Тёмные истории Северо-Запада

Гости (Псковская область)

Он всегда любил прятаться, потому что искать скучно и чуточку страшно. Потому что… Вот ты стоишь в большой комнате у стены, считаешь, пытаясь вспомнить, что идет за цифрой шесть. То ли семь, то ли восемь. Но потом выбираешь восемь и продолжаешь, доходишь до десяти, выкрикиваешь волшебное заклинание:

— Я иду искать!

И поворачиваешься…

А дом молчит, и от этого становится больше, страшнее. Он меняется, когда звуки уходят. Что-то ломается вокруг. Что-то начинает проникать сквозь стены, заползать в темные углы и смотреть на тебя оттуда. Чуть слышно шептать непонятное.

И ты знаешь, что где-то прячется Славик и папа. Знаешь, что, если найдешь кого-то из них, странные гости убегут. Поэтому первым ищешь папу, потому что он большой, сильный и ему сложно забиться под кровать, или же залезть в шкаф. Значит, его найдешь быстрее. И тебе уже не до игр. Ты ищешь папу, чтобы тот отпугнул гостей, проникших в дом с улицы.

Ты, конечно, не плачешь. Не зовешь никого. Потому что тогда папа объявит стоп-игру, потому что он не любит капризы. И ты бегаешь по дому, шарахаясь от углов с гостями, и когда, наконец, находишь отца — то уже улыбаешься, уже не думаешь о плохом. Знаешь, что скоро придет пора самому прятаться.

Прятаться…

О, это волшебное ощущение. У Ленчика было любимое место: в шкафу, в прихожей, куда он забирался в джунгли висящих платьев, заставлял проход мамиными сумочками и коробками и замирал. Закрывал себе рот ладонью, чтобы случайное хихиканье не выдало Главного Места, и слушал. Папа никогда не искал молча. Он ходил по дому и задумчиво повторял:

— Куда же они подевались? Может быть, здесь, в прихожей?

Он открывал дверь, щелкал выключателем и разочаровано говорил:

— Нет, тут никого нет. Может быть, они в подсобке? Нет. Там темно, и они боятся.

Леня фыркал в ладошку, зная, что Славик уже несколько раз там прятался, и папа каждый раз радовался смелости братика, когда заглядывал в подсобку и его обнаруживал.

Рано или поздно отец всегда их находил.

Когда они в последний раз играли в прятки — была осень. Клены у шоссе стояли красно-желтыми, и если по дороге проезжали машины, палые листья поднимались с асфальта и будто пытались нагнать обидчиков. Светило солнце, отчего на улице стало красиво-красиво. Мама уехала в город, проведать бабушку, а папа оказался выходным, и потому весь день был посвящен играм. То в кита, то в бой подушками, а потом уже и в прятки.

Папа всегда играл честно, не так как дядя Леша, который, когда приезжал, считал до ста, сидя перед телевизором, и потом, не вставая, кричал на весь дом:

— Ах какие сорванцы, как хорошо спрятались, — а сам при этом слушал новости или смотрел футбол. Папа говорил, что дядя Леша так делает просто потому, что не хочет, чтобы его просили играть. Его никто и не просил, когда отец был дома.

В тот день Ленчик спрятался в своем любимом месте: в шкафу, за платьями. Здесь приятно пахло мамой. Папа ходил по дому, несколько раз останавливаясь у любимого тайника, громко удивлялся тому, что еще не нашел своих маленьких «нинздя». Леня не знал кто это такие, но ему все равно было приятно.

Папа уже нашел Славика на втором этаже, за диваном в игровой, и теперь искал Леню. А тот сжался в углу шкафа, тихонько, как мышка, но так, чтобы видеть щелку между дверцами. Папа приближался к его убежищу. Крадущиеся шаги были совсем рядом. Фигура заслонила просвет. Что-то коснулось плеча Лени, наверное, платье, но он едва не вскрикнул от страха, сдержавшись только благодаря азарту.

— Неужели Леня снова в шкафу? — сказал папа. — Не может такого быть!

Створки открылись, яркий свет пробился через колышущиеся лианы платьев. Папа раздвинул их, заглядывая внутрь, и Леня засмеялся.

— Странно, — сказал папа, глядя сквозь него. — А где он?

