Террариум

Из толпы теней-свидетелей, на несколько минут по воле апостола обретших тело, выделился человек и неверным шагом, приволакивая ногу, с трудом приблизился к апостолу и ВВП – можно было разглядеть его изнуренное, измученное, похоже, подточенное болезнью лицо; Павел протянул ему руку и буднично, внешне спокойно – то-то и страшно, лучше бы гневался, подумал ВВП: “Того, кто держит мою руку, отравили, влив в чай полоний; только не делай вид, – повернулся к ВВП, обдав пламенем зрачков, – что не понимаешь, о ком и о чем идет речь – сделано было с твоего ведома, а может, и приказа, иначе и быть не могло; он – из твоего ведомства, в том же звании, что и ты, только решил говорить правду, раскрыл тайные козни против определенных лиц, а предателей, в твоем, разумеется, понимании, уничтожают, где бы ни прятались – и нашла его отрава в Альбионии, где поселился с семьей”.

ВВП молчал, его уже не знобило – к ужасу добавился утробный страх, он заполнялся им, как дирижабль – гелием, только взлететь и покинуть судилище не представлялось возможным, и тогда он, сглотнув горькую слюну, спросил то, что давно вертелось на языке, искало выход: “Посланец Иисуса, разреши мои сомнения, наставь на путь истинный: у Бога одна мысль и одно желание – миловать, Бог, мне кажется, ищет в душах людских такое не изуродованное жестокостью, ложью, коварством и корыстью место, которое может подвигнуть к милости и прощению за грехи… Не осуждай других и сам не будешь осужден, это правильно, от человека зависит, как Бог отнесется к его грехам, я понял это слишком поздно, однако как совместить милость Божью, стремление оправдать каждого, лишь бы найти то самое не пораженное метастазами грехов место – и мучения грешников в Аду, куда попадают они опять-таки по воле Божьей и по его суду?” Апостол покачал головой и улыбнулся – в первый раз за время разговора: “Ты задал мне задачу… что ж, я рад, что ты озаботился этим вопросом, в самом деле, как может в сознании человека ужиться образ Бога любви с образом Бога-карателя, осуждающего созданных Им людей на вечные муки? Преподобный Исаак Сирин ответил следующим образом: нет человека, лишенного любви Божьей, и нет места, непричастного этой любви; однако каждый, кто сделал выбор в пользу зла, сам добровольно лишает себя Божьего милосердия. Уразумел? Я никогда не видел Иисуса Христа во дни Его земной жизни, я видел Его внутренним оком: не я живу, но живет во мне Христос, Его раны я ношу в себе, так вот, любовь и милосердие – родные сестры, если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий; если имею дар пророчества и знаю все тайны и имею всякое познание и всю веру, так, что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто; и если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, – нет мне в том никакой пользы… Любовь долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине… Покайся, и Бог услышит твою молитву, и, быть может, растождествит тебя и твои поступки”. – “Но это же ничему не поможет…”. – “А ты покайся, не ожидая никаких благ и никакой благодарности; ты каешься не перед зеркалом, вглядываясь в себя, ты каешься перед Христом, а если Христа нет, то ты, взглянув на себя в зеркале, окаменеешь от ужаса, будто увидишь Медузу Горгону… Знаешь молитву? Не знаешь… А еще верующим себя считал, крестик алюминиевый носил… Эх, ты… Повторяй за мной: “Бог Отец, во имя Иисуса Христа прошу тебя: прости мне мои грехи, я раскаиваюсь в своих грехах, я раскаиваюсь, что воровал, ненавидел, прелюбодействовал, завидовал, я раскаиваюсь, что обижал слабых, я раскаиваюсь, что делал зло…, я понял, что до сих пор жил неправильно…”

“Скажи, апостол, может ли оправданный на Частном суде быть осужденным на Страшном?” – спросил ВВП, закончив повторять слова молитвы. – “Нет”. – “А может ли осужденный на Частном суде быть оправдан на Страшном?” – “Да, это как апелляционная инстанция – у людей есть шанс быть спасенными там, где они не могут быть оправданы… Собирайся на Страшный суд”, – с этими словами апостол Павел дал знак ангелам и они растворились в пространстве…

Внеочередные выборы нового главы государства премьер, исполняющий его обязанности, назначил на 4 июня, первое воскресенье первого летнего месяца, дата была обнародована на следующий день после похорон ВВП, таким образом, отпущенный по закону для подготовки и проведения выборов срок был соблюден; Дума же воспротивилась и призвала премьера сдвинуть выборы, перенести на 10-е сентября, второе воскресенье месяца – депутаты желали работать все лето с тем, чтобы принять вожделенные поправки к Конституции, а поправки эти сводились к одному – ограничению власти нового нацлидера, который будет называться по-старому – президент – и часть властных полномочий передаст парламенту, то есть будет, как в цивилизованной европейской стране, той же Галлии, в их Конституции не записано, что президент определяет основные направления внешней и внутренней политики, да, он назначает премьера, но парламент утверждает программу правительства на первом же заседании после выборов, и если президент, допустим, предложит кандидатуру премьера не из партии, имеющей большинство в парламенте, или кандидатуру, не согласованную с оппозицией, то программу просто не утвердят, а права распустить парламент после трех таких отказов у галлийского президента нет. И вот тут началось… в недрах правящей элиты затеялась борьба – и нешуточная, кого выдвигать в ВВП – в том, что он по-прежнему будет именоваться только так и не иначе, сомнений не наблюдалось, думские телодвижения покуда не беспокоили: не успеют думцы ничего принять, о переносе же сроков выборов пусть не мечтают, никто им этого не позволит, да и откуда набрать им три четверти голосов, неоткуда набрать, оппозиция наткнется на сопротивление Народного фронта, а без него фокус не пройдет, да и “Единая Преклония” своими жалкими голосами подмогнет; а еще, между прочим, есть Сенат, прежде звавшийся Советом Федерации, он утвердить поправки должен тоже тремя четвертями голосов, а это и вовсе невозможно, а после – одобрение на местах, не менее чем в двух третях субъектов Преклонии – все это произойти обязано быстро, а когда же в стране нашей что-либо делалось быстро… Словом, надо не о Думе думать, а о своем кандидате; вроде бы выбор падал на премьера, однако не окончательный, имелись и другие кандидаты, включая генерала того ведомства с красивой, расчесанной на косой пробор, шевелюрой, работавшего у погибшего ВВП руководителем администрации, некоторые ратовали за Егозина с его твердой рукой, а тут и Плюшевый нарисовался и тоже начал качать права…

После суровой, измучившей всех зимы весна выдалась непохожей на себя: вдруг грянуло летнее тепло, температура в середине апреля заплясала возле отметки в двадцать градусов, в центральной части страны прошли грозы, но люди… многие словно ополоумели, позабыв про дачи и садовые участки, извечный распорядок сезонной жизни нарушился, большую часть времени они проводили в городах, митинги и собрания, подогреваемые телевидением и газетами, становились неотъемлемой частью бытия, речи звучали все агрессивнее, публика накалялась от осознания важности происходящего, а решался один главный вопрос, от которого, все понимали, зависело остальное – сможет ли Дума отсрочить дату выборов и принять поправки, хватит ли сил и решимости; эмоции перехлестывали, одни считали, не нужно ничего менять, пускай останется все как есть, не может такая страна как Преклония жить без вождя, вся история ее на этом зиждется; другие, напротив, в этом видели корень зла и требовали перемен; власть однако медлила, не могла определиться в своих действиях и в кулуарах главным образом решала, кто пойдет от ее имени и по ее поручению на президентские выборы; в атмосфере неопределенности думские фракции и ряд оппозиционных движений собрали митинг на центральной площади столицы.

Трибуну с мощными микрофонами, звук которых гулко, подобно залпам пушек, накрывал всю площадь, соорудили неподалеку от пятизвездной гостиницы колера нежного цыплячьего пуха, предзакатное, еще жаркое солнце пятнало охрой море голов, как было объявлено, на митинг пришли более ста тысяч горожан и приезжих; открыл митинг новый думский спикер, он сказал, что страна находится перед трудным выбором, общество расколото, люди хотят перемен, но не вполне представляют, к чему это может привести… и передал микрофон председателю фракции Народного фронта, который высказался категорично: лично он и его фракция против откладывания выборов нового ВВП и, соответственно, не будет голосовать за предлагаемые поправки в Конституцию; его выступление, завершившееся аплодисментами, свистом и злыми выкриками, заняло не более пяти минут и задало тон последующим ораторам, встреченным гораздо более дружелюбно – Дневальный бросал в толпу отрывистые, емкие фразы сродни лозунгам и речевкам: “страна не желает больше жить под вождем, время диктаторов кануло в Лету, от разделения полномочий выиграет демократия, если не сейчас, то когда…”; Прыжков в свойственной ему мягко-обволакивающей манере разъяснил, какие есть пути, призвал остальные фракции поддержать принятие поправок и назвал самую основную, звучать она должна примерно так: “Парламент Преклонии совместно с президентом страны (именно президентом, а никаким не ВВП! – усилил он голос и толпа одобрительно зашумела) в соответствии с Конституцией страны и федеральными законами определяет основные направления внутренней и внешней политики государства, вырабатывая единую линию”… “Именно парламент совместно с президентом, а не единолично президентом, без участия парламента!” – резюмировал Прыжков, и эти его слова потонули в шквале аплодисментов.

Представитель социал-демократов говорил дольше, начал с того, что в такой поворотный, судьбоносный момент необходимо исключить возможность радикальных сценариев типа штурма Кремля, мы не опустимся до применения насилия, а если таковое все же произойдет, виной тому станут провокаторы; кругом загудели: правильно, кровь не нужна, сто лет назад это уже проходили… некоторые не соглашались – как тогда власть получить, они же ее миром не отдадут… Выкрики неслись из разных мест, толпа понемногу накалялась; и тут слово взял МБХ, встреченный овацией и вмиг наступившей тишиной, что казалось невозможным при таком скоплении разгоряченных людей, но тишина образовалась сама собой и в нее, как в глубокий колодец, падали весомые слова: “В Думу выбрано много достойных, порядочных людей, но при наличии Народного фронта и пусть жалкой, но все-таки имеющей своих депутатов “Единой Преклонии”, аморфном, но пока послушном власти Сенате я сомневаюсь, что можно будет добиться при голосовании за поправки трех четвертей голосов; какой же выход, спросите вы, и я отвечу: по моему разумению, должно быть созвано Конституционное собрание, оно может решить судьбу поправок, и тогда Преклония превратится из республики ВВП в президентско-парламентскую”. Тишина взорвалась выкриками: “Правильно! Даешь Конституционное собрание!”, прерванными схватившим микрофон главным “жириком”: “Я редко соглашаюсь с уважаемым МБХ, но здесь согласен с ним на все сто – Конституцию необходимо менять, в первую очередь, поправки должны сузить полномочия нового ВВП, но власть костьми ляжет, дабы не допустить созыва собрания, возникнет конфликт и будет разрастаться, углубляться и черт его знает, к чему приведет, может, и к крови… Помните, чем закончилась Учредиловка? – пришел матрос из этих… – и он указал на стоящего рядом на трибуне лидера коммуняк, – и скомандовал: “Караул устал, пошли вон…”. “Я тоже за Конституционное собрание, – взял микрофон тот, на кого привычно наехал главный “жирик”, – однако считаю, что есть возможность не терять дорогое время и обойтись без него – у нас в новой Думе достаточно голосов, три четверти наберем, если все объединимся против фракций власти, я даже согласен объединиться по этому вопросу с этим горлохватом, – и жест рукой в сторону главного “жирика”. – Кстати, напомню, именно здесь, на этой площади, тогда еще не застроенной, четверть века назад состоялся самый массовый в новой истории Преклонии митинг протеста, организовали его коммунистическая рабочая партия и “Трудовая Преклония”, и назывался он Всенародное Вече преклонских народов; полмиллиона человек собрались…” – “Ну и чего вы добились тогда? А ни шиша! – наскакивал, держа второй микрофон, главный “жирик”. – Требовали отставки полуспившегося Деда, однако тот в своем кресле продержался еще восемь лет; требовали пересмотра раздела страны и отмены позорных соглашений в Пуще, на вас с прибором положили… Полмиллиона простояли несколько часов, помахали флагами, поприветствовали ораторов и разошлись ни с чем, а вы с гордостью вспоминаете об этом… Чем тут гордиться… Митингами можно победить тогда, когда имеются совсем иные средства на случай, если твои требования будут не удовлетворены… Но я к штурму Кремля не призываю, упаси боже…”, – выписал себе индульгенцию.

