Тени таятся во мраке

Глава 2 Рыбак рыбака видит издалека

Над серо-стальной, неподвижной, как зеркало водной гладью сгущался туман. Его белесая пелена скрыла от глаз великолепие окружающих Женевское озеро альпийских круч и ущелий, водночасье превратив красивейшее место Европы в некое подобие «финско-шведского» захолустья где-нибудь у Ботнического залива.

Ни ветерка. Сыро, холодно, тоскливо. Безлюдно на набережной. В парке Мон-Репо не слышно привычных голосов гуляющих. И даже крикливые местные чайки притихли, попрятавшись где-то. Мертвый сезон…

Однако, отсутствие за широкими окнами ресторации умиротворяющего пейзажа, завораживающего гостей своим сказочным очарованием и обычно служившего приятным бонусом к снеди, не огорчало четверых со вкусом одетых мужчин, под бордосское сухое, запеченную форель и жаркое по-бернски, наслаждавшихся теплом камина и о чем-то довольно эмоционально беседующих.

Компания, расположившаяся за единственным в заведении занятым столиком, на стороннего наблюдателя произвела бы самое положительное впечатление. По-видимому, сегодня здесь собрались отобедать господа вполне респектабельные. Возможно, старые друзья, давно не видевшие друг друга. И каждому было что сказать, и каждому — что послушать. Все очень мило, деликатно и пристойно. Правда, спорят они между собой по временам жарко. С жестикуляцией, даже с пятерней по столу…

Вот только парадоксальный юмор ситуации заключался в том, что как минимум трое из этих щеголеватых господ были по жизни очными или заочными врагами друг другу. А четвертый, как минимум для двоих, был врагом классовым. Но Россия, как известно, издревле страна парадоксов…

Физиономист со стажем, официант Жак, безошибочно определил в гостях заведения русских. Виной тому был даже не их «грязноватый» немецкий или легкий акцент. Просто выходцев с одной шестой части суши в Швейцарии не так уж мало.

Нет, конечно же, сейчас их здесь поменьше, чем сто с лишним лет назад перелезло со штыками и фузеями через Альпы. И ведут они себя гораздо скромнее суворовских солдат. Как-никак, — политическая эмиграция. С виду люди серьезные, интеллигентные. Но нутро дикое, варварское под манишкой не спрячешь: зря разве полиция Лозанны и Невшателя уже три года ищет, где их бомбисты готовят свои страшные динамитные снаряды?

Жак утонченно и элегантно делал свою работу, как обычно рассчитывая на щедрые чаевые от подвыпивших азиатов. И честно положа руку на сердце, ему было совершенно безразлично все то, о чем здесь так эмоционально толкуют меж собою эти господа. Но у человека, более искушенного в политике, как сама эта «великолепная четверка», так и тема ее серьезной беседы, вызвали бы наиживейший интерес.

А началось все с того, что сидящий сейчас за вышеозначенным столом гениальный русский политэкономист-аналитик, убежденный марксист и царененавистник Владимир Ильич Ульянов три недели назад выдал нагора свою очередную статью. Романтик идеи всенародного счастья посредством победившей пролетарской революции и безжалостный, прагматичный циник во всем, что касалось тактики достижения этой победы (в том числе жизней и судеб противников, которые должно возложить на ее алтарь), предворил свой материал броским заголовком: «О новой тактике российской социал-демократии».

В ней товарищ Ленин[1] математически точно оценил перспективы и шансы русской революции в свете победы империи Романовых в войне с японцами на Дальнем Востоке, полного провала эсэровско-гапоновского «челобития» на площади перед Зимним дворцом и кайзеровского «кавалерийского наскока» на Санкт-Петербург.

Статейка получилась занятная. И громыхнула она не только в эмигрантских тусовках по Европам-Америкам, но и на далекой, заснеженной Родине. В ней яростный апологет диктатуры пролетариата пришел к неутешительному выводу: «С делом революции в России на сегодня покончено. Царизм решительно и прочно перехватил инициативу у нашей социал-демократии, погрязшей в несвоевременных, вздорных внутренних склоках, а тем временем ее „подопечные“ — рабочий класс и крестьянство — на волне восторгов от Шантунга и Ляояна запростецки клюнули на очередные фарисейские посулы властей.

Посулы подлые и лживые, поскольку ни о каком реальном участии в управлении государством широких народных масс речи не идет в принципе…

Контрибуция с разбитых японцев, поглощение отнятой у китайцев Маньчжурии и половины Кореи, но главное — начинающаяся экспансия в Россию германского капитала, позволят быстро создать избыток рабочих мест, что определенно снизит общий градус политической борьбы пролетариата. Созданные на зубатовских принципах профсоюзы низведут ее до точки замерзания. И этот лед не начнет трещать по крайней мере до того времени, когда вскроется неизбежная коррумпированность и продажность подсунутых рабочим властью профсоюзных „вождей“.

Оглашенная столыпинским Кабинетом министров программа по переселению части крестьянства на целинные земли, с одновременным списанием выкупных платежей и началом разрушения общины, выпустит весь накопившийся бунтарский пар из крестьян, капитализируя социально-экономические отношения в деревне. Чем превратит в утопию, очевидную не только для РСДРП, но и для всех, краеугольную часть программы партии СР. Всю эту „социализацию земли“, которой эсэры так гордятся.

