Темный век. Трактирщик

ПРИЯТНЫЕ ХЛОПОТЫ

Как это говорил добрый Страх из старого советского мультфильма? "Это ж надо, какой толковый ученичок попался!" Вот и мне со своим первым учеником в этом странном мире крупно повезло, похоже. Этот "юный пролетарий" безжалостно растолкал меня когда солнышко ещё только собиралось подняться над крышами домов и храмов и над городом рассвет боролся с мраком ночи. Выбравшись босиком из-под служащего одеялом плаща и слегка размявшись сокольской гимнастикой без утяжеления — гантели и гири здесь пока что не продаются в спортмагах — я, разумеется, возжелал обуть добрые старые берцы.

Но, как говорится, "ди гроссе фамилиен — нихт клювен кляц-кляц"! Добротной кожаной пары производства белорусских обувщиков, которую я давеча собственноручно поставил рядом со своим ложем, в зоне видимости не оказалось.

— Не понял… Что за нафиг в этом доме? Не успел толком поспать спокойно, как ботинкам уже ноги приделали? Да и гибона моего в упор не наблюдается. Зденко!!!

Мини-смерчем с чечёточной трескотнёй подошв по ступеням лестницы с верхнего этажа слетает радостный ученик.

— Я здесь, ласкавы мастер! Чего прикажете?

— Зденко, ты мою обувь не видел?

— Видел, мастер Макс.

— Ну, и где она, хотелось бы мне знать?

— На крыше, где же ещё.

"Так… То ли у одного из нас крыша постепенно съезжает, то ли я чего-то не понимаю в этой жизни"…

— А как она там очутилась?

— Так я же и отнёс, ласкавы мастер.

— Зачем???

— Сушить поставил. Я ж те ваши сапоги вычистил щепой да деготьком намазал, бо обувь добра, але в пути трещинами пошла. А поддоспешник и расстегайку Вашу Дашка, сестра моя, от грязи отстирала, сильно ворчала, что кровью под мышкой забрызгано: плохо оттирается.

"Блин горелый, а ведь верно придумали имущество в порядок привести. Тем более — кровь я и не заметил, а кто посторонний мог и углядеть. А зачем мне лишние вопросы на эту тему? Правильно: незачем. Выходит, помимо ученика я и денщиком обзавёлся? Вероятно, так принято в этом времени".

— Молодцы, хвалю! Только в следующий раз будешь инициативу проявлять — предупреждай заранее.

— Чего я буду проявлять?

— Инициативу. Ладно, потом объясню.

А сейчас принеси-ка всё обратно: сколько можно мне босиком сидеть? И сам оденься-обуйся: по делам пойдём, мне помощь понадобится.

Десятком минут позднее мы со Зденеком уже приближались к речному берегу. Достаточно быстро найдя дом одного из здешних рыбников-торговцев, я потратил не менее часа, чтобы договориться о поставках рыбы и раков в будущий трактир. Затем на дровяном складе за десять оболов купил несколько подсушенных стволов, оставшихся с зимней порубки, в качестве бонуса к которым продавец добавил две огромные вязанки подопревшего хвороста. После чего пришлось бегать в поисках возчика, который в компании моего ученика доставил бы покупку к дому.

Оставив их грузить телегу, сам решил нанести визит мастеру Гонте.

Благоухая берцами, источающими "списьфиський" аромат дёгтя, я быстро направился в пивоварню старейшины цеха. Однако, войдя в помещение, тут же понял, что явился несколько не ко времени, спешить так не стоило: мастер Патрикей был занят экзекуцией.

Гибким прутом он стегал лежащего на широкой мокрой скамье парня в спущенных кожаных штанах, которого держали двое других.

Ну, не возвращаться же мне, раз пришёл? Тем более — Гонта сам приглашал.

— Бог в помощь, мастер Патрикей! Что это вы вдруг решили выделкой кожи на чужой заднице заняться?

Старшина раздражённо оглянулся, но, увидев, кто пришёл, тут же расплылся в улыбке:

— А, то ты, пан Белов? Здравствуй, уважаемый, здравствуй! Вернулся, наконец?

— Вернулся. И сразу сюда: говорят, искали меня…

— Удачен ли был путь?

— Вполне удачен, слава богу. А как идут Ваши дела? Надеюсь, успешно?

— Дела, конечно, идут неплохо. Но было бы совсем замечательно, если бы эти вот оболтусы трудились как полагается, а не отлынивали. Ты представляешь, пан Макс: Новак дошёл в своей лени до того, что скамья от кожаных штанов отлипла тут же, как он с неё поднялся! Придётся теперь ту мочу, которую он сварил заместо пива, свиньям выливать. Это сколько ж хозяйского продукта впустую изведено? А я, между прочим, за тот солод, хмель и жито со своего кошеля плачу, бесплатно никто не подарит!

— Что-то не пойму: как связаны скамья и пиво?

— Неужели, пан Макс, у тебя на родине пиво не варят?

— Варят, как же без пива…

— Верно, без пива — никак: от плохой воды люд животами скорбеет. Значит, умный человек завсегда пиво пьёт. А раз он умный, то пиво выбирает хорошее. А хорошее пиво — это только такое, которым можно полить скамью, а после, усевшись в кожаных штанах сверху, протащить эту скамью несколько шагов. Ну, а этот лодырь, — пивовар ткнул прутом в сторону успевшего натянуть штаны и ховающегося за спинами товарищей подмастерья, — только добрый продукт зазря перевёл! Ну, да ничего! Всыпал я ему от души: надо бы поболее, но за-ради твоего прихода остальные вицы прощаю. А вот кашу и пиво отныне будет получать только в треть прежнего, пока не покроет расход! Понял, Новак, курвин сын?

