услугу, Билли говорил что-либо о своей бывшей жене?

— Он сказал, что хочет присматривать за ней. За ними обоими. Потом спросил меня, сплю ли я с ней.

— И что ты ему ответил?

— Ответил, что нет.

— Вероятно, самый правильный ответ в таких обстоятельствах. А ты с ней спал?

— Нет! — я хмуро взглянул на него. — Нет, не спал. Вы уже нашли Билли?

— Он исчез. В трейлере его нет, и Рональд Стрейдир не видел его с позавчерашнего дня.

— Это я знаю. Я был там вчера вечером. Эллис приподнял бровь:

— Не хочешь ли поведать мне, зачем?

Я рассказал ему о своих встречах с подозрительным лысым типом. Эллис достал свою записную книжку и записал номер машины лысого мужчины.

— Мы сделаем все, что возможно. Ты ничего больше не хочешь мне сообщить?

Я подошел к раковине, достал и протянул ему пластиковый пакет с игрушечным клоуном внутри.

— Кто-то проник ко мне в дом прошлой ночью, в то время как я спал. Он наследил здесь и оставил вот это. — Я открыл пакет и положил игрушку на стол прямо перед Эллисом.

Он достал специальные перчатки из своего кармана, надел их и стал внимательно рассматривать игрушку.

— Думаю, выяснится, что она принадлежала Дональду Перде.

— Ты ее трогал?

— Нет, только через пакет.

Эллис кивнул:

— Мы все проверим и сообщим тебе. Нужно отвезти игрушку в АИСОП[2]. Если не найдем отпечатков, то отправим это на экспертизу в ФБР...

Эллис взглянул на меня и сделал небольшую паузу, прежде чем задать следующий вопрос.

— А где ты был прошлой ночью?

— Господи, Эллис, не спрашивай меня об этом! — я чувствовал неимоверный прилив ярости. — Даже и не пытайся!

— Успокойся. Ты же знаешь, это моя работа. Я обязан спросить, — он терпеливо ждал ответа.

— Днем я был здесь, — процедил я сквозь зубы. — В Портленд поехал вчера вечером, поработал, купил кое-какие книги, выпил кофе, заехал к Рите...

— В котором часу?

На мгновенье я задумался:

— В восемь. Самое позднее — в восемь тридцать. На звонок никто не ответил.

— А потом?

— Я направился к Рональду Стрейдиру. Потом вернулся сюда, почитал и лег спать.

— Когда ты обнаружил игрушку?

— Примерно около трех часов ночи... Может быть, ты захочешь выйти и взглянуть на следы за домом? Мороз сохранил отпечатки в грязи.

Он опять кивнул:

— Мы займемся этим, — он встал, чтобы выйти на улицу, но неожиданно приостановился. — Мне нужно было спросить. Ты же знаешь.

— Я знаю.

— И есть еще кое-что. Наличие у тебя дома вот этого, — он тряхнул перед собой пакетом с клоуном, — говорит о том, что кто-то выделил тебя. Кто-то прочертил линию между тобой и Ритой Фэррис, и я полагаю, что напрашивается только один кандидат.

Я тоже подумал о Билли Перде. Но все равно что-то тут не клеилось. Если только Билли не решил, что я виновен в смерти его сына; что, оказав помощь Рите, я вынудил его, Билли, к таким действиям.

— Послушай, можно мне поехать с тобой в квартиру Риты? Вероятно, мне удастся в чем-то разобраться, — произнес я наконец.

Эллис лишь на пару секунд прислонился к дверной раме, словно переваривая мои слова. И быстро пришел к решению:

— Только не трогай ничего. И если кто-то станет расспрашивать тебя, скажи, что ты помогаешь нам в нашем расследовании, — сказал он. А потом добавил:

— Я слышал, ты обращался в Огасту за лицензией частного детектива.

Это было правдой. У меня все еще оставалась некоторая сумма наличных: часть страховки Сьюзен, деньги от продажи нашего дома и гонорары кое за какие работы в Нью-Йорке. Однако я уже понял, что рано или поздно потребуется на что-то жить. Мне уже предлагали постоянную работу — что-то вроде шпионажа. Звучало интересно, но это не по мне. И я все еще раздумывал.

— Да, я получил лицензию на прошлой неделе.

— Ты стоишь большего. Мы все знаем, что ты классный детектив. И тоже можем тебе помочь.

— О чем ты говоришь?

— Для тебя всегда найдется местечко.

— Еще минуту назад ты намекал на то, что я могу быть признан виновным в двойном убийстве. Ты все-таки очень переменчивый человек, Эллис.

Он улыбнулся:

— Так как насчет того, что я сказал?

— Я подумаю над этим.

— Конечно-конечно, — примирительно произнес он.

Рита Фэррис лежала лицом вниз на полу своей квартиры, недалеко от телевизора. Концы веревки свисали с ее шеи и с одного уха. Ее юбка была задрана до талии, но белье осталось нетронутым. Я почувствовал прилив острой жалости к ней. И даже что-то большее: какое-то подобие любви, родившееся от страшного чувства потери. На своем лице я до сих пор ощущал прикосновение ее ладони.

Находясь в этой маленькой опрятной комнатке, я представил себе последние мгновения жизни Риты. Почувствовал и воочию увидел, как веревка закручивается вокруг ее шеи. Внезапный инстинктивный взмах руками — и она начинает судорожно хвататься за горло в тщетных попытках оттянуть удавку; жжение в пальцах, когда ей не удается этого сделать и веревка еще крепче затягивается.

Длительная и мучительная смерть — медленное вытягивание жизни из тела, ужасная борьба с удушьем. Ее пульс учащается, она чувствует близость смерти, пытается в последний раз набрать в легкие воздуха, и кровь подступает к горлу. Она делает попытку ударить локтем напавшего на нее сзади убийцу, но промахивается, и веревка затягивается еще туже. Кожа Риты понемногу начинает синеть. Она чувствует, что ее голова вот-вот взорвется от напряжения.

Затем тело женщины начинает биться в конвульсиях, кровь течет у нее из носа и рта. Теперь она уже точно знает, что умрет, и предпринимает последнюю попытку освободить себя, спасти своего ребенка, но вот Рита падает, ее сознание мутнеет, и вдруг она чувствует неимоверную легкость и думает: «Я всегда была так чиста...»

— Вы закончили? — спросил медицинский эксперт, доктор Генри Вэгэн, у полицейского фотографа.

Вэгэн, седой, эрудированный джентльмен, был человеком философского склада. Медицинским экспертом он работал уже около двадцати лет, делал свое дело и при демократах, и при республиканцах, и при независимых представителях власти. Я знал, что он собирается вскоре увольняться. Вэгэн не очень-то расстраивался по этому поводу. По словам Эллиса, доктору хотелось бы иметь больше времени, чтобы «подумать».

Фотограф сделал последний снимок петли, а затем кивнул своему ассистенту. Руки Риты обернули пластиковыми пакетами, сохраняя таким образом возможные улики, которые могли остаться на них, под ногтями: кожа, кровь или волосы нападавшего. Следственный техник уже закончил работу с трупами и отошел в сторону.

— Ее нужно перевернуть, — сказал Вэгэн.

Два детектива заняли свои места позади трупа, один — со стороны ног, другой — со стороны торса. Их ступни располагались точно у белой меловой линии, проведенной по полу вокруг лежавшего тела.

— Готовы? — спросил Вэгэн. — Тогда начинайте.

Они аккуратно перевернули тело, и я услышал, как один из полицейских детективов, мускулистый, лысый мужчина лет сорока, тихонько прошептал:

— О, Господи...

Глаза Риты были широко раскрыты и наполнены кровью — крошечные капилляры разорвались под давлением веревки; зрачки напоминали темные звезды на красном небе. Ее пальцы были синими, а ноздри и рот покрывали запекшаяся кровь и пена.

Губы Риты Фэррис — те самые губы, которые нежно поцеловали меня несколько дней тому назад, — некогда бывшие такими алыми и теплыми, теперь стали холодными и голубыми. И эти губы кто-то зашил толстой черной ниткой; стежки были V-образной формы.

Я подошел ближе и только тогда заметил ребенка: его тело находилось за кушеткой. Когда я приблизился к кушетке, стали видны сначала маленькие ножки, а потом и все тельце, одетое в комбинезон с динозаврами. Голова мальчика была в крови; кровь запеклась на светлых младенческих волосиках и на ближайшем подоконнике.

Эллис подошел и встал у меня за спиной.

— На лице ребенка синяки. И кто же мог такое с ним сотворить? Вероятно, когда он начал плакать, убийца решил заставить его замолчать и отбросил мальчика в сторону, в результате чего ребенок ударился головой о подоконник и сломал кости черепа.

Я покачал головой, вспомнив, как маленькому Дональду не нравилось, когда я прикасался к руке его матери.

— Нет, — вслух возразил я.

Воспоминания снова ожили во мне — о моем собственном ребенке, о его теле, упакованном в целлофановый мешок.

— Нет, мальчик не плакал, — сказал я. — Он пытался спасти ее.

Пока тела заворачивали в белые мешки для доставки их на вскрытие, я еще раз прошелся по квартире. Здесь имелась только одна спальня, хотя она была достаточно велика, чтобы поместились и двуспальная кровать, и маленькая кроватка с бортиками — для Дональда, а кроме того большой платяной шкаф и коробка с игрушками под полкой с книгами.

Вид одежды, опрятно сложенной на полках, и игрушек, упакованных в коробку, вызвал новую волну воспоминаний, которые болью отдались в моем сердце... Менее года тому назад я вот так стоял в комнате нашего маленького дома на Хобарт-стрит, в Бруклине. И за одну ночь прошел через все муки ада. Я вдыхал последние запахи их тел, словно пытаясь поймать призраки родных мне людей — Сьюзен и Дженнифер... Их кровь все еще оставалась на стенах в кухне, а на полу все еще были меловые отметки: как раз на том месте, где стояли стулья, к которым их привязал убийца и на которых их мучили, в то время как муж и отец, призванный их защищать, проматывал время за стойкой бара.

И я думал, стоя в спальне Риты: кто возьмет и разложит их одежду? Кто почувствует хлопковую ткань ее блузки на своих пальцах? Кто снимет ее нижнее белье, розовую маечку (Рита не носила бюстгальтера, грудь у нее была очень маленькой)? Кто будет держать эти вещи в своих руках, ударившись в воспоминания, прежде чем навсегда отложить их?

Кто возьмет ее блеск для губ и проведет пальцем по его поверхности, зная, что это место, которого она ежедневно касалась, что ничьи губы, кроме ее собственных, никогда к нему не прикасались — и уже никогда не прикоснутся. Кто аккуратно вынет каждый волосок из ее расчески, чтобы вспомнить как она расчесывала волосы перед сном?

Кто возьмет игрушки ребенка? Кто будет вращать колеса на ярком пластиковом грузовике? Кто дотронется до носа-пуговки, до стеклянных глаз мишки, до поднятого хобота белого слона? А кто упакует эту маленькую одежду, эти маленькие ботиночки со шнурками, которые так и не научится завязывать?

Кто сделает все это? Кто окажет эту маленькую услугу мертвым? Кто помянет их души, ведь это более важно, чем все ритуальные услуги? Расставаясь со всем тем, что когда-то принадлежало любимым, мы словно пробуждаем их призраки. И любовь оживает в нас с еще большей силой.

Я стоял под лучами холодного солнца и наблюдал за тем, как увозили тела. Они были мертвы не более десяти часов, а по словам Вэгэна, может, даже меньше; определить точный момент смерти представлялось достаточно сложным по ряду причин, включая холод в их старой квартире и сам характер смерти Риты Фэррис. Жестокая смерть проникла в крошечные мышцы глазных яблок, шеи, постепенно распространяясь на остальные мышцы тела.

Расслабление мышц после скоченения связано с разрушением носителя энергии аденозинтрифосфата и обычно происходит примерно через четыре часа после смерти. Но, если жертва активно сопротивлялась перед смертью, разрушение аденозинтрифосфата происходит гораздо быстрее. Это следовало учесть, анализируя обстоятельства гибели Риты; Вэгэн сказал, что по состоянию тела Дональда время смерти можно будет определить с большей точностью. Тела не перемещали после смерти — об этом составили суждение по расположению крови в их телах. Они еще были живы, когда я пытался отыскать Риту прошлым вечером. Возможно, она ходила по магазинам или находилась в гостях у друзей. Если бы я встретил Риту накануне вечером, может быть, я смог бы ее о чем-то предупредить? Мог ли я спасти ее, спасти их обоих?..

Эллис подошел ко мне, я стоял в отдалении от группы собравшихся зевак.

— Что-нибудь особенное во всем этом тебя не насторожило?

— Нет, — отвечал я. — Пока нет.

— Если что-либо придет в голову, дай нам знать.

Но мое внимание уже отвлекли двое мужчин, которые, раздвинув толпу, прошли в здание. Мне не требовалось заглядывать в их бумажники, чтобы понять, кто они такие.

— ФБР, — кратко представились мужчины.

За ними к зданию следовал высокий человек с темными волосами в консервативно-голубом костюме.

— Специальные агенты Сэмсон и Дойл из Бостона, — пояснил Эллис. — И канадский коп Элдрих. Они уже были здесь раньше. Полагаю, они просто не доверяют нам.

Я развернулся к нему:

— Какие еще обстоятельства мне неизвестны?

Эллис полез в карман и достал пластиковый пакет. В нем лежали купюры, всего четыреста долларов, тщательно сложенные и пронумерованные, все еще достаточно новые и хрустящие.

— Держу пари, ты что-нибудь знаешь по этому поводу, — закинул удочку Эллис.

Мне ничего не оставалось, как ответить прямо:

— Они похожи на те деньги, которые Билли Перде вручил мне как часть дотации на ребенка.

— Спасибо... — Эллис отошел в сторону.

Я чувствовал, что он злится на меня, хотя я не мог понять, почему. Потянулся и положил ладонь ему на предплечье. Мой жест привлек внимание и заставил занервничать двух полицейских в форме. Но Эллис жестом успокоил их.

— Почему ты не сказал мне, что Билли дал тебе эти деньги? — спросил он.

— Откуда мне было знать, что деньги имеют в деле такое значение! — ответил я. — Ладно тебе, Эллис, мне ведь очень нравилась Рита.

Он нахмурился.

— Может быть, теперь ты отпустишь мою руку?

Я отпустил его.

— Все еще пытаются что-то найти. — Эллис оглянулся на дом и убедился, что агенты вместе с полицейским из Канады все еще внутри.

— Тот случай у Проутс Нэк пару ночей назад?.. — начал он.

— Да, я слышал из новостей. Мертвый агент из Ирландии, четверо убитых итальянцев и четверо застреленных камбоджийцев. А что?

— Был еще один игрок. Кроме Поли Блока и Джимми Фриба.

— Продолжай.

— У Проутс Нэк шла какая-то торговля: наличные в обмен на что-то еще. Туда выслали агентов, когда Полли Блок и Честер Нэш направились в Портленд. В это же время в Массачусетсе было найдено тело Тани По...

— Дай-ка я угадаю, — перебил я. — Тани По была из Камбоджи?

Эллис кивнул:

— Она, кажется, числилась студенткой Гарварда; сумку с книгами нашли рядом с ней. Вскрытие подтвердило, что она была изнасилована, а затем похоронена живьем. Землю нашли у нее в горле. Банда Тони Сэлли похитила девушку, накинув этим петлю на камбоджийцев, а затем провернула все под носом у полицейских. Это наше упущение. Теперь главное место расследования Бостон, и агенты сконцентрировали внимание на Тони Сэлли. Те два агента просто пытаются свести концы с концами.

— ФБР сейчас активно работает над этим делом, и они верят, что обмен и убийство Тани По связаны. У агентов записаны номера денежных купюр: деньги — из банка в Торонто; номера их совпадают с номерами купюр, которые использовались тогда у Проутс Нэк, и с номерами стодолларовых купюр, переданных тобой Рите Фэррис. Беда в том, что остальные деньги пропали. Вот где в игру вступил новый игрок.

— Сколько денег пропало?

— Я слышал, два миллиона. Может быть, и больше.

Билли Перде — парень, подобный пуле, рикошетом попадающей в людей, на излете ударяющей в них и разрушающей жизни, пока у нее не закончится запас энергии или что-то ее не остановит. Если Эллис говорил правду, Билли не мог не слышать о деле Тони Сэлли у Проутс Нэк; возможно, он даже был как-то в нем замешан — попытался сделать хоть что-то в надежде вернуть бывшую жену и сына и начать новую жизнь где-нибудь там, где он мог позабыть о своем прошлом.

— Ты все еще думаешь, что это Билли убил Риту и собственного сына? — негромко спросил я.

— Возможно. — Эллис пожал плечами. — Я больше никого не вижу на горизонте.

— И зашил ей рот черной ниткой?

— Я не знаю. Если Билли настолько ненормальный, чтобы связаться с Тони Сэлли, то он вполне мог и это сделать.

Но я-то знал: Эллис сам не верит в то, что говорит. Деньги все меняли. Есть люди, которые пойдут на что угодно, чтобы заполучить большие деньги, и Тони Сэлли был одним из таких. Особенный накал делу придавало то, он считал эти деньги своими изначально.

Но все равно зашитый рот мертвой Риты Фэррис никак не укладывался в общую картину. Как и тот факт, что ее не мучили. Ее убийца ничего не намеревался у нее вызнать. Она была убита лишь потому, что некто хотел видеть ее мертвой. И рот ей зашили, чтобы подать знак тем, кто найдет труп.

Два миллиона долларов, безусловно, могли накликать беду на чью угодно голову, начиная с Тони Сэлли и заканчивая теми, кого он собирался провести. Мне ли не знать, что деньги могут привлечь кого угодно и этот кто-то пойдет и на убийство, лишь бы заполучить их.

Однако Билли Перде, скорее всего, перешел дорогу такому человеку, которого не волновали ни деньги, ни банда из Бостона, ни мертвый ребенок, ни молодая женщина, пытавшаяся улучшить свою жизнь... Он вернулся, чтобы заполучить то, что принадлежало ему. И да поможет Бог всем тем, кто, к своему несчастью, окажется у него на пути.

Зима пришла с севера, завывала, исполняя свои грустные песни, и он явился вместе с ней.

Глава 7

Когда Эллис ушел, я оставался на месте еще какое-то время, решая про себя, предоставить полицейским самим делать свою работу или нет. Вместо того чтобы просто уехать, я снова вошел в дом и поднялся на третий этаж. Дверь в квартиру номер пять была свежевыкрашенной в приветливый желтый цвет, крошечные капельки краски засохли на дверном номере. Я постучал, и дверь на цепочке немного приоткрылась. В щели появилось маленькое обрамленное кудрями темнокожее личико с широко расставленными глазами, в которых блестел неподдельный интерес.

— Отойди от двери, детка, — послышался голос из глубины квартиры, а затем щель закрыла более высокая темная фигура. Но в лицах наблюдалось явное сходство.

— Миссис Мимс? — спросил я.

— Мисс Миме, — поправила женщина. — Не прошло и двадцати минут, как я закончила говорить с офицером полиции.

— Я не из полиции, мэм, — я показал ей свое удостоверение.

Она внимательно, не дотрагиваясь, изучила его; дочка встала на цыпочки и сделала тоже самое, а затем взглянула на мое лицо.

— Я помню вас, — сказала женщина. — Вы звонили в мою дверь пару дней назад.

— Вы правы, я знал Риту. Могу я войти к вам? Это ненадолго.

Она кивнула и закрыла дверь. Я услышал звук снимаемой цепочки, затем дверь открылась снова. Комната сразу показалась мне светлой, видимо, из-за высоких потолков. Кушетка, накрытая голубым в желтую крапинку покрывалом, стояла на голом паркетном полу. Две высокие книжные полки, полные разных бумаг, находились поодаль от старого мраморного камина, на подставке рядом с окном я заметил портативную стереосистему, видеомагнитофон и телевизор. Комната пахла цветами; справа открывался вид на небольшой коридор, ведущий в спальню и ванную, а слева был вход в маленькую опрятную кухню. Стены, покрашенные в светло-желтый цвет, усиливали впечатление, что комната просто купается в солнечном свете.

— У вас отличная квартира. Вы все это сами сделали?

Хозяйка кивнула, явно довольная похвалой.

— Я помогала ей, — проговорила девочка. Ей было, похоже, лет восемь или девять, и в ней уже отмечались задатки той красоты, которая отличала ее мать.

— Вам следует попробовать наняться куда-нибудь на соответствующую работу, — сказал я. — Я знаю многих людей, которые не пожалеют хороших денег за такое мастерство. В их числе и я.

Девочка смущенно заулыбалась, а мать слегка приобняла ее за плечи.

— Теперь ступай, детка. Иди поиграй, пока я тут поговорю с мистером Паркером.

Дочь не прекословила, лишь раз нетерпеливо обернулась, когда выходила в коридор. Я улыбнулся ей, и девочка ответила легкой улыбкой.

— Какая красивая девочка! — высказал я свое восхищение.

— Это она унаследовала от своего отца, — откликнулась женщина с некоторой долей сарказма.

— Я так не думаю. А он здесь?

— Нет. Он был абсолютно ничего не стоящим неудачником, так что я его выгнала. Последнее, что я о нем слышала: он сейчас подрывает экономику Нью-Джерси.

— Что ж, это лучшее место для него.

— Хотите кофе? Или, может быть, чаю?

— Кофе, если можно.

На самом деле я вовсе не хотел кофе, но подумал, что это может немного разрядить обстановку. Мисс Миме показалась мне грубоватой и упрямой женщиной. И если уж она решила не помогать в расследовании, то так оно и будет.

Несколько минут спустя женщина вышла из кухни с двумя большими чашками кофе, которые аккуратно поставила на небольшой сосновый столик; затем она вернулась в кухню, чтобы взять сахар и сливки. После чего мы сели пить кофе. И тут я впервые заметил, что ее рука с чашкой немного дрожит. Она уловила мой взгляд и попыталась поддержать чашку и другой рукой.