В итоге половинчатых реформ, государственная власть помещиков и капиталистов в России будет „законсервирована“ на долгие годы. Такие реформы социал-демократия должна воспринимать и понимать как хитрый ход, как внутреннюю тактическую победу царизма. Которую господа Столыпин, Плеве, Зубатов и Дурново ловко присовокупили к победе внешней. Над Японией. Которая сама по себе не так уж много и потеряла…

Кто же еще, кроме Китая, к которому, очевидно, ни Корея, ни Маньчжурия, уже не вернутся никогда, проиграл в сваре империалистических хищников на Дальнем Востоке? Мы должны ответить на этот вопрос с учетом последних событий внутри России.

Подлинными проигравшими в Русско-японской войне оказались не самураи и их англо-американские кредиторы, а проливавший свою кровь на полях сражений русский народ. И, сколь бы парадоксально это ни прозвучало, — финансовая олигархия Парижа. А еще несколько месяцев назад эти деятели считали Российскую империю своей законною добычей, окончательно запутавшейся в их долговых тенетах!

Заодно с этой иностранной олигархией в проигрыше та часть российской чиновной и сановной верхушки, что давно научилась и привыкла связывать свое благоденствие с обслуживанием ее интересов. А также та часть российского национального капитала, который будет неизбежно оттеснен, если не пущен по миру, в конкуренции с германским.

Русским социал-демократам на данном историческом этапе придется признать, что совокупность военной победы, обещание полуреформ в удачный момент, и негласная сдача страны в кабалу германцам, значительно усилят политические позиции царизма.

Борцам за подлинное освобождение трудового народа предстоят годы неизбежной реакции, требующие от революционеров выдержки, стойкости, фанатичной жертвенности, глубочайшего тактического профессионализма и готовности к сотрудничеству с самыми неожиданными, даже противоестественными, тактическими союзниками. Сложившаяся ситуация требует от российской социал-демократии способности и готовности продолжать схватку в глухой обороне. В подполье.

При таком развитии событий роль РСДРП, ее Бюро комитетов Большинства, как боевого авангарда всех революционных сил, возросла многократно. Поскольку партия социалистов-революционеров в результате своего декабрьского фиаско у Зимнего растеряла авторитет, а господа „освобожденцы“ и прочие интеллигентствующие либеральные демократы в сложившихся условиях (созыв законосовещательной Думы, Конституция, профсоюзы, расширение прав и свобод) обречены на соглашательство и постыдную роль ручных, парламентских собаченок царизма. Тявкающих по команде на того, на кого укажет хозяин, и на задних лапках скулящих перед ним за обглоданную косточку…»

И так уж получилось, что одним из самых первых и внимательных читателей этого номера запрещенной в России ленинской газеты «Вперед», стал Сергей Юльевич Витте.

Петр Людвигович Барк, потомок обрусевшего англичанина, корабельного мастера Питера Бёрка, сбежавшего от карточных долгов из родного Ливерпуля и решившего попытать счастья в Петровской России, продвинулся по имперской служебной лестнице гораздо выше своих предков. Хотя потомственное дворянство, выслуженное его отцом в должности лесничего в Екатеринославской губернии, безусловно, дало ему хорошую стартовую позицию.

В свои неполные тридцать шесть, выпускник юридического факультета столичного университета успел стать заметной, если не сказать выдающейся фигурой на российском банковском Олимпе. В 1894-ом году Барк назначен чиновником по особым поручениям Госбанка, в 1895-м — секретарем при Управляющем Государственным банком. Через два года после этого он становится директором Петербургской конторы Госбанка по отделу заграничных операций. Столь стремительный взлет для молодого человека 28-и годов от роду был в самом деле необычайным: такое место занимали чиновники, достигшие ранга «Превосходительство».

На исходе 19-го века Барк уже успел войти в руководство двух негласных филиалов Госбанка, став председателем Правления Ссудного банка Персии и членом Правления Русско-Китайского. Особо активной и разнообразной его деятельность была в Ссудном банке Персии в период, когда всесильный министр финансов Российской империи С.Ю. Витте начинал осуществлять свои планы экономической экспансии на Среднем и Дальнем Востоке.

Полагаю, уважаемый читатель уже задумался о том, что одной умной головы для такой, поистине головокружительной карьеры, несколько маловато? Нужна или маза, как говорят военные, или, на крайний случай, удача. Не так ли?..

Удачу Петра Людвиговича звали «Верность». Верность в деловых и человеческих отношениях. Верность единожды данному слову и жизненным принципам. А если проще, — то удачу его звали «Сергей Юльевич Витте», который в свое время обратил внимание на талантливого клерка, знающего три иностранных языка, старательного, исполнительного и готового на лету схватывать идеи начальства. А тот, в свою очередь, отплатил ему за покровительство и протекцию честной службой и искренней дружбой.

Работой в Госбанке и в подведомственных ему учреждениях обязанности Петра Людвиговича в качестве чиновника финансового ведомства не исчерпывались. Реформа Петербургской биржи, как и большинство преобразований Витте в области финансов, должна была способствовать большей, чем ранее, зависимости ее от финансового ведомства. Контролировать ход реформы изнутри предстояло лицу, облеченному полным доверием министра финансов. И 8 февраля 1901-го года Барк становится действительным членом фондового отдела при Санкт-Петербургской бирже и полномочным членом Совета отдела.

