Тень за окном

Глава вторая. Люди на пляже

К очередному «лету любви» 1968 года район Сан-Франциско с названием Хэйт-Эшберри приобрел всемирную славу как один из американских центров движения хиппи. Конкурировать с Хэйт-Эшберри по популярности мог только нью-йоркский Гринвич-Вилледж. Большинство тинейджеров, сбежавших из дома, стремились добраться до Калифорнии; климат благоприятствовал — апельсиновые рощи и лето круглый год; заодно в Хэйт-Эшберри проникали и люди постарше продавцы наркотиков, беглые преступники, неудачливые интеллектуалы. Интеллектуалам очень нравилось изображать из себя жертв буржуазного общества так было легче маскировать собственное интеллектуальное ничтожество. Глубокомысленная болтовня о «больном обществе, превращающем молодежь в механизмы» в Хэйт-Эшберри велась круглосуточно. О том, что само движение хиппи основано прежде всего на материальных ценностях, созданных высокоразвитым индустриальным обществом, а также о том, что только такое общество может позволить себе роскошь содержать несколько тысяч хиппующих индивидуумов, новоявленные гуру предпочитали не распространяться. Среди жителей района также попадались и иностранцы, но их было немного. Большинство обитателей района занимались попрошайничеством и мелким воровством; заключить контракт с туристической фирмой и позировать перед фотоаппаратами туристов считалось фантастической удачей.

…До Сан-Франциско Боксон добрался как обычно — на попутных. Сначала его вез грузовичок с рыбой, потом — фургон с обувью. Прямо до Хэйт-Эшберри Боксона подбросили четверо музыкантов — студенческий квартет, исполняющий песни в стиле кантри. Все три часа дороги Боксон рассказывал им про парижский май 1968 года. На прощание студенты пригласили Боксона в гости и записали ему адрес своего общежития в Лос-Анджелесе. Боксон пообещал непременно зайти.

Хиппующее население Хэйт-Эшберри грелось на солнце, щурилось на туристов и берегло силы для вечерних медитаций, традиционно переходящих в оргии. Боксон остановился около двух лежащих на асфальте юношей с давно немытыми шевелюрами и под одним одеялом.

— Привет, парни! — для стимуляции ответа Боксон загородил им солнце. — Где здесь можно переночевать?

Юноши напряженно подвигали глазами. Потом они попытались отползти в сторону, но Боксон наступил своим армейским ботинком на край одеяла, и несчастным туземцам пришлось вступить в диалог.

— Десять долларов! — шепотом сказал один из них.

— За полгода? — попытался уточнить Боксон.

Юноши с усилием поднялись на ноги. Им это удалось, и Боксон подумал, что если их когда-нибудь придется бить, то это будет избиение младенцев.

— За информацию, — так же шепотом ответил собеседник. Его компаньон снова сел на землю. Тело хиппи несколько раз пронзила волна дрожи, и Боксон догадался, что парней страшно ломает, на новую порцию героина денег нет, и сейчас эти ребята готовы на все, лишь бы нашелся шприц с зельем. Разговаривать с ними было бесполезно.

Ещё в Париже Боксон пару дней просидел в Национальной библиотеке на улице Ришелье, читал американскую прессу. Знать ситуацию в районе своих действий одна из составных частей успеха. В маленькой записной книжке Боксона имелось несколько адресов весьма недорогих студенческих общежитий, в одном из таких он ночевал в прошлом году, когда также автостопом добрался до Сан-Франциско, но даже там требовалось платить кое-какие деньги. Денег было мало.

Через несколько минут Боксон нашел здравомыслящего человека. Этот парень изображал из себя закоренелого хиппи, убежденного борца за всеобщую любовь и мир во всем мире. Туристы протягивали ему купюры, и за это он принимал разнообразные позы перед объективами их фотоаппаратов. Боксон некоторое время ждал, пока очередная группа японцев погрузится в автобус туристической фирмы, чтобы отправиться смотреть другие достопримечательности Сан-Франциско.

— Привет, меня зовут Чарли Боксон! — подойдя к живому экспонату, представился Боксон.

— Гарри Хилкерт! — протянул руку парень, и указав на армейские ботинки Боксона, спросил. — Ты что, дезертир?

Сам Гарри Хилкерт на ногах имел тонкие плетеные сандалии — в полном соответствии с инструкцией «Как стать хиппи. Практическое руководство».

— Нет, но в дороге джамп-бутсы — лучшая обувь… — ответил Боксон.

— Ну, не знаю!.. — настаивал Хилкерт. — За эти башмаки тебя любой коп сразу же остановит. А ещё если в район армейских учений попадешь, так вообще житья не будет…

На этой спорной теме разговор пришлось прервать — пришел очередной автобус с туристами. Гарри Хилкерт трудился в поте лица, фотоаппараты щелкали, как на пресс-конференции президента. Боксон снова терпеливо ждал в стороне. Экскурсия вскоре закончилась, разговор продолжился.

— Где можно вещи оставить, чтобы не украли? — напрямую спросил Боксон.

— Украдут везде, — глубокомысленно изрек Хилкерт. — Здесь нет личного имущества, так что можешь все раздать прямо сейчас — не обременяй душу свою скопидомством…

Перспектива остаться без личного имущества Боксоном была обдумана заранее и не признана приемлемой. Поэтому он продолжил выяснение сложившихся обстоятельств:

— Гарри, я так долго шел к Тихоокеанскому побережью, что эти вещи стали частью моей души. Скажи мне правду: а где ты сам живешь?

— Здесь недалеко… Ты хочешь напроситься в соседи?

— За неимением лучшего… Или у тебя есть другие предложения?..

Хилкерт пошарил в карманах, и на свет появилась потрепанная визитная карточка.

— Вот адрес. Через три квартала. Спросишь миссис Эволи. Но сохранность вещей и там не гарантируется — слишком много наркоманов. Безнадежный район…

Когда-то миссис Мадлен Эволи была замужем за добропорядочным мужчиной. Её муж работал мастером на кораблестроительных верфях, и даже имел автомобиль «форд». У супругов Эволи рос сын — Габриэл. По выходным дням вся семья выезжала за город на пикник, в День благодарения на столе обязательно присутствовала индейка. В рассрочку мистер Эволи купил дом.

Все исчезло постепенно. Сначала долго и мучительно умирал корабельный мастер — рак желудка убил его за год. После Пирл-Харбора его сын мог получить отсрочку от призыва, но парень не захотел воспользоваться таким способом сохранения жизни и погиб в боях на Иводзиме. Чуть позже, не дождавшись очередного взноса по закладной, банк отобрал дом. Миссис Эволи пристрастилась к дешевому калифорнийскому вину, благо после отмены сухого закона местные виноделы приобрели всеамериканское признание. От прежней жизни остались только фотографические портреты: корабельный мастер с супругой и улыбающийся парень в форме морского пехотинца — «Мама, к моему возвращению испеки ежевичный пирог!»…

Трехэтажный дом из красного кирпича в прошлом был складом галантерейной продукции. В послевоенный промышленный бум кто-то догадался проделать в глухих стенах окна, разделить огромные помещения перегородками и заселить в комнаты малоимущих иммигрантов. Миссис Эволи сняла одну из комнаток и вскоре получила от домовладельца должность смотрителя — в её обязанности входил своевременный сбор квартирной платы и подобие контроля за общим порядком. Естественно, в случае семейного скандала или дружеской поножовщины сил миссис Эволи было недостаточно, но в её конторке стоял действующий телефонный аппарат, а начальник местного полицейского участка когда-то ходил в школу вместе с погибшим на войне Габриэлом, и в память о друге детства всегда находил возможность прислать полицейский наряд, даже если приходилось игнорировать другие призывы о помощи. Чтобы ни у кого не оставалось сомнений в решительности полиции, пару раз особо буйные экземпляры во избежание бессмысленной волокиты были просто застрелены на месте, а их семьям порекомендовали не обращаться в суд во избежание пожизненного бездомничества. Жильцы об этом знали, и относительный порядок старались соблюдать. Но какой может быть порядок, если у половины семей изначально нет кормильцев, а другая половина — безнадежные алкоголики и наркоманы?..

— …Одна койка — тридцать долларов в месяц. Оплата — вперед! — строго сказала миссис Эволи, и тогда Боксон наконец вспомнил, где он мог видеть её раньше — смотрительница была невероятно похожа на израильского политика мадам Голду Меир, совсем недавно её портреты замелькали в политической хронике.

— А если я остановлюсь на неделю? — спросил Боксон.

— Девять долларов в неделю. Оплата — вперед!

— А если мне нужно только оставить вещи?

— Парень, ты откуда свалился? Кто же здесь будет охранять твои шмотки?..

— Мэм, — доверительным тоном сказал Боксон, — я предлагаю эту работу вам…

— У меня тоже могут украсть. А вдруг у тебя там наркотики?

