Ювелир. Тень Серафима

Глава 8, в которой получается снять напряжение, а главный герой любуется дирижаблем

Последние дни правитель Ледума пребывал в прескверном расположении духа.

Кристофер вынужден был все чаще являться для личных докладов и подробнейшего обсуждения переговоров на пороге грядущей войны.

Правители лояльных Ледуму городов не вызывали особых сложностей. Но немало было и тех, кто сомневался, чью желанную преданность еще предстояло заполучить. Взять силой, добыть хитростью или просто купить. Благо Ледум, известный своим богатством, мог предложить многое. Другое дело, лорд Эдвард не слишком любил добиваться своего золотом или уговорами. Можно было не сомневаться: в мирное время он жестоко припомнит таким союзничкам истинную цену их верности.

Молоко для церемониального омовения ступней постепенно остывало в золотой ванночке, так и не использованное по прямому назначению. Правитель был не в настроении, приближенные слуги – в очередной раз выставлены за дверь. Кристофер и сам сейчас предпочел бы оказаться за массивной, обитой металлом дверью, вне этой комнаты, такой роскошной и одновременно такой страшной.

Но он, как и все здесь, не волен был выбирать и распоряжаться своей жизнью.

По правде говоря, дипломатическая переписка не входила в обязанности главы службы ювелиров. Это была совершенно не касающаяся ювелирики область, где работали другие люди, также большие профессионалы своего дела. Но они вели официально регистрируемую переписку; письма же, которые составлял Кристофер, обыкновенно сжигались немедленно после прочтения. То были тайные, опасные сообщения, не предназначенные для посторонних глаз. Или, как в случае с лордом Аманиты, эпистолы самого высокого уровня важности, за которые мог взяться только человек, удостоившийся личного доверия правителя.

Правитель Ледума умел грамотно использовать ресурсы. Кристофер был способен ко многому, и все способности нашли применение на государственной службе: ни одна не пропала даром.

– Мы закончили. – Голос лорда Эдварда был голосом человека, привыкшего повелевать. Он мог звучать по-разному: громко или тихо, строго или ласково, раздраженно или спокойно, – но каждое слово все равно казалось приказом, которого нельзя ослушаться. Характерная интонация въелась в уверенный баритон так крепко, как пыль в страницы старинных книг, – уже ничем нельзя вытравить. Даже слепой, услышав этот не терпящий возражений голос, признал бы: перед ним человек, облеченный значительной властью. – На сегодня свободен.

Сам удивляясь своей смелости, вопреки распоряжению, Кристофер не двинулся с места и остался недвижно стоять навытяжку перед своим высочайшим повелителем.

– Милорд, тягостные события последних дней, должно быть, утомили вас, – не спеша, с умеренным подобострастием проговорил он.

Льстить – очень тонкое искусство. Это как в кулинарии: стоит чуть-чуть отойти от пропорций, и самое чудное блюдо уже безнадежно испорчено. В общении с теми, от кого зависит твоя жизнь, еще сложнее: нет книг, нет проверенных рецептов, нет никакой однозначности… Все определяется опытным путем.

Итак, надобно ровно столько подобострастия, чтобы усладить требовательный слух правителя, не вызывая раздражения излишней приторностью, чем грешат многие придворные-подхалимы.

– Правитель совсем не дает себе отдыха, в самоотверженных мыслях о нуждах и заботах подданных забывая о собственном благополучии, – замирая от страха, продолжил Кристофер. – Ледум не мог бы и мечтать о лучшем лорде-защитнике. Мне, как и многим, невыносимо видеть вас в таком состоянии… Непростительно будет… оставить вас одного в тяготах… Оставить вас в утомлении.

Лорд Эдвард сощурил глаза и смерил Кристофера тяжелым оценивающим взглядом. По собственной инициативе начинать разговор с лордом Ледума после того, как тот совершенно однозначно его закончил? Неслыханная, невероятная дерзость.

Но хуже того, в бесстыжих словах крылась тошнотворная доля истины: правитель действительно чувствовал усталость. Смерть младшего сына, предательство старшего, загадочное покушение на него самого и замаячившая на горизонте перспектива близкой непростой войны – все это давало мало поводов для радости. С момента покушения лорд Эдвард не расставался с «Властелином», что только усугубляло утомление.