— Понял, пан мастер, покорно благодарю за такую милость! — согнулся в поклоне юный бракодел.

— Ну, а раз понял — так что встал кокорою? Живой ногой пошёл работать! И вы все — нечего толпиться: до обедни времени ещё много, принимайтесь за дело, дармоеды. Стасек! А ты куда помчался? Ну-ка, притащи нам мису кнедликов с солью да пиво!

Да, по всему видно, что ежовые рукавицы придумал если и не сам мастер Патрикей, то явно кто-то из его ближайших родственников. Ученики и подмастерья рассыпались по пивоварне во мгновение ока. Мы же со старшиной цеха Святого Лаврентия уселись за здоровой бочкой на перевёрнутые глиняные макитры высотой мне по колено. Мастер собственноручно нацедил свежего пива в обливные кружки, притащенные вместе с солеными кнедликами учеником-подростком, и весьма вежливо поинтересовался: куда это я скрылся на целую неделю, а также — как обстоят дела со средствами на мой вступительный взнос в братство?

Услышав, что с деньгами и арендой помещения у меня всё в порядке, Гонта ещё больше подобрел и распорядился, чтобы один из учеников притащил со второго этажа харатью и чернила с перьями.

— Ну, раз всё в порядке, господин Белов, сейчас составим знамено о том, что я принял твои две марки за вступление в братство и обсудим, каким шедевром ты собираешься угостить мастеров на братчине и когда это произойдёт…

— Охотно, мастер Патрикей! Вот только не вижу здесь весов для монет. Может, отправимся к меняле?

— На что нам меняла?

— Как на что? А каким образом пересчитать соотношение золотых монет и серебряной марки?

— Вот как? Ты собираешься внести всю сумму золотом?

— Не уверен, что его хватит, так что пришлось прихватить с собой немного серебра.

— Тогда чего же, спрашивается, мы тут сидим! Пойдём же в Лаврентьевскую капеллу, пока отец Пётр не ушёл.

Недоумевая, какое отношение имеет некий отец Пётр из Лаврентьевской капеллы к товарно-денежным отношениям вообще и к моим финансам в частности, я послушно двинулся вслед за торопливо шагающим Гонтой.

Через пять минут после того, как покинули пивоварню, мы добрались до маленькой — не выше трёх с половиной метров — башенки с шатровым куполом, увенчанным деревянным крестом. Отца Петра разыскивать не пришлось: совсем ещё молодой, но уже подслеповато щурящийся слезящимися глазами, священник сидел на ступеньке часовни, и, ловко поворачивая чурочку, зазубренным тесаком щепал лучину.

После того, как цеховой старшина отрекомендовал меня как потенциального члена братства и заявил, что нам крайне необходимо срочно произвести расчёт "валюты" по отношению к пражской марке, ксендз с расстроенным видом оставил своё занятие и, приглашающе махнув, — дескать, следуйте за мною — нырнул в украшенную крестом дверь. Перекрестившись и отбив поклоны, мы вошли в храм. Внутри было, мягко говоря, тесновато. Помимо защищённого сверху балдахином-киворием каменного алтарного стола с распятием и скрывающейся под покрывалом дарохранительницей и алтарными таблицами, и нескольких скамей, установленных поперёк помещения, капеллу украшали две статуи, составляющие нечто вроде композиции: Христос, приподнимающий руку в жесте благословения в направлении опустившегося на колено юноши-святого кажется, лишь на миг прекратившего что-то писать стилусом на табличке и с благоговением воззрившегося на Сына Человеческого. Обе статуи были увешаны серебряными и бронзовыми ожерельями-гривнами, цепочками, задрапированы кусками яркого цветного сукна. У ног их стояли туеса, горшки, небольшие мешочки, источающие запах специй и даже кадушка объёмом литров эдак в двенадцать, благоухающая медовым ароматом. Судя по всему, прихожане часовни, подносившие такие богатые, по средневековым понятиям, пожертвования, отнюдь не бедствовали. Справа от входа возвышалось сооружение, отдалённо напоминающее советские медицинские весы-безмен, знакомые каждому из нас по посещениям поликлиники и военкомата. Чуть далее к стене прислонились несколько прямых прутьев, явно предназначенных для измерения длины и рогуля типа "сажень землемера", какие показывали в советских фильмах про наделение большевиками крестьян землёй. Ну, помните наверное: идёт землемер со здоровенным деревянным "циркулем", а за ним — толпа баб и мужиков, включая ораву малолеток радостно ожидает, когда тот вколотит долгожданный межевой колышек?..

Копошащийся возле этого "инструментария" отец Пётр, наконец, отшагнул в сторону и я узрел нечто вроде высокого узкого комода, на котором покачивались вполне узнаваемые весы с чашечками. В качестве гирек к ним прилагался набор медных фигурок зверей. Рядом лежала вощаная дощечка с привязанным стилусом, придавленная сверху деревянной конструкцией, напоминающей счёты. Видел я похожие в интернете: ещё название эдакое, типа пивнушки: бирхаубе — не бирхаубе, паб — не паб, рюмочная — нет, точно не рюмочная… Кабак! Вернее — абак, ну да не в том суть.