— Все это так просто не проходит, — сказал я мягко. — Когда случается подобное, оно действует, как камень, брошенный в пруд. Все сразу взбаламучивается, переворачивается с ног на голову.

Она кивнула:

— Рут спрашивала меня об этом. Я не сказала ей, что они умерли. И все не могу решить, как же ей сказать.

— Вы хорошо знали Риту?

— Ее лично — мало. Гораздо больше мне известно о ней. Я слыхала о дурном характере ее мужа, о том, что он чуть не убил их, устроив пожар... — женщина сделала паузу. — Вы считаете, что это он сделал?

— Не знаю. Слышал только, что Билли здесь недавно околачивался.

— Я видела его один или два раза. Сказала Рите об этом. Но она просто вызвала полицию, когда он в последний раз явился сюда пьяным. В остальное время она старалась не обращать внимания на его странности. Полагаю, Рита жалела его.

— Вы были у себя прошлой ночью?

Она кивнула. И после небольшой заминки сказала:

— Я рано легла спать. Женские проблемы, знаете ли... Проглотила две таблетки тайленола, выпила немного виски — и не проснулась до утра. Утром спустилась вниз и увидела, что дверь в Ритину квартиру открыта. Вошла. Вот тогда-то я их и нашла. Не могу не думать о том, что было бы, если бы я тогда не глотала этих таблеток, не пила бы виски... — она глубоко вздохнула, сдерживая подступающие слезы.

Я ненадолго отвернулся, давая ей возможность взять себя в руки.

— Кто-нибудь еще, кроме Билли, создавал ей проблемы? — задал я новый вопрос.

Возникла большая пауза.

— Мисс Миме... — начал я, немного выждав время.

— Люси, — назвала она свое имя.

— Люси, — продолжил я, — вы не можете навредить ей своими словами теперь. Но если вы знаете хоть что-нибудь, могущее помочь нам отыскать убийцу, тогда, пожалуйста, скажите это мне.

Люси залпом допила свой кофе.

— У нее всегда было мало денег. Приходила к ней женщина, которая отчасти ей помогала, но, похоже, недостаточно. Я как-то предлагала ей деньги, но она не взяла их. Сказала тогда, что нашла способ немного подзаработать на стороне.

— Она говорила, как?

— Нет. Но я присматривала за Донни, когда она уходила на новую работу. Трижды. В третий раз она вернулась вся в слезах. Выглядела очень напуганной, но не захотела рассказать мне, в чем дело. Просто заявила, что больше ей не понадобится просить меня посидеть с Донни. Что эта работа ей не подошла.

— Вы говорили об этом полиции?

Она покачала головой:

— Не знаю, почему так, но я не стала им ничего рассказывать. Наверное, потому, что она была хорошим человеком, понимаете?.. Думаю, ей пришлось делать это, чтобы как-то свести концы с концами. А если бы я рассказала полиции, неизвестно, чем бы все кончилось.

— Вы знаете, на кого она работала?

Люси встала и вышла в коридор. Я мог слышать ее гулкие шаги по голому полу. Когда она снова появилась, в руках у нее был клочок бумаги.

— Она сказала мне так. Если случится какая-то беда с Донни или с Билли, или если она не придет вовремя домой, мне следует позвонить по указанному номеру и поговорить вот с этим человеком...

На протянутом Люси мне кусочке бумаги аккуратным Ритиным почерком был записан телефонный номер и стояло имя Лестера Биггса.

— Когда Рита вернулась домой расстроенной, Люси?

— Пять дней тому назад.

Это означало, что Рита специально вызвала меня из Портленда, попросив о помощи уже на следующий день... Я в задумчивости продолжал держать кусочек бумаги в руке.

— Могу я его взять?

Люси кивнула.

Я положил кусок бумаги в свой бумажник.

— Вы знаете, кто это такой? — поинтересовалась она.

— Управляющий службой эскортов в Южном Портленде, — отвечал я.

Впервые за все время разговора Люси не смогла сдержать слез. Капля упала с ее ресниц, а потом медленно покатилась по щеке. Из коридора в комнату вбежала ее дочь и приблизилась к нам, чтобы крепко обнять свою мать. Девочка взглянула на меня, но в ее глазах не было обвинения. Она чувствовала: что бы ни случилось, это не моя вина; не во мне причина слез ее матери.

Я достал из бумажника свою визитку и протянул ее Люси:

— Позвоните мне, если вспомните что-то еще. Или вам просто захочется поговорить. Или вдруг понадобится моя помощь.

— Мне не понадобится помощь, мистер Паркер, — в голосе Люси я расслышал особую интонацию тех, кто долго жил в Нью-Джерси.

— Думаю, да, — я уже открывал входную дверь. — И знаете, что... Большинство людей называют меня просто Берд.

Она пересекла комнату, чтобы проводить меня и закрыть за мной дверь. Дочь неотступно следовала за ней, все так же крепко обнимая ее.

— Вы ведь найдете того, кто это сделал, правда? — спросила Люси.

Проплывавшие мимо облака ненадолго закрыли зимнее солнце, отбросив легкие тени на стену. В какое-то мгновенье мне почудилась, что одна тень очень похожа на силуэт молодой женщины. Я вздрогнул. Это длилось всего несколько секунд, а затем облака рассеялись и снова выглянуло солнце.

— Да, мы найдем его.

Лестер Биггс занимал офис на Бродвее. Я нажал кнопку домофона. Не прошло и тридцати секунд, как мне ответил приветливый женский голос.

— Я пришел, чтобы повидаться с мистером Биггсом, — отрекомендовался я невидимой собеседнице.

— По какому делу вы пришли к мистеру Биггсу? — последовал ответ.

— По делу Риты Фэррис. Меня зовут Чарли Паркер. Я частный детектив.

Наступила тишина. Ничего не происходило. Я уже собрался позвонить снова, как вдруг дверь открылась. Одолев два лестничных пролета, я добрался до открытой двери. На полу в офисе лежал зеленый ковер, имелись также стол с телефоном и два деревянных стула без подлокотников; в углу были свалены пачка журналов и две коробки с видеокассетами.

Напротив входа, рядом с двумя окнами, выходившими на Бродвей, стеной высились упаковки с электроприборами: микроволновыми печами, фенами, тостерами, стереосистемами, даже с компьютерами, и все — изготовленные какой-то неизвестной мне компанией.

На каждой коробке красовалась надпись по-русски: «Доверяйте Лестеру Биггсу куплю-продажу русских компьютеров».

За столом с телефоном в кожаном кресле сидел Лестер Биггс собственной персоной, а справа от него на одном из стульев расположился бородатый мужчина с огромными бицепсами. Его мощные ягодицы не помещались на стуле и свешивались по обе стороны сиденья, словно шары, наполненные водой.

Лестер Биггс, наоборот, выглядел тощим и чем-то неуловимо походил на стандартного жениха. Ему на вид было около сорока. Имидж ему создавали дешевый костюм на трех пуговицах, белая сорочка, тонкий розовый галстук и аккуратно подстриженные волосы: вверху — чуть покороче, внизу — чуть подлиннее. Лицо его отличалось смуглостью, а глаза он слегка прищуривал, словно его застали врасплох еще не проснувшимся. В правой руке Лестер Биггс держал ручку, которую небрежно бросил на стол, когда я приблизился. Этот жест обнажил красивый золотой браслет на его запястье.

Биггс, как мне было известно, слыл не самым плохим специалистом в своей профессии. Начинал он с того, что перепродавал электронику. Быстро преуспел в купле-продаже краденого товара. Затем занялся еще некоторыми другими делами. Службой эскортов он руководил со сравнительно недавних пор: только семь или восемь месяцев. Я слышал, что он просто принимал звонки, связывался с девочками и обеспечивал машину, которая доставляла ту или иную девочку по указанному адресу к заказчику. Иногда его сопровождал в поездках накаченный мужчина внушительного вида чтобы убедиться, что все идет по плану, и за это получал свои законные пятьдесят процентов.

— А, частный сыщик. Добро пожаловать! Садитесь, — произнес он, указав мне на свободный деревянный стул.

Я присел. Спинка стула сразу несколько накренилась, так что я постарался немного ослабить давление.

— Ваш бизнес, как я вижу, процветает.

Биггс пожал плечами:

— Да, вроде бы все идет неплохо. Но это не основная моя работа.

— А что же является вашей основной работой?

— Я покупаю и продаю вещи.

— Например, людей?

— Я просто обеспечиваю их работой. Никто никого не заставляет что-либо делать насильно. И никто, кроме Джимми, не работает непосредственно на меня. Они работают сами на себя. Я им просто в этом содействую.

— Расскажите-ка мне о том, как вы посодействовали Рите Фэррис.

Биггс ответил не сразу. Развернулся в своем кресле и довольно долго смотрел в окно.

— Я слышал об этом. Мне очень жаль. Она была хорошей женщиной.

— Вот именно, что была. Я пытаюсь выяснить, связана ли как-то ее смерть с тем, что она делала для вас.

— Почему это имеет для вас значение?

— Просто мне важно это знать. Вероятно, вам тоже.

Биггс обменялся взглядами с Джимми, который молча пожал плечами.

— Как вы меня нашли? — спросил Лестер Биггс.

— Я просто шел по следу дешевого порно.

Биггс улыбнулся.

— Некоторым мужчинам необходимо что-нибудь этакое, чтобы расслабиться.

— Вы как предпочитаете: мне рассказать все или копам? — продолжал нажимать я на Биггса. — Уверен, они будут рады обсудить с вами вопросы вашего содействия.

— Что вы хотите знать?

— Расскажите мне о вечере прошлого понедельника.

Он снова обменялся взглядами с Джимми и лишь затем начал говорить:

— Немного странный вызов, вот и все. Позвонил парень с Хай-стрит и заказал девочку. Я поинтересовался у него, есть ли какие-либо особые пожелания, и он ответил, что ему нужна блондинка небольшого роста с маленькой грудью и аккуратной задницей — вот, собственно и все, что ему бы хотелось. Ну, судя по описанию, ему подходила Рита. Я позвонил ей и предложил немного подзаработать, и она согласилась. Это был только третий ее вызов, но обычно у нее все неплохо получалось. Джим заехал за Ритой и привез ее в гостиницу. Он остался ждать в холле, а она прошла в номер.

— В какой номер?

— Девятьсот двадцать семь. Через десять минут Рита спустилась вниз и потребовала, чтобы Джим немедленно отвез ее домой. Тот пытался ее успокоить, предлагал разобраться в том, что же произошло. Она заявила, что, войдя в номер, обнаружила там пожилого мужчину, который был как-то странно одет...

Биггс посмотрел на Джима, чтобы тот подтвердил его слова.

— В старомодную одежду, — пояснил охранник.

— Ну, да, он был одет старомодно, в костюм было тридцати-сорокалетней давности. Еще она сказала что все в комнате показалось ей очень странным: там не было ни одежды, ни вещей, ни сумок — только старый мужчина в своем старом костюме. И она испугалась. Рита не могла объяснить, почему испытала страх, но этот тип определенно напугал ее, и очень сильно.

— По ее словам, он плохо пах, — добавил Джим. — Не так, конечно, как пахнут испорченные яйца или тухлая рыба. Но словно что-то гнилое находилось внутри него самого. Так плохо, как может пахнуть... скажем, дьявол, — он сам смутился от приведенного сравнения и принялся с деланным вниманием изучать свои пальцы.

— Когда мужчина положил свою руку ей на плечо, — продолжал Лестер, — ей тут же захотелось убежать. Она оттолкнула клиента, и он упал спиной на кровать. Рита тут же попробовала открыть дверь номера, однако та оказалась запертой. Когда ей все-таки удалось открыть дверь, он снова набросился на нее: потянул за платье, пытаясь раздеть и поцеловать ее. Рита сначала стала кричать, а потом ударила мужчину по голове. Прежде чем клиент пришел в себя, она уже выбежала в коридор. Тем не менее она слышала, что он бежит следом. Повернув за угол, Рита увидела группу людей, садившихся в лифт. И успела тоже туда заскочить, придержав дверь ногой. При этом она все время чувствовала специфический неприятный запах клиента и догадывалась, что он где-то близко. Ей просто повезло: в этой гостинице имеется только один лифт, и у преследователя не было возможности догнать Риту...

Джим все еще продолжал смотреть на свои руки. Кисти рук были большими, и на них осталось много шрамов. Может быть, он задавался вопросом: могла ли Рита Фэррис остаться в живых, если бы он, Джим, тогда как следует приложил бы тому парню?

— Я попросил ее подождать меня в холле, рядом со столом регистратора, — вновь вступил в разговор Джим. — А сам в это время поднялся в комнату, но та оказалась открытой и пустой. Как Рита и говорила, в комнате не было ни вещей, ни одежды. Ничего! Я спустился вниз и спросил у работников отеля, не видели ли они моего друга из номера девятьсот двадцать семь. Они ответили, что в этом номере никто не проживает, он свободен. По-видимому, старик попал туда, прикинувшись носильщиком. Я привел Риту в бар, заказал для нее бренди и подождал, пока она немного успокоится. После чего я отвез ее домой. Вот и все.

— Вы сообщили о случившемся в полицию?

Биггс покачал головой:

— Как я мог?

— У вас же есть телефон.

— У меня есть свой бизнес, — отвечал он.

— Он ведь мог попытаться снова. Может, и попытался. Возможно, именно поэтому Рита Фэррис и была найдена мертвой.

Биггс снова отрицательно покачал головой:

— Нет, такие вещи случаются. Этот урод, наверное, просто отправился домой, и конец истории.

Джим так и не поднимал глаз. Скорее всего, чувствовал себя виноватым.

— Она описала вам клиента?

— Все так, как мы вам рассказали: старый, высокий, седой, отвратительно пахнущий — и только.

Я поднялся со стула:

— Спасибо, вы мне очень помогли.

— Всегда рады! — приветливо откликнулся Биггс. — Захотите повеселиться — обязательно позвоните нам.

— Непременно!

Едва я вышел на улицу, ко мне тут же подъехала машина Эллиса Ховарда. Он явно пребывал не в лучшем настроении.

— Что ты здесь делаешь?

— Полагаю то же, что и ты.

— Ты что, работаешь анонимно? Ответь на мой вопрос, наконец: откуда ты узнал, что она подрабатывала проституткой?

— Вероятно, теми же методами, какими добываешь информацию ты. И вообще — это не имеет значения.

— Но ты ведь не собирался рассказывать нам об этом?

— Почему же? Рассказал бы. Просто не хотел зря очернять ее в присутствии прессы. И потом, мне нужно было самому во всем разобраться.

— Не знал, что ты такой сентиментальный, — произнес Эллис без малейших признаков улыбки.

— У меня еще много скрытых черт в характере, — я повернулся, чтобы отправиться к своей машине. — До скорой встречи, Эллис.

Глава 8

После посещения офиса Лестера Биггса я зашел пообедать в «Бегл Воркс», что на Темпл-стрит. Заказал отбивную, немного французского вина и принялся наблюдать за машинами и прохожими. Кучка людей стояла в очереди за дешевыми билетами в кинотеатр «Никлодеон». Кто-то просто вышел подышать свежим воздухом на площадь. Рядом кипела жизнью улица Конгресса. Она сильно изменилась с тех пор, как мелкие торговцы из пригорода свернули здесь свой бизнес, но уже появилось множество новых ресторанчиков и лавок. Если еще учесть, что неподалеку находился Кистоунский кинотеатр и тут вполне прилично кормили, район выглядел вполне обжитым.

Это был город людей, вечно борющихся за существование: его дважды сжигали индейцы — в 1676 и 1690 годах, он попадал под обстрел англичан под предводительством Генри Моватта в 1775, еще раз претерпел пожар в 1866, когда кто-то угодил фейерверком в домик лодочника на Коммерческой улице, и этот пожар превратил в пепел всю восточную часть города. И все же город возрождался и рос.

Я испытываю те же чувства к этому городу, что и к своему дому в Скарборо: Портленд для меня стал тем местом, где прошлое жило в настоящем; здесь каждый мог найти себя, пока осознавал, что он связующее звено единой цепи. Ведь человек без прошлого отрезан и от будущего. Может, в этом и состояла проблема Билли Перде. В его жизни отсутствовала преемственность. Прошлое представало серией бессвязных эпизодов, которые объединялись только неудачами.

Но разве дела Билли Перде напрямую меня касались? Что бы он ни сделал Тони Сэлли, каковы бы ни были мотивы Билли, все это являлось делом только их двоих. Билли уже взрослый, и действия его на Ферри-Бич значили лишь то, что он играл по правилам взрослых. Однако, если дела Билли меня не касались, почему же я испытывал такое острое желание его спасти?

Ведь если так смотреть на происходящее, то судьбы Риты и Дональда тоже меня не касались, но я же не смог бы себе этого внушить. В их квартире, видя два тела, лежавшие на полу и освещаемые холодными вспышками камер, я чувствовал, как что-то пронизывает меня насквозь — что-то из прошлого. Мне доводилось испытывать подобное и раньше, но теперь это было нечто невообразимое... В переполненной кофейне, куда люди входили с холода погреться, говорили о своих детях, сплетничали о соседях, обнимали подружек, я потирал пальцами левой руки свою правую ладонь и вспоминал пережитое мной в свое время приключение, которое невозможно сравнить ни с чем. Я будто снова вдыхал запах болот Луизианы.

Почти за восемь месяцев до этого дня я сидел в спальне слепой старухи, которую все называли тетушка Мария Агуиллард. Ее огромные незрячие глаза выражали все муки собственной прожитой жизни и все тяготы окружавших ее людей. Я не представлял себе, что именно хочу от нее. Старуха утверждала, что слышит зов своей погибшей девушки, доносящийся со стороны болот. Я же верил, что человек, который убил эту девушку, вероятнее всего, убил и мою жену, и моего ребенка. И при этом осознавал, что старуха не была сумасшедшей, невменяемой или просто одинокой, ищущей внимания людей.

Но когда тетушка Мария прикоснулась к моей руке в той сумеречной комнате, что-то прострелило меня насквозь, как удар электрическим током. Я понял: старая креолка не лжет — она и вправду слышала плач и крики девушки, пыталась успокоить ее душу после смерти.

И благодаря тетушке Марии я услышал голоса Сьюзен и Дженнифер, слабые, но отчетливые. Я привез эти голоса с собой оттуда, из Луизианы. По дороге домой, в поезде, я впервые вновь услышал родные голоса. Такой подарок сделала мне тетушка Мария: я видел и слышал своих умерших жену и ребенка. Я видел и слышал также других умерших людей. И среди них потом вдруг оказалась сама тетушка Мария. Таков был ее подарок, переданный мне простым прикосновением, и для меня это до сих пор необъяснимо.

Может, это дар эмпатии — способности сопереживать тому, кто ушел из жизни с болью, насильно, неожиданно, без отпущения грехов? Или же я испытывал некую форму безумия как результат горя и вины, попросту сходил с ума? И в этом состоянии соприкасался с параллельными мирами, где умершие просили помощи у живых. У меня не сложилось точного объяснения тому, что творилось. Понятно было только, что безвременно ушедшие возвращались ко мне вновь.

Но этот дар стал для меня хуже проклятья. Его оборотной стороной явилось то, что насильно ушедшие из жизни невинные жертвы, их тени, вся эта толпа мертвецов знала: я слышу их. И они приходили вновь и вновь.

Несмотря на мои непрестанные воспоминания и видения из прошлого, я провел целый день, переходя из бара в бар и разыскивая тех, кто знал Билли Перде, кто имел хоть малейшее представление, где тот мог быть. Кое-где меня уже опередила полиция Портленда, следствием чего являлся холодный и безразличный прием. Никто ничего мне толком не сказал, и я уже совсем перестал надеяться, как вдруг встретил Джеймса Хамилла.

Семья Хамилла была не очень многочисленной. Сам он представлял собой стодвадцатикилограммового громилу с бычьей шеей и скудным умишком — тот тип, который, если ему выпадает возможность оказать кому-то добрую услугу, стремится поступить наоборот, то есть нагадить. Хамилла волновал только один вопрос: как набить брюхо.

Джеймс Хамилл играл в одиночестве в бильярд, когда я зашел в бильярдную на Фоур-стрит. Свою бейсболку он повернул козырьком назад. Когда Джеймс наклонялся над столом, его соломенные усы вздрагивали от напряжения. При плохом ударе по шару он громко ругался. Даже если бы шарик был металлическим, а в лузе лежал бы магнит, Хамилл все равно не послал бы шар точно в цель. Дело здесь было в самом Джеймсе Хамилле.

Кто-то из бара «Жирная устрица» на Портленд-стрит говорил мне, что Хамилл как-то поцапался с Билли Перде. Неизвестно, что они не поделили. Может, Билли увел его девушку.

— О, Джеймс Хамилл! — окликнул я его.

Он оторвал от края стола свое брюхо и протянул мне руку. Его улыбка напоминала ночной кошмар дантиста.

— Рад познакомиться, кто бы ты ни был, черт побери! А теперь не мешай мне. — Он вернулся к игре.

— Я ищу Билли Перде.

— Ну, так обратись к легавым.

— О нем еще кто-то спрашивал?

— Кто-то в форме и со значком, насколько я слышал. Ты тоже коп?

— Нет.

— Частный детектив? — Джеймс нацелил кий на центровой шар.

— Вроде того.

— Он тебя тоже нанял?

Я толкнул один из шаров, и тот попал прямо в лузу.

— Эй! — заорал Хамилл. — Верни мой шарик! — он напоминал поведением избалованного ребенка, хотя в этом никак нельзя было обвинить его мать.

— А что, Билли Перде нанял частного детектива? — ответил я вопросом на вопрос я.

