Тёмные истории Северо-Запада

Древо (Санкт-Петербург)

Я не заметил, когда все началось. Шел первый месяц лета, в городе воцарилось тепло, и небо стало чуточку светлее. Я одержимо мечтал об отпуске, которого не видел уже третий год, и все свободное время висел в телефоне, проглядывая различные предложения туроператоров. Приценивался. Разочаровывался. Вновь искал.

И крутился в ежедневной суете, как лемминг в центрифуге. Работа и мечты о путешествии, дорога домой с прикованным к экранчику смартфона взглядом, поздний отход ко сну, ранний подъем и новый цикл. Жизнь шла своим чередом по протоптанной колее, никак не соприкасающейся с окружающим миром.

Поэтому когда в лифте мне сказали:

- Дашенька моя тоже убегла. - Я вздрогнул от неожиданности и бесцеремонности чужого вмешательства в мой отработанный ритм. А также удивленный тем, что в лифте есть кто-то еще кроме меня. Со мною поднималась крошечная старенькая Савльева с третьего этажа, когда-то давно я даже дружил с ее внучкой. В школе еще. В памяти осталась только фамилия.

- Найдется, не волнуйтесь, - выдавил я из себя растерянно.

- Нет, Юрочка. Третий день ее нет. Всегда на второй возвращалась, лапушка моя. Никогда так долго не гуляла. Скорее всего там же она, где и остальные.

В тот момент я не понял ее слов. Для меня это все было банально и скучно. Старушка переживала за свою кошку, как и положено женщине, чьи дети давно улетели из гнезда и звонят лишь по праздникам, а муж, прожившей с нею почти полвека - ушел на встречу с Всевышним после инсульта.

- Ничего, вернется, - сказал я. - Это же кошка. Они всегда возвращаются.

Она покачала крошечной головой в смешной шапочке, посмотрела мне в глаза:

- На сердце неспокойно что-то, Юрочка. Дурное грядет, - устало и ужасающе серьезно произнесла она, вновь перепутав мое имя. Двери лифта открылись, Савельева вышла на площадку, и мы пожелали друг другу доброго вечера.

Только на следующий день, во вторник, я понял о каких «остальных» говорила старушка с третьего этажа. Доска объявлений у парадной пестрела сообщениями о пропаже домашних любимцев. Собачки, кошки, попугаи. На самой двери на уровне ручки скотчем кто-то прилепил записку с сердечками и фотографией пушистого персидского кота. Детской рукой на ней было старательно выведено: «Помогите найти Барина!».

В среду объявления покрывали дверь целиком. Здесь искали даже крысу Пирата и шиншиллу Шушу. Будто чья-то злая воля высосала из окрестных дворов всех любимцев разом, не глядя на породы и виды. А в четверг за ярмарку несчастья принялся наш дворник, коротышка откуда-то из Средней Азии. Я возвращался домой, когда увидел, как тот обдирает с дверей пугающие призывы о помощи.

- Черт знает что происходит, а? - сказал я, остановившись.

Он вздрогнул, испуганно посмотрел на меня, затем быстро отвернулся и, втянув шею в плечи, принялся с ожесточением скоблить металл, отколупывая намертво прилипшую бумагу.

- Нелюбители домашних животных какие-то у нас объявились, похоже, хе. Есть любители, а есть, хе-хе, нелюбители.

У меня было настроение поболтать. Однако дворник что-то забормотал на своем тарабарском, и веселья не разделил. Наоборот, его затрясло еще сильнее. Решив, что он просто не понимает меня - я приложил ключ к домофону и посмотрел на азиата в профиль. Коротышка был бледен, по лицу текли крупные капли пота, в глазах стоял такой ужас, что мне захотелось броситься наутек. То, что жило в зрачках дворника, страдало безумием.

- Дарахт… Дарахт...Ба гурба! Ороиш дарахт, - лихорадочно повторяли потрескавшиеся черные губы. Меня он не видел. - Ба начот. Дарахт.

Я ушел. Захлопнул за собой дверь в парадную и почти минуту стоял, слушая захлебывающий голос, беспрестанно повторяющий “Дарахт” и ритмичные скребки по металлу.

Шшш.Шшш.Шшш.

Будто у дворника выросли кошачьи когти, и он стачивал их о железо. Мои пальцы заныли, и я потер кончики, разминая, прогоняя ощущение забившейся под ногти краски. Потом же поспешил домой, на шестой этаж, с испорченным отчего-то настроением и неприятным чувством тревоги.

Чертов скрежет преследовал меня весь оставшийся вечер. Я проходил по коридору мимо входной двери и не мог отделаться от мысли, что дворник до сих пор стоит там, внизу и скребет, скребет, скребет. Куски засохшей бурой краски забиваются под ногти, пальцы кровоточат, оставляют полосы на железе, колкие шипы вонзаются все глубже, глубже, а он бормочет свое «Дарахт» и не останавливается.

Я даже вышел на лестничную площадку, как будто вынести мусор, но на самом деле — прислушаться. Лязгнула крышка мусоропровода, стеклянные банки из-под томатов застучали по грязному ходу, удаляясь, раскалываясь, исчезая в горе помоев там, внизу. Я же слушал молчание парадной. Было тихо. Очень тихо. Непривычно, для подъезда шестиэтажного дома. Скрежет раздавался только у меня в голове.

А еще в соседней квартире очень жалобно мяукала кошка.

Я постоял у окна, глядя на темнеющий двор и черные коробки гаражей, а затем вернулся домой, планируя быстро поесть, свалиться в кровать и посмотреть какую-нибудь драму. Я люблю драмы. Когда их смотришь один, в особо прочувственные моменты можно и слезу пустить, на душе сразу легче становится, светлее. И никакого удара по репутации — для всех ты по-прежнему суровый мужчина.

А после фильма (или под его звуки) было не менее ценным повернуться носом к стенке, обнять подушку (об этом тоже не хотелось бы никому говорить) и уснуть. Мой обычный вечер.

Но не сегодня. Кино показалось пресным, несмотря на Де Ниро и Брэдли Купера. Сон не шел. Зудели пальцы. Под ногтями будто что-то застряло.