– Простите мне мою докучливость, милорд… – Под пристальным взглядом горло мгновенно пересохло. Темные глаза правителя были похожи на угли, в которых в любой миг может вспыхнуть опасное пламя. Кристофер перевел дух и чуть понизил голос, ибо тот выдавал его с головой, звеня от напряжения, как перетянутая струна. – Но она вызвана одним только беспокойством. Лучше понести наказание, чем в трудный час проявить равнодушие к своему господину. Разумеется, я не смею и мечтать о благосклонности, но… если позволите, я буду счастлив угодить.

Лорд Эдвард небрежно откинулся на спинку низкого бархатного диванчика и вытянул ноги, приняв гораздо менее формальную позу. Кристофер уловил иное выражение в его глазах – пренебрежительное, лениво-циничное. Взгляд правителя был подобен змеиному: матовые, полуприкрытые веками глаза кобры, откровенно скучающей, слишком сытой для броска. «Чем ты можешь меня удивить, мальчик? – почти читалось в них. – Ну что ж… попробуй, если осмелишься».

Кристофер, однако, был уже не юноша, но молодой мужчина, многого достигший за короткое время. Должно быть, поначалу не последнюю роль в этом сыграла внешность. Для лорда Эдварда, как и для многих, рожденных в Ледуме во времена его правления, красота являлась абсолютом. Красота не имела ни пола, ни возраста: человек был либо красив, либо нет – только это имело значение.

Кристофер же обладал редкой, по-настоящему аристократической красотой. Он происходил из одной из древнейших благородных семей Ледума, и о чистоте его крови говорили безукоризненно черный цвет волос, яркий и насыщенный, и светлая, похожая на дорогой фарфор кожа.

Классический черный цвет волос считался в Бреонии эталоном – выше него находился только чистый белый, который встречался необыкновенно редко: один на тысячу черноволосых. Прочие – темно-коричневые, каштановые, русые, серые, пепельные, золотистые, их смеси и вариации – считались нечистыми, и тем хуже, чем дальше они уходили от идеала. Наибольшие предубеждения люди испытывали к рыжим: бытовало поверье, будто в их жилах течет ядовитая кровь оборотней, сильфов или иной лесной нечисти.

Получив молчаливое разрешение остаться, кончиками пальцев Кристофер чуть тронул молоко, белевшее в ванночке для омовения: оно успело остыть до состояния освежающей прохлады. Однако сие совершенно не годилось. Требовалось расслабляющее тепло, а потому Кристофер мысленно задал все нужные условия. Висевший на шее медальон с синим корундом немедленно выполнил команду. Сам минерал был небольшим, зато цвет – безупречным: бархатисто-васильковый, умеренной интенсивности, что позволяло ценить его на порядок выше темных аналогов.

Виски немедленно отозвались глухой болью: в поздний час лорд Эдвард был без «Властелина», однако на пальцах величаво сияли платиной белые перстни с алмазами. Камни пропустили импульс, но вернули Кристоферу рожденное им возмущение энергетического пространства. Неизбежный побочный эффект.

Совершать магические воздействия рядом с хозяином алмазов было себе дороже: блокировал тот или нет, камни всегда отзеркаливали искажение поля, стремясь возвратить энергию в первоначальное состояние. Сложное и энергозатратное преобразование вполне могло кончиться плачевно. Тем не менее, несмотря на зримые преимущества алмазов, немногие маги успешно пользовались этими своенравными камнями, а среди правителей предпочтение им – и почти исключительно им – отдавал только лорд Эдвард. За это он именовался, естественно, за глаза, Алмазным лордом, а сам Ледум – ледяным алмазом севера.

Но это было простенькое преобразование: необходимые расчеты пронеслись в голове у Кристофера в один миг, и сапфир моментально исполнил мысленную команду. Внешне ничего не поменялось, но молочная ванночка вновь стала теплой, самой комфортной температуры.

Кристофер погасил голубой электрический свет, щелчком пальцев зажигая более подходящие случаю свечи. Бросив в курящиеся благовония щепотку принесенного с собой светло-коричневого порошка, он опустился на колени и высыпал в молоко горсть свежих лепестков. Розы, пионы, малиновые азалии – цветы вызывающе яркими хлопьями поплыли в непорочной и благостной белизне. Аромат их немедленно усилился. Тонкой струей незаметно вливался в него дымок опиума, любимого Кристофером и модного нынче в высшем обществе Ледума.