Слово взял стриженый под машинку невысокий худой человек с жестким выражением аскетичного, хранящего извечную подозрительность лица, казалось, отвечающие за мимику лицевые мышцы вовсе не способны были принимать соответствующее положение, характеризующее улыбку; его встретили радостными возгласами и неистовым хлопаньем в ладоши – в глазах многих это был несгибаемый борец с властью, которая его не щадила, более двухсот раз подвергала задержаниям на митингах и демонстрациях, а также административным арестам, как и Дневальный, он отсидел срок якобы за подстрекательство к массовым беспорядкам; аскет, выждав паузу, поднял руку, то ли в знак приветствия, то ли прося толпу успокоиться; речь его совсем не походила на услышанное перед этим: “Преклония с ее огромными природными ресурсами и возможностями занимает первое или одно из первых мест в мире по абсолютной величине убыли населения, по числу брошенных родителями детей, количеству абортов, смертности от алкоголя и сердечно-сосудистых заболеваний, потреблению героина, спиртного и табака, самоубийствам среди подростков и пожилых людей, по преступности, 67-е место по уровню жизни, 72-по расходам государства на человека, 97-е по доходам на душу населения, 127-е по показателям здоровья населения… Страшная картина, верно?! А нас с вами ВВП, пока был жив, кормил сказками о счастливой жизни народа, о том, что мы вот-вот догоним и обгоним Европу и саму Заокеанию, и ему верили простофили и недоумки, голосовали за него, становились его доверенными лицами – я имею в виду так называемую интеллигенцию, артистов, писателей, журналистов и прочих; он нагло народу врал, брал с потолка несусветные цифры и манипулировал ими, а народ верил… Вы хотите нового ВВП, абсолютно не подконтрольного обществу, навязывающего нам свою мораль, свои принципы, дающего право коррупционерам набивать мошну за наш с вами счет, вы этого хотите?! Если “да”, то разойдитесь по домам, посмотрите в глаза вашим детям и внукам и откровенно скажите им – вы обречены жить так же, как жили и живем мы, никаких шансов начать новую, справедливую, честную и достойную жизнь у вас нет и не будет; а если “нет”, то боритесь за свое человеческое достоинство, добейтесь своей активностью, участием не только в митингах, но и в забастовках и других акциях, вплоть до открытого неповиневения, чтобы власть испугалась, осознав вашу силу и сплоченность, пошла на попятный, и чтобы Дума приняла поправки, отменяющие в стране вождизм, рабское преклонение перед теми, кто ведет страну в тупик, и пусть само название нашего многострадального государства – Преклония – обретет иной смысл, ради этого можно даже и переименовать страну”, – и аскет горько усмехнулся, получилась гримаса. “Не хотим нового ВВП, мы говорим “Нет!” – слышалось со всех сторон, и возникло редкое, рожденное внезапным импульсом чувство единения и бесстрашия, скомандуй сейчас аскет: “За мной на штурм!” – и толпа ринется к кремлевским воротам, невзирая на омоновцев и спецназовцев, расположившихся в автобусах с занавешенными окнами; команда не прозвучала, митинг продолжался.

Среди стоявших справа от трибуны, метрах в пятидесяти, находился особо не приметный человек в легкой темно-синей спортивной куртке на молнии, без эмблем и надписей, светлой бейсболке и кроссовках, не выделяли его и темные очки – защита от заходившего, но еще сильного солнца, разве что пшеничные усы отличали от теснящихся рядом, но кто будет приглядываться к одному из тысяч и тысяч людей – все внимание было приковано к трибуне и тому, что разносилось оттуда по площади; человек этот аплодировал с куда меньшим рвением, чем соседи, ничего не выкрикивал, не взмахивал руками, на происходящее реагировал как бы даже отстраненно, со стороны могло показаться, что забрел он на митинг случайно, от нечего делать, и голоса ораторов мало его трогают; между тем, такое впечатление было бы крайне обманчивым – человек был весь внимание и впитывал каждое слово, реагируя внутри себя, но не выказывая эмоции; он думал о том, что безвестность его заканчивается, он перестанет маскироваться, сбросит внешний камуфляж в виде темных очков без диоптрий, сбреет усы, снимет бейсболку и куртку, наденет нормальный цивильный костюм с галстуком, и тогда ахнут все увидевшие его в новом, точнее, в прежнем, но тщательно скрываемом, маскируемом обличье, на что имелись веские причины, ахнут, изумятся – и начнется для него совсем иная жизнь, полная азарта, риска, жажды успеха, о нем заговорят газеты, телевидение будет показывать интервью с ним, рассказывать о его феномене… личина нарочитой незаметности и скромности, привитой, точно черенок, будет навсегда отринута за ненадобностью, он станет публичной личностью, известной всей стране, да что стране – миру, вот это будет жизнь!…

Думая об этом, человек наполнялся уверенностью и гордостью за себя, зовущими в полет, однако отрываться от земли было рано, да и невозможно, пока невозможно, а вот завтра-послезавтра вполне реально; всматриваясь в лица стоявших на трибуне, он мысленно репетировал свое выступление, которого, ясный перец, не будет сегодня, сейчас – кто ему разрешит, кто позволит, у них там все расписано, чужим места нет, но если бы представилась такая возможность, он бы сказал… он бы заточил нужные слова, зажег ими аудиторию, услыша в ответ гневную отповедь, так ведь он того и добивается: бросил бы в толпу: да вы и пяты не стоите того, кто внезапно ушел, кого поливаете ушатами дерьма, над которым, почувствовав безнаказанность, глумитесь, он сделал вашу жизнь полноценной и яркой, поднял нацию с колен, помог обрести цель, дал отпор всяческим негодяям и ненавистникам, что в Преклонии, что за ее пределами, он был и остается истинным патриотом отечества, а вы в чем только его не обвиняете… Когда произошла трагедия, мне показалось, что это я погиб в вертолете, я не мог спать, каждую ночь падал на заснеженное пространство, взрывался, не чувствуя боли, плакал, но скорбел не о себе – о нем; и вы поймете, рано или поздно, глубину утраты, когда окажетесь у разбитого корыта, и призовете на помощь его опыт и умение разрубать гордиевы узлы, только кишка у вас тонка заменить его, никто вас не боится, а его боялись, а без страха и его производного – поклонения и преклонения – невозможна наша с вами жизнь, так было всегда и так будет…

Стотысячная ли толпа на площади, неуверенность ли власти, страшащейся крутых мер, к которым призывали секретарь Совбеза и директор Службы безопасности страны – пытались склонить на свою сторону министра обороны, но тот отказался использовать войска в подавлении возможных беспорядков, главный же полицейский колебался и требовал, в случае чего, официального распоряжения правительства – или какие-то иные силы, кто-то начинал думать, что даже потусторонние, но свершилось то, о чем раньше можно было только мечтать – впервые Дума повела себя независимо и, объединив новые и старые, прежде враждовавшие, фракции, проголосовала-таки за перенос внеочередных выборов на сентябрь; премьер после совещания с ближним кругом решил не противиться, так как выгадывал время и для собственных маневров, к тому же точка невозврата пока пройдена не была.

Лето наступило, но с ним не пришло хотя бы временное успокоение народа, обычно в эту пору копошащегося на огородах, занятого рыбалкой, выездами по выходным на природу и в турпоездки по стране и миру, сейчас все шло по-иному, общество забродило, как молодое вино, на то имелись веские причины – деньги с куда большими усилиями, нежели прежде, покидали карман государства, чтобы осесть в карманах кормящихся от бюджета, скудеющего ввиду падения нефтяных прибылей, примерно то же происходило в частном секторе: люди вынужденно стали меньше покупать и потреблять, следовательно, и выручка от торговли упала; задержки зарплат, скачущие цены нервировали, рождали повсеместное недовольство и роптание, переносимые уже не на Заокеанию и ее приспешников, не на коварные силы продавшейся Западу оппозиции, а на тех, кто все последние годы науськивал на эту самую оппозицию, якобы жаждущую революции, крови, насилия, и добился своей политикой, что в Думу выбрали многих, кого те не желали, но желал народ; под теми подразумевалось многочисленное кодло власть предержащих, лишившихся предводителя и пребывающих в смятении. И все чаще историки и политологи обращались к опыту столетней давности, сравнивали события нынешние и тогдашние, делали обобщения, выводили закономерности, каждый в меру своего понимания: некоторые считали, без созыва Учредительного или Конституционного, называйте как хотите, собрания не обойтись, как поздней осенью семнадцатого, другие вспоминали судьбу разогнанной большевиками Учредиловки и матроса с нетленной фразой про уставший караул – не такая ли участь ожидает неуступчивую, задумавшую кардинальные перемены Думу, третьи вообще не видели никаких параллелей – век миновал и какой! – нынче все другое, странно и ненаучно выводить закономерности…

Но как бы то ни было, те и другие и третьи продолжали оставаться под воздействием магической даты, она, словно огромная лупа, фокусировала солнечный луч на пучках сухой травы дискуссий и воспламеняла угасающий интерес, разгорающийся с новой силой: можно ли говорить о нынешней ситуации в Преклонии как о двоевластии и сравнивать с той, что сложилась сто лет назад – тогда в самом деле реально существовали Совет рабочих и солдатских депутатов города на болотах и Временное правительство, образованное Думой, соперничали друг с другом и не могли друг без друга существовать, на стороне правительства богатые люди, народ окрестил их буржуями, значительная часть интеллигенции, обуржуазившиеся помещики, зажиточное крестьянство, оно, правительство, опиралось на либеральные партии кадетов, октябристов, прогрессистов, в их руках пресса, финансы, и первые шаги выглядели обнадеживающе – полная и немедленная политическая амнистия; свобода слова, печати, собраний для всех граждан независимо от сословий и национальности, немедленная подготовка выборов Учредительного собрания, которое должно будет установить форму будущего правления и принять Конституцию страны; замена полиции народной милицией; перестройка самоуправления на местах; еще в начале марта правительство заявило о готовности вести вместе с союзниками войну с Гансонией до победного конца. Где такое правительство сейчас, нет такого правительства, его место занимает Дума, но хватит ли у нее сил бороться и победить… а кто же выполняет роль Совета, где те рабочие, солдаты, революционно настроенная интеллигенция, где радикальные партии: меньшевики, большевики, эсеры, в самом деле, где? – нет их, кроме называющих себя интеллигентами, боящихся произносить само слово – революция, с добавлением – оранжевая, упаси бог повторения пройденного ровно век назад, испепеляющей гражданской войны и последовавшего лихолетья, упаси бог… Впрочем, как и сто лет назад, о текущем моменте историки и политологи предпочитали говорить: “власть без силы и сила без власти”, хотя силы у власти хватает, вполне может кровопусканием заняться, коль иных аргументов воздействия не найдет.

Дума работала в усиленном режиме, про созыв Конституционного собрания речь пока не велась, сами управимся, появилась идея вернуть прежнюю норму голосования за изменение Конституции – две трети голосов, фракции Дневального, Прыжкова сотоварищи, “Груша”, “удальцы”, “смироновцы” и почти все одномандатники объединялись, призывали к объединению коммуняк и “жириков” – собственно, оно уже произошло при голосовании о переносе даты выборов – сулили замечательные перспективы, когда все вместе, сообща, смогут создать правовой противовес новому президенту, никакому не ВВП, те однако сомневались, колебались, несложно было догадаться, почему: оба лидера подвигаемых к объединению думских фракций усиленно собирают подписи за собственное выдвижение кандидатами в президенты, усекновение полномочий нового главы Преклонии их вовсе не устраивает, с другой стороны, шансов избраться у них нет, они это понимают, поэтому синица в руке выглядит все-таки предпочтительнее; что касается выпестованного покойным ВВП Народного фронта и скомпрометированной, но живучей, как бактерия, “Единой Преклонии”, то они вкупе имеют в новой Думе достаточно голосов, чтобы воспрепятствовать потугам оппозиции, договариваться с ними о чем-либо не имеет смысла и попросту невозможно; оттого так нужна консолидация с двумя старыми партиями, вместе, похоже, удастся принять прежнюю норму, а они кормят обещаниями и попросту выжидают, а время идет, вернее, теряется.

