Тёмное трио

Глава 3. Туман. Пляшущие пальцы

…Улыбка медленно сползла с губ, и Туман, открывший было рот для нового окрика: «Ма-ам?», похолодел.

«Не отвечает».

Глянуть на часы. Скрипнуть зубами. И услышать, как с кухни доносится:

Скряб. Тук.

«Опоздал».

Точки и тире, азбука Морзе.

Мачеха.

«Нет. Не поздно ещё!»

Туман бросился в зал и прошипел сестре в спину:

– Алёна, ноги в руки! Сейчас же!

Сестра, что смотрела мультики, подпрыгнула и побелела.

Нет времени ждать: Туман сграбастал мелкую в охапку, отнёс вихрем в комнату и быстрей, пока время не вышло, – бегом на кухню!

С-скряб.

По столу плясали пальцы. Точно не стол это был, а невиданный, музыкальный инструмент. Мачеха («Нет, ещё Мать!») сидела на стуле, опустив голову. Двигались только руки, пальцы.

А рядом с правой кистью лежала недорезанная булка. И нож.

«Не тормози. Начинай!»

Туман аккуратно взял нож за рукоять. Мать не дрогнула.

И тут – скряб! Пятернёй, всеми ногтями по столешнице!

По виску скатилась капля холодного пота.

«Ну, давай же!..»

Кляня себя за нерасторопность, Туман осторожно достал из-за холодильника плоскую коробку и убрал в неё нож. Тихо-тихо опустошил все ящики с вилками и ножами и спрятал всё подальше. За спиной вовсю плясали, стучали… танцевали пальцы.

И вдруг раздался скрип – ножками стула по полу.

«Беги!»

Туман, уже не скрываясь, кинулся прочь; в кухне, позади, грохнуло – стул свалился. Туман вбежал в комнату, Алёнка, с глазами, как плошки, уже дрожала на диване.

Ба-бах!

Дверь хлопнула, точно прозвучал выстрел.

Туман холодными пальцами запер дверь и встал к ней лицом, стискивая кулаки. Силы внезапно кончились, мысли застыли.

А за пределами комнаты…

Туман чувствовал её каждым волоском. Знал, что она уже стоит там. Дышит, ждёт. Быть может, на что-то надеется.

«Нет. Не может она надеяться».

Сзади, ёжась котёнком, всхлипывала от страха сестра. В зале пищали не выключенные мультики.

…А потом в дверь комнаты ударили, застучали. Заколотили и заскребли.

Туман прикрыл глаза. Скоро, вот сейчас…

И крик грянул.

***

Из окна сочился бледный, мертвенный свет. Жирная, раздутая, как жаба-альбинос, луна светила в окно и плевать хотела на тонкую занавеску.

Парень, лежавший на разобранном диване, хмурился во сне: снилось ему что-то нехорошее. Рядом, похожая на эмбриона, спала девочка лет восьми. Из ушей её тянулись провода наушников.

В комнате было тихо, в квартире – тоже.

Но вот блик, что застыл на ручке двери, дрогнул. Зашевелился. В замке тихо щёлкнуло, и дверь открылась.

Какое-то время в проёме было черно. Будто сама темнота смотрела в детскую. Затем что-то порхнуло, мелькнуло… По дверному косяку пробежали пальцы. Самыми подушечками, нежно – как по спящему коту. На луну набежали тучи.

А когда плотное, предгрозовое полотнище раздуло ветром, свет вернулся. Но в комнате уже находился третий.

Третья.

Мачеха прошлась по детской: от двери до окна, от окна – к стеллажу. В её фигуре двигались только ноги да пальцы.

Тук-скряб-тук…

По стене, по корешкам книг. Тихонько, чтоб не разбудить спящих.

Скряб-вжих…

Мачеха шагнула и замерла у дивана. Голова её склонилась на бок.

Вот парень и девочка, брат и сестра. Беловолосые, беспомощные… Два ангелочка.

Худая рука сунулась в карман, достала длинное, острое. С металлическим, сизым блеском.

Хлебный нож. Тот самый, что Туман ещё утром, скрепя сердце, натачивал по маминой просьбе.

