Темнодушие. Темница Прокси

Глава 3. Темница Прокси

Она пришла в себя на песчаной тропинке, которой не было до того, как путники сюда пришли, и которой не будет, когда они уйдут. Свернувшись калачиком, она даже не могла порадоваться, что все закончилось, что Тьма не получила ее в этот раз. Она и не сразу обратила внимание на нездоровый, неправильный холод, исходивший из самой сердцевины ее костей. В конце концов, это все уже и не важно, думала она, ничего уже не важно. Разогнуть бы онемевшие руки, справиться со стальным затвором автомата — да спастись единственным способом, что ей оставался. Смерть нельзя отобрать у человека — не может же и это быть неправдой?!

…И тогда рядом раздался звук. Как будто кто–то зашипел сквозь зубы, сдерживая стон боли. С трудом Катарина повернула голову. Ковальский стоял на коленях, упираясь в землю одной трясущейся рукой, а другой тер грудь под бронежилетом. Его глаза были плотно зажмурены, а черты бледного, потного лица страдальчески искривлены.

Он посмотрел на нее, но не сразу смог сфокусировать взгляд.

— Ты как? — неожиданно для самой себя спросила девушка.

— Бывало и хуже, — процедил капитан.

Он кое–как поднялся, достал из кармана брюк платок и принялся обтирать лицо.

— Ты не залеживайся, — посоветовал он. — Выпей чаю, съешь что–нибудь.

Спустя пять минут Катарина обжигалась кипятком из термоса, не сразу вспоминая, что нужно делать — то ли втягивать темную жидкость еще сильнее, то ли отплевываться. Все это время она не отводила от спутника глаз.

— За эсперов все делает Враг, — наконец, объяснил капитан. — А я не пользуюсь силой Врага — у меня собственный источник первозданной тьмы, я все делаю сам. Ученые говорят, что при протекании сквозь смертное тело пустотных энергий возникают гравитационные микроаномалии. Что–то вроде ультразвуковой кавитации[1].

Ковальский удивленно замер и улыбнулся:

— Хера́ я от Штерн умных слов нахватался! Так вот, — продолжил он, — Эти аномалии действуют на болевые рецепторы и даже могут повреждать ткани. Один придурок не верил, что мне по–настоящему больно. Я его связал, подключил к нему пустотный аккумулятор и высадил ему в лоб целый магазин из пистолета.

— Зачем? — удивилась Катарина.

— Чтобы на всю жизнь запомнил, — угрюмо бросил капитан. — Он дезинтегрировал пули, но обосрался от боли, когда всасывал энергию из аккумулятора. Просто представь, что тебя долбят электричеством, только ожогов не остается. Больше он ко мне не придирался.

— Ты говорил, что набирая первичное излучение, я становлюсь ближе к Врагу, — задала Катарина действительно волновавший ее вопрос. О самоубийстве она уже не думала — как, оказывается, полезно иногда посмотреть на чужое страдание!

— Не бойся, твое сродство с мраком не повысилось. Эхо ты тоже произвела довольно слабое. Я же не дурак подсвечивать тебя на радость Врагу!

Через некоторое время они собрались в путь. Вновь они шли рядом, но капитан чуть впереди — и вовсе даже не рядом, а каждый в своем маленьком космосе, как теперь знала девушка. Катарина совершенно не представляла, куда нужно идти, да и почему, собственно, нужно идти? Есть ли в Пустоте вообще расстояния, которые можно было бы измерить шагами?

— Мы просто должны закрыть гештальт. Бездна пустит нас в очередной мир, если мы сами поверим, что дошли до него, — объяснил капитан в ответ на ее сбивчивые вопросы. — Я же говорю, Пустота очень доверчива.

— Так кого вы держите в Тюрьме, если не секрет? — решилась спросить Катарина.

— Прокси, — коротко бросил Ковальский, вмиг погрустнев.

— Кто это, Прокси?

Капитан несколько секунд подумал и нехотя процедил:

— Тёмный ангел.

И вновь она не сразу заметила переход. Просто в какой–то момент поняла, что воздух стал холодным и совсем сухим, а сквозь опущенные ресницы пробивается тусклый свет.

Они шли по песчаному мостику, переброшенному над черной пропастью из ниоткуда в никуда, а далеко впереди из темноты проступал чуть более светлый островок, покоящийся среди вод таких спокойных и чистых, что окаймляющая остров круглая колоннада отражалась в озере совсем без искажений. Лишь через несколько минут Катарина поняла, что ошиблась: не было здесь никакого озера, просто островок был висящим среди пустоты диском, и колонны украшали его с обеих сторон.

