Темный век. Трактирщик

ПОД ПОКРОВИТЕЛЬСТВОМ СВЯТОГО ЛАВРЕНТИЯ

В понедельник после утренней службы в монастырском храме я вновь покинул гостеприимные стены обители. Предварительно я заручился у брата Филиппа, которому, судя по всему, приходилось корешами полгорода, а знакомыми — минимум треть народонаселения Богемии, рекомендательным письмом к главе цехового братства Святого Лаврентия. Пивоварня мастера Патрикея Гонты отыскалась без труда с помощью "навигатора" лет десяти на вид, отловленного за рукав домотканой туники. В конце концов обол, потраченный за услугу, меня не разорит, а вот время на поиски сэкономит. К счастью, мой чичероне не походил на ростовских привокзальных таксистов, возящих пассажиров с ночных поездов от Главного желдорвокзала до Гвардейской площади аж через Александровку, и уже через десяток минут я стоял у дверей бревенчатого (это в сплошь каменном городе-то!) строения, больше походившего не на жилище, а на двухэтажный амбар. Специфический запах брожения, разносящийся по всей улице, не оставлял сомнения, что юный проводник ничего не напутал.

Цеховой старшина принял меня прямо в рабочем помещении пивоварни, где, дурея от бражных ароматов, сновали туда-сюда с полдесятка мальчишек-учеников и трое взрослых подмастерьев в кожаных фартуках. Мастер Гонта — русоволосый красавец, похожий на артиста Столярова из фильма про Садко, сбрившего бородку, отличался от своих помощников только туникой из тонкого белёного полотна и выглядывающим из-под фартука широким поясом с металлическими пластинами и прицепленным к нему кинжалом в ножнах.

После взаимных приветствий и знакомства, мастер Патрикей пригласил меня к стоящему под окошком столу и, усевшись на одну из установленных на попа мощных деревянных плах, углубился в чтение письма брата Филиппа. Нельзя сказать, что это меня сильно удивило: подсознание ещё воспринимало то, что окружающие должны быть поголовно грамотны "по умолчанию". Однако, сталкиваясь в последние дни с почти полным невежеством местного населения — монахи и часть купцов не в счёт — я не мог не отметить, что читал мастер Гонта не только про себя, не шевеля губами и не бормоча под нос, но и весьма бегло. Впрочем, если человек заведует крупным по местным меркам производством, руководит не только своим коллективом, но и вершит делами целой профессиональной корпорации и заседает в городской ратуше, то хороший уровень грамотности для такого деятеля вовсе не удивителен. Потом он весьма вежливо попросил у меня цеховое свидетельство, полученное мной в неизвестном ему городе Штальбург, каковое тут же было предоставлено вместе с переводом на латынь. Как тут же выяснилось, латинский язык также был прекрасно знаком цеховому старшине.

— Ну что же, уважаемый господин Белов, — старшина цеха Святого Лаврентия, с трудом понимая мои потуги изъясняться на чешском, избрал для общения германское наречие, — на отцов-бенедектинцев Ваши умения произвели весьма благоприятное впечатление. У меня нет основания не доверять знаниям людей и вкусу почтенного отца-вивлиофика и прочих монастырских насельников. В этом отношении никаких препятствий ко вступлению в наше братство и открытию трактира я не вижу. Тем не менее, чтобы не было недопонимания, вынужден предупредить: каждый претендующий на открытие пивной варницы, корчмы или же трактира, обязан не только уплатить вступительный взнос в цеховую казну в размере пражской марки единовременно и ещё по две марки ежегодно на Мытаря и Фарисея, но и построить или арендовать помещение, соответствующее установлениям братства Святого Лаврентия для этого промысла. Для трактира размер помещения должен быть не менее дюжины шагов в ширину и дюжины в длину, но также и не более двух дюжин шагов в ширину и трёх с половиной — в длину. Имеется ли у Вас, господин Белов, такое строение или же иное помещение?

— Увы, пан Гонта, пока что нет. Но уверяю, что данную проблему я вскорости решу.

— Ладно, допустим. Когда решите — тогда это препятствие к вступлению в цех исчезнет. Недели для этого хватит?

— Полагаю — да.

— Прекрасно. В таком случае продолжим:

— как только трактирщик получил право заниматься ремеслом в городе Жатец или в окрестности на княжеской земле, он должен поклясться в храме, что будет хорошо и честно относиться к ремеслу по существующим обычаям и установлениям братства Святого Лаврентия.