Воздух становился сладок – сладок, как патока, – и загустевал прямо на глазах. Воздух пах ванилью и медом так сильно, что его было больно вдыхать: казалось, легкие вот-вот разорвутся. Пальцы предательски дрожали, но Кристофер велел себе успокоиться и, смирив взволнованное дыхание, аккуратно снял с ног правителя туфли из мягкой цветной кожи. Прикосновение это было сродни прикосновению к божеству, отозвавшись нутряной, неподвластной никакому контролю дрожью. Взяв в руки большую морскую раковину, блестящую от лака и просвечивающую лишь легким дыханием цвета, Кристофер принялся осторожно лить на ступни теплое молоко.

Завершив церемониальное омовение, аккуратно промокнул влагу шелковым полотенцем, убрал налипшие мокрые лепестки и нанес на кожу смесь ароматных масел. Мышцы лорда Эдварда все еще хранили остаточное напряжение, но то был естественный тонус. Правитель находился в превосходной физической форме, и многие только дивились, как ему это удается. При мысли о сокрытой в рельефах мышц силе Кристофер почувствовал, как горло невольно перехватило, будто ремнем, и глубоко внутри что-то тревожно заныло.

Бледные губы лорда чуть тронула заветная краска удовольствия. Кристофер знал толк в наслаждениях. Да, он был способным и в этом тоже.

Глава службы ювелиров частенько бывал в одном из закрытых клубов для развлечений элиты и не тратил там время даром. Касания кончиков пальцев были нежными и приятными, более разнообразными, чем у иных профессионалов, а нервное совершенство кистей и запястий обещало нечто заманчиво большее. Преданно заглядывая правителю в глаза, безмолвно спрашивая позволения, Кристофер прикоснулся губами к узким ступням, трепетно и страстно. Так фанатики целуют святыню. Вся его поза выражала покорность и желание повиноваться.

Наверное, вместо него у своих ног лорд Эдвард предпочел бы увидеть сейчас Октавиана Второго Севира. Новый лорд Аманиты успел крепко досадить за непродолжительное время своего правления. Лорд Эдвард сильно раздражен: должно быть, тяжелые мысли его вновь и вновь возвращаются к причине и ненавистному объекту этого раздражения.

Октавиан был лишь немногим старше самого Кристофера: в день церемонии, если она состоится, правителю Аманиты сравняется тридцать лет. Возраст, которому прощается все. Возраст, в котором все возможно: еще достаточно молод, чтобы позволить себе быть решительным, категоричным и непреклонным, и уже достаточно опытен, чтобы не совершить совсем уж глупых ошибок.

Несомненно, Октавиану повезло: он пришел на все готовое. Однако предприимчивый юноша не просто довольствовался дарами судьбы, но и по мере возможности активно приумножал их. Октавиан оказался талантливым магом, одаренным не только способностями, но и любознательностью, терпением и готовностью работать, в том числе и особенно – над собой. Мастерство его уже успело раскрыться: он овладел не только традиционными, но и многими секретными продвинутыми техниками, принятыми в доме Севиров, и даже занимался какими-то новаторскими исследованиями природы минералов.

Что ж, не исключено, что Октавиан окажется достойным или даже опасным противником, – но все же этого недостаточно, чтобы противостоять силе и опыту самого правителя Ледума. Кристофер ни секунду не сомневался: рано или поздно нахальный мальчишка будет поставлен на место и окажется у лорда Эдварда в руках. И совсем этому не обрадуется.

Возможно, действительно настала пора прервать затянувшуюся двусмысленную ситуацию с разными столицами. Зная характер лорда Эдварда, Кристофер не удивился его радикальному решению: настал лучший момент указать Аманите, что ее время прошло.

Неповторимое ощущение покоя затопило и тело, и сознание. Славно, очень славно. Вдыхание эфирных масел, чувственных наркотических благовоний погружало в глубокое расслабление, а присутствующие в составе афродизиаки пьянили и туманили взор, рождая желания и фантазии, все более и более смелые. Лорд Ледума, кажется, также наконец сумел отвлечься от своих привязчивых дум и утонуть в том, что происходило здесь и сейчас.

И когда Кристофер вновь поднял на него подернутые поволокой глаза, глядя снизу вверх с выражением, которое ни с чем нельзя было спутать, лорд Эдвард без лишних слов кивнул ему.