Внезапно появился еще один кандидат в президенты – и началось форменное светопреставление: субъект этот был невероятно похож на ВВП, и не просто похож, а выглядел его двойником, клоном: рост, фигура, белесоватые волосы, залысины, какие были у прежнего Властителя, до пересадки шевелюры, выражение глаз, берущих собеседника в прицел, развинченная, вперевалочку, походка, речь – смесь чиновничьего стиля и банальности, вдруг взрывающаяся точным выражением смысла, логики, живым словом для случайного собеседника, грубоватым, доступным толпе юмором, нахождением неожиданных сопоставлений; но главное – лицо, казалось, двойник тоже сделал подтяжку кожи, исчезли морщины на лбу и мешки под глазами, желвачки на скулах, когда сердился, полузастенчивая-полупрезрительная улыбка – лицо превратилось в подобие маски, какая присутствовала все последние годы жизни ВВП; словом, это был феноменальный случай тождества, природной и благоприобретенной схожести – везде и во всем; при виде двойника люди пугались, в растерянности отводили взор, пытаясь избыть наваждение, некоторые начинали креститься, приговаривая шепотом: сгинь, нечистая сила! – а нечистая сила не просто существовала, а обретала немыслимую популярность.

В бытность живого ВВП у него, как и у каждого уважающего себя Правителя, существовал двойник, ездивший в бронированном лимузине, и не один, притом не обязательно похожий – грим, парик, одежда делали чудеса, к тому же кто мог разглядеть с расстояния ста пятидесяти-двухсот метров мчащегося в закованной в броню машине на скорости сто пятьдесят километров, ВВП это или нет? – в роли двойников выступали только телохранители, особенно часто приемом “подсадной утки” охрана пользовалась во время передвижений эскорта Властителя – порой, чтобы сбить с толку потенциальных террористов, по городу разъезжало по два, а то и три лжекортежа, а сам ВВП в это время добирался до нужного места в другом кортеже или на вертолете. Двойника же, кто мог бы заместить ВВП на митинге, стадионе или какой-то массовке, где его присутствие необязательно, не имелось, а между тем, клону не было нужды гримироваться – природа наделила его уникальной внешностью, а манеры, походку и речь он сымитировал путем тренировок; удивляло другое – каким образом клон оказался незамеченным в годы правления ВВП, вопрос этот ему не раз задавали на встречах с народом и получали правдивый ответ: он старался не светиться, понимая, какие неожиданности таит его абсолютное сходство с первым лицом государства, и маскировался; иногда, правда, посещала шальная мыслишка – а не обратиться ли в особое ведомство и предложить свои услуги двойника, но что-то останавливало – могут взять на должность, а могут и задвинуть далеко-далеко.

Встречи с народом вышедшего из подполья двойника, а это и был тот самый человек в легкой темно-синей спортивной куртке на молнии, бейсболке и кроссовках, на следующий день после митинга на Манежке сбривший усы и снявший темные очки, проходили в переполненных помещениях, желающих поглазеть и сравнить увиденное с образом, который еще не изгладился в памяти преклонцев, хватало; рискнув стать самовыдвиженцем, клон обрастал сторонниками и приверженцами; людей прежде всего интересовала его биография – нет ли и в самом деле чего-то этакого, родственного, он говорил начистоту, без утайки, да и утаивать было нечего: к подлинному, ушедшему в историю ВВП не имеет ни малейшего отношения, ни брат, ни сват, ни кум, в органах не служил, хотя, в отличие от ВВП, прошел армию, политикой не занимался, постов высоких не занимал, да и родом не из города на болотах; роднило только одно – как и тот, занимался в молодости спортом, боксом, почти добрался до звания мастера, и… Едва началось восхождение будущего ВВП и появились его фото — и телеизображения, обнаружил с ним неправдоподобное, чудовищное сходство, мудрено было не обнаружить, и не он один приметил – коллеги замучили, каждый норовил выдать это за свое открытие… и вот здесь, аккурат под Новый, 2000 год, когда больной измученный лидер передал бразды правления преемнику, чьей точной копией скромный преклонский житель являлся, решил отмеченный невероятным сходством этот самый житель кое-что во внешности изменить, чтобы не донимали – стал брить голову и темные очки носить, якобы глаза болят от яркого света, и отрастил усы, напоминавшие пшеничный сноп в миниатюре; а сам в свободное время, когда пребывал один дома – давно был в разводе и постоянных подруг не заводил – копировал походку ВВП, его мимику, жесты, читал вслух, имитируя голос и интонации Властителя, его выступления, из газет и интернета взятые, словом, вживался в образ, с каждым месяцем все более близкий и дорогой; подошла пора, когда он начал боготворить и впрямь Богом посланного народу лидера; зачем, с какой целью копировал, не знал – просто дурью маялся, как сказал его близкий приятель, тоже в прошлом боксер, ныне служивший в охранной конторе. А вот и не маялся дурью, а вот и пригодился навык – после митинга на Манежке, решившись, перестал брить голову, волосы отросли, выбросил очки, избавился от усов и предстал перед изумленными коллегами и знакомыми в обновленном, а по сути, первозданном виде – произошла, можно сказать, естественная метаморфоза.

По новому закону самовыдвиженец должен был собрать триста тысяч подписей в свою поддержку – тогда его допускали к участию в выборах, цифра ерундовая, прежде требовалось два миллиона, на клона работали сотни помощников, разделявших его отношение к погибшему Властителю, работали сначала на голом энтузиазме, а потом и за деньги – некие бизнесмены, уверовав в ораторские и прочие способности клона, в его умение увлечь толпу простыми и понятными каждому лозунгами, а главное, разделявшие его взгляды и приверженность Властителю, вложили в его избирательную кампанию немалые средства, в итоге клон одним из самых первых, опередив многих лидеров партий, подал бумаги в ЦИК, прошел проверку и был утвержден кандидатом на выборах нового первого лица Преклонии. Он ушел из фирмы и стал ездить по стране, его штаб работал на износ, как и он сам, сегодня здесь, завтра там, помощников ему подобрали те же самые бизнесмены, наняли двух молодых известных журналисток – на одну клон положил глаз – кроме смазливой внешности, обладали они завидным умением вылепливать в интервью и статьях образ клона, которого значительная часть народа из глубинки принимает за своего, продолжателя дела ушедшего из жизни ВВП, его преемника – это была главная фишка предвыборных собраний и митингов, интервью в газетах, на телевидении и по радио – в больших городах, отравленных гнилостными миазмами оппозиционных заклинаний, номер этот не проходил, а вдали от столицы проходил на ура, особенно в сельской местности и в городах, держащихся на одном-единственном предприятии, дающим работу.

Клона слушали, ему аплодировали, магия его присутствия на трибуне, а чаще в гуще собравшихся поглазеть и послушать рождала в людях некую мистическую уверенность, что ничего в стране не случилось и не изменилось, все продолжается, по-прежнему есть человек, которому можно довериться, а уж он-то наверняка придумает, как сохранить работу, наказать наглых алчных директоров, не платящих вовремя зарплату, обуздать амбиции заокеанских пиндосов, жаждущих развалить страну, раздробить ее на куски, и платящих разным гадам-оппозиционерам, ведущим подрывную деятельность; многим казалось, слушая клона, что это внезапно оживший ВВП обращается к народу, и не поддержать его нельзя, коль он радеет за всех и каждого; но не всегда получалось гладко и в глубинке, иногда клон натыкался на серьезное сопротивление, выкрикивая свое коронное: “При ВВП такого безобразия не было бы!” – ему тут же откатывали шар – “Так это же он, тот, чьим клоном ты являешься, и создал все то, что сейчас рушится!” – и начинали перечислять навязшее в зубах, кочующее из статьи в статью, из одной телепередачи в другую, он с жаром начинал опровергать, его перебивали, перекрикивали, порой захлопывали и засвистывали. Запомнился худосочный старикашка с седой шкиперской бородкой, сидел в первом ряду, слушал, сложив синюшные губы так, как делают, когда дуют на горячее или когда появляется желание свистнуть, – с щелкой посередке – но не свистнул, а встал и начал канать вызывающе пронзительным голосом: “Вот вы, уважаемый, опять заезженную пластинку проигрываете на старом патефоне, о нее скрип и сип один, никакой мелодии и слов внятных никаких, я вас не первый раз слушаю и готов это подтвердить; что вы мозги нам парите: “При ВВП такой вакханалии и в помине не было, он, будь жив, и сейчас бы не допустил, к ногтю смутьянов-оппозиционеров, и прочие безобразия пресек бы железной рукой, скорый суд – и на нары”, только ведь мы все сегодня плоды его руководства, нацлидерства, так сказать, пожинаем, кругом один обман был, обставляемый красивыми словесными финтифлюшками, сплошное наглое, беспардонное воровство, а нас уверяли, что живем все лучше и скоро всех за пояс заткнем; чертову вертикаль почти свалили, а что делать дальше – не знаем, не ведаем, оттого смута в головах и кровь пролить для многих как два пальца… а вы, кого клоном называют в газетах и по “ящику”, пытаетесь вести нас куда-то не туда”. – “Ничего подобного! – громко возражал. – ВВП все делал для блага преклонцев, и народ его любил, уважал”. – “Довольно болтать!”, – старикашка невежливо перебил и вынул бумажку из бокового кармана кургузого, сидевшего, как на вешалке, пиджака: “Я прочту, выписал из книжицы замечательного писателя, чьи герои и он сам из республики, которая с помощью Преклонии от Джорджии отделилась, так он маленького вождя упоминает, не рябого, а другого, картавого, ну, вы знаете, кого, и вот что пишет, тому уж немало лет: “Вообще, чегемцы к нему относились с загадочной нежностью… я думаю, так возник чегемский миф о нем (о картавом, то есть, это я от себя добавляю для непонятливых), чегемцы про него говорили, что он хотел хорошего, но не успел, чего именно хорошего, они не уточняли, иногда, стыдясь суесловного употребления его имени и отчасти кодируя его от злого любопытства темных сил природы, они не называли его, а говорили: “Тот, кто Хотел хорошего, но не Успел…” Вот и вы, будучи клоном того, кто, в отличие от картавого, имел бог знает сколько времени, но тоже не успел, зато и о нем миф сотворили такие, как вы – о народе якобы думал, о благе его… ни о ком он и ни о чем не думал, кроме как о власти и ее сохранении, и о том, чтобы дать набить мошну дружкам своим, чтобы и ему перепало… И боялся потерять эту самую власть, вцеплялся в нее, как голодная собака в кусок мяса, страх же, как говорил наш великий писатель, есть лишь последствие всякой лжи, а стремление к власти порождено страхом – те, кто не боится своих соседей, не видит необходимости властвовать над ними… Это уже альбионец сказал, ученый и борец за мир…”, – cлова старикашки потонули в аплодисментах и одобрительных возгласах.

Неприятны клону были и личные вопросы, например, почему столько лет в разводе, не женится, вон миллиардер Оглобля, уж на что закоренелый холостяк и плейбой был, и то семью завел, сына родил, а где твои дети, клон? – приходилось отшучиваться: присмотрю невесту в поездках, вон сколько девушек красивых вокруг, даю обещание – к выборам женюсь, а дети у меня, между прочим, есть, познакомьтесь с моим сыном – и передавал микрофон смущенно улыбающемуся белобрысому пареньку, приземистому, чуть ниже отца, с широкими покатыми плечами, выдающими недюжинную силу – и вправду, сын не подкачал, мастер спорта, штангист, занимается бизнесом, продает электронику; сын начинал рассказывать байки из жизни отца, придуманные пиарщиками и оформленные в стройное повествование смазливыми журналистками: о том, например, как отец спас девушку, которой грозило изнасилование, разметав четверку нападавших – пригодились боксерские навыки; пареньку аплодировали – народ преклонский всегда уважал силу, неважно, кто и против кого ее направлял.

Выходы в народ оказывались изредка не вполне безопасными – пугающее тождество провоцировало ненавистников бывшего Властелина, которых после его гибели стало почему-то куда больше, нежели прежде, свести счеты с его двойником, словно бы отыгрываясь за все, в чем, по их разумению, был виновен ВВП; однажды в сибирском захолустье, где работал один-единственный завод, в последнее время дышавший на ладан, подстерегла группа молодых людей, как стая волков, с остервенением напала на клона и его охранников, в ход пошли не только кулаки, но и бутылки и железные прутья – что втроем, пусть и крепкие мужики, могли они противопоставить озверелым, нетрезвым парням, клону съездили по голове пустой поллитровкой, в последний момент сумел подставить локоть и смягчить удар, но кровь все равно пошла… на удачу поблизости оказались менты и отогнали парней, никого не задержав – в этом клон усмотрел опасный симптом новой политики полицейских – не вмешиваться, по возможности находиться обочь происходящего, дабы потом не обвинили в потворстве той или другой стороне.