— Наркотиков-то там точно нет… Я согласен — девять долларов в неделю плюс один доллар — за то, что мой рюкзак будет храниться в вашей комнате.

— За хранение рюкзака — два доллара! — миссис Эволи внимательно посмотрела на лицо Боксона, и её глаза наполнились слезами. — Мой Габриэл был таким же бойким парнем…

Боксон не знал, кто такой Габриэл. Он молча вынул из кармана пачку полученных от Мигеля Одоссо денег и отсчитал несколько купюр. Миссис Эволи смотрела на доллары спокойно — у местных жильцов иногда случались эпизоды удачи, и тогда они также небрежно демонстрировали свое богатство. Потом их выбрасывали на улицу за просрочку квартплаты…

— Скажите, миссис Эволи, — продолжил разговор Боксон, доставая фотографию Стеллы Менкевич, — среди ваших жильцов вы не встречали эту девушку?

— Ты полицейский? — не глядя на фото, спросила миссис Эволи.

— Нет, мэм, я, скорее, друг семьи. Так как — встречали?

Миссис Эволи внимательно посмотрела на фотографию. На её лице отражалось полнейшее безразличие.

— Всех не упомнишь… Этих девок вокруг — стаями ходят… Нет, не припоминаю.

— Хорошо. — Боксон убрал фотографию в карман. — Тогда следующий вопрос: не было ли среди ваших жильцов француза. Его имя — Жозеф Моранто. Тоже не припоминаете?

— Ты — частный детектив? — спросила в ответ миссис Эволи.

— Нет, я не полицейский и не частный детектив, я просто ищу этих людей. И если вы их встречали, то почему бы вам мне об этом не рассказать?

— А почему бы тебе не убраться к черту? — миссис Эволи иногда не выбирала выражений.

— Как же я уберусь, если я уже заплатил за неделю вперед? — почти неподдельно удивился Боксон. — Мэм, если с вашей помощью я найду этих людей, то крупное вознаграждение вам обеспечено. Особенно за француза. Так как встречали?

— Покажи фотографию! — потребовала миссис Эволи.

— Вот, взгляните, ещё у него есть точная особая примета — он говорит с сильным французским акцентом. У вас был такой жилец?

Миссис Эволи засмеялась:

— Парень, в этом доме половина вообще не говорит по-английски, а другая половина говорит с акцентом. Нет, с такой особой приметой ты найдешь его только где-нибудь на Аляске — там из иностранцев одни эскимосы, другим там холодно. Какие ещё есть приметы?

— Ниже меня ростом, на вид — лет двадцать-двадцать пять, развитая мускулатура — он занимался культуризмом… Других примет нет.

— С такими приметами ты будешь искать его до скончания века. С чего ты взял, что искать его следует здесь?

— Была от него открытка месяц назад, он писал, что остановился в районе Хэйт-Эшберри…

— Месяц назад! Так он уже, наверное, от передозировки помер!..

— Тогда я должен увидеть его труп. Даже если для этого придется раскопать его могилу…

Боксон стоял возле стены, увешанной фотографиями и записками. «Зов предков» — было намалевано наверху красной краской.

На фотографиях улыбались молодые лица. Иногда попадались семейные портреты — счастливые, улыбающиеся американские семьи.

Сотни фотографий, сотни записок.

«Интересно, кто-нибудь нашел таким образом потерявшегося ребенка?» — подумал Боксон. И ответил себе: «Наверняка, ведь хоть кому-то это удалось».

Вероятность отыскания среди тысяч хиппи района Хэйт-Эшберри бывшего парижанина Жозефа Моранто оказалась столь мала, что Боксон захотел немедленно отправиться в обратный путь. Но вернулся к прежнему решению — искать до тех пор, пока есть деньги. И даже тогда, когда денег уже не будет.

Гарри Хилкерт стоял на прежнем месте, позировал туристам.

— Как нынче бизнес? — спросил подошедший к нему Боксон.

— Могло быть и лучше. Устроился?

— Да, спасибо за адрес. — Боксон возвратил визитку. — Гарри, как ты думаешь, часто родители отыскивают своих детей с помощью фотографий на стене?

— Иногда бывает. Ты боишься, что тебя тоже будут искать?

— Я сам ищу. Взгляни на фото — эту девчонку когда-нибудь видел?

Хилкерт с деланным равнодушием посмотрел на фотографию.

— Не припоминаю. Здесь таких тысячи. Знаю тут одного, он помогает искать. Она тебе кто?

— Совсем никто, просто по дороге попросили, если встречу — дать знать… А сам я ищу парня, Жозеф Моранто, француз… Не встречал такого?

— Покажи фото.

— Пожалуйста, но оно из его прошлой жизни. Он говорит с сильным французским акцентом. Попадался тебе такой?

Хилкерт пожал плечами.

— Разные тут бродят… Надо тебе людей поспрашивать…

— Где мне найти того парня, который помогает искать пропавших? — спросил Боксон.

— Здесь недалеко… Но он берет деньги за информацию. Ты как, заплатить сможешь?

— За хорошую информацию — я его озолочу. За вранье — сломаю обе руки. Его такие условия устроят?

Хилкерт задумался. Кроме работы фотомоделью, он имел небольшой побочный заработок — получал процент от тех сумм, которые вымогал его приятель с отчаявшихся родителей за якобы оказанную помощь в поиске сбежавшего ребенка. Заработок был относительно легким — если парень или девушка были в Хэйт-Эшберри, и столкнувшись с мерзостями вольной жизни, мечтали вернуться домой, найти их не составляло особого труда, а если сбежавшие из дома дети сознательно скрывались, то всегда можно было сказать, что информация оказалась устаревшей и заодно потребовать дополнительное финансирование для дальнейших поисков. Самым выгодным было помогать в поиске дочерей — за девочек родители беспокоятся больше. Далеко не все могли оплатить дорогостоящие услуги высококвалифицированных частных детективов, поисковые действия которых почти всегда бывали успешными. Бизнес на родительском несчастье процветал.

Но Боксон не был похож на несчастного родственника и вполне мог осуществить свою угрозу — в случае обмана переломать обманщику руки. А обещание озолотить в случае успеха… Хилкерт решился.

— Через пару часов у меня заканчивается смена, подходи, прогуляемся. Кстати, ты тоже француз?

— Я англичанин. Из Лондона. Через два часа я подойду.

…Когда полтора месяца назад Боксон вошел в лондонскую квартиру родителей, размахивая дипломом Сорбонны, отец подарил ему настоящий швейцарский хронограф — «Омега» в стальном корпусе. Боксон не решился брать с собой в путешествие столь дорогостоящую вещь, его спутником стали массово штампованные, но неожиданно надежные германские часы «Штиммерс»; когда-то их подарил ему его французский дед Гастон Трево, старый железнодорожник, бывший убежденнейший коммунист, соратник Тореза, с сотнями других товарищей по партии выбросивший свой партбилет в Сену, когда в ноябре 1956-го танки Хрущева въехали в Будапешт («Эти русские предали нас, они всех нас предали!» сокрушенно говорил он в те дни). Привычка придерживаться жесткого временного расписания помогала Боксону сделать значительно больше дел, чем за тот же период успевали сделать его однокурсники. В путешествии Боксон своим привычкам старался не изменять.

Через два часа Боксон и Хилкерт поднимались на третий этаж четырехэтажного жилого дома, во всех окнах которого не было ни одного целого стекла. Хилкерт постучал в дверь.

— Кто там? — спросил из-за двери мужской голос.

— Открывай, Митч, это я, Хилкерт!

Судя по скрипу дерева, за дверью отодвигали деревянный засов. Так оно и оказалось — на двух больших скобах поперек двери висела полуторадюймовая доска. Взломать такую дверь можно было только осадным тараном. Или взрывом.

Митч — так звали приятеля Хилкерта, полное его имя было Митчелл Бакерлис оказался парнем лет под тридцать с традиционно длинными и немытыми волосами, а также с бакенбардами — остаточное явление рок-н-ролльной моды прошлого десятилетия. По сравнению с классическими бакенбардами маршала Мюрата растительность Митча выглядела жалко.

Хилкерт в нескольких фразах обрисовал проблему, Митч очень внимательно посмотрел на фотографию Стеллы Менкевич, также внимательно ознакомился с данными на Жозефа Моранто, с глубокомысленным видом пригладил шевелюру и сказал:

— Сто долларов — задаток. Информация стоит денег. Потребуются большие расспросы…

— Без задатка, — оттолкнул предложение Боксон. — В случае успеха за Жозефа Моранто получишь семьсот долларов. За девчонку — триста. За обман самостоятельно повесишься на дверной ручке. Условия устраивают?

Митч некоторое время не шевелился. Пару месяцев назад к нему обращался один родитель. Митч взял деньги, но никого не нашел. А родитель оказался серьезным мужиком и Митч три недели не мог встать на ноги — его били минут десять, как боксерскую грушу. Второй раз такого контракта Митч мог не пережить.

— Я отказываюсь, — сказал он.