Меня выдал мой тон. С лица Хамилла сползло расстроенное выражение. Его сменило выражение жадного любопытства.

— А тебе-то что до этого?

— Мне нужна любая информация, которая поможет мне разыскать Билли. Кто этот частный детектив?

Если бы даже Хамилл не сказал мне правды, я с помощью пары телефонных звонков быстро выяснил бы все. При условии, конечно, что тот, кто работает на Билли, не станет этого скрывать.

— Не хотелось бы закладывать своего приятеля... — Хамилл глубокомысленно потер свой подбородок, якобы оценивая все «за» и «против». — А какой у вас интерес?

— Я работал на его жену.

— Она мертва. Надеюсь, вам заплатили вперед.

Я повертел в руках бильярдный шар, испытывая огромное желание запустить им Хамиллу в голову. Хамилл прочитал это намерение на моем лице.

— Мне нужны наличные, — сказал он, смягчаясь. — Дай мне денег, и я тебе его назову.

Я достал бумажник и положил на стол двадцатку.

— Всего двадцать баксов? — пробубнил Хамилл. — Так дешево я тебе не обойдусь.

— Я добавлю. Говори.

Хамилл подумал с минуту.

— Не знаю, как его зовут, но фамилия звучит похоже на Вилдон или Виффорд.

— Виллефорд?

— Точно-точно! Виллефорд.

Я кивнул в знак благодарности и пошел прочь.

— Эй! — закричал Хамилл, догоняя меня. — А как насчет добавки?

Я вернулся к бильярдному столу:

— Извини, забыл, — положил еще монету поверх двадцатидолларовой бумажки, подмигнул Хамиллу и вернул на стол шар от бильярда. — Не болтай лишнего о его жене. Будь здоров!..

Я двинулся вниз по лестнице.

— Эй, мистер Крутой! — выкрикнул мне вслед Хамилл. — Советую поторопиться!

Марвина Виллефорда не оказалось в его офисе, расположенном над итальянским ресторанчиком у залива Кэско. На двери была прикреплена записка, сообщавшая, что он ушел на ленч. Очевидно, ушел надолго. Я поинтересовался в итальянском ресторанчике у официанта, где Виллефорд имеет обыкновение обедать, и тот назвал мне приморскую «Таверну моряка» на перекрестке Коммерческой и Серебряной улиц.

В XVIII и XIX веках Портлендская гавань была центром рыболовства и мореплавания. В наши дни первенство перешло к Бостону и Вест-Индии. Теперь суда чаще отправлялись в Китай и на Ближний Восток. Перестройка гавани для привлечения туристов и молодежи все еще составляла предмет споров: трудно наладить работу в гавани, если вокруг болтается куча бездельников и пижонов с фотоаппаратами и пакетами попкорна.

«Таверна моряка» выглядела стареньким уютным местечком. Я знал, как выглядит Виллефорд, но лично не был с ним знаком. И уж тем более ничего не знал о его прошлом. Он выглядел старше, чем я помнил по последней нашей встрече в темном баре. Тогда он смотрел баскетбол по телевизору в окружении морских коньков и звезд, развешанных по стенам. Сейчас ему на вид можно было дать лет шестьдесят: на лысой голове лишь несколько прядей седых волос, похожих на водоросли, прилепившиеся к скале; бледная, почти прозрачная кожа с прожилками на щеках. Лицо украшал красный нос картошкой, а сами черты лица расплылись из-за заметной отечности: видимо, он немало пил.

В одной руке Виллефорд держал высокий стакан с пивом, рядом стоял пустой стакан и лежали пакетик чипсов да остатки бутерброда. Он тупо смотрел на экран телевизора.

— Привет! — громко сказал я, садясь рядом. — Вы Марвин Виллефорд?

— Он должен вам денег? — пробубнил тот, не отрывая глаз от экрана.

— Нет пока, — ответил я.

— Отлично. Значит, вы ему должны?

— Тоже нет.

— Жаль. Но если бы и так, на вашем месте я бы их не отдавал, — наконец он повернулся ко мне. — Так чем же я могу помочь, сынок?

Мне показалось странным такое обращение в мои тридцать четыре года. Захотелось предъявить ему удостоверение личности.

— Меня зовут Чарли Паркер.

Он кивнул:

— Я был знаком с твоим дедом, Бобом Уорреном. Хороший был человек. Но сегодня ты хочешь отнять мой кусок хлеба, Чарли Паркер.

Меня передернуло.

— Возможно. Однако будем надеяться, что здесь нам обоим работы хватит. Заказать вам пива?

Виллефорд опустошил стакан и велел бармену его наполнить. Я же заказал себе кофе.

— Старые порядки уходят в прошлое, город совсем не узнать, — печально проговорил Виллефорд.

— А Теннисон?

Он одобрительно улыбнулся:

— Хорошо, что осталось хоть что-то от прежней романтики.

Все-таки удовольствия Виллефорда не ограничивались затяжными ленчами в полутемных барах. Это было приятно осознавать.

Старик обрадовался новой порции пива.

— Ну, ты все-таки не совсем из «новых», сынок. Знаешь, я ведь уже бог знает сколько лет хожу в этот бар. Интересно, как долго он еще здесь простоит? Теперь рядом с портом отстраивают новые спальные районы, открывают модные магазины. Иногда мне хочется приковать себя к каким-нибудь старым ржавым рельсам в знак протеста. Да боюсь простудиться и сдохнуть ни за что ни про что. Так что тебя ко мне привело, сынок?

— Я надеялся услышать от вас что-нибудь о Билли Перде.

Глотнув пива, Виллефорд поджал губы.

— Это у тебя профессиональное или личное? Ведь если это личное, то мы просто болтаем, а если интерес профессиональный, то надо соблюдать этику. Что ж, если хочешь услышать рассказ о Билли как о моем клиенте, так пожалуйста, я готов. У него недоставало некоторых наиважнейших качеств клиента, таких, например, как деньги. Но, по моему мнению, ему больше нужен хороший адвокат, чем частный сыщик.

— Тогда будем считать, что у меня это личное.

— Ну, раз личное, то он нанял меня, чтобы я нашел его родителей.

— Когда?

— Около месяца назад. Две пятых заплатил мне вперед, долларовыми и пятидолларовыми купюрами как Пиноккио. Но оставшиеся три пятых так и не отдал, и я перестал на него работать. Он, конечно, остался недоволен, но бизнес есть бизнес. Похоже, у него были серьезные неприятности.

— Как далеко вы зашли в этом расследовании?

— Ну, я предпринял стандартные действия: обратился в бюро закрытой личной информации — узнал возраст родителей, профессию, национальность, социальный статус. Толком же о его происхождении ничего не выяснил.

— Неужели метрические записи вообще отсутствовали?

Виллефорд отхлебнул пива и забавно развел руками. Я оказался прав.

— Тогда я поехал в Темную Лощину. Ты знаешь, где это: к северу от Гринвилла. У меня было еще одно дело в Маусхэде, так что я решил сделать Перде небольшое одолжение, потратив на него часть времени, принадлежавшего другому клиенту. Человек, который был его последним опекуном, еще живет там, хотя он уже в летах. Его зовут Мид Пайн. Он и рассказал мне, что Билли Перде из приюта «Санта-Марта» усыновила через посредничество какой-то женщины семья из Бангора.

Название «Санта-Марта» показалось мне знакомым. Но я никак не мог припомнить, при каких обстоятельствах слышал его. Виллефорд, должно быть, понял, что я напрягаю память.

— Приют и там же дом престарелых «Санта-Марта», — повторил он. — То самое место, где старушка совершила самоубийство на прошлой неделе. Ну, та, что сбежала. «Санта-Марту» когда-то основали как приют для женщин, свернувших с пути истинного. Но теперь, когда все монахини умерли, он стал обычным частным приютом. Впрочем, довольно бедным. Место, где вечно пахнет пирогом и тушеными овощами.

— Так что, метрические записи исчезли?

— Нет там ничего. Какое-то время они еще хранили документы, но в этих бумагах отсутствовали сведения о Билли Перде. Если что-то когда-то и было, то некто позаботился об уничтожении всех следов. Не совсем понятно, зачем.

— А вы говорили с той женщиной, что организовала усыновление?

— Шерри Ленсинг. Да, я говорил с ней. Она тоже уже стара. Боже, да ее дети уже могут считаться людьми среднего возраста! Все, с кем я общаюсь, либо старики, либо клиенты. Надо бы обзавестись и друзьями помоложе.

— Зато с вами охотно разговаривают, — вставил я. — У вас есть репутация.

— Но разве можно делать что-либо без наличных в кармане? — засмеялся он.

— Не знаю. Можно, наверное, попробовать. Но далеко не уйдешь, это точно.

Виллефорд согласно кивал, продолжая пить свое пиво.

— Мертвые, оказывается, порой играют в событиях нашей жизни большую роль, чем живые.

Итак, именно Шерри Ленсинг была той женщиной, которая устроила усыновление Билли Перде. Должно быть, интерес ее носил не только профессиональный характер, если три десятилетия спустя она еще пытается помочь его бывшей жене и сыну. Я вспомнил сумку с одеждой, коробку с едой и несколько банкнот в руках Риты Фэррис. Как казалось, Шерри Ленсинг выступала здесь в роли милой дамы-благотворительницы. Ее должно сильно расстроить известие о двух смертях.

Я заказал старику еще порцию пива, и Виллефорд воспринял мой жест с благодарностью. К тому моменту он уже прилично нагрузился. Я чувствовал себя героем оттого, что так напоил его: старик вряд ли сможет работать оставшуюся часть дня, а я удовлетворю свой профессиональный интерес.

— Так что же Шерри Ленсинг? — продолжал я давить на все педали.

— Ну, она не хочет говорить о Перде. Я пытался что-нибудь из нее вытянуть, но тщетно. Вот все, что она сказала: мать откуда-то с севера, а Ленсинг организовала усыновление по просьбе ее сестер. Получается, что Шерри даже не знает имени матери. Очевидно, она отвалила кучу денег приюту за усыновление. Может, и сама была с ними в доле. Ей выдали все бумаги, кроме метрики... Хотя у нее имеется копия некоего свидетельства о рождении, где сказано, что родителями Билли были Джон и Джейн Доу. А значит, оригинал должен где-то быть.

— И что вы предприняли?

— Ну, подытожив то, что сказал мне Пайн, и, проверив все записи, я пришел к выводу, что большинство людей, воспитывавших Билли, были с севера. Самая южная точка из тех, где он проживал, это Бангор. Пока он не уехал в Бостон, будучи уже достаточно взрослым. Я задавал вопросы, сопоставлял даты событий с датой рождения, даже дал запрос в местную газету. И ждал. Но деньги быстро кончились, а оставшийся гонорар Билли мне выплатить не смог. Потом мне позвонили и сказали, что я должен поговорить с женщиной в приюте для стариков в Темной Лощине. Дорога опять привела меня в приют «Санта-Марта». Я сказал Билли: будут деньги, тогда стану продолжать расследование. Он заявил, что денег у него нет. Тогда я отказался вести это дело. Билли пригрозил, что разнесет мой офис, если я не помогу ему. А я показал ему вот это, — он отогнул полу пиджака, чтобы я мог видеть внушительный «кольт» восьмимиллиметрового калибра. С таким оружием Виллефорд походил на стареющего гангстера. — И Билли Перде пошел своей дорогой.

— Вы назвали ему имя женщины?

— Да я бы что угодно ему выложил, лишь бы он от меня отстал. Мне стало понятно, что уже пришло время завязывать. Но если бы я завязал с Билли раньше, то пришлось потом опять к этому возвращаться.

Мой кофе давно остыл. Я перегнулся через стойку бара и вылил его в раковину.

— У вас есть предположения о том, где Билли может сейчас находиться?

Виллефорд отрицательно покачал головой.

— Есть еще кое-что... — загадочно произнес он. Я подождал, пока он созреет.

— Эта женщина в приюте «Санта-Марта»... Ее звали мисс Эмили Уоттс. Или она сама так себя назвала. Тебе это имя ни о чем не говорит?

— Не думаю, — ответил я после паузы.

— Эта старуха померла в снегах. Странно, не находишь?

И вдруг я вспомнил. Застрявшая в голове информация о разборке с массовым убийством людей у Проутс Нэк помогла извлечь и воспоминание об этом событии из глубин моей памяти.

— Думаете, Билли отправился повидаться с ней?

— Точно не знаю. Но что-то же подвигло ее на побег в лес и последующее самоубийство, когда ее попытались вернуть.

Я встал и горячо поблагодарил старика за беседу, попутно надевая пальто.

— И мне приятно было поговорить с тобой, сынок. Ты чем-то очень похож на своего деда. И в жизни поступаешь, как поступил бы он. Уверен, что те, кто встретятся на твоем пути, никогда об этом не пожалеют.

Я невольно испытал угрызения совести.

— Спасибо. Подвезти вас куда-нибудь?

Он потряс стаканом, чтобы ему налили еще пива, а потом заказал еще и виски. Я положил на стойку бара десятку, покрывавшую все его расходы, и он приветливо помахал рукой мне на прощание:

— Нет, сынок, я никуда не еду.

Уже темнело, когда я вышел из бара, кутаясь в пальто от холода. Со стороны гавани дул ледяной ветер, пронизывающий до костей. Я припарковал свой «мустанг» в местечке под названием Одна Индия — в одном из уголков Портленда с темным прошлым. Впервые колонисты основали здесь королевский форт в 1680 году. Он простоял всего десять лет до завоевания французами и их союзниками. Все 190 поселенцев безоговорочно капитулировали. Так вышло, что форпост Индийской улицы был основан в том же самом месте; он указывал «нулевую милю» Атлантики и железной дороги Святого Лаврентия — части Большого грузового пути Канадских железных дорог — в то время, когда Портленд еще являлся крупным железнодорожным центром. Теперь здесь располагался офис страховой компании, но следы былой деятельности еще сохранились.

Местная железная дорога функционировала тут уже около тридцати лет, хотя постоянно ходили слухи о перестройке станции «Юнион» с целью открыть сообщение с Бостоном. Странно было наблюдать, как что-то, уже придуманное в прошлом, а потом забытое, возрождалось вновь.

Окна «мустанга» начали покрываться изморозью, когда я подъехал к станции, а туман над водой заметно сгустился. Я почти выбрался из машины, когда услышал за спиной приближавшиеся шаги. Интуитивно распахнув пальто, я правой рукой потянулся к оружию. В этот момент что-то твердое уткнулось мне в спину, и грубый голос произнес:

— Руки за голову!

Я послушно поднял руки; справа приблизилась другая фигура, чтобы отобрать у меня оружие: низкорослый мужчина лет сорока с густыми черными волосами, нависавшими на глаза, широкоплечий и мускулистый. Его можно было бы даже назвать красивым, если бы не заячья губа, похожая на след от ножевого ранения.

Второй мужчина, когда я смог его рассмотреть, показался мне выше ростом; его длинные черные волосы лежали на воротнике свежей белой сорочки, а жесткий взгляд и плотно сжатые губы явно не соответствовали яркому галстуку праздничной расцветки. Его голова выглядела почти квадратной отчасти благодаря прямоугольным плечам, шеи почти не было. Этот человек двигался подобно монстру в детских компьютерных играх — шагал, не сгибая колени и поворачиваясь всем корпусом. Они оба, впрочем, хорошо дополняли друг друга.

— Да, ты, пожалуй, староват для игры «Угощайте, не то пошутим» в праздник Всех Святых, — обратился я к низкорослому мужчине. — И знаешь что, — добавил я шепотом, — если ветер переменится, то он и тебя с собой унесет.

Я понимал, что они были лишь дешевыми наемниками, но мне все равно не нравились люди, тыкающие пушкой мне в спину. Как бы сказал Билли Перде: это грубо.

Коротышка, которого я про себя окрестил Заячьей Губой, повертел в руках мое оружие, с видом эксперта изучая «смит-вессон» третьего поколения.

— Неплохая штучка, — заметил он вслух.

— Верните ее мне, и я покажу, как она работает.

Он ухмыльнулся, странно скривив рот.

— Тебе придется пойти с нами, — коротышка указал рукой в направлении Индийской улицы, где в темноте светились фары их машины. Потом он взглянул на «мустанг» и ненадолго задумался.

— Черт! — сказал наконец Заячья Губа с насмешливым беспокойством на лице. — Ты, наверное, будешь волноваться за машину? — он дважды выстрелил из моего оружия в «мустанг», прострелив передние шины.

Где-то неподалеку сработала сигнализация какой-то машины.

— Ну, вот, — удовлетворенно произнес он, — теперь уж ее точно никто не угонит.

— Я тебе это припомню, — буркнул я.

— Если захочешь, чтобы я проговорил тебе по слогам мою фамилию, дай мне знать.

Высокий указал мне кивком в направлении их машины — серебристому «БМВ» седьмой серии, подъехавшему к нам справа. Дверца приоткрылась. В машине сидел еще один симпатичный черт с коротко стриженными волосами и «пушкой»; водитель, который был помоложе остальных, жевал резинку и слушал какую-то радиостанцию. Когда я сел в машину, как раз пел Брайан Адаме.

— Может, переключимся на другую волну? — спросил я.

Заячья Губа больно ткнул меня в бок «пушкой».

— Мне нравится эта песня! — огрызнулся он. — А ты бездушный.

Я посмотрел на него и подумал: «Да, у него это серьезно».

Мы приехали в отель «Редженси» на Молочной улице. Лучший отель в Портленде, он занимал здание из красного кирпича в Старом порту — бывшую Оружейную палату. Водитель припарковался позади отеля, и мы зашли внутрь с Фоур-стрит; молодой человек в аккуратном черном костюме посоветовал нам пройти наверх. Мы поднялись по лестнице на верхний этаж. На лестничной площадке Заячья Губа вежливо постучался в крайнюю дверь справа. Когда она отворилась, меня втолкнули в холл, и вскоре я увидел Тони Сэлли.

Тони сидел в большом кресле — без обуви, положив ноги на специальную подставку. Он демонстрировал вошедшим свои черные шелковые носки под узкими серыми брюками. Образ гангстера дополняли рубашка в голубую полоску с белым воротничком и красный галстук с едва заметными черными спиральками. Взглянув на нас, Тони улыбнулся, сверкнув золотыми зубами. Он был чисто выбрит и волосы аккуратно зачесал на косой прибор. Карие глаза его зорко глядели из-под узких бровей. Длинный и прямой нос, узкая полоска рта, полноватый подбородок... Руки без традиционных для таких людей колец покоились на коленях. До нашего прихода он смотрел по телевизору вечернюю сводку финансовых новостей. Рядом с ним на тумбочке лежали наушники и "жучок ": подручные, как видно, уже обыскали комнату на предмет вмонтированных подслушивающих устройств.

Репутация Тони Сэлли была однозначна, а деятельность всем хорошо известна. Он начинал как хозяин небольших порномагазинов и борделей в Бостоне. Честно платил братве и играл по правилам: ему требовалось сколотить капитал. Он, как это принято, обдирал низы и хорошо платил верхам, таким образом медленно, но верно «делая карьеру». Теперь Тони Сэлли располагал большими средствами и не меньшей властью и ответственностью.

Возраст его приближался к сорока, но он хорошо сохранился и выглядел вполне респектабельно. Порядочная девушка могла бы привести его домой познакомить со своими родителями, которым и в голову не пришло бы, что он способен похитить ее, изнасиловать и оставить подыхать в Бостонской гавани.

Его не зря именовали Чистюлей Тони. Кличка эта прилипла к нему по ряду причин: отчасти из-за внешности, но в основном потому, что этот малый никогда не пачкал рук кровью. У многих руки были в крови из-за Тони Сэлли, сам же он не видел ни капли.

Я припомнил ужасную историю, услышанную мной не так давно, о том, как Тони разобрался с парнями, нарушившими границы его владений. Парень по имени Стэн Гудмен, бостонский предприниматель, владел небольшим пансионатом в Рокпорте — старинном местечке с большими зелеными газонами и двухвековым дубом на границе владений. Расположенный к северу от Бостона, он слыл подходящим местом для рыбалки. Здесь все еще можно было припарковать машину за пенни, а небольшой пароходик целый день возил тебя по всем достопримечательностям города всего за четыре доллара.

Семья Гудмена — жена и двое детей-подростков, мальчик и девочка, — тоже любила здесь отдыхать. Тони Сэлли предложил Гудмену приличную сумму, желая выкупить пансионат, но тот отказался. Пансионат принадлежал еще отцу Гудмена, который выкупил его у прежнего владельца в начале сороковых годов. Гудмен предложил Сэлли поискать в окрестностях нечто похожее на этот пансионат. Бедняга думал, что, если он будет держаться от Чистюли Тони подальше, все будет в порядке. Он не знал, с кем имеет дело...

Июньской ночью в дом Гудмена вломились громилы, пристрелили их собаку и отвезли всех четверых на гранитные рудники в Халибат. Думаю, Стэн Гудмен умер последним: его заставили смотреть на то, как погибали его жена, дочь и сын. Их убили крайне жестоко — разбили им черепа отбойным молотком. Море крови растеклось по земле к тому времени, как их нашли, — на следующее утро. Думаю, те, на чьей совести лежало это убийство, потом долго отмывались от крови. В следующем месяце Тони Сэлли купил пансионат. Других претендентов не нашлось.

Сам факт, что Тони оставался здесь после того, что произошло у Проутс Нэк, исключал его личное участие в этом кровавом деле. Он просто хотел заполучить уже упомянутые деньги. Хотел так сильно, что был готов на все.

— Ты смотришь новости? — спросил наконец он. И хотя взгляд Тони не оторвался от экрана, я понял, что вопрос адресован мне.

— Нет.

Тут он впервые взглянул на меня в упор:

— Ты не смотришь новостей?

— Нет.

— Почему нет?

— Они меня угнетают.

— Должно быть, тебя легко расстроить.