За годы работы в команде Сергея Юльевича, молодой, талантливый финансист неоднократно стажировался в Германии, Франции, Голландии и Англии, в том числе в берлинском Банкирском доме Мендельсонов, который имел давние деловые связи с русским Министерством финансов, а также с бизнесом парижских, лондонских и венских Ротшильдов. Барк даже был удостоин высокой чести личного знакомства с легендарным «верховным дуумвиратом» Семьи — баронами Натаниэлем и Альфонсом…

И нет ничего удивительного в том, что неожиданное падение фон Витте с высот государственной власти, Петр Людвигович воспринял как личную драму. Как нет ничего странного и в том, что по мере своих сил он делал все, что было в его компетенции для «реставрации» Сергея Юльевича. Для финансиста и дворянина во втором поколении клановая личная верность своему патрону оказалась выше феодальной верности сюзерену. В нашей истории с окончательным устранением Витте от власти, в 1906-м году ушел с государственной службы и Барк, без колебаний оставив посты заместителя управляющего Госбанком и главы его Петербургской конторы.

И вот сейчас, выполняя весьма ответственное поручение фон Витте, между прочим согласованное Барком во время переговоров о госзайме в Париже и Берлине с очень серьезными людьми, Петр Людвигович оказался за одним столом с двумя, пожалуй, самыми опасными врагами монархической системы в России. А заодно — и с бывшим главным российским полицейским…

Внимательно наблюдая за пикировкой виднейших лидеров «швейцарской коммуны» российской политэмиграции, Барк, научившийся прятать свои эмоции в ходе проведенных им многочисленных переговоров по финансовым и бизнес-вопросам, ни единым взглядом, ни мимикой, ни жестом, не выдавал кипящую внутри него бурю чувств.

«Эти двое, они даже моложе меня. Но руки у обоих — по локоть в крови! И это при великом интеллектуальном уровне, который они демонстрируют, при вполне очевидной и искренней душевной боли за судьбы малоимущих, страдающих слоев русского общества. Так, может быть, что-то человеческое в них осталось, все-таки? Или я ошибаюсь?

Но как можно столь откровенно, так буднично, по-деловому, рассуждать о том, что кровавое злодейство террора, развязанное эсэровскими боевиками, есть лишь один из политических инструментов для воздействия на „косную, упрямо не желающую слышать их требований“ власть? По-сути — шантаж! И искренне считать, что именно эти убийства и сподвигли, в конечном итоге, царя на начало реформ политической системы?

Неужели „экспорприация экспорприаторов“, тривиальный разбой и бандитизм, чем занимаются эсдековские боевики, грабя и убивая, это только раскрутка того процесса, который примет совсем иные масштабы с победой „пролетарской революции“?

Как рано умер Достоевский! Если бы он мог их видеть и слышать. Это потрясающие типажи. Бог мой, какие чудовищные субъекты! И почему они не в сумасшедшем доме до сих пор!?

Однако, как поразительно спокоен Лопухин[2]. Хотя, уж он-то повидал на своем веку всяческой публики…

Возможно, я начинаю понимать, в чем тут дело…

Нет, эти люди не шизофреники. Их словестная дуэль на многое помогает открыть глаза. Оба они, что господин Чернов, что Ульянов, — рафинированные эгоцентрики. Они видят наш мир исключительно через свою в нем роль. Но при этом каждый из них обитает в своем собственном мире! И в нем он — демиург. И под этот утопический мир жаждет переделать мир реальный и всех тех, кто в нем живет. Для каждого из них существует лишь одна правда. ЕГО правда.

Смертный грех гордыни горит каиновой печатью на этих сократовских лбах…

Но если у эсэровского вождя самолюбование прорывается во всем его внешнем виде, в блеске туфель, в холености бархатного костюма и роскошной шевелюры, в тщательно подвитых усиках и коротко остриженных, подпиленных ноготках, то для его нынешнего визави, — невзрачного, лысеющего эсдековского лидера, вся внешняя атрибутика не стоит ломоного гроша. Мирская суета для него — даже не на втором плане. Закомплексованная самовлюбленность Чернова тонет в тени монументальной личности Ульянова-Ленина. Он — человек-идея. Его энергетика потрясает. Его анализ „текущего политического момента“ точен, как таблица Менделеева. И столь блестящий, выдающийся русский ум день за днем и год за годом трудится над одной единственной целью, сулящей России в будущем братоубийственную резню небывалого масштаба! Это воистину страшно…

Если господин Чернов готов ради торжества своих идеалов уничтожить десятки, может быть сотни конкретных деятелей Империи, то товарищ Ульянов-Ленин, похоже, не остановится перед поголовным истреблением всех, кого он относит к эксплуататорским классам. Причем, будет совершенно искренне считать себя высшим судьей и мерилом абсолютной справедливости…

И мне приходится во всем этом участвовать!? Что же это? Хроники абсурда или реальная политика? Господи, милостливый, ведь месяц назад я ни о чем подобном даже и помыслить не мог. Вернее — не посмел бы…

Но происходящее вовсе не сон, не сцена из пьесы сумасшедшего автора. Сегодня эти двое, как и те силы, что за ними стоят, должны услышать официальное предложение от силы третьей, чьи совокупные возможности несоизмеримы по сокрушительной мощи с возможностями любых узких групп воинственных и самоотверженных фанатиков.

И — два дня им на ответ. Ни минутой больше…

Но не призывем ли мы на помощь монстров ада, с которыми потом не совладаем?»

