Тёмные Звёзды: Дары грома

J. На следующий день

Доннер – патриаршая столица

Накануне (свят храмин-день!) после вечерни разлетелась весть – Отец Веры целил и очищал! Кто это разгласил – келейники, «серпы» из охраны покоев? – осталось неизвестным, но репортёры телеграфных агентств тотчас распространили горячую новость по цивилизованному Миру.

Итак, первая неделя великого проклятия завершилась к полному торжеству Грома – патриарх делом доказал, что наделён священным даром карать и миловать, а его данная свыше сила по-прежнему велика.

Вера верой, но и наука должна подтвердить мощь Грома!

Профессор медицины, двое с докторскими званиями, магистры из трёх университетов вечер и ночь корпели над пациентами первосвященника, просветили больного катодными лучами, изнурили девицу психологическими испытаниями и расспросами. К утру постника, до хрипоты наспорившись, словно присяжные в совещательной комнате, учёные мужи написали предварительное заключение:

«Гере M. и ан В. действительно получили большое облегчение своих страданий. Опухоль гере М. уменьшилась; ан В. находится в добром состоянии духа и своею волею желает принять постриг. Наблюдение за ними будет продолжено».

Их свидетельство тотчас ушло каблограммой через Западное море, чтобы к обедне появиться в экстренных выпусках «Пастырской речи» от границ Дикого Запада до Ганьских гор, под заголовком из слов Девы-Радуги «Ныне дарую вам жизнь и радость!»

Многие жаждали видеть очищенную – как святая Уванга! – ан В. и прикоснуться к ней, но девицу охраняли трое орденских солдат с сержантом. Под густой вуалью, в скромном серо-сиреневом платье, она прошла к стойке телеграфиста и нашептала депешу: «Батюшка и матушка, я прощена, я остаюсь в Доннере».

За адрес её родителей репортёры давали кошель серебра – для бульварных листков это сущая находка, золотое дно! Можно месяцами щекотать нервы читателей статейками о раскаянии и терзаниях отца-матери, печатать их письма к дочери: «Вернись, мы согласны на твой брак, предадим всё забвению! О, только не давай вечных обетов, нет!..» Однако чёрный сержант с багровым знаком серпа вежливо спросил суливших взятку:

– Что предпочтёте, господа – лишение аккредитации или за безнравственность в церковную тюрьму? Есть свободные камеры – недавно от ведьм очистились…

Но больше всего волновало народ – а также скептиков и газетных щелкопёров, – каким патриарх выйдет к службе проклятия.

– Стар. Дай бог до алтаря доковылял бы.

– Ты что, на самом деле веришь, что он целил? Это химия. Новейшие лекарства, куплены тайком в лабораториях Явары… Выйдет как молоденький.

– Нет, магнитная терапия! Волны подавляют опухоли…

– …и мозги! Видел, что с девицей? Вчера ещё – я вызнал у горничной в гостинице, – была готова в омут или в петлю, склянку яда в ридикюле привезла, чтобы разом всё покончить, а сейчас? Стан прямой, походка твёрдая, с «серпами» говорила весело…

– Что ни говори, а старик Бизон – мужичина железный, пастырь на все сто десять. Волхвует он или колдует, или впрямь накоротке с Громом, но у него всё получается.

– Поглядим. Он на весь Мир пообещал проклясть космический проект, а ракету в Эрендине ладят без помех, вот-вот взовьётся.

В своей спальне патриарх долго лежал в постели. Ему казалось, что подняться сил не хватит. Апельсиновый сок, поданный келейником, вызывал тошноту. Трудно было вдыхать влажный воздух, тупо давило в широкой груди – когда-то прельщавшей красоток вьющимся смоляным волосом и выпуклым рисунком мышц, а ныне одряблевшей и полуседой… даже почти седой.

Годы берут своё.

Вспомнилась дочка тархана – статная, крепкая, но начавшая чахнуть от кашля, с болезненным румянцем на скулах. Её батька привёл в уплату двух быков. Отказался: «Возьму одного. Двух даже Радуга от отца Уванги не брала». Она нерешительно расстёгивала крючки платья, глядела недоверчиво. Набравшись духа и отрешившись от плотского, возложил на неё ладони. Глубоко внутри хворь разъедала лёгкие. Он нажал, посылая в тело тепло рук, властно приказывая: «Уходи. Прочь. Сгинь». Смертная немочь дрогнула, стала отступать, сжиматься. Так, раз за разом гасли очаги внутри, а взор девицы изменялся.

Потом, однажды, она не захотела одеться.

«Ей теперь за шестьдесят, как мне. Усадьба в степях, дети взрослые – наездники в кожаных шляпах. Кто из них мой? сын или дочь?..»

Давно это было.

Крякнув, поднялся рывком, шумно выдохнул:

– Умываться.

