Тень Галилеянина

Глава IV Андрею поручают расследование

Наконец-то я был на свободе. Оставив Тимона за решеткой, они разрешили мне на один день покинуть тюрьму. Последние дни заточения оказались не такими тяжелыми. Хотя мне и пришлось вернуться назад, в темную камеру, теперь я все-таки мог мыться, получал ту же пищу, что и солдаты. Перед тем как выпустить меня, они даже выдали мне новую одежду. Но только первый шаг, сделанный мной на свободе, превратил оборванного арестанта обратно в человека, в котором я смог узнать себя самого. Я шел по узким улочкам Иерусалима, с наслаждением вдыхая знакомые запахи и вслушиваясь в рыночный шум. Я смотрел на людей, которые так же, как и я, теснились под стенами домов: пестрая толпа из паломников, купцов, крестьян, священников и солдат, – благодаря этой толпе облик города нельзя было спутать ни с чем.

Как замечательно было снова видеть солнце! Я всем телом чувствовал его свет. Он заливал мне лицо и руки. В игре цвета и тени несся он сквозь пространство. Теплом изливался на землю. Мне казалось, что во всех вещах заключается радость, только и ждущая того, чтобы кто-нибудь придал ей форму. И вот почти что против собственной воли я начал бормотать себе под нос:

Но уже следующий день вернул меня к действительности: чтобы снова увидеть солнце, я ввязался в рискованное предприятие. Если я не понимал этого до сих пор, то теперь понял сразу же, лишь только передо мной вновь предстал офицер, допрашивавший меня в первый раз. Офицера звали Метилий.

– Я рад, Андрей, что ты дал согласие работать с нами, – начал он, – Перейдем прямо к делу. Нам нужна информация о неких весьма странных людях. Эти люди называют себя ессеями и живут в пустыне.

Он развернул на столе карту и ткнул пальцем в северо-западную часть побережья Мертвого моря.

– Тебе знакомы эти места?

Я колебался, не зная, что ответить. Недалеко от берега Мертвого моря я тогда прожил год у Банна. В конце концов я решил разыгрывать полное неведение. Может быть, что-то из того, о чем я знал уже сейчас, потом удастся выдать за сведения, добытые с большим трудом. Поэтому я ограничился тем, что сказал:

– Я имею о них лишь самое общее представление.

– Здесь находится оазис, в котором разместился центр ессеев. То, что мы сейчас о них знаем, сводится к отдельным рассказам римских путешественников. С их слов, ессеи будто бы живут там без женщин, без детей, без личного имущества – среди пальм на берегу Мертвого моря. К ним то и дело присоединяются новые люди, из тех, кому опротивела нормальная жизнь или кого сломили удары судьбы.[34] Присмотрись к этим святошам. Говорят, они противники насилия, не имеют оружия, не приносят присяги, отвергают рабства, строго следят за соблюдением всех религиозных правил.[35] Нас интересует следующее: что это за люди, отказавшиеся вести обычную жизнь? Что заставило их уйти в пустыню? Удары судьбы? Пресыщенность жизнью? Или бывает так, что к ним вдруг возьмет да и прибьется человек, скрывающийся от нас, потому что нарушил закон? Можно ли верить рассказам о том, что эти люди – принципиальные противники насилия? Об этом обо всем тебе поручено собрать информацию!

– Вряд ли что-то получится. Ессеи ничего не объясняют посторонним. Они дают клятву хранить в тайне все, что касается их общины.[36] Это известно всем. Даже мы, евреи, мало что знаем о них.

– Тем важнее, чтобы эти сведения были у нас. Мало ли что они там прячут – возможно, речь идет не только о религиозных секретах.

– Подобраться к ним будет непросто.

– Мы знаем, что кроме ессеев на берегу Мертвого моря есть и такие, которые живут в самых разных местах. Вероятно, от них можно что-то узнать.[37]

– Я попробую. Но нужно помнить, что ессеи, рассеянные по стране, вряд ли посвящены во все тайны.

– Но какую-то часть, несомненно, удастся выяснить. Кое-какая информация уже просочилась, достигнув и наших ушей. Священники в Иерусалиме поведали нам, что ессеи не признают ныне принятое служение в Храме и служителей, совершающих обряд. И началось это, будто бы, с того, что примерно двести лет назад первосвященника из дома Садокидов сместил на его посту выскочка. Бывший первосвященник в знак протеста удалился в пустыню, где нашел нескольких изгоев, из которых и создал ессейскую общину, – вместо Храма, где он не мог теперь служить.[38] Этот момент нам очень интересен. Насколько сильна ессейская оппозиция Храму и официальному священству? Пользуется ли она поддержкой у населения? Можно ли столкнуть лбами ессеев и первосвященников? Или в случае конфликта они примут сторону священнической аристократии?