То, что вожди российских радикалов с первых минут встречи уделяли друг другу больше внимания, чем питерским гостям, поначалу вызвало у Алексея Александровича Лопухина удивление и даже чувство некоторой досады. Складывалось впечатление, что эти люди, для которых именно он, Лопухин, каких-то девять месяцев назад был главным реальным противником, сейчас больше интересуются своими текущими политическими разногласиями.

Однако, экс-директор Департамента полиции МВД довольно быстро освоился с таким, по-началу неожиданным для себя раскладом. Признав, что подобная реакция с их стороны как раз-таки наиболее естественна.

Во-первых, ни Ульянов, ни Чернов, не предполагали, что увидят здесь друг друга. А непримиримость конкуренов штука взрывоопасная. Хорошо хоть глотки друг другу рвать не кинулись. Но Чернова, сходу «наехавшего» на своего визави, понять можно. Ведь в своей нашумевшей статье Ленин мимоходом, походя, пнул не столько всю партию СР, сколько персонально Виктора Михайловича, как главного эсэровского идеолога и апологета теории «социализации земли». Пинок, судя по всему, оказался болезненным…

А во-вторых, господин отставной «цепной пес» Лопухин приехал в Швейцарию явно не только для того, чтобы рассказать партийным лидерам о возникших осложнениях в положении арестованных Гершуни, Красина и их подельников. Скорее всего, его задача — попытаться добиться чего-то конкретного от ПСР и РСДРП для облегчения судьбы томящихся в застенках руководителей и рядовых членов их Боевых организаций.

Похоже, торг предстоит не шуточный. А раз так, то лишние пять или десять минут словестной разминки перед главной схваткой ничего не изменят и не решат…

Зачем Лопухин притащил с собой в Женеву еще и этого молодого банкира? Пока не понятно. Но кто такой для двух «титанов революции» какой-то биржевик? А то, что сам господин Лопухин для партийных вождей теперь был врагом бывшим, следовательно, — принебрежимо малой величиной, ясно стало в первый же момент их знакомства. По надменному кивку Чернова и хитроватой ухмылочке с ядовитым смешком Владимира Ильича.

Лишь то, что просьба «отработанного кадра» Лопухина о личной встрече прошла по линии Евно Азефа у эсэров и Максима Горького у эсдеков, сподвигло обоих партийных бонз на нее согласиться. То же, что на самом деле инициатива встречи исходила лично от Витте, осталось за кадром.

— А что, любезнейший наш Алексей Александрович, Вы хоть и не у дел нынче, но вдруг, да знаете, почему это Петр Аркадьевич нашему дорогому Виктору Михайловичу портфель министерский не предложил? Тем паче, если Ваш царь-батюшка вознамерился вдруг у разлюбезных своих господ-помещиков часть землицы отнять, да крестьянам раздать, позабыв совсем про аппоплексическую табакерочку.

Или побоялся Ваш новый премьер, что господин Чернов с дельцем-то земельной «социализации» получше любого Кривошеина справится? — добивая своего оппонента в споре, хохотнул Ленин, в прищуре его восточных глаз резвились бесовские искорки, — Так, смотришь, и в министров-губернаторов пулять и динамит-с кидать, поменьше бы стали…

Успев привыкнуть к ленинскому грасированию на манер, модный у выпускников пажеского корпуса, и лаконичности его хлестких фраз, Лопухин с состраданием смотрел на надувшегося, покрасневшего от возмущения Чернова. Судя по всему, лидер эсэров осознал, наконец, свой полный крах в диспуте с товарищем Ульяновым, чье виртуозное искусство полемического фехтования было сродни безжалостному мастерству бретера.

Разряжая обстановку, Алексей Александрович решил прикрыть собой измученную жертву колкого ленинского остроумия, и слегка попикироваться с апологетом диктатуры пролетариата, принимая его шутливо-вызывающий тон.

— Сдается мне, вовсе не в терроре дело. Ведь если бы Виктор Михайлович на селе социализацию учинил, то за ней непременно возникла бы потребность в чем-то подобном и в отношении промышленности. И тут без Вас и Ваших рабочих уже не обойтись. А Вы от предложенного министерского поста наотрез отказались. Да еще столь нелюбезно. Так что, это из-за Вашего решения господин Чернов вынужден тратить свой недюженый талант и энергию на… сами знаете, на что. А без него реформы в России принимают, тем временем, поверхностные формы. Себя вините, Владимир Ильич. Себя!

— Э, батенька, да разве ж я сам посмел бы отказаться? Но, — решение товарищей! Партийная дисциплина, знаете ли. А вот наш Виктор Михайлович, он бы смог. Он всегда стоял выше голосования ЦК партии, этоих формальных вериг. Тем паче, что ежели не врет царь-батюшка как обычно, а все оглашенные им в манифесте реформы в самом деле пойдут, то господам эсэрам самое время о самороспуске подумать. Ведь, почитай, почти три четверти их программы господа Романовы приняли. И всего-то Виктору Михайловичу понадобилось с десяток чиновников с работы «снять» для этого, да к Зимнему дворцу с хоругвями питерский пролетариат согнать. А ведь под пули, да пики вели-с!..

— Владимир Ильич! Ну, не говорите таких глупостей, прошу Вас! — взорвался Чернов, — Тем более, что наше наиважнейшее требование демократизации общественного бытия — всеобщее и равное избирательное право — также невероятно сейчас в Империи, как и до Манифеста.

— Где же глупости Вы у меня усмотрели, позвольте полюбопытствовать, милостивый государь? Объединяйтесь скоренько с Бундом, с поляками-финнами, с освобожденцами да конституционалистами-земцами и — вперед! Общим строем-с! В Думу думу думать. Там, глядишь, и добьетесь всем скопом от Его величества этого самого Права…

Ага? Когда рачек-с на горке свистнет.