— Итак, дети мои, не пора ли нам приступить к делу? Ибо не зря германы говорят: монеты множатся, коль их чаще пересчитывать… Так сколько марок сегодня поменяют кошель?

— Две марки. Пражских, разумеется. Кстати, отец Пётр: нельзя ли заодно — раз уж мы сегодня здесь собрались — приблизительно уточнить цену моего золота?

— О, пан имеет цехины, августалы или флорины? Пан богач, хотя с виду и не скажешь!

— Вот о чём, о чём, а об "августалах" и не слыхивал вовсе. Вот, сами посмотрите и оцените, что и как. — На крышку комода лёг мой старый кошелёк, в который я для надёжности упрятал золотые монеты: риск, что местные щипачи "отвернут" омоньер с серебром имелся, поэтому золото я упрятал подальше в карман брюк. Разумеется, кое-что осталось у меня "в резерве": в частности, найденную на останках погибшего воина золотая пластина с трезубцем, ибо монеты — они монеты и есть: встречаются в обороте, а вот объяснить происхождение такого "сувенира" в случае настоятельных вопросов будет затруднительно…

Священник с пивоваром с интересом склонились, разглядывая монеты. Тем временем я развязал калиту с серебром.

— Итак, святой отец, на какую примерно сумму в пражских марках я могу рассчитывать в обмен за это золото?

— Э-э-э… Так сразу сказать нельзя, сын мой: монеты, разумеется, следует взвесить, поскольку они имеют разное происхождение и размеры. Но предполагаю, что здесь гораздо большая сумма, нежели упомянутые две марки. В разы большая!

— Тогда, видимо, для взноса в цеховое братство будет достаточно одного серебра?

— Поглядим, ведь вес нужно перепроверять…

Привычно подсучив рукава сутаны, ксендз принялся священнодействовать с чашечками весов, бронзовым "зверинцем" и моими драгметаллами. Периодически он отвлекался, стучал рычажками абака и карябал стилусом по дощечке.

— Итак, дети мои, здесь имеется серебра и золота на общую сумму в сто тридцать одну марку ровно. Из них гривен серебряных — на марку и три четверти, монет серебряных — на полмарки, серебряная же цепь по цене металла получается в полторы пражских марки. Следовательно, после всех взаимных расчетов у тебя, сын мой, останется сто тринадцать марок.

— Что-то я не пойму, отец Пётр: если я отдаю в качестве взноса две марки, то у меня должно остаться сто двадцать девять!

— Ты забыл о церковной десятине, грешный человек!

— С чего бы я стал о чём-то забывать? В богоспасаемом Жатеце я на год от выплаты десятины Церкви нашей освобождён, о чём есть письменное распоряжение отца Гржегоша — бенедиктинского настоятеля.

— Вот как? Ну что же, я обязательно уточню условия этой нежданной милости. Тем не менее, сын мой, хочу напомнить, что некоторое пожертвование в пользу часовни во имя покровителя цехового братства будет весьма благоприятно воспринято всеми…

— Насчёт этого не стоит беспокоиться. Всё будет как полагается, особенно после того, как новый трактир начнёт приносить доход. Никто не будет обделён.

Священник недоверчиво хмыкнул, однако, перебросившись парой фраз с Гонтой, отделил от кучки серебра один слиток-гривну и, разогнув с помощью ножа пару звеньев, серьёзно укоротил цепь. Моя жаба попыталась что-то вякнуть, пришлось волевым усилием её слегка придушить, чтобы не трепыхалась. Деньги ещё заработаем, а нормальные отношения с коллегами по цеху нужно налаживать. Тем более, что после кое-какой модернизации кухонного оборудования и качество блюд в моём заведении должно измениться в лучшую сторону, и скорость приготовления увеличится, что немаловажно при наплыве посетителей. Сколько кухонь я увидел в этом времени — все они поражали своим дискомфортом и непродуманностью. Ни одной кухонной плиты, ни одной мойки, не говоря уже о холодильнике, который, судя по всему, останется недосягаемой мечтой. Разумеется, нужно будет устроить ледник, однако в ближайшие полгода добыть для него снег или лёд не представляется возможным: более-менее приличные горы расположены в сопредельном, причём достаточно враждебном, государстве, да и кроме того, насколько я помню школьный курс географии, Судеты не высоки, и в наличии льда на вершинах сомневаюсь. А пока придётся отказаться от идеи долгого хранения мороженого мяса, да и холодненькую окрошку в летнюю жару подавать посетителям будет сложновато.

Тут же в часовне, при свечах, мастер Гонта составил документ о получении с меня взноса за вступление в братство святого Лаврентия, под которым мы все трое и расписались: я с пивоваром в качестве участников, а отец Пётр — свидетелем.

Зайдя вновь в пивоварню мастера Гонты, я приобрёл добрый бочонок пива с условием, что оно будет доставлено в дом Костековых до вечернего колокола, по которому всякая работа в мастерских города заканчивалась.