В прошлом листне, на праздник Благодарения, когда в Девине встречался с Цересом и слушал его жаркие речи про объединение империй, здоровье было твёрже. Ныне – измотан, ослаб… поддался на уговоры секретаря-комтура, вот и результат. А ведь сегодня ещё на молебне стоять. И постник-день вдобавок, этому дню патриарх век не изменял. Даже в семинарии – какая б девчонка, хоть лучшая краля, глазки ни строила, подолом ни крутила, шёл прямо и мимо.

Только так воспитаешь дар Грома в себе.

Сегодня будут смотреть, следить – как шагаешь, как дышишь, как выглядишь. Чтобы потом доложить миллионам громовников, верным тебе.

«Скверно выгляжу», – угрюмо подвёл он итог, изучив лицо в зеркале. Из-за вчерашних усилий морщины словно углубились, поблекла кожа, глаза запали, вокруг них легли сероватые тени…

– Трапезу.

День изо дня патриарший пекарь изощрялся, разными добавками стараясь придать изысканный вкус выпечке, подаваемой к столу Его Святейшества в дни проклятия. В постник, когда старый Бизон хрупает одни фрукты-овощи, без жареного-пареного, тоже был способ подкрепить силы Отца Веры – шоколад из не обжаренных зёрен какао, с мёдом, ванилью и соком орехов кола.

С каждым глотком к мышцам возвращалась упругость, глаза прояснялись.

– Ещё стакан.

Утерев губы, он жестом отослал келейника, достал из секретного ящика карту, склонился над ней.

Протяжённый, на три тысячи миль, полуостров Кивита, к востоку Якатан, на юге Великая земля, сине-имперские владения… Красный круг циркуля пролёг по землям и морям – через север Церковного Края, Гуш, приморский край Эренской провинции, по границе Святой Земли с южной Кивитой. Когда замыкался круг рока, остриё циркуля стояло в горной глуши Края Святых – там, где джунгли скрывают древний, затерянный пирамидальный храм.

«Ещё неделя служения… Ты выдержишь. Ты должен выдержать, чтобы они видели твою силу. Силу сокрушительного воздуха, дыхание Ветра… Но веру надо подхлестнуть, как меня – шоколадом. Им мало очищенной и исцелённого – надо что-нибудь зримое, явное. Они ждут меня в соборе – измождённого… Здесь будет к месту приём газетчиков – когда напряжение выдохлось, нанести неожиданный удар по нервам и воспламенить толпу. Что, старик, ты ещё способен на чудо?.. Ещё как!»

Патриарх по-молодому распрямился, прихлопнул круг на карте тяжёлой широкой ладонью.

«Пожалуй, и чудо любви совершил бы, а?.. только не сегодня. Ныне зови силу свыше, чтоб небеса ответили. И яви знамение. Есть ключ? значит, знамение будет! а следом и явление – все его воочию узрят, только не все вынесут…»

– Облачаться!

«Скольких унесёт стихия, когда час настанет?.. Тысячи. Зато возрастёт вера народов» – говорил себе патриарх, пока его одевали в ризу первосвященника. В душе своей он давно решил вопрос с совестью и не ведал сомнений. Встарь Ветер сметал с земли врагов истины – это ли не пример для владыки?.. Империи губили сотни тысяч подданных по куда меньшим поводам, подчас из-за одной корысти, даже упрямства или спеси.

«Их интересы – захватить клок земли, чтобы поставить форт с гарнизоном, казначейство, дирижабельную башню… А у моей державы нет границ. Она там, где звучит слово Грома. По всему Миру. Во всех верных душах. Я отмолю невинно убиенных – в слезах о них и о себе, беспощадном…»

Перед ним несли знамя истины с Оком Господним, по сторонам кадили ладаном, он шествовал твёрдо, а люд шептал: «Силён! Смотрите!.. Глаза-то какие!»

«Возможно, вылазка дьяволов в Сарцине действительно была предпринята ради артефакта из музея Коммерческого общества, – думал он, бестрепетно глядя перед собой. – Золотистый предмет с изображением черепа… Слишком явное совпадение, чтобы сбросить его со счетов. Что ж, когда делинцы вернут себе город, среди них будут и мои люди. Стан Дакая торгует с поверхностью – можно попытаться выкупить добычу, если она в руках кротов. Цена не важна, ключ важнее. А если откажут… что ж, кроме сестры Кери с её радием есть учёный брат Луэ Пестер с его микробами. Вряд ли мор в подземелье придётся им по вкусу…»

Пока готовили алтарь к служению, он внутренне готовился призвать на себя мощь громового неба – ощутить её, принять, наполниться ею и мысленно послать её невидимый поток к затерянному храму, чтобы поддержать брата-чтеца. В эту минуту думы патриарха стали особенно решительными и жестокими:

«Слишком много соискателей святыни – Лоза, меченосцы, фаранцы… даже кроты! Надо бы отловить их вожаков и допросить по-нашему, подробно – какое сокровище ищут? Если догадки верны – им не место на земле. Следует навсегда преградить им путь к Миру, чтобы забыли дорогу сюда. Эта планета – наша. Нас много, мы всюду» – Он с воодушевлением окинул мысленным взором своё бессчётное воинство – «серпы», «колпаки», епископы, священники, миссионеры, монахи, и все вершат служение от края до края Великой земли.