Мачеха согнулась и вытянула руку. Кончик ножа тронул подбородок спящего: невесомо, легонько. Пощекотал ресницы. Обвёл контур губ.

Туман поморщился. Рядом, во сне, всхлипнула Алёнка.

Проснётся? Не успеет?

По груди парня прошлась рука. Пальцы – лапки паука – сплясали на сердце…

И Туман проснулся.

Багровоглазая Мачеха послала ему улыбку, горящую во тьме.

И с размаху резанула лезвием.

***

Сипя, брызгая кровью из распоротого горла, он свалился с дивана…

И очнулся.

Рука, что, грозя задушить, стискивала рану на шее, была его рукой. Да и раны-то не было.

«Кошмар. Кошмар приснился».

Стоило это осознать – и накрыло облегчение. Покряхтывая от боли (синяк на боку точно будет), Туман встал на ноги в пустой, безопасной комнате.

Слава Богу, Алёнка беззаботно дрыхла на том же месте. Туман тихонечко склонился над ней, проверил, идёт ли запись колыбельных, и получше укрыл одеялом. Затем посмотрел на часы.

«Три ноль пять, ещё далеко до петухов. Только фиг заснёшь теперь… Так, а что за дверью творится?»

Туман неслышно подкрался к ней. Прислушался, положив ладонь на полотно двери.

Под утро весь напор Мачехи сдувался: она принималась тупо бродить по комнатам, коридору… А после возвращалась в свою комнату, потеряв силы.

Спокойствие. Тишина.

Только тренькает вдалеке жизнерадостная мелодия – и в такую рань крутят мультики.

Туман перетрогал все замки и дверную ручку. На месте, в порядке. Приснится же такое.

Но не успел отойти к дивану, как случилось нечто.

Под ногами ширкнуло, взвизгнуло. И, вылетев из-под двери, по голым пальцам на ноге Тумана царапнуло лезвие. Кончик ножа, что пробился в щёлку.

Туман отскочил, запнулся о тапки и свалился.

Добрые пять минут он смотрел, как кровь из большого пальца марает ковёр. Как, пытаясь просунуться дальше, укусить, ходит под дверью лезвие.

На шестой минуте Мачеха бросила попытки. Взвыла:

– Ненавижу!..

И стала выламывать дверь по новой.

***

Мама не всегда была такой.

Всё началось полгода назад, как ушёл отец. Алёнка тогда первый класс заканчивала.

Туман помнил, как однажды пришёл домой и увидел в ванной на одну зубную щётку меньше. Давя в себе плохое предчувствие, постучал в родительскую спальню. Откликнулась мама – бледная, растерянная…

Она и рассказала, что папа ушёл. К другой, навсегда. Р-раз – и всё. Даже с детьми не попрощался.

Наверно, ему было стыдно.

Туман молча выслушал новость. Затем сел с мамой рядом и обнял её одной рукой. В мыслях было одно: «Как Алёнке сказать? Ведь папина любимица…»

Алёнка, младшая, с рождения купалась во всеобщей любви. Туман помнил, с какой гордостью он, десятилетний, возил коляску с младенцем. Менял, не брезгая, подгузники, щекотал… Но особенно её любил папа. Всегда больше всех баловал.

В то время они с мамой постоянно собачились. Туман старался не лезть в дела взрослых, сестру от них оберегал: уводил в парк или киношку, либо к тёте Ане. Думал, ерунда. У всех бывают кризисы. Обойдётся.

А тут вот оно что… Не обошлось.

Видимо, надоели папе мамины тараканы да фобии.

У мамы их было много. Пожалуй, больше, чем у кого-либо в семье. Главным среди страхов была агорафобия – страх открытых пространств и скоплений людей. Уже года три, как мама не выходила на улицу, работая из дома. А всё концерт, на котором чуть не погибла уйма народу, и звонок о заложенной бомбе.

Тогда, осенью, мама, удостоенная на работе билета в оперу, на концерт знаменитой дивы, едва не умерла в давке. Бомба оказалась муляжом, но маму это отнюдь не успокоило. Заимев сотню седых волос, она перешла на удалённую работу и теперь гуляла исключительно на балконе. Ни муж, ни дети не могли уговорить её выйти на волю.

