Тень Саддама Хусейна

С момента окончания войны против Ирана Саддам отчаянно поднимал разрушенную экономику. Это происходило преимущественно из-за искусственно сниженной цены на нефть, - единственно важной статьи экспорта и источника дохода Ирака. Кувейт, имевший существенные квоты на повышение производства нефти в результате соглашений ОПЕК, имел большие инвестиции в связи с нефтеперерабатывающими производствами в других странах и таким образом мог компенсировать недостаток статей экспорта коммерческой выгодой: цена на нефть могла быть ниже. Однако, снижая цены на нефть, Кувейт подрывал программу по восстановлению экономики Ирака, и Саддам настаивал, чтобы цена на нефть не понижалась, при необходимости удерживаясь насильно.

Во-вторых, во время войны Кувейт выделил Ираку помощь в размере четырнадцати миллиардов долларов. Это была огромная сумма, но в свете уязвимости страны для иранского вторжения, это были вполне реальные деньги. Разумеется, некоторые иронично называли это "защитными деньгами". В январе Саддам потребовал ещё десять миллиардов и был взбешен, когда Кувейт ответил повышением военных займов. Саддам заявил, что если Иран не будет побежден, такая страна, как Кувейт, прекратит свое существование. Он требовал списать долги.

В-третьих, Саддам обвинил Кувейт в похищении нефти более чем на два миллиарда долларов во время войны с Румалийского нефтяного поля, часть которого, как всем было ясно, находилась на иракской стороне границы. Кувейт сделал это, просверлив угловые скважины со своей территории. Это особенно уязвляло Саддама - оказывается, Кувейт использовал иракскую нефть для подрыва иракской же экономики.

Наконец, Саддам давно требовал разрешения построить на островах, принадлежащих Кувейту, военные базы. Кувейт решительно отказывался от этого даже в разгар войны с Ираном, не сомневаясь, что Ирак, построив эти базы, так и останется на этих островах. Также Саддам планировал соорудить порт, прорыв каналы вокруг островов. Глубоководный порт в Заливе дал бы Саддаму прямой и удобный доступ в открытое море для его нефтяных танкеров и позволил бы ему перевести флот, стоявший на якоре у берегов Иордании, в родные воды.

Несмотря на такие категоричные заявления, ответ руководителей Кувейта на запросы Саддама был достаточно мягким. Они были готовы отсрочить платеж или действительно списать его при условии, что Ирак определит границы между двумя странами. Они предложили ещё один заем, в пятьсот миллионов долларов, и были готовы согласовывать с ОПЕК квоты на нефть так долго, как это понадобится. Также у них не было возражений против небольшого повышения цен на нефть. Большинству арабов казалось, что соглашение не за горами. Увы, в последующие месяцы ситуация ухудшилась.

Похоже, кувейтцы не собирались идти в своих действиях дальше разговоров, и к концу июля терпение Саддама кончилось. На встрече в Рийяде он, через своего вице-президента Иззата Ибрагима, объявил, что время для слов кончилось, и приказал, чтобы Кувейт немедленно удовлетворил его претензии. Кувейт вновь никак не отреагировал, и Саддам подумал, что его дурачат и оскорбляют. Потеря лица для араба, какое бы положение он ни занимал, неприемлема. Саддам этого простить не мог.

Заявив, что Кувейт идет на поводу у Соединенных Штатов, Саддам обвинил эмира Кувейта в беззастенчивом использовании экономической слабости Ирака. Кувейтский посол в Ираке пытался использовать все дипломатические ухищрения и извинения, но Саддам был неумолим. Он не имел не малейшего желания сотрудничать или искать компромисс.

Когда Иззат Ибрагим вернулся в Багдад с пустыми руками, Саддам начал готовиться к вторжению. Изначально он хотел захватить только кувейтскую часть Румалийского нефтяного поля и острова аль-Варба и аль-Бубиян. Однако он был в ярости из-за неуступчивости эмира Кувейта. В гневе он решил захватить весь Кувейт. Он полагал, что, сделав это, он одним махом решит все экономические проблемы Ирака. За неделю Саддам подвел восемь дивизий, состоявших примерно из ста тысяч человек, к кувейтской границе. Мир полагал, что Саддам блефует. Всем предстояло убедиться, что это не так.

В два часа утра второго августа Саддам приказал своим войскам, которые находились около аль-Басры, войти в Кувейт. Не было даже никаких намеков на сопротивление, и через три часа столица была взята. Население Ирака ликовало. Позже, в этот же самый день, мы с Хашимом и кузеном Саддама Али-Хасаном аль-Мажидом, который был теперь новым правителем "девятнадцатой провинции" Ирака, ехали по дороге в Кувейт. На мне уже были мои темные очки и одна из пышных фальшивых бород, используемых для подобных случаев.

Во время нашего путешествия Али заинтриговал меня, сказав, что наша "победа" будет отмечаться не только в Багдаде, но и в Тегеране. Заметив, что я в недоумении, Хашим объяснил:

- Али имеет в виду решение Саддама репатриировать иранских военнопленных.

- Война закончилась два года назад, - сказал я, не понимая, что имеется в виду. - Их, наверное, совсем немного.

Али улыбнулся:

- Ну да, немного, не больше семидесяти тысяч.

Я чуть не упал, но Хашим взглядом предостерег меня от развития этой темы. Меня пугало присутствие Али. Я не сомневался, что Саддам приказал ему оказывать кувейтцам то же "уважение", какое он демонстрировал курдам.

Мое прибытие не афишировалось. Саддаму нужно было, чтобы я подменил его, но поскольку лидеры большинства арабских государств беседовали с ним часами по телефону, то его настоящее местоположение было хорошо известно, и мне было приказано просто наблюдать за обстановкой.

Кувейтский эмир проводил уик-энд вместе с семьей на прибрежном курорте возле аль-Ахмади, когда иракские танки въехали в страну. Как только он получил известие о вторжении, он устремился в Рас аль-Хафи, что в тридцати километрах от границы с Саудовской Аравией, перед тем, как отправиться в аль-Таиф около Джидды, на побережье Красного моря.

Множество кувейтцев воспользовалось транспортом королевской семьи. Ходили слухи об огромных суммах, в панике переведенных в европейские банки. Саддам получил разведданные, что почти десять миллиардов долларов было переведено из района Залива в первую неделю вторжения. По-видимому, Европа была настолько перегружена кувейтскими динарами, что банки отказывались принимать их, и многие состоятельные арабы временно оказались почти бедняками, поскольку их кредитные карты стали неплатежеспособны. Даже в Египте динар скакнул вниз чуть ли не в двадцать пять раз по сравнению с довоенным уровнем.

Прибыв в Кувейт-Сити, блистая своей бородой и темными очками, я наблюдал через затемненные стекла ликующие войска и подавленных кувейтских граждан. Мы направлялись во дворец Сеифа, где эмир планировал повести свой рабочий день. На некоторое время пришлось остановиться, поскольку дорогу пересекали артиллерийские войска. Внезапно разверзся ад. Сзади нас взорвался грузовик, и сила взрыва подняла нашу машину в воздух. Когда мы приземлились, мои ноги пробили ветровое стекло, и я очень сильно порезался. Выяснилось, что бомбу подложили участники Кувейтского Сопротивления, очень неорганизованное объединение, которое не волновало то, что за каждого погибшего иракского солдата будет казнено пять кувейтцев. Эта бомба разрушила несколько магазинов и ранила нескольких солдат, двое из которых погибли. Это обрекло на смерть по крайней мере десятерых ни в чем не повинных кувейтцев.

Помимо нескольких глубоких порезов на ногах я ещё был серьезно помят, но ранен не был, однако мои темные очки и борода пропали. Хашим, который совершенно не пострадал, замаскировал меня своим пиджаком так, чтобы во время последовавшей неразберихи узнать меня было невозможно, и через несколько минут меня уже подвозили к госпиталю аль-Адид на юге города. Там меня положили на носилки и предоставили местному доктору Арефу Хасану.

Хашим сказал Арефу, что я близкий родственник Саддама и со мной следует обращаться как с самим президентом. Ареф, пожав плечами, согласился.

- Не волнуйтесь, - сказал он спокойно. - Я отношусь ко всем своим пациентам, как если бы они были особами королевской крови.

В его тоне промелькнуло некоторое легкомыслие, но его улыбка обезоруживала, и я жестом руки остановил Хашима, который хотел вмешаться.

- Пускай доктор делает свою работу, - сказал я.

Когда он закончил, сестра убрала все окровавленные тампоны, и Ареф повернулся к Хашиму:

- Скажите президенту, что его кузен в порядке, но сильно помят. Он нуждается в отдыхе.

- Насколько долгом? - спросил Хашим.

- Я не могу точно сказать. Возможно, на несколько дней.

Хашим подошел ко мне и сказал вполголоса:

- Здесь ты в безопасности. Это не самый загруженный госпиталь в Кувейте. Около твоей двери будет поставлена охрана, и я буду навещать тебя каждые несколько часов.

Затем он повернулся к Арефу:

- Надеюсь, доктор, мне нет нужды объяснять, что кроме вас и сестры никому не разрешается входить в эту комнату. Это означает, что вам придется совершать обходы, жертвуя сном, но альтернативы нет.

- Я понимаю, - ответил Ареф. - Это не проблема. Я здесь все время.

На следующий день, осматривая мои порезы, Ареф начал беседу.

- Как давно ты представляешь Саддама?

- О чем ты? - спросил я в ответ, потрясенный прямотой вопроса.

Он пожал плечами:

- Если ты желаешь продолжать притворяться - дело твое. Я никому не скажу. Я просто подумал, что в такое трудное время тебе хочется поговорить об этом.

Он так доброжелательно это предложил, что я не видел особого смысла лгать ему.

- Как ты узнал? - спросил я.

- А почему же ещё ты здесь? Ты - кузен Саддама и очень похож на него. И я никогда не слышал о твоем существовании. А также твой нос подвергся пластической операции. Не требуется какой-то особой смекалки, чтобы догадаться, что Саддам использует тебя для замещения.

Его логика была настолько безупречной, что мне не пришлось переубеждать его.

- Ты действительно его родственник? - спросил он.

- Нет, - ответил я. - Я был учителем в Кербеле. Саддам услышал обо мне от моего зятя, который служил в мэрии Багдада.

- Счастливый для тебя день, правда?

- Некоторые так думают.

Ареф взглянул на меня:

- А ты - нет?

- Доктор, я образованный человек, но мне нужно немного. Работа на Саддама разрушила мою жизнь, но я не могу вам об этом рассказать. В любом случае, нам не стоит это обсуждать. Это небезопасно для нас обоих.

Наш разговор прервался на время, пока Ареф накладывал свежую повязку на мою ногу, но когда он завершил свою работу, я снова почувствовал желание освободиться от груза своих воспоминаний. В конце концов я рассказал Арефу все о моей ситуации и о природе моей теперешней деятельности. Он был хорошим слушателем, но не мог дать никакого совета.

Во время пребывания в госпитале я познакомился с медсестрой, с каждым днем мы сближались с ней все больше и больше, и я почувствовал, что она стала мне близким другом.

Медсестра, Софи Хамед, была американкой из Красного Полумесяца, мусульманского подразделения Международного Красного Креста, и находилась здесь гораздо дольше многих своих соотечественников. Настоящее её имя было Сафа аль-Хамед, и хотя она родилась в Багдаде, выросла в Нью-Йорке, после того, как её семья бежала из Ирака в феврале 1963 года, в начале Баасской революции. В первый день после переворота более 2000 граждан Багдада было убито в уличных боях между баасистами и коммунистами. Отец Софии был коммунистом и, опасаясь за свою семью, той же ночью покинул Ирак. Я не мог не заметить параллелей между Амной и Софи. Я был уверен, что Софи, хотя она и американка, можно доверить мой секрет, и мы провели много часов, обсуждая вместе с ней различные варианты действий. Она доказывала, что надо быть сумасшедшим, чтобы возвратиться в Багдад, и вместо этого я должен использовать создавшуюся возможность, чтобы ускользнуть из цепкой хватки Саддама и его семьи.

- Ты убежден, что Удай хочет убить тебя, - настаивала она, - и при этом надеешься, что удача никогда не отвернется от тебя.

- Но у меня есть дела в Багдаде, - возражал я. - Я могу понадобиться моему шурину в любое время. Он должен знать, где меня искать.

- Думаю, с ним можно связаться. Раз ты хочешь действовать против Саддама, то за пределами Ирака ты сможешь сделать гораздо больше.

Чтобы избежать частых визитов Хашима, Ареф сказал ему, что я оказался в более тяжелом физическом состоянии, чем казалось сначала, и что мне нужно больше отдыхать. Софи продолжала убеждать меня не возвращаться в Ирак и как-нибудь отвлечься от моих горестей, но я достаточно скептически относился к её предложениям. Что удивительно, мой интерес к ней возрастал.

Когда мое пребывание в госпитале затянулось, Хашим начал злиться. На десятый день он, наконец, стал настаивать, что мне необходимо ехать обратно в Багдад. Если мне предстояло сделать шаг в обратном направлении, то это нужно было делать как можно скорее. Когда Ареф пришел проведать меня, он сказал, что если я готов, то он может вывезти меня из госпиталя этой ночью и переправить в дом одного врача и его хорошего приятеля, чья семья уехала, когда в страну вошли иракцы. А потом можно уже было принимать меры для того, чтобы вывезти меня за границу.

В сентябре Саддам объявил, что будет бомбить Израиль, если Соединенные Штаты войдут в Кувейт. Это означало больше, чем просто выпад в сторону Вашингтона, который, как полагало большинство арабов, заодно с Тель-Авивом. Саддам считал, что Израиль не сможет оказать сопротивление его силам, и надеялся таким образом изменить весь ход вторжения. Если бы начался арабо-израильский конфликт, ни одно арабское государство не могло бы остаться в стороне и не содействовать Саддаму.