– Причасти меня силы молний Твоих, мощи раскатов Твоих, могущества бурь Твоих… – возгласил старый Бизон, и зычный голос его, будто гром, разнёсся под сводами собора, восхищая верных и посрамляя тех, кто ждал увидеть патриарха немощным.

Вслед за этим свершилось чудо – каждый стал свидетелем того, как первосвященник в молитве медленно поднялся на меру от пола и завис без опоры.

Сенсация в завтрашних газетах была обеспечена.

Наверное, сержант Леве выглядел самым праздным человеком среди рассеянных по Миру воинств Отца Веры. Словно ему дали отпуск из Тайного ордена и сказали на прощанье: «Милый брат, отдохни, как следует! Ты устал на ночных допросах ведьм, поезжай в Эренду и развлекайся на здоровье. Забудь о служении, сори деньгами, чувствуй себя вертопрахом!»

В самом деле, инквизитору не пристало так расслабляться в секретной командировке. Светские визиты, прогулки по набережным, увеселительные поездки, расшаркивания перед пригожими девицами и дамами… А как же служение Грому?

Снял чёрный мундир, устрашающий колпак с прорезями для глаз и рта, надел модное мирское платье, сходил к дорогому куафёру, надушился, фиалку в петлицу – не узнать гонителя ересей и колдунов!

Взгляните – стройный молодчик с утончёнными манерами. Голубовато-серый сюртук в тон с панталонами – сотни две стоит, столько же шляпа и ботинки, – к ним перчатки цвета магнолии, щегольская бамбуковая тросточка. Лицом тонок, с нездешним загаром, глаза коричневые с золотинкой, так по сторонам и стреляют в поисках добычи. Поклоны отдаёт учтиво, все манеры волокиты: «Ветреная погодка, сударыня! рад вас приветствовать, не соблаговолите ли…»

И, глядишь, передаёт через лакея визитку: «Извольте доложить обо мне госпоже. Я подожду».

А там прямиком в будуар, где между шкафчиков, зеркал, алебастровых фонарей и гнутых кресел настороженно притихла, выжидая, женщина, поплотнее запахнувшаяся в ганьский халат бледно-розового шёлка с широкими рукавами.

– Не ждали? – весело, чуть насмешливо бросил сержант, на ходу по-свойски и метко кидая шляпу на мраморный столик, а затем проронил через плечо для камердинера: – Убирайся и закрой дверь.

– Что вам угодно?

– Работа. Сегодня и завтра вы никого не принимаете. Вам нездоровится и так далее.

– Хотите обедать? – Когда женщина потянулась к сонетке, стало заметно, что рука дрожит.

– Охотно. – В подтверждение своих полномочий Леве предъявил бронзовый жетон с эмалевым рельефом – в чёрном круге скрещенные серп и молот под Божьим Оком и тремя звёздами. У женщины сердце захолонуло – «колпак»! и не рядовой…

– Спросят – скажете, что уединились с любовником. Сейчас посыльный кое-что доставит в дом – велите впустить, чтобы сразу нёс сюда.

За обедом она не замечала вкуса, кусок в горло не лез. Шикарный визитёр кушал изящно, был сама вежливость, но женщина буквально кожей ощущала, что внешний лоск молодого гостя скрывает угольно-чёрную форму и всё, что она означает – тёмный застенок, кандалы, направленный в лицо слепящий свет и вкрадчивый, обманчиво добрый голос: «Итак, ты согласна сотрудничать со святой инквизицией? Мы можем помиловать даже нелегальную вещунью, если она умна и верна…»

Никакой послеобеденной неги. Он распаковал и выставил на столик маленький, но тяжёлый эбонитовый ящичек с винтами и клеммами по бокам, снял верхнюю крышку. Внутри – батареи, провода, медные лепестки и стеклянная трубка, набитая железными опилками.

– Так… надеюсь, всё собрано правильно и… оно сработает. – Сняв перчатки, Леве аккуратно присоединил к контактам электрическую лампочку. – Теперь приготовь медиатор. Взяла?.. По команде «три» ты должна подумать лучом прямо сюда, – указал он на ящичек, – вот этот знак. Изо всех сил.

Разомкнутый круг – подумать?.. Можно. Она опустила обруч на чело.

– Раз… два… три!

Лампочка вспыхнула.

– Есть!.. Ты великолепна! – Он просиял, как будто выиграл на скачках, но тотчас вновь обрёл строгий вид и заговорил с должной солидностью. – Это надо повторять, пока не станет загораться каждый раз. Потом я буду присылать с рассыльными записки – где находится прибор, и точное время, когда думать лучом.