— Митч, — тихим голосом сказал Боксон и улыбнулся, — ты уже не можешь отказаться…

— А ну вали отсюда… — от внезапного волнения вдруг захрипел Хилкерт, отводя руку для удара.

— Гарри, мы с тобой в разных весовых категориях! — указал ему Боксон. — Я же запросто прибью вас обоих! К чему весь этот водевиль?

— Я так и знал, что ты — полицейский! Вот дерьмо! — выругался Хилкерт.

— Я — не полицейский, Гарри! — сказал Боксон. — Если я тебе скажу, кто я, тебе станет страшно жить. А Митч потеряет семь сотен реальных баксов. Вопросы есть?

— Я не хочу заниматься этим делом! — твердым голосом изрек Митч, и уставился в окно. Вид из окна напоминал последствия урагана «Агнесса».

— Отлично, ребята! — Боксон усмехнулся. — Я снимаю свое предложение. Достаточно того, что вы о нем знаете. Уверен, как только интересующие меня люди появятся в вашем поле зрения, вы известите меня. Так что обязательств у вас никаких. Предлагаю выпить по этому поводу пива. Я угощаю!

— …Скажи мне, Чарли, — сидя на газоне парка с пивной бутылкой в руке, спросил Митч, — зачем ты устроил весь этот, как ты говоришь, водевиль? У тебя действительно так много денег?

— Друг мой Митч, в твоем доме из каждой стены торчит не одна пара ушей! — снисходительным тоном объяснил Боксон. — Уже сегодня к вечеру весь Хэйт-Эшберри будет знать, что за какого-то француза кто-то дает семьсот баксов. Для аборигенов это существенная сумма, француза непроизвольно начнут искать. Ты же понимаешь, что я вовсе не собираюсь платить целых семь сотен. Мне нужно найти источник информации, а уж как получить из него эту информацию — для меня не проблема. Наркоман, например, сдаст мне кого угодно за одну дозу, и так далее. Девчонка меня интересует меньше, но её семье я кое-чем обязан… А денег у меня с собой всего несколько долларов, именно поэтому я заплатил миссис Эволи только за неделю. Через неделю придется поворачивать обратно…

— Тебе не кажется, что иногда ты слишком нарываешься?.. — резонно заметил Хилкерт, все ещё с трудом переживающий замечание о разнице в весовых категориях.

— Мое поведение соответствует ситуации, Гарри!.. А по морде можно получить и без повода. Не огорчайся, пей пиво и расскажи-ка мне о не упоминаемых в прессе подробностях местной жизни…

Когда благодаря послевоенному буму рождаемости в экономике Соединенных Штатов сформировалась целая отрасль производства товаров исключительно для молодежи, аналитики Центрального разведывательного управления предложили руководству обратить особое внимание на политическое молодежное движение. Рекомендовалось присмотреть не только за лево- или право-радикальными группировками — за ними и так наблюдают парни из Федерального Бюро Расследований, но и за интеллектуалами, не относящимися к экстремистам. Начальник одного из оперативных отделов ЦРУ Ричард Сэргиссон (сын техасского нефтепромышленника, выпускник Гарварда и участник корейской войны — блестящее сочетание для правительственной карьеры), создал специальную группу агентов, внедренных в различные молодежные сообщества. С каждым агентом он проводил подготовительные беседы, персональный инструктаж, и эти парни не подводили своего шефа. Абсолютно все они имели приличных родителей, университетское образование и здоровое честолюбие. Между собой их не знакомили, и Сэргиссон иногда читал доклады своих агентов, рассказывающих друг о друге.

Одним из агентов Сэргиссона, внедренных в Хэйт-Эшберри, был Эдвард Линс Трэйтол, выпускник университета Атланты и стажер университета Йеля. За Трэйтолом стояли несколько поколений вирджинских плантаторов, его прадед сражался в войсках генерала Роберта Ли против «проклятых янки», его отец служил в штабе Эйзенхауэра; в семье говорили по-французски, держали чернокожих слуг и старики по воскресеньям ходили в церковь. В декабре 66-го дядю Трэйтола убили террористы из популярной негритянской партии «Черные пантеры». Когда к Эдварду Трэйтолу обратились люди из ЦРУ, он принял их предложение не раздумывая, и ведомство в Лэнгли получило отличного сотрудника.

— Помимо традиционного сбора информации, — говорил ему на инструктаже Сэргиссон, — перед тобой будет стоять ещё одна задача, и я не решусь назвать её второстепенной. Тебе необходимо оценивать все свои контакты как кандидатов на активное сотрудничество. Уход из дома — это поступок, и если такой поступок совершает интеллектуально развитый молодой человек, то наша цель — привлечь его интеллект на служение Америке! Если отбросить 95 процентов всякой шушеры, всех этих наркоманов, уголовников и прочих генетических неудачников, то в молодежном движении останутся 5 процентов талантливых и способных на активные действия людей, причем обоего пола. Цивилизация стоит перед реальной опасностью — захват власти коммунистами во многих странах является неоспоримым фактом и не может не вызывать беспокойства. Старичье из администрации Эйзенхауэра умудрилось оттолкнуть от Соединенных Штатов такую фигуру, как Кастро — и образовавшуюся пустоту на Кубе заполнили русские. Повторение подобной ошибки недопустимо при любых обстоятельствах! Для нас — я говорю о современных хранителях цивилизации, как бы пафосно это ни звучало, — не является проблемой финансовая сторона вопроса: в случае необходимости мы имеем возможность привлечь активы из неподотчетных правительству фондов. Проблема люди, которые будут осуществлять глобальные операции. Можно найти рядовых исполнителей, но действия даже самого талантливого рядового могут быть сведены к нулю бестолковыми действиями его командира. Вспомним вермахт — основу его генералитета составили те четыре тысячи офицеров, которых страны-победительницы позволили иметь Германии по условиям Версальского договора. Немцы оставили самых лучших, и вторая мировая война дала потрясающее количество талантливо проведенных боевых операций. В России в военных училищах до сих пор запрещено подробно разбирать катастрофу лета 41-го года, ибо она является образцом героизма рядовых солдат в сочетании с полнейшей безмозглостью высших военачальников. Итак — люди, неординарно мыслящие люди вот что нам нужно более всего!..

— Можно ли расценить мою задачу как подобие работы вербовщика? — спросил тогда Трэйтол.

— Только теоретически! — ответил Сэргиссон, и пояснил. — Решать, привлекать того или иного индивидуума к нашей работе, не является твоей задачей. Сведения о вероятных кандидатах, о возможности возникновения новых течений в молодежной идеологии для тебя более важны, чем банальная вербовка. В конце-концов, ты же понимаешь, что тебя мы привлекли тоже на основании заранее собранных данных…

Отпраздновав рождество 1967-го года в имении родителей, Эдвард Трэйтол поселился в одном из общежитий университета Сан-Франциско, что совсем рядом с Хэйт-Эшберри, и приступил к ежедневному сбору информации. За полгода он представил руководству двух человек. Первым был разругавшийся со своим работодателем гениальный математик-программист Энтони Деккерс из штата Колорадо. Работодателю не нравилась манера Деккерса приходить на работу без галстука, и по этой причине вычислительные машины фирмы на некоторое время остались без математического обеспечения — Энтони уволился, и решил немного попутешествовать. В Сан-Франциско он оказался без единого цента и очень быстро скатился в общину хиппи. Трэйтол обратил на него внимание, когда увидел, как на пляже грызущий засохшую булку Деккерс читал рассыпающуюся от ветхости книгу, в которой формул было больше, чем текста. Второй была самостоятельно изучившая восемь иностранных языков семнадцатилетняя Ширли Кингсдэйл из Монтаны, не выдержавшая беспросветной скуки и замшелой морали в добропорядочной баптистской семье. Ширли Кингсдэйл по дороге в Лос-Анджелес влюбилась в бородатого эколога с горящими глазами, потаскалась с ним по демонстрациям и пикетам, и была брошена при первых же признаках беременности. Какая-то мексиканка организовала ей весьма недорогой аборт, закончившийся вызовом «скорой помощи» в городской сквер, куда потерявшую сознание Ширли спешно перенесли из домашней операционной. На существование в трущобах Ширли зарабатывала написанием писем на испанском языке под диктовку неграмотных мексиканских рабочих.

Сэргиссон был доволен — за полгода Центральное Разведывательное Управление получило двух высококлассных специалистов с отличной школой выживания (даже если дипломов в этой школе им не выдавали). Эксперимент уже одним только этим фактом доказал свою полезность, но высшее руководство резонно задавало вопрос: есть ли смысл подбирать на обочине пусть талантливых, но все-таки неудачников? Не проще ли нанимать работников обычным путем? Сэргиссон формулировал свой ответ так:

— Мы не можем позволить себе безумную роскошь терять одаренных людей, которым немного не повезло в жизни. Да, демократия дала всем равные права на самовыражение. Но, согласитесь, все-таки некоторые имеют несколько больше возможностей…

Руководство согласилось, тем более, что информация, предоставляемая внедренными в молодежные сообщества агентами, имела огромную ценность, и на основании этой информации госдепартамент формировал международную молодежную политику правительства Соединенных Штатов. Что же до подбора кадров, то наиболее разумные руководители финансовых и промышленных корпораций давно уже содержат специальные службы поиска и вербовки молодых талантов. Бизнес есть бизнес, а современная разведка — это более, чем просто бизнес.