Город уже спал, под окнами почти затихли автомобили, оставив пустые дороги с мигающими желтым светофорами для ночных гонщиков, а я лежал на спине, под одеялом, и смотрел в потолок. Мне казалось, что внизу опять заскребли по железу заскорузлые ногти. Я приподнялся на локте, вслушиваясь и кляня себя за богатое воображение.

Ночь изменилась. Я вдруг отчетливо услышал в ней голос. Он шел не с улицы, не из соседского телевизора. Невнятный, с мужской хрипотцой и женской мелодичностью. Но сколько я не вслушивался - не мог разобрать ни слова. Пульсирующая, неразборчивая речь пропитала ночь, стала темнотой. Проникла и в меня тоже.

И я восторженно замер, чувствуя, что еще чуть-чуть, и мне откроется истина, которую доносил до меня неведомый. Еще самая капелька, и мне станут известны ответы на все вопросы. Вообще на все. Слова вот-вот должны были обрести смысл, и изменить мою жизнь. Дыхание замерло в груди, сердце сладко заныло. Боже, как я ждал этого осознания. Как тянулся к нему!

Пьяный крик с улицы выдернул меня из объятий темноты, и я в гневе бросился к окну и, только распахнув его, очнулся. Сильно тряслись руки. Я стоял мокрый от пота, задыхающийся. От частых ударов в груди кружилась голова. Ноги подкосились, я сел на пол, держась рукой за грудь.Сердце заныло, застучало. Голос исчез, и оставил после себя лишь липкое ощущение страха. Ужаса перед тем, что этот неведомый, обещающий волшебство, вернется.

И мне это понравится.

Борясь с дурнотой, я побрел на кухню, где влез в коробку с медикаментами. Порылся в ней немного и вытащил упаковку фенозепама. Остаток с последнего нервного срыва. Дурное средство. Но мне помогало. Всегда.

Я забросил крошечную таблетку в рот, запил ее водой, вслушиваясь в темноту. На улице запел пьяный мужчина, и его заунывное, и при этом маршевое, «Звезда по имени солнца» казалось воплощением одиночества в ночной мгле.

Он ведь спас меня. Гулящий пьяница в сонном мегаполисе. С этими мыслями я забрался под одеяло, и когда пришла теплая волна феназепама – провалился в сон.

Утром на лестничной площадке мне повстречался сосед. Мы иногда здоровались за руку, но даже не знали имен друг друга. Выглядел он неважно: под глазами в мешки собрались плохие мысли, лоб хмурился.

- Привет...

- Доброе, - максимально бодро ответил ему я.

Лифт дополз до нашего этажа, хрустнул, остановившись. Двери распахнулись, и я прошел внутрь.

Сосед остался на площадке. Он смотрел прямо перед собой и шевелил губами.

- Едешь? - спросил я. Он вырвался из плена дум, торопливо шагнул в лифт.

- Ночью кот окно разбил, представь? - вдруг сказал он. - На кухне. Там у меня не стеклопакеты стоят. Высадил форточку! Вот как?!

- Ничего себе!

- Жена говорит - весь день норовил слинять. Я когда с работы пришел - она его даже в комнате заперла, чтобы между ног не прорвался. Вечером чуть не рехнулись от его канючинья. Я бы выпустил, но ты читал, да? Внизу? Вот, не стали выпускать. А ночью скотина выпрыгнул. Насмерть. Фигня это все, что они на четыре лапы падают. Фигня. Я вышел... И... Там увидел...

Он резко замолчал. Мы вышли на первом этаже. Спустились по лестнице. Он посмотрел на меня с сомнением, будто хотел чего-то спросить, но я опередил его:

- Доброго дня. Все будет хорошо!

И торопливо, делая вид, что безмерно опаздываю, поспешил на автобусную остановку. Я не хотел, чтобы он сказал лишнее. Не хотел ни минуты больше пребывать в его компании, чтобы не коснуться темной паутины, окутавшей соседа. Она была у него в волосах, она высовывалась из рукавов и вязкими дорожками оплетала ноги.

Сосед ее не видел. Да и была ли эта липкая субстанция на самом деле — мне знать не хотелось.

Иногда, пока важные слова не сказаны, можно сделать вид, что ничего не было. Можно немножечко оттянуть неприятный момент.

В течение занятого заботами рабочего дня я то и дело возвращался в памяти к ночному страху. И каждый раз шумно вздыхал, прогоняя мысли. Коллеги притворялись, что не замечают этих резких, свистящих вздохов, но я-то видел, какие косые взгляды они бросали в мою сторону.

Начальник несколько раз поднимался из-за своего стола и вопросительно поднимал левую бровь, а я лишь виновато улыбался. Тревога грызла сердце. Предвестники старых, почти забытых панических атак бродили вокруг меня и сжимали грудь. Мне казалось, что на этот раз это не нервы. Что на этот раз мне ударит прямо в сердце. Что сейчас-то оно и содрогнется в последний раз. Под конец рабочего дня, страшась остаться в офисе в одиночку, я быстро собрался и поспешил на улицу, к людям, и бродил по летним проспектам допоздна. Когда же ноги сами вывели меня к двору, то торопливо пересек его, поднялся к себе и сразу же принял таблетку.

После чего около часа лежал на кровати вслушиваясь -пробьется ли сквозь пелену седативных тот странный зов. Гул не вернулся. Да и дом молчал, лишь урчали под окнами двигатели пролетающих мимо моей жизни автомобилей. Я даже не заметил, как уснул.

А ночью меня разбудил крик на лестничной площадке. Я открыл глаза. Во тьме мигали зелеными огоньками электронные часы. 03.43. Приснилось?

Словно в ответ мне вопль повторился, но сейчас он звучал как-то тише... Слабее. Я опустил ноги на теплый ковер у кровати, нащупал тапочки и, стараясь не шуметь, прошел к двери, прислушался.

Подъезд молчал.

Может, все-таки, показалось?

Я вслушивался в тишину, не смея открыть дверь, и в какой-то момент мне послышалось жалобное всхлипывание. Кто-то там, снаружи, тихо-тихо плакал, из последних сил, а потом вдруг отчетливо проскулил:

- Не надо... Я никому не скажу...

Я узнал соседа, у которого ночью выпрыгнула кошка. Взялся за ручку двери, планируя выйти на площадку, но не решился. Сжался весь, вслушиваясь. Всхлипывания прекратились.