– Удивительная вещь… – Женщина недоверчиво коснулась эбонита. – Он слышит вещунов?

– Ни дьявола он не слышит, – вздохнул инквизитор с каким-то унынием. – Только прямой луч и простейшие знаки. Все эти дни ешь больше шоколада, иначе выдохнешься… Напишешь отчёт крестиками и ноликами – посыл и возгорание, посыл и возгорание, сколько раз из скольких удалось. Послезавтра пришлю за прибором.

При расставании он с чувством поцеловал ей руку – то ли в насмешку, то ли искренне. Их, «колпаков», не понять!

Другой визит Леве нанёс вещуну и вовсе нелегальному, даже через застенки не прошедшему. На кого работал хрыч, как уходил от слежки – то известно старшим братьям, а младшему в их тайны лезть запретно. Седоватый, лохматый, неряшливый, сей хмырь гнездился в вонючем припортовом квартале, на задворках притона, куда доносился визг пьяных девок, звон посуды и матросский мат.

– Прослушивать офицерьё в Курме?.. – скривился он. – А поймают?

– Повесят.

– Спасибочки, барин. Давно мечтал в петле болтаться.

– …и покои принца тоже. – К словам Леве прибавил кошелёк. Звякнуло золото.

– Далековато.

– Уж постарайся. Меня интересуют маршруты, по которым Церес ездит, если покидает крепость.

– Да он всего раза два выезжал!.. и всё под стражей.

– …а также распорядок его выездов на будущее, примерно на месяц. Что узнаешь – сразу ко мне мальца с запиской. Я в отеле «Морской покой», спросить гере Боранса.

Затем – газеты. Всю важнейшую прессу Эренды складывали ему в номере вместе с путеводителями – «Приглашаем всех приезжих посетить то-то, побывать там-то, полюбоваться тем и сем… и скидки на дневные представления в оперном зале «Океан»!» Было, что полистать перед сном.

Заодно – расписания всех здешних и транзитных поездов.

Он ничего не подчёркивал, только запоминал. «Железнодорожные экскурсии в Эрендину, показ пускового станка и астраля «Авангад-4», дети за треть цены, напитки бесплатно!», «Устоит ли астраль? Ветер крепнет день за днём», «Что означает проклятие Отца Веры? Мнение либерала»…

Днём – лёгкой походкой по паркам, в ресторации, а с наступлением потёмок, нацепив синие очки, накладные усы, и сменив шляпу котелком – в подозрительные злачные места, где приличные господа редко бывают. Вместо полой бамбуковой тут уместнее трость-шпага. Посмотришь на себя в мутное трещиноватое зеркало трущобной цирюльни – вылитый анархист-заговорщик, как их изображают книжонки «Ужасные истории в картинках, с продолжением».

– Это вы-с насчёт динамита? Пожалуйте-с… не споткнитесь, тут порожек… пригнитесь – тут низкая притолока-с… Да-с, как договорились – двадцать фунтов. И взрыватель электрический. Но цены нынче высоки-с…

– А, того писаку либерального? Как – совсем приглушить или чтоб в лазарете повалялся? Если наглухо, шумиха будет – он известный… Но руки переломать, челюсть свернуть – можно. За всё про всё – полтораста червонцами. Зато уважим по-столичному, как в самом Руэне!

– И скажите ему – в следующий раз будет хуже, – уточнил Леве, отсчитывая монеты. Ещё одна строка вон из списка дел.

Пришёл отчёт вещуньи! Её таланты – выше всяческих похвал, почти сплошь включения. Пора забирать прибор. Да, и заказать билет в ложу второго яруса – Джани Трисильян впервые поёт здесь «Ручейную деву»!

К сборам на оперетту подоспела грязная писулька: «Почтенному господину в собственные руки. По узкоколейке вдоль берега, к северу, но это когда неизвестно». Без подписи, зато предельно ясно, чей маршрут.

Разглядеть принца в театре было трудновато – царская ложа затенена. Выглядит молодцом. Выдержка, достойная правителя. Вокруг, как частокол, какие-то лейб-мичманы. Взяли дракона молодого в плотную осаду… Разумеется, того бледного худого медиума, что состоял при Цересе минувшей осенью в Девине – ни тени, ни следа.

«А жаль. Этого юношу я бы увидел с радостью, – подумал Леве. – Особенно рядом с принцем. Тогда не пришлось бы козни строить».

Дальше, дальше, без роздыха переплетая нити хитрого «узора на пальцах»! Расписать людей как по нотам – или словно сложить живую мозаику. Тут и проникнешься почтением к работе дирижёра, который – один! – заставляет слаженно играть целый оркестр. И то его музыканты сидят рядами в оркестровой яме – а ну как разбросаны по городу и друг о друге не знают?

– Просто врыть сундучок? Там путейские обходчики, и на дрезине ездят… Мы-то что, мы вроем, даже ночью, наше дело маленькое, была бы плата в соответствии… Премного благодарны-с!