На очередной встрече с Сэргиссоном Трэйтол рассказывал:

— В нашем зоопарке появился интересный экспонат. Сначала до меня дошел слух, что кто-то разыскивает какого-то француза и предлагает за помощь в поисках ну совершенно невероятную сумму! Тот мулат, который мне эту байку рассказывал, плел что-то про пять тысяч баксов. Полагаю, сумма чрезвычайно завышена, но любой слух имеет под собой некое реальное основание. В тот же день, в местном «макдоналдсе», я обратил внимание на высокого парня, он заказал жареную картошку и попросил не поливать её кетчупом. Это не по-американски, так что я на всякий случай сел к нему поближе. Он говорил на отличном английском, но на нем была кожаная куртка от Ива Сен-Лорана. Такую вещь можно купить только в Париже, во всех других городах мира она стоит настолько дорого, что её обладатель не пойдет обедать в «макдоналдс». Если он её, конечно, не украл. Мы разговорились. Его имя — Чарли Боксон, он говорит, что из Лондона, ищет в Хэйт-Эшберри двух человек. Показывал фотографию девчонки, имя — Стелла Менкевич, также спросил меня про француза Жозефа Моранто, фотография парня сделана интересно — на одном листе три фото: портрет, в полный пост и три четверти. О вознаграждении не упоминал. Никакой связи между Стеллой Менкевич и Жозефом Моранто мной не замечено. В разговоре я пару раз упомянул Париж, Боксон ответил уклончиво, но у меня сложилось впечатление, что в майских событиях он принимал активное участие. Выказывать свое знание французского при первой же встрече я не решился. Кстати, похоже, что он спортсмен, в его движениях чувствуется неосознанная уверенность в своих силах. Такое, как правило, в его возрасте, а лет ему не более двадцати пяти, появляется после нескольких лет регулярных тренировок…

— Странно, ты нарисовал какой-то сумбурный портрет, — оценил сообщение Сэргиссон. — Раньше ты был более точен в формулировках…

— Наверное, потому, что этот Чарли Боксон, несмотря на всю схожесть с окружающими, выглядит в Хэйт-Эшберри не совсем своим. Он не только бреется и моет руки перед едой, он ещё и умывается по утрам, подстригает ногти, и даже чистит зубы! Я бы даже сказал так: он находится среди неудачников, но он не неудачник…

— Он похож на частного детектива? — спросил Сэргиссон.

— Полагаю, частные детективы немногим отличаются от обычных людей, мистер Сэргиссон… Вполне может быть, что Боксон — частный детектив. Мне продолжить наблюдение?

— Наблюдение тебе следует продолжить в любом случае. Давай-ка проверим новые имена…

— Их всего три: Чарльз Боксон, Жозеф Моранто, Стелла Менкевич. Данные на Боксона и Моранто можно уточнить на таможне, где-то же они проходили паспортный контроль при въезде. Менкевич, по-моему, какой-то случайный вариант…

— Эдди, случайных вариантов не бывает…

Боксон нашел Стеллу Менкевич в заброшенном бараке недалеко от пляжа, напротив, кстати, острова Алькатрас, — Гарри Хилкерт рассказал новому приятелю о множестве неупомянутых в путеводителях точек скопления хиппи вне района Хэйт-Эшберри. Чарли шел по бараку, перешагивая через спящих, и, удивляясь, как безумно повезло живущим здесь — при такой грязи и скученности любое случайное заболевание моментально должно было перерасти в эпидемию. Впрочем, здесь и так присутствовала одна на всех болезнь — наркомания. Для укрепления революционных настроений на стенах висели портреты: Махатма Ганди, Че Гевара, Хо Ши Мин.

Девушка лежала лицом вниз, но Боксон увидел особую примету, на которую и ориентировался в своих поисках — родинка за левым ухом. Он взглянул на лицо и сумел разглядеть лишь отдаленное сходство с фотографией — так оно изменилось.

Рядом со спящей Стеллой Менкевич сплелись в бурных ласках два гомосексуалиста, на которых никто не обращал внимания, но, когда Боксон поднял истощенное тело девушки на руки, из темного угла поднялся длинноволосый парень с реденькой бородёнкой:

— Не трогай не свое!

— А она принадлежит тебе? — Боксон положил продолжающую спать Стеллу обратно (руки должны быть свободны для драки).

— Если хочешь с ней поразвлечься, гони пятерку и пристраивайся в углу. А то можешь и прямо здесь, ей не впервой… — бородатый захихикал.

Боксон не счел нужным вступать в дискуссию. Он просто левой рукой ударил хиппаря в печень, а правой с размаху хлопнул его по уху. Длинноволосый беззвучно отлетел в сторону и остался лежать грудой тряпья. Шевеление в комнате прекратилось.

Ощущая пристальное внимание со всех сторон, Боксон снова поднял девушку на руки, и пошел к выходу. Помешать ему никто не дерзнул.

Метров двести Боксон нес Стеллу на руках, удивляясь легкости её тела килограмм сорок, не более. Видимо, в последние недели она держалась исключительно на наркотиках. В городской морг Сан-Франциско каждый день привозят такие истощенные трупы.

Потом девушка зашевелилась, Боксон попытался поставить её на ноги, но она падала, и тогда он буквально тащил её за собой. У неё на ногах были какие-то самодельные мокасины, они все время спадали со ступней, Боксон поднял их и понес в руке.

Они добрались до пляжа, и Чарли бережно уложил Стеллу на песок. Примерно через полчаса она открыла глаза.

— Ты кто? — прошептала она.

— Чарли Боксон, — ответил он. — Тебя зовут Стелла Менкевич?

— Да… Откуда ты знаешь? — девушка попыталась встать. Похоже, что по имени её не называли очень давно.

— Лежи, отдыхай! — скомандовал Боксон. — Есть хочешь?

— Хочу… А закурить у тебя не найдется?

Боксон достал из кармана помятую пачку «Лаки Страйк». Девушка мотнула головой:

— Не сигареты, травка у тебя есть?

— Марихуану не употребляю. И тебе не советую, даже если ты пошлешь меня со всеми моими советами.

Девушка недовольно застонала и оглянулась вокруг.

— Какого черта я здесь делаю? — спросила она.

— Морской воздух более полезен, чем атмосфера вашего барака. И тебе придется смириться с моим обществом.

— Вот придет Джей, он расскажет, кто с кем должен смириться… — Стелла попыталась встать. Боксон положил ей руку на плечо, и девушка бессильно повалилась на бок.

— Мне наплевать на твоего Джея. Это — первое. Второе: с этой минуты ты будешь постоянно со мной. И не пытайся убежать — я найду тебя даже под землей…

— Тогда дай мне травки! — закричала Стелла и вскочила на ноги. Боксон легонько хлопнул её ниже колена и ловко подхватил упавшее тело.

— Не ори, дура! — прошептал он. — А то сейчас подарю тебя вон тем эсэсовцам, не доживешь до заката…

— Каким ещё эсэсовцам? — простонала Стелла.

— Вон, справа, пожилые мужики загорают, видишь?

— Какие же они эсэсовцы, это иностранцы какие-то…

— Они говорят по-немецки, и на левом плече у каждого — шрам. До весны сорок пятого на месте шрама у них была эсэсовская татуировка…

Стелла молчала. Она что-то слышала про германских нацистов, но это было так давно, ещё до её рождения…

А Боксон хорошо помнил рассказы отца о боях под Эль-Аламейном, о высадке в Нормандии, и о людях в концлагере, что у первого же германского городка на восточном берегу Рейна. Почти у каждого германского городка был собственный концлагерь…

На пляж выкатил свою тележку продавец горячих закусок, и Боксон купил у него пару хот-догов и кока-колу. Стелла так жадно увязла зубами в булке, что некоторое время не могла задавать глупых вопросов, а Боксон в это время соображал, куда же теперь ему деть эту драгоценную находку. Вести в дом к миссис Эволи? Вероятно, но дополнительные денежные расходы могут уничтожить весь скудный бюджет. Обратно в барак? Но завтра её там уже не будет — сутенер постарается спрятать девчонку, чтобы вымогать у Боксона деньги. К тому же она опять вернется к доступным наркотикам… Вообще-то женская наркомания неизлечима… А у мадам Менкевич могут обнаружиться какие-нибудь причины не ехать за своей дочерью немедленно… Стоп! Так плохо думать о людях не годится. Но последние крохи наивности исчезли, когда профсоюзы подружились с де Голлем и с Сорбонны сняли красный флаг…

— Так и будем сидеть на пляже? — спросила Стелла, успешно управившись с хот-догом.