— согласно существующим установлениям, в сем помещении мастер имеет право устанавливать не более двух очагов, при этом он отвечает за то, чтобы от горящих в трактире огней не учинилось пожара, а также чтобы посетители во хмелю не увечили, а паче того — не убивали смертью друг друга в пределах его заведения;

— за каждый месяц работы на княжеской земле мастер обязан уплатить денарий подати, если же трактир стоит на городской земле — то денарий с осьмериком;

— мастер может иметь в своем доме не более трёх учеников, и не может брать их менее, чем на четыре года службы, и за четыре денария или на пять лет за два с половиной денария, или на шесть лет без денег. Главный мастер имеет право держать пять учеников. Мастер обязан предоставлять ученикам пропитание, а кроме того за всё время ученичества подарить двое штанов да одну тунику да зимний плащ. Обувь же и шапку ученик обязан приобретать на свой кошт. В случае, если ученик откажется от ремесла или уйдёт от мастера до окончания срока ученичества или женится, он обязан возместить затраты на подаренную одежду в двойном размере. Мастер может брать учеников на больший срок и за большую сумму, но на меньший срок и меньшую сумму он не может брать. Ученик может выкупиться со службы, если того захочет мастер и если он уже прослужил четыре года; мастер не может его ни продать, ни отказаться от него, пока он не прослужил четыре года, ни взять другого ученика сверх троих указанных, если не случится так, что ученик сбежит или женится, или уйдет в войско по жребию ханской десятины. Мастер-трактирщик не может иметь учеников сверх оговоренного количества, пока длятся четыре года, которые должен отслуживать первый ученик, если этот ученик не умрет или не откажется от ремесла навсегда; но как только он умер или отказался от ремесла, мастер может взять еще одного ученика только на вышеуказанных условиях. Старшина и двое присяжных должны смотреть, достаточно ли у мастера средств и умения для обучения учеников;

— если кто из братства плохо приготовит кушанье или сварит пиво по причине неправильно выбранных продуктов или по незнанию секрета его приготовления, а от того приключится смерть посетителя, то охраняющий цех старшина и присяжные должны увидеть, рассмотреть и испробовать испорченную пищу или пиво. Если старшина скажет, согласно своей клятве, что кушанье испорчено мастером, оный должен возместить по усмотрению старейшин цеха виру за смерть семье покойного, и должны его оштрафовать в пользу князя на пятнадцать денариев всякий раз, как он будет уличен; присяжные получают из этих денег четыре денария с четвертью для братства, для помощи бедным цеха и вдовам мастеров. Если же доказано будет, что кушанье или пиво отравлено зельем по умышлению мастера или его подмастерья, то виновный повинен предстать перед судом и принять установленную за убийство кару. В случае, ежели злоумышленником окажется ученик, то помимо установленного наказания на его семейство будут наложены вира за смерть, да вышеуказанный штраф, да компенсация мастеру за потерю ученика в сумме, равной плате за обучение за то время, которое преступник не успел доучиться;

— если подмастерья этого цеха провинятся в этом цехе своей работой или делами и их мастер пожалуется старшине и присяжным, охраняющим цех, то они заплатят штраф по указанию этих старшин за убытки их мастеру в размере однодневного заработка и штраф старшине и присяжным, охраняющим цех, для помощи бедным их братства. Подмастерье не может требовать другой заработной платы, кроме как справедливой оплаты, которая установлена издавна.

— никто из мастеров не должен укрывать у себя вора, подсыла, убийцу или развратника, который содержит любовницу;

— работу трактира следует начинать строго по удару колокола с утра и заканчивать одновременно по удару вечернего колокола;

— мастеру разрешается пользоваться своей посудой и предметами своего домашнего обихода;

— если же для трактира требуются некие продукты, а они имеются в богоспасаемом граде Жатец, то мастеру запрещается приобретать такие же в других местах, даже будь они лучшего качества;

— мастер, который приобретает приспособление, ускоряющее приготовление пищи, имеет право хранить секрет изобретения в тайне от других и пользоваться им единолично;

— если кто-либо из братства Святого Лаврентия охромеет, ослепнет или состарится, придет вследствие этого в бедность и не сможет зарабатывать на пропитание, он имеет право получать из братской казны по восемь оболов в день, пока Господь дарует ему жизнь;

— при кончине брата, который при жизни похвально и честно вел себя, занимаясь ремеслом содержателя трактира, корчмы или пивной варницы, казна братства дает из своих средств пять фунтов воску на свечи и жертвует денарий Церкви на погребение и на поминовение души усопшего.