Между главами государств региона велись ожесточенные споры в поисках разрешения кризиса, но ничего придумать не удавалось. После того как армии Ирака не удалось захватить кувейтского эмира, Саддам заявил, что он готов приказать своим войскам выйти из страны. Похоже это было легче сказать, чем сделать, поскольку лидеры государств Ближнего Востока не очень хорошо поняли смысл этого заявления. Шли дни, недели, Саддам ожесточился.

Было четыре часа утра, когда Ареф разбудил меня, сказав, что пора. Охрану моей комнаты отвлекли. Это сделала одна привлекательная молодая медсестра, которая попросила помочь ей поднять пациента, у которого начались "проблемы" по дороге в туалет. Через минуту я находился у заднего выхода из госпиталя. Софи уже ждала меня там.

Через пятнадцать минут нас высадили около особняка в пригороде столицы. Нам было сказано не высовываться наружу не при каких обстоятельствах. Пищу нам должны были доставлять каждый день. Нас также обещали предупредить, когда подготовка нашего побега будет завершена.

Последовавшие за этим четыре недели были самыми счастливыми в моей жизни. Сначала меня немного стесняло присутствие Софи. Но вскоре её американские манеры развеяли все мои комплексы. И как ни странно, мною понемногу начинала овладевать страсть. С того времени как Амна погибла, я в основном избегал женского общества. Но Софи была очень привлекательной женщиной, а я - нормальным мужчиной. На третий день нашего уединения неизбежное произошло.

Я лежал на кровати, а она обрабатывала мои порезы на ноге, которые до сих пор немного кровоточили. Она нежно прикоснулась ко мне, снимая повязку, а затем наложила новую. Я не могу подробно рассказывать, что произошло потом, скажу только, что мы стали любовниками. Это было как прорыв огромной плотины. В последующие дни мы только и делали, что занимались любовью. В промежутках мы делились историями наших жизней. Я смеялся, как ребенок, и радовался исполнению всех моих сокровенных желаний, о которых раньше и не подозревал, даже с Амной.

Софи, которой было слегка за тридцать, быстро рассеяла все мои опасения насчет разницы в нашем возрасте.

- Ты не выглядишь на сорок восемь, - прощебетала она, а когда я глупо продолжал оплакивать это неудобство, она заставила меня замолкнуть способом обычным для женщин, который мне немного неловко описывать, поскольку я достаточно старомодный араб. Хотя это был, конечно, наиболее эффективный способ, после которого различие возрастов уже не играло роли.

Ареф периодически посылал сообщения в наш дом. Из них следовало, что нам нужно ещё потерпеть. Требовалось время, чтобы организовать наш побег, поскольку иракские патрули сновали по всем дорогам. С Софи я был бы счастлив ждать вечно.

Мы говорили о разных вещах - о хороших и не очень, и именно от Софи я узнал, что Саддам использовал тела убитых кувейтцев для того, чтобы решать проблему нехватки донорских органов в Ираке.

- Не может быть! - с трудом выдохнул я. - Ты, наверное, ошибаешься.

- Нет, - твердо ответила она. - Тела доставляли в больницу, и они выглядели так, что было ясно: их мучили перед смертью. Если поблизости не было квалифицированного иракского врача, то извлекать нужные органы приходилось местному хирургу. В начале войны многие сопротивлялись. Их расстреливали и вырезали их собственные органы, пока тела были ещё теплыми.

Даже после стольких лет постоянного соприкосновения со зверствами режима Саддама, я не был готов к подобным "откровениям".

Мы спали после обеда, когда внезапно меня разбудил громкий стук в дверь. Я отодвинул засов, дверь спальни сразу распахнулась, и в комнату ворвалось полдюжины солдат. Не знаю, предали нас или мы были неосторожны. Солдаты прекрасно знали, за кем пришли; мое сходство с Саддамом не удивило их.

Через несколько минут мы были одеты, нас вывели из дома и посадили в машину. Когда нас вывезли из города, я спросил офицера, который сидел между Софи и мной, куда нас везут.

- В Багдад, - ответил он, не глядя на меня. - Пожалуйста, не разговаривайте больше.

Через пять часов мы оказались в тюрьме. Нас с Софи разделили. Нам не позволили попрощаться. Когда её уводили, наши глаза встретились. Ее глаза гордо сверкали, и в то же время в них светилась её невысказанная любовь ко мне.

Я думал, что больше никогда её не увижу.

После трех с лишним недель одиночного заключения на полуголодном пайке однажды утром меня потащили на допрос во дворец к самому Саддаму. Я был уверен, что единственной причиной этого было намерение президента расправиться со мной лично. Когда меня привели к нему, я порадовался, что среди присутствующих не было Удая. Если мне предстояло умереть, я предпочел бы, чтобы это произошло не на глазах этого самоуверенного наглеца.

Кроме Саддама, в комнате находилось ещё трое мужчин: Тарик Азиз, Иззат Ибрагим и Таха Ясим.

У Тарика и Иззата был такой вид, словно им хотелось оказаться в это время где угодно, но только не здесь, но Таха, найдя себе местечко у окна, устроился поудобнее, будто приготовился получить удовольствие от предстоящего зрелища.

Я стоял посреди комнаты, немытый, изголодавшийся и безумно усталый. Саддам сделал несколько шагов ко мне навстречу.

- Ты просто непредсказуем! - заорал он, брызгая слюной мне в лицо, срывая на мне всю свою злобу и ярость. - Я не в состоянии понять того, что ты сделал! Это выше моего понимания!

Он повернулся и зашагал по комнате, а затем опять подошел ко мне.

- Ты был ничем, когда я нашел тебя! Ноль, пустое место. Я вытащил тебя из бедности, я дал тебе все: деньги, прекрасный дом, все, что ты хотел. Я считал тебя своим братом. Я отстаивал и защищал тебя, когда вся моя семья требовала, чтобы я избавился от тебя. "Он плохой человек, Саддам, - говорили они мне, - ему нельзя доверять". Но я отвечал: "Нет, вы просто не знаете его так, как знаю его я. Он хороший человек. Он верен мне". Теперь же, когда весь мир ополчился против меня, ты меня бросаешь!

Хотя я уже смирился со своей судьбой, мне все равно стало страшно при виде его в таком гневе, я не мог ничего возразить ему и сказать хотя бы слово в свою защиту. Я приготовился безропотно сносить любую его брань.

Он снова забегал по комнате и на этот раз, подойдя, придвинулся ко мне так близко, что даже коснулся меня своим носом.

- Десять лет я был тебе другом, всегда в любых обстоятельствах помогал тебе. Если у тебя возникала какая-либо проблема, тебе стоило только сказать мне об этом, как проблема тут же исчезала. Скажи, разве это не так, разве это не правда?!

Я молчал, не осмеливаясь поднять голову и посмотреть ему в лицо.

- Скажи! - орал он на меня.

- Это... правда, - наконец промолвил я, глядя в пол.

- Конечно, правда! А ты? Единственный человек, кому я верил, единственный, кто был всегда рядом в нужную минуту, кто никогда мне не перечил и делал все, что я просил! И вот именно ты поступил со мной так! В тот момент, когда я окружен врагами, когда арабы, которых я считал своими друзьями, собираются вонзить мне нож в спину! Ты был единственным человеком в Ираке, на которого я мог положиться, в котором я был уверен, и вдруг ты решаешь взять месячный отпуск, чтобы переспать с какой-то шлюхой медсестрой!

Сначала мне показалось, что я ослышался. Неужели это говорит Саддам? Я был слишком изможден, слишком слаб и плохо соображал.

А затем Саддам вдруг начал тихо смеяться. Все, кто был в комнате с сомнением переглянулись, словно тоже не поверили своим ушам. Смех становился все громче, к нему уже присоединился Таха. Через минуту истерически хохотали уже все, кто находился в комнате, кроме меня. Я был все ещё слишком напуган, чтобы отважиться на что-либо большее, чем слабая улыбка.

- Во имя Аллаха, - промолвил наконец Саддам. От смеха у него слезились глаза. - Мы настолько с тобой похожи, что это даже пугает меня. Кого еще, кроме нас с тобой, Микаелеф, потянет на эдакое, когда сам Сатана окружил нас тысячью соблазнов и в этом доме и везде. - Он посмотрел на Тарика. - Что мне делать с ним, Тарик? Скажи!

- Я не уверен, что знаю, - тактично ушел от ответа Тарик, сам ещё не решив: защищать ему меня или обвинять.

Саддам обнял меня.

- Мне не доставило ни малейшей радости посадить тебя под замок, Микаелеф, - сказал он - но сейчас у нас трудные времена. И я должен был проучить тебя. Мне, как никогда, нужна сейчас твоя помощь, ты должен избегать соблазнов и думать только о той великой цели, которую нам поставил Аллах. Прошу тебя, обещай мне, что на это время ты упрячешь своего "шалуна" подальше в брюки.

- Прости Саддам, - пообещал я с облегчением. - Этого никогда больше не повторится.

- Ладно, ладно. Держись всегда поблизости. Мне нужны сейчас друзья.

Мне показалось невероятным, что Саддам так просто поверил, что моя вина - всего лишь в самовольной отлучке по личным делам. Возможно, тут дело обстоит совсем иначе и он как бы дает мне пока право на презумпцию невиновности. Теперь, когда он в хорошем расположении духа, он даже захочет поделиться со мной, что он думает о моем поступке. Или я и вправду ему очень нравлюсь.

- Ты сам знаешь, как я нашел тебя? - внезапно сказал Саддам.

- До сих пор ломаю голову над этим вот уже три недели, - подхватил разговор я, чувствуя, как ко мне возвращается уверенность. - Но так до сих пор не додумался.

- Я просто велел своим агентам заходить в каждый дом в городе, в поисках кого-нибудь из семьи аль-Сабах, если они ещё остались здесь. Шансов было мало, но все же они осматривали дом за домом. До твоего любовного гнездышка они дошли бы через неделю или около этого, если бы один палестинец, живший по соседству, не заметил, как собака возилась с тряпьем, которое ты выбросил на улицу. Он увидел окровавленные бинты и повязки и сказал об этом местному начальству. За домом несколько дней следили. А об остальном тебе самому нетрудно догадаться.

Хотя мне стало известно об этом позже, причиной хорошего расположения духа Саддама в день моего допроса была очередная женитьба Саддама - его третьей женой стала Недхал Мохаммед аль-Хамдани. Она была управляющей департаментом солнечной энергии при министерстве индустриализации. Это был ещё один удар по принципам правящей партии.

Я понимал, что испытываю судьбу, но я должен был узнать, что с Софи. Я постарался спросить об этом как бы между прочим, не проявляя особого интереса.

- Тебе она нравится? - тут же вопросом на вопрос ответил Саддам.

Я пожал плечами, как бы демонстрируя свое равнодушие. И сразу же пожалел, потому что он тут же добавил:

- Она больше тебя не будет беспокоить.

- Она американка, - напомнил я ему, испугавшись, что, возможно, её уже нет в живых. - Она могла бы быть нам полезной.

- Американка? - Саддам казался искренне удивленным. - Мне сказали, что родители её иракцы.

- Она родилась в Багдаде, но её семья уехала в Нью-Йорк лет тридцать тому назад, когда она была ещё ребенком. У неё уже были неприятности, поэтому она сказала, что из Ирака.

Саддам немного помолчал.

- Да, - сказал он наконец. - Она могла бы оказаться нам полезной в целях пропаганды. Я бы пригласил её сюда и сделал бы все, чтобы об этом стало известно в ЦРУ. Американка в моем дворце заставит их кое о чем задуматься, если они решат напасть.

Саддам широко применял методы использования заложников. Поток иностранных государственных чиновников в Багдад для переговоров об освобождении заложников не иссякал. Обычно Саддам охотно шел на переговоры, если предполагалось, что они будут вестись на должном уровне, с достоинством и в атмосфере обоюдного уважения. Одним из недавних таких эмиссаров был бывший министр из Великобритании Эдвард Хит. Он приехал без полномочий своего правительства, чтобы попросить освободить несколько английских экспатриантов, которым якобы требовалась неотложная медицинская помощь.

Саддам удовлетворил просьбу Хита и позднее очень лестно отзывался о нем.

- Он смелый человек, если решился приехать без разрешения и покровительства своей страны, он говорил со мною свободно, как хотел.

Хит посоветовал Саддаму уйти из Кувейта в целях его же безопасности, но сделал это тактично, не задев самолюбия Саддама.

- Жаль, что он не у дел и время его уже прошло, - заметил Саддам. - Я мог бы вести переговоры с таким человеком.

Несколько дней спустя Софи переселили во дворец. Здесь она сидела взаперти. Ее комната была под круглосуточным наблюдением. Мне очень хотелось увидеть её, но я не мог рисковать, обратившись к Саддаму или кому-нибудь еще. Я уже подумывал переговорить об этом с Хашимом, но однажды утром, когда Саддам покинул дворец, Хашим сам заговорил со мной на эту тему.

- Я удивляюсь, что ты не поговорил с ним об этой американке, - сказал он, не поднимая головы от бумаг, которые просматривал.

Вздрогнув от неожиданности, я посмотрел на него.

- Зачем мне это делать?

- О, брось, Микаелеф, я не маленький, не вчера родился. Ты провел четыре недели с этой темпераментной женщиной. Значит, у тебя есть к ней чувства.

- Это все в прошлом.

- Как знаешь, но сегодня утром Саддам сказал мне, что он не против того, чтобы ты виделся с ней, при условии, что я буду тебя сопровождать. У Саддама доброе сердце, он умеет сочувствовать. Кому, как не тебе, это знать.

Я понял, что могу оказаться жертвой любимых шуточек Саддама, но мое желание увидеть Софи было сильнее боязни стать посмешищем.

- В таком случае, я согласен. Я хочу встретиться с ней.

Пять минут спустя я уже входил в комнату Софи. Она лежала на кровати. Хашим, войдя, остался у двери и дал мне возможность одному приблизиться к Софи. Лицо её было в синяках и ссадинах, подбитые глаза опухли, губа была разбита и тоже распухла. Уши Софи были забинтованы, на бинтах засохла кровь. Видимо, поранили мочки ушей, когда вырвали серьги. Обычные приемы тюремщиков Саддама. Шепотом она сказала, что её много раз насиловали и избивали. Когда она говорила, я заметил, что у неё выломаны два передних зуба. Я легонько приложил палец к её губам.

