Темный век. Трактирщик

ГОРОД ЖАТЕЦ И ЕГО ОБИТАТЕЛИ

Простившись у монастырской калитки с братом-вратником, я вышел на Соборную площадь. Со вчерашнего дня здесь особых изменений не произошло, если не считать собравшейся неподалёку от помоста для казней кучки горожан, которым что-то зычным голосом зачитывал с листа всадник в нарядном… я бы сказал — в нарядном кунтуше серого цвета, алой шапке и малиновым кушаке. Откровенно говоря — в названиях всех этих жупанов-кафтанов и прочих камзолов я путаюсь, но при виде свисающих рукавов с прорезями, из которых торчали руки чтеца, держащие пергамент, в голове всплыло именно словечко "кунтуш". Грамотея сопровождал стражник, вооружённый копьём и палицей с каменной ударной частью в накинутом на плечи плаще такого же сизого цвета с малиновой оторочкой по вороту. Когда я подошёл поближе, глашатай уже закончил чтение, и страж, приняв из его рук лист, принялся старательно приколачивать его гнутыми гвоздями к столбу, используя в качестве молотка ту самую булаву.

Понять, о чём шла речь в документе, я не сумел: во-первых, успел услышать лишь самый конец "сольного выступления", а во-вторых, беглое чтение на старочешском было мне пока ещё на слух не понятно, хотя отдельные фразы в неспешном разговоре я уже вполне улавливал. Однако в век полного отсутствия бреховизора, радио, и-нета и прессы сидеть без информации тоже чревато неприятностями, а доверять "агентству ОБС — одна баба сказала" — ещё более чревато… Вдруг в этом "указе", или как его там, написано что-то полезное или, наоборот, опасное для такого путешественника во времени, как Максим Белов? Поэтому увидев, что кучка слушателей начала расходиться, я остановил небогато одетого горожанина примерно моего возраста:

— Почтенный! Я иностранец, плохо понимаю ваш язык. Не скажешь ли, о чём говорил тот господин?

— Отчего не сказать? Бирич кричал о том, что вновь начат набор в княжую дружину хлопаков и возчиков со своими конями и повозками. Вот только странно, отчего от возчиков обязательно требуют, чтобы их кони не боялись громкого шуму, грома и молнии, а стояли при этом смирно, не бросаясь убегать… А где это видано? Лошадь — тварь божья и Господнего гнева ужасаться обязана! Каждому хлопаку, что запишется в вояки, обещано по два денария ежемесячно на княжьих харчах и платье со зброей. А возчикам обещано по полтора денария да платье, да харчи ему самому и его лошади. Вот и всё…

— Благодарю, почтенный! Ты мне очень помог…

— Ну, раз помог — давай монету: что я, языком перед каким-то германцем молотить задаром должен?

Ладно, раз такое дело — конфликтовать не стоит. Будем считать, что газету купил…

Достаю кошелёк, вынимаю потемнелую бронзовую монетку из тех, что получил вчера "на сдачу" у городских ворот.

— Держи. И раз уж такое дело — скажи, где здесь иудейских менял можно найти?

— А зачем это тебе они занадобились? Ты что, их племени? Так вроде не похож…

— Зачем-зачем! А сам подумай: зачем меняла нужен? Деньги обменять, зачем ещё!

— А… тогда да… А я уж подумал… Коли так — ступай к Замковой площади, как пройдёшь через рынок, так сверни во второй проулок, что направо, а там чуть-чуть пройдёшь, да кого-нито из этих злоехидов обязательно застанешь. Только зря ты к ним собрался, ей-Богу зря! Вконец разорят, в одной срачице отпустят: знаем мы это племя! Не зря их Господь Исус вервием гонял — видно, даже Его смирению край пришёл, коли так осерчал!

Судя по всему, парень сел на своего любимого конька и вознамерился закатить юдофобскую речь часика эдак на два-три. Слушать вольный пересказ четырёх Евангелий в исполнении религиозного фанатика у меня никакого желания не было, и, скомкано простившись со случайным собеседником, я резво ретировался. В конце концов, проблемы местных католическо-иудейских взаимоотношений меня пока что не касаются: чехи местные — люди как люди, со своими закидонами, — а у кого их нет? — а с евреями в Средневековье, как я уже понял, лучше всего всякие отношения сводить к минимуму. Толерантностью в средние века и не пахнет, что следует принять как данность. Всё равно изменить что-либо я пока не в состоянии, да и надо ли что-то менять? О погромах пока не слыхал, монголы силой своих туменов поддерживают равноправие всех местных религий, да и слишком много иудеев в маленьком Жатеце быть, по идее, не должно — нечего им тут делать…

Одна мысль крутилась у меня в голове: что за странное требование к вербуемым в армию возчикам, вернее, к их лошадям, выдвинул местный князь? Кстати, так и не узнал, как его зовут-то: как-то даже неудобно — на чужой земле живу, а как хозяина звать, не ведаю. Нехорошо. Однако зачем князю в военном обозе лошади, не боящиеся грома и молнии? Сражаться в грозу — удовольствие ниже среднего: и подвижности у бойцов никакой, ибо ноги в грязюке разъезжаются, и тетивы из сухожилий у луков размокают, а синтетических пока не придумали… Луки! Ведь в этом мире луки и арбалеты монголами запрещены: они сурово карают даже за прикосновение к этому оружию, оставив право владения луками лишь за собой! Следовательно, княжеское войско луки использовать не станет. А что станет? Ведь как ни крути, а без дальнобойного оружия тяжеловато сражаться. Ну, пращи — это понятно… Ещё камнемёты какие-нибудь… И огнестрел? Ведь формально огнестрельное оружие не запрещено, так? Если же это так, значит в этом мире уже изобретён порох. Хотя, как я понимаю, само это оружие ещё крайне несовершенно и имеет пока, в основном, не "убивательный", а "пугательный" характер: тех же скачущих в атаку кавалерийских лошадей залпами разгонять, к примеру, уже можно, а вот вражеского командира на дальнем расстоянии выстрелом снять — проблематично…

А раз тут есть порох — тогда, Макс, живём! Фехтовальщик из меня никакой: как-то не принято в копарьских кругах мечами-шпагами размахивать, у нас иные умения ценятся, — а вот стрелок я вполне приличный, да и знание матчасти разнообразного "стволья" — и не на уровне "мурзилок" — имеется. Чего-чего, а это дело мы любим…

Добро, пометим временно идейку об обзаведении личным огнестрелом как "важную", и отложим на особую полочку в памяти. А пока — похоже, пора сворачивать в тот самый второй проулок от Замковой площади, где обретаются местные "банкиры".