Показалось? Если бы крик мне не послышался, то наверняка кто-нибудь уже бы и выбрался проверить. Ведь не может весь подъезд стоять, как я, у двери и трястись от неуверенности?

Игра воображения?

Отстояв так несколько минут, в тишине, я вернулся назад и забрался под одеяло. Затем вновь поднялся и запер дверь в комнату. На всякий случай.

Наутро я не воспользовался лифтом. Что-то потащило меня по лестнице пешком, и, пробегая пролеты, я озирался, в страхе, что увижу причины ночного крика. Мне хотелось найти доказательства собственного безумия. Успокоиться и начать его лечить. Так много проще жить, когда все определено. Когда все знаешь.

На площадке между первым и вторым этажом пол еще не высох от недавней уборки. Редкой, надо сказать, у нас в подъезде.

Мне стало дурно. Запах хлорки смешивался с каким-то сладковатым ароматом, от которого, тем не менее, кишки скручивались в тугой комок. Я когда-то был на бойне и... Там пахло так же.

Не помню, как оказался у выхода из парадной. Не помню, как вышел наружу. Свежесть утра чуть привела голову в порядок, и я услышал, что слева от меня кто-то возится. Обернулся. Дворник запирал дверь в мусоропровод, и, увидев меня, поспешно отвел взгляд. Вытер руки о штаны спецовки и заторопился к себе в гараж, выделенный под домовые нужды. Застучала металлом старая тележка, которую он с видимым усилием толкал перед собой. На ней подпрыгивал пластиковый бак, накрытый мокрой мешковиной.

Я чуть было не подскочил к нему, чтобы содрать грязное тряпье. Я был уверен, что найду в баке труп соседа.

Но ничего не сделал, лишь проводил дворника испуганным взглядом. Вызвать полицию? Что я им скажу? Арестуйте его, пожалуйста?! Он азиат, он странно себя ведет? Потому что мне так кажется? Потому что я принимаю седативные? Просто поверьте мне?

Я же сам себе не верил. Но сосед...

Дворник почувствовал мой взгляд и обернулся, испуганно втянул шею в плечи и налег на тележку.

Соседа я больше не видел. Несколько раз звонил в дверь, один раз даже заполночь, но мне никто не открыл. Хотя, я был уверен, там кто-то дышал. Кто-то смотрел в глазок на меня и дышал.

Я стал следить за дворником. Осторожно, памятуя о возможной судьбе соседа. По вечерам выходил на лестничную площадку, вроде бы просто покурить (хотя до этого даже не пробовал сигарет), но на самом деле наблюдал за двором. За моим притихшим и опустевшим двором, в котором по-прежнему появлялись ночные собачники. Как и раньше ползали в поисках парковки разнообразные автомобили и возвращались с работы люди. Но при этом все было уже иначе, уже не так.

Жители двора теперь всегда торопились. Иногда даже срывались на бег, чтобы побыстрее оказаться в парадной. Хозяева волокли рвущихся с поводков питомцев по газонам и спешили назад, под защиту стен. Никто ни на кого не смотрел. Никто не спрашивал друг друга — что происходит. Каждый был поглощен чем-то...

Несколько раз я сталкивался с соседями по парадной, и они будто не замечали меня. Торопливо открывали замки, звеня ключами, и скрывались в квартирах. Пару раз я прислушивался к тишине в их жилищах, но не мог различить ни звука.

Они словно прятались, и этажи больше не знали ни звука ссор, ни крика детей, ни какой-либо музыки. Это пугало меня. Я не прекращал пить феназепам, и даже добавил таблетку утром, но все равно не мог перестать думать об этих странностях. На работе вел себя как настоящий зомби, и дошел до того, что начальник решительно отправил меня в отпуск.

Я не сопротивлялся, хотя уже и не хотел никуда ехать. Потому что мне нужно было следить за дворником. Потому что на фоне удивительного страха, поглотившего людей, по двору смело перемещался только азиат! У него даже осанка выправилась.

И уже через несколько дней наблюдений я отметил для себя отдельную схему в его жизни, отличную от обычной.

Очень часто и подолгу он пропадал за гаражами. Там еще с моего детства образовался мертвый угол между старым бетонным забором(начинающимся от жилого дома и до гаражей), самими гаражами, школьным забором и школьной же хозяйственной постройкой из белого кирпича. В детстве, когда школу еще не обнесли заборами, я похоронил там хомяка. А в подростковом возрасте мы постоянно бегали туда в туалет, и по-моему с тех пор иначе этот закуток я и не воспринимал.

Поначалу я было решил что и дворник ходит туда по нужде, но иногда он находился там часами.

После недели наблюдений я решился, и, пока никого не было рядом, торопливо спустился, как был в домашних тапочках, и заглянул в этот закуток. Под моими ногами что-то хлюпало, воздух пропитался удушливой кислятиной нечистот, но я упорно прошел глубже, пока не увидел будку, высотой метра три, сколоченную из фанеры и досок. На двери висел большой замок. Я приблизился, чувствуя, как в воздухе проступает запах гниения. Когда до строения оставалось метров десять – смрад уже выворачивал мне желудок. Я остановился, закрыл нос рукавом и всмотрелся в странное строение, вокруг которого росла непомерно пышная для каменного города трава. Высокая, изумрудная, и чудовищно вонючая.

Она извивалась. Сначала я подумал, что это ветер, но после пригляделся, и понял, что зеленые стебли тянутся ко мне. Они чувствовали меня.

И, клянусь Господом-Богом, в зелени, облепившей будку, что-то шевелилось!

Я торопливо попятился, не отводя взгляда от извивающейся ярко-зеленой травы. Мерзкие изумрудные волосы скользили по фанере будки, будто оберегали ее, гладили.

В себя я пришел лишь на детской площадке, напротив злосчастного забора. Сел на скамейку и уставился на бетонное сооружение, за которым лизала будку жуткая трава.

Что-то скрипнуло совсем рядом, и я даже подпрыгнул от неожиданности. В нескольких шагах от меня на старых качелях сидела маленькая девочка, лет девяти. И под натянутой до бровей красной тканевой шапочки сверкали бирюзовые глаза.

- Привет! - сказал я. - Почему ты одна?