Что ж. Мама превратилась в принцессу из высокой башни. Принцессу, что боялась улицы, посторонних людей, врачей… Особенно врачей. Мама всегда была приверженцем самолечения: всему виной тётя, воспитавшая её после смерти родителей. Травница, она всегда лечила её народными средствами. Папа же, наоборот, выступал за науку и медицину. Только благодаря ему Туман с Алёнкой получали необходимые прививки и лекарства.

Да, родители часто ссорились на этой почве. Но в последнее время мама всё чаще кидалась на отца с кулаками и воплем: «Ненавижу!» Видимо, считала, что он специально задерживается на работе, изменяя ей с какой-нибудь секретаршей.

Папа отбивался, молчал. Терпел.

А когда на маму нападал страх – это было часто – успокаивал её, баюкая в объятьях, как ребёнка. Шептал всё: «Танечка, Танечка…»

«Я люблю тебя», – читал Туман на его лице. Видимо, ошибался.

В тот же день Туман позвонил папе, но телефон оказался отключен. Подумав, звякнул ему на работу и узнал, что отец уволился по собственному час назад. А после – ушёл в неизвестном направлении с чемоданами.

С тех пор от папы не было ни слуху ни духу. Других родственников у него не было, друзья – те, кого Туман знал, – либо врали, либо и правда не знали, где и с кем живёт он теперь. Алёнка же, узнав новости, поплакала, повалялась в истерике на полу… Но в конце концов успокоилась.

Все они успокоились. Как Туман тогда думал.

Он ошибался.

В день, точнее, ночь, когда у мамы случился первый приступ, Туман волонтёрил, вместе с отрядом разыскивая ушедшую из дома бабульку с Альцгеймером. Телефон вдруг завибрировал, зажужжал в кармане, как шмель. «Нашли? Другие нашли?» – подумал было Туман радостно.

Оказалось, нет. Не нашли.

Алёнка это, неспящая в час ночи. Проснулась, захотела попить водички, пошла в коридор.

На маму напоролась.

Которая стоит у двери в туалет и пальцами по стенке водит. И не отзывается, как лунатик.

А потом…

Она повернулась-таки к Алёнке. Да так, что та чуть в пижаму не напрудила. Почудилось, что глаза её, как у Волан-де-Морта, красным блеснули. А лицо белое-белое.

Алёнка взвизгнула, в комнату свою – шмыг. И замок закрыла, как не делала никогда.

А мама у двери теперь стоит. И шуршит, и стучит, и скребётся зачем-то.

«Гарри Поттера на ночь пересмотрела», – решил тогда Туман. Однако скорей пошёл домой. Тем более, что пропащую бабульку действительно, только что, нашла другая команда.

…У Алёнкиной комнаты никого не было.

Туман прошёлся по квартире, остановился у маминой спальни. Дверь была приоткрыта. Тихо как мышь заглянул внутрь…

Очертания мамы на кровати. Всё в норме, всё как обычно.

Туман хмыкнул.

«Ну, фантазёрка…»

Подошёл к двери сестры и постучал.

– Кто?

– Дед Пихто. Я это, открывай.

Алёнка, сопя, открыла.

Но не успел Туман войти в комнату, не успел даже улыбнуться, как лампочка в коридоре лопнула. И из коридорной тьмы, позади, выстрелила рука. Вцепилась в лицо Тумана, словно лицехват из фильма про «Чужих».

Пронзительный Алёнкин визг.

Туман вывернулся из захвата.

– Мам, ты чего?!

Вместо ответа хрупкая фигурка отскочила – и с воплем бросилась на него.

Туман заполучил тогда уйму царапин и синяков. Алёнка, что по его команде опять заперлась в комнате, сидела у двери и ревела белугой. А он всё пытался спеленать собственную мать. Удерживал руки, изо всех сил стараясь не навредить ей, с полным ощущением, что мама с ума сошла.

«Это стресс, стресс… Это всё из-за папы. Она успокоится!» – отчаянно думал Туман, затаскивая маму, связанную бельевой верёвкой, в комнату.

Кое-как бросив её на кровать, дрожащий Туман встал рядом.