И все равно не вязалось.

Что-то было не так, найденных кусков мозаики явно не хватало, чтобы сложиться в более-менее понятную картинку. Если украденный шерл заменили на копию, почему же ее не нашли сразу после убийства? Кристофер ничего не сказал о ней, а эта информация могла бы помочь в поисках. Или глава службы ювелиров попросту решил, что это не его ума дело?

Еще вопрос: почему погибший сын лорда схватил чужой подлинный перстень, не удовлетворившись подделкой? Судя по тому, что знал Себастьян, Эдгар едва ли мог отличить настоящий камень от искусственного. Неужели его погубила – а лорда спасла – случайная ошибка? Если же Эдгар и в самом деле заподозрил подвох, почему не сообщил отцу?

– Простите, сэр, но эта информация строго конфиденциальна, – чинно ответил служащий – пожилой, начинающий лысеть мужчина.

Себастьян молча отогнул край воротника, непринужденно демонстрируя не раз выручавшую серебряную змею. Он ничего не собирался объяснять: знак инквизитора сам говорит за себя. Конечно, рискованно вот так, в многолюдном помещении городского вокзала, разыгрывать подобный спектакль, но смелость, как известно, уже половина успеха. И вообще, прятаться лучше всего на виду, это каждый знает.

Однако частенько он в последнее время эксплуатировал образ инквизитора. Как бы не привлечь внимание настоящих работников святой службы, не пустить по своему следу свору псов.

– Но, конечно, она не под грифом «Совершенно секретно», – уже уступчивее проговорил мужчина, внимательно вглядываясь в лицо Себастьяна, будто пытаясь запомнить каждую черту. – Одну минуту, сейчас же посмотрю в регистрационной книге.

Ювелир не проронил ни звука, являя совершенное напускное безразличие к происходящему вокруг. Мельтешили люди, приезжающие, уезжающие, провожающие, опаздывающие. Лениво поглядывая по сторонам, вальяжно прогуливались охранники. В углу сидела парочка профессиональных нищих, отстегивающих администрации процент с выручки за возможность попрошайничать в таком хлебном месте. Впрочем, сидели они тихо, культурно и никому не мешали. Торговцы наркотиками мастерски сливались с общей массой, как невзрачные хищные рыбы, плотоядно выискивая потенциальных клиентов. Опытный взгляд Себастьяна безошибочно определял такой контингент. Их товар, самого низкого сорта и качества, был опасен для здоровья и порой даже жизни: от употребления грязного нерафинированного сырья, да еще и с примесями непонятного происхождения, нередко случались смертельные исходы. Зато дешевизна манила и неминуемо помогала находить своего покупателя. Особенно среди приезжих из некрупных городов попадалось много неискушенных, у которых от здешних соблазнов и небывалых вольностей разбегались глаза и ослабевало чувство опасности.

Ледум был городом самых современных нравов, отвергающим косность, не знающим ограничений и запретов. Здесь разрешалось все, с чего шел налог в казну. Деньги имели первостепенную важность и давали доступ к любым удовольствиям жизни. Приезжие валом валили в северный полис, мечтая окунуться в атмосферу вседозволенности и острых ощущений, кто-то на время, а кто-то – надеясь зацепиться и остаться здесь навсегда. Но не все мечты сбываются, по крайней мере, в том виде, в каком представлялись изначально. Город затягивал, как хищная воронка водоворота, и выбраться на поверхность удавалось только действительно сильным пловцам.

Себастьян с сожалением поглядел на пестрый рядок откровенно одетых молодых людей, обреченно прислонившихся к грязной стенке у самого входа. Вокзальные проститутки обоих полов, некоторые совсем юные, почти дети, – самый низший сорт торговцев собственным телом. Свободная любовь – часть официальной идеологии Ледума – привлекала многих. Но не все рассчитали свои силы. Жадный, ненасытный молох города проглотил их, пережевал и выплюнул, даже не заметив, как под стальными жвалами хрустнули и сломались хрупкие человеческие судьбы…

Давнее противостояние между главными городами Бреонии – Аманитой и Ледумом, который многие называли второй столицей, – базировалось в том числе и на вопросах общественной морали. В Аманите чтили традиции, старые нормы и понятия о чести, строгий культ семьи. Церковь сохранила там свое последнее прибежище и до сих пор в обязательном порядке освящала браки, узы которых по-прежнему считались нерушимыми. Разводы и измены были недопустимы. Общественное мнение зорко следило за нравственными устоями, оберегая их от падения, и жестоко порицало все, что хоть как-то ему противоречило.