Улочка по местным меркам как улочка… Ничего особенно выдающегося: та же теснота, такая же сортирная вонища… Над дверями лавок — они же мастерские — на горизонтальных поперечинах висит вещественная реклама для малограмотных горожан. Вот вырезанные из дерева и покрытые фальшивой позолотой ожерелья и кольцо, достойное по размерам украсить палец какой-нибудь жительницы Бробдингнега. Вот деревянный же карп на сковородке. Вот крокодил и жезл, обвитый змеями: то, что владелец лавки имеет отношение к таможне — крайне сомнительно, следовательно, примем за рабочую версию, что это всё-таки жезл не Меркурия, а Асклепия, и зайдя внутрь, окажешься в аптеке или амбулатории. Хотя для чего тутошним "Айболитам" крокодил — ума не приложу! Чем дальше двигаюсь вглубь проулка — тем меньше разнообразие вывесок. Теперь почти на всех горизонтальных древках, будто флаги, слабый ветер полощет длинные юбки и штаны. Штаны прямые холщовые, с кожаными нашлёпками сзади и без таковых, штаны суконные зауженные, парчовые и вроде бы даже шёлковые колготки с завязками на поясе… Серые, зелёные, лиловые, алые, синие, чёрные… Надо понимать — традиционный промысел местечковых кравцов здесь процветает, а судя по тканям, заказчики у портняжек не из бедняков…

Это, конечно, неплохо, но… Но где, ёлочки зелёные, здесь контора менялы-то? Штаны и крокодилы с посохами мне пока без надобности: своё имеется. А вот конвертировать монеты Банка России в местную валюту желательно побыстрее: на рубли двухтысячных годов выпуска здесь всё равно ничего толком не купишь.

Ладно, как говорится, "язык до Киева доведёт, а длинный язык — доведёт до Магадана". Займёмся опросом местных: привычное занятие для копаря. Сегодня меня указание мест былых боёв не интересует, так что, надеюсь, традиционных сказок про "утопленный в сорок первом в ближайшем болоте "королевский тигр" с ящиком невручённых Рыцарских крестов и экипажем из обергруппенфюреров СС" мне рассказывать не станут…

Так… На улице отчего-то прохожих не наблюдается, если не считать, конечно, пары переваливающихся гусаков. Дярёвня… Тьфу, Европа!… Ладно, гора к Магомету идти не собирается — ну и шут с ней. Приподняв тяжёлую дверь — похоже, на нормальных металлических петлях в эти времена экономят повсеместно — вхожу в "ювелирный магазин".

— Билять!

Нет, товарищи дорогие, ежели дело так дальше пойдёт — то я скоро всех поубиваю нафиг или сам убьюсь! Ну кто, блин горелый, сразу за порогом такие высокие ступеньки делает-то? Да ещё и освещения в комнате — одна чуть приоткрытая оконная ставня да то-о-оненькая лучинка. Так ведь весь покупательский контингент сослепу может ноги переломать!

— Какая ложь? — немецкий стоящего за прилавком типично-анекдотического "представителя богоизбранного народа", чуть старше сорока лет, чью хрестоматийность портит лишь круглая шапочка вроде татарской тюбетейки моего времени на темени вместо кипы-"ермолки", был гораздо более беглым, чем мой — У меня всегда всё настоящее, всё взаправду! Спросите кого хотите, почтенный: каждый скажет, что у Хаима самые наилучшие украшения, и золото самое мягкое и камни самой чистой воды! Даже пражские ратманы посылают к Хаиму за украшениями, не говоря уже об окрестных панах!

Впрочем, почтенный, как вижу, чужестранец, что ему до здешних панов! Это Вы очень правильно зашли — у Хаима всегда найдётся товар, достойный такого почтенного молодого человека!

— Ага. И именно для того, чтобы виднее были достоинства товара, и закрыты все окна и не горит ни одной свечи или факела? Дескать, пусть-ка покупатель на ощупь определяет все достоинства, а недостатки заметит лишь тогда, когда отдаст свои денежки?

— Ой, да что Вы говорите такое! Все знают, что Хаим всегда торгует без обмана: золото, серебро, никель — у Хаима всё всегда наилучшее! И как не совестно возводить напраслину на бедного еврея!

— "Бедный еврей"? И где я был, когда ты был бедный? Постойте-ка, уважаемый! Вы сказали "никель"?

— Никель, никель! Самый натуральный! Никелевые монеты — только для самых почтенных посетителей! Только вчера доставлены купцами из самого Ханбалаксуна! Для Вас, почтенный, — значительная скидка в цене!

— А ну-ка, ну-ка… — Подхожу с заинтересованным видом к прилавку. — Интересно поглядеть…

Что-то мне подсказывает, что происхождение монеток явно не имеет никакого отношения к какому-то Хан-балан… тьфу, короче — …к Суну этому! Во, названий напридумывали, садюги: без стакана не выговорить! А потом ещё говорят: "народ спивается!".

А ведь, однако, у ювелира какое-никакое понятие об уровне сервиса всё-таки имеется. На поверхности стойки оперативно появились аж три подсвечника с довольно толстыми огарками, тут же запаленными от имевшейся лучины и эрзац-зеркало из отполированного металлического листа на ножках. Рядом ювелир раскладывает тёмную — как бы не бархатную — тряпицу, на неё выкладывает добытые из недр стоящего за прилавком сундучка блестящие кругляши…

Так и есть. Пара монет, оставленных вчера в таверне "У моста" нынче благополучно перекочевали в ювелирную лавку ближайшего еврейского квартала… Что там трактирщик Прокупек говорил о "злоехидах"?

— Вот, почтеннейший! Старый Хаим всегда говорит истинную правду, клянусь здоровьем моего покойного дедушки! Ну разве не прекрасны эти редчайшие монеты? Вы только взгляните, насколько соразмерна их округлость? Ни одного обреза, как вы сами можете заметить! И всего-то по шесть денариев и три хеллера каждая!

Вот же пройдисвит! По заключению брата Филиппа, в соответствии с которым я излишне щедро давеча расплачивался в таверне вот этими самыми "пятачками", их курс к местной валюте составляет всего девяносто хеллеров, если учитывать, что копейка — девять хеллеров.

— Э, а почему так много? Тут же ясно написано: "ПЯТЬ КОПЕЕК"?

— Что написано? Где написано? Вот это? Не стоит внимания: это оптический обман… А кстати, откуда Вы знаете, что там-таки написано? Впрочем, я несколько погорячился… Разумеется, такому просвещённому человеку я готов уступить обе монетки по пять с половиной денариев!

— Дороговато, однако… Как насчёт трёх?

— Та Вы что себе думаете, что честный еврей позволит себе наживаться на столь почтенном человеке? Бедный Хаим и без того выложил практически последние деньги за монеты из этого редчайшего металла, исключительно чтобы доставить-таки Вам удовольствие…

— Вот что, уважаемый: гораздо большее удовольствие мне может доставить женщина, поскольку мужчинами, включая даже и Вас, дорогой Хаим, я не увлекаюсь — не то воспитание. Что касается монет — три с четвертью за каждую! И не считайте людей глупее себя!

— Ой вей из мир! Вы же меня буквально раздеваете, клянусь целомудрием царя Давида! Пять денариев и трихеллера за каждую — и разойдёмся, как благородные люди!

— Это какой Давид? Который с Вирсавией грешил? Помню-помню такого. Три с половиной — тай годи!

— Слушай, ну откуда вот такие берутся? Совсем совести нет, сколько не давай! Пять денариев и ни хеллером меньше!

Хаим прихлопывает монеты ладонью, явно показывая, что готов вовсе убрать их с прилавка.

Похоже, я уже "достал" бедного ювелира. Нет, я понимаю: человек хочет свой маленький гешефт за счёт приезжего "лоха" сделать. Но ведь тут ключевое слово "маленький", а у этого выжиги совсем нюх потерялся, я смотрю. Ну что ж, будем восстанавливать — его же методами.