Далее. Мы знаем, что ессеи поддерживали Ирода. Когда тот еще не был царем, один ессейский пророк по имени Менахем предсказал ему трон.[39] Ирод любил сослаться на его предсказание: ведь сам он не был из царской семьи. Предсказание придавало его правлению законность.

И вот я спрашиваю себя: не потому ли ессеи поддержали Ирода, что он ограничил власть первосвященников – иначе говоря, власть их противников? Какую позицию сейчас занимают они по отношению к царям – наследникам Ирода? Нужно ли ждать, что в один прекрасный день они, также при помощи предсказания, захотят поставить царем кого-нибудь из нынешних потомков Ирода? Обо всем этом у нас должны быть самые точные сведения.

«Пророк» – ключевое слово. На нем я перехожу ко второй части. Нам нужна информация об одном таком пророке, который, вероятно, как-то связан с ессеями. Подобно им, он живет в пустыне – всего в нескольких километрах к северу от них.

Я похолодел. Неужели римляне хотят подослать меня к Банну? Я осторожно спросил:

– И чем же он привлек ваше внимание?

– Он привлек наше внимание тем, что находится не только в оппозиции к обществу, но еще и к Антипе.

Мог ли он иметь в виду Банна? Оппозиция к обществу – да, так оно и есть. Но причем тут Антипа? Чтобы знать наверняка, я задал следующий вопрос:

– Что этот пророк имеет против Антипы?

Метилий сделал рукой такой жест, который, по-видимому, должен означать: тут много есть о чем порассказать. И пустился в пространные объяснения:

– Как ты, наверное, знаешь, отношения между Пилатом и Иродом Антипой, правителем Галилеи и Переи, – не самые лучшие.[40] Когда умер Ирод Великий, Палестину разделили между тремя его сыновьями, причем Архелай получил самую большую часть, а именно Иудею и Самарию. Через десять лет Архелая свергли. Его место занял римский префект. Конечно, два других сына Ирода, Антипа и Филипп, надеялись, что им достанется наследство Архелая. Особенно разочарован был Антипа, которого когда-то прочили в цари всего того царства, которое осталось после Ирода. С тех пор он не упускает случая показать, что римские префекты плохо управляют страной: у него, конечно же, получилось бы лучше, ведь он знает еврейские обычаи и все ваши чувствительные места. Все плохое о Пилате он тут же сообщает императору.

У Пилата уже был случай убедиться в этом. Ты слышал, конечно, историю про щиты с начертанными на них начальными буквами имени императора? Пилат привез их в Иерусалим и повесил в крепости Антония, где располагается когорта. Было непонятно, каким образом эти щиты могут нарушать запрет на изображения или свидетельствовать о божеских почестях императору. И тем не менее начались протесты. Во главе протестующих встал Ирод Антипа, взявший на себя роль защитника еврейской веры. Дошло до утверждений, что все это будто бы заранее спланированная акция с целью нарушить еврейский закон и оскорбить ваши религиозные чувства. Что это лишний раз показывает, как мало Пилат смыслит в еврейской религии. Антипа заявил императору официальный протест. Сверху Пилату дано было распоряжение убрать щиты.[41] Он так и не простил этого Антипе, тем более что теперь от тебя мы знаем о том, что сам Антипа не так уж строг в соблюдении буквы закона: чего стоят одни фигуры животных в его Тивериадском дворце! Но это еще не все. Он женился на жене брата, когда брат его еще не умер. Снова нарушение вашего закона. Против такого поступка поднялись многие голоса. И что же делает Антипа? Он берет своего главного оппонента, – некоего человека по имени Иоанн, святого, пророка, учившего в Иорданской пустыне, – и сажает его под стражу. Такого до сих пор даже мы, римляне, себе не позволяли. Говорят, Иоанн нашел в народе много сторонников. Но в нашем архиве имеется лишь самая общая его характеристика. Сейчас я тебе прочту:

Скажу прямо: такое общее, лишенное подробностей описание нам мало что дает. Все это может быть сказано о многих святых людях. Нам нужны более точные сведения. Так, мы узнали, что Ирод Антипа посадил Иоанна в тюрьму, потому что боялся возмущения в народе.[43] Нам непонятно: как безобидный святой мог спровоцировать возмущение? Я уверен, что в описании, которое я тебе прочел, умалчивается о главном. Нет ответов на три вопроса.