В Ледуме смеялись над церемонностью и чопорностью столицы, называя жителей пуританами, а в Аманите, в свою очередь, презрительно именовали Ледум городом греха.

На самом же деле то были только знамена, пафосные символы противоположностей. Костры, ярко горящие в ночи и манящие орды глупых мотыльков. Охотясь за камнями, Себастьян регулярно посещал обе столицы и провел там достаточно времени, чтобы изучить досконально. Все было не так однозначно: и в одном, и в другом случае исключения из правил тщательно скрывались за внешним фасадом.

Выбор тут – дело вкуса, не более.

– Вот, нашел, – наконец-то сообщил служащий. – Некто господин Стефан, прибывал к нам из Аманиты на две недели, на этот срок арендовал багажную ячейку.

Себастьян чуть было не расхохотался ему в лицо. Логично, ничего не скажешь. Максимально честный ответ. А чего он, собственно, ожидал? Что преступник любезно оставит ему имя и координаты, а лучше – сам украденный шерл? В этот раз не повезло.

– Благодарю за содействие, – без лишних эмоций ювелир отчеканил условную фразу и отвернулся, намереваясь уйти.

– Одну минуту, господин инквизитор, – неожиданно окликнул его служащий. – Я хотел бы записать номер вашей фибулы, если не возражаете.

– Разумеется, – совершенно спокойно отозвался Себастьян, внутренне на чем свет стоит костеря себя за непростительную медлительность, грозящую ненужными осложнениями.

Стоило исчезнуть незаметно, пока служащий не опомнится. Но сейчас ничего не попишешь – отказать он не мог. Инквизиция проявляла пытливый интерес к действиям своих адептов и строго контролировала каждого. Поэтому всякий гражданин мог попросить номер фибулы, чтобы сообщить в городское отделение, если возникли хоть какие-то сомнения в правомерности действий святой службы.

Надо же, какие сознательные работники городского вокзала: бдят, не зная отдыха! Мало им как будто повседневных забот. Местные инквизиторы, несомненно, заинтересуются фактом нелегального использования служебных полномочий давно умершего собрата и начнут, а вернее, возобновят старое расследование.

Этого только не хватало.

Ювелир грустно покачал головой, выходя на привокзальную площадь, и глубоко вдохнул тяжелый влажный воздух. Придется, видимо, распрощаться с приметной фибулой, не раз выручавшей в трудную минуту. И так тянул до последнего: однажды она уже засветилась здесь, в Ледуме, когда ему вот так же потребовалось незаконно добыть некоторые сведения. Большим риском было вновь использовать ее. Мало того, что проявил неосмотрительность, необоснованную беспечность, так вдобавок снова ничего не выяснил.

Как-то несчастливо начинается дело с шерлом.

Себастьян с сожалением отцепил фибулу и незаметно выбросил в одну из больших урн для мусора. Вряд ли кто-нибудь найдет ее здесь.

Дождь наконец прекратился, и наступило практически полное безветрие. Это было очень кстати: в Ледум как раз прибывал крупный торговый дирижабль. Сигарообразный воздушный корабль величаво плыл в сером небе – зримый символ прогресса и развития воздухоплавания. Зависнув над местом посадки, дирижабль начал медленно терять высоту. Снижался он практически вертикально – сразу видно, команда опытная. Ожидавшие внизу работники вокзала готовились принять и привязать к причальным мачтам сброшенные канаты, чтобы потом притянуть воздушное судно как можно ближе к земле для разгрузки и последующей погрузки товара.

Наблюдение за исполинским кораблем, легко и изящно парящим в небесах, естественным образом умиротворяло. Себастьян, как мальчишка, любил дирижабли и воздушные путешествия. Медлительность и плавность хода расслабляли беспокойный ум. Длительные перелеты измерялись неделями, за это время сильф успевал полностью восстановиться и напитаться своей стихией – энергией чистого воздуха за пределами городов.

Себастьян любовался синхронными, слаженными действиями людей, прокручивая в голове и без жалости отбрасывая варианты дальнейших действий. Все они оказались непригодными.

Время шло, а дело только запутывалось и усложнялось.