Мне безумно хотелось отвлечься беседой, пусть и с ребенком. Тем более что здесь не было того липкого страха, преследовавшего меня эти дни.

- Мама сказала, что нельзя говорить с незнакомцами, - очень серьезно ответила она и шмыгнула носом. - Кроме дворника.

- Да я живу воон в той парадной!

Она посмотрела в указанную сторону и одинокое недоверие содрогнулось. Во взгляде появилась надежда.

- А почему вы в тапочках?

Я посмотрел на отсыревшие ноги в зеленых шлепанцах из Икеи. Содрогнулся.

- Так получилось...

- Вы странный...

- Да, наверное, - растерянно согласился я. - Наверное, странный. А почему ты одна тут?

- Никого не отпускают гулять. Говорят эпидемия свинки. Что такое свинка?

- Это такая болезнь... - все вокруг было как во сне. Как черно-белое кино, необычайно унылое на фоне той зеленой травы.

- Покачать тебя?

Она закивала, и я поднялся со скамьи. Взялся за холодное сидение. Качели жалобно заскрипели.

- Почему тебя мама отпускает, раз эпидемия?

Я смотрел на ее затылок в красной шапочке с мордочкой зеленого динозаврика. Яркое детство на фоне серого забора. Мои ноги пропитались чужой мочой, в ноздрях застрял смрад будки, таящейся по ту сторону, и я все еще чувствовал живой интерес травы к себе.

- Я не знаю. Мама сказала, что я уже взрослая и могу гулять одна. А других мне слушать не надо. Что так я буду самодостаточной! Что за мною присмотрят. Дворник присмотрит.

Она второй раз сказала о нем. Второй раз!

- По-моему это больше не моя мама, - тише сказала девочка. Качели скрипели, каркала одинокая ворона, а с проспекта по ту сторону моего дома пролетали автомобили.

- Почему?

- Она не улыбается. Они все не улыбаются. И все смотрят туда.

Не нужно было указывать направление. Я понял, о чем она.

- Как и вы, - добавила она. - Но вы другой, у вас смешные тапочки.

Я хмыкнул.

- И вы улыбаетесь.

Девочка повернулась, вцепилась тоненькими пальчиками в качели.

- Вы слышите дерево?

- Кого?

- Дерево. Оно там, - в этот раз девочка ткнула рукой в сторону забора. - Мама говорит с ним во сне, но потом говорит, что я все придумываю. Что я должна молчать, иначе оно разозлится.

- Почему ты думаешь, что она говорит с ним?

- Я его видела. Оно растет в ящике, пушистое-пушистое, и на нем игрушки. Тоже пушистые. Оно меня зовет, но я притворяюсь, что не слышу.

- Ты была... Там? - я имел в виду будку.

- Во сне! А вы его разве не слышали? Если не спать ночью, то его все слышат. Но не признаются! Им нравится.

- Полина! Немедленно домой! - прервал нас недовольный окрик из окна.

- Мама зовет, - девочка спрыгнула с качелей и побежала к парадной. Потом вдруг обернулась и звонко крикнула:

- До свидания.

Я стоял, ошеломленный странным разговором, и смотрел на забор. Внутри меня останки смелого юноши, которым я был когда-то, требовали пойти немедленно к той будке и вскрыть ее. Перебороть отвращение перед запахом и увидеть правду. Убедиться, что нет ничего инфернального, и мне просто выпала судьба поговорить с больным ребенком. Больной мужчина нашел больную девочку. Так бывает.

Потому что нет никого, зовущего по ночам. Нет голоса, не было тех криков в парадной, и все мои заморочки - это всего лишь результат стресса.

Однако бунтарь внутри притих, и я отправился домой, где под работающий телевизор сидел на кухне за кружкой остывшего чая и пытался понять, что же происходит. Пытался разобраться в себе и отыскать хоть капельку отваги, способной выдернуть из сомнений. Сделать шаг.

“Ты болен” - говорил внутренний голос.

“Нет, что-то определенно происходит. Ты видишь это”

“Это болезнь! Борись с ней. Осознав ее - ты уже на пути к выздоровлению. Тебе надо обратиться к специалисту. Таблетки не панацея”

“Но дворник, девочка”

“Мнительность. Ты в синяке на ноге теперь увидишь проявление рака”

Подобные безмолвные монологи преследовали меня и до этого, утихая только после таблеток. Но на этот раз я понял, что говорю вслух. И замолк в испуге. С трудом дождался десяти часов вечера, проглотил лекарство и запил его стаканом воды.

Мне приснилась Полина с качелей, и ее красная шапочка с зеленым динозавриком. Девочка шла по ночной улице, взявшись за руку дворника, и оборачивалась на стоящую под фонарем маму.

Которая уже не была ее мамой.

Наутро я, прихватив с собой ледоруб (остался еще со студенческих туристических времен) отправился к будке. На лице моем играла улыбка, потому что когда перестаешь думать и начинаешь действовать - всегда становится легче. Просто надо найти опору для первого шага.

Пусть даже это будет сон.

Я быстро миновал спящий двор, свернул за синий гараж, проскользнул по натоптанной тропке за школьный хозблок и встретил дворника. Он стоял на коленях перед распахнутой дверью будки. Жалкий, перепуганный и благоговеющий. Я крадучись подходил к нему, и чем ближе становился, тем отчетливее слышал запах гниения. Азиат же в священном восхищении беспрестанно лопотал что-то на своем языке и не замечал моего приближения.

Вонь стала нестерпима. От нее крутило наизнанку, и я терялся в догадках, что же могло вызывать столь ужасный запах. Трупы? Боже, тот крик ночью!

Мне вдруг вспомнился ночной сон, и образ убитых детей ясно возник перед глазами. Я живо представил себе разлагающиеся тела подростков в ящике дворника. Несмотря на утреннюю июньскую прохладу – рубаха моментально вымокла от пота. Рукоять ледоруба скользила в ладони. Ритмичные причитания безумца в тишине родного двора погружали в потустороннее состояние, когда балансируешь на грани и не понимаешь где сон, а где уж явь. Плюс еще этот чертов шум в ушах от таблеток.

Я заглянул в будку, поверх головы дворника.