- Ничего больше не говори. Мы поговорим, когда ты окрепнешь.

Я сидел рядом с ней и гладил её лоб, пока она, напичканная снотворным, не уснула.

Когда я возвращался с Хашимом в Черный кабинет, я горько призадумался. Состояние Софи было ещё хуже, чем я опасался, сам я не в состоянии ей помочь, не раскрывая наших с ней отношений. Мой инстинкт подсказывал мне, что это было бы роковой ошибкой и повредило бы нам обоим. Саддам не потерпел бы моей связи с американкой, даже если она дочь иракских родителей.

- Она нездорова, Микаелеф, - заметил Хашим, - но можешь не беспокоиться, за ней хороший уход, теперь, когда у Саддама насчет неё какие-то планы.

По мере того как срок вывода войск из Кувейта, установленный ООН, приближался, люди все чаще предпочитали не покидать дома и улицы Багдада стали тихими. Кто-то смотрел телевизор, кто-то слушал Багдадское радио, но большинство иракцев ловило передачи иностранных радиостанций. Даже "Радио Израиля" вело теперь передачи на арабском языке. Все станции передавали одно и то же. Кризис нарастал.

До последнего момента министр иностранных дел Тарик и его заместитель Назар Хамдун делали все, чтобы добиться договоренности. Воздушным сообщением между Багдадом и Амманом, единственным иностранным аэропортом, открытым для связи с Ираком, пользовались лишь главы правительств, политики и дипломаты, надеющиеся в последнюю минуту подписать соглашение. Решением ООН Ирак должен вывести свои войска к полуночи 15 января, но срок наступил и прошел, а иракская армия все ещё оставалась в Кувейте.

Утром 16 января над Багдадом висел тяжелый туман. Не по этой ли причине не прилетели бомбардировщики? Большинство населения укрылось в домах, слушая новости по радио, в семьях все старались держаться поближе друг к другу и ждали налета. Улицы были пустынными, лавки и магазины закрыты. На улицу выходили лишь в случае крайней необходимости. День тянулся медленно, новостей не было. В полдень немногие владельцы магазинов и лавок, которые все же открыли их, стали готовиться к закрытию.

Я возвращался домой позже обычного, ибо оставался во дворце в ожидании событий. Когда я наконец вышел на улицу, то был удивлен тем, что везде, хотя и вполсилы, горят фонари. Затемнения в городе не было.

Поужинав, мы часа два ещё побеседовали с матерью, а затем легли спать. Я заснул не сразу, прислушиваясь к звукам ночи. В Багдаде было тихо, я все гадал прилетят или не прилетят бомбардировщики, а потом все же уснул.

В половине третьего ночи меня разбудил лай собак. Казалось, все собаки квартала внезапно залаяли и завыли. Только тогда я услышал далекий гул самолетов. Он нарастал. Мой дом довольно далеко от центра города, и это в какой-то степени внушало уверенность, что нашу часть города не будут бомбить, поэтому я не очень беспокоился о нас с матерью. Раздался первый взрыв, самолеты обрушили на город свой смертоносный груз. Земля дрожала, небо то и дело озарялось взрывами, и становилось светло как днем. Послышался вой предупреждающих сирен, он был уже ненужным, Багдад давно не спал.

Я вышел на веранду и смотрел как трассирующие снаряды зениток прорезают небо. Потом наступил временный перерыв, а за ним с воем начался новый налет, разрушение города продолжалось. Налеты совершались каждые пятнадцать минут. После одного из таких налетов город погрузился во тьму. В моем доме тоже погас свет. Глядя на город, я увидел пожары - горели государственные здания и нефтеперерабатывающий завод. Горел также квартал, где в основном размещались предприятия легкой промышленности и конторы. Один за другим уничтожались кварталы, где находились военные сооружения, важные для защиты Багдада. Здание центра связи, возвышавшееся над городом, вспыхнув, как оранжевый факел, рухнуло и исчезло.

Как и все в Багдаде, я провел бессонную ночь. Мать, проснувшись от первых взрывов, тоже вышла на веранду, и мы вместе с ней смотрели, как наш прекрасный город превращается в груду руин. То, что мы не спрятались в убежище, могло показаться ненужным риском, но мы столько натерпелись от налетов во время войны с Ираном, что просто перестали их бояться. У нас появилась странная уверенность в том, что мы должны видеть, как все это происходит. Моя мать плакала, говоря о жертвах этой бомбежки.

Бомбили всю ночь до самого утра, но интервалы между налетами стали увеличиваться и к рассвету дошли до тридцати минут. В семь тридцать утра я отправился во дворец. По дороге я увидел, сколько важных объектов, а вместе с ними и жилых домов, сровнялось с землей. Я проходил мимо дымящихся остатков школы, но, слава Аллаху, её разбомбили до того, как в неё утром пришли бы дети. Стадион, под которым был бункер Саддама, остался цел и невредим. Да и дворец тоже. Саддам был уверен, что он находится под высшим покровительством. Многие же подозревали, что союзники сознательно ограждают Саддама от риска. Если это так, то этому просто нет объяснения!

Налеты не прекращались весь этот день и следующий. Бомбежки были куда более беспощадными, чем во время войны с Ираном. Над городом постоянно стоял грохот взрывов. В третью ночь бомбежек снова пострадал телецентр и был уже окончательно выведен из строя. Дальнейшее разрушение средств связи завершили графитовые бомбы, парализовавшие работу всей кабельной системы.

Из сводок военных действий, предаваемых иностранными радиостанциями, весь мир узнал о том, что американцы бомбили с поразительной точностью и их целью были лишь стратегические объекты. Учитывая тоннаж сбрасываемых бомб, число жертв среди гражданского населения было просто ничтожным.

Шли дни, бомбежки продолжались. После четырех недель нервы людей не выдерживали. Однажды ночью, находясь во дворце, я услышал об огромном количестве пострадавших мирных жителей в Суме, северном пригороде Багдада. Затем последовало сообщение о том, что бомбы попали в убежище района, где я жил. Говорилось, что в убежище пряталось более семисот человек и по крайней мере четыреста из них погибли. Там были в основном женщины и дети.

Все это время я ночевал во дворце, а моя мать обычно уходила в городское убежище, находившееся совсем недалеко от нашего дома. Позвонить домой я не мог, так как телефонная линия была повреждена ещё в первые дни бомбежек. Поэтому я тут же попросил немедленного разрешения покинуть дворец. Саддама в это время во дворце не было. Поверив, что на какой-то из бомб написано его имя, он предусмотрительно укрылся в бункере под стадионом в километре от дворца. Вместо Саддама я поговорил с Тариком, который немедленно дал распоряжение одному из своих шоферов отвезти меня домой.

Прежде всего я поехал домой, но матери там не было. Ожидая наихудшего, я велел шоферу везти меня в соседнее убежище. Несмотря на то что я сам был свидетелем дневных и ночных бомбардировок, длившихся уже месяц, я был потрясен хаосом и разрушениями в районе, где находилось убежище. На его развалинах лежали десятки трупов, стоял стон и плач матерей, ищущих своих детей. Над воронкой, где было убежище, клубился дым, люди лихорадочно и бесцельно копошились в развалинах. Две бомбы точной наводки, одна за другой, упали на убежище, практически не оставив надежды, что здесь мог кто-нибудь уцелеть. Я вглядывался в мертвые лица, пытаясь отыскать свою мать. Среди мертвых её не было, и, посчитав это милостью Аллаха, я стал искать её среди раненых. Я звал её по имени, наконец, увидев отряд спасателей, присоединился к ним и, помогая им, продолжил свои поиски.

Близился рассвет, список погибших рос, но выяснилось, что одна часть убежища была разрушена настолько, что понадобится несколько дней, чтобы извлечь из руин всех погибших и узнать истинное количество жертв. Позднее днем я разыскал главного организатора и руководителя спасательных работ. Он работал без перерыва уже много часов и соглашался передохнуть только тогда, когда окончательно убеждался, что под руинами не осталось ни одной живой души. Он был потрясен всей этой катастрофой, и от него мне трудно было добиться каких-либо сведений.

Когда я назвал имя моей матери и спросил знает ли он её, он безмолвно смотрел на мое измазанное сажей лицо и растрепанные волосы. Кажется, впервые за долгое время меня не приняли за Саддама.

- Назиха? - спросил он, как-то странно произнося имя моей матери. Ты сын Назихи? Ты работаешь на государственной службе?

- Да, - ответил я. - Вы видели мою мать?

Он посмотрел на меня с сочувствием, и я уже сам прочел ответ в его глазах.

- Мне надо сесть, - промолвил он, медленно опускаясь на землю. Прошу, сядь со мной рядом.

Он вытер лицо какой-то тряпкой и провел рукой по волосам. Я уже понимал, что ему нужно найти подходящие слова, чтобы сказать мне правду.

- Назиха последние два дня практически жила в убежище. Она всегда сидела здесь в определенном месте и любила поговорить о тебе. Тебя зовут Микаелеф. Мне очень жаль. Я думаю, твоя мать погибла.

Хассан рассказал, что она сидела в самом дальнем углу убежища, том самом, что сровнялось с землей, когда на него упала бомба. Она умерла мгновенно, но её тело теперь под тоннами щебня и штукатурки и раскопают эти развалы не менее чем через сутки.

- Назиха умерла мгновенно, ничего не почувствовав, Микаелеф. Аллах был милостив к ней, хоть этого так мало, но разве и за это мы не должны благодарить его?

- Аллах всемогущ, - ответил я, придавленный горем.

Сестра тяжело пережила смерть матери и ругала меня за то, что мы уехали из района, где были расположены иностранные миссии и который, разумеется, не бомбили. Не пострадал от налетов и дворец Саддама.

Возможно, союзники знали, что во дворце находятся все заложники, и постарались не задеть его. Трудно поверить, что во дворец просто так, случайно, не попала ни одна шальная бомба. Но какой бы ни была причина этого, я был благодарен судьбе, что она хотя бы сохранила нас с Софи.

Саддам, готовый использовать любую возможность, чтобы доказать жестокость врага, тут же приказал всем телекамерам запечатлеть разрушения, а также организовал всем оставшимся в Багдаде иностранным репортерам визит в разбомбленные районы. Американцы тем не менее продолжали утверждать, что бомбоубежище было "командным и контрольным пунктом военного значения", а значит, законной целью бомбежек, что, разумеется было циничной, наглой ложью.

Примечательным оказалось то, что после этого сообщения американцы в течение нескольких дней подвергали бомбардировкам все городские бомбоубежища.

Надо отдать должное Питеру Арнетту, сделавшему об этом репортаж на Си-эн-эн. Он отверг любые предположения о том, что бомбоубежище было специальным военным объектом. Мне с ним никогда не пришлось познакомиться, хотя Саддам и вынашивал идею дать ему эксклюзивное интервью по телевидению, которое транслировалось бы по всему миру, мне же предстояло позировать перед камерой вместо президента. К моему огромному облегчению, Саддам сам отказался от этой затеи. Тогда я ещё не мог себе представить, что буду выставлен перед камерами на всеобщее обозрение.

Со слов тех, кто знал Арнетта, он был честным и решительным человеком, с известной долей самомнения. Именно на вопрос Арнетта, есть ли у Саддама сомнения в отношении окончания войны, тот ему ответил: "Ни единого".

В середине февраля меня снова послали в Кувейт как бы в командировку. Здесь произошло немало изменений за это время, включая назначение нового губернатора. По дороге через город ко дворцу эмира, где мне не довелось бывать ранее, я насчитал на улицах не менее двадцати трупов. Одни были привязаны около дома, другие лежали на улице или в саду. По всему было видно, что находятся они здесь не первый день. Никто не обращал на них внимания, словно они были частью обычной жизни города.

- Почему мертвые лежат на улицах? - спросил я. - Почему родственники не хоронят их?

- Это не разрешается, - ответил мне Хашим. - Это тела бунтовщиков. Их привезли в родной квартал для острастки остальных.

Машина остановилась за колонной армейских грузовиков, прямо рядом с телом одного из убитых, совсем молодого, почти мальчика. Его труп поставили в проеме сгоревшей лавчонки, торговавшей лакомствами. На груди мертвого юноши виднелось два круглых отверстия. Глаза его были выколоты.

- Сопротивлялся? - спросил я, кивнув в сторону убитого.

- Наверное, - ответил Хашим. - Раны на его теле - это работа специальных агентов. Видишь отверстия на его теле?

- Да, конечно, вижу.

- Они не от пуль. Если бы мы подъехали поближе, ты заметил бы, что это очень маленькие отверстия, а если повернуть убитого спиной, то там нет ран. Это просверленные дыры.

Я поморщился. Мне пора бы привыкнуть ко всякого рода зверствам, но я до сих пор содрогался.

Машина тронулась. Мы видели ещё трупы, но за все время нам не попалось ни одного трупа женщины.

- Нет ни одной убитой женщины, - сказал я. - Убивают только мужчин?

- Думаю, что нет, - ответил Хашим. - В Кувейте много убитых женщин.

- Но почему они бросают на улицах только тела убитых молодых мужчин?

- Чтобы произвести впечатление. В каждом обществе защитником является молодой мужчина. Если кувейтцы увидят изуродованные тела своих молодых воинов, они перестанут бунтовать. Если же им вернуть изуродованные тела их женщин, они переполнятся горем и это заставит их сопротивляться. Мы говорим о человеческой натуре в самых низких её проявлениях, но все это, к сожалению, правда.

- Ты одобряешь это, Хашим? - спросил я, пораженный его столь хладнокровными и рациональными объяснениями.

- Ради Аллаха, Микаелеф, - заворчал он. - Неужели ты думаешь, что во мне нет ничего человеческого? Я так же потрясен, как и ты, тем, что мы видели. Но я офицер госбезопасности. Я видел все это уже много раз. И я принял это. Ты же - нет.