— Да, у меня неустойчивая психика.

«Финансовые новости» закончились. Тони выключил телевизор и обратил все свое внимание на меня.

— Ты знаешь, кто я? — задал он следующий вопрос.

— Как ни знать...

— Отлично. Значит, раз ты догадлив, то соображаешь, почему я здесь?

— Покупаешь рождественские подарки. Наверняка, присмотрел себе дом?

Он холодно улыбнулся:

— Я все знаю про тебя, Паркер. Ты тот, кто взял Феррера.

Семья Феррера считалась сильным криминальным кланом Нью-Йорка. Они влезли не в свое дело и за это поплатились.

— Они сами себя сдали. Я лишь наблюдал.

— Ну, я-то наслышан совсем о другом. Многие в Нью-Йорке обрадуются, если тебя уберут. Они считают, что ты проявляешь к ним недостаточно уважения.

— Не сомневаюсь.

— Так почему ты еще жив?

— Украшаю собой их скучный мир.

— Они сами в состоянии украсить свой скучный мир и не нуждаются в подсветке. Попробуй ответить еще раз.

— Потому что они знают: я убью любого, кто придет за мной, а потом уберу того, кто послал киллера.

— Я могу убить тебя прямо сейчас. Если только ты потом не восстанешь из мертвых и не будешь нарушать мой покой.

— У меня ведь есть друзья. И у тебя в запасе останется неделя, максимум — десять дней. А потом ты тоже умрешь.

Он повернулся к своим, и его люди вокруг, как по команде, начали ухмыляться.

— Ты играешь в карты? — поинтересовался Тони, когда веселье поутихло.

— Только с друзьями. Я люблю играть с теми, кому доверяю.

— Ты знаешь, что означает «натянуть кого-либо»?

— Знаю.

«Натянуть кого-либо» на игровом жаргоне значит пометить карты и подавать свои особые знаки. Этим обычно занимались шулеры-новички. Вот почему старый игрок ни за что не сел бы играть с новичками, независимо от того, насколько последние были богаты. Всегда существовала вероятность, что тебя «натянут», и ты поймешь, как рисковал, садясь за карточный стол с незнакомцем, только потеряв все.

— Билли Перде «натянул» меня. А теперь я боюсь, что и ты собираешься меня «натянуть». Это мало радует. Я хочу остановить тебя. Сначала расскажи мне все, что тебе известно о Перде. Потом я заплачу тебе, и ты уйдешь.

— Мне не нужны деньги.

— Деньги нужны всем. Я могу оплатить все твои долги, могу заставить исчезнуть кого угодно.

— Я никому не должен.

— Все что-то кому-то должны.

— Только не я. Я чист и свободен.

— Значит, ты исчисляешь свои долги в том, что нельзя перевести в деньги.

— Интересная мысль. Что ты под этим подразумеваешь?

— Это значит, что у меня заканчиваются нормальные средства воздействия, чтобы вытянуть у тебя информацию, «Человек-Птица...»[3] — он даже подчеркнул жестами кавычки — нарисовал их в воздухе пальцами, тщательно выговаривая каждый слог. А к концу фразы зловеще понизил голос и встал. Даже без ботинок он оказался выше меня ростом.

— Послушай хорошенько, Пташка певчая, — проговорил он, стоя в нескольких дюймах от меня. — Не заставляй меня подрубать тебе крылья. Я слышал, ты работал на бывшую жену Билли. Слышал также, что он отдал тебе деньги — мои деньги! — чтобы ты передал их ей. Ты становишься крайне интересным персонажем в игре, потому что, похоже, был последним, кто видел и его, и ее живыми. Лучше расскажи мне подробно все, что знаешь, прежде чем отправиться в свой скворечник и забыться птичьим сном.

Я выдержал его взгляд.

— Если бы я знал что-нибудь полезное и сказал тебе, то потом не уснул бы спокойно. Но случилось так, что я не знаю ничего полезного.

— Ты ведь знаешь, что у Перде мои деньги?

— Разве?

Тони покачал головой почти с сожалением:

— Ты заставляешь меня сделать тебе больно.

— Это ты убил Риту Фэррис и ее сына?

Тони сделал шаг назад и с размаху ударил меня кулаком в живот. Я знал, что он меня ударит, и весь заранее напрягся. Но удар был достаточно сильным, и я упал на колени. Когда я судорожно втянул в себя воздух, то почувствовал холодный ствол пушки, уставленной мне в затылок.

— Я не убиваю детей и женщин, — сказал Тони.

— С каких это пор? С Нового года?

Чья-то рука схватила меня за волосы и подняла на ноги. «Пушка» все еще находилась у моего уха.

— Неужели ты так глуп? — Тони потер ладонью левой руки костяшки пальцев правой. — Ты хочешь умереть?

— Я ничего не знаю, — мне пришлось повторить. — Я сделал кое-что для его бывшей жены: взял у него деньги и передал ей. И это все.

Чистюля Тони кивнул.

— А о чем же ты тогда говорил с ищейкой в баре?

— О другом.

Тони снова сжал правую руку в кулак.

— Совсем о другом, — повторил я, на сей раз громче. — Это друг моего дедушки. Мы просто повидались, и все. Ты прав, он обыкновенная ищейка. Оставь его в покое.

Тони отступил назад, все еще потирая костяшки.

— Если я узнаю, что ты мне лгал, ты умрешь скверной смертью, понял? И если ты не так глуп, как кажешься, то держись от моих дел подальше.

Его тон стал мягче, но лицо снова приобрело жесткое выражение, когда он опять заговорил:

— Мне жаль, но я должен сделать это с тобой. Хочу быть уверенным, что до тебя дошел смысл нашего сегодняшнего разговора. Если у тебя найдется нечто, чтобы добавить к тому, что ты сейчас сказал, просто стони громче. — Он кивнул тому, кто стоял за моей спиной.

Меня еще раз ударили, и я вновь упал на колени. Мне заткнули рот и связали руки за спиной. Ко мне приблизился Заячья Губа. У него в руках был короткий металлический прут, излучающий голубые искры. Первые два прикосновения электрошоком отбросили меня к стене и сбили с ног. Я судорожно сжимал зубами кляп. После третьего и четвертого прикосновений я перестал себя контролировать. Голубые искры блуждали в наступившей темноте, пока мое сознание не погасло окончательно.

Очнулся я рядом со своим «мустангом», спрятанным за углом от взоров прохожих. Я не чувствовал своих пальцев; на пальто успела осесть изморозь. Голова раскалывалась, тело все еще дрожало, на лице и воротнике пальто запеклась кровь. От меня дурно пахло. Я с трудом встал на ноги и проверил карманы пальто: в одном обнаружился мой пистолет без обоймы, в другом — мобильный телефон. Я вызвал по телефону такси, а пока ждал, позвонил в ремонтную мастерскую и заказал эвакуатор, чтобы забрали мою машину.

Ко времени возвращения в Скарборо правая половина лица у меня сильно опухла, а на щеке оставались следы от прикосновения электрошоком. На голове также были две или три раны, одна из них — довольно глубокая. Я припомнил, что Заячья Губа несколько раз сильно ударил меня. Положил лед на голову, обработал раны, проглотил несколько таблеток обезболивающего, натянул на себя два теплых свитера — и попытался уснуть.

Когда я по непонятной причине проснулся и открыл глаза, были ранние сумерки, рассвет только начинал заниматься. В доме раздавался шаркающий звук, словно кто-то осторожно прохаживался по половице. Я взял оружие и встал. Пол обжигал холодом, оконные стекла обледенели. Я медленно открыл дверь и шагнул в холл...

Справа от меня что-то двигалось. Я уловил движение лишь краешком глаза, так что даже не был уверен, видел ли я кого-то, в действительности или это просто тени дрожали в кухне. Я повернулся и медленно направился в глубину дома. Половицы слегка поскрипывали у меня под ногами.

И потом я услышал это: легкий детский смешок, радостный хохот и топот ребячьих ножек слева от меня. Я подошел к двери на кухню, держа перед собой оружие, и снова заметил какое-то движение у двери, ведущей из кухни в гостиную. Более того — услышал смех, свидетельствовавший о детском восторге от игры, в которую якобы со мной играли. Теперь я определенно рассмотрел детскую ступню, покрытую чем-то красным. И почувствовал, что уже видел это где-то раньше. Комок подступил у меня к горлу.

Я подошел к двери в гостиную. Кто-то маленький уже ждал меня у задней двери. Я видел лишь легкий абрис, подобие тени, и свет в чьих-то глазах, не более. Двинулся за этой тенью, однако фигура переместилась дальше, и я услышал, как отворилась входная дверь, хлопнув о стену, как ветер ворвался в дом, всколыхнув шторы и подняв пыль.

Я пошел быстрее. Дошел до входной двери. Опять разглядел маленькую фигурку, одетую в красное, убегающую все дальше в темноту между деревьями. Я спустился с крыльца, почувствовал холодную траву под босыми ногами — мелкий гравий врезался мне в ступни — и остановился только на краю леса, почувствовав страх.

Она ждала меня там. Стояла неподвижно за кустом. Лицо было ясно видно, несмотря на тень от деревьев: глаза, наполненные кровью и рот зашитый, как у изуродованной куклы. Она стояла молча, глядя на меня из леса, а за ней плясала и подпрыгивала фигурка ребенка.

Я закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться и очнуться от кошмара. Но холод под ногами оставался реальным, по-настоящему болела голова, ясно и живо слышался смех ребенка, доносимый до меня ветром.

Тут я скорее почувствовал, чем услышал, как сзади кто-то приближается ко мне. Затем этот кто-то положил руку мне на плечо. Хотелось обернуться, но давление на плечо усилилось, и я понял: оборачиваться нельзя. Не следовало видеть того, кто стоял за моей спиной. Я скосил глаза влево — и по моему телу пробежала дрожь ужаса. Глаза сами собой зажмурились, но то, что я успел увидеть, отпечаталось у меня в сознании.

Рука была белой и мягкой, с длинными гибкими пальцами. Обручальное кольцо странно мерцало в предрассветном свете.

— Берд...

...Сколько раз я слышал, как этот голос шептал мое имя в темноте, сколько раз я чувствовал легкое прикосновение родных рук, теплое дыхание на моих щеках, ее губы, маленькую грудь на моей груди, ее ноги, обвивающие мое тело... Голос, знакомый мне по эпизодам нежности и страсти, когда мы были счастливы вместе; голос с резкими интонациями в минуты гнева, ярости и боли — за то, что распадался наш брак. Последний раз я слышал этот голос в шелесте листопада, в шепоте травы и листьев, в дыхании осени; он звал меня из далеких глубин потустороннего мира.

— Сьюзен, моя Сьюзен!

— Берд... — Теперь голос звучал совсем рядом, возле моего уха. Вместе с тем он словно исходил из-под земли. Или откуда-то извне. — Помоги ей...

Из леса на меня смотрела другая женщина — глазами, полными крови.

— Как?

— Найди его...

— Найти кого? Билли?

Пальцы на плече сжались плотнее.

— Да...

— Но я не могу отвечать за него.

— Ты в ответе за них всех...

В блекнущем с рассветом лунном свете тени снова зашевелились. Они парили, не касаясь ногами земли. Я был в ответе за них всех.

Потом давление на мое плечо ослабло, и я почувствовал, что она уходит. Раздался странный звук: тень с лицом Риты Фэррис исчезла за деревьями. В последний раз что-то красное мелькнуло между веток, и до меня донесся детский смех.

И вдруг я увидел кое-кого еще: маленькая девочка с длинными светлыми волосами, обернувшись через плечо, смотрела на меня с любовью. А затем и она побежала в темноту за своим маленьким приятелем.

Глава 9

Я проснулся в ярко освещенной утренним светом комнате: зимнее солнце пробилось сквозь занавески. Голова страшно болела, челюсть опухла, от озноба зуб на зуб не попадал, и все тело трясло. Я сел, но голова заболела еще сильнее. Вспомнился сон прошедшей ночи. Если это действительно был сон...

В своей постели я обнаружил прошлогодние листья, а ноги были испачканы в земле.

У меня имелись какие-то гомеопатические средства, которые мне рекомендовал Луис; я запил их стаканом воды и стал ждать, когда согреется вода в душе. Такой ерунды, как болеутоляющие средства, я раньше никогда не принимал. Радовало только то, что меня теперь никто не видит.

Сделав себе чашечку кофе, я ждал, пока она медленно остывала на кухонном столе... Почему я не выбрал в жизни занятие поспокойнее: садоводство, например, или ловлю омаров?

Выпив кофе и немного придя в себя, я позвонил Эллису Ховарду в офис. Понятно, что и в отсутствие своих подчиненных Эллис не переставал думать об этом деле. Через некоторое время он подошел к телефону. Возможно, он как раз мучался над вопросом о причастности Биггса.

— Ты рано встаешь, — были первые слова Эллиса, взявшего трубку.

Я слышал, как он вздохнул и уселся на скрипнувший под ним стул.

— Тоже могу сказать и о тебе. Думаю, ты спал не крепче и не дольше моего.

— Да. Словно в постель насыпали толченого стекла. Ты в курсе, что вчера в городе появился Тони Сэлли?

— Плохие новости разносятся быстро. «Особенно если они принимают вид электрошока, которым тычут тебе в челюсть», — подумал я.

— А с утра его уже как ветром сдуло.

— Жаль! Я-то думал, что он, как приедет, сразу откроет здесь цветочную лавку.

На другом конце провода трубку аккуратно прикрыли ладонью: кому-то отдавались какие-то распоряжения, слышалось шуршание бумаг.

— Что ты хочешь, Берд?

— Хотел узнать, есть ли какие-либо сдвиги в деле Риты Фэррис и Билли Перде. Или в деле того сыщика инкогнито.

Эллис грустно хмыкнул:

— По первым двум — никаких сдвигов, но по третьему есть нечто интересное. Его машина зарегистрирована на имя некоего Лео Восса, адвоката из Бостона. — Он сделал паузу.

Я немного помолчал, пока до меня не дошло, что инициативным лицом разговора был я.

— Ну и? — выговорил я наконец.

— И... Лео Восс умер в начале этой недели.

— Черт! Умерший адвокат. Дело запутывается еще больше.

— Мы не теряем надежды, — сказал Эллис.

— Он сам упал, или его подтолкнули?

— Интересный вопрос. Его секретарша нашла его мертвым и позвонила в полицию. Он, как полагалось, сидел за своим рабочим столом в рубашке с галстуком, перед ним стояла открытая бутылка воды. С первого взгляда — обычный сердечный приступ. Секретарша сообщила, что в последние два дня он плохо себя чувствовал. Думал, что у него грипп. Но криминальная экспертиза зафиксировала разложение нервных окончаний в конечностях. У него еще начали выпадать волосы, возможно, тоже в течение последних двух дней. Тест, которому подвергли образец волос показал наличие в них талия. Знаешь, что такое талий?

— Ага. Мой дедушка пользовался им для борьбы с крысами, пока его продажу не запретили...

Талий, насколько мне было известно, металл, похожий на ртуть, только еще более ядовитый. Его соли растворимы в воде и практически безвкусны, при приеме внутрь дают симптомы, похожие на признаки гриппа, менингита или энцефалита. Смертельная доза сульфата талия составляет около восьмисот миллиграммов и убивает в течение двадцати четырех — сорока часов.

— ...А чем именно занимался Лео Восс? — решил уточнить я.

— Все вполне чисто. Хотя, возможно, он что-то и скрывал. У него дом в Бэкон-Хилле, дача в Виниярде, немного денег в банке. Ему, видимо, некому покупать шубы...

«Дорин, — подумал я. — Вот если бы Эллис мог себе это позволить, он разослал бы ее фотографии во все местные церкви в качестве предупреждения тем, кто собирается жениться».

— ...Они все еще проверяют его, но, похоже, он абсолютно чист, — заключил Эллис.

— А может, и нет.

— Какой ранний цинизм! А у меня ведь есть кое-что и на тебя. Я слышал, ты разговаривал с Виллефордом.

— Точно. А в чем проблема?

— Проблемы могут возникнуть. Он исчез, и я прошелся по местам, где его видели в последний раз. Обнаружил, что ты и там уже побывал. Испытал неприятные ощущения, чего мне и дома хватает.

Моя рука крепче сжала трубку.

— В последний раз я видел его за кружкой пива в «Трактире моряка».

— Не всю же жизнь он там сидел. Так и пиво может выдохнуться. Он намекал, что куда-то собирается нагрянуть?

— Нет.

Я вспомнил, как живо интересовался Виллефордом Тони Сэлли, и во рту у меня пересохло.

— О чем вы с ним говорили?

Я помолчал, прежде чем ответить.

— Он работал на Билли Перде. Искал его настоящих родителей.

— Вот как?

— Да.

— Успешно?

— Вряд ли.

Эллис сделал паузу. Затем проговорил отчетливо и с нажимом:

— Не скрывай от меня ничего, Берд. Я этого не люблю.

— Я и не скрываю.

Это не было ни ложью, ни правдой. Я ждал, пока Эллис еще о чем-либо спросит, но он оставил эту тему.

— Поберегись, Берд, — только и сказал он. И повесил трубку.

Я едва успел убрать со стола и обуться, как услышал, что к дому подъехала машина. Через щель в занавесках убедился, что это золотистый «меркурий». Он припарковался у моего дома. Я взял свой «смит-вессон», завернул его в полотенце и вышел на крыльцо. Ослепленный светом морозного солнечного утра, я услышал хорошо знакомый голос:

— И когда это ты успел еще и деревья посадить? У меня до прачечной-то доехать времени не хватает...

Эйнджел стоял ко мне спиной, глядя на деревья, посаженные по периметру моих владений. Он был одет, как всегда, более чем экстравагантно. У его ног стоял пластиковый чемоданчик, побывавший не в одной передряге. Эйнджел перевязал его голубым шнуром, чудом не позволявшим вывалиться содержимому.

Эйнджел глубоко вдохнул морозный воздух и закашлялся, сплюнув что-то мерзкое себе под ноги.

— Свежий воздух выгоняет из твоих легких всякую нечистоту, — раздался басовитый голос.

Из машины вышел Луис, таща за собой чемодан и пару вешалок с костюмами. Из-под его расстегнутого модного черного пальто виднелся безупречный двубортный костюм. Луис был тщательно выбрит, воротничок наглухо застегнутой черной сорочки подпирал шею. В машине оставался еще один металлический кейс: Луис никогда никуда не отправлялся без своих «игрушек».

— Похоже, это кусок моего легкого, — задумчиво проговорил Эйнджел, подковыривая носком ботинка то, что сам же и сплюнул.

Я глянул на них обоих, и мне сразу полегчало. И, хотя неизвестно было, зачем они приехали, я был очень рад их видеть. Луис взглянул на меня и удовлетворенно кивнул: он всегда так делал, когда ему что-то нравилось.

— Знаешь, Эйнджел, — высказался я, — ты загрязняешь природу одним своим видом.

Тот развел руками в жесте, который означал его очарованность окружающим.

— Деревья! — констатировал он, обводя вокруг себя руками и улыбаясь. — Я не видел столько деревьев с тех пор, как вышел из скаутского возраста.

— Даже не хочу знать, когда это произошло, — ответил я.

Эйнджел поднял свой чемоданчик:

— Негодяй! А я только собрался приколоть на лацкан значок юного исследователя.

— Разве тебе за то, что ты исследовал, еще и значки давали? — ухмыльнулся Луис. — За подобный значок в Джорджии можно и в тюрьму угодить.

— Забавно, — огрызнулся Эйнджел. — Это все сказки, что геям недоступно то, что можно мачо.

— Как и то, что все гомосексуалисты стильно одеваются и тщательно ухаживают за своей кожей.

— Ну, ко мне-то это точно не относится.

Мне приятно было осознавать, что некоторые вещи на свете никогда не меняются.

— А как у тебя делишки? — спросил Эйнджел, подходя к дому. — И спрячь свою «пушку»: мы все равно остаемся здесь, нравится тебе это или нет. Кстати, ты дерьмово выглядишь.

— Хороший костюм, — заметил я Луису, когда тот направился вслед за Эйнджел.

— Спасибо. Нет людей без вкуса, есть люди без денег.

Я с минуту постоял на крыльце, думая о том, как глупо было держать в руках оружие, завернутое в кухонное полотенце. Потом понял, что они все решили еще задолго до того, как приехали в Мэн, и отправился за ними в дом.

Я показал им свободную спальню, где всю мебель составляли матрас на полу и старый сундук.

— Боже, — проговорил Эйнджел, — это прямо «Ханой Хилтон» какой-то.

— Ты собираешься разбирать вещи или нет? — спросил Луис.

— Я не могу здесь спать, — заключил Эйнджел. — Если мной задумают полакомиться крысы, то этим гадам даже на кровать карабкаться не придется.

Спустя пару минут я снова услышал его голос:

— Этот, пожалуй, мне больше подойдет.

Последовал звук, неопровержимо свидетельствовавший о перетаскивании чего-то из моей спальни. Луис искоса взглянул на меня.

— Похоже, «пушка» все-таки понадобится, — произнес он и отправился помогать Эйнджелу.

Когда наконец я выдворил их из своей спальни, что стоило мне кровати, заказанной и доставленной из магазина Крафта на Горхам-роуд, мы сели втроем на кухне. Я ждал, что они расскажут мне, почему прибыли сюда. Начался дождь со снегом.

— Мы же твои ангелы-хранители, — сказал Эйнджел.

— И почему это не придает мне чувства защищенности? — ехидно спросил я.

— А может, мы просто оказались в нужное время в нужном месте. У вас ведь здесь не соскучишься. Тут тебе и Тони Сэлли, и местные головорезы, и убитые азиаты. Крутое место! — невозмутимо продолжал Эйнджел.

— И что тебе известно? — поинтересовался я.

— Кое-что известно. Например, ты тут уже всех изрядно достал. Что это у тебя с лицом?