Полина была права. Там, укрытое от солнечных лучей, росло похожее на елку дерево. На пушистых ветвях извивались многочисленные гирлянды, и по лампочкам бегали сине-зелено-красные волны. Мне стало жутко от вида растения, запертого листами фанеры в убогом подобии гроба. Больше всего на свете захотелось, чтобы дверь в будку захлопнулась.

Однако я подошел еще ближе и увидел те самые меховые игрушки, о которых (как она могла знать? Как?) говорила Полина. Дворник заплакал, опустил лицо в ладони, а я сделал еще один шаг и застыл. На ветвях висели отрезанные кошачьи головы. Пасти скалились в посмертной агонии, и сквозь них торчали неестественно длинные иглы дерева.

- Какого... - хрипло сказал я, и дворник замолчал. Спина его напряглась, и сам он весь будто собрался перед прыжком.

- Я звоню в полицию! - жалко предупредил я, и свободной рукой полез в карман.

- Нет! - фальцетом воскликнул он. - Нет!

Он резко обернулся и кинул мне в лицо ворох хвои. О, она оказалась совсем не мягкая, наоборот, я вскрикнул от боли. Кожа вспыхнула от множества ядовитых уколов. В голове помутилось, будто в ней включили профилактику с белым шумом, но дурнота быстро ушла. Я отпрянул, выставил перед собой ледоруб, вот только когда пришел в себя - азиат все еще стоял в дверях будки и в ожидании смотрел мне в глаза. Испуганно, с надеждой.

- Тебе конец, - сказал я и шагнул к нему.

Он пронзительно закричал в отчаянии, сел на корточки и закрыл голову руками. Лишь в последний момент я удержался от того чтобы не вонзить острие ледоруба в затылок азиата. Вместо этого ударил его ногой в лицо. Дворник повалился на бок и поджал колени к животу, заслонился руками, отражая мои побои и жалобно взвизгивая. Боже, никогда в жизни не испытывал подобной слепой ярости. Перед глазами болтались на ветвях головы кошек, мне в лицо вновь летела колючая хвоя, и все напряжение последних дней изливалось в череде ударов по извивающемуся на земле человеку. В висках кузнечными молотами барабанила кровь, и каждый пинок немного унимал алое безумие, делал все сильнее далекий голосок разума, который вопил «Стой! Остановись!». Однако прекратил я только когда меня оттащили в сторону. Это были два парня из соседнего подъезда. Мы с ними никогда не дружили, а в школьные времена даже сталкивались лбами. Один лохматый, вечно набычившийся, с белесыми бровями, почти незаметными на выгоревшем от солнца лице, а второй в кепке на стриженом затылке.

- Стой, сук! Стой! - непрестанно повторял Бык. Он со времен школы набрал как минимум полсотни веса. - Стой, сук! Стой!

- Эй, братишка, ты как? Ахмет-Махмуд? Слышь? - говорил за моей спиной второй. Потом он как-то странно и страшно ахнул.

- Сань? Ты че? - спросил Бык.

- Ниче, - немного растерянно ответил тот. Меня рванули назад, что-то вскрикнул Бык. Перед глазами возникло лицо Сани. Я уставился на множество красных свежих оспин, будто ему в морду сунули что-то колючее.

Что-то с иглами.

Взгляд стриженого был пуст.

- Дарахт заифтар, - услышал я позади всхлип дворника. - Лозим духтари.

И тут меня вырубили под возглас:

- Сань, сук, вали его!

Я не знаю, когда прибыла полиция, и кто вызвал скорую. Но когда пришел в себя - хмурый, небритый врач неотложки задал мне несколько вопросов, посветил в глаза ручкой-фонариком и махнул рукой двум патрульным. Те подняли меня с газона и без лишних церемоний повели к припаркованному неподалеку полицейскому «Патриоту».

Я выворачивался из их хватки и кричал о дереве в будке. Я кричал об обезглавленных кошках, но на меня старались не смотреть. Взгляды плавали вокруг, и замирали на мне, только если я отворачивался. Случайные прохожие и зеваки шептали про себя «безумец-безумец, смотрите, это сумасшедший», и только сидящий у машины «скорой помощи» окровавленный дворник не прятал глаз. Он смотрел на меня с удивлением, с настороженностью и молчал. Полицейские же не просто игнорировали мои вопли, но и держали как-то брезгливо, с опаской. Из меня же рвались проклятья, вызванные страхом и отчаяньем. В такие моменты понимаешь, что стоит помолчать, но тебя уже несет, и ты в панике повторяешь самому себе: «Нет! Не вздумай этого говорить, не надо!» и сразу же выкладываешь мысли на всеобщее обозрение.

Но потом я увидел кое-что и заткнулся. Бык и Саня-Стриженый, стояли у гаража, у тропинки к будке, уверенно перегородив проход к Древу. «Это они» - запоздало понял я. Они что-то наговорили про меня полицейским, пока я валялся на загаженном собаками газоне. В чем-то убедили их, а мои крики лишь усугубили ситуацию. Я сыграл на руку Древу.

Исколотые лица парней были направлены в мою сторону все то время, пока автомобиль полиции выезжал со двора. Во взгляде ребят появилась чуждость, схожая с безумием азиата. Яд… Дерево взяло их, и у него не вышло подчинить меня своей воле. Почему?

«Может, все дело в таблетках?»

В отделении я уже не спорил, не сопротивлялся. Сказал, что был не в духе, что слегка повздорил, был не прав и обещал исправиться. Я винился так истово, как мог. Меня отпустили поздним вечером, незадолго до закрытия метро, (дворник не стал писать заявление), хотя после навязчиво бодрого лейтенанта, со мною долго говорил не менее навязчиво добрый мужчина в штатском с мягким, но невероятно цепким взглядом, за которым таились белые стены и успокаивающие уколы. Мне удалось убедить его в своей адекватности. Хотя, признаюсь, сам я в ней сомневался.

Когда я покинул участок и вышел на ночную улицу, то минут пятнадцать стоял под фонарем, неподалеку от крыльца отделения полиции, и боялся сдвинуться с места. Мне казалось, что исколотые рядом, что они ждут меня. Что стоит ступить во тьму и дороги назад не будет.