Мы доехали до перекрестка и остановились перед светофором. Через улицу три иракских солдата выносили коробки из большого магазина электротоваров и загружали стоявший рядом грузовик. Пока мы стояли перед светофором, солдаты успели погрузить в свой грузовик несколько проигрывателей, видеосистем и огромный телевизор с приставками. В дверях стоял хозяин и печально смотрел на все это. Было ясно, что за товар никто и не подумает заплатить, споры здесь бесполезны и хозяин это прекрасно понимал.

Прибыв во дворец, я позвонил в госпиталь аль-Адид и попросил доктора Арефа. После того как я прождал на линии минут двадцать, мне сообщили, что доктор переведен то ли в Мубарак, то ли в аль-Амири. В госпитале Мубарак никто ничего не слышал о докторе Арефе, но после долгих ожиданий дежурный госпиталя аль-Амири сказал, что доктор Ареф действительно работает здесь главным хирургом, но вот уже несколько дней, как никто его не видел.

Нацепив солнцезащитные очки и бороду, я вместе с Хашимом прошелся днем по улицам города и был в полном отчаянии от того, что увидел. Многие магазины и лавки были разграблены и закрыты, на улицах было гораздо меньше кувейтцев, чем в мой первый приезд. Поскольку ни я, ни Хашим не надели форму, нас часто останавливал иракский патруль и несколько раз приходилось терпеть грубость и оскорбления. Хотя Хашим мог бы немедленно прекратить все это, показав свое удостоверение, и припугнуть ретивых патрульных, которые не пропускали нас и грозились арестовать.

Наконец во время одной из таких прогулок я выразил желание посетить госпиталь аль-Амири.

- Что тебя в нем интересует? - спросил Хашим.

- Доктор, у которого я лечился в аль-Адиде, теперь работает здесь, но, кажется, он исчез.

Хашим понимающе улыбнулся.

- Итак, ты хочешь повидать того доктора, который дал тебе некий частный адресок, и надеешься, что он опять сможет помочь тебе в этом?

Я понимал, что он меня разыгрывает.

В госпитале нас провели к главному администратору, и Хашим представился ему как офицер госбезопасности. Как мы и полагали, администратор был сама любезность.

Хашим объяснил, что был ранен во время взрыва и попал в этот госпиталь.

- Меня лечил молодой доктор, который, как нам сказали, работает сейчас у вас.

Администратор, весьма взволнованный нашим визитом, был очень рад нам помочь.

- Да, да, я понимаю. Назовите имя вашего доктора.

- Доктор Ареф Хассан аль-Хаммад, - сказал я, впервые открыв рот.

Администратор, услышав имя доктора, ужасно расстроился.

- Но этот человек умер! Разве вы не знали об этом?

Новость просто потрясла меня, хотя я не должен был так удивляться подобному исходу.

- Если бы мы знали, что он умер, мы бы не пришли сюда, - сердито заметил Хашим. - Что с ним случилось?

Администратор дрожал, словно боялся, что его заставят отвечать за смерть Арефа.

- Его арестовали вместе с его сестрой Раной, арестовали спецслужбы и обвинили в том, что он лечил раненых повстанцев.

- А он действительно это делал? - спросил Хашим.

- Да, но он лечил всех подряд. Он не проходил мимо раненого незнакомца так же, как не прошел бы мимо раненой собственной матери.

- Вы уверены, что он умер? - переспросил я, надеясь, что Ареф все-таки находится под арестом.

- О да, умер, - подтвердил администратор и побледнел, видимо что-то вспомнив. Он в отчаянии ломал пальцы. - Три дня спустя после его ареста его тело было возвращено родителям. Он был застрелен, но тело его было изуродовано.

- Как?

- Выколоты глаза и отрублены руки.

- Вы сами видели это? - настаивал Хашим.

- Да, его тело висело перед его домом несколько дней, прежде чем родителям разрешили снять его. Я сам это видел.

- А его сестра тоже убита? - спросил я.

Администратор пожал плечами.

- Я не знаю. Ее увезли на стадион Касмах, но, мне кажется, что потом её перевезли в центр. Насколько мне известно, она все ещё там, но никто об этом ничего не знает.

Как только мы покинули госпиталь, я спросил у Хашима, что это за центр.

- Раньше там размещалась полиция Кувейта, а теперь это штаб спецслужб.

- Я хотел бы побывать там, - заявил я.

- Зачем? - резко спросил Хамим. - Ареф мертв. И вообще, почему тебя заботит судьба этих двух кувейтцев?

Я и сам этого не знал.

- Он вылечил меня. Я у него в долгу. Я никогда не видел его сестру, но если я могу чем-то помочь семье Арефа, я хотел бы сделать это.

Конечно, я был обязан Арефу гораздо большим, чем то, что я рассказал Хашиму. Ареф рисковал своей жизнью, когда пытался вырвать меня из лап Саддама. Самое малое, чем я могу отплатить ему сейчас, - это острожно навести нужные справки.

- Я не могу позволить тебе этого, Микаелеф, - твердо сказал Хашим. Ты не можешь быть замешанным в такие дела.

Но недовольство Хашима меня не остановило.

- Если ты не пойдешь со мной, я пойду сам.

Хашим неохотно согласился сопровождать меня, но при одном условии: говорить будет он.

Мы нашли этот центр в тени телебашни Кувейта, возвышавшейся над городским пейзажем. Приближаясь, мы увидели покосившуюся стрелу крана, на котором висело тело кувейтского солдата. Полицейский центр был огорожен двухметровой белой стеной и представлял собой четыре здания, окружавшие квадратом большой двор, служащий в основном парковкой для машин. Хашим предъявил свои документы, и, миновав ряды мешков с песком, мы оказались на этой запретной территории.

В главной приемной Хашим попросил провести нас к кому-нибудь из начальства, и буквально через несколько минут мы вошли в кабинет, хозяином которого был мужчина лет сорока в синей форме в ранге полковника.

- Чем могу помочь вам? - вежливо справился он, указав нам на стулья.

В ответ Хашим извлек свое удостоверение госбезопасности, а мне велел снять очки и бороду. У офицера отвалилась челюсть, и он мгновенно вскочил по стойке "смирно" и отдал честь. Но прежде чем он успел что-либо сказать, Хашим попросил его успокоиться.

- Этот человек не Саддам. Его зовут Хассан Ибрагим аль-Такрити, он двоюродный брат нашего президента. Удивительное сходство, не правда ли?

Хашим умышленно назвал имя, которое могло показаться знакомым полковнику. В семье Саддама было полно Хассанов и Ибрагимов и все они были аль-Такрити.

- Да, да, - заметил полковник. - Сходство поразительное.

- Это не официальный визит, - продолжал Хашим, пока полковник не пришел в себя и не обрел подобающий его чину апломб. - Но я был бы вам признателен за некоторую услугу. Я хотел бы поговорить с вашей заключенной Раной аль-Хамид.

- Это невозможно, - занервничал полковник, растерявшись. - Встречи с арестованными не разрешаются.

- Уверен, что вы правы, - настаивал Хашим, - но я вынужден напомнить вам о том, что я офицер госбезопасности и помощник президента.

- Госбезопасность нам не указ. Вы знаете это.

- Да, конечно, но разве я пытаюсь отдавать вам приказы? Вы выше меня рангом. Я просто прошу у вас помощи.

- В таком случае, я очень сожалею, что не могу вам её оказать.

Хашим встал.

- Тогда вопрос исчерпан. Когда я вернусь в Багдад, скажу президенту, что не смог выполнить его приказание. Пойдем, Хассан, наш полковник слишком занятой человек.

Полковник жестом остановил нас.

- Подождите, не надо спешить. Я... я уверен, что правила можно смягчить... Кого, вы сказали, вам хотелось бы увидеть?

Через минуту в помещении, видимо ранее служившем офисом, а ныне использовавшемся в качестве тюремной камеры, нас оставили наедине с сестрой Арефа, привлекательной молодой женщиной лет двадцати, коротко и небрежно остриженной. Наше появление до смерти напугало ее; она сидела забившись в угол и спрятав голову в согнутых коленях.

Лишь после немалых увещеваний она приготовилась поверить мне, что мы не хотим ей зла.

- Вы знаете, почему вы здесь? - спросил у неё Хашим.

- Потому что я кувейтка, - ответила девушка.

- Это не причина для ареста и пребывания здесь, - довольно сурово заметил Хашим. - Вы помогали вашему брату лечить повстанцев и не докладывали об этом куда следует.

- Они утверждают, что я тоже из повстанцев, но сами знают, что это неправда. Мой брат был арестован за то, что оказал медицинскую помощь кувейтцу. Затем они ворвались в наш дом и арестовали меня потому только, что я там оказалась. Здесь меня держат для собственного развлечения. - Она указала кивком головы на дверь. - Они приходят сюда и избивают меня, а потом насилуют.

- Вас изнасиловали? - спросил Хашим, в его голосе было искреннее сочувствие.

- И не раз. Это происходит везде. Женщин насилуют в их собственных домах, прямо на глазах у мужей. А затем тут же, на глазах жен убивают их мужей. Большинство арестованных женщин увозят на стадион Касмах. Они используют его как женскую тюрьму. Бассейн стадиона превращен в могилу, забитую телами.

- Откуда вам это известно? - не выдержал я.

- Я сама побывала там, - ответила девушка. - Как только меня арестовали в первый раз, меня отвезли на стадион. Потом привезли сюда на допрос. Здесь мало женщин, поэтому меня часто насилуют. Когда я сопротивляюсь, они применяют пытки.

- Как они это делают?

- Самыми разными способами. - Она указала на фен, провод от которого был закреплен где-то на потолке. - Они подвешивали меня раздетую за волосы на проводе от фена - у меня тогда были ещё длинные волосы, - а руки связывали за спиной. Затем включали фен. В другой раз они обматывали один конец провода вокруг фена, а другой - вокруг моей груди и так пытались поднять меня над полом. К счастью у меня маленькая грудь и провод сразу же соскальзывал с нее.

И молодая женщина тихо заплакала.

- Вам известно, что здесь женщинам отрезают грудь? Если сделают это, то, значит, ей пришел конец. В таком виде мы им уже не нужны. Скоро они это сделают со мной. Меня насиловали такое количество раз, что я уже не могу сосчитать. Но когда я нездорова, они реже приходят ко мне, у них хватает свежего мяса, прямо с рынка. Когда у меня недомогание, они могут только развлекаться, мучая и убивая меня.

Я подумал, что, сколько бы мы ей ни сочувствовали, возможности облегчить её положение у нас практически нет. Но Хашим неожиданно удивил меня, когда мы перед уходом снова зашли к полковнику.

- Эта женщина не виновна ни в каких заговорах против Ирака, категорически сказал он полковнику.

- Они все невиновны, - ответил полковник и непременно бы зевнул, будь у Хашима статус пониже, - если верить им.

Но от Хашима не так легко было отделаться.

- Когда я вернусь в президентский дворец в Багдаде, я скажу Саддаму, что вы держите в заточении невинную женщину. Я хорошо знаю президента. Он лично позвонит вам и спросит, правду ли я ему сказал. Для вас будет лучше ответить, что женщину признали невиновной и освободили.

Предупреждения Хашима, казалось, не произвели впечатления на полковника; он был достаточно умен, чтобы распознать блеф.

- Я лично сам разберусь с этим случаем, - пообещал он. - Если она невиновна, то будет отпущена.

Когда мы оказались на улице, я с восхищением посмотрел на Хашима.

- Я поражен и даже удивлен. Ты думаешь, он освободит ее?

- Возможно. Он ничего не выиграет, если будет и дальше держать её здесь, во всяком случае, ему придется побеспокоиться. Он больше потеряет, если не выпустит её.

- Ты действительно собираешься доложить об этом президенту? - спросил я.

Хашим, покровительственно улыбнувшись, посмотрел на меня.

- Твоя наивность просто поражает, Микаелеф. Если честно, то я думаю, что Саддаму безразлично, как обращаются с ни в чем не повинными кувейтскими женщинами. В настоящее время он не расположен поощрять свою секретную службу завоевывать дружеское расположение местных жителей. Ему сейчас нужны карательные службы, нагоняющие на всех страх. Для него все, что здесь происходит, это лишь прискорбные последствия того, что пришлось сделать. Глаза Хашима сузились. - Я прошу тебя не говорить никому ни слова от том, что ты сегодня здесь видел и слышал.

Я не колеблясь обещал ему это.

- Да, но зачем ты идешь на такой риск, чтобы помочь ей?

- Потому что я дурак и, возможно, из тех, кто любит слушать романтические истории одного неисправимого идеалиста. - Глаза его озорно засветились. - Но если ты хочешь, чтобы я был до конца откровенным с тобой, то скажу: мне доставляет удовольствие подставлять ножку нашим друзьям из спецслужб.

Мое уважение и симпатия к Хашиму неизмеримо выросли.

После визита Тарика в Москву, Саддам объявил о постепенном выводе войск из Кувейта. Президент Буш к этому времени был полон намерения начать свою войну и требовал, чтобы вывод войск был закончен в течение недели. Саддам возражал, считая это невыполнимым, но верный своему слову Буш 23 февраля послал пехотные войска против иракских оккупантов. Поскольку Саддам готовил народ Ирака к "Великой войне", около 5 тысяч кувейтских мирных граждан, а возможно и больше, были уничтожены.

Когда войска коалиции перешли границу Саудовской Аравии, стало ясно, что прекращение оккупации - вопрос дней, а не недель. Через три дня после начала наземной войны Саддам объявил полную, без всяких условий эвакуацию иракских войск из Кувейта.

Президентская служба сделала все, чтобы Хашим узнал об уходе войск ещё до официального приказа, и за двадцать минут до его объявления, мы уже ехали на север по шоссе, связывающем Кувейт с аль-Басрой. И это было вовремя. Остановившись в аль-Басре, чтобы размять ноги, мы уже слышали донесения о том, что эвакуация превратилась в беспорядочное бегство. Шестиполосное шоссе за нами было запружено нашими отступающими войсками, когда в небе появились американские самолеты и начали сбрасывать ракеты и кассетные бомбы. Длилось это несколько часов. В начавшейся панике многие машины съезжали с шоссе, пытаясь вырваться из этого кровавого месива, пускали машины по песку и тут же подрывались на минах, давно заложенных самими иракцами на случай вторжения врага. На протяжении пяти километров дорога была завалена обломками разбитых танков, повозок и другого военного транспорта. Погибли сотни иракских солдат, многие сгорели в танках. Когда армия коалиции свернула к северу через пустыню Шамийя, дорога на Багдад оказалась перерезанной и те, кто ещё остался жив, без сопротивления сдавались в плен.