Наконец, к постнику партитура была написана, осталось взмахнуть дирижёрской палочкой, то есть разослать последние записки – и ждать результата. Теперь всё должно свершиться само собой, подобно ходу часов с взведённой пружиной.

Что ещё? ритуально омыть руки, оплатить заупокойную службу и поставить свечку за помин души. Воину Тайного ордена следует поминать всех убиенных им единоверцев, иначе в небесном суде не оправдаешься.

Можно отправиться на прогулку, забыв о запущенном механизме событий, но на душе у Леве было тревожно. Впервые он проворачивал акцию такой сложности, и хотя расчёт был точен, сержант невольно опасался – вдруг кто-то подведёт? что-то откажет? наконец, кровь…

«Ради Грома. Ради империи. Ради общего будущего» – убеждал он себя, однако душа томилась, напряжённые нервы звенели, а день такой, что и кружкой пива себя не утешишь, не говоря о рюмке водки. С выходного не запасся – до завтра чёрта с два кто нальёт. Даже Лоза винные лавки прикрыла. Иди на глухие окраины, там самогонщики и спекулянты безбожно торгуют спиртным втридорога из-под полы, рискуя нарваться на рейд чёрной полиции…

«И меня с ними арестуют. Смех и грех – свои же закуют в наручники!..»

Чем отвлечься, как забыть об акции, пока она там развивается, как неживой «человечек» в колбе чернокнижника?..

Театры закрыты, в ресторанах тишь да трезвость, даже карусели встали, но – есть спасение! Чтения в университете – не увеселение, они церковью разрешены. Плакат гласил: «Сегодня публичный диспут – Теория эволюции животного мира». Ниже: «Женщины и дети не допускаются. Трости сдавать в вестибюле». Звучит многообещающе, стоит заглянуть. У входа уже гомонила толпа, втягиваясь в высокие резные двери

Аудитория была полна! студенты, вольнослушатели, любопытные – даже стояли в проходах, притащили два фонографа и фотокамеру. Выступал, конечно, иностранец из Эндегара – знали, кого пригласить лектором. Имперцам опасно излагать теории с привкусом ереси, а этого республиканца в худшем случае вышлют взашей. Эдакий колобок в очках, жилет на пузе натянулся, важен – амбиции на троих, нос-кнопку держит высоко, оттопыривает масляные губы. Вот, мол, я вам, отсталым, дам урок современной науки!

Круглоголовый господинчик начал издалека, с мотыльков, вьющихся возле какого-то порохового завода – де, годы назад все были белые, а стали серые в крапинку. Дальше – больше; заговорил о том, что животные с веками изменяются от климата и разных катастроф. Без устали крутились валики фонографов, записывая речь пришельца как на скрижали.

– …тому свидетельство – древние книги народов! Глобальные катаклизмы изменяли лик Мира – землетрясения, вулканы, засухи, – и живые существа выживали, если приспосабливались. Те, кого мы видим ныне – это изменённые потомки сгинувших существ…

Вслушиваясь, Леве выудил часы из жилетного кармана, и хоть твердил себе «Не гляди!», всё же отколупнул стальную крышку, скосился мельком на циферблат.

11.67. Ещё минута.

Всего минута.

«Господи, помоги. Очисти меня от крови…»

– Где доказательства?! – вскочил из рядов усатый, гривастый студент богословия. – Я изучал археологию и биологию – все допотопные дивы были уродливы и многоноги, большинство их лишено позвоночника! Кто происходит от них? жуки и бабочки? В таком случае – где предки коров, бизонов, лис?

Тут поднялся гам, естественнонаучные факультеты восстали против богословов, шум стоял несусветный, аргументы выкрикивались как оскорбления:

– Разрази Гром, да если бы на экспедиции давали больше денег!..

– Где, где вы видели останки Человека Допотопного?! их нет! Ибо сотворены мы в день и час, когда мировой кокон явился из тьмы!..

– А ты еретик!

– Дай мне пять тысяч, я тебе выкопаю и в рожу суну этот череп!

– …ни одной человеческой окаменелости! вот довод! Если мало, то иди сюда, вручную докажу!..

– Ты ещё пасквиль Валлана Вуале мне предъяви, что мы суть дьяволы и мориорцев дети! В картер заройся, они твои братья!..

– …да, скажи – было два кокона, один для див, другой для нас! Чем ты иначе обоснуешь, что ископаемые – только дивы? Вот и выходит – Вуале прав!

11.68.

Экскурсионный поезд на Эрендину, бежавший по узкоколейке вдоль берега, прошёл столб 107-ой мили.

Женщина, сидевшая в будуаре скромного особняка, надела медиатор и точным лучом подумала знак разомкнутого круга.

В эбонитовом ящичке соединились медные лепестки, по железным опилкам пробежала искра.

С грохотом, в столбе огня и дыма, взлетели вверх шпалы, куски рельсов, земля и балластная щебёнка.