Июньская ночь дышала теплом и покоем. По улицам, несмотря на поздний час, прогуливались туристы, приезжающие в мой город каждое лето. Они улыбались, смеялись, а меня била дрожь ужаса перед будущим. Я не понимал, как бороться с Древом и его стражами. Мне даже некому было рассказать о своих опасениях. Я оказался совершенно один против родного двора. Против места, которое должно придавать сил, а не тревожить. Дарить ощущение безопасности и чего-то неотъемлемого. Ведь на крыше того самого гаража я когда-то болтал ногами, будучи ребенком. Сто раз заглядывал в закуток, где теперь выросла дьявольская будка, а школьником постоянно колотил мячом о белый кирпич хозблока. Что у меня оставалось теперь?

Ночь я провел на вокзале. А утром позвонил оттуда в ЖЭК и оставил жалобу на незаконные посадки во дворе. Весь вечер метался по городу, желая вернуться домой, но не решаясь на это. Они ведь ждали меня, наверняка ждали!

Вечером же еще раз позвонил в ЖЭК, и приятный женский голос в телефоне рассказал, что нарушений по моему адресу не выявлено. Я спросил у девушки, не было на лице проверяющего, когда тот вернулся в бюро,красных точек от игл. Та повесила трубку, а я рассмеялся так, что привлек внимание прохожих. Они старательно отводили глаза от хихикающего незнакомца с мобильным телефоном в руках.

Меня всегда страшили книги и фильмы о безумцах. Есть нечто инфернальное в том, как человек уходит в несуществующий мир и не понимает этого. Для всего остального он лишь очередной псих в лечебнице, но его-то вселенная меняется. Он-то остается в ней. И ему никуда не деться.

Мой визит вспугнул дворника, это очевидно. И он что-то сказал такое тогда, торопливое, нервное. Что-то проговорил, обращаясь к Быку и Саше… Проклятое “дархат” и что-то еще. И это значило - нельзя останавливаться, нельзя сомневаться. Надо действовать. Надо остановить его. Даже если они ждут меня – я обязан что-нибудь сделать.

Двор встретил меня молчанием. Он пропитался тревогой, и прохожие старались в него не заворачивать. Я торопливо проскочил мимо забора и юркнул за гараж. Где столкнулся с Быком. Он преградил мне дорогу, многозначительно скрестил руки на груди. В правой был зажат мой ледоруб.

- Я хочу увидеть его, - сказал я и соврал. - Оно звало меня.

- Иди отсюда, сук, - отрезал Бык. Пустой безумный взгляд бегал по моему лицу, на губах подрагивала улыбка человека, который знает многое, но не спешит делиться. Улыбка приближенного к тайне. - Еще рано.

Я сделал шаг вперед, стараясь заглянуть ему за плечо. Рука с ледорубом напряглась, Бык пошевелился, и мне не оставалось ничего кроме как отступить. Я услышал шаги сзади и обернулся. Женщина лет сорока, с припадающей на задние лапы немецкой овчаркой, остановилась у угла гаража, окинула нас, стоящих на тропе, измученным взглядом и ушла прочь.

- Оно соберет вечером. Мы все сделали. Теперь будет как надо, - сказал Бык. - Но сейчас рано, сук. Вечером. Ты должен знать.

Я кивнул, невероятно напуганный тем, как легко он принял меня за своего. Сделал несколько шагов прочь.

Мне вновь показалось, будто в траве вокруг будки что-то шевелилось. Но теперь оно было больше. Точно. Значительно больше.

Чудовищно больше.

И рядом с изумрудными зарослями лежала какая-то красная тряпка с зеленым пятнышком. Я никак не мог понять, почему она меня так тревожит. Почему кажется такой знакомой. Снедаемый тревогой вернулся в квартиру, последний оплот моей старой, хорошей жизни. Запер вторую дверь, накинул цепочку. А потом еще и придвинул стул к ручке.

Что это была за тряпочка? Почему она меня так зацепила?

Около полуночи в парадной одновременно захлопали двери квартир, провожая покидающих их владельцев. Я забился в ванную, но даже там слышал эти проклятые удары. Эти призывные там-тамы.

Началось. Что-то началось. И я не нашел в себе сил спуститься. Вскоре все резко утихло, и дом словно вымер.

А потом мне в дверь постучали.

Резкий звук в темноте бросил меня в ледяную испарину. Первым желанием было притвориться, что меня нет дома, но эта трусость вдруг возмутила меня. Весь вечер сердце нагревала ненависть к себе и презрение, и неожиданно пришло понимание, что спрятавшись я предам последнее, что у меня осталось - родные стены. Поэтому я, не скрываясь, подошел к двери, захватив с собой нож. Поджилки тряслись, в горле стало сухо, но я выцарапал из него "кто?"

Никто не ответил. Мои пальцы, будто по чужой воле, скинули цепочку. Глухо стукнул отодвинутый стул, чавкнула дерматином, открываясь, вторая дверь. Через глазок я увидел, что на площадке стоит бабка Савельева. Седые лохмы торчали дыбом, обкусанные губы шевелились. Она затравленно озиралась по сторонам и, услышав мою заминку, прижалась к двери.

- Юрочка, откройте! Откройте, умоляю вас!

Я впустил ее внутрь, почувствовав себя заговорщиком. Плотно прикрыл дверь. От Савельевой пахло старостью и немытым телом. Она подслеповато щурилась, разыскивая во тьме мое лицо.

- Вы знаете, что с моей кошечкой? Знаете что с Дашенькой, да? - забормотала она, и, не дав мне ответить, продолжила. - Элла Леонидовна говорила что знаете. Что вчера, когда вас увозили, вы кричали... О Дашеньке. Вы знаете? Она мертва?

- Я не уверен… Вы слышали... Двери?

Перед глазами вновь возникли кошачьи головы в ветвях. Белые зубки оскаленных мордочек. И следы от иголок на мясистом лице Быка.

- Она каждую ночь мяучит на балконе. Что-то говорит, но я не открываю. Мне кажется это не она. Что она теперь с ним.

- С кем?

Она отшатнулась, заискивающе улыбнулась, отчего состарилась еще лет на двадцать. Я напугал ее глупым вопросом, бросил назад в сомнения. В думы, что не реальность изменилась, а сознание. Столкнул с табуретки разума, на которой и сам-то с трудом держался.

- С деревом? - поспешил я уточнить, но Савельева уже открыла дверь и спиной вывалилась на площадку. Слепо нашарила кнопку вызова лифта.