Во-первых, почему Иоанн проповедовал в пустыне? К чему этот уход от обычной жизни, как у ессеев? Откуда это презрение по отношению к людям? И, самое главное, – есть ли тут связь с набатеями, южными соседями?

Во-вторых, что стало с приверженцами Иоанна, после того как его посадили в тюрьму? Есть ли какие-нибудь организации, состоящие из его последователей? Не перенесли ли они свою деятельность в Иудею, когда в земле Ирода Антипы стало небезопасно? Нужно ли бояться, что от них произойдут беспорядки?

В-третьих, как поведет себя Ирод Антипа? Решил ли он вообще не выпускать Иоанна из тюрьмы? Угрожает ли его правлению оппозиция, пробужденная к жизни Иоанном? Ясное дело, что нам интересно все, способное так или иначе повредить Антипе. Он не упускает ни единой возможности опорочить нас в глазах Рима. Мы со своей стороны тоже не должны быть в долгу. Возможно, удастся как-то использовать историю с заключенным под стражу святым. Ирод Антипа так лезет всегда вперед со своим великим умением улаживать сложные религиозные вопросы!

Вот как, значит, обстоит дело! Ты торговец хлебом и можешь ездить по стране. Когда появятся первые результаты, перешли их римской военной почтой. В остальном через два месяца мы ждем тебя в Иерусалиме с докладом.

Я уже хотел было идти, как Метилий снова вовлек меня в разговор:

– После нашей первой беседы я много думал о вашей религии. Когда я собирал материал о ессеях, мне в голову пришла вот какая мысль: не нашло ли в этой группе выражение нечто, в принципе характерное для вашего народа? Эти люди обособляются, отделяя себя от остальных. Они уходят в пустыню, как когда-то очень давно ушел из Египта в пустыню весь ваш народ. Не стоит ли за этим презрение к людям? Стремление отделить себя от чужеземцев и других народов, и, наконец, вообще от всех людей?

Слова Метилия больно ранили меня. Сидеть и, хочешь – не хочешь, выслушивать от него предрассудки на наш счет, было обидно. Ведь Метилий казался мне способным чиновником, которого, вероятно, ждет блестящая карьера. Он производил довольно приятное впечатление, был начитан и хотел разобраться в нашей религии. И он же имел бестактность поворачивать против нас самые священные наши предания. С горечью в голосе я сказал:

– Упрек в том, что евреи будто бы ненавидят других людей, – подлая клевета. Наш Закон учит в каждом человеке почитать подобие Божие.

Метилий принялся оправдываться:

– Но почему тогда один из лучших наших историков пишет, что между собой у вас – полное взаимопонимание, вы всегда готовы прийти на помощь друг другу, а по отношению ко всем другим – ненависть и враждебность?[44] Почему у него могло сложиться такое впечатление? Вот что я пытаюсь понять. Потому-то я и спрашиваю: может быть, это как-то связано с вашим изгнанием из Египта? Может быть, это после него остался такой глубокий след – обида, страх, что вас снова, как бесправных людей, могут прогнать отовсюду?[45]

Метилий свернул разложенную на столе карту и засунул ее в кожаный тубус. Похоже, он проделал это, чтобы скрыть свое смущение. Я стал объяснять:

– Да, исход из Египта самым решительным образом повлиял на нас. Его смысл для нас – в освобождении от рабства и угнетения. Память о нем мы храним не для того, чтобы отмежеваться от других, а чтобы никогда и никому не причинить той несправедливости, какую мы пережили в Египте.

– Что конкретно это означает? – спросил он, насаживая кожаную крышку на свободный конец тубуса.

– Что в нашей земле мы принимаем чужеземцев, как братьев! Моисей заповедал нам: «Когда поселится пришелец в земле вашей, не притесняйте его: пришелец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец ваш; люби его, как себя; ибо и вы были пришельцами в земле Египетской».[46]

– Но почему тогда здесь так ненавидят нас, римлян? Мы с ним говорили, не понимая друг друга:

– Своей заповедью Моисей хочет сказать: ты не должен притеснять чужеземца. Разве мы притесняем римлян? Кто тут кого угнетает?

Мой решительный тон разозлил его. Он поднял голову и посмотрел на меня:

– Мы никого не угнетаем. Мы насаждаем мир. Ваш законодатель Моисей не так уж сильно отличается здесь от нас. Мы тоже считаем: на территории нашей империи чужеземцы должны жить в рамках справедливо установленных отношений.

