Ювелир. Тень Серафима

Глава 9, в которой раскрываются сомнительные прелести долгой заклятой дружбы

Узкая дверь камеры отворилась беззвучно.

Одинокий посетитель вошел внутрь и нарочито неторопливо, против своего обыкновения, начал спускаться по выточенным в камне многочисленным ступеням, с завидной методичностью ставя ногу на каждую. Гулкое эхо немедленно увязалось следом, прыгая по лестнице, дурачась и беспорядочно отражаясь от поверхностей пола и стен. Сама камера была просторной, теплой и сухой, но уж очень темной – с единственным крохотным решетчатым оконцем в углу под самым потолком.

Тишина, царящая здесь двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, разбилась, разделилась на до и после: вошедший без жалости резал ее ножами каблуков, как переспевшую, готовую вот-вот треснуть дыню.

Свернувшийся на нарах узник лениво пошевелился, расправил ноги и встал – чтобы немедленно растянуться ниц. Но почему-то в этом движении совсем не ощущалось смирения, страха или хотя бы почтительности: не преклонение, а скорее гимнастическое упражнение, выполненное, однако, с завораживающей грацией.

Мужчина выглядел аскетично: из одежды – только пара коротких, до колена, потертых штанов. Крепкое жилистое тело оставалось почти неприкрытым, правильной формы мускулы мягко перекатывались под кожей. Длинные темные волосы, щедро сбрызнутые ранней, неяркой серостью седины, были туго заплетены в причудливые, но подчеркнуто аккуратные узлы косицы.

Широкую спину заключенного полностью покрывала татуировка: затейливый узор тянулся от левого плеча до поясницы. При внимательном рассмотрении сложная вязь отдельных черт складывалась в оскалившего пасть вервольфа – ритуальный, имеющий сакральный смысл рисунок.

Этого матерого, впечатляющего мощью волчару укрывало нежное кружево причудливо сплетающихся шрамов различного происхождения: были здесь и небольшие отметины от пуль, и четкие узкие следы лезвий, и зажившие рваные раны от когтей или клыков, и рубцы от неудачных падений.

А поверх всего этого великолепия – змеящиеся длинные метки, которые оставил кнут.

– Да по тебе часы можно сверять, Эдвард… лорд Эдвард, – поправился мужчина быстро, но без излишней поспешности: знал, что последует за дерзостью, и попросту не желал лишний раз напрашиваться на неприятности. Голос узника был спокоен и глубок, однако не лишен некоторой язвительности и природной резкости звучания.

– А ты все ждешь, что однажды я не приду, Шарло? – ласково улыбнулся в ответ правитель, сложив руки на груди. Он наконец спустился и остановился прямо перед заключенным, по-прежнему неподвижно распростертым на полу.

Эхо затихло.

– А как же. Все надеюсь, милорд, что рано или поздно кто-то свернет тебе шею. – Узник встал на колени, не рискуя поднимать глаза выше ног правителя. Его запястья были скованы сразу двумя парами кандалов: одни обыкновенные – тяжеленные железные кольца, скрепленные прочной массивной цепью, – и пара тонких и изящных браслетов-наручников на блестящей серебряной цепочке. Причем вторые доставляли куда больше неудобств и проблем, сделанные из пресловутого сплава «Люкс», лишающего мага силы. – Но надежда, похоже, действительно глупое чувство.

– Ты бессовестно лжешь, Шарло, – возразил лорд Эдвард, со странным удовлетворением разглядывая пленника и продолжая неприятно улыбаться, улыбкой жестокой и такой острой, что ей можно было вскрыть горло, как бритвой. – Мои визиты – единственное, что осталось в твоей реальности, в твоем жалком существовании. Ты ждешь их с нетерпением и считаешь томительные часы, а может, и минуты, чтобы не свихнуться окончательно в этом каменном мешке, во тьме и одиночестве. Убежден, за прошедшие долгие годы ты успел полюбить меня, ведь один только я проведываю тебя здесь, как заботливая бабушка, каждые две недели.

– Так жаждешь моей любви? – в тон усмехнулся Карл, не обращая внимание на оскорбительную привычку правителя называть его уменьшительно-ласкательным вариантом имени. В свою очередь, узник и сам частенько опускал высокое титулование, так что в этой игре они были квиты. – Тогда дело совсем плохо. Впрочем, ненависть и вправду сложно бывает отличить от любви.