— Парень с заячьей губой пытался улучшить мое образование с помощью электрошока, а потом поправил мне пробор своим ботинком.

— Это Мифлин, — пояснил Луис. — С ним в паре работает другой парень, которому, похоже, однажды надели на голову железный сейф. Потом он его потерял.

— Точно. Только он меня не бил.

— Это он от тупости: рефлекторная дуга от головы до ноги туго работает. Они его так, для внушительности за собой таскают. Его зовут Берендт. Тупой шкаф. Чистюля Тони был с ними?

Луис говорил и одновременно развлекался подкидыванием вверх моего кухонного ножа, который в полете вращался в воздухе; каждый раз Луис ловко ловил его за рукоятку. Фокус производил сильное впечатление. В цирке за исполнение такого номера он собрал бы немало денег.

— Он остановился в «Редженси», и меня к нему приволокли.

— Ну и как? — Луис провел ладонью по нижней стороне столешницы, после чего тщательно изучил свои пальцы.

— Все бы ничего, если бы не удары по голове и электрошок.

— Черт! Нельзя было его упускать. Следовало бы и ему дать попробовать электрошока... А стол-то грязноват.

— Еще одно слово критики о моем доме, и спать будете на улице.

— Возможно, там и чище, и даже теплее, — пробубнил Луис. — Слушай, а ведь в этом деле куча денег ушла не по адресу.

— Да уж.

— Где они, думаешь, могут быть?

— Есть у меня одно соображение. Они могут быть у парня по имени Билли Перде.

— Я тоже это слышал.

— Из источников Тони Сэлли?

— От стукачей. Они говорят, что этот Билли так всем печенки проел, что скоро в его честь целое кладбище назовут...

Я рассказал им, как погибли Рита и Дональд. И заметил, как Эйнджел и Луис переглянулись, а это могло означать многое.

— Так Билли Перде убрал людей Тони? — заинтересованно спросил Эйнджел.

— По меньшей мере двоих. Полиция и Тони думают, что это он взял деньги.

Луис встал и, подойдя к раковине, начал тщательно отмывать руки.

— У Тони неприятности, — сообщил он, не отходя от раковины. — Какое-то дело на Уолл-стрит.

Я слышал историю о том, что на Уолл-стрит переехали итальянцы, учредили там компании, наняли брокеров, привлекли инвесторов. Там они смогут сделать кучу денег, если будут играть грамотно.

— Тони и так неприятностей хватает, а тут еще этот парень, Билли, деньки которого сочтены, — продолжал Луис.

— Насколько это все серьезно?

— Ты слышал о том, что такое ПЕРЛ? — ответил вопросом на вопрос Луис, закончив мытье рук.

— Перлы — это то, что находят в устрицах, — беззаботно ответил я.

— Ну ты и темнота! Точно никогда свои деньги никуда не вкладывал. ПЕРЛ — это Поручительство единой рейтинговой лиги. Такая ценная бумага, которую можно купить в банке. Выглядит вполне внушительно, а на самом деле — штука довольно рисковая. Вкладываешь кучу денег, а продать потом можешь непонятно за сколько, в зависимости от баланса купли-продажи валют. Но если точно все просчитать, то можно и неплохой куш сорвать.

Меня всегда удивляла способность Луиса моментально разобраться в том, что его вдруг заинтересовало.

— Так вот, Тони посчитал это дельце выгодным, и многие в Бостоне ему поверили. Тони тратит кучу денег на свою внешность, пропускает деньги через венчурные компании и оффшорные банки, пока не находит нормальные варианты вложений. Он вычищает у всех наличные, все доходы через него проходят. Иногда он вкладывает и чужие деньги, а проценты потом оставляет себе. Все на это закрывают глаза, пока он не заходит слишком далеко от жадности...

— Дай-ка, я угадаю, — перебил я. — Тони стал слишком жадным?

Луис кивнул.

— Тони устал быть шестеркой, он хочет стать шефом. А для этого нужно много денег, больше, чем у него есть. Итак, он беседует с брокером, который и понятия не имеет, кто такой Тони. Бедняга видит лишь хорошо одетого парня, который хочет куда-то вложить свои деньги. Брокер уговаривает его купить эти ПЕРЛ, просчитывая разницу курсов азиатской валюты и доллара с евро. Тони покупает таковые на полмиллиона долларов. Разумеется, не на свои. Чистюля рассчитывает получить в срок кучу наличных, а тут...

— Что произошло?

— Ты что, газет не читаешь? Йена упала, многие банки разорились, вся экономика Южной Азии нестабильна. За сорок восемь часов цена бумаг Тони упала до девяносто пяти процентов. Его жизнь на волоске. Тони посылает своих громил отыскать продавца, который радуется тому, как он провел толстосумов. Брокер сам себе подписал смертный приговор. Парня здорово искромсали. — Луис снова взял нож и пару раз подбросил его. — Итак, Тони, находясь в погоне за наличными, которые ему надо вернуть, слышит от своего стукача в Торонто об истории старика камбоджийца. Он живет на юге Гамильтона, никого не трогает. Кажется, старик в свое время хозяйничал в «Тьюл Сенже», в Пномпене. Он был на стороне красных кхмеров...

Я слышал о «Тьюл Сенже». Некогда это была привилегированная школа в столице Камбоджи. Когда к власти пришли красные кхмеры и Камбоджа стала Кампучией, ее превратили в концентрационный лагерь, место пыток. Начальником лагеря был некий товарищ Дюк, применявший цепи, наручники, ядовитых рептилий и отравленную воду, чтобы пытать и мучить до смерти заключенных — около шестнадцати тысяч, включая и путешественников с Запада, подплывших слишком близко к берегам Кампучии.

— ...Похоже, у старика имелись друзья в Таиланде, и он отмыл кучу денег, полученных от продажи героина, — продолжал рассказывать Луис. — Когда пришли вьетнамцы, он исчез. А потом появился в Торонто. Его дочь была студенткой колледжа в Бостоне. Тони выследил и похитил ее, потребовав от старика за ее возвращение большую сумму денег, надеясь ими расплатиться по своим долгам. Старик не мог пойти к копам из-за своего прошлого. Тони дал старику семьдесят два часа на то, чтобы подумать, хотя его дочь уже тогда была мертва. Старик достал деньги, послал своих людей на встречу, и... Бамс! Все разлетелось к чертовой матери.

Это объясняло присутствие при осмотре квартиры Риты Фэррис детектива из Торонто, Элдриха. Я сказал о нем Луису, и тот многозначительно приподнял палец:

— Еще кое-что. Одновременно с убийствами дом старика в Гамильтоне сожгли дотла. В доме находились сам старик, все остальные члены его семьи и охрана — всего семь человек. Тони хотел остаться чистым. Он же у нас Чистюля Тони.

— Итак, Тони сделал всю черную работу, а Билли забрал его деньги, — изложил я свои мысли вслух. — А теперь скажи мне, Луис, что означают ваша с Эйнджелом «стрельба глазами»? Вы так многозначительно переглядываетесь.

Приятели на самом деле еще раз многозначительно переглянулись, когда Луис закончил рассказ. Скорее всего, нечто довольно неприятное осталось недосказанным.

Луис наблюдал за каплями дождя, стекавшими по стеклу.

— У тебя значительно больше проблем, чем ты думаешь. Помимо разборок с Тони и с законом, — проговорил он тихо. Его лицо сделалось серьезным.

Лицо обычно беззаботного Эйнджела тоже посуровело.

— Насколько все плохо?

— Думаю, хуже уже не бывает. Ты слышал о неких Абеле и Стритче?

— Нет. А чем они занимаются? Скажите, не тяните время.

— Убирают людей.

— При всем моем уважении, это не придает им среди всей этой компании статус выдающихся.

— Им это еще и нравится...

Следующие полчаса Луис рассказывал мне о похождениях Абеля и Стритча, на совести которых были многочисленные поджоги, убийства, отравления газом, пытки, сексуальные домогательства, ожидаемые и неожиданные визиты. Они ломали кости и проливали кровь, пытали током и обездвиживали. Они путешествовали в своем трейлере по всему свету: по Азии и Южной Африке, по Южной и Центральной Америке. Появлялись всюду, где у людей имелись враги, настоящие или воображаемые. Убивали и терроризировали.

Луис описал в ярких красках случай в Чили. Там одну семью подозревали в укрывательстве беглых индейцев. За ними следили агенты национальной разведки Пиночета. В семье было три сына, все — чуть старше двадцати. Их связали и приволокли в офис. Женщин тоже притащили посмотреть на то, как будут мучить этих троих. Все молча чего-то ждали. Потом из темного угла появилась фигура — бледный, лысый, квадратный человек с мертвыми глазами. Другой остался стоять в тени, был виден лишь огонек его сигареты.

В правой руке лысый держал утюг мощностью в пятьсот ватт, раскаленный до двухсот-трехсот градусов. Он подошел к младшему сыну, содрал с него рубашку и поставил утюг ему на грудь. Утюг зашипел, прожигая ткани, запахло паленым мясом. Парень бился в конвульсиях, мертвые же глаза садиста, наоборот, постепенно оживали: он в экстазе наблюдал за агонией жертвы. Потом подошел ближе и расстегнул брюки парня. Извращенец крепко сжимал член жертвы, испытывая все большее сексуальное удовлетворение по мере того, как человек корчился и умирал.

Женщины рассказали на допросе то немногое, что им было известно. Другие мужчины умерли быстро: маньяк уже удовлетворил свои садистские наклонности.

Теперь эти два киллера, по слухам, двинулись на север, по направлению к Мэну.

— Зачем они здесь? — выговорил я наконец, испытав настоящий шок.

— Хотят денег, — объяснил Луис. — У этих маньяков много врагов. Даже если они в своем деле и хороши, заказчики не позволят им долго быть в курсе своих дел и сами попробуют их убрать. Чем дольше киллеры работают, тем большее число людей охотится за ними. Эти двое убивают уже в течение нескольких десятилетий. И их дни сочтены. Деньги помогли бы им спокойно уйти на покой, отодвинуть смыкающиеся вокруг них сети, исчезнуть, наконец. У меня такое чувство, что они охотятся именно за тобой. Поэтому-то мы здесь.

— Как они выглядят? — спросил я, питая мысленно самые жуткие подозрения.

— В том-то и проблема, что об Абеле, к примеру, известно мало. Ничего, кроме высокого роста и седых волос. Но вот Стритч, садист... Этот парень обладает с редкостно мерзкой внешностью: маленький, лысый, с огромным противным ртом.

Я сразу подумал о гоблиноподобном человеке, подошедшем ко мне недавно на улице. Потом вспомнил о повторном его появлении и дурацких разговорах о Боге, рассуждения о матери и ребенке, мягкие намеки вкупе с угрозами.

— Я его видел.

Луис прикрыл рот ладонью. Никогда раньше я не наблюдал его настолько сосредоточенным, явно размышлявшим по поводу смертельной опасности, нависшей над всеми нами... Я мысленно представлял себе тьму, расползающуюся от старого склада, убийцу, поднимающегося на цыпочки, улыбающегося своим огромным уродливым ртом.

Луис был не из тех, кого легко напугать. Я рассказал ему подробно и о встрече на улице, и о разговоре в ресторане. Высказал и свои соображения об адвокате по имени Лео Восс.

— Думаю, что Восс послужил связующим звеном, через него кто-то нанял Абеля и Стритча, — предположил Луис. — Если он мертв, значит, они убили его. И концы в воду. Если Стритч здесь, то с ним и Абель. Они по одиночке не работают... А позже он больше не показывался?

— Нет. У меня такое чувство, что он специально обозначил свое присутствие.

— Нанял отморозка поездить на «кадиллаке» убитого, — вступил в разговор Эйнджел. — Да и еще и такого нашел, который обязательно обратит на себя внимание.

— И отвлечет этим внимание от чего-то еще.

— Он наблюдает, — пояснил Луис. — И его партнер тоже наблюдает откуда-то за тобой. Они ждут, что ты наведешь их на след Билли Перде... — Он задумался. — А женщину и ребенка мучали?

Я покачал головой:

— Женщину задушили. Никаких других повреждений или следов сексуальных домогательств. Мальчик погиб просто потому, что под руку подвернулся. Есть одна неясная деталь: убийца зачем-то зашил рот женщине черными нитками, после того как убил ее.

— Бессмыслица какая-то, — проговорил Эйнджел.

— Бессмыслица, если думать, что это дело рук Абеля или Стритча, — согласился Луис. — Они бы, скорее, переломали женщине все пальцы и издевались бы над мальчиком, чтобы узнать у Риты хоть что-нибудь о деньгах. На их работу это не похоже.

— Как и на работу Тони Сэлли, — добавил Эйнджел.

— Полиция думает, что убийца — Билли Перде. Возможно, это так. Но у него не было причин зашивать рот своей жене, — высказал свое мнение я.

Мы долго молчали. Каждый взвешивал и обдумывал про себя все, что ему было известно. Мы все, вероятно, пришли к единому выводу, который озвучил Луис:

— Это кто-то еще.

На улице шел сильный дождь, он стучал по крыше и стеклам. Я внезапно почувствовал холод на плече. Или же это было воспоминанием о ночном прикосновении? Дождь снова говорил мне что-то на своем языке.

Пару часов спустя подъехал грузовик с заказанной мебелью. Мы занесли кровать в свободную комнату, добавили туда пару ковриков. Теперь все выглядело вполне по-домашнему. Ведь у нас у всех и домов-то толком никогда не было.

Мы привели себя в порядок и поехали в Портленд. Миновали бело-голубые рождественские огни и наряженные елки на площади Конгресса и на еще более крупной Монументальной площади. Припарковавшись, мы стали спускаться вниз по Йорк-стрит. Пока вместе решали, где будем ужинать, Эйнджел и Луис купили пива.

— У вас здесь есть суши-бар? — спросил Луис.

— Я не ем морепродуктов, — ответил я.

— Ты не ешь морепродуктов?! Так какого черта ты живешь на побережье? Здесь же омары сами, можно сказать, на вилку лезут, — возмутился Луис.

— Ты же знаешь, я просто не ем морепродукты, и все, — ответил я терпеливо.

— Это уже похоже на какую-то фобию, парень.

Эйнджел, стоя рядом, ухмылялся.

— Извини, — объяснил я, — но у меня предвзятое отношение ко всем существам, имеющим больше четырех ног или же не имеющим их вообще. А ты, наверное, съедаешь омара целиком, со всеми потрохами?

— Омаров, крабовый соус...

— Да это вовсе не соус, Луис, это отвар из его пищеварительной системы.

— Но в суши-баре сегодня, возможно, и крабов-то не подают, — махнул рукой Луис, сдаваясь.

Эйнджел допил свое пиво:

— Я полностью согласен с Бердом. Последний раз в Лос-Анджелесе нас в суши-баре такой дрянью накормили! Лучше бы мы в вонючий «Макдональдс» пошли и гамбургеров бы там натрескались. А так ведь и сдохнуть недолго...

В итоге мы пошли в ресторан Дэвида на Монументальной площади. Так случилось, что через три столика от нас сидели федералы Сэмсон и Дойл — те, кого я тогда встретил у входа в квартиру Риты Фэррис. С ними был коп из Торонто, Элдрих. Они взглянули на нас заинтересованно, но не дружелюбно — и снова принялись за еду.

— Твои друзья? — съязвил Эйнджел.

— Мальчики-федералы со своим кузеном с северных границ.

— Да, у федералов нет причин любить тебя, Берд. У них вообще нет причин любить кого-либо.

Принесли нашу еду: Луису — рыбу, мне с Эйнджелом — отбивные. Мы ели молча. Федералы с Элдрихом покинули ресторан, когда наша трапеза была в самом разгаре. У меня возникла уверенность, что мы с ними вскоре еще столкнемся. После ухода их Луис тщательно протер рот салфеткой и залпом допил пиво.

— У тебя есть план поиска Билли Перде? — обратился он ко мне.

Я пожал плечами:

— Удалось поспрашивать тут кое-кого. Но Билли как сквозь землю провалился. Может, он пока здесь, а может, уже на север подался. Если Билли действительно в беде, то будет искать поддержки у тех, кто сочувствует ему, а таких людей чертовски мало. На озере Маусхэд живет его приемный отец. Возможно, он что-то слышал или знает о Билли...

Я рассказал им о своем разговоре в баре с Виллефордом и о внезапном исчезновении последнего.

— ...Собираюсь также съездить к Шерри Ленсинг. Может, она добавит что-нибудь к рассказу Виллефорда.

— Похоже, кто-то разжег твое любопытство, — заметил Эйнджел.

— Да, но...

— Что?

Я не хотел рассказывать им о том, что испытал минувшей ночью, несмотря на полное к ним доверие. Ведь это могло быть истолковано как признак сумасшествия. Вместе с тем я был в долгу перед Ритой и ее сыном. Да и многие, по всей вероятности, хотели вовлечь меня или невольно вовлекали в это дело, нравилось им это или нет. Но разве не так всегда происходит?

— Да! — твердо повторил я. Достал из бумажника счет за перевозку мебели и демонстративно помахал им перед носом у Эйнджела. — Вот это — разве не способ?

Он улыбнулся:

— Всегда относись ко всему так же, и мы тебя никогда не покинем.

— Даже не мечтай об этом, Эйнджел, — предупредил я. — И возьми этот счет. Это самое меньшее из того, что можно сделать.

Глава 10

На следующее утро я проснулся рано и постарался привести себя в порядок перед поездкой в Бангор. Приятели продолжали спать. Я решил направиться к Дубовому Холму, намереваясь остановиться на набережной, чтобы запастись наличными, перед тем как отправиться на север. Но когда я тронулся, то поехал вниз по Старой окружной дороге на Блэк-Пойнт, мимо небольшой кулинарии, пока не выбрался на Ферри-роуд. Слева от меня протянулась площадка для гольфа, справа мелькали летние загородные дома, а впереди была та самая парковка, где погибли в перестрелке люди... Дождь смыл следы, но обрывки ленты, огораживающей место преступления, по-прежнему развевались на ветру, порывами налетавшем с моря.

Пока я стоял там, вглядываясь в пейзаж перед собой, сзади подкатил автомобиль: патрульная машина с полицейским, скоре всего, резервистом из Скарборо — таковых призвали, чтобы отгонять зевак и туристов, создававших ажиотаж с тех пор, как начались убийства.

— У вас все в порядке? — спросил полицейский, выходя из машины.

— Да. Так, смотрю. Я живу повыше, на Весенней улице.

Он смерил меня взглядом и кивнул.

— Теперь я вас узнал. Извините, сэр, но после того, что случилось, нам приходится быть настороже.

Я собрался уходить, но, похоже, ему хотелось поговорить. Он был молод, явно моложе меня — мягкие серьезные глаза, волосы светло-соломенного цвета.

— Странное дело, — заметил он. — Обычно здесь все довольно-таки мирно.

— Вы из здешних?

Он покачал головой:

— Нет, сэр. Из Флинта, штат Мичиган. Я переехал на восток относительно недавно. Начал здесь с чистого листа. Самый удачный шаг в моей жизни.

— Да... Ну, это место не всегда было таким мирным. Мои предки жили здесь с середины семнадцатого столетия: переселились сюда спустя двадцать лет после основания Скарборо, в 1632 или 1633 году. Тогда вся эта местность называлась Блэк-Пойнт. Поселение дважды опустошалось набегами индейцев. В 1677 году ванабаки пару раз нападали на английский форт. Сорок солдат-англичан и дюжина их сторонников-индейцев из миссионерской протестантской деревни в Натике, под Бостоном, погибли только во время второго нападения. Всего в десяти минутах езды от того места, где мы сейчас стоим; был пруд Избиения: там в 1713 году во время нападения индейцев нашли свою смерть Ричард Хануэлл и с ним еще девятнадцать человек...

Сейчас, глядя на это местечко, с его загородными домами и яхт-клубом, заповедником птиц и вежливыми полицейскими, трудно представить, что когда-то оно было местом жестоких схваток. Здесь под землей — кровь, пласт за пластом, как отметины на скале, погрузившейся в море сотни миллионов лет назад. Иногда я чувствую, что в некоторых местах прямо-таки витают воспоминания: у домов, у городов, у гор — у всего есть свои призраки прошлого; иногда эти места действуют подобно магниту: притягивают несчастья, жестокость, словно магнит железо. Согласно поверьям, если где-то когда-то пролилась кровь, весьма вероятно, что она прольется там снова. И в общем-то нет ничего странного в том, что восемь человек умерли здесь такой жуткой смертью.

Вернувшись домой, я поджарил несколько английских оладий, сварил кофе и быстренько позавтракал на кухне, пока Луис и Эйнджел принимали душ и одевались.

Накануне вечером мы решили, что Луис останется дома. Может быть, он осмотрится в Портленде, поищет какие-нибудь знаки, говорящие о присутствии в городе Абеля и Стритча. Ну, а в случае, если что-то произойдет, он позвонит мне на мобильный и сообщит.

Портленд находится в ста двадцати пяти милях к северу от Бангора, если ехать по шоссе И-95. Пока мы ехали, Эйнджел нетерпеливо перебирал мою коллекцию кассет; прослушивал по одной-две песни — и отбрасывал кассеты на заднее сидение. The Gourds out of Austin, Jim White, Doc Watson — все они оказались в одной куче, и машина стала похожа на ночной музыкальный магазинчик. Я поставил кассету, и мягкие печальные аккорды «I will drive slowly...» заполнили машину.

— Что это такое? — спросил Эйнджел.

— Альтернативное кантри, — ответил я.

— Это когда твой грузовик заводится, жена возвращается, и собака воскресает из мертвых! — заржал он.

— Слышал бы тебя Вилли Нельсон, он бы тебе всыпал.

— Тот самый Вилли Нельсон, которого однажды собственная жена связала простыней и отколотила ручкой швабры? Могу поспорить, что уделаю его, если он только попробует ко мне пристать...