Хотя война в Заливе была полностью проиграна, Саддам продолжал оставаться у власти, а Багдадское радио извещало о "блестящей победе". Все это опровергалось и высмеивалось на Западе, ибо армия Ирака была основательно разбита. Чтобы окончательно доказать это, самолеты коалиции появились в небе над Багдадом в первое же воскресение после прекращения огня, пять раз нарушив звуковой барьер.

Для многих арабов Ирак был достоин всяческих похвал за то, что бросил вызов "Сатане", хотя нация выжила и в войне в Заливе погибло девяносто тысяч иракцев.

Президент Буш объявил всему миру, что коалиция выполнила свою задачу, и настаивал на том, чтобы иракцы сами изгнали "злобного диктатора". Сектантские кровавые разборки начались в аль-Басре ещё за месяц до наземной войны, но когда я проезжал этот город, по дороге в Кувейт, администрация города уже не владела ситуацией. Восстание быстро перекинулось на другие города на юге.

На севере происходило то же самое. Несколько городов были захвачены курдскими повстанцами, массовые восстания охватили весь район. Говорили, что специальные подразделения США и Великобритании очень активны в этом районе и поощряют действия повстанцев.

Эйфория победы, захватившая курдов, привела к тому, что уже создавались собственные органы управления и самостоятельное государство. Все верили, что Саддам свергнут.

Когда восстание достигло своего пика, четырнадцать провинций из восемнадцати ушли из-под контроля Саддама, за исключением Багдада, Мавзила, Делайи и Ромади. Мир ждал падения Саддама, а он в это время собирал силы. Предполагая, что сражения могут вспыхнуть и на улицах Багдада и в Кувейте, Саддам попридержал в центре Ирака более двадцати Республиканских дивизий. Большое количество войск было выведено из Кувейта и южного Ирака ещё до начала наземных действий. И теперь они были в полной боевой готовности.

На севере восстание было подавлено войсками Саддама и все это сопровождалось массовыми казнями и изгнанием курдов. Колонны беженцев обстреливались из вертолетов и поливались напалмом. Солдаты искали по госпиталям раненых повстанцев, выбрасывали их из окон и добивали, а того, кто выживал, приканчивали выстрелами в голову. Убивали ни в чем не повинных женщин и детей. В Куркуке в больнице Саддама Хусейна было убито пятьдесят женщин и тридцать детей. Многие были убиты прямо на больничных койках - им перерезали ножом горло. Города беспощадно обстреливала артиллерия, убивая людей тысячами. Десятки тысяч мирных граждан были безжалостно изгнаны из своих домов, а дома уничтожены. Преследуемые курды бежали через горы в Турцию и Иран. Телеканалы всего мира показали этот массовый исход. Тогда погибло 20 тысяч курдов.

Но даже это невозможно сравнить с тем, что произошло на юге. Войска Саддама решили уничтожить всю территорию, населенную курдами-шиитами. На танках они установили щиты с лозунгами: "Конец шиитам". Людей убивали семьями прямо в домах. Женщин насиловали и истязали. Этот район считался гнездом повстанцев курдов-шиитов, поэтому женщин и детей пытали до тех пор, пока они не сообщали, куда ушло мужское население. В аль-Басре детей заставляли залезать в облитые бензином резиновые покрышки, поджигали их и смотрели, как катятся по улицам эти страшные орудия пыток.

Когда восстание курдов было подавлено, войска Саддама уничтожили шиитские мечети и культурные памятники. Были разорены и сожжены дотла все молельни; священники и ученые арестованы и казнены. Никто не знает истинное число убитых курдов в этот страшный период, но, по самым скромным предположениям, цифра может составить 400 тысяч мужчин, женщин и детей. Несмотря на то что подобного геноцида не было со времен Холокоста во время Второй мировой войны, победоносные войска ООН, проведшие операцию "Буря в пустыне", предпочли не вмешиваться.

Генерал Хассан Али аль-Хаким, командующий воздушными силами Ирака, попытался договориться с американцами и изъявил желание помочь свергнуть Саддама. Он попросил у американцев разрешить ему воспользоваться своими вертолетами, которым было запрещено подниматься в воздух, для перевозок медицинских грузов и военного снаряжения из Багдада в аль-Басру. Это позволило бы ему собрать силы для выступления против Саддама. Американцы согласились.

На самом деле это была личная идея Саддама. Как только американцы дали согласие на полеты вертолетов (а их было около 200), аль-Хаким стал с воздуха расстреливать курдское население на юге Ирака между Багдадом и границей с Кувейтом. В Багдаде в районах, где преобладали шииты, начались беспощадные расправы.

Родной город моего отца, аль-Кадхимия, по северному периметру был сожжен и разрушен ракетами.

Восстание на юге перед началом войны было стихийным протестом против Саддама и не имело согласованного командования. Поэтому Саддаму, обрушившему на восставших всю мощь своих вооруженных сил, было легко с ним расправиться. Когда же американцы разгадали двойную игру аль-Хакима, они немедленно закрыли воздушную зону для перелетов, но уже было поздно.

В конце марта восстание на юге Ирака было окончательно подавлено и Саддам праздновал полную победу.

Трагедия шестисоттысячного курдского народа широко освещалась иностранной прессой и привлекла всеобщее внимание. Курды ушли в горы, где ООН гарантировала им надежную защиту в виде безопасного неба. В марте американцы создали ещё одну закрытую для перелетов зону и курдам было позволено создать свою свободную зону, которая существует и по сей день. Территория её имеет форму полумесяца, гранича на севере и востоке с Турцией и Ираном. В апреле курды захватили город Эрбиль, но на этом все закончилось. Саддам мирится с существованием свободной зоны только потому, что у него нет иного выбора. В эту зону не могут проникнуть ни его наземные войска, ни авиация. Он клянется, что придет час - и он возвратит себе эти территории.

В мае недавно созданный специальный комитет ООН по изъятию у Ирака оружия нового типа начал первую серию своих визитов в Багдад. ООН приняла резолюцию № 687, восстанавливающую суверенитет Кувейта, в которой было выдвинуто требование демонтажа иракских средств массового уничтожения, и члены комитета приехали в Ирак, чтобы контролировать и ускорить принятые решения ООН.

Рольф Экьюс, председатель комитета, должен был проследить за изъятием "всех химических и биологических средств", всех запасов отравляющих веществ и их субсистем, а также "всех баллистических ракет с радиусом действия свыше 150 километров". Председатель комитета также должен был гарантировать полную невозможность "закупки или производства" Ираком атомного оружия. На председателя комитета, таким образом, возлагалось исполнение самой многогранной и широкомасштабной программы, какую когда-либо получал представитель страны - члена ООН. Ираку же, согласно решению комитета, устанавливался срок в 45 дней для того, чтобы назвать все виды оружия массового уничтожения и указать места их хранения. Саддам доказывал, что такой срок нереален. На самом деле он имел в виду переместить ракеты туда, где инструкторы их не найдут, или успеть захоронить химические боеголовки в иракских песках всего за шесть с половиной недель, - задача действительно нереальная.

Наконец ООН получила "полный" список "особого" оружия. Кое-кто из чиновников поверил ему. Саддам указал пять заводов, производящих нервно-паралитический газ, пять хранилищ бомб и снарядов для химических боеголовок. Все это было уничтожено бомбардировщиками коалиции во время войны. Далее Саддам представил внушительный список запасов химического оружия. ООН с помощью американской спутниковой разведки потребовала от Саддама более обширный список, но тут произошли некоторые события.

В июле Буш заговорил о возобновлении бомбежек Ирака, если тот не станет сотрудничать. Но ничего не предпринималось до сентября, когда в руки ЦРУ попала информация, которую, как предполагал Саддам, передал в ООН один из иракских перебежчиков. Спустя несколько дней чиновники из комитета нагрянули в департамент социального страхования при министерстве труда и изъяли значительное количество документов. Когда они покинули здание министерства, их задержали, и только после составления описи всех бумаг, на что ушло пять дней, им было позволено унести документы.

К этому времени американцы начали гасить кувейтские нефтяные вышки (их было 700), которые зажгли иракцы в последние дни войны. ООН приняла резолюцию, разрешающую продавать иракскую нефть, и на вырученные 1,6 миллиарда долларов оказать под наблюдением ООН гуманитарную помощь Ираку. С любой суммы, полученной от экспорта нефти, кроме вышеуказанной, снималась определенная доля на оплату репараций, восстановление заглохших нефтяных скважин и оплату работы комитета. Саддам требовал отложить выплату репараций на пять лет, разрешить увеличить доходы от продажи нефти до 65 миллиардов долларов в год, что даст 214 миллиардов через пять лет, когда нужно будет расплачиваться за репарации. Иначе, утверждал он, произойдет непоправимый крах экономики Ирака. ООН была неумолима, и иракская нефть продолжала оставаться в земле.

Комитет неожиданно сообщил, что запасов химического оружия в Ираке намного больше, чем это представляли себе в ООН, и, чтобы уничтожить его, потребуется не менее двух лет. И весь этот период времени вопрос о санкциях, наложенных на Ирак за вторжение в Кувейт, не будет пересматриваться. Несмотря на всю мою неприязнь к Саддаму, я был разгневан: из-за того, что ООН не в состоянии заставить Саддама выполнять волю международного сообщества, вынуждены будут страдать простые иракцы, особенно дети и старики.

Возвратившись домой, я увидел у входной двери кактус и на следующий день уже встретился с Латифом и рассказал ему о Софи. Хотя я был женат на сестре Латифа, его порадовало, что я встретил женщину и полюбил её, и пообещал мне, что постарается освободить Софи.

- Нам придется найти новый способ связи, Микаелеф, - добавил он. - Мы очень рискуем, встречаясь здесь.

Я предложил связываться по телефону-автомату, но Латиф отклонил мое предложение.

- Никогда не знаешь, какие из аппаратов прослушиваются. У тебя есть за пределами Багдада друг, которому ты доверяешь? Кого ты можешь навестить, не привлекая внимания?

- Да, есть, - ответил я быстро. - В моем родном городе Кербеле. Но мне не хотелось бы его впутывать в такие дела.

- Только удостоверься, что твой друг тебя не подведет. Если он поможет нам, дай ему вот этот номер телефона. Попроси, чтобы он звонил один раз в неделю и спрашивал, есть ли послание для...

Латиф замолчал, придумывая пароль.

- Кактуса? - предложил я.

- Нет. Идея мне нравится, возможно, мы используем её в другом случае, но это очень похоже на пароль. Мы будем звать тебя просто "другом из Кербелы". Скажи ему, чтобы он никогда не звонил тебе, пока не получит моего послания. В следующий вечер после его звонка приходи сюда, когда будет садиться солнце. Тебя встретят и приведут ко мне. Мы будем менять места наших встреч.

Затем он опять заговорил о Софи.

- Через несколько дней ты получишь пакет. В нем будет флакон, его содержимое надо влить в её питье, когда ты навестишь её. У неё появятся симптомы пищевого отравления, но доза не опасна. Она быстро выздоровеет.

- А что это?

- Сальмонелла паратифоид.

- Паратифоид? - испуганно повторил я. - Но это может убить её.

- Но не такая доза. Это лишь поможет ей попасть в больницу. А там мы найдем способ помочь ей бежать. Не беспокойся, Микаелеф. Мы не один раз это использовали.

План отлично сработал. Через три дня после того, как я влил раствор в её питье, у Софи появилась розовая сыпь, она жаловалась на сильную головную боль и расстройство желудка. Ее увезли в госпиталь, как обычного пациента, а через сутки Латиф и его друг до смешного легко вывезли её из больницы. Я встретился с ними в доме друга Латифа и получил разрешение провести одну драгоценную ночь со своей возлюбленной. На следующий день её должны были переправить через границу в Саудовскую Аравию.

Она уже выздоравливала после легкой паратифоидной инфекции, но психологическое потрясение от жестокости людей Саддама так скоро не могло пройти. Ей нужны были помощь специалиста и большой запас терпения. После бегства из госпиталя она была удивительно разговорчива и, лежа рядом со мной на узкой кровати, свободно говорила о пережитом ужасе так, словно хотела освободить от него свою память.

- Я была в тюрьме на 52-й улице, напротив паспортного бюро. Ты знаешь это место, Микаелеф?

Я его знал, да ещё как. Именно здесь я просидел два злосчастных дня четыре года назад.

- Это огромное мрачное здание, - рассказывала Софи. - Меня поместили в маленькую камеру в самом нижнем этаже вместе с пятьюдесятью женщинами и несколькими детишками. Я была связана, на глазах повязка, как у всех. Мы слышали крики пытаемых жертв в соседних камерах и грубые речи палачей. Когда допрашивавшие уставали, они слушали пленки с записью кричащих в муках людей. Это продолжалось без конца. Они проигрывали эти записи всю ночь.

Мне не хотелось, чтобы она мне это рассказывала, но я не останавливал её, понимая, что это необходимо ей. Софи должна была высказать все, поэтому я пожимал её руки и бормотал на ухо слова утешения.

- Утром, - продолжала Софи, - меня повели на допрос. Я не могу описать тебе ужас всего этого. В комнате были уже две женщины и четыре охранника. Обе женщины были совсем голыми. Одна из них, скорчившись, лежала на полу почти без сознания, вторая сидела на стуле и плакала. Женщине, лежавшей на полу, было лет тридцать, но второй, сидевшей на стуле, - не более шестнадцати или семнадцати.

Софи закрыла глаза, ужасные картины жгли её память. Капельки пота выступили у неё на лбу и скатывались по щекам.