— Пять денариев за каждый? Точно? И металл редчайший?

— Совершенно точно! Никто во всём городе меньше не предложит!

— От своего слова не отказываешься?

— Не отказываюсь, как можно?!

— Ну, тогда вот…

Небрежным жестом вытаскиваю кошелёк и высыпаю на стол, придерживая ладонью, чтобы не скатились, всю наличествующую "белую" мелочь производства Монетных дворов Российской Федерации.

…Немая сцена…

…

— Я не понял: и кто из нас еврей? Нет уж, если ты меня решишь поцеловать, почтенный, то я просто обязан буду пересчитать свои зубы!

Разумеется, евреем из нас двоих оказался ювелир. Он же, по совместительству, и меняла. После следующих сорока минут торга, клятв и ругани мы сошлись на том, что приемлемый для обеих сторон обменный курс составляет два денария восемь хеллеров и четыре обола за каждые пять копеек моей наличности. Чёрт с тобой, золотая рыбка!

Ещё часа полтора я провёл, считая и пересчитывая кучу разнообразнейшего "металлолома", в основном бессовестно обрезанных серебряных монет и обрубков витой проволоки и слитков, на вопрос о происхождении которых Хаим довольно честно ответил: дескать, от проезжих монголов достались. Да, у этих узкоглазых ребят не только резаная проволока могла оказаться, но и чего похуже.

Несмотря на свой хитровыделанный характер, ювелир мне даже понравился. Нет, разумеется, он всячески пытался обжулить посетителя во время предварительного торга, однако после того, как ударили по рукам, прекратил всякие попытки выгадать лишний хеллер. В итоге после всех расчетов передо мной лежали две кучки денег: тёмная бронзово-медная и светлая серебряная. Наособицу лежала половинка золотого безантина, наподобие полученных в наследство от пьемонтца Джованни, но раза в полтора толще. Разместить всё это богатство в моём кошельке, предназначенном главным образом для бумажных купюр, не представлялось возможным. Пришлось набивать почти до отказа карманы "афганки", в результате чего в смысле свободы движения я стал напоминать плюшевого медведя: знаете, такие здоровые, неудобные, их ещё многие девчонки отчего-то любят?

Хорошо ещё, что поддерживающий брюки ремень от офицерской портупеи выпуска первых послевоенных годов был сшит на совесть — что-что, а культура производства при Сталине была на высоте! — и мне не пришлось поддерживать руками штаны, сползающие под весом металла…

Покинув хаимову "ювелирку", я всерьёз пожалел, что не согласился на предложение отца келаря оставлять свои деньги на хранении в монастыре. Ну да уж ладно, кто же знал? И на старуху бывает проруха…

Зато теперь будет несколько проще с местной конвертируемой наличностью, как говорится, на первое обзаведение…

А что нам, спрашивается, на первое время необходимо? Крыша над головой пока что вроде имеется, хотя гостеприимство братьев-бенедиктинцев, разумеется, не бесконечно. Так что присмотреть "квартирку" на будущее стоит уже сейчас. Разрешение на открытие своего "дела" обойдётся в копеечку — и её, эту "копеечку", тоже надо как-то добыть… Да и оружие посерьёзнее моего свинореза сорганизовать бы неплохо: век нынче суровый, без клинка народ даже за ворота не выходит… А пока что задача "номер раз" — максимально вписаться в местное общество, причём как визуально, так и юридически.

С этими мыслями я вновь воротился на Замковую площадь, где опять окунулся в шум жатецких торговых рядов.

Местный рынок нынче был не слишком многолюден, вероятно, из-за будничного дня постной пятницы пустовали немногочисленные вешала, с которых накануне свисали на верёвочных куканах разделанные куски мяса и корзины со связанной птицей. Торговок с лукошками, в которых скрывались в потемневшей прошлогодней соломе мелкие — в половину мельче привычных мне в XXI веке — куриные яйца, тоже не было видно. Зато рыба нынче была в достатке, притом всяческих размеров: от голавликов с мизинец до сомов длиною с мой рост…

Цены на рынке были вполне приемлемыми, что не могло не радовать: объёмистая плетёная ивовая корзина с крышкой, приобретённая у старика, разложившего свой товар прямо на земле у первого же ларя обошлась лишь в обол, причём корзинщик всучил мне в качестве бонуса две деревянных ложки с широким черпалом. Разумеется, сардин, равно как и иной морской рыбы в сугубо континентальной Богемии отыскать не представлялось возможным, так что для приготовления запланированных шпротов придётся ограничиться местными ресурсами. Найдя продавца рыбы, который помимо щук и язей водрузил перед собой на лавку здоровенный мокрый мешок мелкой шамайки, почему-то называемой в народе также "степь", я за хеллер получил свою корзину, уже наполненную живым шевелящимся серебром. Тут же, откуда ни возьмись, рядом появились несколько юных джентльменов, по внешнему виду вполне могущих сниматься в кино в роли беспризорников времён Гражданской войны. Обступив меня, босяки дружно загалдели, хватаясь за ручку корзины, не проявляя, однако, намерения драпануть с нею. В первый миг я всерьёз настроился "держать баталию за корзину", но вовремя распознал в выкриках пацанов несколько навязчивые предложения услуг носильщиков: "Кде-ли пану хлавны зпросткевковать тохото коше, поузе за един обол по целы ден!" "Ласкавы пан буде спокоен, жадны рыбека без зтраты!". Ну что ж, сегодня я вполне могу позволить себе потратить пару-тройку лишних монет: хлопцы всего лишь стремятся заработать на кусок хлеба, причём вполне законным образом…

— Так, хлопцы, всё с вами ясно! По-немецки понимает кто?

Как выяснилось, немецкую речь худо-бедно разумели почти все, а потому я доверил груз русоволосому парнишке лет тринадцати-четырнадцати, показавшемуся наиболее сметливым.

— Как твоё имя, хлопец?

— Зденко, ласкавы пан!

— Держи рыбу, Зденко. Пока проводишь меня, а после вместе вернёмся в обитель святого Бенедикта. Заодно местную ратушу покажешь. Вот, держи, — выудил я из кармана бронзовый "огрызок" монеты. — Вечером ещё получишь.

— Счастлив служить, щедрый пан!

— Меня Макс зовут. Можно — "мастер Макс". Пойдём потихоньку, ещё кое-что прикупить нужно…

Бросая завистливые взгляды на Зденко, его менее удачливые товарищи вновь разбрелись поодиночке и попарно, а мы вдвоём продолжили поход за покупками.

Побродив по рынку ещё с полчаса, я загрузил своего юного помощника, помимо рыбы, ещё кувшинчиком уксуса и маленьким мешочком желтовато-серой соли, судя по йодистому запаху — морской. Через плечо у него, как бандольера, повисла связка репчатого луку.