Я ответил взглядом, выражавшим крайнюю степень недоверия. Метилий тем временем прятал тубус с картой в специальный ящик на стене. Возникла пауза. Потом он вернулся ко мне, положил мне руку на плечо и сказал:

– После нашего первого разговора я почитал кое-что о Моисее. Я нашел еще одно описание вашего исхода из Египта.[47] Согласно ему, Моисей был египетским жрецом, который вместе со своими единомышленниками ушел из Египта в Палестину. Причина ухода была в том, что его не устраивала египетская религия. Он критиковал египтян за их обычай представлять богов в образе животных, но он критиковал также и греков за то, что те изображают богов людьми. Бог, учил он, – тот, который вобрал в себя сушу и море, небеса, землю и все бытие, – невидим и не может сравниться ни с чем из видимого. Люди не должны пытаться создать для себя его образ. Уйдя из Египта, Моисей учредил в Иерусалиме культ Бога без всяких статуй – и это сам Бог научил людей, как они должны почитать его. Однако вслед за Моисеем пришли суеверные жрецы. Они стали учить народ, что он должен обособиться от других народов через запреты на определенные виды пищи и через обрезание. За этими обычаями потерялась замечательная мысль Моисея служить Богу, никак не изображая его. Мне очень понравилось такое изложение. Я вот что думаю: если бы речь шла только о том, чтобы почитать Бога без рисунков и статуй, евреи могли бы объединиться с греками. Ведь некоторые греческие философы тоже считают, что смешно представлять Бога в виде зверя или человека! Как тебе кажется?

– А эти философы сумели убедить греков отказаться от их статуй? Отговорили они хоть кого-нибудь поклоняться сразу многим богам? Нет! Им не хватило храбрости, в споре с общепринятой религией, отстоять мысль о едином Боге. Храбрости хватило только Моисею. И только мы, евреи, согласились взять на себя последствия этого решения.[48]

Метилий отступил на шаг. Голос его звучал страстно:

– Но Андрей, в этом-то все дело! Поставь себя на место других! Какое впечатление должна ваша религия производить на них? Вы почитаете Бога-одиночку. У него нет ни отца, ни матери, нет детей среди других богов. Нет ни единого родственника! Нет семьи! Он так же одиноко стоит между богами, как вы – между другими народами. Если боги народов не образуют семьи, как же тогда народы могут войти в одну семью? Откуда тогда взяться миру между народами?

Я возразил:

– Ваши боги не живут мирно, одной большой семьей. Они вечно воюют и строят друг другу козни. Только когда все люди исполнятся трепета и благоговения перед единым Богом, на земле установится мир!

– Да неужели? Тот, кто, как вы, с презрением отворачивается от других богов, разве не отвергает тем самым и людей, которые их почитают? Тот, кто провозглашает единоличное господство своего бога, разве не требует он того же и для себя? Разве непонятно, что другие чувствуют в этом угрозу?

– Если незримый Бог не на стороне властителей, а на стороне слабых и побежденных, кому он тогда может угрожать?

– Евреи не всегда были слабыми. У них были сильные государства.

– Но теперь наш народ во власти других. Кому мы угрожаем? Для кого представляю опасность я – я, который целиком в ваших руках?

Метилий вздрогнул.

– Да, вы побежденный народ. Но цель политики Рима – обращать побежденных в друзей. На этой земле я хотел бы внести свой вклад в достижение этой цели. Вот почему меня так интересует ваша религия. Сегодня я узнал о ней много нового. Теперь мне понятно, почему многие называют евреев народом философов.[49] Философам всегда приходится трудно. Оглянуться не успеешь, а уже прослыл безбожником и возмутителем спокойствия: Анаксагора отправили в изгнание, Сократа заставили выпить чашу цикуты. Почему? У них были новые идеи, противоречившие общепринятому. Так же и у вас, евреев, есть своя новая и противоречащая общепринятому идея: ваша вера в единого Бога, который на стороне слабых. Это замечательная идея. Но с ней неразрывно связано и тяжкое бремя: быть не такими, как все прочие народы.

– Да, порой это и вправду бремя. Но, кроме того, и великая миссия – быть свидетелями Бога живого, пока остальные народы не уверуют в него!

Перед тем как мы расстались, я спросил Метилия о Тимоне. Он сказал, что Тимона должны освободить на следующий день. Я потребовал, чтобы его выпустили сейчас же. Метилий колебался. Но я насел на него, как Моисей на фараона: Отпусти нас! Тогда уже сегодня мы сможем приступить к выполнению задания. И он, в конце концов, разрешил.