Увидев впереди взметнувшийся чёрно-красный фонтан взрыва, машинист выругался и рванул ручку экстренного торможения. Зашипела пневматика, лязгнули сцепы, колодки с визгом прижались к ободьям. Инерция швырнула пассажиров как кегли, встряхнула и перемешала их, будто монеты в копилке.

Это зрелище открылось женщине смутно, но вопли, железный скрежет и взрывной раскат достигли её через эфир – она поняла, ужаснулась тому, что сделала, и отбросила обруч.

Но настоящий ужас был впереди, потому что человек, выжидавший своей минуты позади особняка, защёлкнул крышку часов и нырнул в заранее приоткрытое окно комнаты для прислуги.

11.69.

– Вы просто дурак, любезный! Ваше образование кончилось в приходской школе. Что вы забыли в университете?

– Умник нашёлся! Нет твоих древних людей, и не было сроду, потому что мы – созданы! Крыть нечем, да?

«Мудро решили – трости отбирать при входе», – мелькнуло на уме у Леве, пока он высматривал, куда шмыгнуть, чтобы не очутиться в гуще драки.

От слов перешли к делу – вспыхнул мордобой, столь обычный для буйной студенческой братии. Университетские педели заботливо увели лектора от греха подальше, а в зале уже кого-то треснули фотоаппаратом по горячей голове. В ход пошли фонографы. Избегая давки в дверях, Леве стал пробиваться к возвышению у лекционной кафедры – там не затопчут.

«Да, – думал он, оправляя помятое платье, – слаба у нас теоретическая часть! Научное мировоззрение полно неясности… Зато пыла много. А богословы в рукопашной хороши, умеют точку зрения отстаивать!»

Вместе с ним – больше силой, чем ловкостью, – выбился из свалки какой-то ширококостный крупный малый в умопомрачительном клетчатом сюртуке и панталонах цвета лососины, широких как матросские штаны. За спиной, на шнуре, болталась кожаная шляпа. Его увесистые кулаки молча советовали всем держаться подальше. Уж на что студенты сорвиголовы, но вокруг Леве и этого парнищи возникла пустота. Рядом с ним было безопасно.

– Весело тут у вас, – бросил малый сержанту. В его голосе слышался акцент западных краёв, где имперская речь мешалась с языком вестерн. – Я решил вот науку послушать – храм знаний, как-никак, а здесь побоище, будто на пьяных танцах.

На квадратном волевом лице провинциала – парня из захолустья сразу видно! – пробивалась первая бородка. Кряжистый, рукастый, большеротый, с грубым прямым носом – хоть сейчас зови ваятеля и лепи с него статую рыцаря старых времён.

– Здесь должен быть выход, – кивнул в сторону Леве. – Идём?

– Знакомый дом?

– Нет, я так чувствую.

– Айда!

Он первый предложил знакомство, и сержант с удовольствием пожал его тяжёлую широкую ладонь.

– Ари Арментер, по прозванию Попович. Торгуем по части скота. Говядина живым весом, солонина, шкуры сушёные, золёные и дублёные.

– Армейские поставки? – спросил Леве наугад.

– Бывает, – важно кинул парень, набивая трубку на ходу. В своей шляпе скотовода он на полголовы возвышался над сержантом. – Вчера продали флотским бычков – вполне упитанных, пятьдесят унций за пуд. Лучше, чем ваши-то крестьяне в армию сдают по тридцать – считай, в убыток.

– У них поставки обязательные… – заговорил Леве, но осёкся. – Так вы с Дикого Запада?

– Из Вольной Земли, – сдержанно поправил тот. – Нам дракон не закон и президент не власть – мы сами по себе. Но… – оглядел парень обширный мощёный проспект с едущими в обе стороны каретами, пролётками, электрокарами, величавые дома, храмы, колоннады, зеркальные витрины, красочные вывески магазинов, – надо сказать, что насчёт роскоши у вас порядок. Кое-что и перенять бы не мешало. Вот, телеграфную компанию мы уже учредили! – добавил он с явной гордостью. – Проложим и железную дорогу, дайте срок.

– Осторожнее с этим. По рельсам ходят бронепоезда…

Ари деликатно сплюнул в сторону табачной слюной:

– …и динамит у нас есть. Вы хорошо город знаете? Ищу улицу Тонтура, там живёт дамочка-физиономист– вроде, может читать по лицу, в прошлое заглядывать… Если газете верить, имеет лицензию от архиерея – не ворожейка какая-нибудь. Без греха – значит, дозволено, так ведь?

– Да, – сухо отозвался Леве. – Я объясню вам, как добраться.

– Может, по доброте и проводите?.. Не люблю я ваши конки, на своих ногах вернее. А с меня – угощение. – В доказательство, что не бедняк, Ари предъявил бумажник жёлто-коричневой бизоньей кожи, плотно набитый кредитками Имперского банка. – И за встречу выпьем, – подкупающе улыбнулся он, отогнув полу сюртука, где из внутреннего кармана приветливо выглядывала винтовая пробка плоской стальной фляжки, а из-за пояса – рукоять револьвера. – Всё при себе, степной обычай.