– Если отнять мое блестящее общество, твоя жизнь станет совершенно пустым, мучительным бременем. Я ведь обещал тебе ад на земле. Не знаю, как он выглядит на самом деле, если вообще существует, но мне кажется, это что-то подобное.

– Уж кто-кто, а ты совершенно точно узнаешь, как выглядит ад, – зловеще посулил узник. – Не сомневайся, однажды кто-нибудь отправит тебя туда на экскурсию в один конец.

– И почему те, кто ненавидит, всегда желают смерти? – Лорд Эдвард в недоумении качнул головой. – Смерть – всего лишь миг, который зачастую даже не осознается. Мои враги могут только мечтать и просить о смерти – такую милость я оказываю избранным, в основном своим глупым оступившимся детям. Смерть – не наказание. Наказание должно длиться как можно дольше и в идеале приводить к раскаянию… Хотя нет, в настолько утопичные идеи я не верю.

– Не сомневаюсь.

– В твоем случае наказание будет сопоставимо по времени с вечностью. Не думай, что после моей смерти что-то изменится и новый лорд освободит тебя. Никто и не подозревает, что ты все еще жив, ни в каких списках ты не числишься. Ты даже не сидишь в тюрьме. И в тот день, когда я все-таки не приду, ты познаешь, что такое настоящая тоска и безысходность. Ты погрузишься в пучину беспросветного отчаяния и вскоре окончательно сойдешь с ума. От тебя и сейчас веет безумием, Шарло. Понимаю, понимаю: в сложившихся условиях трудно сохранить рассудок ясным, даже если воля тверда, как алмаз.

В ответ на недоброе пророчество Карл лишь саркастически хмыкнул, впрочем, не производя впечатление помешанного. Правитель успел хорошо изучить характер узника: природный оптимизм помогал тому справляться с самыми тяжелыми временами и, пожалуй, искренне верить, что однажды что-то изменится к лучшему.

– Тебя не проведешь, мой сиятельный лорд, – пренебрежительно откликнулся Карл. – За столько-то лет пора бы и научиться разбираться в человеческих душах, не так ли? Но я тоже поднаторел в этом. И если я лгу тебе, как ты уверяешь, задумайся, кому лжешь ты сам? Не самому ли себе?

– О чем ты болтаешь, Шарло? – не понял лорд Эдвард.

– Я нужен тебе не меньше – а может, и больше, – чем ты мне. Твоя вершина недосягаемо высока – и одинока. Стандартная плата за власть, стремящуюся к абсолюту. Но знаешь ли… ограниченность обречена бесконечно стремиться к абсолюту. Ты окружен людьми, но с кем из них ты можешь говорить? Не приказать, не унизить, не обругать, не напугать до полусмерти? Не услышать в ответ одно лишь раболепное, давно набившее оскомину «Слушаюсь, милорд», «Будет исполнено, милорд»?

Последние слова Карл произнес нарочно заискивающе, передразнивая угодливую, приторную подобострастность придворных. Лорд Эдвард поморщился, словно съел что-то кислое, но в этот раз промолчал.

– Ты изнурен дотошным поклонением, – со смешком продолжал заключенный. – Тебе все хуже горькой полыни осточертели… Не так ли? Только со мною ты позволяешь себе откровенность. И ты приходишь, потому что больше идти некуда. Ты даровал все возможные свободы, легализовал все пороки, но люди так и остались рабами. Впрочем, на то и был расчет: вседозволенность ограничивает больше, чем манящие, будоражащие запреты, которые так и хочется нарушить. Ты прав, наверняка я буду горько сожалеть, если однажды ты не явишься. Но это потом. А сначала я буду ликовать: упиваться мыслями о твоей смерти и представлять в красках, как именно это произошло. В этот день я буду самым счастливым человеком в Бреонии…

– Ты хотел сказать, оборотнем? – колко уточнил лорд Эдвард, одним лаконичным ударом прерывая поток мечтаний. Неуместных, несбыточных мечтаний.

– Именно, – помрачнел Карл, тяжело возвращаясь на грешную землю. – Однако, благодаря твоим стараниям, я уже и думать забыл о своей второй ипостаси.

Тем временем правитель придирчиво обводил помещение взглядом, проверяя работоспособность магических заклятий, поправляя кое-где ослабевшие. По периметру камеры, так, чтобы узник не мог до них добраться, были зафиксированы драгоценные камни, удерживающие его сущность в неизменном состоянии.