Вскоре мы переключились на обсуждение местных новостей, передаваемых PBS. Там что-то говорили об инспекторе деревообрабатывающей компании, который, похоже, пропал где-то на севере, но я не особенно прислушивался.

В Уотервилле мы сделали остановку, поели супа и выпили кофе. В ожидании счета Эйнджел играл с хлебным мякишем. Что-то крутилось у него в голове, не давало ему покоя. И немного погодя он заговорил об этом:

— Помнишь, я спрашивал тебя о Рэйчел — тогда, в Нью-Йорке?

— Помню.

— Ты не горел желанием говорить об этом.

— И сейчас не горю.

— А может быть, следовало бы?

Возникла пауза. Я прикинул, когда Луис и Эйнджел успели обсудить мои отношения с Рейчел, и понял, что эта тема могла возникать у них неоднократно. Я немного расслабился.

— Она не хочет меня видеть.

Эйнджел поджал губы:

— И как ты к этому относишься?

— Объяснить? А ты потом не выставишь мне счет с почасовой оплатой?

Он бросил в меня шариком из хлебного мякиша:

— Просто ответь на вопрос.

— Не очень хорошо, откровенно говоря. Но мне и кроме этого есть о чем подумать.

Эйнджел быстро взглянул на меня и сразу опустил глаза.

— Ты знаешь, она как-то звонила. Спрашивала, как у тебя дела.

— Она звонила тебе? Как ей удалось достать твой номер телефона?

— Мы же есть в телефонном справочнике.

— Ничего подобного!

— Ну, наверное, мы когда-то давали ей номер.

— Очень любезно с вашей стороны... — Я вздохнул, провел ладонями по лицу. — Не знаю, Эйнджел. — Все так закрутилось, перепуталось. Уж и не знаю, готов ли я? И потом, я пугаю ее. Ведь это она оттолкнула меня, ты помнишь?

— Не требуется больших усилий, чтобы тебя оттолкнуть.

Принесли счет. Я положил на стол десятку и еще какую-то мелочь поверх купюры.

— Ну, в общем... У меня были на то свои причины. Впрочем, как и у нее, — я поднялся из-за стола.

Следом за мной встал и Эйнджел.

— Может быть. Жаль только, что ни один из вас не способен толком объяснить, что за черная кошка между вами пробежала.

Мы опять катили по И-95. Эйнджел вальяжно растянулся на сиденье рядом со мной, заложив руки за голову. При этом широкий рукав его просторной рубашки съехал по руке почти до плеча. Через всю руку — от подмышечной впадины через бицепс и почти до самого запястья — тянулся белый неровный шрам. Он был не меньше шести дюймов в длину; я удивился, почему раньше его не замечал. Подумав, я решил, что на то могло быть несколько причин: во-первых, Эйнджел редко появлялся в одной футболке, а если и надевал ее, то всегда с длинными рукавами; во-вторых, здесь сыграла определенную роль моя собственная сосредоточенность на самом себе, когда мы были вместе в Луизиане и преследовали Странника, ну и, в-третьих, конечно, имело место типичное для Эйнджела нежелание обсуждать какие-либо болезненные моменты из прошлого.

Он заметил, что я искоса разглядываю его шрам, и покраснел. Но не стал сразу же прятать его. Вместо этого сам взглянул на него и вполголоса, словно припоминая что-то, произнес:

— Хочешь узнать?

— Хочешь рассказать?

— Не особенно.

— Тогда не надо.

Какое-то время он молчал, потом добавил:

— Это в чем-то и тебя касается, так что, возможно, ты тоже имеешь право знать.

— Если ты сейчас в очередной раз признаешься мне в любви, то я остановлю машину. И можешь топать до Бангора пешком.

Эйнджел рассмеялся:

— Ты точно отвергаешь мою любовь?

— Ты даже не представляешь, насколько прав в своих выводах.

— В любом случае, ты не так уж и привлекателен, — он провел указательным пальцем другой руки по шраму. — Ты бывал на Рикерз?

Я кивнул. Мне пришлось побывать на острове Рикерз в ходе одного расследования. В это время Эйнджел находился в тюрьме; его сокамерник по имени Уильям Вэнс угрожал ему смертью, и я принял решение вмешаться. Сейчас Вэнса уже не было в живых: он умер инвалидом: в тюрьме ему влили в глотку очиститель, когда всплыла информация о нем как о сексуальном маньяке, от рук которого погибло много людей. Перед судом Вэнс никогда бы не предстал, потому что не имелось тому достаточно доказательств. Информацию слил я, и сделал это умышленно, чтобы спасти Эйнджела. Хотя в лице Вэнса мир ничего ценного не потерял, это дело осталось на моей совести.

— Когда Вэнс первый раз подкатил ко мне, я выбил ему зуб, — спокойно рассказывал Эйнджел. — До этого он целыми днями только и говорил о том, как вздрючит меня. Этот чертов ублюдок просто прицепился ко мне, ты же знаешь его. Удар был не такой уж страшный, но дежурный застал его в крови и меня над ним, вот я и получил двадцать дней карцера...

Карцером в этой тюрьме служила одиночная камера: двадцать три часа пребывания под замком и только одна часовая прогулка во дворе за сутки. Двор по сути был такой же клеткой, не намного большей, чем камера. Заключенных на прогулку выводили в наручниках. Во дворе имелись баскетбольные стойки со щитами, но без корзин. Однако трудно представить, чтобы кто-то смог играть в баскетбол в наручниках. Единственное, чем могли заниматься узники, была борьба, чему они и предавались, когда их выпускали.

— ...Большую часть времени я не покидал камеры, продолжал рассказывать Эйнджел. — Вэнс получил свои десять дней только за то, что попался с разбитым ртом, и я знал, что он уже поджидает меня...

Эйнджел на мгновение притих, ожесточенно пожевал нижнюю губу и продолжил:

— Ты можешь подумать, что все просто — тишина, покой, спишь себе, почти все время никакой опасности. Но на самом деле это не так. Они отбирают твою одежду, вместо нее выдают три комбинезона. Курить не дают. Правда, я прифигачил изрядную дозу табака в трех презервативах, завернутых в туалетную бумагу. («Прифигачить» означало пронести контрабанду в заднем проходе.) Тем не менее меня хватило дней на пять: этот постоянный шум, эти крики угнетали, как психологическая пытка. Стоило мне выйти во двор, как ко мне сразу подкатил Вэнс — схватил ручищами за голову и стал бить о землю. Он приложил меня как следует раз пять или шесть, прежде чем они оттащили его. Я быстро понял: больше здесь и дня не выдержу. Просто не представлял, как смогу продержаться. Меня отправили в лазарет. Осмотрели, решили, что ничего не сломано, и отправили назад в карцер. Я прихватил с собой отвертку дюйма три длиной — стащил из медицинского шкафчика. И, когда меня привели в камеру и заперли, я попытался порезать себя...

Он покачал головой и в первый раз за все время рассказа улыбнулся:

— Ты когда-нибудь пытался перерезать себе вены отверткой?

— Вроде бы нет.

— Ну, так я тебе скажу: это непросто. Отвертки делают, в общем-то, не совсем для этого. Приложив изрядные усилия, удалось устроить себе серьезное кровотечение. Но если я надеялся истечь кровью до смерти, то вряд ли это случилось бы раньше, чем через двадцать дней, когда заканчивался срок карцера. В любом случае, они застали меня в тот момент, когда я кромсал свою руку, и снова потащили в лазарет. Вот тогда я позвонил тебе. После каких-то душеспасительных бесед и определения моего психологического типа, после всего, что ты им наговорил, меня опять засунули в общую камеру. Они, видно, прикинули, что, кроме себя самого, я не представляю ни для кого никакой опасности. А одиночка, наверное, понадобилась им для более важной персоны...

Слушая Эйнджела, я вспоминал свой разговор с Вэнсом вскоре после того, как его освободили из карцера. Я проинформировал Вэнса, что кое-что о нем мне известно и что, если он только приблизится к Эйнджелу, тайное станет явным и для всей тюрьмы. Беседа ни к чему не привела: освободившись, Вэнс тут же попытался убить моего приятеля в душевой. Этим он подписал себе приговор.

— ...Если бы они снова засунули меня в карцер, я бы придумал способ, как прикокнуть себя, — подытожил свой рассказ Эйнджел. — Возможно даже, я бы позволил Вэнсу добить меня, чтобы сразу покончить со всей морокой. Есть такие долги, которые невозможно оплатить, и это не всегда плохо. Луис в курсе, да и я тоже. Когда делаешь что-то с убеждением, что таков единственно правильный путь, многие с легкостью встают на твою сторону. Но, решив выйти из игры, ты должен понимать: люди найдут способ представить это в выгодном им свете. Тебе же остается лишь наблюдать за событиями.

Шерри Ленсинг жила на западной окраине Бангора — в чистеньком белом двухэтажном доме, в окружении аккуратных лужаек и двадцатилетних сосен. Это был очень спокойный район с респектабельными особняками. Я нажал на кнопку звонка. Ответа не последовало. Тогда я прижался лицом к стеклу двери и отгородился ладонями от света, пытаясь разглядеть внутренность дома. Однако там царили тишина и неподвижность.

Обойдя здание, я попал в длинный сад с бассейном в самом конце, почти у соседнего дома. Эйнджел присоединился ко мне.

— Посредничество в торговле детьми должно приносить неплохие деньги, — заметил он. Улыбаясь, мой приятель помахал черным бумажником размером шесть на два дюйма. Необычный размер он выбрал так, на всякий случай.

— Отлично. Пусть даже местные копы мимоходом заглянут, я им скажу, что произвожу публичное задержание.

Продолжением дома служила застекленная веранда, которая позволяла Шерри Ленсинг любоваться своей зеленой лужайкой летом и снегопадом зимой. Открытый бассейн не чистили какое-то время, это становилось уже заметным: он казался неглубоким, не более трех футов на одном конце и шесть-семь — на другом, зато в нем изобиловали мусор и листья.

— Берд!

Я подошел к тому месту, откуда Эйнджел заглядывал в дом. Оттуда просматривалось помещение кухни и большой дубовый стол в окружении пяти стульев; дальше виднелся коридор, ведущий в гостиную. На столе в кухне стояли чашки, блюдца, кофейник, лежали разные булочки и несколько сортов хлеба. Посредине стола возвышалась ваза с фруктами. Даже отсюда была видна плесень на продуктах.

Эйнджел вытащил из кармана пару толстых резиновых перчаток и попытался открыть раздвижную дверь. Она поддалась без особого усилия.

— Хочешь оглядеться внутри?

— Типа того.

Внутри я почувствовал запах прокисшего молока, застоявшийся смрад от испортившейся пищи. Мы прошли через кухню в гостиную, которая была уставлена мягкими диванами и креслами, обитыми розовой тканью с цветочным узором. Когда Эйнджел позвал меня, я уже ступил на лестницу, поднимаясь вслед за ним. Он указал мне на небольшое помещение с темным деревянным письменным столом, компьютером и парой шкафов — оно, скорее всего, служило офисом. Вдоль стен тянулись полки, уставленные пухлыми файлами, каждый был помечен определенным годом. Файлы 1965 и 1966 годов кто-то снял с полки, их содержимое в полном беспорядке валялось на полу.

— Билли Перде родился в начале 1966, — негромко напомнил я.

— Считаешь, это он сюда заходил?

— Кто-то точно заходил.

Интересно, насколько сильно Билли хотел проследить свое происхождение? Достаточно ли, чтобы заявиться сюда незваным гостем и перевернуть вверх дном офис пожилой женщины с целью понять, о чем ей известно?

— Проверь шкафы, — посоветовал я Эйнджелу. — Посмотри, есть ли там что-то, относящееся к Билли Перде. Возможно, мы выудим оттуда что-нибудь полезное. А я пройдусь еще раз по дому, посмотрю, не упустили ли мы из виду какие-то детали.

Он кивнул, и я отправился осматривать дом. Прошелся по спальням, заглянул в ванную комнату, опять обошел комнаты на первом этаже.

Я обратил внимание на следующее: на кухонном столе с гниющими в центре фруктами стояли три кофейные чашки и один стакан с прокисшим молоком — четыре прибора для загадочной четверки.

Осмотрев дом, я снова вышел во двор. Вдали, с восточной стороны участка, виднелась мастерская; отомкнутый замок болтался под засовом. Я прошел туда. Достал из кармана платок, обернул им пальцы и отодвинул засов. Внутри оказались только газонокосилка, цветочные горшки, подносы для семян, самые разные инструменты с короткими ручками. Старые банки из-под краски стояли на полках, рядом с ними — стеклянные банки с кисточками и гвоздями. Пустая птичья клетка висела на крюке под потолком... Я закрыл дверь сарая на засов и двинулся назад к дому.

Поднявшийся ветер закачал ветви деревьев, зашелестел стеблями травы, закружил несколько листьев над бассейном, а прочие лишь переворачивал друг за дружкой с хрустящим, шершавым звуком: среди зеленых попадались коричневые, бледно-желтые, кое-где проглядывали красные.

Я свернул к бассейну и присмотрелся к торчавшему из горки мусора предмету — голове куклы, украшенной пучком рыжих волос. Я разглядел один глаз и малиновые губы. Бассейн был довольно широк, и я подумывал вернуться к сараю и прихватить оттуда что-нибудь из инструментов подходящей длины, чтобы достать куклу. Но не мог припомнить, попадалось ли мне на глаза что-то подходящее... Конечно, присутствие детской игрушки само по себе может ничего не означать. Дети постоянно теряют вещи в самых невероятных местах. Но куклы... Их обычно не бросают. У Дженнифер была кукла по имени Молли — с густыми темными волосами и пухлыми губками, как у кинозвезды. Дженнифер усаживала ее рядом с собой на обеденном столе, и та сидела, уставившись пустыми глазами на еду. Молли и Дженни — друзья навеки.

Я пошел вдоль бассейна к тому его концу, который был ближе к дому; ступеньки находились в менее глубокой части бассейна, наполовину скрытые листьями. Я спустился по ступенькам и осторожно шагнул вперед, стараясь не поскользнуться... Когда я почти добрался до куклы, ковер из листьев закрывал мои ноги до середины бедер, так что чувствовалась сырость от гниющих растений и влага, проникавшая в мои туфли. Теперь я двигался с большей осторожностью: кафель слегка скользил у меня под ногами, крутизна откоса становилась все более ощутимой.

Стеклянный глаз куклы уставился в небеса, грязь и обрамление из коричневых листьев скрывали вторую половину лица. Я осторожно потянулся за куклой и не спеша освободил ее из плена листьев. Те осыпались, и второй глаз куклы мягко открылся. Обнаружились голубая блузка и зеленая юбка; круглые коленки были испачканы грязью и остатками гниющей растительности.

Наконец вся фигурка с мягким чмокающим звуком появилась из-под листьев, и вместе с ней на свет появилось еще кое-что... Рука, вцепившаяся в куклу, была изначально маленькой и хрупкой, но разложение сделало ее пухлой и покрытой отвратительными трупными пятнами. Два ногтя уже начали отслаиваться, а кожа — разрываться в местах напряжения. У локтя, над вздувшимся на коже пузырем, я разглядел гниющий рукав блузки: его розовый узор сейчас потемнел от разлагающихся листьев, грязи и засохшей крови. И я понял, что они здесь, внизу, под листьями. Они все были здесь, внизу.

Эйнджел позвонил Луису. Потом я сделал звонок в полицию Бангора. Мой приятель уехал до появления копов: с таким «безупречным» прошлым его присутствие могло только осложнить ситуацию. Я велел ему взять такси и остановиться в трактире «Дэйз», около огромного торгового центра за городом, и там меня дожидаться.

Я долго стоял у бассейна в ожидании полиции — кукла и обнажившаяся мертвая рука были отчетливо видны среди листьев, переворошенных ветром.

Через четыре часа я встретился с Эйнджелом. Пришлось все рассказать полиции, в том числе и то, что я обыскал дом. Они, конечно, не обрадовались, но Эллис Ховард, как представитель полиции Портленда, в сдержанной манере за меня поручился. И еще раз попросил меня подойти к телефону.

— Так ты ничего не утаивал? — телефонная трубка чуть ли не вибрировала от ярости, звучавшей в его голосе. — Мне надо было посоветовать им задержать тебя за самовольное вторжение на место преступления.

Извиняться не было смысла. Я и не стал.

— Виллефорд рассказал мне о ней. Она устроила усыновление Билли Перде. И виделась с Ритой Фэррис за пару дней до того, как ее с ребенком убили.

— Сначала — его жена и ребенок, теперь — эта усыновительница. Похоже, у Билли накопились обиды на весь этот мир.

— Ты сам в это не веришь, Эллис.

— Да хрен ты знаешь, во что я верю! Хочешь сопли распускать — иди куда-нибудь в другое место. Здесь таких и без тебя полно.

Эллис настолько разозлился, что ему только с третьей попытки удалось повесить трубку. Я оставил бангорским полицейским номер своего мобильника и заверил их в своей готовности и далее помогать им.

Когда я уходил, тела уже извлекли. Шерри Ленсинг нашли на самом дне, в глубокой части бассейна; на трупе пожилой леди лежало тело ее невестки Луизы, рядом — тела двух ее внучек. Горы листвы, тщательно собранной со всего двора, громоздились над ними, а поверху лежал слой мульчи, принесенной из-за сарая.

Горло у всех четырех было перерезано одинаковым способом — слева направо. Когда работавшие в бассейне сотрудники докопались до головы Шерри Ленсинг, оказалось, что у нее сильным ударом сломана челюсть, отчего рот был неестественно разинут. Обследование показало, что убийца ко всему прочему надругался над ее телом. У еще живой женщины вырвали язык.

Шерри Ленсинг оказалась мертва, а значит кто-то — Билли Перде, Абель и его партнер Стритч или еще какой-то неизвестный субъект — отслеживал жизненный путь Билли, связи которого сплетало воедино незаконченное расследование его прошлого, предпринятое Виллефордом. Обдумав это, я решил продолжать путь на север. Эйнджел предложил составить мне компанию, но я велел ему взять билет на самолет в Портленд на следующее утро, а сам намеревался пришпорить свой «мустанг».

— Берд, — обратился он ко мне напоследок, когда я уже заводил машину, — ты рассказал о Билли Перде, о его жене и ребенке. И вот чего я не понял: как она могла так опуститься, чтобы выйти замуж за подобного парня?

Я пожал плечами. Рита происходила из неблагополучной семьи, как я и предполагал. Похоже, она просто пошла по тому же самому кругу, заведя собственную несчастную семью с Билли. Однако все казалось простым лишь на первый взгляд: в глубине души Рита Фэррис оставалась чистым человеком, что-то сохранялось в ней неиспорченным, несмотря на жизненные передряги. Маловероятно, но возможно, что она разглядела и в Билли нечто подобное. И подумала: а что, если она достучится до этого уголка души и прикоснется к нему? Ведь этим она спасет Билли! А вдруг она станет так же нужна ему, как он был необходим ей? Потому что Рита считала: любовь и потребность в ком-то — одно и то же. Толпа измученных жен и избиваемых любовниц, искалеченных женщин и несчастных детей могла бы возразить ей, сказать, что она ошибается, что это добросовестное заблуждение, происходящее от слепой веры, якобы один человек может как-то исправить другого. Люди должны сами себя исправлять, сами искупать свои грехи; другое дело, что некоторые не собираются этим заниматься — или не признают за собой вины, когда наступает время искупления и им высылается счет, приходит сигнал...

— Она любила его, — сказал я, очнувшись наконец от размышлений. — В конце концов это все, что Рита могла ему дать, и ей требовалось отдать это.

— Не очень содержательный ответ.

— У меня нет готовых ответов, Эйнджел. Просто можно по-разному, разными способами формулировать вопросы.

Ответив так, я выехал со стоянки и направился на север, на перекресток И-95 и 15-го шоссе, в сторону Давер-Фокскрофта, Гринвилла и Темной Лощины. Ныне, оглядываясь назад, я осознаю, что именно там и тогда начинался путь, который в дальнейшем привел меня не только в мое прошлое, но и в прошлое моего деда — потревожил старые призраки, которые, казалось, успокоились навсегда. Он привел меня к тому, что давно ожидало встречи со мной в темноте Великих Северных лесов.

Глава 11

Большую часть своей истории побережье залива Мэн оставалось чередой рыбацких поселков, лепящихся к побережью Атлантического океана. Под волнами скрылись развалины прежней жизни — другого мира, который исчез, когда поднялась вода. Прибрежная полоса погрузилась в морскую воду: ее острова когда-то были горами, и забытые поля оказались дном океана. Ее прошлое пребывало глубоко под водой, на дне, и стало абсолютно непроницаемым для солнечного света.

Настоящее Мэна рождалось над пропастью прошлого, люди цеплялись за побережье. Мало кто отваживался отправиться в глубину континента. Исключение составляли охотники, которые пытались заработать на жизнь продажей меховых шкурок, да французские миссионеры, жаждущие донести свет христианства до местных племен. Изначальная численность аборигенов особенно не изменилась, их число никогда не превышало трех тысяч, и большинство из них также селилось вдоль побережья. Местные почвы были вполне плодородными; индейцы возделывали их, используя гниющую рыбу как удобрение, и ее запах смешивался с ароматами шиповника и прибрежной лаванды. Позже появились соляные копи, такие промыслы, как добыча съедобных моллюсков на отмелях, сбор красных водорослей, которые жителя просто жевали или использовали для приготовления пудингов. Уже потом возникли огромные морозильники, где хранился местный лед и откуда он доставлялся в самые отдаленные уголки Земли.

Но по мере того как становилось понятным, какие скрытые возможности заключены в лесах, поселенцы продвигались все дальше и дальше на север и запад. По королевскому указу они заготавливали древесину — белые сосны, которые достигали почти метра в диаметре на расстоянии одного фута от земли; из них делали корабельные мачты. Мачты корабля, на котором Нельсон сражался в Трафальгарской битве, были сделаны из сосен Мэна.