- Мне приказали поднять руку, и когда я это сделала, меня тут же ударили кулаком в грудь. Я не устояла и пошатнулась, тогда другой охранник ударил меня по почкам. Я упала на четвереньки. Меня продолжали бить, а потом подняли, оттащили в другой угол и поставили у стены. Ко мне подошел охранник и стал обзывать меня американской шлюхой и куском говна. Он плюнул мне в лицо.

Женщину, лежавшую на полу, бросили на стол, словно тушу для разделки. К её правому соску был прикреплен провод и течение двух минут её мучили, включая электричество. А затем её изнасиловали, но она была уже в таком состоянии, что не осознавала, что с ней происходит. Расправившись с ней, охранник просто сбросил её со стола и, смеясь, вышел из комнаты. Его место занял другой. Молоденькую девушку поставили в угол против меня. Один из охранников толкнул её на пол и заставил встать на четвереньки, а затем принудил её к оральному сексу, а второй изнасиловал её сзади. Затем наступил мой черед.

Софи умолкла на мгновение и отпила воды из чашки, которую я ей подал.

- Они заявили мне, что, поскольку я американка, они придумали для меня что-то особое. Похвастались, что много слышали об американках. Мне приказано было раздеться. Когда я отказалась, меня ударили по лицу. Когда я была уже без одежды, меня положили спиной на стол и привязали за руки и ноги. Один из стражников изнасиловал меня, а трое остальных в это время мочились мне на лицо.

Наконец первый насильник развязал мне ноги и перевернул меня животом вниз. Остальные трое по очереди насиловали меня. После мне приказали одеться. Встав наконец на ноги, я увидела, что молодая девушка уже одета и помогает одеться другой женщине. Нас снова отвели в наши камеры, никто там не стал с нами разговаривать. Для любой женщины подобное отношение непереносимый позор, особенно для мусульманки. Они не испытывают гнева, а лишь позор и бесчестье.

Софи тихо заплакала. Я понимал, что она оплакивает не только себя, но и тех двух несчастных, что были с нею.

- Это продолжалось каждый день. Однажды я оказалась в одной камере с матерью и дочерью, девочке было двенадцать лет. Каждой из них пришлось видеть, что делают с другой. Младенца мальчика жгли сигаретой до тех пор, пока мать не сказала, где её муж. Там творились такие вещи, Микаелеф, о которых даже тебе я не в состоянии рассказать. Я знаю одно: если мне опять доведется попасть туда, я наложу на себя руки.

- Не говори этого, моя любовь, - утешал её я.

Она посмотрела на меня, и глаза её горели огнем гнева.

- Если они найдут меня, я убью себя.

Я не сомневался, что она это сделает.

Наконец Софи уснула беспокойным сном, и хотя я прижимал её к себе и гладил, она часто просыпалась, крича, покрываясь холодным потом. Утром мы откладывали наше расставание, как могли, обещали друг другу, что скоро увидимся, как только мне удастся покинуть Ирак. Через два дня её переправили через саудовскую границу.

Мы снова расстались. Судьба распорядилась так, что снова мы соединились только после шести долгих и одиноких лет.

Все последующие недели я опасался, что выяснится моя причастность к исчезновению Софи. Я каждый день шел во дворец, ожидая, что в любой момент меня схватят и отправят в тюрьму, где будут пытки и медленная смерть. Но минул месяц и ничего не произошло. Тогда я начал терзаться, что меня умышленно не трогают и ждут, когда я наконец приведу их к своим сообщникам. Я помнил, как убили Аднана Кераллаха, и каждый раз, садясь в машину, ждал взрыва. Моя паранойя усиливалась, и перспектива быть убитым мне уже не казалась такой страшной по сравнению с тюрьмой.

В эти дни состояние мучительной неопределенности сменялось во мне навязчивыми страхами. Иногда меня мучило желание отомстить за Амну и детей, но безжалостная правда состояла в том, что это противоречило моей натуре. У меня не хватало смелости и нервы были расшатаны до предела. Когда я начинал ругать себя за то, что шарахаюсь от каждой тени и настолько слабоволен, что легко поддаюсь запугиваниям Саддама, я успокаивал себя тем, что найдется не так уж много людей, которые вели бы себя иначе при подобной нагрузке на психику, какую приходится выносить мне.

Латиф понимал это, я уверен. Он всегда старался не втягивать меня активно в свою конспиративную деятельность, но никогда не отрекался от меня.

Иногда меня тревожила мысль, знает ли Хашим о моем предательстве. В последнее время он стал более замкнутым, чем обычно, и, возможно, это означало, что я уже не в фаворе у Саддама и Хашим решил немного отдалиться от меня. Я привязался к нему за эти годы, хотя мы никогда не были так близки, как с Мухаммедом, но нашу дружбу с Хашимом я очень ценил. Его сдержанность настолько беспокоила меня, что я не выдержал и заговорил с ним.

- Тебя что-то тревожит, Хашим? - прямо спросил я.

- Ничего, - ответил он, отводя глаза. - Со мной все в порядке.

- Нет, не в порядке. Я достаточно хорошо тебя знаю.

Он ответил не сразу, а я со страхом ждал.

- Вчера мне позвонили по телефону, - наконец сказал он. - Плохие вести.

Поскольку в последнее время я все принимал как относящееся к себе лично, то сразу же подумал, что плохая информация касается меня.

- Плохие вести? - переспросил я с внутренней дрожью.

- Мой отец умирает, - ответил он печально.

Мне стало стыдно за то чувство облегчения, которое я невольно испытал, узнав, что плохая новость касается не меня, а Хашима. Конечно, я искренне сочувствовал ему, хорошо помня боль утраты, но был рад, что не я причина плохого настроения Хашима.

- Сестра сообщила, что ему осталось жить всего несколько дней, продолжал Хашим. - Сегодня я еду домой.

Хашим был родом из небольшого городка в двадцати километрах от Кербелы.

- Прости, что заставил тебя говорить об этом, Хашим, - извинился я. Это бестактно с моей стороны. Я разделяю твое горе.

- Нет, ничего, друг, - ответил Хашим и подошел ко мне. - Я хотел кое о чем попросить тебя, прежде чем уеду.

Это "кое-что" было его приглашение на похороны отца. Оно удивило меня, потому что я никогда не знал ни его отца, ни других членов его семьи. У меня не было никакого повода присутствовать на похоронах. Я попытался, как принято, отказаться.

- Едва ли мое присутствие будет удобным для твоей семьи. Человек, так похожий на Саддама, может нарушить спокойствие обряда.

- Я хочу, чтобы ты приехал, - подчеркнуто настаивал Хашим. - Мой отец очень гордился тем, что его старший сын работает в президентском дворец, но, мне кажется, не все из его друзей верят этому. А для моей матери увидеть тебя на похоронах будет значить очень многое. Никто не должен знать, что ты Микаелеф Рамадан.

- Ты хочешь, чтобы я приехал как Саддам? - испуганно спросил я. Боюсь, что это не так просто, как ты думаешь, Хашим. Я могу подменять президента только по его приказу. Если меня увидят на похоронах твоего отца, а Саддам в это время будет где-то в другом месте, это может привести к большим неприятностям.

- А что, если ты спросишь его? Может, он не будет возражать.

Мне в голову сразу пришла мысль, что с благословения Саддама я могу использовать эти похороны для встречи с Абдуллой Юнисом в Кербеле. Поэтому я устроил себе встречу с Саддамом в этот же день. Он находился в обществе нескольких министров и был в духе. Он охотно разрешил мне побывать на похоронах как "президенту", а затем ехать в Кербелу.

- Весьма подобающе для президента, - сказал он в ответ на одобряющие кивки министров, - появиться на похоронах простого горожанина, претерпевшего столько невзгод и бед по вине наших врагов. Но в Кербелу ты поедешь инкогнито.

Несмотря на то что во всем мире Саддам известен как человек, не умеющий контролировать себя и подверженный припадкам жестокости и ярости, я всегда находил его удивительно последовательным и спокойным в отношениях с людьми. Для каждого случая у него было свое настроение и свой стиль поведения. Будучи интровертом, он только на публике зажигался каким-то особым внутренним огнем.

При встречах с иностранными представителями он всегда мягок и задумчив и выглядит погруженным в свои мысли. Некоторые из остроумных наблюдателей сравнивают его в такие моменты с подкрадывающимся тигром. Неплохо, если бы он чаще сохранял этот вполне идущий ему образ.

В обществе своих министров и чиновников он более открыт, разговорчив и откровенен. В основном приветлив и любит юмор, но достаточно суров и беспощаден, если что-либо задевает его достоинство. Он редко бранится. В моем случае с исчезновением в Кувейте он впервые вышел из себя в моем присутствии.

Спустя два дня после нашего разговора с Хашимом я приехал утром во дворец и узнал, что отец Хашима умер и я должен немедленно ехать к нему.

Прибыв к дому Хашима, как положено, со свитой, я был встречен матерью Хашима и его многочисленными сестрами. Они неимоверно суетились вокруг меня, хотя им более пристало хранить траур по отцу, и бесконечно говорили о "великой чести", оказанной памяти отца Хашима. Он умер скоропостижно, после нескольких дней болезни, и эта неожиданная потеря особенно тяжела для родных.

Родственники мужчины омыли его тело в мечети недалеко от дома, а меня попросили присутствовать только на кладбище. По традиции, в арабских странах умершего хоронят в тот же день, но женщины обычно не присутствуют при захоронении. Хашим с братьями и дядьями уже был на кладбище, я же со своим эскортом держался от них на почтительном расстоянии. Тело отца Хашима завернули в белый холщовый саван и опустили в могилу, ногами на юг, туда, где Мекка. Я гадал, был ли среди этих людей хоть один друг Хашима из госбезопасности, но определить это было невозможно. Все они обучены быть неразличимыми среди толпы.

Я вернулся в дом. Через несколько минут Хашим увел меня в комнату, где мы с ним остались одни. Его сестра принесла нам чай и тут же удалилась.

- Смерть отца была мучительной, - помолчав несколько минут, сказал мне Хашим.

- Я понимаю, что ты чувствуешь, Хашим, - ответил я. - Мой отец умер семнадцать лет назад, но мы с ним были очень близки. Мне до сих пор его не хватает.

Хашим понимающе молчал, но я чувствовал, что он увел меня сюда не случайно. Очевидно, есть вопросы, которые он хочет обсудить только со мной наедине. Даже его братья мало знали о его жизни на службе в госбезопасности.

- Мой отец был простым, но гордым человеком. Он был честен. Меня тревожит то, что теперь он узнает о многих вещах, которые я натворил.

- Что же ты такого натворил, Хашим?

- Я офицер, Микаелеф. По долгу службы я делал много того, что позорит меня и память моего отца.

- Я не думаю, что ты чем-нибудь удивишь меня, - искренне ответил я ему, - но, если это облегчит твою душу, я готов выслушать тебя.

- Я даже не знаю, с чего начать, - признался он. - Например, был такой случай лет восемь назад, за год до того, как я был переведен во дворец. Я был в отряде, где допрашивали двух пленных курдов. Это было связано с покушением на Саддама. Мы понятия не имели, виновны или невиновны эти два курда, но у нас были верные сведения о том, что они знали, кто участвовал в организации покушения. Я стоял рядом с одним из курдов, которого привязали к доске и медленно опускали в ванну с серной кислотой.

Я знал, что случается с человеком, когда его подвергают такому испытанию. Но мне странно было слышать, что такой закаленный сотрудник безопасности, как Хашим, до сих пор находится под этим страшным впечатлением.

- Сначала растворились и исчезли ступни ног, затем сами ноги, продолжал Хашим, - было трудно разобрать, что бормотал в ванне этот человек, но я готов поклясться, что он начал нам все рассказывать. Он выкрикивал имена некоторых заговорщиков, но это ему не помогло. Когда же кислота начала разъедать его гениталии, веревка стала опускаться медленнее, чтобы он успел все рассказать, но он потерял сознание и через несколько секунд умер.

Я подумал, что Хашим никогда не рассказывал мне об этом случае. Это говорило о потрясении, связанном со смертью отца. Ничто в моем прошлом не вызывало в памяти таких страшных демонов, какие мучили Хашима. И тем не менее я его понимал, сочувствовал его беспощадному самобичеванию.

- Сколько раз ты повторял мне, что цель оправдывает средства? напомнил я ему.

- Говорить легко, Микаелеф. Я уже вижу, с каким презрением смотрит на меня мой отец. Я чувствую это вот здесь. - Он указал на грудь.

- А что ты можешь поделать? Уйти из безопасности?

- Нет. Меня сразу же заподозрят в тысяче заговоров. Я не знаю, что делать.

Я верил искренности его раскаяния, но не спешил утешать и снимать тяжесть вины с его совести. Мне казалось, что если его немного помучит раскаяние, то это пойдет ему только на пользу.

- Мы, возможно, ещё поговорим об этом, Хашим, - сказал я. - Я помогу тебе облегчить свою совесть. А сейчас возвращайся к семье. А мне надо в Кербелу.

Абдулле я позвонил заранее. Когда я приехал, мы обнялись и крепко расцеловались в обе щеки.

Оставшись наедине с Абдуллой в тот вечер, я поведал ему обо всем, что произошло за то время, что мы с ним не виделись, а затем поспешил раскрыть истинную цель моего приезда.

- Что ты думаешь о Саддаме Хусейне?

- Что за вопрос, Миклеф? - спросил Абдулла, улыбаясь. - Я считаю, что он замечательный.

Сарказм в его голосе заставил меня продолжить.

- Мне надо тебе кое-что рассказать, Абдулла, но это глубокая тайна. То, что сейчас я тебе скажу, должно остаться строго между нами.

- Ты меня оскорбляешь, Миклеф, если думаешь, что я могу предать твое доверие.

- Вот уже несколько лет, как я работаю против него.

- Да поможет нам Аллах! - Абдулла был ошарашен. - Это правда?

- Да, правда. Я работаю с людьми, чья единственная цель в жизни убить Саддама. Разумеется, я не могу сказать тебе, что это за люди.

- Конечно, но среди них твои шурины, Миклеф.

Я вздохнул от отчаяния и разочарования. Оказывается, Абдулла куда лучше подготовлен к этой игре в шпионаж, чем я, хотя его проницательность всегда была мне известна. Несколько лет назад он высказывал сомнение относительно семейства аль-Рабака.