— Нет, теперь ты будешь моей помощницей, — ответил Боксон. — Постоянно при мне. Поняла?

— Спать тоже вместе? — уточнила девушка.

Боксон посмотрел на неё, медленно переводя взгляд с ног до головы. Единственным достоинством Стеллы осталась ещё не исчезнувшая молодость. Вот если бы ей килограмм на десять-пятнадцать поправиться…

— Да, спать будем вместе. Но сначала тебя надо вымыть…

— Тогда пойдем отсюда, а то у меня нет купальника…

— Да на тебе и обыкновенного-то белья нет, дорогая…

— Я не помню, где я его оставила. По-моему, в какой-то машине. Наверное, это был серебристый «кадиллак»…

По дороге в Хэйт-Эшберри они зашли на почту, и Боксон написал письмо в штат Висконсин:

Увидев, что Боксон списывает адрес с обратной стороны её фотопортрета, Стелла тревожно спросила:

— Это кому ты пишешь?

— Полагаю, что твоим родителям…

— Ты — полицейский?! — казалось, девушка была очень возмущена.

— Нет, я просто многим обязан твоей тетке…

— Что ты метешь? Какой тетке? У меня нет никаких теток!

У персонажей американских мультфильмов высшая степень удивления изображается отвисшей до пола нижней челюстью. И хотя возникшее чувство некоторой одураченности было не настолько сильным, но Боксону вдруг отчетливо вспомнился именно этот образ.

— У твоей матери есть сестра Сильвия?

— У моей матери вообще нет родственников, — заявила Стелла. — У отца где-то в Нью-Йорке был брат, но он пьяница и вечно безработный. Последнее письмо от него было три года назад. Он просил денег на лечение сломанной руки.

— А такое имя — Сильвия Маннерман, тебе что-нибудь говорит?

— Ничего, в первый раз слышу.

— Отлично… У кого в вашем городке есть «шевроле-импала»?

— Да откуда мне знать, у кого какая машина?! У тебя, похоже, в голове непорядок! Лучше купи «косячок», затянемся!..

— Курение вредит здоровью…

Боксон отвернулся опустить письмо в почтовый ящик, и Стелла выбежала на улицу. Её сил хватило только на первоначальный рывок в тридцать метров. Боксон без труда догнал её и взял за волосы.

— Не пытайся убежать от меня! — сказал он. — Я тебя все равно догоню. А если спрячешься, то найду сразу — объявлю сто баксов за твое местонахождение и тебя притащат ко мне в упакованном виде. Поняла?

— Купи «косячок»… — тихо попросила Стелла. — Ну, мне очень надо…

Вместо марихуаны Боксон купил ей большое кремовое пирожное и пепси-колу. Девушка все съела, облизала пальцы и вдруг заплакала.

— Что-то случилось? — спросил её Боксон.

— Чарли, я так давно не ела пирожное… Даже дома…

— К сожалению, ещё раз пирожное купить будет затруднительно — денег нет… Пойдем, малышка, нам надо многое успеть!..

На лице миссис Эволи отразилось крайнее недовольство, но Боксон не позволил сказать ей ни слова — традиционно, хрустом купюры.

— Я нашел её, миссис Эволи! Пусть в эту ночь она спит на моей кровати. Я же вижу, вы добрая женщина и не будете возражать…

Одежду для Стеллы удалось найти на складе Армии Спасения при раздаче подержанных вещей, и девушка стала похожа на иллюстрацию к романам о пролетариате периода Великой депрессии 1929-го года. В тот же день в целях экономии пришлось покинуть дом огорчившейся миссис Эволи и поселиться в одной из коммун хиппи на берегу океана — Гарри Хилкерт подсказал Боксону надежный адрес.

Эту коммуну организовал Айк Макдаффи, бывший преподаватель физики из штата Орегон. В один из дней он вышел из школы, купил рюкзак и решил всю жизнь прожить в краю вечного лета и апельсиновых рощ. Столкнувшись со всей мерзостью жизни «детей-цветов» (какой-то дурак так назвал хиппи, и многим это название понравилось), Макдаффи организовал свою собственную коммуну. Из наркотиков в ней разрешалась только марихуана, ибо полностью исключить «дурь» не представлялось возможным (все-таки не спорт-клуб), но уличенные в употреблении ЛСД, кокаина и героина без лишних дискуссий немедленно изгонялись. Айк Макдаффи отлично понимал, что все рассуждения о наркотиках, как о единственном выходе у молодежи, якобы утратившей какие-то идеалы, есть никчемная болтовня, хорошо оплаченная наркоторговцами; поэтому своим образом жизни доказывал, что любой человек, без всяких наркотиков, может реально приносить пользу обществу, даже если это общество представлено маленькой коммуной на берегу океана. Каждый из коммунаров имел право на приют и кусок хлеба; c вопросами о подробностях личной жизни никто не приставал; детей воспитывали сообща. По вечерам вся коммуна медитировала. Бывший школьный учитель оказался в роли епископа первых христианских общин — духовный наставник и хозяйственный руководитель. Далеко не все выдерживали строгие правила, но благодаря отсутствию наркоманов, коммуна стала истинным прибежищем для слабых духом. Некоторые ребята, отдышавшись в доброжелательной атмосфере и разглядев Хэйт-Эшберри со стороны, вскоре собирались в обратный путь — домой. Макдаффи не афишировал свое сообщество, поэтому новые люди в коммуну приходили нечасто, но регулярно.

Появившись с Боксоном в коммуне Макдаффи, Стелла в первый же день увлеклась занятиями с детьми и начала понемногу привыкать к доброму отношению. Они с Боксоном даже заняли отдельную комнатку — прежний жилец накануне очень удачно умер от какой-то скоротечной пневмонии, и на жилище покойника претендентов не нашлось. Боксон и Стелла полдня отмывали грязь и сожгли охапку кипарисовых веточек, чтобы уничтожить запах затхлости.

— Ты какой-то странный, — сказала Стелла. — Здесь ни одного парня не заставишь взяться за тряпку, а ты моешь пол ну как бы с удовольствием…

— Когда я учился в Сорбонне, то несколько семестров по вечерам мыл посуду в кафе, так что тряпки я не боюсь.

— Сорбонна — это где? — эрудиция Стеллы была не выше среднеамериканской.

— Во Франции, в Париже. — Боксон усмехнулся.

— Не смейся! — Стелла обиделась. — Не у всех такие богатые предки, чтобы могли дать деньги на твою Сорбонну!

— Мой отец — обыкновенный инженер-строитель. Мой английский дед — докер Лондонского порта, а французский дед был машинистом паровоза. Я брал кредит для оплаты университета. И все время работал: мыл посуду, разгружал рыбу на рынке, на пару с дядей на его трейлере развозил грузы по Европе. И ещё успевал учиться. Между прочим, я выплатил почти весь кредит. А ты хоть школу-то закончила?

— А зачем? Чему меня могут научить в школе? Вот тебе, зачем понадобилось ехать в Париж, если ты все равно оказался здесь?

— Человечество за несколько тысячелетий своего развития накопило некоторое количество знаний. И с основами этих знаний люди знакомятся в школе. Как человек может определить свои способности, если он ничего не знает об элементарных понятиях? Вот школа и дает нам эти элементарные понятия. Что же касается Парижа, то честно признаю — первые два семестра я провел в Кембридже, но мой отец не хотел, чтобы я учился в британском университете — ему там не нравилось. Я понял его правоту — в английском университетском городке мне было скучно, я все время хотел сбежать в Лондон. А из французских самый лучший гуманитарный университет — Сорбонна. К тому же я почти всю жизнь прожил во Франции, да и возможностей подзаработать в Париже больше. А в Хэйт-Эшберри я временно, и никогда этого не скрывал. Все эти хипповские лозунги: «Нынешнее общество бесчеловечно! Механизация уродует людей! Ячейка общества не семья, а коммуна!» — такая чушь! Я умею своими руками зарабатывать себе на жизнь, а это существование в трущобах я жизнью не считаю!..

— Ты такой правильный, что даже противно… — попыталась съязвить Стелла.

— Если бы я был правильный, меня бы здесь не было! — засмеялся Боксон.

— А где бы ты был? — спросила Стелла.

— Женился бы на богатой однокурснице и ходил бы на работу в контору своего тестя. Уверяю тебя, на своем курсе я имел некоторый успех!..