— Я т-у-у-ут, — весело замахал руками Ленчик, но папа закрыл шкаф и пошел дальше. Пошутил. Папа часто шутил. Леня попытался встать, но не смог. Посмотрел на ноги, но в темноте не сумел разглядеть, что с ними случилось. Тронул их руками. Пальцы скользнули по ткани штанишек, дошли до холодной кожи. Прикосновений своих он не почувствовал.

— Папа! — закричал Ленчик. — Папа, помоги! Папа-а-а-а-а! Папа, ножки. Что-то с ножками!

— Очень странно, — сказал папа. — И куда он спрятался?

Его шаги удалялись.

— Папа-а-а-а-а! — Леня ударил по стене шкафа, но рука бесшумно пролетела сквозь нее. Это испугало еще больше.

Дверь открылась. Внутрь заглянул Славик:

— Па, но я видел, что он сюда залезал.

— Значит, перепрятался, — ответил папа.

Брат смотрел прямо на Ленчика, но не видел. Нахмурился, совсем как взрослый. Затем задрал голову и изо всех сил крикнул:

— Ленчик, выходи, стоп-игра!

— Но я же тут, — жалобно протянул Леня. Слава пошарил между платьев, и его рука прошла сквозь коленки брата. В глазах защипало. — Славик, я тут!

Славик закрыл дверь. Запах в шкафу изменился. Стал холодным, чужим. Не в силах встать, Леня рвался из своего угла, но не мог сдвинуться ни на шажок. Голос папы изменился. В нем появилась тревога.

Потом он стал кричать уже зло. Сказал, что запретит приставку, если Ленчик не выйдет немедленно. Лене уже было наплевать на компьютерные игры, он и сам хотел выбраться, но не мог. Вскоре хлопнула дверь, и приглушенный голос отца позвал сына на улице.

Створки шкафа снова открылись, Славик сунулся внутрь, схватил мамины сумки и выбросил их. Затем принес стул, чтобы дотянуться до вешалок, и принялся сдирать мамины платья и кидать их на пол. Все это время Леня кричал и плакал, но брат его не видел, лишь повторял:

— Я видел, что ты сюда прятался. Я видел!

В глазах Славы дрожали слезы.

Слез было много. Когда вернулась мама, то долго кричала незнакомым голосом. Папа сдавленно отвечал ей что-то. Потом мама плакала. Они куда-то звонили, а Леня не мог пошевелиться, сидя в углу. Он хотел выйти. Он пытался стучать. И даже когда мама с мокрым от слез лицом развешивала свои наряды по местам, и платья проходили сквозь него, как призраки, он умолял его увидеть. Просил помочь выйти. Просил не оставлять здесь. Обещал, что больше так не будет, и если раньше это помогало — то сейчас нет. Дверь закрылась, отрезав Леню от света.

Затем они все ушли. Славик, мама, папа. Леня слышал, как завелась машина, как под колесами зашуршал гравий во дворе. Не веря в то, что происходит, он не переставал звать на помощь.

А потом пришли гости… Их мокрые пальцы касались лица, шепот, неожиданно, успокаивал, убаюкивал и совсем не нес в себе угрозы. И с каждым прикосновением время будто менялось. Сидя в кромешной тьме, Ленчик вздрагивал, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. Но свет в доме не горел, и по нему шуршали гости…

Он не понял, когда вернулись папа и мама. Но едва они вошли, как в доме поднялся грохот. Хлопали крышки, гремело в подсобке и под лестницей. Обыскивающий дом папа всхлипывал, и это пугало еще больше. Мама постоянно кому-то звонила, на кого-то кричала. Славика Леня не слышал. Наверное, родители отвезли его к бабушке, в город.

Когда снова открылась дверца шкафа, то Леня не узнал папу. Красные глаза, перекошенное лицо. Папа срывал платья и бросал их на пол, как Славик совсем недавно, он скинул с верхних полок новогодние украшения, альбомы для рисования, гирлянды. Встал на цыпочки, разглядывая освободившееся место, будто надеясь, что Леня спит там, на узкой перегородке. Потом выгреб из шкафа все ботинки, сапоги, сумки, коробки из-под обуви. Несколько раз провел по стенке дрожащей рукой, будто не веря глазам. Его ладонь прошла мимо, и Ленчик попытался за нее ухватиться.