- Из братьев аль-Рабака жив только Латиф. Ты сам можешь сделать вывод, Абдулла.

Но он тут же постарался разуверить меня.

- Твои опасения беспочвенны. Твой секрет надежно охраняется. Я не последователь Саддама Хусейна. - Подумав немного, он спросил: - Почему ты мне все это рассказываешь именно сейчас? Ведь есть на это причина?

Я поколебался, прежде чем ответить.

- Мне нужен кто-то в качестве связного. Здесь есть элемент риска, и я ни словом не упомяну об этом, если ты чувствуешь, что не можешь или не хочешь помочь. И, - добавил я с иронией, - не обвиню тебя.

- Что ты имеешь в виду, говоря о связном? Что я должен делать?

- Я дам тебе номер телефона, куда ты будешь звонить раз в неделю. Ты спросишь, нет ли послания для твоего друга из Кербелы. Если послания нет, ты кладешь трубку и звонишь через неделю. Если тебе говорят, что есть послание, ты ничего не говоришь и вешаешь трубку. А потом ты звонишь мне и мы болтаем о чем угодно, как раньше. Только без всяких деталей. Если ты звонишь мне, когда есть послание, я буду знать, что должен быть на следующий день в таком-то месте.

- И это все? - спросил он так, будто надеялся на что-то более ответственное.

- Все. Чем меньше знаешь, тем легче живешь. Не сомневайся, только мне одному будет известно, кто ты и как тебя зовут.

- Я все сделаю, Миклеф. Но меня беспокоишь ты. Ты уверен, что хочешь быть втянутым в это?

- Уверен, Абдулла. Это ради Амны и детей.

Он посмотрел на меня, затем опустил глаза. Он все понял.

Несколько дней спустя Саддам вызвал меня в свой кабинет, заговорил об Америке, о том, что она определяет политику ООН, манипулирует ею, а потом неожиданно умолк, не договорив фразу.

- А что случилось с той американской женщиной? - неожиданно выпалил он и нахмурился.

- Какой американской женщиной? - невинно спросил я, прекрасно понимая, что он говорит о Софи.

- С которой ты переспал в хижине в Кувейте. Ее привезли сюда. Где она сейчас?

Неужели ему никто не сказал, что она сбежала? Я боялся даже надеяться на это.

- Понятия не имею, Саддам, - ответил я. - Последнее, что я слышал о ней, это то, что она серьезно заболела и её срочно увезли в госпиталь.

Саддам, судя по всему, ничего этого не помнил.

- А что было с ней?

- Точно не знаю. Какая-то загадочная болезнь, и потребовалась врачебная помощь.

- Она умерла?

- Вполне возможно, Саддам. Мне навести справки?

Он равнодушно поднял брови. Его не интересовали такие пустяки.

- Нет, не нужно. Это не имеет значения.

С тех пор этот вопрос между нами никогда не поднимался. Но это заставило меня задуматься, что же произошло с обычно безукоризненно четко работавшей службой безопасности Саддама. Когда Софи была во дворце, её не поручали агентам безопасности. Когда она бежала из больницы, там, видимо, так перепугались, что решили все скрыть от Саддама.

Незадолго до окончания войны в Заливе больницы были переполнены ранеными и в администрации царил хаос. Или, возможно, Латиф заплатил кому-нибудь за молчание. Что бы там ни было, но это был счастливый случай и я благодарен судьбе за такой подарок.

Как-то утром, когда мы с Хашимом беседовали в Черном кабинете, туда вдруг заглянул Тарик Азиз. Он заговорил со мной о моем зяте Акраме. Я редко виделся с Акрамом, который из кожи лез, карабкаясь по служебной лестнице, и почти не разговаривал с ним в последнее время, поэтому меня, естественно, заинтриговало, почему Тарик упомянул его имя. Тарик уже ушел с поста министра иностранных дел, но все равно был в фаворе и оставался самым верным приближенным Саддама. Акрам в свое время сблизился с окружением Тарика, и после моего "назначения" двойником Саддама так и остался в этом окружении. У него была довольно надежная должность, если что-то вообще может быть надежным, пока Саддам находится у власти.

- Насколько хорошо ты знаешь Акрама Салема? - спросил меня Тарик, не обращая внимания на присутствие Хашима.

- Я редко вижу его, Тарик, - ответил я. - Он мой зять, так что я его достаточно знаю. А что?

- Так, ничего особенного, но я подумал, что ты смог бы поговорить с ним.

Начало было любопытным, хотя я не подал виду, что заинтересовался. Тарик не Саддам, но осторожность не помешает.

- Не думаю, что он будет слушать меня, - сказал я, без всякого сожаления. - Но если ты объяснишь мне, о чем я должен с ним поговорить...

Тарику, видимо, не очень хотелось все выкладывать.

- Видишь ли, - наконец сказал он, - думаю, что никто не поставит под сомнение лояльность твоего зятя, но в этом-то и вся загвоздка. Временами он пересаливает в этой своей верности. Очень старается, если ты меня понимаешь.

Я ободряюще улыбнулся ему.

- Я прекрасно понимаю, что ты хочешь сказать, Тарик. Лично я нахожу его общество невыносимым и стараюсь избегать общения с ним. Можешь говорить о нем все, что хочешь. Я не обижусь и ему не скажу.

Тарик ощутил явное облегчение.

- Иногда я не знаю, кто у нас заместитель премьер-министра - Акрам или я. Он невероятно высокомерен и в то же время чрезмерно льстив. Я не хочу выгонять его, ведь он женат на твоей сестре, да и польза от него кое-какая есть, но мне необходимо найти способ как-то утихомирить его пыл. Он много болтает, но редко что-то дельное.

- Я поговорю с ним, Тарик.

Когда Тарик ушел, мы с Хашимом позлословили насчет лизоблюдства, а потом решили проучить Акрама. Я попросил передать ему, что я жду его в Черном кабинете. Через час он явился, как всегда, решительный и высокомерный.

- Зачем я тебе понадобился, Микаелеф? - спросил он резко. - Я очень занят.

Хашим встал и поздоровался с ним.

- Пожалуйста, садись, Акрам. Это я попросил Микаелефа пригласить тебя сюда.

Акрам знал, что Хашим офицер госбезопасности. Все его высокомерие вмиг улетучилось.

- Ты, наверное, согласишься с тем, - начал Хашим, - что безопасность нашего президента для нас превыше всего.

- Да, конечно, - истово ответил Акрам, ничего не подозревая.

- Мне стало известно, что некий правительственный чиновник, ранее служивший в министерстве иностранных дел, теперь работает на американцев.

- Что?! - вскрикнул Акрам так, как если бы ему сказали, что американская морская пехота заняла позиции вокруг президентского дворца.

- Лично я этому не верю, - продолжал Хашим. - И все же это надо проверить. Эти сведения попали ко мне из очень надежного источника.

Он сделал паузу и впился строгим взглядом прямо в глаза Акраму, как и подобает офицеру безопасности. Это было великолепное зрелище.

- Мне понадобится ваша помощь, Акрам Салем. Мне нужен кто-то, кому бы я абсолютно доверял. Я могу рассчитывать на вас?

- Разумеется, - встрепенулся Акрам. - Разумеется.

- Отлично. Человек, которого мы ищем, по описанию, чрезмерно уверен в себе, высказывается по любому поводу, неприятно говорлив, всем дает советы и считает свое мнение непогрешимым. Вы знаете такого, Акрам?

Тот призадумался, усиленно морща лоб, и, наконец, отрицательно помотал головой.

- Нет, Хашим, - сказал он с нервной улыбкой. - Я такого не припоминаю.

- Ну это не так важно, - заметил Хашим, - но я был бы благодарен вам за вашу бдительность. Как только заметите такого человека, тут же доложите мне.

Акрам лихорадочно закивал головой.

Единственным изъяном нашей затеи было то, что Акрам начнет докучать Хашиму. О любом, кто разговорится в его присутствии, он, чтобы выслужиться и отвести от себя подозрения, будет докладывать Хашиму. Но Хашим и это учел.

- Приходите ко мне только в том случае, если действительно это чего-то стоит, - серьезно сказал он. - А то заставите меня бегать за людьми, которые ни в чем не повинны.

Акрам ушел, а мы ещё долго хохотали.

- Я рад, что ты похож на президента, а не твой зятек, - сказал Хашим.

Через несколько дней я позвонил Тарику и спросил, изменилось ли поведение зятя.

- Не понимаю, что ты ему сказал, Микаелеф, - ответил Тарик, посмеиваясь, - но повлияло несомненно. Он тих как мышка.

В течение этого года произошло несколько попыток покушения на президента. Я никак не мог определить, Латиф ли стоит за этими покушениями или кто-то еще. После войны в стране был избыток нелегального оружия, его просто можно было подбирать на улицах. Вооруженные нападения участились. Это заставляло меня быть особенно осторожным, когда я заменял Саддама. Иногда приходилось пользоваться системой "кактус", которая пока помогала мне.

Однажды в Багдаде, на Палестинской улице, кортеж Саддама задержало дорожное происшествие. К таким случаям охрана президента относится с особой подозрительностью, поэтому машины президента тут же повернули обратно. Засада, как оказалось, была в двухстах метрах впереди. Нападавшие сразу начали стрелять вслед повернувшим машинам президента и охраны, но расстояние из-за большой скорости быстро увеличивалось и стрельба велась почти вслепую. Один личный охранник был убит, несколько других ранены, однако президент не пострадал.

Другая попытка была устроена несколькими неделями позже, но тоже не удалась, так как у кого-то из нападавших сдали нервы и он начал стрелять, когда машина Саддама ещё не подъехала к намеченному роковому месту. Саддам потерял ещё одного личного охранника, но одним больше, одним меньше...

Третий случай произошел в аль-Басре и, судя по всему, это была работа одной из шиитских группировок. Саддам присутствовал на заседании комитета Баасской партии и собирался уже уезжать, когда в дверях взорвалась бомба. Были убиты трое мужчин и одна женщина, много прохожих получили ранения. Саддам, конечно, остался невредим. Один из убитых, говорили, был похож на Саддама, и вполне возможно, что это был один из десяти или двенадцати двойников президента. Я никогда не подменял Саддама в Кувейте, хотя идея использовать двойников в разных местах очень импонировала Саддаму, может, потому и погиб один из двойников в Басре.

Ирак был настолько разорен и повержен союзными войсками год тому назад, что, к удивлению и облегчению Саддама, ООН, а особенно США, не вмешивалась во внутренние дела страны. Саддам по-прежнему вызывал меня к себе просто для того, чтобы поговорить о западном мире вообще и о США в особенности. Он получал удовольствие, используя меня как подобие звукового отражателя, но всякое мое возражение могло мне дорого обойтись.

Однажды, войдя в его кабинет, я застал его за телефонным разговором. Как потом оказалось, он говорил с Тариком Азизом. Он широко улыбался, слушая собеседника, а потом громко рассмеялся. Окончив разговор с Тариком, он, не колеблясь, пересказал его мне в деталях.

Дело было в том, что Тарик только что вернулся из тюрьмы Абу Граиб. Делегация США захотела ознакомиться с состоянием наших тюрем, и Тарик с удовольствием удовлетворил их пожелание. Конечно, он повел их к уголовникам, а не в корпус "перевоспитания", где находятся диссиденты. Кое-кто из заключенных решил поиздеваться над делегацией, а через несколько минут они устроили американцам настоящий кошачий концерт.

- Представляешь? - Саддам зааплодировал. - Как жаль, что я этого не слышал.

Он настолько был доволен, что послал начальнику тюрьмы приказ: всем участникам "комитета встречи" американской делегации скостить срок пребывания в тюрьме наполовину.

Его критика Совета Безопасности ООН была уничтожающей. Он был уверен, что совет преступно непоследователен в исполнении собственных резолюций, полностью находится под влиянием США и под их нажимом санкционировал "освобождение" Кувейта.

- США не заинтересованы в благосостоянии нашей страны, - жаловался Саддам. - Если бы они об этом думали, то не настаивали бы на продолжении санкций, которые ежедневно уничтожают простой иракский народ. Они объявили войну Ираку, потому что мы слишком сильны. Вот в чем причина. - Он ударил несколько раз по столу кулаком, да так сильно, что запрыгали карандаши и ручки. - Сколько раз предметом обсуждения Совета Безопасности был Израиль, и сколько было принято резолюций, требующих от него ухода с Голанских высот и передачи их Сирии. А Западный берег реки Иордан, южный Ливан! Эти проклятые евреи игнорируют все резолюции, и ООН ничего не предпринимает против них.

Эта тема всегда приводила его в гнев. Начав, он уже не мог остановиться и способен был говорить часами.

Он был убежден, что политика США всегда преследовала только свои личные интересы и цели, чтобы контролировать цены на нефть на Среднем Востоке. Они стараются создать обстановку, при которой ни одно арабское государство не сможет иметь доминирующее влияние в этом районе. Во время войны 1980-1988 годов США сначала поддерживали Иран, потом Ирак, затем снова Иран. Саддам напомнил мне, что в те времена была в ходу шутка: спрашивают: "На чьей стороне сейчас Америка?" - отвечают: "На стороне проигравшего".

- США никогда не поддержат влиятельную арабскую страну. Они весь последний год нападают на Ирак, потому что не могут смириться с тем, что Саддам получил контроль над богатыми нефтяными ресурсами Кувейта. Они давно против курдов, потому что объединенный независимый Курдистан станет самой богатой страной на Среднем Востоке. Они против шиитов, потому что те, объединившись с Ираном, станут Исламской империей. Они против коммунистов лишь по одной причине - потому что они коммунисты! - Саддам грубо расхохотался. - Американцам нужна дивизия на Среднем Востоке, - продолжал он разглагольствовать и оседлал любимую тему - единого арабского мира. Я согласился с ним, что США никогда этого не допустят. Он утверждал, что даже если бы за это проголосовала каждая арабская страна, Америка начала бы войну прежде, чем арабский союз был заключен. Теперь, когда Ирак побежден и не способен вести войну, США удовлетворены. Лучше побежденный Саддам, чем восстающие курды или шиитские народы. Иногда мне кажется, что американцам ни к чему такие слова, как свобода и равенство. Их рассуждения о правах человека это лицемерие. На самом деле им нужны власть и прибыль.