В постели Стелла проявила себя весьма старательной, но её сексуальный опыт был несколько односторонним — сначала она пережила групповое изнасилование, и впоследствии по-своему повлияли месяцы проституции — для неё оказалось необычным, что мужчина может нежно ласкать женщину. Она сказала об этом Боксону, и тот подумал: «Несчастная девочка, теперь она влюбится в меня…»

Каждый день в указанные часы они приходили к почтамту. В остальное время Боксон ходил по многочисленным коммунам хиппи и выспрашивал о французе Жозефе Моранто. Стелла сопровождала его повсюду, и Боксон даже придумал ей особое задание: «Следи, чтоб никто не ударил меня сзади». Такое поручение соответствовало окружающей действительности — в первый же вечер в Хэйт-Эшберри на Боксона налетели два чернокожих, обряженных в униформу партии «Черные пантеры» и решивших пошарить в карманах непохожего на хиппи англичанина. В этой драке Боксон показал себя с лучшей стороны — вышеозначенные «пантеры», как и положено недокормленной мелко-уголовной шпане, слишком понадеялись на свое оружие — резиновые дубинки, и были этими же дубинками жестоко искалечены. Одно дело — нападать стаей на одиноких белокожих школьниц, и совершенно другое — по-настоящему сражаться против белого человека…

Побитый Боксоном Джей однажды забрел в Хэйт-Эшберри, но, встретив Боксона второй раз, догадался о бесперспективности конфликта и чуть не заплакал. Продавая Стеллу, Джей ежедневно имел порцию героина, теперь же ему предстояло решать свою проблему самостоятельно.

— Кто такой Жозеф Моранто и зачем он тебе нужен? — спросила Стелла после посещения первого же сообщества.

— Бывший студент, и к нему у меня весьма интимное предложение… — туманно ответил Боксон.

Большинство опрашиваемых отвечали ещё более туманно: кто-то вроде бы говорил с французским акцентом, и вроде бы даже однажды раскурили с ним «косячок», нет, имени не помню, да и не спрашивал вовсе, и так далее… Нескольких французов Боксон все же обнаружил, но они ничего не знали про своего соотечественника Жозефа Моранто.

Некоторые собеседники сокровенно намекали на свои таинственные связи в мире хиппи, предлагали немедленную помощь в поисках и запрашивали сто долларов в качестве аванса. В таких случаях Боксон начинал нервировать информаторов-добровольцев хрустом спрятанных в кармане листков оберточной бумаги и задавал несколько дополнительных вопросов. Через несколько минут выяснялось, что ничего нового он не узнает, а ребята всего лишь хотят без особого труда получить немного денег. Тем не менее, он упорно распространял слух о невероятной сумме, которую получит указавший точный адрес Жозефа Моранто.

Вечером 23-го июля Боксон и Стелла сидели на пляже; Стелла плела из толстых цветных ниток какое-то украшение (Гарри Хилкерт успешно продавал разные поделки туристам, на вырученные деньги Стелла покупала себе мороженое); Боксон листал подобранный на улице февральский номер журнала «Лайф», краем глаза наблюдал за большой доской, плавающей в волнах прибоя; соображал, как бы её оттуда выловить — обитатели коммуны Айка Макдаффи постоянно собирали дрова для общего очага.

Бородатый парень в типично хипповском наряде (полотняная рубаха, джинсы, плетеные сандалии) прошел по пляжу, остановился невдалеке и тоже стал наблюдать за доской. Потом повернулся к Боксону:

— Эй, Чарли, как дела?

— Дела идут!.. — ответил Боксон и вдруг сообразил, что традиционный вопрос и традиционный ответ прозвучали по-французски.

Бородатый протянул руку и продолжил также по-французски:

— Меня зовут Эдвард Трэйтол. Есть разговор. Может, прогуляемся?

— Чарли Боксон. Лучше присядем, камни теплые, солнце нагрело.

Они обменялись рукопожатием и присели на камни недалеко от Стеллы, которая, услыхав незнакомый язык, недоуменно смотрела на обоих, но ребята не стали переходить на английский.

— У тебя отличный французский, где научился? — спросил Боксон.

— В семье все говорят по-французски, каникулы пару лет назад провел в Париже… Хотя сам стопроцентный американец.

— Янки?

— Нет, я с юга, штат Вирджиния. Вряд ли тебя интересует моя биография, но о твоей я знаю достаточно.

— Документы есть?

— Пожалуйста! — Трэйтол протянул водительские права. Права были подлинные, выданные ещё в Вирджинии; Сэргиссон не рекомендовал пользоваться в Штатах чужими документами.

— Очень похожи на настоящие, — сказал Боксон, возвращая документ. — Я даже готов тебе поверить. Излагай!

— Ты слыхал — сегодня в Кливленде какой-то парень залез на башню и стрелял в толпу из снайперской винтовки?

— Нет, мой телевизор остался за океаном. Чем все закончилось?

— Число убитых не помню, но снайпера полицейские шлепнули на месте.

— Туда ему и дорога!.. К чему ты все это рассказал?

— К тому, что цивилизованное общество должно быть в постоянной готовности защищать себя. Для этого оно имеет специальные учреждения. Короче: я предлагаю тебе заключить контракт о сотрудничестве.

— О сотрудничестве с кем? — попросил уточнить Боксон.

Трэйтол достал из кармана портмоне и показал документ за прозрачным пластиковым окошком.

— О-ля-ля! — изобразил изумление Боксон. — Мной заинтересовались господа из ЦРУ! Такое признание моих скромных способностей должно означать больше, чем просто рождественский подарок!

— Не скромничай, Чарли! В наших архивах отыскалась фотография, где ты плечом к плечу с Кон-Бендиттом. Согласись, наше ведомство не могло пройти мимо…

— Рядом с Кон-Бендиттом шаталось столько разного сброда, что на всех у вас не хватит персональных фотографий…

— Да, не хватит. Но только ты не высказал никакого удивления по поводу нашей заинтересованности персонажами внутренней французской политики, а это говорит о твоем реалистичном мировосприятии…

— Полагаю, что ЦРУ — это серьезная внешнеполитическая организация, а внешняя политика любой страны есть прямое отражение внутренней.

— Профессор Маршан говорил, что ты очень неглуп. Я рад, что старик не ошибся… — произнес Трэйтол.

— Ему всего под шестьдесят, — сказал Боксон, — и он далеко не старик. Когда ты успел поговорить с Маршаном?

— Вчера, по телефону. Он передавал тебе привет.

— И что ещё рассказал тебе профессор? Кстати, почему именно он? В Сорбонне я общался со многими профессорами.

— У профессора Маршана специфическая специализация — криминалистика. Но ведь ничего особенного он нам не сообщил. Что он мог рассказать о студенте, который успешно практиковался по уголовному законодательству, но опоздал к раздаче тем для дипломных работ и получил самую безнадежную — о брачных контрактах в семейном праве… Ведь так?

— Так, — подтвердил Боксон. — В ту ночь я не мог выехать вовремя из Гавра, задержался на погрузке, и в университете появился лишь после ланча, когда уже все закончилось. По-моему, ты слишком много обо мне знаешь. Эдди, меня пугает твоя осведомленность…

— Во-первых, ты не выглядишь напуганным и, во-вторых, это не моя осведомленность, это осведомленность нашего ведомства. Тебе понятна разница?

— Более чем… Продолжай!

— Наше ведомство предлагает тебе взаимовыгодное сотрудничество.

— В чем оно должно выражаться?

— Время от времени к тебе будут обращаться с просьбой о помощи. Оказывать эту помощь или нет, ты будешь решать сам. У нас убеждены, что ты не удовлетворишься службой в адвокатской конторе и непременно займешься политической деятельностью. Необходимые связи в левых молодежных кругах у тебя имеются. Кстати, в твоем паспорте стоит отметка о посещении Западного Берлина. Ты ведь встречался там с Рудольфом Дучке?

Боксон несколько секунд молча обдумывал ответ.

— Да, встречался.

— Не бойся, нас не интересуют подробности прошлого! — снисходительно улыбнулся Трэйтол. — Все, что происходило в Европе до мая этого года, уже принадлежит истории. Гораздо важнее будущее. Иногда у тебя будут спрашивать твое мнение по тем или иным вопросам. Уверен, что пропорционально твоей карьере будет возрастать и ценность твоих ответов. В дальнейшем возможно углубление сотрудничества.

— И что я получу взамен?

— Разумеется, вовсе не пресловутые тридцать сребренников! Мы тоже будем предоставлять тебе любую информацию, которая поможет создать твой успех. Но, при необходимости, мы можем выделять некоторые суммы…

— Почему я должен тебе верить?

— Потому, что аванс в виде информации ты можешь получить уже сейчас.

Они некоторое время молча смотрели друг другу в глаза, первым не выдержал англичанин — отвел взгляд на море. Доска по-прежнему плавала не очень далеко от берега.

— У меня есть некоторые обязанности, — сказал Боксон, — подожди немного.

Он быстро разделся и шагнул в волны. Трэйтол наблюдал, как он подплыл к доске и толкая её перед собой, направился обратно к берегу. «Если бы я был гомосексуалистом, я бы влюбился в этого парня» — подумал Трэйтол.

Он сказал об этом, когда Боксон вышел на берег и бросил доску рядом с одеждой.

— Мне это уже говорили, — отреагировал тот.