По пути домой специально прошёл через рынок, накупив пуда два муки, три связки лука, пшено, бочонок топлёного масла, свиной солонины и сала, а также с полдесятка уже зарубленных и ощипанных петухов. Чтобы донести всё это добро, пришлось вновь воспользоваться услугами нескольких малолетних носильщиков, присматривая за которыми я и добрался до Ковальской улицы. Дома я, как и ожидал, застал ученика в процессе ничегонеделанья, которое пришлось прервать. Вооружившись ножом, я показал последовательность разделки одного из петухов и отделения мяса от костей. Затем отправил мякоть в один горшок, кишки и прочие субпродукты — во второй, ну а косточки — в третий. Затем, озадачил Зденека:

— Всё видел? Всё понял? Вопросы есть? Вопросов нет. Бери нож и продолжай. Вернусь — покажу, что дальше делать. Да, ещё почисть две луковицы побольше. Если к тому времени не вернусь — залей кости водой и поставь в очаг варить. Да гляди: огонь не сильно разводи.

После данного цэу ополоснул из двуносого умывальника руки с мылом и отправился с визитом к соседу — кузнецу.

Благо, идти было недалеко: обогнув дом, тут же упираешься в широкие ворота кузни, пройдя через которую и поднявшись на второй этаж можно оказаться в жилище железных дел мастера. Впрочем, кузнецовы апартаменты в этот раз поглядеть не удалось: мастер Липов оказался на своём рабочем месте. Вопреки подсознательным ожиданиям, кузнец оказался не здоровенным бородатым мужичиной, лупящим со всей дури кувалдищей по наковальне, а среднего роста крепким работягой с приятным, можно даже сказать, одухотворённым лицом, склонившимся над лежащей на верстаке железкой с горшочком и кистью в руках. Макая кисть в горшок, он аккуратно подмазывал что-то на железке. К смеси запахов угля, дыма и окалины явственно примешивался "аромат" кислоты. Конечно, грохот молотов в кузне не смолкал, однако молотобойцами были двое достаточно крепких подмастерьев, проковывавших какую-то полуметровую загогулину, багровеющую посреди наковальни. Что должно получиться из этой заготовки — даже не представляю.

Заметив на пороге постороннего, мастер Ян накинул на деталь кусок рядна и, освободив руки, направился ко мне:

— Слава Йсу! Ты ко мне, добрый человек? По какому делу?

— Во веки веков! И по делу, и без дела. Я твой новый сосед. Говорят, ты сам заходил ко мне знакомиться.

— О! Так ты и есть тот Макс-иноземец, что у Костековых квартирует? Доброе дело! А то они без мужчины в хозяйстве вовсе изнищали…

— Я самый и есть. А ты, значит, Ян Липов? Народ гутарит — славный ты мастер! А народ брехать не будет.

На самом деле о профессиональных качествах кузнеца мне никто не рассказывал, но помещение кузницы выглядело солидно, ну а, кроме того, принцип "кукушка хвалит петуха" при знакомстве с хорошим человеком не повредит. Дипломатия-с!

Под усами мастера мелькнула довольная улыбка. Прикрывая её, Ян подкрутил острый кончик:

— Ну, предположим, есть и получше в нашем Жатеце… Але ж не из последних, то так. А коль мы с тобой, господин Макс, повстречались, то давай-ка после вечерних колоколов, вдвоём заглянем в трактир "Жареный заяц", дабы отметить наше знакомство, да укрепить соседство!

— Отметить знакомство — дело нужное. Вот только к жареным зайцам я не пойду. Лучше будет, если ты сам ко мне заглянешь вечерком: и пива будет вдоволь, и угощение приготовлю такое, что пальчики оближешь.

— Добро. Зайду. А кто ж куховарить будет? Житка ж вроде говорила, что без столования живёшь…

— Я же и буду. Скоро, мастер Ян, трактир открою, так что далеко ходить, чтобы посидеть с кружечкой-другой пива, тебе больше не придётся.

— Да ну? А что в ратуше скажут?

— Как что? "Приятного аппетита!". С панами из ратуши всё давно уже решено, равно как и с Его преосвященством настоятелем бенедиктинской обители. Небось, вкусно и недорого покушать никто не дурак.

А знаешь что, мастер Ян? Раз уж мы с тобой теперь добрые соседи, то не возьмёшься ли за мой заказ для трактира? С оплатой не обижу.

— Отчего ж не взяться? Можно. А что тебе потребно сковать?

"Э, он бы лучше спросил, что мне не нужно — ей-ей быстрее бы вышло перечислить"…

— Во-первых, мастер Ян, я хочу крепкое клеймо в виде креста над чашей, чтобы пометить всё имущество. Во-вторых, на кухню требуются сковородки…

…

Перечисление заказываемого оборудования и рисование набросков вида некоторых предметов отняли у меня больше часа. После того как мы ударили по рукам и полторы марки задатка перешли в кошель железных дел мастера, я, весь на позитивных эмоциях, расстался с ним до вечера и вновь переступил свой порог. И остановился. Комната, пропитанная бульонным ароматом, явно могла бы утонуть в тумане от парящей посудины с уваривающимися куриными костями, если бы я ещё полчаса провёл в кузне.

На полу в луже воды валялись осколки глиняного горшка, которые торопливо подбирал Зденек, а юная девушка, только переступившая подростковый возраст, вытирала тряпкой получившийся "водоём". Услышав, как открылась дверь, эта парочка резко "подорвалась", причём оказавшийся частично под столом ученик ухитрился с таким стуком хрястнуться затылком, что я всерьёз обеспокоился за целостность столешницы.