— Владимир Ильич, давайте уж покончим с партийными политическими темами. И выслушаем, наконец, зачем господа прибыли из России по наши души, а?

— Не я начинал. Но, как скажете, любезный Виктор Михайлович, как скажете…

Однако, наших уважаемых новых знакомых надобно сердечно поблагодарить за выпавший нам с Вами шанс столь свободно и откровенно пообщаться. Да еще под такую прекрасную закусочку! Когда еще так придется, и где?

Алексей Александрович, Петр Людвигович, простите нас великодушно, мы готовы выслушать вас архивнимательно, — с виду товарищ Ленин просто лучился благодушием. Но в темной глубине его внимательных, цепких глаз, таился настороженный холодок.

— Спасибо, господа. Я постараюсь быть предельно конкретным и откровенным, дабы избежать любых двусмысленностей. Только предупреждаю сразу: начать мне придется с моментов, для вас обоих крайне неприятных, — Лопухин исподлобья внимательно взглянул на своих собеседников.

— Как Вам будет угодно, любезный Алексей Александрович, — царственно, словно короной, качнул роскошной шевелюрой Чернов, — Мы не кисейные барышни.

— Ну, что ж. Тогда сначала о том, что касается ПСР, а конкретно, — заключенного Гершуни. Примерно с месяц назад, один из полицейских чинов, мой хороший товарищ, по моей просьбе и по инициативе лица, организовавшего сегодня нашу встречу, смог увидеть Григория Андреевича в Шлиссельбурге. На тот момент у него оставался последний шанс: личное прошение к Государю о помиловании. Но, увы, несмотря на все красноречие и уговоры, означенный офицер от него добиться этого не смог. Казнь неизбежна. Возможно, что она уже состоялась…

Теперь, что касается РСДРП. И в первую очередь, Владимир Ильич, относительно слухов об аресте полицией членов вашей Боевой организации.

Это правда. Я подтверждаю, что были взяты Красин, Таратута, Вайнштейн, Бауман, Шанцер, Игнатьев и брат с сестрой Шмиты. Но арестовала их не полиция, а ИССП.

Напрасно улыбаетесь. Здесь у вас многие пока считают, что бывший ранее склонным к либерализму Зубатов, это несравненно лучше, нежели циник Дурново. К сожалению, они ошибаются. Сергей Васильевич, мой старый знакомец, которому сейчас передается весь политический сыск вместе со следствием по нему, нынче исповедует свершено противоположные идеалы. Не знаю, с чем это связано, как он к этому пришел, но это так.

Поэтому всем схваченным грозит скорое дознание и военно-полевой суд. Обвинение же на них — самое страшное. Инкреминируется им не какая-нибудь очередная, рядовая «экспорприация», а подготовка покушения на Государя и кайзера Вильгельма. Так что виселица практически неизбежна. И можете не сомневаться, приговор царь утвердит.

Под одну с ними гребенку, господа, попадут и участники неудавшихся покушений на Победоносцева и Сергея Александровича. То, что их потенциальные жертвы выжили, ровным счетом ничего не меняет. Вместе с ними пойдут и ваши финские товарищи. И никаких адвокатов и присяжных. Вы должны знать, что указ о судопроизводстве военного времени по всем преступлениям подобного рода будет действовать до окончательного утверждения мирного договора с японцами на европейском Конгрессе.

И, похоже, что именно эти два неудавшихся акта террора стали последней каплей, окончательно взбесившей царя. Я лично читал в списке его распоряжение на имя фон Плеве. Смею заверить, раньше ничего подобного из-под пера Государя не выходило…

— Победам свойственно менять людей, — задумчиво протянул Чернов.

— Полно Вам, Виктор Михайлович! Они лишь открывают их истинную сущность. Эти Гольштейн-Готторп-Романовы всегда были и останутся кровопийцами. Вам мало свежих финских примеров от его милейшего дядюшки Никника? Просто недоносок-недоросль вырос. Наконец. И теперь показывает всем вокруг свой хищный оскал, вместе со своими опричничками новоявленными.

Значит, господин Зубатов озверел от счастья, что снова при деле, что простил хозяин своего блудливого пса?.. — прищурившись, скороговоркой «выстрелил» Ленин, — А Вы, Виктор Михайлович, сами-то на волков, когда последний раз охотились? Вместе сходить не желаете, как-нибудь?

— Ну, дело давнее было…

— Ладно. Мы с Вами потом эту темку обсудим. Предметно.

Продолжайте, любезный Алексей Александрович. Извините, что перебили. Только учтите, что Ваша «откровенная конкретика» чем дальше, тем больше, делает непонятной цель Вашего к нам визита.

— Как раз к этому я сейчас и подхожу, Владимир Ильч. Но у меня к вам обоим будет одна просьба. То, что Вы сейчас услышите, в части конкретных имен, — только для Ваших ушей персонально. Общую суть и идею обсудите с товарищами по своим ЦК, если сочтете нужным, но без оглашения персоналий.

— Принимается.

— Договорились.

— Итак, господа, как вы уже поняли, полагаю, наша сегодняшняя встреча целиком и полностью есть результат Вашей статьи, Владимир Ильич. Ваш анализ текущего момента безупречен. Как и Ваш вывод о тактических альянсах. Но время летит очень быстро. И «противоестественные» союзники сами спешат сделать Вам предложение.