Другое нападение поначалу выглядело несерьезным, даже комичным: две девицы в блузках с вызывающим декольте, в мини-мини…, черных сетчатых колготках и сапогах-ботфортах – прикид не оставлял сомнений в роде занятий, заговорили с клоном у входа в гостиницу, где он остановился, происходило это в портовом городе, славящимся веселыми нравами; девицы представились – Алена и Кристина – и нагло вперившись в него, повели беседу без тени смущения: “И впрямь, похож, как две капли воды, мы твою физиономию увидели в “ящике”, удивились – надо же… а Властитель мужик был классный, я в седьмом классе училась, – Алена о себе, – четырнадцать лет, соплюшка, но уже месячные пришли и на мужиков зырилась, так вот, в газете фотка была полуголого ВВП, на коне гарцующего, и грешная мыслишка в шалую башку заползла – думаю, здорово с ним бы потрахаться, , а не с пацанами местными в подворотнях; однако куда нам, провинциалкам, у него, небось, таких сотни перебывали… а ты как по этой части? – это уже Кристина, – давай поиграемся, да не дрейфь – бесплатно, как бы субботник устроим, ты ж все-таки персона, кандидат в ВВП, обещаем тебе незабываемый вечер удовольствий, да и сами потом вспоминать будем: не довелось с Самим, так хоть с двойником…”

Оторопев от бесстыдной откровенности, клон замешкался с ответом, девицы посчитали это знаком согласия и, взяв его под руки, решительно подвели к моментально подлетевшему такси: “Садись, не бойся, мы подруги боевые, с нами не скучно”; клон полуобернулся: телохранителей не было видно – прошли чуть раньше в гостиничный холл, и журналистки-пиарщицы отсутствовали, в него вселилась основательно подзабытая бесшабашность молодых лет – эх, где наша не пропадала… Подспудно понимал: может пахнуть подставой, в спальне у блядей наверняка таится глаз видеокамеры, наснимают пикантные кадры и пустят гулять в интернет – потеха публике, услада конкурентам и позор ему и тем, кто стоит за ним; нутром чувствовал рискованность затеи, однако что-то мешало отказаться – больно уж лакомой была приманка…

Такси остановилось у 9-этажного панельного дома, не успели и трех шагов сделать к двери парадного, как с визгом ударила по тормозам черная “Ауди”, из нее выпрыгнули бодигарды и бросились к нему – углядели-таки, куда он поехал, и ринулись вдогонку; девицы приняли внезапно появившихся двух дюжих молодцов на свой счет и взроптали: “Нет, групповуху устраивать не желаем, субботник только для одного, а эти орлы пускай во дворе подождут”. Девицы привели клона в квартиру, которую, похоже, снимали, не очень опрятную, с потертой светлой кожаной мебелью и устоявшимся запахом парфюма; быстро накрыли на стол: колбаса, сыр, фрукты, пирожные, коньяк, видно, приготовили все заранее, для клона или другого любителя острых ощущений – и, видя некоторую растерянность гостя, шарившего взглядом по стенам и потолку, правильно поняли причину его беспокойства: “Не боись, камер нет, никто тебя голого не зафиксирует, нам это по барабану, мы в такие игры не играем, мы из другого профсоюза…” – почему-то он им поверил.

Через полчаса началось самое главное – клон, обрадованный и возбужденный внезапно обломившейся халявой, уже нисколько не сомневался в разумности своего порыва поехать с девицами, а не послать их по известному адресу; Алена и Кристина и впрямь оказались искусницами и вытворяли с ним такое, что он только диву давался, откуда брались у него силы, но и силы оказались на исходе второго часа; охранники дважды звонили по мобильнику, интересовались, все ли с шефом в порядке, он, умеряя задышливость, отвечал, что все о’кей и просил еще немного подождать; наконец, предмет вожделений боевых подруг свернулся улиткой и не подавал признаков жизни, несмотря на все ухищрения; клон сполоснулся в душе, оделся и распрощался, получив комплимент: “А ты ничего, крепенький, не посрамил памяти ВВП…” Девицы заставили его напоследок сфотографироваться с каждой из них и втроем, поставив аппарат на автомат, он не смог отказать в их вполне объяснимом желании, хотя на его месте мало кто согласился бы – зачем оставлять компромат, впрочем, на его месте никто другой очутиться не мог – для этого требовалось быть клоном человека, которого сейчас поминали либо с энтузиазмом, либо с ненавистью. Такая вот вышла история…

Пройдет время, все перемелется, из муки свежего помола испекут пироги с начинкой из лжи и правды, чего будет больше, никто не узнает до тех пор, пока не появятся дотошные историки с неопровержимыми фактами в руках, и наверняка станут изучать биографию клона, игравшего в смутные месяцы после гибели ВВП весьма заметную роль; а пока любители копаться в чужих жизнях обозначили пунктиром линии его судьбы: родился в городе Равенске в часе езды на электричке от столицы, служил в армии, потом охранником у молодого борзого бизнесмена, того застрелили, поболтался без дела и был принят в службу безопасности частного банка, заочно учился в институте, продвигался по карьерной лестнице – но это лишь вешки, засеки на стволе, не затрагивающие деталей, а в них-то самый смак. Как бы там ни было, когда все перемелется и мы сможем по достоинству оценить обнаруженное копушами-историками, то, вполне возможно, удивимся тусклости, заурядности, обыденности биографии этого человека без намека на искорку какого-нибудь таланта, озарявшую потемки его души – все выглядело серо, блекло, буднично, впрочем, по некоторым поступкам вполне можно будет судить о наклонностях и свойствах его натуры, но эти наклонности и свойства лишь оттенят общий безрадостный фон; и тут же сам собой возникнет вопрос: а у того, чьим клоном по прихоти природы является упоминаемый персонаж повествования, у того присутствовала ли искорка божья, отличавшая его в детстве от тысяч ему подобных заполошных пацанов города на болотах: гонял крыс в угрюмом подъезде, казнил несчастную утку, бил палкой ужа, учился без особого рвенья…; может, недюжинные, скрытые от глаз яркие способности проявились позже, во взрослой самостоятельной жизни – но в чем, где, как, неужто в скучном, бесполезном, бездарном пребывании на секретной службе в Гансонии… а превратившись в ВВП, какими изящными всплесками ума и мудрыми, человеколюбивыми решениями он нас потряс? То-то и оно: наделенные талантами не идут во власть, она им противопоказана, как мороженое при ангине, так стоит ли сетовать на бесцветность клона – копия не может превзойти оригинал, на то она и копия; возможно, в начале пути все будущие Властелины, еще до перерождения в тиранов и преступников, ничем ярким и светлым не запоминаются, а скорее несут черты скрытого уродства и всевозможных отклонений, это уже потом им придумываются подвиги и геройство, разве что некоторые королевские и царские отпрыски иные, все-таки голубая кровь, и то как на них посмотреть – уродства и убожества и в них хватает.

Равенск раскинулся по обе стороны от железной дороги, справа по ходу от преклонской столицы шли одноэтажные домишки с садами и огородами, слева – кирпичные корпуса текстильной фабрики, озеро, церковь, где размещались какие-то склады, и главная достопримечательность города – большой завод, его перевели сюда из города на болотах за год до войны с Гансонией, словно знали, предчувствовали, равенцы называли его “панель”: где работаешь? – “на панели”, особенно дивно звучало в устах молодых женщин, впрочем, завод был непростой, секретный, имел, как положено, номер, делали здесь гироскопы для космических аппаратов, шпион Веньковский выдал секреты заокеанцам, шпиона расстреляли, а номерные заводы переименовали, дабы запутать врагов, так “панель” стала РПЗ – Равенским приборостроительным заводом, название остряки-грамотеи переделали в “работай пока не здохнешь”. Здесь и вкалывал в инструментальном цехе отец будущего клона, между прочим, учил его слесарному ремеслу гений своего дела Крайонов, говорили, первый Герой соцтруда из работяг, закрытым указом получивший высокое звание за первый спутник, будущий клон пару раз видел этого мужика – маленький, сухонький, ничего особенного, а на глаз, без всякой лупы, припиливал надфилем матрицу с точностью до микрона; отец без восторгов рассказывал об учителе, герой и герой, наверное, завидовал, а вообще, отец был обидчив и злопамятен, сын знал его особенность и старался не злить, не доводить, и сам унаследовал эти черты, хотя осознал позднее…

И еще одну отцовскую черту неожиданно открыл для себя, притом не удивился, а даже обрадовался похожести: на их улице дошкольная мелюзга пробавлялась тем, что ловила в болоте лягушек, вставляла им в зад соломинки и дула что есть сил, пока лягвы не раздувались, как шарик, и не лопались; ребятня веселилась, но скрывала забаву от взрослых, ибо не была уверена, что за это похвалят; однажды будущего клона за этим занятием застал отец, но не выругал, а напротив, схватил готовую к экзекуции лягушку, засунул ей соломинку и дунул так, что та мгновенно распухла и лопнула с треском и, как почудилось, нутряным стоном; отец, довольный собой, заржал, поощрительно похлопал сына по голове и отправился домой.

Дед и две бабки будущего клона умерли кто в войну, кто после, так что он их не знал, за исключением деда по отцовской линии, вернувшегося с войны калекой, без ноги, передвигался он с костылем, опираясь на суковатую палку, что мешало, как прежде, класть печи зажиточным равенцам, строившим дома, а печник дед был отменный, его знали и ценили; потихоньку приноровился и продолжал зарабатывать будущий клон не помнил, ласкал ли он его, пацана, хоть раз, и не дай бог кому деда обидеть – мог и палкой огреть, а мог и пакость сотворить заказчику, скажем, не доплатившему, однажды рассказал внуку, как это делал: под видом осмотра готового дымохода незаметно вмазывал туда бутылочное горлышко или стакан без донышка, и, едва дунет ветер, печь начинала заунывно гудеть и выть так, что мороз по коже драл; приходилось ничего не подозревавшему заказчику кланяться в пояс печнику и просить переделать дымоход; для пущей важности дед однажды показал, в тонкий шлифованный стакан налил доверху воды, крючковатыми сильными пальцами левой руки сжал его, а правой ладонью резко накрыл – хлопок и дно под давлением воды вылетело, будто бритвой срезанное. Талант деда и рукомесло отца клон не унаследовал, не перенял, руки у него росли, по выражению отца, из жопы, нашел он им иное применение, когда записался в секцию бокса, произошло это после того, как его, низкорослого и худого, крепко, в кровь, избили соседские ребята за ябедничество – рассказал хозяевам соседнего дома, кто выбил стекла на их веранде, а рассказал потому, что один из замешанных в деле пацанов украл у него рубль, соседи проболтались, кто настучал на пацанов, и клон получил заслуженное; случай этот научил его двум вещам – никогда никому ничего не говорить, держать язык за зубами, а мстить незаметно, тайно, исподтишка, чтоб никто не догадался.