Девушка стояла выпрямившись, словно лозинка, серые глаза испуганно блестели под выбившейся из-под платка блондинистой прядью. Вскинутые к полной груди руки с засученными по локоть рукавами судорожно сжимали ветхую ряднину, с которой стекала вода. Ёлочки точёные! Это ж надо — такая красота в моём доме!

Несомненно, красота — облагораживает. Но лицезрение прекрасной девушки пагубно влияет на состояние организма: ни с того ни с сего вдруг стало жарковато, в висках ощутимо запульсировала кровь, морда лица непроизвольно попыталась расплыться в идиотской улыбке. Сразу захотелось петь, и вообще — сотворить что-то хорошее.

"Э, брат Максим, это не дело! С чего я на девчонку уставился, как на картину? Даже и не думай ничего: не поймут! Она — здешняя, хоть и из бедной семьи, а ты покамест — чужак приблудный, да ещё и иноземец… Никто за такого дочку не отдаст, а насчёт внебрачных отношений, если верить читанному в прежнее моё время, здесь вообще строго… Могут и того-с… Нанести непоправимый вред здоровью… Лучше сделай морду кирпичом, пока в полумраке никто твоей дурацкой лыбы не заметил".

— Простите, пан мастер! Это получилось не нарочно. Сейчас мы с Дашкой всё приберём! — Голос Зденка отвлёк меня от прекрасного зрелища. Ну что же, сам виноват: не нарушай гармонию! В три шага я оказался рядом и "от всей пролетарской щедрости" отвесил разгильдяю звонкого "леща".

— Вот накажу — и прощу. Посуда денег стоит. Продолжай приборку!

Мгновением позже я уже уходил от летящей в лицо мокрой тряпки, рефлекторно ставя блок левой и перетекая в сторону.

— Не смей бить моего брата! Ай!

Мокрая ряднина с чавком шлёпается на каменный пол, а девушка невольно оказывается согнутой пополам с вывернутой за спиной конечностью. Рефлексы, чтоб их! Хотя… выглядит она в этот момент весьма… Ну, вы понимаете.

Тут же отпускаю юную агрессоршу, во избежание новой атаки отшагивая в сторону. Впрочем, ни о каком нападении красавица уже не помышляет, бережно нянча левой рукой слегка пострадавшую правую. Зденко — молодец какой! — схватился за лежавший на столе нож. Сестрёнку обижают! Правильно, так и надо: Род — это святое.

Совершенно спокойным голосом — никакой агрессивности и крика! — расставляю точки над "i":

— Так, дорогие мои. Ну-ка, тихо, тихо. Спокойно. Никого я не бью — я воспитываю. И буду воспитывать, чтобы из разгильдяя сделать мастера! И никому не позволю мешаться в процесс! Ясно тебе, ученик? Кстати, нож можешь пока что положить на место, он скоро понадобится.

— Ясно, мастер…

— А ты, красавица, прекращай тут руками размахивать! Ишь, развела матриархат, амазонка!

Выходит, ты и есть дочка пани Костековой?

— Да! Я всё матушке расскажу!

— Правильно. Расскажи. Пусть она тебе ещё всыплет. А то взяла моду!

— Ой…

Да, интересно я с девушками знакомлюсь, ничего не скажешь!

Впрочем, хотя в прежнем моём времени такие знакомства и происходили в более "мирной" атмосфере, ни разу мне не приходилось испытывать столь сильных эмоций от самого вида красавицы. И ведь не сравнить её со сталинградскими девчонками: те, ясное дело, поразбитнее, наряды откровеннее, причёски, макияж, косметика — манят взгляд. У зденековой же сестрёнки платье почти до полу, волосы убраны под косынку, лучшая в мире косметика — это полное отсутствие косметики на чистом красивом лице… Нет, куда уж до неё "продуманным россиянкам", у которых на лбу крупно расписана вся жизнь: карьера — поиск богатого дурака, тьфу, жениха, — замужество — один ребёнок "чтоб был" — снова карьера — шопинги — шмотки — забугорные курорты… Впрочем, что это я? Как людей общество воспитало — так они и живут. Были иные времена — и ценности были иные. В сталинские годы женщина могла стать и лётчиком, и стахановкой-Героем Соцтруда, и народным — действительно НАРОДНЫМ! — депутатом, и много кем ещё… Так тогда в Кремле сидел не кто-то там, а сам Сталин! А кто сейчас у власти? То-то… Вот и воспитывают не лётчиц, а проституток, не стахановок, а — в лучшем случае — "бизнес-вумен"…

Конфликт удалось быстро утрясти, молодёжь закончила приборку, после чего я приступил к поварскому священнодействию, озадачив Зденека на "подай-принеси". На притаившуюся у стеночки любопытной тихой мышкой Дашу решил не обращать внимания: пускай запоминает процедуру готовки, жизнь у неё ещё долгая, пригодится. Но "решил" и "сделал" — не всегда одно и то же. То и дело мой взгляд словно сам по себе искал стройную фигурку в скромном платьице.

Круто замесив пресное тесто и скатав его в "колбаски", я заставил парнишку накрошить крупными кубиками несколько горстей птичьего мяса. Выловив из кипящего бульона кости, сам принялся отрезать от тестяных "колбасок" небольшие кусочки, и, начинив их курятиной, закинул в горшок и оставил вариться.