Несмотря на мою ненависть к Саддаму и его основанному на терроре режиму, я сочувствовал его идеям. Многим его взгляды покажутся грубым извращением исторических событий, но его оценку позиции США разделяют многие в Ираке и даже в других странах.

Окружение Саддама и его родственники приноровились ловко обходить препятствия, возникшие после объявления международных санкций против Ирака. Дороги между Иорданией, Турцией и Сирией были забиты контрабандными грузами, попадавшими не только во дворцы Саддама и правительственные учреждения. Удай и в особенности Хуссейн Камиль нажили, благодаря этим санкциям, целые состояния.

Все это тяжело отзывалось на жизни простого народа. Критическое состояние иракской экономики и последствия войны сказались прежде всего на населении, это обсуждалось в коридорах ООН и беспокоило и заставляло задумываться многих членов этой организации.

Самым большим препятствием на пути решения этих вопросов была позиция, занятая Соединенными Штатами и Великобританией, считавшими, что любое послабление по отношению к Ираку позволит Саддаму снова начать реализовывать свою программу вооружения. Более всего ратовали за снятие санкций Россия и Франция, два полноправных члена ООН. Россия, сама переживающая экономический кризис и которой Ирак должен 11 миллиардов долларов, лелеяла надежду получить хотя бы часть своего долга, если Ираку снова будет открыт свободный доступ на рынки. У Франции были свои надежды и интересы, связанные с рынками иракской нефти и вооружения. Что касается США, то, наоборот, эти заботы их не волновали, поскольку война в Заливе открыла им новые и выгодные пути. Иными словами, здесь приоритеты стран членов ООН сталкивались, и сомнений в том, что интересы США возобладают, не было.

Жестокой реальностью для Ирака стало то обстоятельство, что результаты тридцатилетнего, пусть неровного и неустойчивого, но все же подъема иракской экономики после Второй мировой войны и до начала ирано-иракского конфликта, по сути дела, были сведены к нулю. Ахиллесовой пятой экономики Ирака была её полная зависимость от нефтяных доходов. После войны в Заливе добыча нефти стала быстро сокращаться и достигала лишь одного миллиарда долларов.

Последствия двух разорительных войн и экономической блокады ощущались всеми иракцами без исключения. Весь свой гнев люди направляли на Соединенные Штаты и отчасти на Великобританию, противившиеся всеми силами снятию санкций. Саддам, публично выступая, всегда называл эти две страны главными противниками Ирака, говорил о "Великом Сатане" и возлагал на эти две страны всю вину за бедственное положение своей родины. После таких эмоциональных выступлений во время демонстраций на улицах иракских городов сжигались американские флаги. Репутация Саддама достаточно скоро была восстановлена. Он снова, во всяком случае для следящего за ним мира, стал борцом за свой народ. Даже на меня он порой производил впечатление, но обмануть уже не мог, как не мог и поколебать моего давнего и убежденного решения помочь свергнуть его.

Саддам, как всегда, постарался использовать возросший к нему интерес, и в июне мне было велено посетить несколько детских больниц в окрестностях дворца. Одно из таких посещений привело меня в больницу аль-Масур в Багдаде. То, что я увидел там, повергло меня в ужас.

Меня встретил старший хирург-ортопед. Он прежде всего показал мне детей больных раком. Я обратил внимание, что детей в палате стало больше, чем в мое последнее посещение. Я обратился к доктору за разъяснениями.

- Да, Ваше Превосходительство, - печально подтвердил он мои наблюдения. - Значительный рост заболеваний детей раком и лейкемией. Но лишь некоторых удается успешно лечить.

- Почему? - спросил я. В таких случаях Саддам обычно проявляет особое сострадание, в основном внешнее. Мне не надо было притворяться. То, что я увидел, меня глубоко взволновало, и в эту минуту я готов был винить и ООН и США, да и весь мир тоже.

- У нас нет ни лекарств, ни возможности их использовать, Ваше Превосходительство, - ответил врач, защищаясь. - То немногое, что мы получаем, обычно присылают нам добровольные международные организации, сочувствующие нам и понимающие наше положение. Но это им грозит неприятностями. Того, что они дают, нам хватает всего на несколько дней.

Меня заинтересовало, чем доктор может объяснить такой рост раковых заболеваний у детей.

- Мы проводим много вскрытий в последние два года. В большинстве случаев причина одна - легкие детей заражены мельчайшими частицами графитной пыли. Нам известно, что союзники сбрасывали графитные бомбы. Графит оказывает губительное влияние на легкие детей. Это не может быть совпадением. - Доктор в нерешительности умолк. - В вашу канцелярию мы уже послали сообщение об этом.

- Да, конечно, - поспешил подтвердить я. - Я просто забыл, должно быть. Столько дел, всего не удержишь в памяти. Каковы цифры?

- После войны число заболеваний раком и лейкемией у детей от шести до пятнадцати лет выросло в четыре раза.

Я был просто потрясен. Графитные бомбы повредили средства связи, не оставляя особых следов, но я не знал, что это повлечет за собой такие страшные последствия.

Огромное число детей попадало в больницы в состоянии истощения. В палате лежало около тридцати истощенных детей, многие даже не поднималось с коек, настолько они были плохи. Некоторые лежали неподвижно и, кажется, без сознания. Кое-кто сидел, но их исхудалые лица с огромными глазами свидетельствовали об отчаянном положении.

- Какое количество детей находится в таком состоянии? - спросил я.

- Здесь, у нас? Несколько сотен. Но такое можно увидеть в каждой больнице нашей страны. Их много тысяч. Мы считаем, что около трети наших детей страдают от недоедания. Но в больницы они попадают лишь тогда, когда находятся на грани смерти.

- Эти дети здесь из-за недоедания?

- В большинстве случаев да, - ответил доктор. - Их иммунная система настолько ослабела, что для них опасен любой вирус или инфекция. Они страдают от множественных заболеваний, но у нас почти нет лекарств, и все они истощены.

Я остановился у постели маленькой девочки. Она сидела на краю кровати и потухшим взглядом смотрела на пол. Ручки и ножки её напоминали тонкие палки, а исхудалое лицо выражало страдание. Я сел рядом с ней.

- Сколько тебе лет? - спросил я, смягчив голос.

- Шесть, - еле слышно сказала она.

- Где твои родители?

- Мама дома, а папу убили на войне.

- Как тебя зовут?

- Надия.

- Надия? - Это имя отозвалось во мне такой болью, что мне было трудно сдержаться. Я обернулся, чтобы убедиться, что поблизости нет никого и никто меня не услышит.

- У меня тоже была маленькая девочка, которую звали Надия, - шепнул я ей.

- Она умерла? - спросила малютка с детской непосредственностью.

- Да, - ответил я.

- Ты любил ее?

- Да, я очень любил её.

Девочка понимающе кивнула.

- Я тоже скоро умру. Когда я встречусь с ней на небе, я скажу ей, что её папа любит её.

Я почти ничего не видел от слез. Мне нечего было ответить девочке. Я коснулся её плеча, попробовал сказать ей, что она не умрет и скоро поправится. Но слова застряли у меня в горле. Я поцеловал её в лоб и присоединился к доктору, который наклонился над лежавшим на кровати ребенком в другом углу.

Лишь покинув палату, я успокоился настолько, что мог собраться с мыслями и заговорить. Я повернулся к доктору и спросил:

- Если бы эта девочка была вашей дочерью, куда бы вы её направили для лечения?

Доктор одновременно удивился и растрогался, увидев, как на меня подействовало увиденное.

- Ваше превосходительство, она получает здесь максимум внимания. Но наши возможности...

Я поднял руку, останавливая его.

- Я понимаю все ваши трудности, доктор, и не собираюсь критиковать вас и вашу работу. Я уверен, что вы делаете все возможное. Но ответьте мне на мой вопрос. Куда бы вы её направили?

- Не знаю, - честно признался доктор. - Можно поискать частную клинику, но это стоит очень дорого. Я бы...

Я снова прервал его.

- В таком случае, окажите мне услугу, найдите клинику для этого ребенка. Неважно, сколько это будет стоить. Счета будете посылать мне.

Мое решение было необдуманным и поспешным, я не знал, как к этому отнесется Саддам, но надеялся, что он будет снисходителен. В любом случае, если мне придется платить самому, я это сделаю.

Мы посетили ещё несколько палат, где меня ждали такие же душераздирающие сцены, но теперь у меня уже не хватило духу беседовать с детьми. Все равно всех спасти мне не удастся.

- Какие у вас ещё проблемы? - спросил я доктора.

- Почти все, которые существуют в нынешнее время. Такое распространенное заболевание, как язва двенадцатиперстной кишки, становится смертельным, потому что у нас нет лекарств для его лечения. Не хватает антибиотиков. Резко возросло количество несчастных случаев на дорогах. Палата с жертвами дорожных происшествий переполнена до отказа.

Покидая больницу я был полон решимости сделать все, что в моих силах. Это же я и сказал Хашиму на обратном пути во дворец.

- И что конкретно ты сделаешь, Микаелеф? Больницам по всей стране нужны деньги, капитал, который не в силах собрать один человек. Если бы Саддам пожертвовал все свое богатство на систему здравоохранения, это было бы малой частью того, что следует туда вложить.

Поддерживать какую-либо связь с Софи, было бы невозможно без помощи Латифа и Абдуллы. В начале года мне сообщили, что она сейчас в Нью-Йорке, и я был рад узнать, что у неё все благополучно. Когда мы встречались с Латифом, я передавал ему письма для нее, и иногда, несмотря на риск, она тоже передавала весточки о себе. Если бы мое письмо попало в чужие руки, это была бы верная смерть. Я не знал, как попадают письма из Багдада в Нью-Йорк и обратно, но предполагал, что у Латифа есть контакты в некоторых иностранных посольствах, действующих в Багдаде.

Ее письма вселяли в меня надежду, что она приходит в себя после того, что ей пришлось пережить. Прошло два года после её отъезда и мне очень её не хватало, но я утешал себя тем, что она здорова и в безопасности. Ее письма, как всегда, были теплыми и нежными и вселяли в меня надежду на то, что она по-прежнему любит меня.

После долгого перерыва позвонил Абдулла, и, как было условлено, я поехал в город следующим вечером. Приехав за полчаса до захода солнца, я медленно прогуливался, стараясь не вызвать подозрение. Но время шло, и я стал беспокоиться. Прождав два часа, я вернулся домой.

Я был уверен, что выполнил все, о чем мы договаривались, и теперь тревожился, что произошло что-то серьезное. Если Латиф и его товарищи арестованы, а похоже, так и случилось, тогда мне следует побеспокоиться и о своих делах. Кому ещё Латиф сказал о моем существовании? Откроется ли мое участие? Латиф для конспирации стал Мохаммедом, но это едва ли могло служить защитой. В госбезопасности большие специалисты, умеющие выбивать информацию. Даже если о моей связи с ними и не узнают, я не сомневался, что Саддам вспомнит о своих подозрениях.

Я пребывал в полном неведении, пока наконец через неделю мне не позвонил Абдулла.

- Я сегодня позвонил брату, - сказал он после ничего не значащих фраз. Мне было известно, что у Абдуллы были сестры и сын.

- Я звонил несколько раз, но он мне не ответил. Тебе не кажется это немного странным, Миклеф?

- Возможно, - ответил я. - Может, он чем-то занят. Попробуй позвони еще.

И снова меня охватила тревога за судьбу Латифа. Прошло несколько недель, на звонки Абдуллы никто не отвечал. При его последней попытке обнаружилось, что линия отключена. Я был лишен какой-либо возможности навести справки по официальным каналам. Теперь я уже испытывал настоящий страх, что Латиф и его друзья мертвы. Все изменил разговор с Хашимом, заставивший меня поверить, что он ещё жив.

После смерти отца Хашима, мы как-то сблизились, хотя и не вспоминали о наших с ним разговорах о муках совести.

На следующий день после звонка Абдуллы я не видел Хашима все утро, пока он наконец не пришел в Черный кабинет.

- Хорошо, что ты сегодня вообще пришел, - заявил я ему. - Попьем чайку перед уходом домой.

Хашим улыбнулся, но было видно, что мысли его заняты чем-то более серьезным.

- Я только что из тюрьмы Абу Граиб. Допрашивал арестованного, который, судя по всему, замешан в покушении на президента несколько месяцев назад. Поскольку я был свидетелем покушения, меня попросили уточнить некоторые детали.

- И что произошло?

Хашим посмотрел на меня.

- Это было довольно неприятно, Микаелеф. Ты помнишь наш разговор, после похорон моего отца?

- Конечно, - ответил я.

- Тогда я не стану тебе лгать. Я и раньше участвовал в допросах. Я делал с людьми такое, что мне искренне стыдно. Но я верил, что это нужно. Я никогда не получал удовольствия от этого, как другие... как мои товарищи офицеры.

Да, смерть отца сильно повлияла на Хашима. После похорон отца он впервые допрашивал арестованного, и ему было явно не по себе.

- Он умер? - спросил я.

- Нет, - ответил Хашим, тяжело вздохнув. - У него есть информация, которая нужна госбезопасности. Они, конечно, потом убьют его, но не сразу.

- Как его зовут? - небрежно спросил я.

- Как зовут? - удивился Хашим. - Какое значение имеет его имя?

- В общем, никакого, - быстро сказал я. - Но он человек. У него есть семья.

- Да, конечно. Я уверен, что есть, но я не знаю его имени. Он, правда, говорил что-то, что позабавило всех, но я не понял, что все это значит. Он был привязан к стулу, и один из охранников загонял ему булавки под ногти. Его лицо и руки покрывали ожоги от сигарет, и он был зверски избит с головы до пят. Он был почти без сознания, но в нем все равно чувствовалась такая враждебная сила и... достоинство. При всем моем опыте, я редко встречал таких людей.