Учился клон средне, после школы поступал в авиационный институт, срезался по математике и хотел было по совету отца устроиться на “панель” в инструментальный цех, но вмешалась мать, работавшая в заводской столовой – на будущий год идти в армию, нужна толковая профессия, чтобы не служить, как все, и предложила выучиться на повара; мать была умная и прозорливая, клон потом многажды про себя благодарил ее – пройдя полугодовые поварские курсы и получив нужную бумажку, он на призывной комиссии сообщил о своей специальности; готовить он не любил и, по правде, не выучился, однако смекнул, что в армии нет лучше работы: всегда сыт будешь, но ему не повезло – попал он за речку, в Пуштунистан. Шел восемьдесят шестой, о той войне мало что было известно, в газетах писалось невнятно, по слухам же, приходили домой в Преклонию цинковые гробы, и в Равенск тоже пришло несколько, однако специальность (маме спасибо) выручила – оказался клон в столовой в Гелалабаде; запомнил самые первые ощущения: привезли в расположение части ночью, на бэтээре промчались в кромешной тьме через “соловьиную рощу” – объяснили ему, что тут снайперы постреливают, прибыл на место, осмотрелся утром – нереально красиво, субтропики, треск цикад, благоухание цветов, запахи эвкалиптов, обволакивающая жара. Вместе с ним в столовке еще двое парней и с десяток девок-вольнонаемных, поварих и официанток, сдуру, в угаре прелонского патриотизма, а некоторые с желанием подзаработать чеки, их чекистками называли, сунувшихся в пекло, с одной из них клон закрутил роман, сношались в подсобке на мешках с мукой и рисом; в боевых действиях клон не участвовал, разве что на бэтээре ездил за продуктами на базу, дважды под обстрел попадал, пронесло, а так служил нормально, только поначалу диву давался, как всюду воровали, особенно неистовствовали прапорщики, ведавшие матчастью и продовольствием. Удивлялся клон только поначалу, потом и сам встроился в систему, как прапор знакомый, тоже из столичной области, земляк, можно сказать, выразился; через несколько месяцев прибыли стратегические армейские запасы продовольствия – кто-то из высоких начальников распорядился вскрыть и направить хорошую жратву в Пуштунистан; настоящая лафа, в дуканы потянулись такие продукты, о которых и мечтать не приходилось, базары чем только не торговали…, особо ценилась армейская говяжья тушенка – банки, упакованные в солидол и обернутые пергаментом, ах, какая это была тушенка! – у клона слюнки текли, когда только вскрывалась банка, не было ни жира, ни жил, чистое мясо и немного желе, резалось ножом как твердая колбаса; а греческий сок, а голландский газированный напиток «Си-Си», а польская и венгерская ветчина, а зеленый горошек, а подсолнечное масло, комбижир, сгущенка, чай, сигареты – все, недоданное бойцам, продавалось афганским торговцам. Тот же прапор, опекавший клона, почувствовал в нем своего, вспоминал, чем кормили в первые годы войны: пюре из картофеля был, как клейстер, неизменный консервированный минтай в томатной пасте, из того же минтая варили суп, мясо в рационе было редкостью, хлеб выпекали сами из подпорченной муки, был как камень; сейчас другое дело, сейчас есть что в котел положить и что на базар отправить.

В несложной цепочке получения продуктов и отправки немалой части на базары клон был шестеркой, последней спицей в колесе, без него вполне могли обойтись, но земляк-прапор за что-то полюбил его и взял в команду, а дальше выходило по-всякому, случался и обман, свои накалывали: однажды клону понадобилось обменять накопленные десять тысяч афгани, афушек, на чеки, малый из хозвзвода вызвался сделать это, деньги взял, а чеки не вернул, клон с ним попытался по-хорошему, но тот сразу же стукнул офицеру; решил в отместку подстеречь ночью и отметелить, даром, что ли, боксер, но передумал – тот вонять начнет, прапор пообещал с ним разобраться и вернул-таки деньги.

Но разве это были заработки!… Зависть разбирала, когда слышал об истинном масштабе коммерции: колесо “КамАЗа” менялось на кожаный плащ, карбюратор – на японский двухкассетник, за две бочки горючки получали пять тысяч афгани, бывало, местные подъезжали на грузовиках с насосами и выкачивали из емкостей бэтээров и танков дизельное топливо, сколько им нужно было, платили по десять, двадцать, тридцать тысяч… Свою последнюю и самую удачную коммерцию клон совершил в ночь с 14 на 15 мая восемьдесят восьмого, за несколько часов перед уходом из Гелалабада первой колонны преклонской мотострелковой части, прощавшейся с постылой войной, за месяц до этого прапор договорился с соседним кишлаком – вы нам афгани, мы вам кондиционеры, деньги были получены заранее и истрачены – клон вез домой ворох шмотья: джинсы, обувь, летние рубашки, куртки, кофты, мохеровые нитки, два магнитофона “Шарп”и всякую мелочевку вроде часов; кондиционеры он и двое солдат, стараясь не шуметь, выломали глубокой ночью из окон офицерского модуля, в котором разместили преклонских журналистов, прилетевших освещать событие, прапор забрал добычу и отвез в кишлак, а клон вместе с поварами и официантками, как ни в чем не бывало, принялся делать бутерброды с сухой колбасой, формовой ветчиной, сыром, разрезать и раскладывать горкой овощи, ставить на столы ледяные баночки “Си-си” – чего гарнизон не видел годами и что предстояло гостям съесть, выпить и взять с собой в 150-километровый переход в главный город Пуштунистана.

Вернувшись в Равенск, он не узнал жизнь, все переворотилось, люди запоем читали газеты, за “Столичными новостями” и “Огоньком” у киосков очереди выстраивались с рассвета, в газетах потоком шли разоблачения прежнего режима, любимого несколькими поколениями вождя костерили на чем свет стоит; об уничтожении миллионов, об ошибках войны с Гансонией говорилось, как казалось, в полный голос; вышло постановление об ускорении процесса реабилитации жертв политических репрессий, состоялась конференция партии, создавшая Съезд народных депутатов Преклонии и учредившая пост президента страны; одновременно росло напряжение в республиках, прибалты требовали независимость, создавали народные фронты, кавказцы громили и резали друг друга, началась взаимная депортация населения, новый партийный глава Преклонии по кличке Меченый все уши прожужжал про перестройку, а покамест упразднил все наименования в честь своего предшественника, героя баек и анекдотов; откуда ни возьмись стали появляться кооперативы; по правде сказать, разоблачения и ужасающая правда о времени, в котором клон не жил, газетная и телевизионная болтовня о перестройке и выборы народных депутатов на съезд клону были по барабану, а вот кооперативы – иное дело, только как в них устроиться, чем заниматься, да и что он умеет делать…

В Равенске почти ничего не было, клон поехал в столицу, потыркался без толку – что-то создавалось, но не про него, он никого не знал и его никто не знал, тогда за его устройство взялась мать, ее двоюродный племянник как раз и занялся в столице этими новыми для всех делами, клон видел его в жизни не более трех раз, вроде родственники, но не близкие, однако устройство благодаря матери состоялось. Племянник, рыхлый низенький блондин с животом, несмотря на неполные тридцать, оказался сметливым и видящим выгоду там, где ее другие почти не видели; он создал производственный кооператив нескольких профилей, торговали компьютерами, собирали и чинили электронику, делали систему сигнализации, в общем, то, что для клона было за семью печатями, совершенно незнакомо, босс-родственник сделал его экспедитором: развозка продукции по адресам заказчиков, оформление накладных, сбор денежной наличности; клон снял комнату в столице, продолжил заниматься боксом в “Динамо”, участвовал в соревнованиях, не связанных с выездами в другие города, приближаясь к мастерскому рубежу. Работа ему не шибко нравилась, денег босс платил немного, на жизнь хватало и не более, и он же, босс, настоял, чтобы клон готовился к поступлению в вуз, занялся бы изучением экономики, финансов, основ управления – без чего нынче никуда; клон послушался доброго совета, позубрил учебники и поступил на заочное отделение в институт, где как раз этому и учили. Босс расширял хозяйство, организовал частный банк, найдя партнера из Заокеании, русского эмигранта, вернее, еврея, вложившего некую сумму, и неожиданно предложил клону стать его телохранителем, одним из четырех: не так много будешь занят, учиться станет легче, да и спорт… а зарплата увеличивалась при этом втрое.

Клон рьяно взялся осваивать новую профессию, получил водительские права, месяц за счет фирмы его катал по городу водитель-инструктор и остался им доволен – реакция отменная, недаром спортсмен; клон учился стрелять, осваивал приемы рукопашного боя с применением боксерских навыков, читал разные инструкции бодигардов, переведенные с английского, в общем, входил в курс дела. В группе охранников их было четверо, все ребята после армии, росли не в столице и со свойственной многим провинциалам притаенной осторожностью и недоверчивостью в отношении жителей главного, покуда непонятного им города смотрели друг на друга и на мир, спайки, единства, понимания с полуслова, с полужеста не было и в помине, а без этого какая охрана; босс, похоже, не замечал этого, его интересовало иные материи, а охрана… у всех новоиспеченных бизнесменов, тем паче банкиров, есть телохранители, и у него тоже. И все больше клон убеждался в том, что большинство окружающих его людей чужды открытости и честности по отношению к другим и к себе, их душа – потемки, ее отрада – укрытия, схроны, лазейки, не парадные, а задние, потайные входы и выходы, душа ищет и находит отраду и безопасность в молчании, смутном ожидании неизвестности, уничижении других и себя, внутри же – копящаяся злоба, ненависть, зависть; ну, а он сам, разве он иной, чем-то отличается от тех, кто рядом и вокруг, да нет, ничем не отличается, если постараться быть честным с самим собой; раскрепощение же, прежде недостижимое, а теперь вполне реальное, избавление от пут и вериг, перестройка ведь, о ней столько болтают… и все как-то миновало, прошмыгнуло и следа в душе не оставило; как-то босс на встрече с крупным чиновником, от которого многое зависело, рассказал вроде притчу – клон сидел невдалеке и все слышал, так вот, один человек совершил преступление, его поймали и привели на суд к королю, за его деяния ему полагалась смертная казнь, но король предложил ему самому выбрать свою судьбу: либо быть повешенным, либо попасть за большую черную страшную стальную дверь, преступник подумал и выбрал виселицу, когда на шею ему накинули петлю, он вдруг спросил: “А что там, за той дверью?” – король рассмеялся: ”Да вот, понимаешь, забавная штука получается, я всем предлагаю этот выбор и все выбирают виселицу”. – “А за дверью-то что? – допытывался преступник, – я все равно уже никому не скажу”. – “Там – свобода, но люди так боятся неизвестности, что предпочитают веревку…”

Босса подстрелили через три года, когда выходил из офиса, снял его выстрелом в голову киллер-снайпер, клон находился в отпуске, отдыхал с будущей женой на море, прервал отпуск и вернулся, можно сказать, к разбитому корыту – напуганный партнер босса, эмигрант-заокеанец, решил спешно продать банк и убраться восвояси; вскоре клон остался без работы – новые хозяева привели свою охрану, поболтался без дела пару месяцев и попробовал задействовать новые связи – все-таки сумел завести кое-какие знакомства, и надо же, повезло: в одном коммерческом банке взяли в службу безопасности. Тогда, в беспредельные 90-е, наиболее умные и дальновидные хозяева жизни, заработав первые миллионы, наряду с заботой о личной безопасности начинали думать и о безопасности самих бизнесов, клон поспел вовремя: на объектах банка, а они расползались по стране, стали ставить камеры слежения, электронные замки и прочие устройства, одновременно началась проверка партнеров, чистоты и надежности сделок, клон как сотрудник службы безопасности работал в контакте с только что организованным отделом кредитования. Некоторые самые крупные и рискованные сделки с обязательными откатами осуществлялись без его ведома и участия – за это голова болела у боссов, он же помогал в обычных, рутинных операциях, проверял, чтобы банк не подставили, не облапошили: собирал нужную информацию о заемщиках, проверял достоверность документов, справок и прочего, не является ли фирма банкротом, не внесена ли в различные “стоп-листы”, не находится ли имущество под арестом, ну и многое другое. Ему работа нравилась – не то что прежде, он завершил учебу в институте, за десяток лет дорос до начальника отдела, отвечавшего за всю информационную безопасность банка; на этом фоне женитьба, рождение сына, пара серьезных увлечений молодыми сотрудницами, развод, новый брак, увы, недолгий и сладкая, независимая холостая жизнь далеко не бедного человека – все эти события промелькнули, словно в одночасье, страна вступила в новый период, главный босс – видный банкир – не лез на рожон, выстроил хорошие отношения с теми, от кого зависели его благополучие и миллиардные заработки, банк укрепился, войдя в десятку самых процветающих, и клон, равно как и его коллеги, чувствовал себя в этих условиях вполне уверенно.