Оставшееся в керамическом сосуде птичье мясо проложил в несколько слоёв кольцами лука, посолил, добавил сухой горчицы и залил сверху слегка разогретым топлёным маслом. После чего озадачил ученика поисками тряпицы и лыка, чтобы завязать горловину. В условиях отсутствия автоклавов, холодильников и консервных заводов — вполне приличный способ хранения мяса, скажу я вам…

Ещё один горшок пришлось занять для поджаривания крупно нарезанного сала. Как только прогретые до прозрачности кусочки принялись плавать в собственном жиру, я наполнил посудину до половины нарезанным луком, посолил, хорошенько при этом перемешав и отодвинул к краю очага, чтобы закуска не пригорала, а равномерно тушилась, прикрытая вместо крышки серебряной тарелью — памятным подарком русских калик.

Не теряя времени, распорядился, чтобы ученик длинной деревянной ложкой повылавливал из горшка успевшие свариться "клёцки с душой" и разложил сушиться прямо на столе, сам же накрыл огонь за неимением сковороды медным листом, который промазал оливковым маслом из заветной крыночки. Затем клёцки, с которых успели стечь остатки жидкости, были бестрепетно отправлены на этот примитивный противень на прожарку.

Последним "штрихом" подготовки к предстоящим посиделкам стало направление Зденека за посудой — главным образом глиняными кружками и мисами — на рынок. Конечно, в этом времени не видят ничего зазорного в том, чтобы использовать в качестве тарелки кусок хлеба, но я давно уже решил для себя: раз уж приходится жить в неуютные времена, то хотя бы вокруг себя нужно стремиться создать максимальный комфорт. Да и слишком расточительно закупать для трактира полные телеги муки каждый месяц, не говоря уж об уже готовых ковригах. Конечно, глиняная посуда не слишком долговечна, определённый процент вскоре переколотят посетители — надеюсь, слухи о непривычных "иноземных" кушаньях, подаваемых в моём трактире, сыграют роль своеобразной рекламной "приманки" — но ведь и стоит она сущие гроши. Тем более, что стоимость разбитой миски всегда можно включить в счёт, либо заранее скалькулировать "усушку и утруску", распределив по ценам подаваемой еды.

Человеку, привычному к комфорту двадцать первого столетия, крайне неудобно жить на рубеже тринадцатого и четырнадцатого. Здесь почти полностью отсутствуют вещи, кажущиеся элементарными: вилки, сковороды, чайники, кастрюли, не говоря уже о кухонных плитах, водопроводе и канализации. За редчайшим исключением в Центральной Европе еда готовится в открытых очагах в том же помещении, где принимают пищу. Изредка — и только в зажиточных домах — встречаются примитивные печи, наподобие той, которую я видал в бенедиктинском монастыре. По слухам, в княжеском замке имеется такое полезное сооружение, как камин с шампуром-воротом, с помощью которого можно вручную проворачивать над жаром целые говяжьи туши, но для этого, понятно, нужна недюжинная сила и определённая сноровка. Однако построить, а главное — нормально эксплуатировать камин — удовольствие не из дешёвых. На одних дровах разориться можно: тяга-то бешеная, а тепло "держит" плохо!

Учитывая отсутствие в Жатеце даже намёка на водопровод, местные женщины либо тягают вёдра от реки, либо регулярно высматривают повозку водовоза со здоровенным глиняным горшком, накрытым круглой дощатой крышкой. Водовоз Дитрих — хлоп князя Пржемысла III, такая же собственность, как и лошадь с повозкой, захваченный в одной из пограничных стычек с судетскими немцами. Поэтому вся плата за воду оседает в княжеской казне. Как, впрочем, и деньги за продаваемое в хозяйства близживущих панов-рыцарей в качестве удобрения содержимое поганых бадей, которое собирают в огромную вонючую бадьищу княжеские золотари, ежеутрене объезжающие обе городские площади и самые широкие улицы Жатеца. Что ни говори, хозяйственный человек наш князь!

Небогатые же жители окраинных улиц города удовольствия ассенизации лишены. Да и бадьи, исполняющие роль ночных горшков, имеются далеко не в каждом доме. Это такой же признак материального достатка, как сапоги вместо поршней и башмаков и приличный пояс вместо простой конопляной верёвки. Потому-то "цыганская привычка" справлять нужду прямо под стеной дома, так распространена в этом веке в Европе. Впрочем, что с них возьмёшь! Помнится, где-то читал, что даже в Версале во времена д" Артаньяна и Людовика, не помню которого по нумерации ("Государство это Я" — вроде про него), придворные гадили прямо в залах и коридорах дворца. Попробовал бы кто этак пакостить в московском Кремле при том же Тишайшем царе! Вмиг бы рост откорректировали. На плахе. Потому как на Руси только узники в порубах жили на своих испражнениях, что само по себе было частью кары. А здесь… Мата не хватает, одно слово: Европа!

Погружённый в эти размышления, я принялся черкать в блокноте наброски водяного колеса с кувшинами, наподобие того, которое видел в какой-то би-би-сишной передаче про ближневосточное орошение в древности, куба-отстойника для летнего душа, который можно укрепить на крыше (заодно и противопожарный запас воды будет) и принципиальную схему самоточной канализации для будущего трактира.