«Скорую… надо скорую вызвать!»

Но, стоило ему достать телефон, как мама издала странный хрип и замолчала. Взгляд её приобрёл осмысленное выражение.

– Ваня? Это… это что такое?

Нормальная мама. Нормальные глаза.

– Как это понимать?

…Мама не поверила им. Ни капельки.

Хмуря брови, говорила: «Что за ерунда! Ничего не помню, не было такого, спала я просто! Ты чем лицо исцарапал?»

«Мам, это ты… я хотел скорую…»

«Скорую?! – взвизгнула мама. – Не смей!..»

И он не посмел.

Дня три всё было тихо. А на четвёртый приступ случился снова. Поздним вечером, ближе к десяти.

Все приступы с тех пор начинались примерно с этого времени, а прекращались под утро.

Так и появилась Мать-и-Мачеха.

На утро мама ничего не помнила. Бодро, как обычно, готовила завтрак, с аппетитом ела любимые конфеты, чмокала детей… Да только Алёнка теперь ёжилась от поцелуев. Требовала, чтобы Туман заплетал косички, и старалась поменьше попадаться маме на глаза.

Мама не понимала, в чём дело. Туман же не знал, что делать.

Попробовал уговорить её на поход к психологу. Ну, виртуальный хотя бы, онлайн, чтобы поговорить о папе, рассказать о своих страхах… быть может, так ей станет легче… Мама же, услышав это предложение, оскорбилась до глубины души. Заявила, что она нормальная, всяким мозгоправам не верит, и не разговаривала с сыном два дня.

Она не помнила ничего, что с ней происходило. А происходило раздвоение личности, страшные дела.

Теперь почти каждые три-четыре дня всё повторялось по новой. Бывали, правда, и затишья: на день, неделю, две недели однажды… Но Туман уже приобрёл привычку: прятал под вечер, пока мать не видит, всё острое, колющее, режущее и запирался в одной комнате с Алёнкой. Когда мама была в порядке, объяснял это тем, что одна Алёнка боится. Типа монстр в её комнате, под кроватью. Воображаемый. Даже, якобы из-за монстра, дополнительные замки в двери установил.

Мама хмыкала и не возражала. Не зная, что сама этим монстром является.

Так и жили. Адаптировались.

Видимо, стресс ударил и в голову Тумана: он адаптировался к ситуации, а не решил проблему.

Однажды Туман всё же решился записать крики Мачехи на диктофон, купить и расставить по комнатам мини-камеры, чтобы заснять то, что происходит. Но все попытки его пошли прахом: диктофонная запись вышла ужасной – сплошь помехи, а камеры успели заснять лишь краткое, мутное мелькание силуэта в ночи. Техника оказалась явно некачественной, однако, поразмыслив ещё, Туман отказался от новых попыток добыть доказательства. Представил мамино лицо, когда она увидит и услышит всё, что происходит с ней во время приступа. Ведь она наверняка придёт в ужас и тогда… Туман не знал, что будет. Переживёт ли мамино сердце такое потрясение? Или она решит, что ей и правда нужно лечиться, сообщит обо всём в больницу и в социальные службы, и их разлучат? Что будет со всеми ними? Ведь папы нет, других родных – тоже, а они с Алёнкой ещё несовершеннолетние…

По той же причине Туман отказался от идеи пригласить кого-нибудь из знакомых волонтёров, чтобы тот переночевал у них, став свидетелем, или тётю Аню, мамину подружку из другого дома. Никто не знал, что творится у них в семье: квартиры сверху и снизу пустовали, а соседи на их площадке – бабки-дедки, «божьи одуванчики» – были настолько глухими, что не слышали ночные крики.

Выходило, что нужно ждать. Просто ждать и надеяться, что пройдёт какое-то время – и мама исцелится, станет такой, как прежде. Что разрушительное действие стресса, разрыва с любимым когда-то мужем, испарится, как страшный сон.

Туман запрещал Алёнке рассказывать кому-либо, что происходит в их семье. Играл в молчанку, а точнее – в героя. Он всерьёз считал, что у него «комплекс Гарри Поттера»: жажда спасать всех и вся. Кошек и собак бездомных – приносить не домой (у мамы аллергия), а соседям и приютам. Старичкам беспомощным на улице помогать, искать потерявшихся детей. Волонтёрить постоянно.