До всех этих деталей и нюансов биографии никто в предвыборный период не докопался, народу же и знать этого не полагалось – иначе ореол клона мерк, а он продолжал мотаться по стране, суля, обещая, расписывая, как изменится Преклония, если его изберут; однажды произошло то, чего было не миновать – на политическом диспуте в городе на болотах встретился с МБХ, тот пожаловал внезапно, в программе выступающих не числился, они наткнулись друг на друга перед самым началом в фойе арендованного в этот вечер кинотеатра, МБХ размашистым шагом направлялся в зал с группой каких-то людей и чуть не врезался в замешкавшегося клона, при этом смотрел поверх головы клона и в сторону, извинился, скорее машинально, а переведя взгляд, вздрогнул и стал, как вкопанный, клон тоже остановился и замер; разумеется, МБХ слышал о клоне, его чудовищном, неправдоподобном сходстве с тем, кто едва не уморил его в тюрьме, отнял бесценные годы, пути их доселе не пересекались, и вот столкнулись, лоб в лоб; несколько секунд МБХ всматривался в выплывшее перед ним, словно из небытия, лицо, так, наверное, энтомолог с интересом и отчасти с еще не атрофированной профессиональным занятием гадливостью изучает редкий вид ядовитого насекомого, соответствует ли он, этот вид, ожиданиям или несет в себе черты чего-то необычного, клон чувствовал, как тяжелая волна тревожного неуютства окатывает его с головой, трудно дышать, хочет вырваться из плена и не может, новая волна едва не сшибает с ног, и мозг пронзает: почему он должен отвечать за чужой грех, он ведь только двойник, клон и не более того; МБХ прошел мимо, кто-то из невольных свидетелей сдержанно-глупо хохотнул, а один бесцеремонно взял клона за лацкан пиджака и дыхнул: “И как вы себя чувствовали, господин клон, наверняка хотелось сквозь землю провалиться, впрочем, у таких, как вы, понятие стыда отсутствует…”

И вдруг, в один далеко не прекрасный для клона и многих других момент, все изменилось, повернулось вспять, работавшая на износ Дума, провозглашавшая: жесткие сроки – отличные сроки, если иных нам уже не дано, оказалась неспособной вернуть прежний закон об искомых двух третях голосов, похерив три четверти, и по предложению партии Дневального проголосовала за созыв Конституционного cобрания, объявив начало выборов участников, притом датой открытия cобрания называлось 10 сентября – вместо дня внеочередных выборов главы государства. Народ, подогреваемый СМИ и ораторами на громких повсеместных митингах, приветствовал смелый шаг Думы, а власти оказались у разбитого корыта, не представляя, что предпринять в накаляющейся обстановке. Совещания наверху шли безостановочно, премьера призывали проявить жесткость, он колебался, не будучи уверенным, что сможет всецело положиться на полицию и армию, на него нажимали, требовали издать указы о борьбе со смутой, премьер понимал всю меру своей ответственности и боясь ее как всякий вменяемый человек, думающий о последствиях в случае неудачи, медлил. Генерал из того ведомства напомнил о событиях 1993-го: тогда Дед не побоялся лупить из танков по парламенту и народ его поддержал, чего же ты боишься? – премьер резонно возразил, что между тем “красным” парламентом и нынешней полулиберальной Думой огромная разница, танки сегодня не проханже, за это нас с тобой, дорогой генерал, оскальпируют…, тот гнул свое, цитировал замшелое: промедление смерти подобно, собрание как пить дать изменит 80-ю статью в пользу парламента, придется делить полномочия со всякими дневальными, прыжковыми и удальцами, в стране наступит паралич власти, хаос, бедлам, как сотню лет назад, ты этого хочешь? Премьер не хотел, но не был уверен, что требуемые генералом и его сторонниками меры утихомирят страну, напротив, был уверен в обратном, на него продолжали давить, поступали сведения о захвате власти кое-где на местах, пока на уровне мэров небольших городов, не желавших слушать команды губернаторов, симптом болезни был налицо и надо было что-то предпринимать…

В одно из воскресений, рано утром, на столичном шоссе западного направления, ведущем в благословенный район отдыха богатых людей Преклонии, появилась разномастная колонна машин с включенными фарами и беспрестанно гудевших, во главе колонны следовал бронетранспортер, такой же бэтээр замыкал колонну, за головной бронетехникой шли колесный экскаватор, несколько бульдозеров, самосвалов, набитый пассажирами автобус и автомобили, иномарки и отечественного производства; колонна заняла всю магистраль, включая встречные полосы, двигалась она медленно, ее появление на правительственной трассе выглядело нарочитым вызовом и угрожающим предостережением, однако остановить колонну, выставив заслон, и запретить дальнейшее движение в означенном направлении почему-то никто не решался, ни захваченные врасплох полицейские дорожно-постовой службы, ни какие-либо охранные подразделения, да и какой заслон можно выставить бэтээру… Перекрыв движение, колонна приблизилась к коттеджным поселкам и, въехав на территорию одного из них, остановилась возле высокого забора. Из автобусов и легковушек выскочили люди, развернули плакаты и транспаранты с лозунгами, много лет не возбуждавшими умы преклонцев, но некогда, век назад, будоражившими толпу, призывая обратить праведный гнев на тех, от кого все зло и весь упадок жизни: “Мир хижинам, война дворцам!”, “Грабь награбленное!” – и нынешнее, не чуланно-пыльное, а самое что ни на есть жгучее: “Даешь бунт!!!”, “Смерть жидам-олигархам и их приспешникам!!!”

Люди, в основном молодежь, кроме плакатов, держали в руках ломы, кирки, молотки, некоторые были вооружены; вожаки, бритоголовые парни в одежде спецназа, начали нажимать кнопки сигнализации, окошко в воротах растворилось, оттуда послышалось удивленное: “Кто вы такие? Что вам надо?” – “Открывай ворота! Немедленно!” – “А не пошли бы вы на… Я вот дам команду охране, она быстро разъяснит, что к чему” – Ах ты, козел, пидор гнойный, ты нам угрожать?!” – прозвучала автоматная очередь, окошко захлопнулось; истекла минута, другая, ворота не открывали, и тогда бэтээр двинул свое мощное тело на ограду, сокрушив ее с первой попытки, в пролом бросились вожаки, за ними – остальные, их встретила тишина, охранники, которые наверняка имелись, очевидно, попрятались при виде бронированного монстра, вломившегося на территорию, толпа мигом разделилась, окружив близлежащие коттеджи, и начала крушить, бить и ломать все, что мешало проникновению внутрь; некоторые дома оказались пустыми – хозяева в них не жили, предпочтя пребывание в заклятых европах, обитатели других только проснулись или еще спали, их вышвыривали из теплых постелей, избивали, слышались крики о помощи; из разбитых окон наружу вылетали останки порушенной мебели, обрывки штор, гардин, посуда, орудовавшие внутри помещений набивали сумки и рюкзаки всем приглянувшимся, распахивали дверцы шкафов, шарили по полкам, вываливали содержимое на паркет и отбирали понравившуюся одежду и обувь, хозяев заставляли открыть сейфы – таковые имелись почти в каждом доме, сопротивлявшихся били; разгул продолжался уже час, подошла очередь разграбления супермаркета, в сумки и рюкзаки сбрасывались деликатесы, остальное выкидывалось…

Время катилось к полудню, вожаки объявили в мегафоны об окончании операции в этом поселке и дали команду грузиться в автобусы и машины – их ждал еще один объект. В небе появился вертолет, попробовал спуститься ниже, его шуганули очередью из автомата и он улетел; на выезде из разоренного поселка колонну ждал заслон из двух тракторов и четырех бульдозеров, рядом стояли полицейские автозаки и автобусы с затемненными окнами, по громкой связи некий чин, назвавшийся генералом, предупредил об ответственности за совершенный разбой и потребовал вожаков на переговоры, для усиления эффекта из двух автобусов выбежали и рассредоточились омоновцы и бойцы в форме спецназа; выстроившись в ряд, бэтээры двинулись было в атаку на трактора, прогремел взрыв, головной бэтээр окутал дым, экипаж спешно покинул машину. “Ребята, не испытывайте судьбу, я отдаю приказ стрелять на поражение”, – возгласил генерал. – “Убери трактора!” – ответил в мегафон один из вожаков. – “Слушай мою команду! Все бросают оружие, железяки, сумки и прочее, поднимают руки и выходят по одному. При малейшем неповиновении спецназ стреляет на поражение!” – “Генерал, нас много, мы тоже вооружены, ты хочешь устроить бойню?” – “Никакой бойни не будет, вы все по одному поднимете руки, если хотите жить…” Препирательство продолжалось еще минут десять, после чего вожаки скомандовали “Отбой!” и за дело взялся ОМОН, начавший загонять бандитов и грабителей в автозаки.

Вряд ли можно было предположить существование скрытого плана действий, строгого, законспирированного расчета – скорее всего, все происходило спонтанно, народ обуяла пьянящая стихия непослушания, подогреваемая анархистами, фашистами и прочими человечьими отбросами, у которых давно чесались руки, но именно руки оказывались коротки посостязаться с властью, теперь же, когда власть пребывала в прострации, опасно накренилась, как судно в момент неудачного маневра, а для любой власти, особенно такой, как в Преклонии, любая неустойчивость чревата скверными последствиями, именно теперь появился шанс показать себя, и независимо одно от другого, по стечению обстоятельств – правда, многие посчитали, что не обошлось без призывов в интернете – во многих местах все еще необъятной страны произошли в то самое воскресенье события, которых более всего страшились противники каких-либо революционных порывов: кроме преклонской столицы, в городах и сельских местностях, где орудовали погромщики, стражи порядка почему-то бездействовали, почти никого не арестовывали, словно потакая бесчинствам; а творилось повсеместно в то воскресенье черт знает что: разбивали витрины, разграбляли супермаркеты и бутики, захватывали офисы и утаскивали компьютеры и оргтехнику, корежили и вскрывали банкоматы, уродовали и жгли машины; на Урале группа во главе с полковником в отставке, героем войны в Пуштунистане, подорвала линию электропередач и взорвала железнодорожные пути, были сведения о захвате нескольких армейских складов с оружием, улицы наполнялись смрадом и копотью, ветер гонял выброшенные из окон беспризорные бумаги; в столице же грабежей и бесчинств было сравнительно немного – препятствовали полиция и ОМОН, зато запоздало сводились счеты и распоясались насильники, к примеру, бунтари добыли адрес дачи скрывавшегося там Чура, уже не главного счетовода выборов, но оставившего по себе такую память, что не поквитаться с ним за прошлое было бы, по мнению недовольных и обиженных, непростительно – его избили до полусмерти, в довершение расправы подпалив зажигалками роскошную седую бороду, забив рот бюллетенями прежних выборов и проколов кожу на голой волосатой груди, прицепляя обнаруженный в дачном сейфе орден Александра Невского, которым Чур был тайно, дабы не вызвать народный гнев, награжден за заслуги перед властью; проникнув в жилище бывшей главной светской львицы, дочери того самого мэра города на болотах, свезли туда пойманных, как птички в силки, трех ее известных товарок по образу жизни и устремлениям, заставили публично заниматься лесбийской любовью, а потом дружно изнасиловали; долго искали судью Ванилкина, судившего МБХ, но не найдя – видать, сработало чутье и подался в заграничные края – спалили квартиру; телевидение показывало душераздирающие сюжеты, но к вечеру Первый канал перестал вообще что-либо показывать – по столице прокатился слух, что студия была атакована и передачи вырублены; миновало страшное воскресенье, тут же без всякой аналогии, лишь по причине жертв, названное в народе кровавым, однако успокоение не наступило, некоторые представители власти на местах попрятались, дороги в аэропорты и на вокзалы были забиты машинами с удиравшими владельцами, самолеты вылетали и поезда ходили с перебоями, спешно создавались отряды самообороны, среди нападавших и защищавшихся замечались люди в полицейской форме; законодательные собрания некоторых областей и краев в экстренном порядке проводили заседания, где обсуждалась возможность – и необходимость – выхода из состава Преклонии, закрытия и охраны новых границ и наведения порядка самыми жесткими средствами, губернаторы, как правило, были против, их не слушали, ибо новая власть принадлежит народу, как декларировали участники собраний; в примыкающих к Северному Кавказу краях несли круглосуточное дежурство вооруженные казачьи отряды, а в Вайнахии и соседних республиках готовились к выступлению – и это не было тайной – сформированные полки защитников действующего строя, существовавшего благодаря усилиям ВВП и начавшего разваливаться после его трагической гибели, строя, который вполне устраивал вайнахское и прочее руководство и на который покушалось всевозможное преклонское отребье.