- Скажите же! С деревом, да? Вы тоже его слышите? Вы слышали двери? Вы знаете, что происходит?

Она перестала улыбаться и устало сказала:

- Все меняется, Юрочка, - лифт захлопнул пасть, проглотив ее, и потащил вниз, на третий этаж.

Я смотрел на закрывшиеся двери и трясся, как в лихорадке.

- Я видел ее голову на том дереве! Я видел ее, - вырвался крик. Эхо прокатилось по немым лестничным пролетам. Секунды прошли как часы. Снизу донеслось старческое шарканье, и грохнула железная дверь.

Страх и любопытство провели меня на пол-этажа ниже, к окну во двор. Я привычно прижался к стенке и посмотрел вниз.

Двор был переполнен людьми. В сумерках, под одиноким фонарем у помойки я видел почти всех жителей нашего микрорайона. Я узнал уборщицу из школы, где учился, увидел бывшую одноклассницу, к которой когда-то питал нежные чувства, но удостоился лишь пьяного секса на десятилетии выпуска. Увидел ту женщину, что гуляла с собакой сегодня.

Они толпились у синего гаража, где стоял проклятый дворник и два его новых помощника - Бык и Саня-Стриженый. Они чего-то ждали.

Через открытое окно не доносилось ни звука. Двор молчал. Впитывал. Я вернулся назад в квартиру, запер все замки и принял двойную дозу лекарства, чтобы забыться, но все равно ворочался до двух ночи, слушая тишину и страшась шагов на лестничной площадке. Шагов и звонка тех, кто был когда-то моими соседями, но теперь служили Древу и пришли за мною. В момент засыпания мне почудился далекий вскрик, но химия уже подействовала, и я ушел в темноту.

Тем вскриком была вышедшая в окно хозяйка Дашеньки.

Мне сказал об этом участковый. Он, бледный, нервный, все утро крутился в поисках свидетелей и к десяти часам присел на лавочке возле парадной и закурил. Я увидел это со своего наблюдательного поста и торопливо спустился, сделав вид, что просто вышел подымить сигареткой. Сел рядом, в своих чертовых зеленых тапочках, и мы разговорились. Охотно, как солдаты после боя. Солнечный день прогнал ночной ужас, и я уже не мог гарантировать, что те люди во дворе были на самом деле. Однако смерть Савельевой…

Мы с участковым болтали, а из окон на нас смотрели соседи. Молчаливые, внимательные. Я старался не показывать вида, что замечаю их силуэты.

- Будто никто не работает, - сказал мне участковый после короткой беседы. На вид ему было не больше двадцати пяти, приветливые голубые глаза смотрели весело и с легкой хитринкой. - Все по домам сидят, едритые колобахи. Никто ничего не видел, не знает. Лишь смотрят. У меня, клянусь, в груди екает от этих взглядов. Жуть какая-то, а не подъезд. Вроде не так раньше было. Ты сам-то здесь обитаешь?

Я кивнул. Он внимательно посмотрел мне в глаза и хмыкнул:

- Порядочный, раз не сталкивались. Я-то всех шумных тут уже повидал. И теперь, смотрю, все смирные стали. Молчаливые. Хорошо, конечно, что не дебоширят, как раньше, а все равно жутковато.

- Она часто ссорилась с дворником, - мой взгляд упал на кобуру участкового. - Савельева. Что-то они не поделили.

- Да? И что?

- Не знаю, что-то там, за гаражами, - идея вывести представителя закона на будку показалась мне интересной.

- Да? - опять повторил он. Глянул в сторону гаражей. - Ну, пойдем, посмотрим, что они, колобахи, могли не поделить.

Я шел следом, едва сдерживаясь от того чтобы не подгонять неторопливого участкового. Мне страшно хотелось рассказать про исколотых, про дерево в будке, про кошачьи головы в ветвях, про людей на улице ночью. Про что-то в густой траве.

Но скажи я хоть слово - он наверняка бы озаботился вызовом “неотложки”. Поэтому я молчал. Молчал, когда участковый свернул за гараж. Молчал, когда Бык без лишних слов ударил удивленного полицейского ледорубом в голову, и та с жутким хрустом и хлюпаньем раскололась надвое. Кровь брызнула в лицо “исколотому”, труп участкового упал на землю и его ноги заплясали в агонии, а я в тот же миг рванулся к кобуре. Схватил пистолет, дернул его на себя и оторвал оружие вместе с цепочкой и хлястиком на штанах. Отбежал прочь от окровавленного Быка, который нарочито медленно стряхнул серо-красную кашу с лезвия ледоруба.

Мне хотелось заорать так громко, как не способен кричать человек. Я обернулся, в поисках прохожих, и увидел уже знакомую собачницу с овчаркой. Но она и ее пес безучастно смотрели на труп полицейского, словно на земле развалилась куча мусора, а не человек.

Из окон дома на меня пялились люди. В каждом проеме, со второго по шестой этаж, стояли женщины и мужчины, старики и подростки, и все они следили за мною. Все как один.

Палец сам щелкнул предохранителем “Макарова” Я передернул затвор, поднял оружие и направил ствол в грудь Быка. В глазах того появилось удивление.

“Не дергайте, жмите плавно” - когда-то сказал мне инструктор по стрельбе, и я сделал так, как он учил. Отдача наполнила меня восторгом. Пуля отбросила Быка на землю и я, не колеблясь, пошел к будке.

Уже недалеко от нее я вновь увидел ту красную тряпку, так запавшую мне в память. Она лежала на границе с изумрудной травой. И только в этот момент я узнал в ней шапочку с динозавриком. В глазах потемнело.

Позади раздался рык: хозяйка пса, оскалившаяся от гнева, бежала ко мне. Я вскинул пистолет.

Бах!

Она споткнулась и ткнулась лицом в землю. Затихла. Пес с визгом убежал.

А я застонал от ужаса.

Потому что в траве у будки, оплетенная стеблями, лежала Полина с качелей. Хищная зелень опутала ее с ног до головы, проткнула кожу во многих местах и… питалась.

А вокруг в траве шевелились иссушенные, оплетенные, и все еще живые домашние любимцы. Те, которые пока не украсили собой ветви Древа. У девочки под стянутыми веками лихорадочно метались глаза, будто она видела плохой сон, но никак не могла проснуться.