Кратко суть комбинации, в которой готовы принять участие крупнейшие банкирские дома Парижа, Лондона и Нью-Йорка, а также две выдающихся политических фигуры в самой России, такова. При возникновении некоторых особенных обстоятельств, семья нынешнего государя — потомки царя Александра III — от власти отстраняется. Корона переходит Великому князю Владимиру, который в свою очередь, передает трон сыну Кириллу. Тот назначает главой кабинета Сергея Юльевича Витте с диктаторскими полномочиями. Россия трансформируется в конституционную монархию. Выборы в Думу проходят на основе всеобщего и равного избирательного права. Правительство страны будет ответственно перед парламентом, по английскому образцу.

В случае активного участия в вышеозначенных обстоятельствах, ваши партии могут получить солидные квоты в обеих палатах. И в верхней в том числе, через определенную и неизменную квоту в губернаторских постах. Преступления членов РСДРП и ПСР, как в прошлом, так и в настоящее время, подпадают под всеобщую и полную политическую амнистию. Включая восстановление в правах.

В области внешней политики: обновленная, демократическая Российская империя заключает чисто оборонительный союз с Англией и Францией. Таким образом, рождается сила, решительно полагающая конец любым германским помыслам о войне в Европе. В условиях мира и стабильности наша страна спокойно развивается, без потрясений и…

— Ну-ну!.. Да, понятно все. Потрясающая красота! Господин Ульянов сводит счеты с семейкой убийц, после чего капитализм в России живет себе и здравствует лет сто. Ай, как забавно, ай, какая прелесть! — Ленин задорно расхохотался, гомко хлопнув себя по ляжкам. Но вдруг, молниеносно подобравшись и чуть пригнувшись к столу, пристально и долго посмотрел Лопухину прямо в глаза, — Что же, фон Витте и Ротшильды имеют наглость думать, что коммунисты должны под собственным конвоем водить рабочих на их заводы, где господа фабриканты еще веселее будут с народа по три шкуры драть?..

Конечно, сейчас Вы мне поведаете, душка Алексей Александрович, что взамен МОЯ партия получит кучу денег, что сам я буду купаться в золоте до скончания дней, а сидящий рядом с Вами милый господин должен все это дельце скоренько организовать. Так? — сказано это было тихим, как шипение змеи, вкрадчивым голосом. И в голосе этом слышалась уже не просто скрытая угроза, но закипающий гнев и лютая ненависть, — Не дешево ли Сергей Юльевич оценивает русскую социал-демократию? А о евреях, поляках, кавказцах и финнах он подумал? Считает, что господам Романовым уже забыли Одесское побоище, погромы в Гомеле и Кишеневе, Якутский расстрел, зверства в Финляндии гвардейцев Николая Николаевича?

«Ваши преступления подпадут под амнистию…»

А о собственных преступлениях помнить не надобно? Не досуг-с? Но платить-то придется по ВСЕМ счетам, господа хорошие. И по векселёчкам — тоже. Удумали, значит, стравить русских с германцами, да поскорее? Вот ведь мерзавцы! — перед Лопухиным и Барком, вместо смешливого, коренастого человечка с лысиной и рыжеватой бородкой клинышком, сидел разъяренный дикий зверь, готовый к броску…

— Владимир Ильич, прошу меня простить, если что-то в этом предложении Вас не устраивает. Но, может быть, Вы соблаговалите сначала дать мне изложить все дело до конца? — Лопухин бесстрастно приподняв левую бровь, спокойно выдержал пламенный ленинский взгляд, и, со льдинками в голосе, добавил, — Если Вы думаете, паче чаяния, что мне лично важно министерское кресло, — ошибаетесь. Мне выше головы хватило двух с лишним лет в шкуре директора Департамента полиции походить. Нахлебался, знаете ли. Насмотрелся и наслушался.

Только мое искреннее уважение к Сергею Юльевичу и невозможность отступиться от него в роковое время, когда Россия начинает сползать, если не по форме, то по-сути, к временам Николая Павловича, заставляет меня сегодня общаться с Вами и Виктором Михайловичем. Извините за откровенность, господа.

— Вот как?.. Уж не обиделись ли Вы на меня, любезный Алексей Александрович? — Ленин непостижимым образом мгновенно вновь преобразился в добродушного и милого собеседника, — Тогда простите. Простите меня, ради Бога! Вот не было даже в мыслях Вас персонально обидеть. Лично к Вам я всегда относился с определенной симпатией, хоть и стоим мы по разную сторону баррикад.

Но Вы-то, блестящий, опытный юрист и прокурор, Вы-то должны лучше кого-либо понимать, что подобное предложение для нас, убежденных, последовательных марксистов — заведомая низость!

При всем при том, что нынешний самодержец всея Руси с нашей стороны никакого снисхождения не заслуживает, господин фон Витте и те, кто за ним стоят, предлагают нам банальное, уголовное убийство за плату. Однако, даже не это главное. Если ЦК партии сочтет вину царя Николая достаточной, а перспективы наших арестованных товарищей действительно так мрачны, то мы… — Ленин красноречиво рубанул по воздуху ребром ладони, — И без посторонних подсказок обойдемся.