И впрямь, что же это за люди такие, откуда выискались, или всегда существовали и помалкивали до поры до времени, почему их, столь разных и непохожих, спаяла слепая ярость, жажда разрушать? – в тот момент почти никто об этом не думал, не анализировал факты, кои множились и все более страшили, не задавался целью получить немедленный ответ, и лишь немногие проницательные умы произносили про себя – и открыто – два близких по смыслу да и звучащих похоже слова, начинавшихся с одной и той же глухой согласной х, только одиночные голоса их тонули в хоре ненависти; Преклония, не удержав хрупкое равновесие подобно сделавшему неверное движение эквилибристу на проволоке, работающему без страховки, сверзилась, отданная на растерзание впавшим в агрессию холопам и холуям. Но не сами же по себе они стали такими, тут власть приложила руку, породив миллионы пресмыкающихся перед ней, ползающих на брюхе и одновременно ненавидящих и гнобящих всех, кто ниже их, уступает им по силе и влиянию; вольно или невольно проницательные умы вспоминали преклонского поэта, давным-давно обозначившего отношения раба и господина, заметив, что люди холопского звания – сущие псы иногда: чем тяжелей наказания, тем им милей господа; все верно, да только лицевую сторону показал поэт, а про изнанку не сказал, забыл или сам не ведал, какой она бывает – изнанка, а бывает она поистине ужасной, ибо раб, даже если он и тварь бессловесная, в тайниках своей мрачной, поверженной, исковерканной длительными унижениями души испытывает к хозяину скрытую ненависть; знаменитый гансонский философ обнаружил и как никто другой понял это явление, дав ему название ressentiment: “В то время как благородный человек полон доверия и открытости по отношению к себе, человек ressentiment лишен всякой откровенности, наивности, честности и прямоты к самому себе. Его душа косит; ум его любит укрытия, лазейки и задние двери; все скрытое привлекает его как его мир, его безопасность, его услада; он знает толк в молчании, злопамятстве, ожидании, в сиюминутном самоумалении и самоуничижении”. Это своего рода самоотравление души, возникает оно вследствие постоянного запрета на выражение известных порывов, проистекающих из самой сути человеческой натуры, потому так беспощаден бунт рабов – отплата за годы и годы унижений, чем дольше и наглее власть прогибает людей, тех самых скрытых послушных, тем сильнее их ресентимент, изощреннее их месть; а еще проницательные умы делали вывод, что когда вчерашний холоп становится господином, тогда пощады не жди, ибо он-то досконально изучил извивы холуйской души; все эти размышления, повторим, удел совсем немногих, которых в сумасшествии летних дней смуты никто не услышал, приводили к осознанию, что вина внезапно покинувшего сей мир ВВП усугубляется еще и ресентиментом, и, таким образом, начавшаяся смута вовсе не случайна, а вполне закономерна и неизбежна.

Власти же было не до раздумий: в столицу, в город на болотах и в некоторые другие крупные населенные пункты ввели войска, включая бронетехнику, мобилизовали оставшиеся в подчинении подразделения полицейских и омоновцев, запретили любые демонстрации и митинги, отовсюду вопили про нарушения Конституции, это была прелюдия, основные события грянули после того как премьер своим указом упразднил Думу, здание опечатали, депутатов внутрь не пускали, те попытались устроить митинг протеста и были разогнаны дубинками и слезоточивым газом – после вступления в силу указа их неприкосновенность отменялась; другим указом премьера вводилось Чрезвычайное Положение, в течение трех дней по всей Преклонии прошли аресты оппозиционеров, мели всех подряд, известных и рядовых, были закрыты оппозиционные сайты, одна столичная газета и один журнал, Первый телевизионный канал был вызволен из плена, однако захватчики поломали оборудование и он пока не вещал, другие федеральные телеканалы, не изменившие принципам зомбоящика, объясняли разгон Думы крайней необходимостью, дабы пресечь все попытки изменить государственный строй; премьер объявил – ракетные войска стратегического назначения и ВВС приведены в состояние повышенной боеготовности, в ответ Заокеания и страны НАТО сделали то же самое. Большая страна, как и большой пирог, начинает крошиться с краев, трудно сказать, ожидали ли премьер и его камарилья немедленных ответных действий преклонцев, скорее всего, не ожидали, ибо принимали решение о введении карательных мер в спешке, по обыкновению многих прежних Правителей, не обдумав и не взвесив последствия, хотя, в их оправдание, можно ли было поступить по-другому…; отпор же, лучше сказать – взрыв последовал незамедлительно, началось с окраин, а уж потом волны разрушения, подобные тем, что распространяются в толще земной коры при землетрясениях, обрушились на всю Преклонию.

Самое ужасное заключалось в том, что вдруг куда-то стали исчезать деньги – многие банки были закрыты, снять наличность не представлялось возможным, зарплаты выплачивались либо с опозданием, либо вообще не выплачивались, притом и в частных бизнесах тоже, пенсии на счета не поступали, людей массово отправляли в отпуска; немудрено, что цены взлетели до небес, купить что-либо можно было преимущественно на рынках, так как многие магазины оказались на замке; первыми отреагировали на круто изменившуюся обстановку вайнахцы и их соседи – на сопредельную территорию готовились ступить два полка полицейских и спецназовцев, получивших приказ дойти до самой столицы и разобраться с тамошней властью, на их пути выросли отряды казачьей самообороны, на помощь поспешили армейские части, вот-вот могли начаться настоящие боевые действия, замаячил призрак третьей вайнахской войны с жертвами с обеих сторон; наступление удалось остановить, однако напряжение не спало – из приграничных районов началось повальное бегство населения.

По бикфордову шнуру огневой импульс с высокой скоростью двигался на детонатор, взрыв выглядел неминуемым, особенно на фоне спешных решений законодательных собраний области, обретшей исконное название Кенигсбергской, переименованного Екатеринодарского края и воссоздаваемой спустя почти сто лет Дальневосточной республики выйти из состава Преклонии, бурная дискуссия по тому же поводу шла в Казании и Уфании; а тут еще Джорджия, воспользовавшись моментом, решила ввести танки и спецназ в Чребу – главный город Хуссар Ирыстона, как на местном наречии звучат эти названия, напоминающие об отторгнутой у Джорджии территории, которую она считала испокон века своей; ту короткую августовскую войну 2008-го с Преклонией республика вспоминала с жгучим стыдом и сжимала в бессилии кулаки, поклявшись вернуть свои земли, хотя бы эти – ведь война отторгла и другой, куда более весомый кусок, впрочем, давно уже принадлежавший Джорджии формально, а по сути – отколовшийся от нее, но мечтать о возврате всего и сразу не приходилось, поэтому решено было направить военные усилия на возвращение хотя бы Чребы и прилегающих населенных пунктов; но не тут-то было: преклонский премьер, получив доклад разведки о готовящемся вторжении, направил главе парламента и президенту Джорджии, Совету Безопасности ООН, генсеку НАТО и президенту Заокеании заявление о том, что, если вторжение состоится, столица Джорджии и главные ее центры немедленно подвергнутся атакам с воздуха с участием бомбардировщиков и ракет; и тут свое веское слово сказала Заокеания, предупредив Джорджию о недопустимости силовой акции, грозящей перерасти в войну – с учетом серьезных внутренних проблем Преклонии, обладающей ядерным оружием и могущей пойти на крайние меры; Джорджия не посмела перечить своему главному защитнику и кредитору, и акция в последний момент не состоялась.

Ко всему этому добавилось, казалось, несущественное, не имеющее отношения к тому, что происходит в охваченной смутой стране, а на поверху весьма тревожащее, могущее иметь нехорошие последствия: альбионцы – члены парламента и простые граждане – обратились с требованием к Международной футбольной федерации – ФИФА перенести чемпионат мира 2018 года из Преклонии в другое место в связи с невозможностью его проведения и обеспечения безопасности игроков и болельщиков, скажем, в ту же Альбионию, у которой такое право было нагло отобрано, как утверждали многие, за взятки; тут же местные газеты и телевизионные каналы вспомнили, как проходила процедура выбора Преклонии: какую пламенную речь произнес тогдашний министр спорта Мудько на английском, которого он не знал, как присутствовавшие на церемонии хохотали до слез, вслушиваясь в произношение министра, говорившего from his heart; как он с истинно преклонским авантюризмом и расчетом на авось рисковал головой, ибо в случае неудачи ВВП свалил бы поражение на “оксфордский” английский и отделил бы его непутевую башку от туловища, но этого не произошло, а победителей не судят; но больше всего писалось и говорилось о щедрых подношениях членам исполкома, благодаря чему… и так далее. Едва в Преклонии узнали об опасности, грозящей вожделенно ожидаемому чемпионату, началась массовая истерия: несмотря на запрет митингов и демонстраций, болельщики устраивали шествия по городам с проклятиями альбионцам и вообще, всем капиталистам Запада – полиция получила распоряжение их не трогать; в столице полтыщи оголтелых фанатов, на несколько часов забывших о вражде “свиней”, “коней” и прочих околофутбольных группировок, выплеснули из метро и ринулись к альбионскому посольству на набережной, полиция оказалась бессильной преградить им дорогу, а, возможно, и не хотела, альбионская охрана внутри комплекса зданий приготовилась отбивать штурм, фанаты развернули баннеры со словами негодования, жгли и бросали файеры, вопили и стенали; попытаться захватить посольство, однако, не решились, хотя некоторые стреляли по окнам; в довершение вакханалии изуродовали памятник Шерлоку Холмсу и Ватсону возле посольства – у сыщика кувалдой отбили руку, державшую трубку, а доктора обмазали дерьмом; выступления протеста продолжались больше недели, пока исполком ФИФА не вынес решение – переноса чемпионата не будет.

А события продолжали нарастать с ужасающей скоростью, страна и народ испытывались на излом и на присутствие здравого смысла, в наличии которого многие уже сомневались: жестокость соревновалась с жестокостью, нелепость – с нелепостью, абсурд становился нормой существования и уже не замечался, и, казалось, таяли, как сосульки в апреле, надежды на “авось”, что прежде не раз спасало, и на кривую, которая непременно вывезет; заполненные звереющими на глазах людьми улицы становились главным аргументом борьбы с властью, полиция и армейские подразделения отказывались стрелять, тех, кто пробовал наводить порядок, не слушали… вновь на устах был Кремль – самая неприступная крепость из всех преступных крепостей мира, как ее называли в блогах еще в пору живого ВВП, нынче ничего неприступного не существовало, и оголтелая толпа вполне могла пойти на штурм; так не могло долго продолжаться, арестованных оппозиционеров выпустили, премьер согласился встретиться с их представителями для выработки компромисса, который мог стать спасательным кругом.

Воскресная встреча по трудно объяснимой, на первый взгляд, прихоти премьера и его окружения состоялась в бывшей обители ВВП, пустовавшей с того дня, как ее хозяин вылетел отсюда в Крутоярск и не вернулся, – Арина с сыном съехала в свою московскую квартиру, один из приглашенных, Прыжков, догадался, шепнул своим: пригласили именно сюда не просто так – желают недвусмысленно намекнуть, что в этих стенах хозяева положения – они, которые власть, что тень Верховного Властелина незримо присутствует, заставляя поверить – сила на стороне тех, кто идет по его стопам… ну-ну, поглядим… За считанные месяцы в Резиденции ничего не изменилось, за исключением того, что охрана в прежнем количестве отсутствовала и вертолетная площадка пустовала, то есть какие-то люди остались, они проветривали многочисленные комнаты, удаляли пыль с мебели и паркета, стригли траву, выращивали овощи в теплицах, чистили птичник, собирали диетические куриные яйца, все оставалось по-прежнему в ожидании нового Властелина, который будет здесь жить и наслаждаться, а может, что-то и переделает, перестроит под свой вкус, охрана была только на въезде в Резиденцию и несколько соглядатаев следили с помощью видеокамер за территорией, чтобы не проникли посторонние, ток поверх высокой зеленой ограды был отключен; после памятного воскресного нашествия мародеров и погромщиков в коттеджные поселки в нескольких километрах отсюда возникла опасность повторения погрома уже в Резиденции, но опасения оказались излишними, об этом никто не помышлял, но вот террариум… с террариумом приключилась неприятная история: по забывчивости или злому умыслу двоих работников, обслуживавших змеиное пристанище, шиберы на ящиках оказались поднятыми, и змеи, почувствовав свободу, вылезли наружу и расползлись по территории, допрошенные работники пошли в несознанку – дескать, ведать не ведают, кто мог такое сотворить, они, мол, не при чем, произошло это аккурат на девятый день после гибели ВВП, все вокруг, и охранники в том числе, не отошли от пережитого, поэтому работникам сошла с рук нерадивость или что похуже, кто знает… в общем, было не до них; из зоопарка вызвали специалистов-герпентологов, нашли змеелова и начали поиск. По описи в террариуме обитали четырнадцать пресмыкающихся, ловить их пришлось целый день, результат оказался плачевный – обнаружили и водворили в положенное место только двух полозов, одну медянку и гадюку, гюрза Леночка, кобра Миша и остальные бесследно растворились в лесу; спецы из зоопарка предложили прекратить бессмысленный поиск и установить дежурство у террариума – голодные беглецы сами сюда приползут, так и случилось – подобно человеческим особям, покинувшие неволю змеи пожертвовали постылой свободой и возвратились туда, где всегда были обеспечены пищей и водой. Всех их отправили в зоопарк, а никому уже не нужный и лишь доставлявший хлопоты террариум ликвидировали – и следа не осталось.