«Значит, судьба, – обречённо решил сержант. – Ту улицу обойти нельзя. Кровь зовёт».

Шли долго. То и дело приезжий задирал голову, придерживая шляпу, чтобы ветром не снесло – «Эх ты, сколько этажей!.. А тут что такое – «Пневмопочта»?.. Вот это да, фонарь как люстра!» – или откровенно наблюдал за прохожими, от чего мужчины усмехались или сдвигали брови, девицы прыскали и весело шушукались, прикрывшись веерами, а дамы, испепелив невежу из глубинки горделивым взором, вторым машинально обмеряли его крепкую фигуру.

У подъезда особняка топтался городовой, сновали нижние чины сыскной полиции, чуть поодаль толпились зеваки, плакала служаночка. Из дверей к печальному фургону с надписью «Мертвецкий дом 4» вышли двое в цилиндрах и чёрных пальто с пелеринами – на их носилках лежало тело, накрытое полотном.

– Что-то мне нынче везёт как висельнику, – пробормотал молодой тархан, покрутившись возле подъезда и расспросив народ. – В университет пришёл – кулачный бой! К гадалке собрался – её зарезали!.. Впору вообще со скотного рынка не высовываться, чтоб чего хуже не стряслось. А я ведь ещё в модный магазин сходить думал, приодеться. Что теперь? явишься – анархисты бомбой подорвут!

«Нет, – мысленно ответил ему мрачный Леве, – ступай смело. На сегодня взрывы кончились… С твоими деньжищами ходить таким чучелом – дурной тон! Где ты откопал сюртук, у деда в сундуке?..»

– Если позволите, Ари, я дам вам несколько полезных советов – что носят люди со средствами, у каких портных одеваются, что пьют и курят, куда ходят.

– Годится! Но сперва по глотку настойки на гром-траве.

– Как раз то, что мне нужно, дружище.

– Господа! – обратился капитан-командор Барсет к подчинённым. – Если я увижу или услышу, что ближе чем в двухстах мерах от Его Высочества появилась фотокамера, то её владелец вылетит в отставку с лишением наград, пенсии и права на мундир. И под суд за оскорбление величия. Всем ясно?

Штаб-офицерский состав Курмы и флотского экипажа ответил единогласным:

– Так точно, ваше высокородие!

Хотя мог бы и не собирать своих ранжированных капитанов в форте, словно хочет поведать им нечто сугубо секретное. Без того очевидно, что забавы принца не должны быть обнародованы. Кутёж – куда ни шло, с каждым бывает смолоду да на приволье. Забвение приличий – тоже случается, когда вдали от посторонних человек безудержно предаётся разгулу. Но выходки Его Высочества смущали даже флотских, знавших вкус и толк в попойках.

«Я обязан был предупредить. Мало ли, – с тёмной тучей на душе Барсет шагал по сводчатой потерне в крепость, – вдруг найдётся корыстная душонка, улучит момент, сделает фотогравюру… В республиках народец беспринципный и вконец бессовестный – хоть еженедельная газета, хоть иллюстрированный журнал за такую пластинку ведро серебра даст. Чтобы власть драконов опорочить. Мой долг – пресечь это раньше, чем оно случиться».

Ему противно было вспоминать распоряжение Его Величества, доставленное в крепость вместе с принцем: «Обеспечьте ему вволю вина, дурмана, пригожих девиц». Вот итог – сперва безобразный развод караулов, командующий округом в сорочке на голое тело, со свитой пьяных лейб-мичманов и куртизанок… затем живая картина «Дикари с дикарками на лоне девственной природы»… Как они отрезвились-то к приезду ан Джани?

«Положим, Церес – заговорщик и мятежник, – копилась гневная досада в сердце Барсета. – Но видит Гром, он не обезьяна в зоопарке, чтобы поить его вином ради потехи… или с другой целью? А с кого спросят, если принц упьётся насмерть? или свернёт себе шею, прыгая с острогой нагишом по камням?..»

– Быстро доложи, братец, Его Высочеству о моём визите, – нетерпеливо похлопывая перчаткой по ладони, поторопил он принцева денщика. Из приоткрывшейся двери спального покоя в прихожую вырвался смех нескольких молодых здоровых глоток, запах сигарного дыма, терпкое веяние полынной настойки – заседание личного Его Императорского Высочества штаба из доверенных лиц!.. Ещё каких-то шаромыжников изволил подобрать в Эренде – с зачислением в штат прислуги!.. в каретный сарай их – электрокару спицы начищать!

– Дозволяют войти, – рывком поклонившись, щёлкнул каблуками денщик.

Дым коромыслом! Тарелки драгоценного сервиза – на полу, в них окурки, объедки на ковре, валяются бутылки! Развесёлая компания – кто в чём, всё больше неглиже, причёски в беспорядке, лица расплылись хмельными улыбками навстречу Барсету – и все, как один, небриты.