В доме шорника пришлось посетить магазин, совмещённый с мастерской и жильём, где я приобрёл солидных размеров кожаную сумку с чересплечным ремнём, напоминающую помесь ягдташа и сумки от противогаза, а также местный кошелёк-мешочек со смешным названием "киса-омоньер". Часть медно-бронзовой мелочи незамедлительно перекочевала в эту самую "кису", что не замедлило положительно отразиться на процессе моего передвижения по улице: до того штаны постоянно норовили коварно сползти вниз…

Найти на рынке лавку, торгующую специями, оказалось не таким лёгким делом, как я представлял: пришлось дважды обойти все ряды, пока, наконец, в одном из закоулков мы ощутили запах смеси сухого перца, имбиря и кулинарной гвоздики. Аромат доносился из-за полуприкрытой двери, возле которой дежурил мордоворот ярко выраженной кавказской внешности, вооружённый узловатой кизиловой дубинкой и с кинжалом на поясе. Безмолвный страж отодвинулся, пропуская меня внутрь помещения, но тут же вновь занял свою позицию, преграждая путь моему носильщику. Ишь ты, и тут дресс-контроль имеется!

Внутреннее убранство "торговой точки" составляли высокий стол с писчими принадлежностями и аккуратно сложенной стопкой листов пергамента и небольшие медные весы-"коромысло" рядом с деревянной коробочкой миниатюрных разновесов: самая крупная гирька на вид была не тяжелее семисот-восьмисот граммов, а самая мелкая — грамма два-три. По бокам стола стояли четыре сундука, покрытые узорчатыми паласиками, явно служившие не только тарой, но и сидениями, а у торца находилось х-образное полукресло с подлокотниками, но совершенно без спинки. Стену украшал ковёр перекрещенными под маленьким круглым щитом копьём и восточной кривой саблей. У противоположной стены находились три топчана, бочка с водой (о чём свидетельствовал зацепленный за край ковш) и пара здоровенных кувшинов.

— Захади, джанэ, захади!

Хозяин лавки — жилистый невысокий широкоплечий армянин лет сорока, обросший бородищей, поверх которой висела на серебряной цепочке медная пластина пайцзы, кинулся ко мне, как к родному, жестикулируя так, что его широкие синие рукава плескали, будто голубиные крылья.

— Чего ищешь — всё атыскаем! Хочешь — есть перец красный, хочешь — есть белый! Имбир есть, киндза сухой — тоже есть, немножко покушал — целая ночь с красавицей хорошо! Инжир есть, лукум, тархун-трава: всё такой сладкий, как невинный дэвочка!

"Э, знакомая манера! Насмотрелся я в своё время дома на таких вот "гостей нашего города". Надо же: века проходят, а манера поведения — всё та же. Купец этот — ещё, вроде, нормальный: торгует себе, никого не цепляет…"

— Здравствуй, уважаемый! Смотрю, торговля твоя процветает: вон какую лавку занимаешь! Судя по ароматам, выбор пряностей у тебя хорош. Может, и для моих нужд отыщется что-нибудь полезное и недорогое…

— Канэчна, атыскаем! Ещё никто не сказал, что у Хачика есть бэспалезный тавар! Гавари, чего хочешь, будем пасматреть! Астанешься доволен!

— Лист лавровый нужен, горчица и чёрный перец — зёрен примерно тридцать. Есть у тебя такое?

— Есть, канэчна. А тебе что — сразу всё надо? — насторожённо спросил купец. — Сильно много стоить будет.

— Не дороже денег. И потом: мы же почти земляки, а земляк земляка не обманет, и лишнего не возьмёт, правильно? — Я перешёл на русско-армянский "суржик", к которому привык с детства во времена жизни в Закавказье.

— Э, какой земляк, аткуда земляк? У нас в Карсе, да и во всём Вананде таких не встречал… И говоришь не совсем по нашему! Как тебя зовут, джанэ, аткуда приехал?

"От Волги до Кавказа всяко ближе, чем до Чехии, так что в некотором роде мы с торговцем действительно — земляки".

— Вот где-где, а в Карсе не бывал, но в Армении жил, да. Ереван знаешь?

— Эривань? Эривань знаю, почему не знаю?

— Вот там я и жил. Моего отца — Михаила Белова — там многие помнить должны. — "Ага. Только лет через пятьсот-шестьсот. Десять "календарей" батя в солнечном Закавказье в погонах оттрубил, да тринадцать — "выслуги". — Сейчас он снова домой в Штальбург вернулся, ну а я вот сюда попал. Максом меня зовут, Максом Беловым.

— Купец? С караваном прибыл? Почему я про караван ничего не слышал? И где этот Штальбург? В Империи?

— Нет, уважаемый Хачик-джан, не купец я. Сюда один явился, чтобы на жительство осесть, да своё заведение открыть, бог даст. Кухарь я, как здесь говорят. А по нашему — кулинар. Что до Штальбурга — не ты первый такие вопросы задаёшь. Не в Империи сей город, напротив — далеко на Востоке…

— А, тогда понятно! Я на Восток не ездил почти: персы с монголами постоянно воюют, дороги неспокойны: то войску попадёшься на пути, то кочи перехватят, а через Железные ворота и вовсе не пройти. Быстрее морем до Таны доплыть, а уж оттуда по монгольским землям каравану весьма безопасно: в улусах всякий ханскую пайцзэ чтит! — Хачик гордо выпятил грудь, поглаживая медную пластинку. — Земли здесь не бедные, но погоду Господь им дал не самую лучшую: толком ничего не растёт: ни инжир, ни гранат, ни лавр: про перец и не говорю — его и в благословенный Карс издалеча привозят… Обидно, да? А мне не обидно. Я сюда два хурджина специй привожу, а через три месяца обратно с хурджином денег возвращаюсь. Потому, что умный: ни с кем не воюю, со всеми торг веду, и свой доход получаю.

— Очень мудро поступаешь, Хачик-джан. Однако всё-таки давай вернёмся к твоим товарам…

— И к твоим деньгам, джанэ!

Через минуту на столе были разложены три горшочка с горчичными зёрнами коричневого, жёлтого и зелёного цветов, кожаный кисет с горошинами чёрного перца и целый веник покрытых увядшей листвой прутьев лавра.

— Вот, Макс-джанэ, что тебе надо — всё имеется! Так сколько, говоришь, тебе горчицы надо? И какой именно: молодой или выдержанной?

— Вот этой плошку, пожалуй, возьму. — Я ткнул пальцем в ёмкость со светло-жёлтыми зёрнышками.

— Э, сколько лет езжу сюда торговать, а в третий раз всего вижу, чтобы её плошками покупали! Слушай, джанэ, зачем тебе столько много надо, а? Ты не знаешь разве, что коли сих зёрен много съесть — то в нутре пожар случается и человек сгибнуть гораздо быстро способен!

— Значит, нужно, раз беру. Не беспокойся, Хачик-джан, я вовсе не собираюсь всё это зараз съедать. Эти специи украсят трапезу в монастыре братьев-бенедиктинцев.

— Такой молодой — а уже в монахи думаешь податься? Но ведь ты говорил, что собираешься в этих краях своё заведение открывать?

— Верно, говорил. Но ты же сам купец, и понимаешь, что достойный товар в новом месте нужно достойно показать лицом.

— Ну, что же… Плошку — так плошку.

Торговец аккуратно пересыпал доверху в керамическую мерку примерно третью часть зёрнышек из горшочка. Затем содержимое мерки отправилось на одну из чашек весов, слегка оттянув её книзу. На вторую чашку Хачик принялся осторожно, одну за другой, выкладывать крохотные костяные гирьки с привязанными шерстяными нитями.