Они ступили на шершавую каменную поверхность. С удивлением она увидела обычную тротуарную плитку — серые и красные блоки были сложены бессистемно, без малейшей попытки создать какой–нибудь узор. Катарина не могла понять, как освещается этот каменный круг. Никаких фонарей видно не было, тем не менее, диск был залит неярким, не дающим теней светом — весьма неприятным, скрадывающим грани предметов, вызывающим желание протереть глаза и проморгаться. Лишь впереди, за колоннами ярким пятном светился центр диска, будто бы в него сверху били лучи прожекторов. Только вот прожекторов не было.

Однако, о странностях и несуразностях этого места ей долго думать не довелось. Они проходили между двумя колоннами, и Катарина ощутила уже знакомые волны отупляющей дурноты и гнусный привкус во рту. Подняв взгляд на ближайшую колонну, сложенную из все той же плитки, она увидела, что на пятиметровой высоте ее венчает насаженный на штырь желейный мешок. Он был похож на те натуралистичные макеты человеческих туловищ, у которых под полупрозрачным баллистическим гелем есть имитации костей и внутренних органов, что брызгают «кровью», если их кромсать клинком или дырявить из огнестрела. Только этот макет был каким–то бракованным: белесые кости были искривлены и скручены в подобие спирали, а голова вдавлена в туловище, так что шары глаз вылезли из глазниц и торчали один из носовой щели, другой из шеи, едва ли не у затылка.

И вот этот мешок с костями без остановки вибрировал, распространяя волны мрака, крутил глазами под слоем геля, содрогался всеми своими раздавленными органами. Катарину и саму перекосило от омерзения, когда струйка красной жидкости вдруг перетекла из паха макета в его деформированную голову.

— Что это за мерзость? — слегка обернулась она к Ковальскому, не выпуская мешок из поля зрения.

— Это… Ты лучше особо не всматривайся. Это — Ретрансляторы, — неохотно ответил капитан.

Ей, впрочем, уже и не нужны были объяснения. Осязая темные волны, тошнотворным приливом бьющиеся под ее диафрагмой, чувствуя пульсирующее предвестие головной боли, несглатываемую липкость отдающей металлом слюны в горле, она и так все поняла.

Злая сила неумолимо толкает этих несчастных навстречу Тьме, к самому пределу, куда ближе, чем подвел ее Ковальский по дороге в Тюрьму. И, когда душа Ретранслятора выгорает, оставляя лишь агонизирующий комок оголенных нервов, за мгновение до Вознесения временная петля откатывает бедолагу к самому началу. Так, чтобы все можно было повторить заново. Так, чтобы он помнил, что его ждет. Так, чтобы он произвел еще больше темных волн. Так, чтобы эта пытка никогда не закончилась.

И это повторяется много раз в секунду.

Стоя под такой колонной, нельзя сказать «все будет хорошо». Самые светлые воспоминания превращаются в высохший потек рвоты на пыльном полу. Под этой колонной даже нельзя пожелать смерти. Ведь смерть — уже слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Зачем. Это. Они, — то ли произнесла, то ли подумала Катарина.

Ковальский взял ее под локоть и повел, обессилевшую и безвольную, прочь от Ретранслятора.

— Не очень–то жалей их. Они в полной мере заслужили личный ад, да и работа у них теперь полезная. Они собирают и переизлучают первозданную тьму. Создают аномалию в Пустоте, сквозь которую Враг не может увидеть ни это место, ни эсперов, ни Прокси. А часть их силы сдерживает саму пленницу. Враг не может увидеть свою посланницу, а та не может вырваться, — капитан горделиво обвел рукой пыточный зал. — Это — единственное место во всем мироздании, где Враг бессилен. И это — идеальная тюрьма.

— Но жить здесь невозможно, — констатировала Катарина.

— Верно. Для нас это стало большим разочарованием, — признал спутник. — Мы заплатили многими жизнями за технологию Ретрансляторов. Но с их помощью не построить убежища. Они просто производят что–то вроде турбулентности, наверное. В их подавляющем поле эспер сходит с ума за несколько дней. Потом — кататонический ступор, кома и смерть. Один из ученых был настоящим маньяком, он пробовал снять проклятие темнодушия с помощью лечебной, бляха, комы. Но доведенные до ручки эсперы возносились, едва их выносили из поля Ретранслятора.