Принц небрит! это всё равно что «император выругался как мастеровой». Первый модник империи, образчик для подражания всех щёголей – небрит!..

– Добро пожаловать в наш круг, капитан-командор! – чуть хрипловато воскликнул Церес, отсалютовав гостю бокалом. – Вина ему! Статс-секретарь, налейте!.. Как видите, Барсет, теперь у меня есть свой Галарди…

Розовощёкий барон нашарил под ложем бутылку, вгляделся в этикетку:

– Гвоздичное, эрцгере! Полынная вся кончилась…

– Тому, кто пьёт водку с порохом, такое пойло будет легче лимонада. Берите, Барсет! Я угощаю.

– Благодарю, Ваше Высочество. – Капитан-командор даже не взглянул на протянутый бокал. – У меня к вам важное сообщение.

– Вы отвергаете вино от моего стола?..

– Час назад с материка пришла депеша – миной взорвана узкоколейная дорога в Эрендину. Благодарение Грому, поезд затормозил и уцелел. Осмелюсь напомнить Вашему Высочеству, что именно эта трасса предназначалась для ваших поездок… Я распорядился, чтобы окружная морская разведка приняла участие в дознании вместе с полицией. До выяснения обстоятельств нижайше рекомендую вам воздержаться от визита на космодром в будущий храмин-день.

Деревянный тон Барсета заставил улыбки покинуть лица гуляк. Даже с Цереса будто весь хмель сошёл. Он твёрдо спросил, приподнимаясь с мятой постели:

– Вы намекаете, что кто-то обкладывает меня, как волка – красными флажками?.. заставляет выбрать другую дорогу?

– Возможно. Трасса имперской пятистопной колеи на Гаген вполне надёжна, но кроме неё – только морем или мотокаретой. Мы изучим все варианты.

– Я вижу только два – либо в крепости измена, либо тот кабинет, где вы принимаете важнейшие решения, не обшит медной сеткой под обоями. И вас прослушивает медиум. Это и есть та надёжность, которой славится флот? Я должен и в дальнейшем полагаться на вас?..

Принц выговаривал командиру в чине штабс-генерала – жёстко, холодно, – и Барсету нечего было ответить, кроме пустых слов:

– Всё будет тщательно расследовано, Ваше Высочество.

– Смею надеяться, – ядовито ответил Церес, наклоняя голову. – У ротозеев это получается блестяще. Когда меня подорвут вместе с каретой – или заложат мину в трюм, как лучше, по-вашему? – вы сможет вздохнуть спокойно и вернуться к своей безупречной службе. Вам же не нравится роль тюремщика?.. Идите, я вас не задерживаю. И вы тоже, – обвёл он взглядом мичманов. – Велите там малому – бриться, мыться, завтракать…

Оставшись один, Церес подошёл к окну и долго смотрел на море, отодвинув штору.

Знак.

Это знак. Сигнал.

Удар мимо цели, напоказ – и результат заранее рассчитан. Потому что анархисты и цареубийцы бьют наверняка. Вся свора флотских, боясь за места и звания, теперь забегала, разыскивая злоумышленников – как же! им доверен принц, а тут под боком бомбы рвутся!..

«Кто и что хочет сказать мне?.. То же, что было в записках: «Храмин-день 6-го зоревика опасен для вас»?.. Почему, с какой стати?..»

Он ощутил себя загнанным зверем на королевской охоте – вокруг Курмы плетутся нити заговора, они всё гуще, но паук, таинственный ткач паутины, невидим, он где-то в непроницаемом мраке. Визит верховного купажиста из Лозы, девица-вещунья от кротов, письма с неясными угрозами, теперь взрыв… Что за этим кроется?

«И что я намерен предпринять? Пить дальше, будоражить Курму кутежами, дразнить Барсета?.. Покорно ждать того, что кто-то предначертал мне? Нелепо, нелепо, это не моя судьба… Мне ломают жизнь – или сам я её ломаю в угоду кому-то?»

Обернувшись, он захотел увидеть там – за каменной кладкой стен, за проливом, – свою империю, которую он жаждал поднять выше, чем она есть, сделать мощнее, охватить, влить в неё силы.

Но едва он смог различить её неясный и громадный образ – с просторами хлебных полей, горными хребтами, снежными вершинами, широкими реками, шумными городами, соборами и крепостями, – образ, осиянный солнцем, дышащий ветром и влажный от дождей…

…как перед ним, заслоняя видение, встала тень отца в бирюзовом мундире астраль-командора, а за спиной Дангеро, расстилая чёрно-дымные хвосты, поднимались звёздные ракеты, будто занавес взмыл снизу вверх, объявляя о конце спектакля.

«Отец, ты стоишь между нею и мной!.. Понимаешь ли ты, что своим упрямством губишь меня – и её?!»