— Так… Вот, гляди: сорок золотников горчицы, да — это будет шестнадцать денариев… Да к тому ещё тридцать перчин, это ещё пятнадцать… А лавра сколько надо? Одна ветка или две?

— Слушай, Хачик-джан, у тебя что: перец из золота? Откуда такие цены? За всё два денария дам!..

… И начался торг между двумя понимающими толк в ритуалах кавказского базара мужчинами… В итоге, как, собственно, и ожидалось мною, омоньер и карманы полегчали аж на одиннадцать денариев, но распрощались мы с армянином с чувством взаимного глубокого удовлетворения.

— Ты заходи, дорогой Макс, почаще! Просто так заходи! Посидим, поговорим, в нарды поиграем, вином угощу! Умеешь в нарды?

— Как не уметь! И в нарды умею, и с шахматами немного знаком. Конечно, стану заглядывать: и просто так, и по делу. Вот как устрою в городе кулинарное заведение — обязательно буду специи покупать…

Простоявший за дверью всё время нашего долгого торга Зденек уже успел заскучать и был явно обрадован, когда я, наконец, появился из лавки торговца пряностями. Мальчишка, с насторожённым видом бросая косые взгляды на поигрывающего дрючком охранника, поднял корзину с рыбою и заинтересованно спросил:

— Пан Макс, что, всё потребное куплено? Пора в обитель святого Бенедикта нести?

— Успеется. Братья-монахи вряд ли успели по мне соскучиться. Ты, Зденко, лучше проводи-ка меня в здешнюю управу: надо в реестре приезжающих отметиться.

— Управу? А, то ласкавы пан мыслит: ратуша?

— Пускай ратуша. Раньше придём — раньше всё закончим. Тронулись, с богом!

… Нет, похоже, что я как был неисправимым идеалистом в двадцать первом веке, так им и остался в "Тёмном Средневековье"… Несмотря на то, что городская ратуша располагалась в одном из зданий, обрамляющих Замковую площадь с местным рынком, да и дошли мы до неё максимум минуты за три, но решение вопроса с моей регистрацией заняло почти весь оставшийся день.

Проблемы образовались ещё у входа в здание. Стражник-ополченец у дверей старательно пытался делать вид, что не в состоянии даже приблизительно уловить суть моей немецкой речи, дескать, "где у вас тут паспортный стол находится, пропускай, браток, не задерживай клиента". Пропускать нас щетинистый "браток" в кожаном доспехе принципиально не желал, явно ожидая от меня предложения заманчивого бакшиша. Ага. Щазз. Шиш вам, а не бакшиш! Если каждому местному милицианту на лапу давать — самому лапу сосать придётся. Обломайтунг, блин горелый!

— Так, любезнейший, я что-то не понял, у тебя тут что: нормальный ресепшен или шоу "моя-твоя не понимай"? Или же кто-то надеется, что за посещение данного памятника феодального зодчества вахтёру перепадёт хеллер-другой? Ну, чего молчишь, Аргус наш ненаглядный?

— Нет хеллер. Денарий один и половина.

Ничего себе расценочки! И это только за вход? Нет, явно традиция вымогательства в общественных местах имеет весьма глубокую корневую систему.

— Растение семейства крестоцветных тебе на рыло, а не денарий! А это вот видал? — Отступив на шаг, я выудил полученную утром у брата Микаэля грамоту-освобождение от выплаты церковной десятины и ткнул пальцем в свисающую свинцовую печать. — Ну-ка, сдвинься, не засти движение! А ты, Зденко, останься… — процитировал я Броневого своему юному помощнику.

Страж ратуши всё ещё пытался проявлять неудовольствие, но я внаглую отодвинул его в сторону, что было нетрудно, учитывая превосходство человека нашего времени в росте и весе, и наконец перешагнул порог местного органа самоуправления.

За дверью открылась освещённая узкими окнами под потолком маленькая комната с несколькими писчими конторками и с парой сундуков у задней стены. Пространство между сундуками занимал небольшой камин, у которого располагались четыре маленьких скамеечки. Слева и справа открывались лестничные пролёты на второй этаж, рядом с которыми располагались запертые двери: видимо, во внутреннюю часть здания. За конторками скрипели перьями трое мужчин в длинных хламидах и плоских шапочках. Четвёртый, нарядный усатый щёголь в ярко-красных штанах-трико и с мечом в лопасти кожаного пояса, сидел на сундуке, перелистывая лежащую рядом толстую книгу наслюнявленными пальцами. Никто из присутствующих не отреагировал на моё вторжение, лишь "писарь" у центральной конторки бросил равнодушный взгляд, тут же вновь опустив голову.

— Добрый день!

… Молчание…

— Добрый день, уважаемые!

— М-м-м-м? — отозвался кто-то неопределённый.

— Где мне здесь письмоводителя найти?

— Почто?.. — Красноштанный книголюб поднял усатое лицо и заинтересованно взглянул на меня.

— Нужен, раз спрашиваю. Иностранец я…

— Оно и видно. Купец, что ли?

— Нет, мастер-кулинар. Хочу вот в Жатеце своё заведение открыть.

— Не знаю никаких кулинаров. Не водятся они у нас… Ступай-ка отсюда прочь.

— Прости, уважаемый, но мне всё же крайне необходимо повидать письмоводителя…

— Ну, смотри: вон они — трудятся… Повидал всех троих, да и ступай… Читать мешаешь!

"Так… Похоже, мне тут не рады. Мол, припёрся какой-то, отвлекает… Добро же, раз такое дело — то и мы пойдём другим путём, как говаривал некогда юный Ильич…"

— Хорошо. Я пойду. Только скажите, кому деньги отдавать?

Скрипящий шорох перьев по выделанной коже мгновенно стих и в тусклом освещении комнатки я, наконец, увидел лица местных "офисных работников", допрежь склонённых в трудовом порыве. Все трое немолоды, самому "юному" — за тридцать пять точно перевалило. Усатый книгочей выглядит моложе всех. Странно, отчего он так хамовато себя ведёт при старших товарищах. Хотя… Кто его знает, что тут за порядки. В чужой монастырь, как говорится, со своим уставом внутренней службы лезть не стоит.

— Какие-такие деньги? У нас взятки запрещены и кара за неправедное получение денег — неминуема!

— О взятках никто не говорит. Примите пошлину за пребывание моё в городе. Да и цеховое свидетельство предъявить хотел…

Усатый встал с сундука и приблизился.

— Ну до чего ж ты настырный, мастер-кулинар… Как хоть звать тебя?

— Макс Белов из Штальбурга!

— А разве ты не оплатил въездных денег в городских воротах, а, Макс Белов из Штальбурга?

— Оплатил, уважаемый…

— Пан Чепак меня зовут. Пан Прокоп Чепак из Вижиц.

— Счастлив познакомиться, уважаемый пан Чепак из Вижиц!

— Так коли ты за вход в город уже оплатил, то чего же ради тебе приспичило снова тащиться с тем же делом уже сюда?

— Так господин стражник вчера велел. "Иди, — говорит, — и пусть письмоводитель твои документы поглядит. Дескать, ежели решит, что всё в порядке — так можно и деньги готовить, чтобы с цехом дело решить да своё заведение в городе и открыть".

— Вчера, говоришь?