Мои сантехнические расчёты были прерваны возвращением Зденека, который приволок полный мешок добротной посуды. Инициативный ученик, упревший под тяжёлой ношей, притащил не только толстостенные мисы полулитровой ёмкости и уйму кружек, которых хватило бы на весь личный состав какой-нибудь кадрированной роты, но и толстый пук деревянных ложек из сушёной липы, скупив у горбатого ложкаря результат недельного труда. Толковый у меня ученик, ничего не скажешь: сам-то я о ложках-вилках позабыл, а Зденко своей головой дошёл. Помимо всего прочего, хлопец явно обладает солидными куркульскими задатками: из полутора денариев, выданных на покупки, он умудрился приволочь обратно целый денарий и полтора хеллера.

— Всё исполнено, мастер Макс! Але ещё будут приказы?

— Не приказы, а поручения… Будут, как не быть: возьмёшь мой нож, воды и пук мочала, и начисто отскребёшь стол: вскоре гость должен явиться, нельзя же угощать на грязном…

— То ж бабье дело, пан мастер!

Шлёп!!!

Ладонь звучно соприкасается с затылком Зденека:

— Во-первых, запомни: пока ты в ученичестве, как я сказал, так и будет. Уяснил?

Кивок.

Новая затрещина.

— А во-вторых, поскольку Господь создал по своему образу и подобию именно Адама, а Еву произвёл всего лишь из адамова ребра, то каждый мужчина может сделать всё, что делает женщина, кроме рождения детей. Ибо, как известно, Всевышний всемогущ, то есть умеет всё! И отказываться от любой работы — это значит подвергать сомнению Его замысел, что есть ересь… Ты же не еретик?

— Избави Боже, мастер! И к причастию допущен, и в храм на службы с матушкой и Дашкой хожу каждое воскресенье… — Парень, похоже, слегка испугался. Ничего, иногда "молодого" и пугануть не вредно, дабы служба мёдом не казалась и нюх не терял…

— А раз так, за дело! Гостей следует уважать: гость в дом — счастье в дом!

Счастье привалило в двойном количестве. Вскоре после того, как над городом басовито отгудел звук церковного колокола, призывающего добрых ремесленников прекратить дневные труды и устремиться мыслями к Высокому, раздался громкий стук в дверь. Мастер Липов не только заявился собственной персоной, но и приволок с собою "упавшего на хвоста" в преддверии дармовщинки своего дядьку по матери. Как оказалось, Кшиштоф Новак тоже входил в число членов достопочтенного цеха кузнецов Жатеца, хотя его "специализация" и была уникальной: этот пожилой мастер оказался единственным в городе мастером по изготовлению замков.

Как только гости разместились за одиноким (пока) столом, наполнив кружки пенящимся напитком и, расставив мисы с луком на сале и клёцками на заедку, я на правах хозяина уселся во главе трапезы.

Улыбнулись, роняя на стол хлопья, с глухим стуком сдвинули кружки:

— Наздрав!

— За знакомство!

— Будьмо!

Подули на пену, сделали по паре-тройке глотков, дегустируя тёмную горьковатую жидкость. Похрустели поджаристыми клёцками… Переглянулись, снова отпили, завели неспешный разговор "за жизнь". Через пару часов этой беседы, "усидев" на троих с полбочонка пива, мои собеседники, похоже, уже стали считать меня чуть ли не лепшим корешем, "вываливая" массу полезной информации. Что ни говори, а умение слушать — великое дело. За это время я уже знал по именам всех шестнадцать жатецких кузнецов, равно как и их супружниц и даже наиболее толковых и подающих надежды подмастерьев. Знал "грабительские расценки" на сырьё окрестных углежогов и рудокопов, размер городского налога на содержание мастерской, перспективы поставок жатецких замков "на экспорт" для ожидаемых на ярмарку силезских купцов с севера, из улуса Гуюка. Разумеется, не обошлось без расспросов о том, что деется на Божьем свете: ведь я для местных — землетоп, обошедший едва ли не пол-Ойкумены и, соответственно, находящийся под впечатлением от увиденного. По мере возможности рассказал им несколько отрывков из некогда виденных би-би-сишных познавательных передач и псевдоисторических голливудских телефильмов, в конце концов свернув разговор к "техническому прогрессу Штальбурга". Пехотная лопатка, предъявленная в качестве доказательства продвинутости отечественной металлургии, вызвала у мастеров железного промысла "непередаваемые очучения", однако Ян Липов прямо заявил: дескать, хорошая вещь, но явно дорогая, а потому и не годная к сбыту. Местный народ обходится оковкой обычных деревянных лопат, причём металлические накладки с поломанных в целях экономии переставляют на новые.

— Так ведь деревянные-то лопаты тоже денег стоят! А ломаются намного чаще. Не проще ли купить одну стальную и пользоваться ею много лет, чем десять "одноразовых"? Конечно, единовременно потратить придётся больше, зато в будущем монеты сберегут!

— Да откуда у простого седлака али у хлопа монеты? Седлак он чем платит?

— Ну как чем? Деньгами, ясно…

— Седлак испокон веку хлебом платит, альбо своей працей отрабатывает! Вот смотри, мастер Макс: за простую оковку я три снопа получаю, ибо по-божески за работу беру. А на твоей лопате железа вчетверо супротив той оковки, значит, не меньше дюжины полагается, да ещё и за работу. Так?

— Ну, вроде так…

— Ото ж! Даже если во внимание не брать, что сталь штальбуржская зело лучше, чем здешнее железо. Я ж её и так, и эдак вертел, а лопата твоя не согнулась… А дюжина снопов как раз можару займёт. Выходит, седлак в город с полным грузом приедет, а вобрат — с одною лопатой? Туда-сюда прокатался, ан день и потерян: это ежели он поблизу живёт. А как издалека? Ото ж.