– Если недоволен, могу закрепить тебя в ней. Скучаешь по когтям и шерсти, Шарло? Ну, посидишь на цепи год-другой, глядишь, снова захочется быть человеком.

– Делай что хочешь, пока я в твоем распоряжении, – равнодушно пожал плечами тот. – Кто знает, как все обернется. А пока развлекайся.

Лорд Эдвард беззлобно рассмеялся. Однако твердости характера Карла нельзя было не признать. Немалая душевная сила оставила зримые следы на его лице – следы размышлений, тревог и сомнений… принятых с кровью решений. Слишком резкие черты, жесткие характерные складки.

– Когда же ты потеряешь свой оптимизм, Шарло? – Правитель рассматривал пленника с каким-то естественнонаучным интересом, как лабораторную крыску. – Как наполовину зверь, ты должен был давно утратить нерациональное человеческое чувство – надежду. Но ее из тебя ничем не получается выбить.

– Ты прекрасно знаешь, что во мне доминирует человеческая природа, а не звериная.

– И тем не менее ты не человек. Или лучше сказать – недочеловек. – Лорд Эдвард желчно усмехнулся, отбрасывая маску доброжелательности. – Ты предал человеческий род за возможность пробуждения иррационального, за возможность уходить в обратный мир – мир с обратной организацией пространства и времени. Для людей ты навеки стал чудовищем. Кстати, если забыл, могу напомнить, когда ты последний раз примерял свою хвостатую ипостась. Тридцать четыре года назад, в тот самый день, когда я собственноручно казнил своего сына. Я казнил его из-за тебя, а ты в это время пытался трусливо удрать из города, смекнув, что переворот не удался.

– Нет, Эдвард, – насмешливо возразил Карл, ощерив клыки, которые даже сейчас очевидно превышали размер и остроту человеческих, – ты казнил своего сына вовсе не из-за меня. А из-за того, что тот был мерзавцем и властолюбцем и захотел прикончить тебя, грезя о титуле лорда. Он заслуживал смерти.

– Но ты же не станешь отрицать, по крайней мере, что именно ты надоумил его и любезно взял на себя все хлопоты по организации заговора? – На сей раз лорд Эдвард пропустил мимо ушей панибратское обращение, хотя, безусловно, заметил, как его попытались слабо куснуть.

Глупый ручной оборотень все никак не отвыкнет кусаться.

– Не стану, – охотно согласился Карл. – В какой-то мере я даже горжусь, что участвовал в той давней авантюре, пусть она и не удалась. Славные были деньки, славные люди. Ты ведь и сам наверняка вспоминаешь ушедшие времена? Когда вокруг еще были люди, которые позволяли себе мыслить.

– Мыслители зашли слишком далеко и превратились в преступников и заговорщиков, – отрезал правитель. – Но довольно об этом. Предадимся ностальгии в следующий раз. Благо времени предостаточно.

– Да… вижу, сегодня ты пришел не только поиздеваться и отточить язык, вспоминая о прошлом. Волны твоей ауры – холоднее, невыносимее обычного. Еще немного, и они изранят даже мое физическое тело. Ментально я уже чувствую боль. Что случилось?

– Ты все такой же блестящий интуит, как и прежде, Шарло, – вынужден был признать лорд Эдвард. – На это я и рассчитывал. Не буду томить тебя – посмотри сам.

Получив позволение, Карл медленно поднял голову и устремил на правителя жесткий застывший взгляд. Глаза его были мраморными: желтый, зеленый и коричневый цвета расползались кляксами в радужках, проникая друг в друга, чуть расплываясь на витиеватых, неровных границах. Подобное крапчатое распределение цвета считалось для человеческой расы пороком, признаком дурной крови, хотя после долгих лет практики встречалось у некоторых магов и звалось глазами цвета драгоценных камней. Несмотря на слабое, практически отсутствующее освещение, зрачки были стянуты в тонкие, едва видимые вертикальные черточки.

Нехорошие, опасные глаза.

Узник жадно вгляделся в стоявшего перед ним правителя. Волевые, хищно заостренные черты лица расправились и осветились удивлением. Он будто смотрел внутрь: не на человека, а на вибрации энергетики, на окраски силы, по которым можно понять многое.

Кажется, удовлетворившись, Карл обратил внимание и на очевидные внешние признаки. Заметил, конечно же, непривычно короткие белые волосы, но на удивление не ляпнул ничего ехидного.