Ну-ка, Йиржик, погляди, есть во вчерашних воротных записях что-нибудь про этого молодца?

Стоявший за конторкой слева "писарь" суетливо кинулся к одному из сундуков, с помощью деревянного ключа, более напоминающего сучковатую отмычку, отпер встроенный замок (судя по отсутствию характерного лязга — тоже деревянный) и вытащил длинную деревянную дощечку.

— … Один момент, пан Прокоп! Где же тут… А, вот!

"Макс Белов из Штальбурга. Круинал. Прибыл по делам ремесленным. Росту высокого, волос рус, брада растёт плохо или брит давно, глас громок, изъянов видимых не обнаружено, речи людской не ведает, речет по-германски. Запрещённого оружия и товаров не имеет. Пошлину воротную уплатил сполна. Где же жительство во граде иметь будет — того не сказал, однако же прибыл вкупе с отцом-вифлиофиком братства Святого Бенедикта".

— Ну что ж, Макс из Штальбурга, похоже, и вправду ты вчера прибыл в наш град богоспасаемый. Что же тебя привело и чего ты хочешь?

"Сказать бы тебе, пан, правду: мол, сам не знаю, что привело — копал-копал себе спокойно пулемётную точку, да вдруг с бухты-барахты в вашей, блин, Богемии очутился! И не хочу ничего больше, чем вернуться из этого Средневековья в своё время цивилизации и технического прогресса! Вот бы челюсть у тебя отпала-то… Впрочем, не стоит так народ эпатировать: ещё за колдуна посчитают, а здесь, как помнится, таких принимают излишне тепло: в костёр сунут — и пишите письма мелким почерком из Ада для сравнения где жарче… Да и если вдуматься — так ли уж сильно хочется мне в свой урбанизированный мир?".

— История моя, уважаемый пан Чепак, проста и обычна для младшего сына из семьи мастера города Штальбурга…

… Повествование о моём происхождении, путешествии "от Штальбурга до Жатеца" и "штальбургских порядках" заняло довольно много времени. В мире, где нет ни Интернета, ни телевидения, ни даже газет, книги переписываются от руки тиражом "в год кучка, в кучке — штучка", информационный вакуум даёт себя знать весьма и весьма заметно. Новости здесь привозят либо гонцы, либо купцы, либо воины и странствующие монахи вкупе со странствующими же подмастерьями. Разумеется, смешно говорить о какой-либо оперативности или о беспристрастности в распространении информации. Так что мой рассказ о природе и народах, населяющих просторы от Чехии до Забайкалья стал весьма познавательным повествованием для "офисных работников" жатецкой ратуши. Первоначальное их равнодушие рассеялось, как утренний туман, а оказавшийся городским канцлером пан Прокоп Чепак из Вижиц лично соизволил ознакомиться с моим цеховым свидетельством и выписал пергаментный ярлык со свинцовой подвесной печатью, что мастер Белов — то бишь я — является не каким-то шаромыжником, а вполне почтенным ремесленником и имеет право на проживание в черте города Жатец в течение одного года и одного дня. Правда, за оформление этого "тугамента" пришлось пожертвовать тремя серебряными монетами, перешедшими в фонд помощи нуждающимся писарям и китайской одноразовой зажигалкой, ставшей собственностью пана Прокопа.

В итоге, когда мы со Зденеком, после всех перипетий, подходили к калитке монастыря Святого Бенедикта, заходящее солнце уже касалось нижним краем флюгеров и шпилей городских домов.

По дороге мне, наконец, удалось разговориться с моим юным помощником и уже через десяток минут коротенькая биография Зденко Костека оказалась изложенной не хуже, чем в каком-нибудь отделе кадров.

Понятное дело, что не от нечего делать хлопец крутился возле базара, предлагая свою не безвозмездную помощь то в качестве носильщика покупок, то в качестве рассыльного. Отец его, плотник-подмастерье Ян Костек, три года тому назад был угнан монголами вместе с другими работниками, которым выпал жребий стать "десятыми" при очередном сборе дани баскаками. Серебра для откупа у бедняка не хватило, мастер же его отказался одолжить столь большую сумму. Впрочем, мастера никто не осуждал: дела у цеха Святого Йозефа, который, как известно, покровительствует всем работникам пилы и стамески, в тот год шли не блестяще. Разрешение от Дондоксамбу-нойона возводить стену вокруг города было получено князем лишь год спустя, а до того плотники и столяры перебивались продажей мелкого щепного товара, от случая к случаю подряжаясь на мелкий ремонт. По дошедшим позднее сведениям, Яну ещё относительно "повезло": отправленный в хашар, он, благодаря своему мастерству, не был поставлен в пехотный десяток-арбан, а изготавливал и обслуживал осадные пороки, иначе называемые "манджаник". К сожалению, такую добрую весть из Бургундии семье удалось получить лишь однажды, принёс её отпущенный из войска из-за увечья сосед-медник, который, впрочем, с тех пор был вынужден сменить профессию и стать глиномесом-подсобником на стройках. Оно и понятно: ежели перерублены мышцы и сухожилия правой руки, а бок перекошен ударом глевии, то о кропотливой работе с металлом приходится забыть…

Пани Костекова, оставшаяся одна с двумя детьми, перебивалась тем, что вместе с пятнадцатилетней дочерью сучила и мотала нити для мастеров цеха Святых Гутмана и Вонифатия, объединяющего ткачей и портных, а также куховарила для оброчных крестьян князя Пржемысла III и окрестных панов, пригоняемых на работы по возведению стены вокруг города и урывками строящегося уже несколько лет жатецкого собора. Благо, дом, где находились доставшиеся некогда Яну Костеку по наследству комнаты, стоял всего лишь в трёх десятках шагов от пристаней на реке Огрже и выбраться за недостроенную поверх вала стену, а главное — вернуться обратно, не платя въездной пошлины, здесь было несложно.

Мысленно я пообещал себе, что как только выдастся время, побываю в гостях у семейства Костековых. Гостеприимство братьев-бенедиктинцев, как давеча недвусмысленно заявил отец аббат, вовсе не безгранично, поэтому рано или поздно мне всё равно придётся искать себе постоянную крышу над головой, да и место для какой ни на есть "кафешки-чебуречной" тоже, безусловно, потребуется. Нет, товарищи дорогие, не тот я человек, чтобы активно прогрессорствовать и набиваться в "тайные советники вождей" у здешних правителей. Чревато это. Большими неприятностями для здоровья чревато. Буду, шо тот Штирлиц, сидеть тихэсэнько, працювать малэсэнько — так, чтобы и в колдовстве не обвинили, и злые дядьки взгляды завидущие в мою сторону не кидали. Впрочем, кому-кому, а мне покамест жаловаться на судьбу грех. Хоть и закинуло меня из родного времени леший знает куда, однако с тех пор ни одной сколько-нибудь крупной неприятности со мною не случалось. Наоборот: ухитрился не только безболезненно — если, конечно, не считать усталости от пеших переходов — добраться до более-менее цивилизованного места, но и довольно неплохо сумел заработать на разнице здешних валют и полном незнании аборигенами такого металла, как никель. А главное — сумел завести ряд знакомств, часть из которых, как уже выяснилось, весьма полезна. Чего стоит один брат Филипп: ведь с виду — обычный монах, простец-простецом, болтун и пивохлёб. Ан поскребёшь — и оказывается, что под этой личиной скрывается высоко образованный по здешним средневековым меркам человек, руководящий работник монастырской номенклатуры, чьё влияние распространяется далеко за стены жатецкой обители Святого Бенедикта… Поистине, "темна вода во облацех"… Или, к примеру, Хаим-ювелир: хоть и выжига невозможный, но ведь совершенно же необходимый тип, коль скоро, не дай бог, понадобится прокредитоваться для создания и расширения собственной производственной базы. Впрочем, исходя из опыта работы с российскими банками, от кредита у этого сына Сиона я буду стремиться елико возможно дольше воздерживаться, опираясь на собственные силы и средства — в полном соответствии с учением чучхэ и лично товарища Ким Ир Сена. Знаем мы этих пейсатых граждан, про Ротшильдов и прочих Менделей наслышаны. Да и в Средние века их методы работы с должниками уже достаточно известны: думаю, Уилли Шекспир был в теме, описывая своего Шейлока…