Папа замер, глядя в угол. Посмотрел на свои пальцы. Губы его задрожали, он сел прямо в груду вещей и заплакал. К нему подошла мама. Леня видел, что сначала она хотела положить ладони ему на плечи, но затем опомнилась, скрестила руки на груди.

Черные пятна под глазами делали маму похожей на ведьму из страшной сказки.

Леня уже и не пробовал кричать. Просто смотрел на родителей, как будто мультик в телевизоре, в страхе, что сейчас его выключат. Папа, наконец-то, встал. Резко подошел ко второму шкафу и принялся выбрасывать вещи уже из него.

— Дверь на улицу запирать надо было! — зло сказала ему мама.

— Да пошла ты, — огрызнулся он.

Леня заткнул уши пальцами и зажмурился, а когда открыл глаза — платья висели на месте, дом молчал. Гости же были тут. Шептали, трогали его. Он отмахивался, задевая мокрые тела, но они все время возвращались. Скользили по шее, по спине, заползали под футболку и возились там. Леня вздрагивал от отвращения, пытался поймать их под тонкой тканью, но с каждым разом прикосновения становились все менее раздражающими.

В какой-то момент он перестал плакать. Все смешалось так, словно ты пересмотрел перед сном телевизора и не можешь уснуть, цепляясь взглядом за ночник напротив кровати, и замечая, как рывками светает за окном. Леня просто сидел в углу и ждал. Не знал, чего именно. Не знал, сколько времени. Не мог спать, не хотел есть и пить.

Гости возились рядом, ползая по нему, и он уже не отмахивался.

Дом изменился. Время изменилось. Оно тянулось, как ириска, и одновременно мигало, как лампа на датчике движения, того, что повесил над крыльцом папа. Леня не понимал его течения. Может, прошел час, а может и день. А может и годы… Часто он пытался вспоминать что-то хорошее, как советовала ему мама, когда они ходили к зубному. Представлять доброе. Пляж на их озере. Сосиски на костре. Он мог думать об этом бесконечно, но… Песок покрывался чем-то серым, вода темнела, а вкусняшки мокли и покрывались черными пятнами. Память уходила.

Дом теперь принадлежал гостям. Ночью и днем. Люди покинули его.

Хотя папа иногда заезжал. Леня узнавал шаги отца, вытягивался в струнку и кричал, надеясь, что на этот раз будет услышан. Но… Папа будто обходил шкаф стороной, лишь один раз заглянул внутрь и сгреб часть маминых платьев, скомкал и бросил в сумку, а затем долго-долго стоял, смотря в темные недра, пока не захлопнул дверцы. Пару раз с папой приезжал кто-то еще, и они много говорили, кричали. С кухни что-то звенело, а потом оттуда слышался храп или приглушенные рыдания. Леня тянулся к дверцам шкафа, упирался в них пальцами, но не мог сдвинуть.

Его семья всегда была где-то рядом и одновременно очень далеко. И он каждый раз вздрагивал, когда щелкал замок входной двери, а доски в прихожей скрипели под чьими-то ногами. Каждый раз надеялся.

Но шкаф никогда не открывали. Темные гости же больше не уходили, и они с Леней привыкли друг к другу. Мальчик обнимал их, вспоминая, как забирался раньше в кровать к родителям и ложился между ними, наслаждаясь их теплом и запахами. И надежда выбраться превращалась во что-то другое. Во что-то темное.

Гости тоже пахли приятно. Они жалели его, заботились о нем. Иногда опутывали руки, и тогда Леня дотягивался до дверец шкафа, приоткрывая их. Напротив было окно, и за ним виднелись деревья над шоссе. То покрытые белыми шапками снега, то зеленые. Он смотрел на дождь, на солнце. Иногда — на прячущиеся среди листвы фонари, раскрашивающие ветви по ночам. Мир за пределами дома казался чужим, враждебным, но безумно красивым. Окно напоминало о чем-то из прошлого. Чем-то похожим, куда он мог смотреть часами, вместе с братом. От этого было теплее.

Папа приезжал все реже, и в такие дни гости иногда прятались, оставляя Ленчика одного. Опять. Леня звал их. Просил вернуться, но они будто боялись ходящего по пустому дому человека. Наверное, именно тогда он стал злиться на отца. Он ведь бросил его, не нашел, а теперь еще мешал быть с ним тем, кто не отвернулся!