Для сегодняшнего визита лорд Эдвард предпочел не привлекающий излишнего внимания темный дорожный плащ, простые одежды траурных цветов и высокие сапоги со штиблетами. Помимо стандартного набора перстней на предплечьях были защелкнуты боевые алмазные наручи с выгравированными на них трехлепестными лилиями. За поясом – приятная тяжесть массивного дисциплинарного кнута, которым при желании и должном мастерстве можно убить с одного удара. У левого бедра на богато украшенной перевязи – легкий, чуть изогнутый меч.

Карл, как и многие, помнил этот великолепный клинок со сложной узорчатой гравировкой на лезвии – легендарный меч-призрак. Он пришел из тех давних времен, когда не было еще изобретено огнестрельное оружие и умение фехтовать требовалось каждому, чтобы выжить. Из тех давних, растворившихся в человеческой памяти времен, что и сам лорд Ледума. Конечно, сейчас меч представляет собой скорее элемент декора, нежели подлинное оружие. Хотя, чем черт не шутит, иногда и его приходится пускать в ход.

Иными словами, облик лорда-защитника Ледума являл собой вид опытного боевого мага в состоянии полной готовности. Давненько же такого не видели.

– Тебя пытались убить, Алмазный лорд. Но, похоже, первоклассные защитные камни отвели от тебя беду – за тебя умер другой человек… одной с тобой крови. Твой младший сын. Но и старший, судя по всему, готовится пополнить главную достопримечательность Ледума – фамильное кладбище инфантов. Подозреваешь его?

Лорд Эдвард отрицательно покачал головой, пропустив неудачную шутку.

– Не думаю, – поджал губы правитель. – Эдмунд слишком труслив для того, чтобы предать меня. Слишком слаб, слишком бездарен – и понимает это. Он не самоубийца.

– Несомненно. Но Эдмунд и не глупец. Он знает, что обладает преимущественным правом на престол, но вряд ли когда-то дождется его. Я вижу, совесть его нечиста. Он боится, боится наказания.

– Все так. Это потому, что инфант скрыл от следствия некоторые важные факты… Утаил то, что обязан был сказать. Ответь лучше, как совершили покушение? Кто стоит за ним?

Карл еще ненадолго задумался, не отрывая от лорда-защитника Ледума своих неподвижных глаз. Янтарные оттенки стали совсем яркими, пятнисто светясь в полумраке, что выглядело, мягко говоря, жутковато. Любого нормального человека мороз бы продрал, потому как сразу становилось понятно: перед ним нелюдь.

– Не вижу, – сказал наконец Карл, устало прикрыв веки. Призрачное сияние радужек померкло. – Это было что-то особенное. То, чего нельзя ожидать. То, что не оставляет следов.

– Как если бы для убийства использовали шерл? – нетерпеливо подсказал лорд Эдвард.

– Шерл? Не может быть! Вот оно как обернулось… – с большой долей скепсиса протянул узник, что-то прикидывая. – Трудно, но, в принципе, возможно.

– Это все, что ты можешь сказать? – в тоне правителя появились тяжелые, дурные нотки. – Если не понял, Карл, я интересуюсь не из пустого любопытства.

– Догадался уж. – Карл ощутимо напрягся, услышав, что его назвали полным именем: это означало, что игры кончились. Такая перемена в настроении не могла не напугать пленника, хоть тот и постарался скрыть постыдный страх. Лишь в голосе чуть-чуть отдалось раскатистое утробное рычание, как отзвук далекой нестрашной грозы.

– Мне нужны ответы.

– Прости меня, лорд. Все отпечатки, все следы тщательно затерты. Работал мастер высокого класса.

Оборотень был прекрасно осведомлен, почему до сих пор жив. Конечно, не из-за желания лорда Эдварда таким прихотливым образом отомстить за смерть сына или организацию давнего заговора. Карл обладал не только редкими знаниями, которые потихоньку и с большим трудом, но все же удавалось вытянуть, но и редчайшими, поистине уникальными навыками, которые нельзя было отобрать, но зато можно использовать. Правитель Ледума привык уважительно относиться к такому набору ума и способностей, а потому высоко ценил своего пленника, который отнюдь не всегда был таким своеобразным.

Родился Карл человеком, с обыкновенными, ничем не примечательными карими глазами, но с живым умом и талантом работать с минералами.