— А скажи-ка, Зденек: велик ли ваш дом?

— Отнюдь, ласкавы мастер Макс. Але ж два жила из всего дома. Сам же дом — то живот пана Яна Липова, ковача. Тамо ж и кузня его. Але ж её дверь с задней стены, чтоб спроть установа от Огрже воду сподручно носить, аще пожар учиниться.

"Ты глянь-ка: тут, оказывается, даже какие-то правила противопожарной безопасности действуют? Не ожидал, никак не ожидал… Впрочем, оно и к лучшему: всё-таки соседство с таким огнеопасным производством, как кузница, может закончится довольно грустно. Однако нет худа без добра: если удастся наладить контакты с этим Яном Липовым, то шансы запустить в производство кое-какие мелочи, облегчающие суровый быт средневековья, весьма повышаются. Например, за всё время пребывания в этом времени, мне так и не удалось увидеть не то, что чайника — даже банальной вилки, не говоря уж о более серьёзных вещах…"

— А всё же: в первом этаже какое помещение?

— Цо то естем "этаже", ласкавы мастер?

— В нижнем жиле, по-вашему.

— Шагов с дюжину вдоль, да с восемь впоперечь. А нащо оно?

— И печка имеется? Очаг?

— То так. Естем.

— А жильцов на постой не принимаете? Я бы хорошо заплатил.

— То мать решает. Не приймали ране.

— Ну, так после воскресенья ждите в гости, тогда всё и обсудим. Пока же у меня свои дела со святыми отцами-бенедиктинцами. Кстати, вот мы и пришли к обители. Сколько я тебе обещал за помощь?

— Обол, ласкавы мастер!

— Обол… Вот тебе три: заработал.

— Не тршеба лишних!

— Держи, держи. Я себе ещё добуду, а тебе эти монеты не лишние будут. А если лишние — так матери отдай, она-то точно им применение найдёт.

— Хвала, ласкавы мастер!

— И запомни: в понедельник утром жди меня возле ратуши — продолжим разговор!

Поставивши корзину с рыбой, уксус и соль вместе с луковой вязанкой у калитки, Зденко с видом полного довольства жизнью удалился, запихивая в кушак полученные бронзовые кругляшки. Я же стукнул несколько раз в монастырскую калитку, постоял, ожидая реакции, не дождавшись, принялся колотить в доски уже серьёзнее.

Наконец за калиткой послышалось шлёпанье босых ног и в отворившееся окошечко высунулась физиономия давешнего неусыпного стража.

— Служба окончена, ступай себе с миром, сын мой!… А, это ты? Припозднился, припозднился ты ныне… Пошто так?

— Прости, отец вратник, дела задержали.

— Господь простит! Проходи уж! — С этими словами монах-вратник загремел засовами и приоткрыл калитку. Его взгляд упёрся в стоящий у ног "натюрморт". — А это ты почто несёшь?

— Это всё в трапезную. Буду нормальную пищу готовить, вместо вашей каши, которой хорошо вместо жёрнова использовать, так тверда.

— В трапезную? Это дело доброе. Ступай же скорее, сыне мой, ибо Господь умудрил тебя зело полезным умением. Вчерашняя трапеза всей братии на пользу пошла, так и сия, мню, тако же пойдёт?

— Эту рыбку, отче, только послезавтра отведаете. Но вот начинать готовку стоит побыстрее, тут ты прав. Чай, не зима на дворе, продукт и испортиться может…

В трапезной всё было по-прежнему. Брат Теодор безраздельно и самодержавно правил в своём кухонном царстве, а немой послушник Янек успешно совмещал в своём лице обязанности "правой и левой руки" монастырского трапезного.

Моё появление в качестве эдакого "Деда Мороза", нагруженного всяческой снедью, вызвало радостное оживление на монастырском "камбузе".

— О! Заходи, мастер Макс, заходи скорее! Мы уж думали: совсем ты обитель покинул… А ты знаешь, попробовал я нынче рассыпучую кашу по твоему способу измыслить для братии, лишь мёд убравши, поелику день постный, а сладость медовая хотя в пост и не возбранена, однако же излиха приятность доставляет. Совсем не тот вкус, что у тебя вышел, да и крупа жестка зело. Отчего так?

— Крупу промывал, замачивал?

— Нет.

— Ну, вот оно так и получилось. Ну да ладно. Как я понимаю, к вечерней трапезе я уже опоздал?

— Увы, мастер Макс… И службы в храме все пропустил… Тем не менее, твой хлеб и квашенная капуста лежат в миске у печи.

— Вот спасибо, брат Теодор, удружил! Но, как говорят у меня на Родине, всему своё время. Сейчас мы тут потихоньку шпротики соорудим, ты как к этому относишься?

— Не знаю такое кушанье. Рад буду поучиться, мастер Макс…

— Добро! Ну-ка, Янек, давай-ка тащи сюда бадейку с водой, да потом полей мне: гигиена в нашем деле — самонужнейшее дело.

С этими словами я скинул на лавку дорожный плащ и принялся закатывать рукава куртки. По-хорошему, стоило бы совсем её скинуть, чтобы не изгваздать рыбой, однако шокировать здешних работников ножа и поварёшки видом пропотелой футболки с вылинявшей эмблемой RAF я не рискнул. Судя по насторожённым лицам, сам процесс мытья рук перед началом готовки был для них уже достаточной идеологической диверсией. Приготовив своё мыло, я скомандовал немому начать процесс полива.

— Да, мастер Макс, видно и впрямь вокруг ваших мест излиха магометан обретается, коль и такой добрый христианин, как ты, омовения производит по их примеру…

— А при чём тут магометане, брат Теодор? Беда не в магометанах, а в микробах. Не хочется что-то животом маяться.

— Все болезни — от Господа…

— Все болезни — от Дьявола, брат Теодор. А Господь лишь дозволяет их существование, равно как и существование Нечистого, испытывая нас: насколько мы погрязли в грехе гордыни и самомнении, отрицая чистоту духовную. Помнишь, что сказано было: "Здоровый дух — в здоровом теле". Следовательно, если мы в своей гордыне или лености допускаем болезнь телесную, то тем самым мы наносим вред и бессмертной душе! На вот лучше мыло, омой и ты ладони свои.