Таковы основные правила нашего братства, уважаемый господин Белов. Кроме того, существует ещё ряд обычаев и тайные установления, о которых Вы сможете узнать, только став полноправным членом цеха.

… Пока старшина братства излагал этот перечень, на столе как-то незаметно появился глиняный кувшин ржаного пива объёмом примерно на полведра, глиняные же кружки, блестящие поливой и солидных размеров деревянное блюдо с полосками вяленого мяса. Один из младших учеников расторопно наполнил кружки, после чего Гонта сделал мне приглашающий жест и сам приник к посудине, обильно смачивая пересохшее от монолога горло.

— Ну что же, пан Гонта, эти правила не слишком отличаются от тех, которые действуют у меня на родине. Обещаю, что буду их придерживаться так же неукоснительно, как придерживался, будучи мастером штальбургского цеха кулинаров. Меня весьма заинтересовал раздел, в котором говориться о смерти посетителя по вине мастера или его учеников и подмастерьев: неужели подобные случаи происходили? У нас в Штальбурге такое невозможно: максимум, что может быть с клиентом — так это понос от обжорства. Водкой в наше время травятся гораздо чаще…

— Увы, господин Белов, пусть крайне редко, но такие прискорбные казусы ещё происходят в Богемии и в Чехии. Три года тому назад под Прагой корчемщик отравил своего постояльца — богатого купца, позарившись на его деньги. Глупец даже не подумал, что почти все крупные торговцы находятся под защитой монголов и имеют ханскую пайцзе. Виновный принял страшную кару, а его семейство угнали как ясырь. Часть имущества ушла в уплату виры и штрафов, остальное забрали каратели. В имперских же землях, по слухам, где у проезжих нет ханского покровительства, случаются по нескольку отравлений в год…

— Да уж… Эдак иной и в трактир-то зайти побоится…

— Коли так — пусть ходит голодный, терпит до дому, где супружница его и накормит, и напоит, и под бок к себе допустит. Наши посетители от нас никуда не денутся: ты, пан Макс, сам знаешь, что в трактир народ заходит не столько поесть, сколько на людей посмотреть да себя показать, новости послушать да сплетней поделиться…

— Это верно, пан Патрикей…

… Кружка за кружкой под душевную беседу двоих солидных людей потихоньку "уговорился" шестилитровый кувшин свежайшего ржаного пива. К концу разговора мастер Гонта уже воспринимал меня если не как своего собрата по цеху, то по крайней мере — как достойного мастера. Тем более, что я рассказал ему способ вяленья рыбки к пиву: представьте себе, местный народ, живя на речном берегу, не знал, что без таранки пиво пить — совершенно неправильно, пустой перевод хорошего продукта! Разумеется, слова на стол не поставишь и на вкус не попробуешь, поэтому я клятвенно пообещал, что, как только разберусь с помещением трактира, первым делом навялю ему рыбки в подарок. Старшина же подсказал, в какой из близлежащих деревень живёт мастер, построивший такую прекрасную, по нынешним тёмным временам, печь в обители у монахов-бенедиктинцев и даже обещал отпустить партию пива на первую неделю работы будущего трактира в долг.

Одним словом, разошлись мы вполне довольные друг другом.

Выйдя из пивоварни гостеприимного цехового старшины и взглянув на солнце, чтобы примерно определить время — аккумулятор старенького мобильника уже давно выдохся напрочь, — я понял, что если хочу уже сегодня договориться насчёт постоянной крыши над головой, то пора поторапливаться, иначе возвращаться в случае неуспеха в монастырь придётся уже в сумерках, если не в полной темноте. Такой вариант, учитывая практически полное отсутствие уличного освещения — факела у ворот замка и у патрулей стражи, понятно, не в счёт — меня категорически не устраивал. Да уж, за славной беседою время летит, а в ожидании — ползёт улиткой…

Поблукав в "джунглях" средневековых улочек и закоулков и в конце концов всё-таки спустившись к реке, я довольно быстро нашёл Ковальскую улицу, в самом начале которой, если идти от пристаней, и стоял дом кузнеца Яна Липова, часть которого принадлежала семейству Костековых. Дверь жилища выходила прямо на проезжую часть улицы — впрочем, тротуаров, похоже, в богоспасаемом Жатеце в принципе не существовало, — причём в отличие от большинства здешних дверей висела не на деревянных шипах или кожаных петлях, а на солидно кованых железных. Дверная ручка, хотя и деревянная, была относительно невелика по сравнению с другими. Вообще на домах этой улицы имелось большее количество железных и медных атрибутов, чем на всех остальных зданиях города. Оно и понятно: основная масса здешних жителей принадлежала к цеховому братству кузнецов. Позвякивая и поскрипывая, на ветру качались связки подков, медные тазы наподобие того, что таскал вместо шлема дон Кихот из Ламанчи, овечьи ножницы с пол-руки длиной, кольчужный капюшон, стамеска… Запах дыма и окалины пропитал глухо звенящий от ударов металла о металл воздух Ковальской улицы.