Но главное то, что в порожденных выполнением этого «заказа» обстоятельствах, РСДРП ни на йоту не продвинется вперед в деле достижения ее программных целей. Скорее, как раз наоборот…

— Вы же сможете перейти в плоскость легальной политической борьбы, используя думскую кафедру, как общенациональную трибуну! Владимир Ильич, откажитесь от тезиса о неизбежности гражданской войны, не крушите страну братоубийством! С такими ораторскими данными и литературным талантом как у Вас, учитывая всеобщее и равное избирательное право, всего через какую-то пару-тройку лет социал-демократия может получить парламентское большинство. Тем более, если РСДРП будет блокироваться с партией Виктора Михайловича. Вы сможете если не прямо сформировать правительство, то уж, по крайней мере, провести через Думу комплекс прогрессивных и справедливых законов в интересах промышленного пролетариата и крестьянства…

— Да? Вы сами-то, Алексей Александрович, в такую добренькую сказочку для юных гимназисток верите? В условиях капитализма при власти, выборы решаются не идеями, а исключительно лишь толщиной кошелька в кармане лоббистов и степенью продажности прессы. И правят страной в этом случае не лубочно-картонные монархи, президенты или диктаторы, а стальные, нефтяные, льняные и сахарные короли.

А ведь обещали быть откровенным. Сиречь — правдивым…

Давайте-ка не будем слишком углубляться в политические дебри. Иначе дотемна засидимся, а надобно и честь знать. Так, что Вы нам еще рассказать хотели?

— Мы с Петром Людвиговичем должны предупредить вас, господа, что те, как Вы изволили выразиться, Владимир Ильич, «полуреформы», — это отнюдь не все. Вскоре, я думаю — уже в апреле, будет опубликован царский указ, который потрясет внутреннюю жизнь страны не меньше, чем Дума, Конституция и польская автономия вместе взятые.

— Вы это серьезно? Чего уж больше-то?..

— Я на полном серьезе говорю, Виктор Михайлович. Но, пожалуй, господин Барк об этом документе вас проинформирует лучше. Во время рабочей поездки в Берлин и Париж, откуда он заскочил сюда проездом на три дня, прочесть черновик ему позволил Коковцов. Как я понимаю, министру финансов было разрешено воспользоваться им при переговорах о послевоенных кредитах. От себя добавлю лишь, что через кабмин окончательная его редакция пройдет, самое позднее, через пару недель. Петр Людвигович, прошу Вас…

— Спасибо, Алексей Александрович. Итак, без прелюдий, если не возражаете. В новом в указе Императора будет объявляена монаршья воля в том, что:

Во-первых, будет отменена черта оседлости для всех без исключения подданных российской короны иудейского вероисповедания, равно как и все подзаконные акты, с нею, так или иначе, связанные. В указе они будут подробно перечислены.

Во-вторых, отменяется циркуляр Министра просвещения от 1886-го года «О мерах к упорядочиванию состава учащихся в средних и высших учебных заведениях», тот самый пресловутый «Закон о кухаркиных детях». Снимаются также и все иные «ограничения на профессию», существовавшие в виде подзаконных актов.

Разрешается книгопечатание на идиш…

Таким образом, произойдет фактическое полное уравнение иудеев России в правах с представителями других конфессий. И, кроме того, будут сняты ограничения на бизнес в Империи и деловые поездки в нее для иудеев-нерезидентов…

— Что же вы молчите, господа?

— А что тут скажешь, собственно? Спасибо вам за информацию, — Ленин, задумчиво высматривая что-то в туманных сумерках за окном, откинулся на спинку кресла, — Если это правда, то ходец архикрасивый. И он будет посильнее законосовещательной Думы, я полагаю. Надо все это хорошенько обдумать. Во всяком случае, должен признать, такой демарш поменяет многие расклады. И не только внутрироссийские…

Сколько у нас с Виктором Михайловичем времени для ответа на ваши предложения?

Где-то позади, за пастелью дождей, туманов и паровозного дыма остались красоты Швейцарии, промелькнул провинциальный городок Брегенец на берегу Боденского озера, — крошечный кусочек Австро-Венгерской империи на их длинном пути, и вот, наконец, Берлинский экспресс, с длинным, приветственным свистком, пересек границу Баварии.

И как будто по заказу германцев, составлявших большинство пассажиров поезда, в вагонные окна полились теплые, ласковые лучи закатного солнца. Кто-то в соседнем купе зычно затянул «Дойчланд, дойчланд юбер аллес». И голос его не остался в одиночестве: под шнапс или французский коньяк встреча с Родиной особенно приятна…

Задумчиво наблюдая за проплывающим за окном пульмана сельским пейзажем, Петр Людвигович Барк вновь мысленно вернулся к событиям суточной давности, когда за два часа до отхода поезда, состоялась их вторая встреча с Владимиром Ульяновым. Всего-то десять минут в привокзальном ресторане. Но в итоге этого короткого разговора Барк и Лопухин де факто стали государственными преступниками.

Самому себе Петр Людвигович признавался в том, что до самой последней минуты он трепетно надеялся, что предложение Великого князя Владимира, Витте и банкирского клана Ротшильдов не будет принято ни эсэрами, ни эсдеками. Но Барк ошибся. Ровно наполовину. Да, эсэровский лидер Чернов прислал лишь короткую записку в три слова: «Приятно было познакомиться», что и означало формальный отказ. Но Ульянов-Ленин, хоть и опоздав почти на час, вошел в зал привокзального ресторана лично…

— И все-таки, Алексей Александрович, почему именно эсдеки?