"Эка, завернул! Сказывается длительное общение с религиозно озабоченным контингентом. Эдак я скоро проповеди в костёлах задвигать научусь. То ли ещё будет!"

Как ни странно, монах внял моей речуге и, поддёрнув рукава сутаны, тоже подставил руки под струю из янекова ковша.

— Ну, что, приступим с богом?

— Приступим, мастер Макс, ибо Он есть наша опора и защита…

— Значит, вот что, братья… Сами говорите: дескать, хотите учиться. Так?

— Так.

— А учиться лучше всего на практике. Значит, порядок действий такой: ты, Янек, моешь рыбу и подаёшь мне. Я её обезглавливаю и потрошу. Ты, брат Теодор, чистишь лук и нарезаешь его полукольцами. Да, в сковороду налей три кружки деревянного масла да примости близ огня: пусть греется. Вопросы есть? Вопросов нет. Приступаем!

И понеслось…

Неразлучным ножом-живорезом я резал и потрошил рыбёшек, сушил их, выложив рядками тут же на столе, обжаривал слегка лук, а после и рыбок в кипящем масле. В котле слоями укладывал лук с рыбой, чёрным перцем и лавровым листом, горчицей и солью, кипящей смесью уксуса, воды и масла заливал получившийся "слоёный пирог", из остывшего маринада аккуратно вылавливал аппетитно пахнущие рыбьи тушки… Впрочем, процесс подвешивания шпротов для копчения в печной трубе я всё-таки передоверил послушнику. Ну нет у меня навыков подцепляния куканов на ощупь внутри средневековых отопительных систем, да и габариты мои, если честно, не слишком позволяют. Ничего, придёт день — соорудим и мы приличную коптильню! Таким вот образом всё содержимое моей корзины постепенно перекочевало внутрь кухонной трубы. Что-что, а сытная трапеза братьям-бенедиктинцам будет обеспечена на сто процентов.

— Ну вот, теперь надо тут прибраться да смело можно и отдохнуть! — заявил я по окончании очередного кулинарного эксперимента своим добровольным помощникам. — Шпротам ещё сутки висеть-коптиться надо. Эй, стой! Куда котёл с маслом поволок?

— …

Естественно, немой ничего мне не ответил.

— Масло с маринадом слить в один горшок, как только рыбка прокоптится — её туда!

— А зачем было вынимать-то? — оторопело вопросил брат трапезный.

— Так надо, брат Теодор. Так надо.

— А-а-а…

… Следующие два дня я провёл, мотаясь как мотыль максимовского станкача со скоростью пяти дюжин движений в минуту… Ну, это я фигурально, конечно: паузы между беготнёй по городскому рынку, консультациями с отцом келарем и кухонным священнодействием в трапезной обители всё-таки перепадали — но, увы, очень короткие. С братом Теодором у меня наладилась полнейшая кооперация. От былого недовольства моим присутствием в святая святых монастырской кухни у бенедиктинского повара не осталось и следа. Брат Теодор выпытывал у меня "экзотические" блюда наподобие салата из репы с луком и огурцами и недо-винегрета из бурака с фасолью и тем же луком. Эх, что бы картофелю расти не в Новом, а в Старом Свете!.. Сам же монах щедро делился рецептурой современной средневековой кухни, то и дело заостряя внимание на "постности" или "скоромности" ингредиентов того или иного блюда. Как выяснилось, в своё время нынешний суровый бенедиктинец был личным поваром у одного из пражских ратманов. Однако в связи с неким конфликтом, назревшим на почве образовавшейся внебрачной беременности старшей дочери работодателя, Теодор, носивший тогда иное, мирское имя, был вынужден "самоликвидироваться" подальше от крупного города и сменить поварскую камизу на сутану, а щегольскую бородку на тонзуру. Но, как сказано в "бородатом" анекдоте: "бороду, положим, можно и сбрить, а вот идеи-то куда денешь?". Так что о питании аристократов и разного рода богатеев в этом времени он мог бы написать толстючую книжищу… Если бы знал грамоту.

А ведь неплохо, совсем неплохо кушали здешние городские "олигархи". Ни в какое сравнение с монастырской, а уж тем более — с крестьянской пищей! Об упечённой до состояния мельничного жёрнова каше или о разваренных лохмотьях, сползающих с рыбьего скелета, и речи не было. Любили чешские паны ратманы повеселиться, особенно пожрать, что есть, то есть. Думаю, за технологию приготовления некоторых праздничных блюд кое-кто из владельцев знаменитых ресторанов рад был бы заплатить немалые денежки. Являясь человеком любознательным и не отказывающимся от экспериментирования, я, естественно, решил использовать не только навыки, полученные в родном мире, но и вновь узнанные рецепты, в первую очередь сладостей.

Конечно, слегка напрягали остатки языкового барьера — всё-таки старонемецкий и старочешский заметно отличаются от того языка, который употреблялся в моё время. Но тут уж делать нечего, и приходилось иногда домысливать значение непонятных фраз. Так, я долго пытался понять, что такое "сарацинское зерно", пока, наконец, не выдержавший моей "дурости" Теодор, раздражённо рявкнув какое-то непереводимое старочешское выражение, не брякнул на стол корчагу с обыкновеннейшим рисом. Что-что, а рис в двадцать первом веке в кулинарии применяется повсеместно, и я с лёгким сердцем принялся за стряпню.

Первым делом, естественно, рис подвергся мойке и десятиминутной варке. Потом вода была слита и котёл с рисом помещён на маленький огонь, где и сушился, постоянно перемешиваясь. Потом в котёл вылил шестикратный объём молока и эта смесь на маленьком огне продолжила вариться ещё полчаса, до густой консистенции. По готовности закрытый деревянной крышкой котёл был снят с печи и ненадолго отставлен в сторону. В другой котёл я высыпал перетёртый в ступке миндаль — в том же объёме, что изначально и рис и почти столько же мёда. Всё это тут же было залито крутым кипятком и вновь доведено до кипения. Засим посудина с рисово-молочной кашей была вновь возвращена на печную решётку, где в неё был вылит получившийся миндальный сироп. После этого смесь уже окончательно была доварена около пяти минут на слабом огне. Потом я выложил получившееся кушанье на длинную доску, сформовав с помощью деревянной лопаточки своеобразные сладкие "котлетки" и отнёс с помощью немого Янека доску с десертом в монастырский ледник. Ещё раз отметил для себя цивилизованность братьев-бенедиктинцев: ведь не только до сортира ребята додумались, что уже громадный плюс, но и собственный "холодильник" завели! Вот только продукты из такого таскать замаешься, но совершенства в мире нет…

Словом, свой "экзамен" в виде воскресной трапезы насельников монастыря, я сдал, что называется, "на ять!". Треск за ушами братии стоял такой, что порой перекрывал стук деревянных ложек и чавканье. Что поделать: принятые в 1300 году европейские правила хорошего тона требовали всячески подчёркивать увлечённость приёмом пищи — от выгрызания мяса с костей до появления сантиметрового слоя жира на щеках и до сытой отрыжки по окончании трапезы. "Ежели гость не рыгает — значит, он голоден или пища плоха" — такое правило действовало ныне повсеместно на евразийских просторах. К счастью, мои кушанья были признаны всей братией весьма и весьма достойными.