* * *

Ирине Ермаковой

Если в стеклянный шарик глядишься долго,

опрокидываясь в глубину и меняясь в лице, —

там плавает размагниченная иголка

с Кащеевой смертью, мерцающей на конце.

Безумный компа’с, однополюсный провожатый,

цыганит, манит, гонит парус вперёд,

и рыжие листья летят отвязной регатой

туда, где чёрная ниагара время надвое рвёт.

Я вижу во сне сияние мокрых досок

палубных — ты идёшь на многоголосый звук,

только это не зов — это морок и отголосок

иных смертей, ловушка, Кащеев круг.

И, рванув сквозь время, да так, что дыхалке больно,

забегаю вперёд — и в падении, как любовь,

я беру твою жизнь, словно в детстве пас волейбольный

на костяшки пальцев, кожу сбивая в кровь, —

а она, рикошетом уйдя от чужой химеры,

пробивает навылет мрак и слепящий свет,

и, взмутив пузырьками ясность хрустальной сферы,

вылетает наружу и падает на паркет.

И поскольку мой прерванный сон розовеет снова,

я могла бы закончить так: и простёр крыла…

Но давай не будем — никакое земное слово

не расскажет тебе, в какой я бездне была.

Загрузка...