Дверь Костековых, разумеется, была заперта. Пришлось довольно долго ждать, пока в ответ на стук за ней не раздались шаги и женский голос не поинтересовался, кого привёл Господь.

— Мне нужно видеть пани Костекову!

— А зачем я вам занадобилась?

— Хочу поговорить по важному делу!

Дверь открылась. На меня смотрели внимательные серые глаза под закрывающим весь лоб платком, туго обвёрнутым вокруг головы. Тонкое лицо женщины лет тридцати-тридцати пяти со впалыми щеками, невысокая фигура в длинном домотканом платье почти до пола с аккуратным фартуком, окрашенном луковой шелухой, деревянные подошвы башмаков. В опущенной руке — длинное шило, явно прихваченное "на всякий пожарный": мало ли, кто и зачем стучится в дом, от хозяина которого уж несколько лет нет вестей?..

— Добрый день, уважаемая пани! Меня зовут мастер Белов. Макс Белов из Штальбурга. Могу ли я войти в дом?

— Входите уж, коли пришли. Так это вы тот чужеземец, с которым мой Зденек третьего дня по городу таскался?

— Я и есть. А что, не похоже?

— Так чего надобно-то от нас, пан Белов? — Хозяйка явно решила поскорее отделаться от посетителя.

— Э, пани Костекова, у нас в сказках говорится: "сперва гостя накорми, напои, а потом и спрашивай". Дело у меня важное, и негоже у порога о нём говорить…

— Ну что ж, коли так, то нех пан проходит…

Женщина, сделав приглашающий жест, развернулась и направилась вглубь помещения, мимо кучек разложенной по полу трёпаной конопли к стоящему под настенным распятием большому ярко раскрашенному сундуку, окружённому пятью чурбаками, которые, как я уже понял, в большинстве чешских жилищ заменяли стулья. Попутно она прихватила с настенной полки блюдо с квашеной капустой и два больших ломтя хлеба. Всё это небогатое, прямо скажем, угощение, заняло место на плоской крышке сундука. Перекрестившись по-католически, я последовал за нею. Усевшись на чурбак, решил не тянуть кота за хвост, и приступил к делу:

— Прежде всего, уважаемая пани Костекова, хотелось бы узнать Ваше имя…

— Житкой нарекли. А на что то пану?

— Таковы обычаи вежливости у меня на родине. Но вернёмся к делу. От Зденка я узнал, что после того, как пана Яна, мужа Вашего, забрали в армию, доходы семьи уменьшились. Так ли?

— Так, пан, так. Как свели поганы Янека, нех черхмант поберёт тот хашар, так не стало життя навовсе. Янек мой, извольте видеть, был тесарж справный, у самого пана Пазоура в подмастерьях ходил, але ж сам Пазоур хотел дозволить ему на мастера испытание проходить, да не успел… С той поры вовсе тяжко жить: и в мясоед капусту с репою едим, а уж в пост — и вовсе тюрей да болтушкой пробиваемся…

Похоже, возможность выговориться у бедной женщины выпадает нечасто: то-то её так прорвало в ответ на нотки участия в моём голосе…

— Понимаю, уважаемая пани, понимаю… Без мужчины с постоянным заработком в семье жить трудно. Тем более, когда двоих детей нужно на ноги поставить. Знакомая ситуация, скажу я Вам.

Я в вашем городе человек новый, приезжий. Однако так поворачивается, что придётся мне здесь задержаться, ибо такова договорённость с его преосвященством отцом Григорием. Думаю вступить в цех Святого Лаврентия и открыть небольшое заведение, куда бы люди приходили посидеть, покушать да пива выпить в славной компании.

— Доброе дело. Але ж ко мне почто пан пришёл?