— По-моему, тут как раз все очевидно, Петр Людвигович, для меня, во всяком случае, — Лопухин неторопливо отхлебнул глоточек уже остывшего чая и аккуратно промокнул усы салфеткой, — Но не столько даже с профессиональной точки зрения правоохранителя, сколько исходя из логики нашего знакомства с обоими этими субъектами. Вы ведь заметили, что Чернов как личность очевидно слабее своего эсдековского визави?

— Безусловно.

— Но о чем это нам говорит? Это говорит, что явно растерявшийся от новости про освобождение иудеев, господин главный эсэр, будет ожидать коллективного решения их ЦК, в котором «правящее» большинство — Гоцы, Азефы и прочие Гендельманы, а сам Чернов — лишь внешний жупел и, по сути, белая ворона в их черной стае. Но жупел для них необходимый, позволяющий еврейским деятелям вроде Гершуни или Азефа без проблем дурить и рекрутировать молодых, восторженных русских идиотов для убийств государственных мужей Империи, чем-то особо не подфартивших жидам…

— И эти деятели будут ждать фактического выхода Указа?

— Естественно. В этом-то и вся соль. И еще — показательный момент слабости самого Чернова. Самое печальное, что голова у него действительно светлая. Вы почитайте его работы по сельскому укладу, на досуге. Не пожалеете…

Тут, что принципиально важно понимать. Помните, я Вам про Бунд рассказывал. Так вот, эта, чисто еврейская партия, как раз добивалась в первую очередь того, что решил даровать иудеям России Император. А вот в верхушке ПСР — там все много интереснее. Там хватает господ, которые считают, что на штормовой волне революции в России, которую они сознательно провоцируют, маскируясь в тени народовольческих пережитков имени Чернова, можно попытаться оформить еврейскую государственность.

— То есть?..

— Отколоть от России ее главную житницу в Малороссии, с Одессой и Крымом для полноты картины. И провозгласить там «демократическую Южно-Русскую республику». В ней доверчивые, недалекие хохлы станут тягловой силой и вооруженной охраной. А господствующие ниши в государстве и социуме займут правоверные сыны Торы и Сиона.

— Вот даже как!?

— А Вы что думали, мой дорогой Петр Людвигович? Что у этих субъектов масштабы местечковые? Нет, господа эти мыслят весьма широко. Можно сказать — по-европейски, а не по-еврейски. Но, ясное дело, что ни Владимир Александрович, ни Сергей Юльевич, удовольствия такого им не доставят. И они, после того, как Виктор Михайлович им все изложил, поняли это прекрасно. Поэтому, в моем разумении, отказ партии эсэров был очевиден и предрешен.

— Но тогда зачем же…

— Зачем их было приглашать? Да, чтобы эсдеки почувствовали конкуренцию! — тихо рассмеялся Лопухин, — Жадность, она города сдает, знаете ли…

Хотя, лично я не сомневался, что именно эти джентльмены созреют быстро. И на то есть ряд объективных причин. Первая — это их главный идеологический постулат о свержении капиталистического строя. Нетрудно сложить два и два, чтобы понять, что нынешний ход дел лишь модернизирует и укрепляет в России капиталистические начала. Вторая — эсдекам, после исчезновения японской кормушки, критически нужны деньги. И третья — у господина Ульянова появился шанс безбоязненно свести свои личные счеты с семейной линией покойного Императора Александра Александровича, а мстительность азиата, как Вы должны бы были заметить, прямо-таки на физиономии у него написана.

Что же до его последней просьбы, то, конечно, мы попытаемся вытащить Красина и его подельников. Попытка — не пытка, а ассигнации многие двери открывают, и от камер тюремных в том числе. Но, насколько я понимаю, даже если не выгорит дельце, потеря сия не критическая. За Уралом и среди кавказских абреков у товарищей эсдеков еще как минимум три весьма эффективных банды мокрушников-экспорприаторов…

— Но, все-таки, Алексей Александрович, неужели Вы считаете, что силовая замена царя — это единственный, оставшийся выход в складывающейся ситуации?

— Скажите, о чем все вокруг твердят с первых дней царствования Николая? Верно: о наследнике. Слыханное ли это дело при сильном государе?.. И вдруг Ники переродился? Не верю я в сказки. Просто те люди, что нынче сгруппировались вокруг трона, развернули его в определенном направлении. А стоит ли России двигаться по такому пути?

— Но, послушайте, ведь Ульянов и его компания, принимая эти предложения, скорее всего, рассчитывают на то, что, получив доступ к парламенту, к национальным газетам, к губернаторским постам даже, смогут использовать все это для подготовки той же самой, вожделенной их «пролетарской революции»! Чем сейчас в Европе и занимаются…

— Безусловно, Петр Людвигович. Для чего же еще? — безмятежно улыбнулся, снимая пенсне, Лопухин, — Но и мы не лыком шиты, не так ли?

— Совсем не разделяю я Вашего олимпийского спокойствия. Мы с огнем играем. Этот господин Ульянов — великий интеллектуал и, очевидно, упорный, уверенный в себе, в своих товарищах и своих идеях человек. Невольно сравнив его с Сергеем Юльевичем, я вынужден был признать, что это более чем достойные противники. А то, что он просчитал Ваши идеи наперед, для меня — несомненно. Но, понимая, что честной расплаты не будет, тем не менее, решил принять предложение…

— И это — замечательно, — неторопливо протирая платочком стекла своего зрительного прибора, констатировал бывший директор полицейского департамента, — Пусть только свою работу выполнят. Это сейчас главное.