А теперь вот и маму спасать. Переносить её в кровать под утро, порой переодевать в ночнушку, как маленькую. Наводить порядок в комнатах, где Мачеха, не добравшись до детей, крушила в ярости обстановку, возвращать на место вилки и ножи на кухне.

Делать вид, что не было ничего.

И как-то переживать угрюмые взгляды Алёнки, которая молча обвиняла его в том, что он, старший, ничего не может с этим сделать. Просто плывёт по течению.

А Туман не мог по-другому. Не представлял, что будет, если маму заберут в психушку, навсегда. Что тогда с ним и Алёнкой будет? Опекунов им назначат, приёмных родителей?..

Или, что намного хуже, медики найдут в маме какой-нибудь феномен и примутся ставить на ней опыты. Она же не выдержит там, с её-то фобиями.

Лучше уж так. Пока справляются.

Пока…

***

Ещё одним способом уйти от реальности были танцы.

Туман считал их просто хобби, возможностью в чём-то проявить себя. Ведь ни отец, ни мать не желали, чтобы он всерьёз связывал судьбу с хореографией.

Мама давно хотела, чтобы он пошёл по её стопам: стал экономистом или финансистом, научился играть на бирже. Поэтому и в физ-мат класс в этом году перевела. Туман не возражал: давно смирился.

Но, как только появлялось свободное время, после уроков или в выходной, он бежал в знакомые заброшенные места – туда, где поменьше свидетелей. Включал любимую музыку на смартфоне и пытался танцевать собственную хореографию.

Конечно, были те, кто его дразнил. «Плохому танцору что-то мешает» и всё такое. Но Туман не огрызался на хейтеров – просто мимо ушей пропускал. Смотрел шоу, где соревновались танцоры, изучал по видео стили: контемп, вог, классику… Сперва пытался подражать, затем – придумал кое-что сам.

Отсутствие зрителей, лёгкая музыка и движения тела – всё это успокаивало, словно танец был некой медитацией, избавлением от стресса.

Туман танцевал, представляя, что он и правда туман – лёгкое, невесомое… таинственное явление. А не просто парень с кучей проблем, Ваня Туманский, давно получивший кличку «Туман» за счёт внешности и фамилии.

Впрочем, некоторые звали его и похлеще.

Например, Тролль с командой. Главные школьные хулиганы, они часто пытались его задеть. Бывали и стычки. Однако Туман, ходивший на курсы самообороны, худой, но жилистый, мог за себя постоять и, когда удавалось, не обращал на уродов внимания. Просто шёл мимо.

Но сегодня пройти мимо не удалось.

– Бей его! Бей!

Трое на одного. Пустой коридор. Ни одного учителя.

И рыжий мальчишка на полу.

Даже не сопротивляется. До полусмерти уже избитый.

Туман ворвался в гущу драки, как пуля. Раскидал двоих, врезал Троллю под дых.

– Эт-то что за выкрутасы?!

Завуч.

Тролль с дружками быстро приняли невинный вид.

– Ольга Денисовна, это всё он…

– Я всё видела! – гадюкой прошипела завуч. – Туманский, в медпункт его! А вы…

Туман почти донёс рыжего до двери, когда тот, вяло сопротивляющийся, наконец, собрал все силы и вырвался. Выплюнул ему в лицо, чуть не забрызгав кровью из разбитой губы:

– Чего ты влез? Тебе больше всех надо было, да?!

И со всей дури врезал кулаком Туману в скулу.

Точнее, попытался врезать.

Танцор увернулся, перехватив дрожащую руку. Казалось, окровавленный рыжий («Как там его? Крест?») так и нарывается на драку. И неважно, кто перед ним – Тролль, не Тролль. Главное, чтоб били.

Точно сам себя наказывал. Непонятно только, за что.

– Что у тебя стряслось? – сочувственно, тихо спросил Туман.

Крест всхлипнул, рука его обмякла.

Он сполз на пол…

И вдруг заплакал.