— Да потому, уважаемая Житка, что хочешь — не хочешь, а жить человеку где-то нужно. Вот я и хочу снять для себя нижний этаж вашего дома — с ценой не обижу, что-что, а убоина в мясоед всегда будет! А кроме платы за жильё, ежели дела на лад пойдут, то и работа в моём трактире найдётся: Зденек парень толковый, а мне без ученика, как без рук: дело наше не простое, расторопность требуется. Если пойдёт он ко мне, то обещаю учить ремеслу как полагается, не стану годами на посылках "подай-принеси" держать. Голодным не останется, да и монеты в дом приносить начнёт…

— Ой, что-то пан Макс больно сладко поёт, але он славик-птяк, а не пржибыл с краю свету? Всякий норовит обмануть бедняков…

— Незачем мне обманывать. Вы тут издавна живёте, а я — чужак. Если что не так, то власти здешние за вас вступятся, верно я говорю? Вот то-то и оно. Чтобы не было сомнений, хоть завтра мы можем пойти, составить договоры и о моём к вам заселении, и о том, что сына Вашего в ученики обязуюсь взять, как только открою свой трактир. И денег половину вперёд уплачу, чтобы не думали вы, что затаил хитрость… Думайте, пани Костекова, думайте! Второй раз предлагать не стану: добрый христианин, да с монетами, в городе приют всегда найдёт. А хороший мастер без куска хлеба не останется…

— То так, пан Макс: кто мастерство мае, тот и денарии мае. Але ж хозяин жила этого — мой Ян. Аще возвернётся жив с той клятой войны, что ему народ скажет? Чужой мужчина в его доме живёт…

— У меня дома говорят: "на каждый роток не накинешь платок". Это верно, что сплетников немало. Но также ещё говорят, что не бывает дыма без огня. Если огня не жечь — то и дым не подымется. Не будет причины — и сплетя не пойдёт. За использование части вашего дома я намерен честно платить: думаю, о взаимоприемлемой сумме мы договоримся. А на верхнюю половину можно сделать отдельную лестницу и двери с запорами, если уж так необходимо…

Пауза затянулась. Пальцы Житки Костековой бессознательно перебирали края передника, брови под линией платка то сходились в раздумье к переносице, то поднимались "домиком", губы слегка подрагивали… Я не торопил с решением, не спеша мелкими щепотками отправляя в рот прядки капусты.

Наконец, приняв решение, женщина тряхнула головой и со стеснительной улыбкой произнесла:

— Ладно, нех так и будет, пан Макс! Только ж заране уговоримся, сколько за жило платить будешь, да на сколько лет Зденека в учение берёшь, да цену ученичества назови. Але ж коли ты, пан Макс, со стороны жену приведёшь — то и ступай себе со Господом в ином месте жить. До моей Даши уж скоро сваты пожаловать смогут, коль кто из хлопцев высмотрит, так что чужая женщина мне тут не нужна.

— Откровенно говоря, пани Житка, я пока что жениться не собираюсь, так что насчёт моей предполагаемой супруги можете не переживать. Что касается срока ученичества Зденка и платы за него, то, как я уже узнал, согласно правилам городского братства, оно обойдётся в четыре денария при четырёхлетнем сроке ученья, или в два с половиной при пяти годах. Если же парень поступит в ученье на шесть лет — то за это платить и вовсе не придётся. Кормёжка, само собой, за мой счёт, да ещё плащ на зиму, двое штанов на весь срок ученичества, да туника-котта. Жить будет в помещении трактира. Годятся ли вам такие условия?

— Условия славные, пан мастер, славные, что и говорить! За пять-шесть лет мой Зденко вовсе добрым хлопцем станет, в подмастерья пойти сможет. Але ж ты, пан Макс, не сказал, сколько за жило платить будешь?

— Так сперва вашу цену скажите, пани Костекова!

— Да хоть по хеллеру бы в день — и то хвала Божьей матери!

"Да… А Прокупек-корчемщик, помнится, с меня только за ночлег целых три содрать хотел… Раз такое дело, то и на голоте наживаться не годится: чай, русский, а не зверь какой".

— Если по хеллеру, уважаемая пани Житка, то в год получается триста шестьдесят пять. Так?

— Может и так… Тебе виднее. Я до стольки счёт не ведаю…

— Ничего, бывает. А всё же лучше будет, если мы с вами сразу на пятьсот хеллеров в год договоримся, но с условием, что вы или ваша дочка два раза на дню, по утрам и вечерам, прибираться станете, пол мести, а в постные дни ещё и мыть его? Времени это много не займёт: помещение-то небольшое…

— Пятьсот? Это ж какие деньжищи! Пшена одного на полгода напред закупить можно, не говоря уж о прочем!

— Так согласны?

— Конечно! Але ж почто мыть так много?

— Да вот так. Чтоб порядок был…