— Эта Тюрьма довольно большая. Враг не видит такую лакуну в собственном теле? — они уже далеко отошли от колоннады, и способность мыслить возвращалась к девушке.

— Пустота постоянно подхватывает эхо и создает разнообразные аномалии. Сигнатура Тюрьмы неразличима на подобном фоне, да и меняется постоянно, — ответил капитан. — Я и сам нахожу сюда путь только по дорожным приметам.

— И среди этих аномалий вы не нашли чего–то более… щадящего? — с надеждой спросила Катарина.

— Мы много чего нашли, и многое применили при создании Тюрьмы. Небарионная материя[2], пустотные аккумуляторы. Говорят, наши коллеги из DARKA даже сделали бомбы, отрывающие от реальности куски. Но способ очистить от темного излучения хотя бы небольшую область нам пока неизвестен, — развел руками Ковальский.

Они ступили с тротуарной плитки во внутренний круг Тюрьмы, выложенный стальными листами. Те слегка пружинили под ногами, будто были уложены на слой резины. Здесь было очень светло, но Катарина не увидела ни источников света, ни бликов от них на металле.

В центре круга торчали четыре столбика; толстые железные цепи тянулись от них под шелковисто поблескивающее покрывало — очевидно, сковывая по рукам и ногам распластавшуюся под накидкой женскую фигуру.

Путники остановились в нескольких шагах от узницы.

— Стой здесь, Кэт, — попросил Ковальский. — Ни при каких обстоятельствах не подходи ближе. Даже если тебе покажется, что эта херня жрет меня, или что еще — не приближайся!

— Поняла тебя, — заверила Катарина. С какими–либо ангелами — темными или нет — ей, действительно, связываться не хотелось.

— Эй, ты! — кликнул капитан, сделав шаг к узнице.

И ангелица ответила. Будто шелковым платочком провела по затылку, по шее, дохнула теплым ветерком в ухо. Лепечущий, капризный голос, сладкий как мед. Рождающийся не в ушах, а сразу же меж ними. Бессмысленный, как… Глоссолалии, вспомнила Катарина полузабытое слово, ангельский язык[3].

Но она понимала речь Прокси — смысл рождался отдельно от голоса:

«О! Нет мне ни покоя, ни избавленья нет! За что судьба–судьбинушка карает меня юдолью сией: распята, обесчещена, томлюсь я вечность целую… И будто мало бед мне, так ты являешься ко мне: палач, насильник, мучитель! Что же, пей мою кровь, изувер! Тяни мои жилы! Давай же, насыть свою похоть неправедную, ведь беспомощна я и забыта всеми!..»

— Очень трогательно, — растроганным капитан не выглядел. — Я принес образец ассимилированной материи. От него смердит тьмой твоего подельника. Сейчас ты расскажешь мне все, что знаешь… Кэт! Покажи ей.

Катарина едва не ступила ближе, но вовремя вспомнила предупреждение капитана. Выпростав из рукава шинели руку, она закатала свитер и повернула предплечье татуировкой к Прокси.

«Что же ты, вовсе стыд потерял?! Уже и пред людьми не скрываешь наклонностей скотских твоих! Подругу привел, показать, как извиваюсь я под тобою, как утоляешь ты страсть поганую твою, безответностью упиваясь моею?! О, бедняжка Кэт! Сестрица! Беги же, беги скорее отсель, коли цепями булатными не сковал он тебя до сих пор, будто кот с мышкою играя!»

Ковальский смущенно оглянулся на спутницу и развел руками:

— Во, заклинило ее на одной теме… Впрочем, я и не ожидал, что она будет говорить добровольно.

Капитан сунул руку под плащ и вынул покрытый патиной клинок. Катарина удивленно уставилась на него. Верная дочь династии, происходящей от иммигрировавшего во времена Революции морского офицера, она не могла не узнать самый настоящий морской палаш образца 1856‑го года! Недлинный клинок с толстым обухом, массивная гарда. И в самом оружии не было ничего удивительного: оно массово выпускалось едва ли не на протяжении столетия, и девушка сама могла бы при желании раздобыть такой палаш. Но где, черт побери, Ковальский его прятал? Он же снимал плащ, складывал его — и не было при нем ничего, кроме рации, кобуры с пистолетом и складного ножа!

Капитан, тем временем, переступил с ноги на ногу, будто пловец перед прыжком в воду — и действительно прыгнул, припечатав берцами фигуру под накидкой. Потоптался, ища равновесие, и вдруг вонзил палаш прямо сквозь ткань!