Сверху послышался звон, и из окна выпрыгнул пожилой мужчина с воплем:

- Назад! Назад святотатец!

Он грохнулся на землю в пяти шагах от меня, и я услышал хруст переломанных костей. Прыгун взвыл от боли.

Бах!

Я промахнулся мимо дужки замка, пуля пробила фанеру и исчезла в будке.

Бах!

Замок лязгнул, и я рванул дверь на себя. Запах гнили чуть не сбил меня с ног. Древо ощетинилось иглами, встречая меня. Десятки кошачьих голов оскалились, закачались. Я стоял в зловонии и смотрел на врага, внезапно осознав, что у меня нет никакого плана. Что я лишь догадываюсь, как бороться с растением поработившем мой двор. Нужно было подумать об этом заранее. Купить бензина или хотя бы взять с собой топор.

Древо почувствовало мою слабость и восторжествовало сквозь многоголосый вой слуг, спешащих ему на помощь. Пенсионер со сломанными ногами орал от боли, но подползал ближе, извергая проклятья. Люди в окнах исчезли, никто не повторил его прыжка, и сейчас они толкались на лестницах. Торопились ко мне.

Четыре патрона в обойме...

Я шагнул в будку, и иглы впились в меня. Вонзились в ладони, охватившие теплый ствол. Яд сцепился во мне с химией феназепама, и разум вновь устоял. Ранки зажглись болью, и я рванулся назад, ломая дерево. Ветви оплели тело, трава била по ботинкам и жалила кожу, проникая под штаны, а я обхватил ствол руками и раскачивался взад-вперед. Иглы тонкими пальцами искали мои глаза, лезли в ноздри. Древо вопило о помощи, и ему обезьяньими криками отзывались его слуги, бегущие со всех концов двора.

Ствол треснул, дерево поддалось, но тут в глазах потемнело от страшного удара в голову. Я обмяк, и меня потащил прочь здоровенный бугай, живший в доме за детской площадкой. Он визжал от ненависти, а я цеплялся за ветки, и те извивались под пальцами, выскальзывали. Древо треснуло еще раз; мужик выдернул меня из будки и бросил на землю.

От удара из груди выбило дыхание, я лягнул великана ногой в живот, перевернулся на спину и прострелил ему голову. У гаража появился растрепанный дворник. Он стоял на четвереньках и по-звериному скалился, безумный взгляд цеплялся за Древо в будке. Хрипло крикнув, азиат обезумевшим животным, не вставая на ноги, поскакал в мою сторону.

Бах. Он взвизгнул и скорчился на земле. Я же пополз к будке. Из нее торчала одна из ветвей и длинная хвоя на ней, попав под лучи дневного света, извивалась, как брошенные на угли черви.

- Не нравится, - сквозь туман в голове прошептал я, ухватился за ветку левой рукой. Направил пистолет в сторону прохода у гаража.

Слуги уже не бежали. Они стояли с ошеломленным видом, плечом к плечу и не понимали, почему оказались здесь. Не понимали, что видят перед собой и зачем так спешили. Древо не питало их больше. Не кружило им головы. Оно умирало.

Я потянулся выше, схватился за следующую ветку и потянул ее к себе. Никогда в жизни не слышал ничего мелодичнее этого треска.

Дерево вывалилось из будки, стукнуло меня по голове и оцарапало лицо. Движение игл замедлялось.

- Дяденька, - послышалось откуда-то снизу и слева. Я повернулся и увидел открытые глубоко запавшие глаза девочки Полины.

- Оно меня ест... - испуганно и чуть слышно прошептала она бледными губами. Трава вокруг нее обмякла, ослабила хватку.

- Оно больше не будет, - сказал я.

У гаражей завопила от ужаса женщина. Где-то завыла приближающаяся сирена.

Рука с пистолетом опустилась сама собой.

***

После долгих и утомительных экспертиз, следствий, судов я перестал сомневаться в своем здравомыслии. Воспаленный мозг не придумает столько бюрократии. Но, в конце концов, дело закрыли, и мне удалось избежать принудительного лечения. Не стану зачитывать вердикты врачебной комиссии и следственного комитета. Я их и не помню, если честно.

Куда важнее для меня было желание разобраться в том, с чем я столкнулся там, за гаражами. Но у меня не вышло. Никто не смог дать мне внятного ответа. Ни биологи, ни зоологи. Чаще всего над моими вопросами просто смеялись, иногда выставляли вон с охраной. В интернете моими вопросами интересовались лишь натуральные безумцы. Поэтому я перестал искать, решив довольствоваться личными выводами.

Скорее всего, тот дворник был лишь первой жертвой Древа. Может бедолага нашел его где-то, прикоснулся, и оно взяло его. Заставило служить себе. Заставило кормить животными (их полуразложившихся тел много нашлось в той пышной траве вокруг будки), а потом найти пищу повкуснее, сытнее. Дерево впитывало в себя жизнь и росло, становилось могущественнее. Если бы ни таблетки, я тоже нашел бы себя в служении ему.

И тогда оно переварило бы девочку-Полину, высосало бы ее до конца. А потом слуги притащили бы следующую жертву. Затем еще одну… А дальше? Оно бы зацвело? Дало бы плоды?

Мне страшно об этом думать. Я рад, что победил его. Да, оно отравило мой двор и, в конце концов, пришлось продать квартиру и переехать (я не мог больше смотреть в глаза соседям, которые уже побывали на той стороне).

Теперь я живу в кирпичном коттедже на холме, в двадцати километрах от Дубово (какое, оказывается, жуткое название). Вокруг моего дома нет ни одного дерева, а в аптечке всегда лежат спасшие рассудок лекарства. Конечно, пришлось пойти на нарушение закона, чтобы приобрести нужные запасы - но зато теперь я спокойнее сплю.

И почти не думаю о самой будке, о том, что Древо не могло вырасти в ней самостоятельно. Что кто-то его там посадил, оберегая от губительных солнечных лучей. Что в мире сотни тысяч таких темных закутков, где уже сейчас из-под земли может тянуться тонкий стебелек с шевелящимися мягкими иголками.

Почти не думаю.

Но всегда готов.