— Так ты подумал? — вернулся к прерванной теме Трэйтол.

— Мне придется тебе отказать, Эдди. Я слишком свободолюбив, и не хочу брать на себя никаких, даже устных обязательств. Особенно в отношении моего будущего. К тому же, мне наплевать на молодежное движение, ибо, кроме помех муниципальному транспорту и разграбления оказавшихся на пути магазинов, оно ничего не создает.

— Неплохой ответ, Чарли! Уговаривать тебя я не буду, на сегодня достаточно самого факта этого разговора. Подсознательно ты будешь думать о нашем предложении, мы продолжим беседу позже. — Трэйтол встал и собрался уходить.

— Подожди! — остановил его Боксон. — Какую информацию ты хотел предложить мне прямо сейчас?

Трэйтол достал ксерокопию газетного листа.

— Посмотри на досуге, это тебя заинтересует…

Трэйтол ушел не попрощавшись, а Боксон смотрел на фотографию из раздела светской хроники Лос-Анджелеса. Там был изображен Жозеф Моранто в белом костюме под руку с дамой в роскошном вечернем платье. Под фотографией было написано: «Актриса Сэнди Стивенс со своим французским другом Жозефом». Газетчики даже не сочли нужным упоминать его фамилию…

— Что же мне делать-то с тобой?.. — задумчиво произнес Боксон, глядя на Стеллу.

— А тебе плохо со мной? — спросила девушка, не отрываясь от своего плетения.

— Иногда мне с тобой очень хорошо, — признался Боксон. — Но вот прямо сейчас мне надо ехать…

— Куда?! — Стелла широко раскрыла глаза.

— В Лос-Анджелес.

— Поедем вместе! — решимость Стеллы казалась беспредельной.

— Да мне там и одному-то будет очень трудно…

— Я тебе уже надоела?.. — тихо спросила Стелла, и Боксон опять ощутил чувство безнадежной жалости к этой глупой и оттого несчастной девчонке.

— Нет. Но я должен передать тебя твоим родителям. Я обещал…

Стелла вскочила на ноги, на лице её был отражен неподдельный страх.

— Ты хочешь отдать меня моим родителям!?

— Я хочу, чтобы ты убралась из этого зоопарка, иначе ты окончательно станешь животным! Тебе было плохо жить дома?

— Мне было там отвратительно! — закричала Стелла. — Мне там все противно! Все эти разговоры, нравоучения! «Хорошие девушки так не поступают, хорошие девушки уважают старших…» Ты бы только послушал, как они скребутся по ночам в своей спальне, как считают каждый цент, как подбирают мне жениха из местных! «Джо хороший парень, у них есть дом в горах…» Их даже не интересует мое мнение, хочу ли я выходить замуж вообще!..

Люди на пляже стали на них оглядываться.

— Не кричи! — прервал её Боксон. — Успокойся.

Он достал из кармана все ту же мятую пачку «Лаки Страйк»:

— Лучше закури.

Она сидела с сигаретой и остановившимся взглядом смотрела на море. Потом твердо сказала:

— Я не хочу возвращаться домой.

— Но здесь тебе оставаться тоже нельзя. Без меня пропадешь.

— Ты в этом уверен? — она пыталась иронизировать.

— Абсолютно! Опять начнется ломка, и ты не выдержишь. Из коммуны придется уйти. Хочешь вернуться в тот барак, напротив Алькатраса?

— Нет, не хочу. Возьми меня с собой…

Боксон молчал.

— Ты такой же, как все они… — проговорила Стелла. — Я тебе нужна только на время… Как и всем им…

— Стелла, — начал Боксон, — я не могу тебя взять с собой. Потому что, если я завершу свое дело, то немедленно вернусь в Европу…

— Возьми меня в Европу!..

— И что мы там будем делать?

— Жить вместе!..

— Ты хоть понимаешь, что это такое — жить вместе?!

— Но ведь сейчас мы живем вместе, Чарли! — воскликнула Стелла.

— Стелла, маленькая моя девочка, — Боксон обнял её, — но ведь жизнь в коммуне — это совсем не та жизнь, которая предстоит мне дома…

Из глаз девушки потекли слезы.

— Я не хочу жить без тебя, Чарли… — всхлипнула она. — Я не хочу возвращаться в Висконсин…

— Да, в вашем захолустье почтенные прихожане будут показывать на тебя пальцем, как на воплощение греховности…

«Бессмысленно! — думал Боксон. — Боже мой, как все бессмысленно! Женская наркомания неизлечима, и без меня она просто обречена…»

— Как все бессмысленно!.. — сказал он вслух.

— Что — бессмысленно? — не поняла Стелла.

— Все, что я сделал… Надо что-то придумать. А пока пойдем к телефону мне надо позвонить в Париж.

Телефонный разговор с Парижем стоил дорого, но Боксон выложил деньги со словами: «Париж стоит мессы!..»

На другом конце провода долго никто не подходил к телефону, потом Боксон закричал в трубку:

— Привет, Жан-Луи, это Боксон! Я могу только предполагать, сколько сейчас у вас времени. Как дела? У меня тоже все в порядке. Отправляй пакет в Лос-Анджелес! В Лос-Анджелес! Все, пока!

Ночью Стелла, уютно прижавшись в Боксону, вдруг заметила:

— Ты уже не со мной…

Супруги Менкевич до конца назначенного срока так и не появились; напряжение этих двух оставшихся дней Боксон выдержал с трудом. С трудом буквально. Чтобы отвлечься от тягостной неопределенности ожидания, он развил кипучую деятельность по благоустройству коммуны — заделал наиболее зримые дыры в крыше, натаскал много разных деревянных обломков на дрова, провел несколько бесед с Хилкертом и Митчем о ситуации в Голливуде. Эти дельцы от движения хиппи рассказали Боксону все последние слухи, доносящиеся из Голливуда и из района Беверли-Хиллз. Боксон составил себе предварительную картину о жизни актрисы Сэнди Стивенс.

В сороковых годах ей удалось сыграть в нескольких кассовых кинофильмах, в нескольких фильмах среднего качества, пару раз выдвинуться на премию «Оскар» и ничего не получить. Но в последние годы актриса оказалась совершенно не у дел — в какой-то момент она упустила свой шанс. Умело сбереженные и приумноженные суммы ранее полученных гонораров были достаточно велики, чтобы выбирать и некоторое время содержать молодых приятелей, но более года никто из них в её постели не задерживался. О Сэнди Стивенс говорили, как о поставщике своих бывших любовников подругам — таким же стареющим и забытым легкомысленной публикой актрисам.

— У ворот каждой виллы в Беверли-Хиллз имеется охранник, — рассказывал Митч, когда-то шатавшийся по голливудским притонам. — Но охранники почти никогда не покидают свою будку, а собак выпускают на территорию только ночью. Поэтому-то самые знаменитые кражи и происходят днем. Иногда те из хозяев, кто поглупее, нанимают совершенно посторонних людей — чтобы поменьше платить хороший охранник-профессионал стоит дорого. Тогда вилла все равно что без охраны — эти дармоеды по ночам собственной тени боятся, а их собаке достаточно бросить кусок жареного мяса — и она перестанет лаять. Мясо должно быть именно жареное, чтобы запах был посильнее — зверь есть зверь, против своего инстинкта он бессилен. Но есть хорошо дрессированные собаки, мяса из рук чужого не возьмут, и от такого запаха становятся просто бешеными — загрызут насмерть…

Гарри Хилкерт несколько лет назад пытался пристроиться на постоянные съемки в массовках, так что и его рассказ был тоже содержательным:

— Почти все оставшиеся без дела актрисы — стервы! Оно и понятно — с триумфальной высоты падать больнее, не все выдерживают достойно. Поэтому многие немедленно заводят себе молоденьких любовников — так им удается тешить свое самолюбие, мол, ах, какая я обольстительница, раз такого мальчика затащила в свою постель! Через некоторое время наличие молодого любовника становится настоящей манией. На их удачу, в Голливуде всегда блуждает несколько тысяч голодных и согласных на все статистов и статисток — некоторые кинозвезды, кстати, гомосексуальны до помешательства. У меня там был романчик с одной звездочкой средней яркости, запиши-ка адрес, но мое имя не упоминай на вечеринке в её день рождения я смешал «травку» с шампанским и на глазах у толпы гостей наблевал ей на платье…

Боксон записал не только адрес этой звездочки, но также и адрес скромной радиомастерской, где в случае надобности всегда можно было приобрести недорогое оружие без предъявления документов. По этому же адресу иногда покупали подержанные вещи, не спрашивая об их происхождении. Митч также продиктовал адреса нескольких коммун хиппи, где можно было бы бесплатно переночевать, а заодно преподал Боксону спецкурс открывания стандартных американских замков с помощью шпильки (открывать французские замки Чарли научился ещё в Европе).