Финансовые возможности, которые таили в себе местные леса, стали очевидны только в XIX веке, когда активно велись изыскательские работы и была проложена дорога в Великие Северные леса. В чаще построили лесопильные заводы для производства досок, целлюлозно-бумажные фабрики. Шхуны отправлялись в Пенобскот, чтобы загрузиться сосной, а прочую древесину хвойных пород сплавляли по течению рек с отдаленных северных вырубок. Лесопилки выстроились по берегам рек и в Мерримаке, Кеннебеке, Сен-Круа, Маше. Много жизней унесли несчастные случаи на лесосплавах, когда сплавщики пытались разбить заторы или удержать в порядке многочисленные скопища многофутовых бревен. Так продолжалось до тех пор, пока в 1978 году не закончилась эра промышленного лесосплава. Были изменены речные русла, устроены озера, построены дамбы и плотины. Пожары опустошили вырубки, оставшиеся после лесорубов, и целые речки вымирали, засыпанные гниющими опилками. За двести лет вырубили сосны, вскоре за ними последовали и деревья твердых пород — березы, дубы и клены.

Сейчас большую часть севера страны занимает промышленный лес, принадлежащий лесозаготовительным и деревообрабатывающим компаниям. По дорогам несутся лесовозы, нагруженные свежесрубленными деревьями. Компании прорубают зимой просеки, не оставляя на своем пути ни деревца, в марте-апреле складируют древесину. Лес — государственное достояние. Даже мой дед, как многие жители побережья, выращивал елочки и сосенки к рождественским распродажам. Но до сих пор в лесах остались нетронутые места, где встречаются следы зверей. К уединенным озерцам, подпитываемым водопадами, которые гремят по камням и поваленным деревьям, приходят на водопой лоси. Леса Мэна — одно из последних мест, где встречаются волки, горные львы, карибу. Здесь по-прежнему существуют миллионы неосвоенных гектаров земли. Сейчас штат даже зеленее, чем сто лет назад, когда истощение тонкого плодородного слоя почвы привело к сокращению пахотных площадей и лес снова стал расширять свои границы. Стены, которые когда-то укрывали семьи переселенцев, сейчас спасают от ветра болиголов и молодые сосенки.

И при желании в чаще можно запросто затеряться.

Темная Лощина лежит в пяти милях к северу от Гринвилла, одинаково недалеко от восточного берега Лосиного острова и от двухсотгектарной заповедной чащобы в Государственном Бакстеровском парке, где пик Катадины возвышается над горизонтом в северной части Аппалачского хребта. Я чуть не решился остановиться в Гринвилле — дорога темная, вечер выдался холодный, — но знал: важнее сейчас заняться поисками Мида Пайна. Люди, близкие Билли Перде: его жена, ребенок, женщина, которая помогла его усыновить, — умерли. И умерли страшной смертью. Следовало предупредить Пайна.

Гринвилл служил воротами в Великие Северные леса. Лес поддерживал и защищал город и окружающие земли многие годы. Когда-то в городе имелся деревообрабатывающий завод, который давал работу жителям Гринвилла и его окрестностей, пока в середине семидесятых завод не закрылся, став нерентабельным. Многие тогда уехали, а те, кто остались, пытались жить за счет наплыва туристов или заниматься охотой и рыболовством. Но Гринвилл и городки поменьше, которые располагались дальше на север — Бивер-Кав, Кокаджо и Темная Лощина, — где заканчивались электролинии и начиналась настоящая глухомань, по-прежнему бедствовали. К примеру, когда гольф-клуб поднял плату с десяти до двенадцати долларов за игру, это вызвало недовольство.

Я ехал по Лили Бэй-роуд. Многие годы зимнюю дорогу использовали для завоза всего необходимого в лагеря лесорубов. Вдоль нее тянулись леса, громоздились снежные сугробы, и так до самой Темной Лощины.

Темная Лощина... Это маленький поселок — всего пара кварталов в центре да полицейский участок на самой северной окраине. Сюда заглядывают немногие из туристов и охотников, приезжающих в Гринвилл. С улиц Темной Лощины нельзя увидеть озеро — только горы и деревья. Здесь всего один мотель — «Тамара Мотор Инн». Он выглядит как реликвия из пятидесятых, высокая фронтальная арка украшена красно-зеленой неоновой вывеской. Есть еще пара сувенирных лавок, где продаются ароматические свечи и мебель, от сидения на которой на одежде остается мелкая древесная пыль; книжная лавка с маленьким кафетерием, ресторан и аптека — вот, пожалуй, и вся торговая часть городка, где кучи снега со льдом лежат в канавах и подпирают здания.

Ресторан был еще открыт. Внутри на стенах висели репродукции пейзажей и старых постеров, творения местных авторов. В одном углу виднелась фотография в рамке: паренек в военной форме рядом с пожилым мужчиной, какие-то помятые красные, белые и синие ленты вокруг, но я не стал вглядываться. Несколько местных жителей сидели за кофе и обменивались новостями, а четверка молодых парней изо всех сил корчила из себя остроумных и крутых.

Я заказал дежурный сэндвич и кружку кофе. Кофе и сэндвич оказались настолько хороши, что я почти забыл о происшествии в Бангоре. Чуть позже я спросил у официантки — ее звали Анни, — как добраться до дома Пайнов. Она объяснила. И с улыбкой добавила, что сегодня мороз, обещали снег и что дорога ужасная.

— А вы друг Мида? — поинтересовалась она. Похоже, ей хотелось поговорить. Ей, но не мне.

У официантки были рыжие волосы, алая помада, темный макияж вокруг глаз. В сочетании с естественной бледностью черты лица создавали общий эффект незаконченного детского рисунка, словно юный автор забросил рисование на половине пути.

— Нет, — сдержанно ответил я, — просто хочу с ним кое о чем поговорить.

Ее улыбка слегка потускнела:

— Ничего не случилось?.. Просто старику пришлось многое пережить на своем веку.

— Нет, — солгал я, — ничего не случилось. Мне жаль, что старине Миду пришлось хлебнуть неприятностей.

Она пожала плечами, и ее лицо снова оживила улыбка:

— Старик потерял жену несколько лет назад. Потом его племянник погиб во время войны в Персидском заливе. С тех пор Мид держится особняком. Редко здесь появляется.

Анни наклонилась над столом, и ее грудь задела мою руку, когда она забирала посуду.

— Что-нибудь еще? — задорно спросила она, как бы завершая разговор о Миде Пайне.

Не знаю, присутствовал ли в вопросе подтекст. Я решил, что нет. Жизнь здесь еще проще обычного.

— Нет, спасибо.

Она размашистым жестом вырвала листок со счетом из блокнотика.

— Тогда я вам оставлю только вот это, — Анни одарила меня еще одной улыбкой, подкладывая листок под кувшинчик со сливками. — Береги себя, приятель, — пожелала она мне на прощанье, удаляясь плавной походкой.

— Постараюсь, — бросил я ей вслед, почувствовав некоторое облегчение с уходом Анни.

У Мида Пайна не было телефона. По крайней мере, он отсутствовал в телефонном справочнике. Действуя с неохотой, я все же решил отложить разговор с ним до утра. За двадцать восемь долларов мне досталась комната в мотеле. Я проспал всю ночь на кровати с толстым матрасом и резным изголовьем. Проснулся только однажды — когда запах гниющих листьев и звуки от движения тяжелых разлагающихся тел, ворочающихся под ними, стали невыносимыми.

Официантка оказалась права: когда на следующее утро я вышел из мотеля, мороз полностью сковал землю, стебли травы на дорожке сделались хрупкими, словно изваянные из хрусталя. В ярком солнечном свете машины медленно двигались по главной улице, и прохожие были окутаны облачками пара, походя на паровозы.

Я оставил машину в мотеле и дошел до ресторанчика пешком. Еще с улицы я увидел, что большинство мест в зале занято. Среди присутствовавших царила атмосфера довольства от сознания принадлежности к этому кругу, от ощущения некой общности.

Официантки — Анни среди них я не заметил — порхали между столиками, как бабочки; у кассы толстый бородатый мужчина о чем-то разговаривал с хозяином ресторанчика. Я почти дошел до двери в зал когда позади меня раздался голос — мягкий, нежный, знакомый:

— Чарли?..

Я обернулся. И немедленно прошлое хлынуло в мое сознание, вытесняя то, чем я жил эти годы.

Лорна Дженнингс была на шесть лет старше меня; ее дом стоял в миле от дома моего деда. Маленького роста, гибкая, темноволосая, Лорна была необыкновенно легка, словно птица. Она носила короткую стрижку, шедшую к ее темным волосам, а чувственный рот, казалось, или только что оторвался от чужих губ, или уже приготовился для следующего поцелуя. Белоснежно-фарфоровая кожа и сине-зеленые глаза дополняли ее нежный образ.

Мужа Лорны звали Рэндал, но все его друзья обращались к нему коротко: Рэнд. Высокий, сильный, он подавал надежды в хоккее, даже пробовал играть за «Портлендских пиратов». Служа в полиции, Рэндал мечтал перейти в ФБР. Он никогда не обижал свою жену, не ударил ее ни разу, и ей казалось, что у них нормальный брак. Пока однажды он ей не рассказал о своем первом и, как он выразился, «единственном» романе. Но это случилось задолго до того, как мы с Лорной познакомились, и до того, как стали любовниками...

Я проводил тогда первое после университета лето в Мэне и планировал на досуге поглубже изучить английский. Мне исполнилось двадцать три. После старших курсов я какое-то время подрабатывал — так, ничего особенного, — потом немного попутешествовал по Западному побережью и наконец вернулся в Скарборо, чтобы провести там последнее вольное лето. Я уже послал документы в Полицейское управление Нью-Йорка и при этом пытался использовать те немногие контакты, которые остались у меня среди полицейских, тех, кто помнил моего отца. Возможно, у меня были несколько идеалистические представления: я надеялся своим поступлением в полицию смыть пятно с его имени. Вместо этого своим приходом я, скорее всего, потревожил кое-какие воспоминания у людей — взбаламутил ил, поднявшийся со дна пруда.

Мой дед устроил меня на лето работать в страховую фирму. Я был у них рассыльным, да и вообще мальчиком на побегушках: варил кофе и подметал полы, отвечал на звонки и протирал столы. При этом я достаточно узнал о страховом бизнесе, чтобы понять, что любой, кто поверит речам страхового агента, или находится в полном отчаянии, или непроходимый тупица. Лорна Дженнингс работала личным помощником офис-менеджера. Она никогда не выходила за рамки обычной вежливости в разговоре со мной, мы лишь порой недолго разговаривали в начале рабочего дня. Хотя пару раз я замечал, что Лорна, прежде чем вернуться к своим документам или к печатанию писем, смотрит на меня как-то по-особенному. Первый раз я полноценно побеседовал с ней на корпоративной вечеринке по поводу ухода на пенсию одной из секретарш — высокой ухоженной женщины, которую через год судили за то, что она зарубила топором одну из своих собак. Лорна подкатила ко мне, когда я сидел в баре, пил пиво и изо всех сил притворялся, что не имею никакого отношения к страховому бизнесу.

— Привет! — сказала она. — Ты, похоже, проводишь время в одиночестве. Стараешься держаться от нас особняком?

— Привет, — вежливо ответил я, вертя в руках стакан. — Не то, чтобы так...

Она изогнула вопросительно бровь, и я сразу раскололся:

— Ну, может быть, чуть-чуть. Но к тебе это не относится.

Бровь изогнулась еще раз. Интересно, подумал я, от смущения кровеносные сосуды могут лопнуть?

— Я видела, как ты читал сегодня какую-то книгу.— Лорна устроилась на высоком табурете напротив меня. На ней была длинная шерстяная юбка, которая плотно ее облегала, и вся она пахла цветами. (Это такая специальная жидкость для тела, как я потом узнал.) — О чем книга?

Смущение все еще сильно владело мною. Читал я книгу Форда Мэдокса «Хороший солдат». Выбрал ее ожидая совсем другого, отличного от того, на что наткнулся: череда персонажей, которые изменяли друг другу, каждый по-своему. В дальнейшем, по мере развития наших с Лорной отношений, книжка все больше стала походить для меня на учебник, а не на роман.

— Это Форд Мэдокс. Вы читали?

— Нет, только слышала это имя. А стоит почитать?

— Думаю, да... — В общем-то, это прозвучало не очень убедительно в моих устах. И с точки зрения литературоведения тоже оставляло желать лучшего. Поэтому я добавил:

— Если вам придет охота почитать о слабых мужчинах и неудачных браках.

От последних слов она заметно вздрогнула. И, хотя я тогда почти ничего не знал о ней, малая часть моего мира откололась, упала и разбилась, раскатившись осколками по полу среди окурков и ореховой скорлупы. Мне пришло в голову, что если бы я даже выкопал дыру до Китая и забросал себя всей этой землей, то и тогда моя неловкость не скрылась бы от посторонних глаз. Я чем-то ранил Лорну, но не мог понять, чем именно.

— Правда? — переспросила она наконец. — Может, ты одолжишь мне эту книгу как-нибудь позже?

Мы еще немного поболтали — про работу, про моего деда, — пока она не поднялась с места. Когда она вставала, с табурета, то провела рукой по юбке выше колена, как бы стряхивая пушинку, приставшую к ткани. Материя натянулась, отчетливо обозначив линию бедер — всю, почти до колен. Потом Лорен посмотрела на меня с любопытством, склонив голову набок. В ее глазах возник особенный свет, какого я никогда прежде не видел. До этого никто на меня так не смотрел. Она мягко коснулась моей руки, однако ее прикосновение обжигало.

— Не забудь про книгу, — напомнила она напоследок.

И ушла.

Насколько я помню, так это начиналось. Я дал ей почитать книгу Форда Мэдокса. Мне доставляло странное удовольствие осознавать, что ее руки касались ее обложки, а пальцы осторожно, ласково переворачивали страницы. Через неделю я уволился с работы. Точнее говоря, меня уволили после скандала с офис-менеджером: он обозвал меня сукиным сыном и бездельником, а я его — лохом, кем он и был на самом деле. Мой дед внешне выказывал неудовольствие, что я остался без работы, однако в глубине души радовался тому факту, что я назвал офис-менеджера лохом: дед тоже о нем так думал.

Прошла неделя, прежде чем я набрался храбрости позвонить Лорне. Мы встретились, чтобы выпить кофе в маленьком заведении возле Мемориального моста Ветеранов. Лорна сказала, что ей понравился «Хороший солдат», хотя она и расстроилась. Предложила тут же вернуть книгу, но я сказал, чтобы она оставила «Хорошего солдата» себе. Наверное, мне хотелось верить, что, глядя на нее, Лорна будет думать обо мне. Что поделать — я был страстно влюблен. Хотя вскоре страсть переросла в нечто большее.

Мы вышли из кафе, и я предложил подвезти ее домой на «MG», который дед вручил мне по случаю окончания колледжа: одна из типичных американских моделей, выпускавшихся до того, как компанию купила «Бритиш Лейленд» и «прижала» такие модели. Не самая шикарная машина, но мне нравилось, как она бегала. Лорна, однако, отказалась.

— Мне надо встретиться с Рэндом.

Наверное, обида и разочарование отразились у меня на лице, потому что она наклонилась и мягко поцеловала меня в щеку.

— Не затягивай надолго со следующим разом, — заметила Лорна.

И я не стал.

Мы часто встречались после этого, но впервые по-настоящему поцеловались теплой августовской ночью. Мы собирались пойти посмотреть какой-то фильм. Рэнд не любил кино, ни хорошего, ни плохого. Лорна не сказала ему, что собирается в кино со мной. Лишь поинтересовалась у меня, нормально ли я отношусь к такой перспективе. Я ответил положительно, хотя, скорее всего, это было не вполне нормально, уж во всяком случае не для Рэнда.

— Знаешь, я не хотела бы стать помехой твоим встречам с другими девушками... — Произнося эти слова, она смотрела не на меня, а куда-то в сторону.

— Я не намерен с ними встречаться, — немедленно солгал я.

— ...потому что не позволю, чтобы наши отношения как-то отразились и на моих отношениях с Рэндом, — ответила она ложью на мою невинную ложь.

— Ну, и ладно, — продолжал я притворяться.

Мы стояли около своих машин, стараясь не смотреть друг на друга, вперившись в небо. У нее в руке были ключи от машины. Затем она засунула руки в карманы вместе с ключами и склонила голову.

— Подойди ко мне, — попросил я, — на минутку. Она подошла.

Первый раз мы занимались любовью у меня в спальне — однажды субботним полднем, когда Рэнд уехал в Бостон на чьи-то похороны. В доме было необычно тихо. Мой дед уехал в город к своим приятелям-полицейским вспоминать старые времена и ушедших навеки друзей.

Лорна пришла прямо из дома. И, хотя мы заранее договорились о встрече, я все равно удивился донельзя, когда увидел ее — в джинсах, джинсовой рубашке и белой футболке. Она молча последовала за мной, когда я повел ее в свою комнату.

Сначала мы поцеловались как-то неуклюже, ее рубашка все еще была застегнута. Потом все крепче и уже более уверенно. Внутри у меня от волнения все ходило ходуном. Я обостренно ощущал близость Лорны: ее особенный запах, груди под джинсовой рубашкой — и осознавал собственную неопытность, лишь усиливавшую желание. И даже, как мне тогда казалось, чувствовал себя по-настоящему влюбленным в нее. Она чуть отступила назад, расстегнула рубашку, вытащила футболку из джинсов. Лорна не носила лифчика, и ее груди всколыхнулись при этом жесте. Потом я опять оказался рядом с ней; пока я путался в застежках ее джинсов, в то время как она вытаскивала мою рубашку из брюк, мой язык скользил и обвивался вокруг ее языка.

Среди испещрявших постель и всю комнату солнечных пятен августовского полдня я потерялся в теплой влажности ее поцелуя и в мягкой упругости женской плоти, когда вошел в нее...

Наверное, прошло месяцев пять, прежде чем Рэнд узнал о наших отношениях. Мы встречались каждый раз, как только ей удавалось улучить подходящий момент. К тому времени я работал официантом, благодаря чему у меня было довольно свободного времени днем, а также выпадала пара свободных вечеров на неделе, если я решал устроить себе передышку. Мы занимались любовью где придется, в любом месте и в любое время, как только выдавалась такая возможность, а общались в основном по телефону и в письмах. Мы занимались любовью и на Хиггинс-пляже, что в некоторой степени стало компенсацией за мое юношеское фиаско с другой девушкой. Мы предавались любви и сразу после того, как пришло письмо из Нью-Йорка о том, что меня приняли в учебное заведение. В тот раз я почувствовал огорчение Лорны, даже когда мы двигались в унисон.

Происходившее между мной и Лорной сильно отличалось от всех тех отношений, которые складывались у меня с девушками прежде. То были кратковременные, легко обрываемые связи, погубленные в свое время людским окружением маленького городка Скарборо, где парни запросто могли подойти к тебе и рассказать, какими различными способами они имели твою девушку до тебя и как она хорошо работает ртом. Лорна казалась мне выше всего этого. Правда, на нее наложило отпечаток неизбежное изнашивание отношений другого порядка, связанное с неумолимым влиянием времени и взросления в браке, заключенном между двумя одноклассниками.

Нашей любовной истории пришел конец, когда один из приятелей Рэнда наткнулся на нас в кафе: мы сидели за столиком, усыпанным сахарной пудрой от пончиков и запятнанным брызгами сливок. Все выглядело очень по-светски, но Лорна и Рэндал поругались. В конце концов она решила не менять прочных отношений, сложившихся за время семилетнего брака, на бесперспективный роман с мальчишкой. Наверное, Лорна была по-своему права. Однако боль потом еще два года рвала меня на части, а ее отголоски еще дольше жили во мне. Я не звонил ей и не виделся с ней. Лорна отсутствовала на похоронах моего деда, хотя почти десять лет жила по-соседству с ним. Так получилось, что они с Рэндом вскоре уехали из Скарборо. И я даже не пытался узнать, куда они могли направиться.

У этой истории имеется короткое послесловие. Где-то через месяц после окончания нашего романа я пил в баре на Фоур-стрит, болтаясь с парнями, которые остались в Портленде, а не поехали поступать в колледж, не женились и не подались на заработки в другие места. Я мыл руки в туалете, когда за моей спиной открылась дверь. Посмотрев в зеркало, я увидел Рэнда Дженнингса в цивильной одежде, а за ним стоял жирный бугай, который прислонился к двери и спиной удерживал ее закрытой.

Я кивнул отражению Рэнда в зеркале — и общем-то, мне ничего другого не оставалось. Вытер руки полотенцем, повернулся... И получил от него удар коленом в пах — сильный удар, в который Рэнд вложил вес всего тела и боль от которого была переносимой. Я упал на колени, свернулся клубком: возникло ощущение, что я сейчас загнусь, а он еще добавил мне ботинком по ребрам. И потом он дубасил и пинал меня, валявшегося на залитом мочой полу, по бедрам, по заднице, по рукам, по спине. Рэнд не касался моей головы до самого финала, но вот под конец поднял меня с пола за волосы и с размаху ударил по лицу. За все время избиения он не проронил ни слова; затем так и оставил валяться в крови, пока не явились мои приятели. Мне повезло, наверное, хотя тогда я в это не верил. С теми, кто путался с женами полицейских, происходили и худшие вещи.

А теперь в заштатном городишке на краю лесной глухомани Лорна снова стояла передо мной, словно не было этих десяти лет. Ее глаза немного потускнели, морщинки вокруг них стали отчетливее. Бороздки около рта тоже углубились, как будто она слишком долго и сильно сжимала губы. Но, когда Лорна осторожно улыбнулась, взгляд ее засиял по-прежнему. Я понимал, что она и сейчас красива. И можно снова влюбиться в нее, если не проявить осторожность.