От телепатического крика ангелицы Катарину согнуло пополам в сильном приступе тошноты. Еще хуже ей стало, когда закричал капитан. Тот быстро подавил крик, крепко сжав челюсти и утробно зарычав. Вены вздулись на его лице, глаза потемнели.

Что–то происходило сейчас между ними: разговор, допрос, жестокое ментальное изнасилование? Прокси, действительно, беспомощно «извивалась под ним». И выглядело это очень, очень неприятно… У ангелицы ведь была фигурка хрупкой девушки. Скованная, лежала она лицом вниз, а Кощей (вот сейчас он оправдывал свое прозвище!) топтал ее солдатскими ботинками, да жалил солдатским же клинком. Катарина видела, как Прокси круглой попкой «съела» шелковую накидку, когда в очередной раз пыталась сбросить мучителя.

Долго ли тошнота крутила внутренности Катарины, долго ли визжала ангелица да рычал насильник… тьфу… капитан. Но вот он спрыгнул с узницы, и на подгибающихся ногах отошел к Катарине. Лицо его было влажным и бледным, как тогда, в Пустоте. Но в глазах разгорался огонек радости.

— Кажется, что–то нащупал! — поделился Ковальский. — Но лучше бы тебя тут не держать зазря. Пойдем уже домой, у нас так много работы…

«Ах, скот бесстыжий! Плоть потешил и бежишь, собою доволен?! А накормить? Страдалицу, во холоде темницы прозябающую, хотя бы крошкой хлеба наградить?»

— Что?.. — глаза капитана, все еще глядящие на Катарину, вмиг сузились и потемнели.

Он повернулся к Прокси, и вдруг судорога злобы уродливо исказила его лицо. Будь ненависть материальной, Катарина получила бы ожоги — она была в этом уверена.

— Т… так ты-ы, с… сука, не нажралась еще?! — оскалился капитан и одним прыжком оказался над узницей.

Он принялся яростно топтать ту ногами и кромсать клинком. И рычал он уже вовсе не от боли. Ангелица зашлась в беззвучном визге, Катарину же скрутил новый спазм. Ретрансляторы заволновались вдали на своих штырях, и будто штормовой ветер прошелся в Бездне над головой…

— Кощей, Кощей! — позвала жалобно Катарина.

Тот, как ни странно, услышал и бросил терзать Прокси, снова спрыгнув в сторону.

«Ох, губитель окаянный! Иного уж не ожидала от тебя! А ты? Сестрица! Знаю, стражником элитным тебя избрали люди! Так что же ты стоишь и преступленью позволяешь сбыться?! Ужель глаза твои не видят: злодей — то он. Не я!»

Лепечущий, плаксивый голос Тёмного ангела так ласкал слух… Так приятно его было слушать! Особенно, после буйства иномировых энергий — как радуга после грозы. Голосок Прокси прошелестел шелком меж ушей Катарины, по горлу, вдоль пищевода…

С трудом подавив рвотный позыв, девушка скосила глаза на спутника. Ковальский, презрительно фыркнув, отвернулся и, тяжело дыша, оперся на палаш, как на трость, продолжая недовольно качать головой.

Катарина в два широких шага подошла к узнице, нагнулась и приподняла край нисколько не пострадавшей от клинка накидки.

Она всегда гордилась своим бесстрашием, еще в детстве снискавшим ей уважение среди всех окрестных мальчишек. Не даром, она еще мелким воробьем прослыла настоящей бой–девкой, повторять опасные выкрутасы вслед за которой было для пацанов вроде испытания на храбрость.

И тем не менее, сама она была уверена, хотя и никогда в этом не призналась бы, что встретив реальное чудовище, как в фильмах ужасов, умерла бы от сердечного приступа.

То ли она ошибалась на этот счет, то ли сумма впечатлений уже превысила некий дневной предел, но смотреть на Тёмного ангела оказалось совсем не страшно.

Это был всего лишь плетеный человек — грубое подобие человеческой фигуры, сплетенное из червеобразных прутьев и вовсе не похожее на силуэт девицы, каковой посланница Тьмы выглядела через накидку. Возможно, какого–нибудь трипофоба и напугали бы во множестве разбросанные по «червям» влажно поблескивающие отверстия с шевелящимися внутри них ресничками, но внимание Катарины привлекла совсем другая деталь. Нутро Прокси вовсе не была пустым. Сквозь решетчатую оболочку девушка увидела клубящуюся темноту.