Но когда в следующий раз дверь отворилась, и Леня увидел папу — то злость улетучилась. Он не сразу узнал отца. Тот был весь в черном, с белыми прожилками в прежде темных волосах, его лицо будто помяли и расправили. Глаза запали. Он смотрел на оставшиеся мамины платья пустым взором. А потом, как сломанная кукла, стал снимать их и складывать в большой чемодан. Бережно, аккуратно. Не так как в прошлый раз. Леня наблюдал за ним молча, не понимая, почему он так изменился.

А когда рядом с ним появился еще один дядя, то не сразу узнал в нем Славика. Он стал высоким, как папа. Тоже весь в черном. Над верхней губой росли усы. Леня заволновался, заворочался, но теплые тела гостей окутали его, успокаивая. Сегодня они не ушли, лишь настороженно следили за людьми.

Брат и папа не разговаривали. Славик молча помогал отцу укладывать мамины платья в чемодан и почему-то плакал иногда поднося ткань к носу. Когда дверь шкафа закрылась, Леня еще долго смотрел в щелочку между дверцами и ему, неизвестно по какой причине, было больно. Будто он потерял даже больше, чем всё.

Когда дом снова замолчал, внутри неприятно тянуло. И даже гости не могли унять тревогу. Сидя в своем углу, он пытался вспомнить лицо мамы, но оно было словно затянуто паутиной. Что-то стирало маму из головы. Оставался лишь силуэт и волосы. Все остальное — серый гнилой полиэтилен, облепивший фигуру… Скрывающий все старое…

Однажды папа снова заглянул в шкаф. Он был совсем сед. Усталый, хромающий отец, чьего лица Леня почти не узнавал, показывал дом мужчине и женщине с большим животом. Они ходили по полу в ботинках, и Ленчик вспомнил, как кто-то близкий ругался на это. Кто-то стертый. В нем вспыхнула злоба, но семья зашевелилась, обнимая покрепче.

Слов людей он почти не понимал. Будто бы уже их слышал, но что они значили… Леня просто наблюдал, пока не закрылась дверца. И нервничал, предчувствуя перемены. В его дом пробрались чужаки…

Шкаф стали открывать чаще. Гораздо чаще, и это его бесило. Леня щерился каждый раз, когда внутрь заглядывала незнакомая женщина, развешивая свою одежду и расставляя коробки, совсем как когда-то делала… другая. Он рычал, когда небритый мужчина запихивал на верхнюю полку шапки или брал их оттуда. Конечно, новые жильцы не слышали живущего в шкафу Леню.

По ночам он просил семью обвить руки и открывал дверцы, никогда не закрывая. Наутро незнакомцы с раздражением их захлопывали. Женщина, лишившаяся живота, требовала от мужчины что-то, и тот с отверткой возился с петлями, ворчал, показывал, что дверцы работают как надо, но наутро все повторялось, и он снова лез в шкаф с инструментом. А потом стал приходить раньше и, увидев распахнутое нутро Лениного тайника, лишь тихонько прикрывал его, опасливо глядя наверх, в сторону спальни тех, кто жил тут раньше. Ночами оттуда часто раздавался противный визг. Леня хотел выползти и добраться до второго этажа, чтобы прекратить этот крик, но семья никогда не трогала его ноги, а покинуть угол сам он не мог.

Поэтому Леня сдирал висящие на вешалках вещи, а иногда бил семьей по стене шкафа. Глухие стуки вызвали небритого мужчину со второго этажа, он осторожно подходил к створкам. Под грузным телом скрипели половицы. Потом он тихонько открывал дверцу, светил внутрь фонариком, и семья убегала. Леня бессильно скалился, ненавидя вынужденное одиночество и глядя в слепо таращащиеся глаза человека.

Женщина стала вешать платья в другом конце шкафа, с подозрением глядя на угол, откуда на нее смотрели невидимые, но ненавидящие глаза. Мужчина, проходя мимо, всегда ускорял шаг. Семья же была недовольна выходками Ленчика. Иногда она и вовсе не приходила. Он звал ее, он просил прощения, а потом сладко нежился в объятьях, обещая больше никогда не безобразничать. Но однажды не выдержал, и, распахнув дверцы шкафа, выкинул наружу все коробки, какие мог.

Новые жильцы даже не положили их обратно. Мужчина оттащил их в соседний шкаф. Женщина орала на него, держа на руках плачущий сверток, и указывала на убежище Лени. Требовала чего-то. Небритый лишь отмахивался и крутил пальцем у виска. А потом захлопнул дверь, и что-то щелкнуло снаружи.