— Это ты, что ли? — весело спросила она. (Я молча кивнул в ответ.) — Боже милосердный, да что ты делаешь здесь?

— Ищу кое-кого...

По ее глазам я понял, что на какое-то мгновение она вообразила себя целью моих поисков.

— Выпьем по чашке кофе? — предложил я.

С минуту Лорна колебалась; она даже оглянулась по сторонам, словно пытаясь убедиться, что Рэнд не видит этой сцены. Потом взяла себя в руки и снова улыбнулась:

— Конечно! С удовольствием.

Войдя в ресторанчик, мы нашли пустой столик в глубине зала и заказали по чашке дымящегося кофе. Я заказал тост с беконом, который она как-то быстро и незаметно для себя самой уничтожила, отщипывая маленькие кусочки. В течение этих нескольких секунд мы чувствовали одно и то же — будто бы снова оказались в нашем кафе, в южной части Портленда где прежде любили разговаривать о будущем, которого, по всей вероятности, у нас не могло быть, и украдкой прикасались друг к другу через стол.

— Ну как ты? — поинтересовался я.

— Да в общем нормально. Это симпатичное местечко, здесь хорошо жить. Немного заброшенное, но милое.

— Когда вы приехали сюда?

— В девяносто первом. В Портленде у нас не очень удачно шли дела, Рэнду не удалось получить корочки детектива, так что он согласился на должность здесь. Он здесь теперь начальник.

Отправиться неизвестно куда, чтобы сохранить брак? Такой способ и тогда казался мне довольно-таки глупым. Но теперь я точно решил помалкивать. Ведь они так долго прожили вместе. Значит, понимали, что делают. Естественно, я ошибался.

— Так вы все еще вместе?

Впервые тень омрачила лицо Лорны: сожаление или злость, или вынужденное признание того неоспоримого факта, что это так, хотя и непонятно почему. Или же все это были мои собственные фантазии, навеянные воспоминаниями о прошлом и перенесенные на нее. Так старая рана болезненным сокращением мышц напоминает о себе.

— Да, мы вместе.

— Дети?

— Нет...

Она выглядела задетой за живое; выражение неприкрытой боли скользнуло по ее лицу. Лорна сделала большой глоток кофе. И когда снова заговорила, боль уже стала незаметна, привычно припрятанная в какой-то из ящичков души или куда-то там еще, где она обычно таила свои переживания.

— Мне так жаль. Я слышала, что случилось с твоей семьей там, в Нью-Йорке.

— Спасибо за сочувствие.

— Те, кому положено, за это поплатились? — прозвучала странная в ее устах формулировка.

— Многие.

Она кивнула. Потом, знакомым движением склонив голову на бок, в первый раз за все это время посмотрела на меня в упор:

— А ты изменился. Выглядишь... старше, что ли. Как-то жестче. Непривычно видеть тебя таким.

Я пожал плечами:

— Прошло немало времени. Многое случилось с тех пор, как мы в последний раз виделись.

Мы плавно перешли к другим темам: о ее жизни в Темной Лощине, о ее работе на полставки учителем в Давер-Фокскрофте, о моем возвращении в Скарборо. В глазах прохожих и посетителей ресторана мы выглядели парой старых приятелей, встретившихся, чтобы посидеть-поболтать. Но меня не оставляло ощущение некоего напряжения между нами, причина которого только отчасти крылась в нашем прошлом. Я, конечно, мог ошибаться, но в Лорне чувствовалась какая-то смутная озабоченность, что-то неясное и недостаточно отчетливо сформировавшееся и вместе с тем просившееся наружу.

Она допила кофе одним глотком, а когда ставила кружку, ее рука слегка дрожала.

— Знаешь, — произнесла она, — и когда между нами все было давно кончено, я еще думала о тебе. До меня доходили обрывки сведений о твоих делах. Я говорила с твоим дедом. Он ведь не передавал ничего обо мне?

— Нет, никогда.

— Я сама просила его так поступать. Боялась, что ты можешь неправильно понять.

— Ну и как же я мог это понять?

На мой взгляд, фраза прозвучала вполне непринужденно, но губы Лорны сжались, а взгляд наполнился болью и гневом:

— Ты знаешь, у меня раньше была привычка подолгу стоять на краю скалы у Проутс Нек; я стояла и молилась, чтобы пришла, громадная волна и смыла меня. Порой я думала о тебе и о Рэнде, и обо всей этой гребаной истории. И мечтала оказаться где-нибудь далеко, ниже дна океана. Ты хоть представляешь, что это за боль?

— Да, я представляю.

Она встала из-за стола, застегнула куртку, чуть заметно растянула губы в улыбке, прощаясь:

— Да, полагаю, что представляешь. Было приятно повидать тебя, Чарли.

— И мне тоже.

Дверь мягко захлопнулась за ней. Я смотрел сквозь стекло окна на то, как она, выйдя на улицу, оглянулась по сторонам, быстрым шагом перешла дорогу — руки засунуты глубоко в карманы, голова низко опущена.

Представил ее стоящий на краю черной скалы у Проутс Нэк: привкус соли на губах, ветер развевает волосы — на фоне вечернего неба четко выделяется темный силуэт женщины, ожидающей, когда море призовет ее.

Мид Пайн жил в красном деревянном доме над Известняковым озером. Длинная заброшенная дорога заканчивалась прямо у него во дворе, где был припаркован «додж»-пикап, старый и местами покрытый ржавчиной. На крыльце не было стульев; во дворе не залаяла собака, когда я подкатил на своем «мустанге» и припарковался рядом с «доджем».

На стук в дверь никто не ответил. Я уже собирался обойти дом с другой стороны, когда дверь неожиданно открылась и на крыльце появился мужчина: лет около тридцати, как мне подумалось, с темными волосами и желтоватой, обветренной кожей лица. Он, казалось, так и излучал силу и жесткость; крепкие руки были покрыты шрамами. Мужчина не носил ни кольца, ни часов, и одевался будто с чужого плеча: рубашка слишком тесна в плечах и на груди, джинсы слишком коротки; из-под них виднелись грубые шерстяные носки над черными остроносыми туфлями.

— Нужна помощь? — спросил он таким тоном, судя по которому помощи от него ожидать не приходилось.

— Я ищу Мида Пайна.

— Зачем?

— Я хочу поговорить с ним насчет парня, которого он однажды усыновил. Мид где-то здесь?

— Я вас не знаю! — резко сказал он, безо всяких причин взяв воинственный тон.

— Я не из этих мест. Приехал из Портленда. Поймите, это очень важно, мне надо поговорить с ним.

Молодой человек некоторое время раздумывал над тем, что я сказал. Потом оставил меня ожидать снаружи под падающим снегом, а сам скрылся в доме. Спустя несколько минут со стороны дома появился пожилой мужчина. Он наклонялся при ходьбе вперед, шел медленно, шаркая подошвами, как будто у него болели колени. Но мне легко представилось, что когда-то он обладал ростом не меньше моего, может быть, даже футов шесть. На нем была пара рабочих брюк, красная клетчатая рубаха и грязные белые кроссовки. Бейсболку с эмблемой «Чикагских медведей» он низко надвинул на лоб; непослушные пряди седых волос выбивались из-под нее. Он держал руки в карманах и ярко-голубыми ясными глазами рассматривал меня, слегка склонив голову на бок, словно стараясь что-то распознать во мне.

— Я Мид Пайн. Чем могу быть полезным?

— Меня зовут Чарли Паркер. Я частный детектив из Портленда. Дело касается мальчика, которого вы усыновили несколько лет назад: Билли Перде.

Его глаза слегка округлились, когда я произнес это имя, и Пайн жестом руки указал мне в сторону пары старых качалок в конце веранды. Прежде чем я сел, он достал тряпку из кармана и аккуратно протер сиденье:

— Извините, у меня не так часто бывают посетители. Я всегда старался не поощрять их, в основном из-за ребят.

— Боюсь, я вас не понимаю.

Он подбородком указал в сторону дома. Его лицо с красновато-смуглой кожей все еще выглядело свежим.

— Некоторые из ребят, которых я усыновлял, были непростыми по характеру. Им требовалась твердая рука и поменьше искушений. А здесь... — Пайн махнул рукой в сторону озера и леса. — ...единственные соблазны — охота и рыбалка. Уж не знаю, как Господь все расценивает, но не стану утверждать, что им много пришлось вынести.

— А когда вы перестали усыновлять ребят?

— Да уж порядочно... — Мид Пайн ничего больше не уточнил. Вместо этого он протянул руку и легонько постучал длинным пальцем по подлокотнику моего кресла:

— А теперь, мистер Паркер, вы мне скажите, у Билли что — какие-то проблемы?

Я рассказал ему ровно столько, сколько счел возможным: жена и ребенок Билли Перде убиты, его могут подозревать в этом преступлении, но я не думаю, что это сделал он; некие люди, стоящие за чертой закона, считают, что он украл их деньги, и они его при случае не пощадят, лишь бы вернуть деньги себе.

Пожилой мужчина молча выслушал меня. Недружелюбно настроенный молодой человек, стоя в дверном проеме, зорко наблюдал за нами.

Пайн спросил:

— Вы знаете, где сейчас может быть Билли?

— Я-то надеялся, что вы поможете мне его найти.

— Я его давно не видел, если вы об этом, — сказал Пайн. — Представим себе ситуацию его прихода ко мне. Я бы при этом даже не знал, куда направить Билли. Не так много мест, где бы его правильно восприняли.

От озера донесся шум моторки, будто рассекающей воду. Вспугнутые шумом птицы поднялись в воздух. Но все это происходило довольно далеко.

— Здесь есть еще такая деталь... — я осторожно взвешивал каждое слово, прежде чем добавить его к предыдущим. — Вы помните Шерри Ленсинг?

— Припоминаю.

— Она мертва. Ее убили вместе с невесткой и двумя внучками. Точно не скажу когда, но примерно несколько дней назад. И если это как-то связано с Билли Перде, то может быть опасным и для вас.

Пожилой мужчина мягко покачал головой. Он прижал пальцы к губам и какое-то время ничего не говорил. Потом заметил:

— Спасибо, что нашли время заглянуть ко мне, мистер Паркер. Но, как я уже говорил, я не имею никаких вестей от Билли. А если бы и имел, то мне пришлось бы основательно подумать, как с этим поступить. Что ж касается грозящей мне опасности, то замечу: я умею обращаться с охотничьим ружьем. И со мной вот этот парень.

— Ваш сын?

— Каспар. Или Кас — для тех, кто его знает. Мы можем позаботиться друг о друге, и я никого не боюсь, мистер Паркер.

Становилось ясно, что мне нечего больше сказать Миду Пайну. Я оставил старику номер своего мобильного телефона, и он запихал листок с номером в один из многочисленных карманов своих рабочих брюк. Пожал мне руку и медленно, неуклюже двинулся к двери, что-то вполголоса напевая себе под нос. Мне показалось, что была старая, хорошо знакомая песня, но я никак не мог взять в толк, откуда я ее знаю? Там говорилось о нежных дамах и красивом картежнике и еще о навязчивых воспоминаниях. Я поймал себя на том, что и сам насвистываю нечто, на нее похожее выезжая на дорогу. В зеркало заднего вида можно было видеть, как Каспар бережно помогал старику Миду войти в дом. Ни один из них не обернулся и не посмотрел мне вслед.

Глава 12

Когда я доехал до Темной Лощины и остановился у облюбованного мной ресторанчика, то первым делом просмотрел телефонный справочник. Нашел там адрес Рэндала Дженнингса. Шеф-повар ресторанчика рассказал, как к нему добраться.

Рэнд и Лорна жили в двух милях от города в двухэтажном доме, выкрашенном желтой и черной краской, с аккуратным садом и черным же забором по периметру участка. Дым поднимался из трубы. Позади дома прямо из озер вытекала река и текла дальше, обходя город с запада. Я притормозил, когда подъехал к дому, но все-таки не остановился. Непонятно, зачем вообще я здесь оказался. Скорее всего, подтолкнули ожившие воспоминания. Еще не угасло, по-видимому, старое чувство к Лорне, хотя оно было сродни юношеской влюбленности, а не настоящей любви. Думаю, не осталось никаких оснований для шальных поступков — одна печаль о прошлом. Поэтому я развернулся и поехал на юг, в Гринвилл.

Полицейское управление Гринвилла располагалось в здании муниципалитета на Минден-стрит и занимало неприглядный офис со стенами бурого цвета, зелеными жалюзи и рождественскими украшениями на окнах, развешанными в бессмысленной попытке хоть как-то украсить мрачное помещение. В том же здании размещалось и пожарное управление, а на стоянке вперемежку стояли машины управления по охране леса и машины полиции.

Внутри я вежливо представился двум бойким секретаршам, а сам присел на скамью напротив двери. Спустя двадцать минут плотный мужчина с темными волосами, такими же усами и карими глазами вышел из офиса и протянул мне руку для рукопожатия.

— Извините, что заставил ждать, — пояснил он. — Мы еще по договору принуждены следить за порядком в Бивер-Ков. Я там провел почти весь день. Меня зовут Дейв Мартел. Я шеф полиции...

По его настоянию мы вышли из офиса и направились мимо здания Объединенной Евангелической церкви в кафе, размещавшееся рядом с магазином Сандерса. На стоянке напротив припарковались несколько машин, за ними светлел белый корпус парохода «Катадин». Над озером висел туман, образовавший в конце улицы белую стену, сквозь которую время от времени прорывались машины. Мы заказали кофе по-французски, с ванилью, и сели за столик неподалеку от компьютера, который местная публика использовала для получения электронной почты.

— Я знавал твоего дедушку, — сказал Мартел, пока мы ждали кофе. — Кое-что бывает трудно забыть. Старые связи очень сильны в этой части штата. Боба Уоррена помню еще по Портленду, со своих мальчишеских времен. Хороший был человек.

— Давно вы здесь?

— Уже десять лет.

— Нравится?

— Конечно. Это необычное место. Здесь полно людей, которые не очень-то уважительно относятся к закону. Возможно, они и приехали сюда потому, что не любят загонять себя в рамки. Забавно... И тут эти люди натыкаются на меня, на инспектора по азартным играм, на шерифа и на полицию штата, которая не спускает с них глаз. Как правило, мы неплохо ладим, но все равно дел хватает.

— Что-нибудь серьезное?

Мартел улыбнулся:

— Серьезное дело — это отстрел лося не в охотничий сезон. И то, если об этом поговорить с инспекторами...

Я поморщился. Тетерев, фазан, кролик, ну, может быть, белка — это я еще мог понять: по крайней мере, белки довольно быстро передвигаются, в этом есть интерес. Но только не лось. Поголовье лосей в штате увеличилось с трех тысяч в тридцатых годах до тридцати тысяч в настоящее время, и сейчас разрешили охотиться на них в течение одной недели в октябре. Это приносило доходы, особенно когда в этих местах ошивалось какое-то количество туристов, но это же привлекло сюда и немало придурков. В прошлом году на две тысячи лицензий поступило около ста тысяч заявок. Каждый хотел повесить над камином лосиную голову.

Это нетрудно — подстрелить лося. Проще этого только одно: вогнать пулю в уже мертвого лося. Лоси плохо видят, хотя нюх и слух у них замечательные, но они не тронутся с места, пока их не вынудят. Большинство охотников добывают своего лося на первый или на второй день охоты и хвастаются этим перед остальными балбесами. Потом, когда все они на своих вонючих мотоциклах и в оранжевых кепках отправятся восвояси, и вы можете попытать счастья — поискать выживших животных, которые тут как тут: во всей красе приходят слизывать соль с придорожных камней; соль специально разбрасывают, чтобы растаял снег, ну, а лоси большие до нее охотники.

— В общем, если вы интересуетесь, что сейчас здесь происходит, — продолжал Мартел, — то должен огорчить вас: внештатный инспектор деревозаготовительной компании Гарри Чут пока еще не предоставил своего отчета.

Я сразу вспомнил передачу новостей на PBS, хотя, надо сказать, никакого оттенка беспокойства в речах ведущих радиопрограмм не ощущалось.

— Я слышал, по радио об этом говорили. Насколько это серьезно?

— Трудно сказать. Говорят, жена уже несколько дней его не видела. Правда, в этом нет ничего особенного. У него было несколько рабочих заданий, и он отправился на пару дней поработать. Поговаривают также, что у него есть какая-то краля в Трое, штат Вермонт. Добавьте к этому его любовь к бутылке — и перед вами предстанет, скорее всего, не самый надежный тип. Если он не объявится в течение ближайших двадцати четырех часов, возможно, начнутся поиски. Видимо, этим займутся инспекторы. Еще, может быть, шериф из Пискатакиса и полиция штата. Но не исключено, что и мы поучаствуем... Если говорить серьезно, я полагаю, вы хотели бы узнать побольше об Эмили Уоттс?

Я кивнул. Проще было сначала поговорить с Мартелом, а уже потом приступить к Рэнду Дженнингсу, чем сразу пытаться общаться только с Дженнингсом. Думаю, подобная мысль проскочила и в голове Мартела, хоть он и был благодушно настроен.

— Можно поинтересоваться, почему вы не поговорили с Рэнделом Дженнингсом прямо в Темной Лощине? — он продолжал улыбаться, но взгляд его сделался неподвижным и внимательным.

— У нас с Рэндом непростые отношения, — ответил я. — Вы хорошо с ним ладите?

Какие-то еле уловимые интонации, прозвучавшие в вопросе Мартела, подталкивали к выводу, что не только у меня специфические отношения с Рэндом.

— Пришлось поладить, — дипломатично ответил Мартел. — Он нормальный парень, в общем-то. Не самый душевный, но по-своему порядочный. Его сержант, Ресслер, — тот совсем другой. Настолько полон дерьма, что у него даже глаза такого же цвета. Последнее время не доводилось с ним встречаться, и слава Богу. У них сейчас хватает дел из-за этого происшествия — гибель Эмили Уоттс и все с этим связанное...

По улице медленно проехала машина, двигаясь в северном направлении. А прохожие словно вымерли.

Вдалеке, на озере, я различал силуэты островов, покрытых соснами, но в тумане они представали в виде темных пятен.

Принесли кофе. Мартел рассказал об обстоятельствах гибели Эмили Уоттс. Она умерла в ту самую ночь, когда Билли Перде присвоил около двух миллионов долларов, из-за которых погибло немало людей. Эмили Уоттс закончила свои дни странным образом. Плутая по лесам, она, наверняка, и так замерзла бы до смерти, если бы они не обнаружили ее вовремя, однако сама идея покончить с собой ночью, зимой, в лесу, в шестидесятилетнем возрасте...

— Это сплошной бред, — прокомментировал Мартел, — но такие вещи иногда случаются, и их невозможно предугадать до тех пор, пока они не происходят. Если бы охранники не собирались в группы по интересам, а медсестры в отделении для пожилых женщин меньше бы смотрели телевизор, когда бы двери запирались более тщательно и вообще соблюдался бы порядок во многих других вещах, глядишь, все сложилось бы по-иному... Не хотите объяснить, почему вы так интересуетесь этим делом?

— Это связано с Билли Перде.

— Билли Перде? Да, это имя согреет ваше сердце зимним вечером.

— Знаете его?

— Конечно. Мы тут недавно его прихватили, дней десять назад. Попался полицейским в «Санта-Марте», пьяный в дым. Орал и молотил ногами, вопил, что хочет поговорить со своей мамочкой, но его никто из местных не признал за своего. Так вот, его забрали, дали остыть в одной из камер у Дженнингса, а потом отправили назад, домой. Предупредили, что если он еще раз здесь покажется, то его обвинят в нарушении спокойствия и незаконном вторжении. Перде даже попал в местные газеты. Судя по тому, что я о нем слышал, за последние несколько дней его характер не изменился...

Похоже, Билли Перде все-таки воспользовался информацией от Виллефорда. Я спросил:

— Вы знаете, что убиты его жена и ребенок?

— Да, я об этом слышал. Никогда бы не подумал, что Билли — убийца. Впрочем, — Мартел задумчиво взглянул на меня, — полагаю, вы тоже в этом не уверены.

— Не знаю, не знаю. Как вы думаете, он мог бы отправиться искать ту женщину, которая застрелилась?

— А почему вы спрашиваете?

— Я не верю в совпадения. Таким способом Бог дает тебе понять, что ты просто не видишь всей картины. К тому же я точно знаю, что Виллефорд, плохо это или хорошо, дал Билли наводку на Эмили Уоттс.

— Ну, когда наконец-то увидите всю картину, дайте мне знать. Потому что, черт меня побери, я даже представить не могу причину, по которой пожилая женщина могла так поступить. Реально ли будет предположить, что собственные ночные кошмары ее до такого довели?

— Кошмары?

— Да. Она говорила медсестрам, что видела фигуру мужчины, который наблюдал за ней через окно и даже пытался вломиться к ней в комнату.

— А обнаружились ли какие-нибудь следы подобных попыток?

— Ничего. Вот дерьмо! Она же жила на четвертом этаже. Любому, кто попытался бы проделать этот трюк, пришлось бы лезть по водосточной трубе. Возможно, кто-то и появлялся — раньше, на неделе. Иногда такое случается. Может, какой-то пьяница проскользнул в помещение. Или дети баловались. В конце концов, она просто могла быть не в себе. Иначе трудно найти объяснение. Да и имечко это, которое она назвала, когда умирала.

Я подался вперед:

— Какое имя?

— Страшилка, — ответил Мартел с улыбкой. — Она поминала перед смертью чудище, которым матери пугают детей, чтобы те поскорее укладывались спать. Лешего.

— Какое имя? — повторил я вопрос.

На смену улыбки на лице Мартела появилось выражение озадаченности:

— Калеб. Она назвала имя Калеба Кайла.