…Это просто нечестно, несправедливо, такого не может быть! Должны же быть у этого сумасшедшего мироздания хоть какие–то правила и ограничения? Но вот она видела, как Тьма, та самая, что хотела пожрать ее душу в кощеевом наваждении — просто абстракция, рожденный в пароксизме чувств образ — тем не менее существует в действительности, в осязаемой материи, будто ядовитый черный дым наполняя нутро ангелицы.

Катарина ломает хребет мерзкой твари.

И вот этот клочок духовной темноты, что недостоин места даже в воображении, будто похваляясь попранием всех законов природы, логики и здравого смысла, насмешливо демонстрирует свою материальность, просачиваясь меж червепрутьев, собираясь в вибрирующие волоски, грозит дотянуться…

Катарина отбирает палаш у Кощея и неистово рубит Прокси на куски, втаптывает ее плоть в стальной лист, осыпает порохом из патронов.

Мы должны уничтожить это, думала Катарина, оно не имеет права на существование.

О, Тьма, дай же мне сил…

Кощеев клинок рубанул обухом по кисти склонившейся над чудовищем девушки. Грубая рука толкнула ту в грудь, и она, отступив на несколько шагов, потеряла равновесие и рухнула на холодную сталь пола.

Подобрав под себя ноги, Катарина схватилась за побитую руку, в которой онемение уже начинало сменяться пульсирующей болью. Ковальский, тихо матерясь сквозь зубы, кончиком палаша поправил накидку и направился к спутнице, не выпуская из рук свою жуткую железяку.

Рациональная часть сознания Катарины — такая умственная игра, которую давно вела девушка, чтобы в опасной ситуации не впасть в панику — беззвучно сообщила свои наблюдения:

«Тьма едва не поимела тебя. Ты должна лучше держать себя в руках, чтобы избежать дьявольских искушений в дальнейшем.»

«Кощей не злится на тебя: он лишь сильно напуган.»

Зазвенел брошенный на пол палаш, капитан упал на колени перед спутницей и схватил ту за руку.

— Я же просил… Эта мразь так опасна… — Ковальский осматривал руку. Впрочем, белый, начинающий наливаться красным след обуха на тыльной стороне кисти его не интересовал: он зачем–то мял, крутил и чуть ли не обнюхивал пальцы Катарины.

— Извини. Извини, Кощей. Не знаю, что на меня нашло, — оправдывалась Катарина.

— Ничего. Все хорошо, что хорошо кончается, — успокоил ее капитан, поднимаясь на ноги. — Пора нам убираться, пока Фортуна не повернулась к нам филейной частью.

— Это все было хотя бы не зря? — поинтересовалась девушка.

— Не зря. Вытянул из нее кое–что. Если потребуется уточнить, я потом могу вернуться сюда и без тебя, — заверил ее Ковальский. Он сейчас выглядел таким усталым, постаревшим, будто не спал несколько дней.

Поддерживая друг друга, они потянулись прочь, в бесконечную темноту, окружающую Тюрьму. Катарине подумалось, что со стороны это выглядело даже забавным: огромная, рослая женщина в шинели и бок о бок с нею мужичок, едва достающий ей до плеч. Что мог бы подумать наблюдатель, не зная истинный рост Катарины? Сынишка встречает пришедшую с войны мать? Были ведь такие раньше, в шинелях. «Ночные ведьмы»[4], например. Ведьмы. Ведьмы, блин.

— Возвращаемся тем же путем? — спросила Катарина.

— Нет. Нет необходимости, — ответил капитан. — Я открою портал прямо в Управление, но сначала нам надо выйти в Пустоту. Здесь Ретрансляторы мешают.

Напоследок Катарина оглянулась. Прокси, будто отшлепанный ребенок, что вернулся в свой угол и вновь играет, забыв печали, беззаботно лепетала и лялякала, по–кошачьи крутя попкой и нежась под накидкой.

----

[1] «Что–то вроде ультразвуковой кавитации» — кавитация — образование и схлопывание пузырьков в жидких средах, с высвобождением большого количества энергии.

[2] «Небарионная материя» — материя, не состоящая из протонов, нейтронов и электронов.

[3] «Глоссолалии, вспомнила Катарина полузабытое слово, ангельский язык» — примеры глоссолалий: «The Host of Seraphim» и «Orbis De Ignis» Лизы Джеррард.

[4] «Ночные ведьмы» — женский авиационный полк в составе ВВС СССР во время Великой Отечественной войны.