— А кто не даёт кузнецу самому по деревням проехать, распродать всё напрямую?

— Цеховые уложения не велят и указы княжеские. Промеж градов с товаром ездить — то дело купеческое, не наше. Купцы-то в ватаги собираются, одним обозом альбо стругами по рекам, да и стражу купно наймуют. Только обозы те не в каждую деревню заезжают: их-то ноги кормят, потому как чем быстрее с ярмарки на ярмарку попадают, тем больше выручки имеют… Да и не любят седлаки у купцов брать: те цены вдвое, а то и впятеро против наших городских поднимают, да и снопы те в оплату брать отказываются. А городскому мастеру, как мне, к примеру, далее мили от стен что-то продавать испокон веку настрого возбранено! Ото ж.

— Да… Странные порядки…

— Древние порядки: испокон веку от пращуров наших так ведётся. Наше дело — ковать, седлаков — пахать, панов-рыцарей и иных волохов да кметов — воевать да землю оборонять, ну а уж святые отцы, как водится, за нас, грешных, молятся да на путь истинный наставляют. Так от века ведётся и довеку будет, ото ж!

— Что-то не заметно, чтобы паны сумели защитить славянскую землю от азиатских захватчиков в прежние времена! Вот, к примеру, я: ходил дорогами, а вдоль шляха — сплошь покойники лежат. И ладно бы мужики одни: бабы и дети мёртвые там же. Полонянников, говорят, гнали… В пути познакомился с человеком, из тех, что в хашар монголы позабирали, в бой за ханов идти. Так он сколько битв прошёл невредим, а раз как-то решил за арбалет взяться, посмотреть, как бьёт иноземное оружие. Тут ему монголы руку-то и отрубили… Сейчас по дорогам бродит, милостыньку промеж добрых людей выпрашивает. Добро ли дело?

— Чего ж доброго…

— Вот и я об том гутарю. А паны… Да что паны! Вон, на той неделе монголы одного такого пана прямо на дороге подстерегли, слугу, что с ним был, убили, а самого огнём пытали. Так что паны не только простой народ — сами себя порой защитить не могут! Только подати с нас дерут да богатством своим кичатся.

Собеседники переглянулись, Новак, покхекав, кивнул:

— Ты гляди, Янек… Новый-то твой сосед хоть молод, да своё понимание имеет…

— Ото ж. Але ж за такое понимание в наше время могут и на Соборную площадь отволочь, чтоб с колеса на град богоспасаемый полюбовался.

— Верно. Ты, мастер Макс, говори, да знай, кто слушает… И среди апостолов Иуда ведь нашёлся, так что рцы помене, слухай поболе. А то и сам княжьим катам в расспрос попадёшь, и нас не помилуют. Понял ли?

— Понял, мастер Кшиштоф, как не понять. Благодарю за предупреждение.

— То-то. Вот только благодарность — благодарностью, а пиво — пивом. Что-то в кружках дно проглядывает… Наливай!

… Вновь и вновь покидает чоп отверстие в бочонке, вновь и вновь пивная струя бьёт в глиняные кружки. С пятого на десятое перескакивает разговор:

— Всем нам нужно друг за дружку держаться. Ты мне поможешь, я тебе. Колхозом. Верно говорю, братья-славяне?

— Верно. Соломину и ветер сломит, а сноп богатырь не поломает. А что за "колхоз" такой?

— Ну, как вам проще объяснить… Типа кооперация. Да ладно, проехали!

— Куда проехали? Мы тут сидим, пиво пьём…

— Вот допьём — тогда напомни. А сейчас трудно объяснить…

…

— Что ни говори, а пражские замки не в пример надёжнее мюнхенских. Константинопольских и новгородских мастеров, конечно, нам не обставить, но уж остальным-то всем до чехов далеко в замочном ремесле!

— Ну?

— Вот те и "ну". Ты мне любой замок покажи, кроме как константинопольский — не успеешь трижды "Патер ностер" прочитать, как я открою. А почему? Потому как суть понимаю: где пружину поприжать, где рычажок довернуть. А ромеи — они коварные. То шип потайной вставят, ядом смазанный, то скважину ложную проделают, а истинную замаскируют. Злоехидное племя!

— Эт точно… Ва-аще беспредельщики!

…

— Само-вар… Сроду такого не делывали… И к чему тебе, сосед, такая штука-то?

— Для кипятка, зачем ещё…

— А кипяток к чему?

— Да к чему угодно! Хоть сбитню сварить, хоть посуду помыть, хоть ванну зимой принять! В реке, небось, не накупаешься: не ходить же, ровно зверю немытому!

— Зимой? Зимой токмо на Крещенье в иордань ныряют. И то не все. Я, наприклад, не полезу: сколько той зимы?

…

В полном соответствии со всеобщим естественным законом Ломоносова, количество пива, прибавляющегося в наших организмах стремительно уменьшало объём оного в бочонке. Ближе к полуночи в кружки уже нечего было наливать, и настала пора расставаться.

Выпроводив гостей за дверь и вернувшись, я улёгся на жёсткую скамью и сон быстро взял своё, не обращая внимания на копошение Зденека, убирающего остатки наших посиделок.