Семья же ушла и больше не навещала Ленчика. Он слышал, как она ползает по дому, как шепчется, но никто больше не приближался к шкафу. Никто не слушал умоляющих криков и обещаний. Леню снова предали. В доме же появился новый звук. Топот маленьких ножек, торопливый, неуклюжий. От счастливого детского смеха хотелось выть от зависти и злобы. Он понял, почему наскучил семье. Понял, что теперь ей нужен другой мальчик. Леня пытался разглядеть обидчика сквозь щель в шкафу, но не мог.

Запертый в своем углу, брошенный всеми, он днями и ночами неотрывно смотрел в узкую полоску света, пока однажды не услышал что-то знакомое. Что-то из той жизни, которая была у него когда-то. Внутри сладко потянуло.

— Раз, два, три, четыре, пять… — говорил кто-то, и Леня вытянулся в струнку. Когда-то, бесконечность назад, эти слова наполняли радостью. Когда он еще не потерял их смысл.

Что-то щелкнуло снаружи. Дверца шкафа открылась, и внутрь залез чужак. Глаза его горели азартом и забытым Леней счастьем. Тихонько хихикая, мальчишка пробрался в угол. Замер, прикрыв рот ладошкой.

Леня приподнял руку. Со всех сторон хлынула семья, опутала его, согрела, ее шепот превратился в крик. Жадный, голодный. Она хотела чужака. Хотела так, что скользкие тела обжигали кипятком. Семья сжимала сильнее и сильнее. Кто-то кричал громче всех, убеждал, что Леня не пожалеет. Что это он забрал Леню много лет назад, и подарил семье дом. Что надо торопиться! Ведь связь между потоками тает. Осталось сделать последний шаг, но им нужен новый братик. И Леня должен взять его, иначе исчезнет, растратив себя на мостик между временами. А они не хотят этого. Потому что они — семья. Каждый их них когда-то построил свою переправу. В шкафах, в чуланах, в землянках. И каждый раз семья становилась больше, сильнее.

«Возьми его!» — ревела она.

Ленины губы скривились, пальцы согнулись корявой лапой. Этот мальчик был его шансом выбраться из ловушки. Освободиться. Скользнуть по деревянному полу прочь из шкафа. Объединиться с семьей.

Но… Когда он почти коснулся гостя, в памяти всплыло плачущее лицо человека, выбрасывающего из шкафа тряпки и водящего рукой по стене. Леня почему-то знал, что этот мужчина искал именно его. И что небритый будет также искать мальчишку. Будет плакать. Почему-то стало больно.

Он отшатнулся. Семья взвыла, и в ее голосах больше не было тепла. Она клонила руку Лени к чужаку. Она орала, что иначе нельзя. Что этот дом им нравится. Что второго шанса может не быть! Что они не возьмут его с собой! Им придется уйти. Придется искать новый дом, снова жертвовать кем-то из братьев, снова рисковать, поджидая того, кому выделено достаточно времени, чтобы провести их дальше. Снова прятаться, снова бояться. Ты не станешь одним из нас, кричали они, если упустишь его. Одумайся! Разве стоит это гадкое создание наших страданий?

Леня не шевелился. Рука дрожала в сантиметре от плеча гостя. Но тот вдруг дернулся, толкнул дверцу, распугивая тени. Снаружи кто-то тревожно ахнул, створки хлопнули, лязгнула защелка. Небритый испуганно закричал на сына.

Семья резко смолкла. Ругань человека таяла, будто шкаф улетал прочь. Свет померк. Наступила тьма и безмолвие, кружащиеся как на раскрученной карусели.

— Неужели Леня снова в шкафу? Не может такого быть! — рванулось откуда-то.

Дверцы отворились, яркий свет ослепил его, скорчившегося на полке. Смутно знакомый мужчина протянул к нему руки.

— А вот он где!

Леня ощерился, зашипел. И вырывался все то время, пока побледневший человек вытаскивал его из шкафа. Рычал, когда другой мальчик, которого он когда-то знал, совал ему в руки игрушки и все спрашивал:

— Папа, что с Леней? Папа, что с ним? Леня, это я, Славик! Леня, это Славик…

Он знал этих людей. Знал их. Но никак не мог вспомнить.