И Митч, и Хилкерт предлагали свое покровительство Стелле Менкевич, но Боксон отлично понимал, что такая забота ничем хорошим не закончится, поэтому проблема оставалась неразрешимой.

Вечером у Стеллы началась ломка, она визжала и пыталась вырваться из рук Боксона:

— Пусти меня, ты мне не хозяин, сообщу о тебе в полицию, всю эту коммуну разгонят, пусти меня, а не то я подожгу весь дом!..

Судороги скручивали её тело, но справиться с Боксоном сил не хватало — героин уничтожил выносливость.

Потом Стелла, всхлипывая, тряслась мелкой дрожью на полу, а Боксон вышел из барака на улицу.

Айк Макдаффи сидел на крыльце и рассматривал звездное небо.

— Что будешь делать, Чарли? — спросил он.

— Не знаю, Айк. Убей меня Бог — не знаю…

— Она ведь действительно может сообщить в полицию, там любят осведомителей из наркоманов…

— Она может даже поджечь дом, Айк…

— Что можно сделать, Чарли? — изменил формулировку вопроса Макдаффи.

— Проще всего мне было бы её выгнать, как она сейчас просила. Я не могу больше здесь оставаться, утром ухожу. Брать её с собой не могу — не знаю, как пойдут мои дела в Лос-Анджелесе. Честно говоря, она мне там будет обузой! Но… Как сказал французский летчик Антуан де Сент-Экзюпери: «Ты навсегда в ответе за всех, кого приручил…» Наверное, мне следует спросить твое мнение…

— Как только она уколется героином, мы её выгоним — навсегда. На следующий день она будет стоять у дороги и обслуживать клиентов…

— Я знаю…

— Митч и Хилкерт — ненадежные опекуны…

— Я догадываюсь…

— Может, послать её родителям телеграмму? Или позвонить? У меня найдется пара долларов…

— Пара-то долларов найдется и у меня… Ты прав! Пойду, спрошу у неё номер телефона. Если она помнит, конечно…

Стелла помнила номер телефона. Приступ ломки прошел, и она выглядела так, как и должна — несчастный, измученный ребенок.

— У меня есть две младшие сестренки, Стелла. Ты мне напоминаешь их — такие же маленькие и глупые. Точнее, неопытные. С годами это пройдет. Утром я исчезну из твоей жизни, моя маленькая девочка… Я не хочу, чтобы ты погибла в этом мире. Сейчас я пойду звонить твоим родителям.

— Чарли, но ты ведь посылал им письмо, а они не приехали! Я не нужна им!

— Возможно, они не получали моего письма. Мало ли что могло случиться с почтой…

— Я пойду с тобой!..

Они шли по ночным улицам Сан-Франциско.

Мимо выползших из своих убежищ самых затасканных и потому самых дешевых проституток.

Мимо шаек местной шпаны.

Мимо копошащихся в мусорных баках нищих.

Мимо полицейских автомобилей с их напряженно-настороженными патрулями…

В одном месте дорогу молча преградили трое, но Боксон также молча показал из-под куртки рукоять мачете, и эти трое отошли в сторону…

По номеру, продиктованному Стеллой, никто не ответил. Боксон догадался дозвониться до телефонной станции — по словам Стеллы, там работала мать её школьной подруги. Боксону повезло — эта женщина оказалась на своем рабочем месте, и она рассказала, что две недели назад какие-то мотоциклисты совершили налет на закусочную семьи Менкевич. Отец Стеллы был убит на месте, мать от тяжелого ранения скончалась через сутки.

— Мне надо ехать домой, — сказала Стелла. Она не плакала.

— Что ты будешь делать, когда начнется ломка? — спросил Боксон. Его проблема разрешилась легко и страшно. И обнажилась вся мелочность этой проблемы.

— Сегодня я вытерпела. Смогу вытерпеть и потом. Как мне добраться до дома?

— А как ты добралась до Калифорнии?

— Автостопом. Но так я доеду до дома только к рождеству…

— Если доедешь вообще…

Стелла молчала. Она по-прежнему не плакала, но в глазах появилась какая-то жесткость, уверенная решимость. Боксону это понравилось — когда заканчивается безразличие, наступает действие. Даже самая длинная дорога начинается с первого шага…

— Пошли, — сказал Боксон.

— Куда? — спросила Стелла, и он объяснил:

— Сегодня у тебя будут деньги на самолет. Но придется мне помочь. Слушай внимательно…

Вдоль улицы прогуливались женщины. Разные: белые, черные, желтые. Улица предлагала широкий выбор.

Из косынки Стеллы Боксон сделал себе повязку на голове, как у Джимми Хендрикса, и надел темные очки. Ночь сквозь темные стекла выглядела беспросветной.

— Мне нужно видеть твоего дружка, — сказал Боксон увешанной ожерельями проститутке, стараясь по-техасски растягивать слова.

— У меня нет никакого дружка! — ответила женщина. — Уходи, коп, не мешай работать!

— Я не коп, подруга! У меня есть отличный товар, мне нужен покупатель…

— Убирайся, я ничего не знаю! — голос женщины стал громче.

— Какие проблемы, Кэсси? — из темноты проулка вышел негр в перстнях и розовом костюме.

— Ты-то мне и нужен! — воскликнул Боксон. — Коллега, у меня к тебе срочное дело…

— Говори! — негр смотрел настороженно, а Боксон пытался определить, есть ли при сутенере оружие. Розовый костюм сидел почти в обтяжку, посторонние тяжелые предметы нигде не выпирали, но ведь есть маленькие пистолеты, не толще портсигара…

— Не здесь. Может, отойдем в сторонку? — предложил Боксон.

Сутенер посмотрел на странную пару. С виду — типичные хиппи, но вот парень чисто выбрит… А у девчонки под майкой соски напряглись, вон как торчат…

— Отойдем! — согласился обладатель розового костюма, и все трое прошли несколько шагов к припаркованному в проулке коричневому кабриолету. Сутенер сел за руль, Боксон — рядом с ним, положив правую руку на верхнюю планку лобового стекла, а левую — на спинку кресла, одновременно стараясь не касаться поверхностей открытыми ладонями, чтобы не оставлять отпечатков пальцев. Стелла села на заднее сиденье.

— Коллега, — сказал Боксон, — купи девку! Товар — высший сорт! Покажи ему! — приказал он Стелле.

Стелла подняла майку до подбородка, демонстрируя грудь.

— Неплохо, да?! — возбужденно проговорил Боксон. — Да ты пощупай, ты такого ещё не трогал!..

Негр широко улыбнулся, неудобно перегнувшись через спинку сиденья, протянул руку к груди Стеллы, и в этот момент Боксон ударил его в ухо кулаком правой руки, вложив в удар всю силу плеча и инерцию развернувшегося корпуса, сам Кассиус Клей не постеснялся бы такого удара. Второй удар Боксон нанес левой — в нижнюю челюсть, с тем же сложением сил.

Оглушенный афро-американец беззвучно повалился под руль. Боксон не дал телу упасть, быстро обшарил карманы, вынул портмоне, не побрезговал несколькими монетками, жевательной резинкой, сдернул с руки золотые часы. Три десятка презервативов из вывернутого кармана брюк рассыпались по полу.

— Уходим! — скомандовал Боксон; выбравшись из машины, протер платком ручки дверей.

Они вышли из проулка, остановили такси, Боксон громко назвал направление; проехав несколько кварталов, попросил остановиться, расплатился; на тротуаре опустошил портмоне, сразу же пропихнул его сквозь решетку водостока; дождались появления другого желтого автомобиля и вскоре они были в аэропорту.

Там Боксон сосчитал добытые деньги — всего оказалось чуть меньше пятисот долларов; потом купил билет на ближайший рейс на восток — до Денвера; оставшиеся деньги протянул Стелле; сразу же побежали на посадку — вылет через тридцать минут.

— Из Денвера первым же рейсом направляйся в Висконсин. Если будет время, то обязательно зайди в парикмахерскую и перекрась волосы в каштановый цвет. Денег на дорогу до дома здесь хватит. Если начнется ломка, постарайся вытерпеть, иначе сразу попадешь в полицию, в беспамятстве все им расскажешь и заработаешь пожизненное — возможно, того негра я убил. Вопросы есть?

— Нет. Чарли, я тебя когда-нибудь увижу?

— Наверное, никогда… Не плачь, нам нельзя привлекать в себе внимание…

— Чарли, мне будет плохо без тебя!..

— Я знаю! Но то, что тебя не убьет, сделает тебя сильнее… Постарайся получить какую-нибудь нормальную профессию… Мне было хорошо с тобой… Бог даст, свидимся… Будь счастлива, сестренка!..

Через несколько часов Стелла Менкевич умерла от передозировки героина в дамском туалете аэропорта Денвер. Проститутка, продавшая ей шприц и наркотики, увидела в руках Стеллы много денег и нарочно выбрала особо усиленную дозу — ко дню рождения её приятеля весьма кстати пришлись пара сотен долларов из кармана погибшей.