И все же Резиденция не всегда пустовала, иногда сюда приезжали высшие чины Преклонии, проводили здесь секретные совещания, отдыхали, обедали и ужинали, но ни разу не оставались ночевать, охрана отбывала вместе с ними, и опять устанавливалась тишина; сейчас небольшой зал, где проводил пресс-конференции ВВП, наполнился голосами, оппозиционеры, разумеется, прежде тут не бывавшие – экскурсию им не предлагали, да они бы и отказались, не для того прибыли сюда – беспокойно озирались в помещении, где предстояло вести тяжелый и, быть может, безнадежный по результатам, разговор, но который назрел, ибо кровью кровь не уничтожают, а призрак революции одинаково страшен и неприемлем и для нынешних руководителей погружающейся в пучину страны, и для тех, кто желает ее спасти, впрочем, философ сказал: революция есть догнивание старого режима, и нет спасения ни в том, что начало гнить, ни в том, что довершило гниение – наверное, он прав.

В зале с бесшумно работающими кондиционерами присутствовали два десятка людей – число было оговорено заранее – одетых по-летнему, в светлых рубашках с короткими рукавами, лишь премьер был в галстуке, но без пиджака, располагались они, власть и оппозиция, за длинным столом, напротив друг друга, были исполнены достоинства и осознания высокой, исполняемой от имени народа, миссии, только каждый понимал ее по-своему, наличествовали и взгляды исподлобья, и с плохо скрываемой ненавистью, вполне естественные на такой встрече; открыл ее премьер, кратко обозначил тему и предложил высказаться, в течение часа все по сути определилось: одни требовали вернуть Думу, создать Временное правительство и готовить Конституционное собрание, другие – соглашались лишь с Временным правительством национального единства, и обе стороны сходились на том, что любыми путями надо прекратить насилие и распад Преклонии. “Любыми, кроме участия армии и использования оружия”, – уточнял Оглобля. “О каком национальном единстве вы толкуете? – в свою очередь, вопрошал Дневальный, – где оно, единство? Нет никакого единства и быть не может, народ хочет свободы и уважения его исконных прав, а вы что хотите? – в сторону сидящих напротив. – “Но как может работать правительство, если нет единства? Кто в лес, кто по дрова, так, что ли?” – спорил генерал с косым пробором ухоженной шевелюры. – “Временное оно и есть временное…, когда все устаканится, понадобится дееспособное компетентное правительство, но главное – нельзя затягивать с выборами нового ВВП, народ буянит именно потому, что не чувствует жесткой руки, а как выберем нового Властелина, так, используя всю полноту властных полномочий, наведет он железный порядок, будьте спокойны”, – уточнял бывший главный идеологический советник, сменивший перед шестилетними выборами Выхухоля. – “Вы говорите, национальное единство… давайте обратимся к событиям столетней давности, оттуда много чего можно почерпнуть, – вступил в дискуссию знаток истории Прыжков, оседлавший любимого конька. – Восемь месяцев работало Временное правительство, четыре состава сменилось, ну, еще был промежуточный орган – Директория, в первый состав входили 12 министров, во второй – 15, в третий – тоже 15, и, наконец, 17 министров, десять различных партий были представлены, но все составы были коалиционными, то есть включали представителей как буржуазных, так и социалистических партий, а также беспартийных. Какое уж тут единство…” – “И что хорошего? Министры свои обязанности исполняли месяц-два, не более, потом их меняли, чехарда какая-то, бестолковщина”, – подал реплику Егозин, вице-премьер. – “Тем не менее, кадеты сумели кое-какие реформы провести, их поддержали на местах губернские, уездные комиссары, общественные исполнительные комитеты, правительству поверили”. – “Володя, вспомните, что ставилось во главу угла: созыв Учредительного собрания – орган власти, избранный на демократической основе, обрел бы неоспоримую легитимность и в силу этого – способность парировать атаки как крайне правых, так и крайне левых; а ведь какие безумные сложности проведения выборов в тот момент!, война шла, пострашнее было, чем у нас сейчас, и все же созвали собрание”, – полуобернувшись в Прыжкову, произнес МБХ, сидевший, так случайно вышло, напротив премьера, он старался уводить взгляд от премьера, и тот, в свою очередь, смотрел мимо – над обоими тяготел груз воспоминаний, как это было, как тогда никакой не премьер, а старинный друг, еще по городу на болотах, и соучастник последующих дел Властителя в роли главного финансиста, поучаствовал в переселении МБХ из мира нормальных человеческих отношений, успешного бизнеса, семьи, родителей, друзей в мир, обособленный тюремной камерой и лагерным бараком, его роль в этом не была ведущей, отнюдь, однако палец о палец не ударил, чтобы предотвратить то, что ожидаемо – и тем не менее внезапно – обрушилось на МБХ, а ведь все понимал, имел прямой доступ к ВВП, мог бы попробовать объяснить, пускай и безуспешно, но хотя бы попробовать, но не только не попытался, а с охотой помогал после приговора раздербанивать компанию, оставшуюся без хозяина; МБХ дал себе слово еще в лагере: коль судьба смилостивится и он, не померев и не будучи убит, окажется на свободе, ни с кем сводить счеты не будет, никого ни в чем обвинять, но здороваться и разговаривать с этими людьми по возможности не станет – поэтому и уводил взгляд от человека с одутловатым, несвежим, в преждевременных складках лицом. Выйдя из заключения, МБХ включился в работу “Левого альянса”, социал-демократического движения, в разработке программы которого он участвовал, еще сидя на нарах. – “Вас подводит память: когда в 1848 г. во Франции пала июльская монархия, Учредительное собрание для избрания нового правительства созвали в два месяца, в Германии в конце 1918-го после поражения в войне и отречения кайзера, в разгар народных волнений новые власти сумели созвать Национальную ассамблею менее чем за четыре месяца. Временное правительство не смогло сделать этого за весь восьмимесячный срок своего существования. Ну, а что было дальше, всем известно: Учредиловка, по-моему, всего одно заседание и провело, первое и последнее, пока его не спровадил тот самый матрос”, – неожиданную эрудицию продемонстрировал бессменный главный коммуняка, тоже приглашенный на встречу, непонятно только, какая роль отводилась ему: оппозиция его отринула, члены нынешнего кабинета министров и силовики во главе с секретарем Совета безопасности тоже не шибко охотно приветили старого, разъевшегося на партийных харчах лиса, который, однако, считал себя именно оппозиционером, самым опытным и изощренным в словесных баталиях.

Исторические аналогии увлекли присутствующих, разгорелся спор, что могло и чего не могло сделать Временное правительство Преклонии сто лет назад и почему; увлеченные полемисты жонглировали фактами, сыпали цифрами, точность их не было возможности проверить, приходилось верить на слово, люди словно забыли, зачем собрались, и насколько события вековой давности мало соотносятся с с происходящим в Преклонии сейчас, сегодня; разрядил атмосферу Дневальный, рассказавший, казалось, совсем не к месту анекдот, оказалось, совсем к месту: “На вопрос, когда же в Преклонии все наладится, есть два ответа, реалистический и фантастический: можно надеяться, что прилетят марсиане и все наладят – это реалистический сценарий; фантастический же заключается в том, что преклонцы справятся с проблемами сами”; сидевшие за столом понимающе заулыбались, будто услышали нечто благостное, ласкающее слух, характеризующее родную страну с самой лучшей стороны, а начальник всех “жириков” заржал и зафыркал от удовольствия, точно конь на водопое – лишь главный коммуняка насупился и нервно постучал по карандашом по стенке хрустального бокала для воды, как председатель партсобрания, призывающий к порядку и дисциплине, поплывший нежным колокольчиком звук всех успокоил, и на мгновение установилась тишина.

“Итак, господа, на повестке дня вопрос создания Временного правительства, – вернул к реалиям премьер. – Без этого органа нам, видимо, не обойтись, какие будут соображения, предложения по составу? ” – “Должны быть представлены основные партии, прошедшие в Думу, беспартийные, ныне действующие министры, некоторые, разумеется, не все, видные общественные деятели”, – послышался голос Оглобли. – “Простите, это не Общественная палата, а серьезный орган, чья задача – спасти Отечество от развала и разгрома, при чем тут беспартийные и общественные деятели? Вы еще Аду Борисовну с ее мальчуганом включите… Вот предлагаемый список нового правительства, я зачитаю, и давайте обсуждать, не теряя времени”, – премьер начал называть имена и должности, каждое имя встречалось одновременно резкими выкриками несогласия и аплодисментами, в зависимости от того, чье крыло представляло; в течение часа удалось одобрить кандидатуры всего четырех министров, процесс застопорился и стало очевидно – сегодня договориться по всему составу не удастся; следующую встречу в этом же составе назначили на среду, однако решили провести ее не в Резиденции, а в Белом доме – и куда ближе ехать, и нет никаких аллюзий, как изящно выразился Прыжков.

События однако подгоняли, пришпоривали тех, кому выпала доля спасать страну – в ночь с понедельника на вторник в столице подожгли три супермаркета, поджоги и грабежи катились по стране, нужно было стрелять, но стрелять те, кому положено, отказывались, ибо письменных приказов им никто не отдавал, страшась последствий; страна изнемогала, многие требовали жесткую руку власти, и потому встреча состоялась не в среду, а во вторник; состав после мучительных споров наконец-то определили: от оппозиции во Временное правительство вошли лидеры думских партий, в состав не попал ни коммуняка, ни “жирик”, их дружно забаллотировали, да и что они умели делать… количество членов правительства сократили – кому сейчас нужны были министры здравоохранения, культуры, образования, спорта, природных ресурсов…, оставили всего двух вице-премьеров, ими стали Оглобля и Дневальный, Прыжкова назначили министром регионального развития; ключевые посты министров обороны и внутренних дел заняли вполне лояльные к переменам генералы, финансов – крупный банкир, МИД возглавил бывший посол, за должность шефа Службы безопасности вышла драка, оппозиции не удалось провести своего или хотя бы сочувствующего; руководителями отраслей – энергетики, транспорта, связи, сельского хозяйства были назначены толковые беспартийные специалисты, прежде не занимавшие высоких постов в прежнем правительстве; пост министра экономического развития предложили МБХ, он категорически отказался, объяснив отказ нежеланием работать ни в каком правительстве, временном или постоянном; во Временном правительстве лишь малая толика чиновников представляла Народный фронт, взлелеянный и выпестованный покойным ВВП, и не было ни одного из “Единой Преклонии”, это была частичная победа.

Первым шагом нового правительства стало Обращение к гражданам Преклонии с требованием прекратить грабежи и мародерство; в противном случае войска и полиция имеют приказ применять оружие, что и случилось в столице при попытке ограбить банк и ювелирные магазины в трех областях центральной и восточной части страны; оба новых вице-премьера и несколько известных оппозиционеров немедля посетили Кенигсбергскую область, Екатеринодарский край и еще формально не воссозданную Дальневосточную республику, встретились с их руководством, выступили перед депутатами законодательных собраний и уговорили запереть в чулан, хотя бы временно, идею покинуть Преклонию, самое удивительное, к ним в разгар хаоса и недоверия центральной власти прислушались.

В приграничной с Вайнахией преклонской станице состоялась встреча премьера, министра финансов и генерала из того ведомства с президентом Вайнахии Назмаром Кирдыковым – следовало урегулировать некоторые вопросы, без чего спокойствия на границе достичь было невозможно; Кирдыков желал провести переговоры у себя в столице, но ехать в Беспощадный премьер отказался, в то же время повелитель Вайнахии отверг планировавшееся участие нового вице-премьера Дневального: “с ним мне не о чем разговаривать”, неделю определяли состав переговорщиков и место встречи, Дневального заменили на министра финансов, Кирдыков капризничал, наконец, договорились относительно станицы, чтобы было меньше шума и легче соблюсти безопасность – главный вайнах нехотя согласился; накануне дня переговоров станицу заполнили полсотни бородатых телохранителей Кирдыкова, казаки встретили их не слишком дружелюбно, но открытых стычек не было; cлужба охраны премьера осмотрела дом культуры на предмет обнаружения взрывчатки, все было чисто, и переговоры начались. Шесть человек сидели за продолговатым столом на сцене, темный зал был пуст, разговор поначалу не клеился, Кирдыков, с начесанными на лоб волосами, делающими его узким, и светлой негустой бородой, хмурился, говорил поначалу темно и непонятно, трудно было уловить стержневую мысль, расстегнутый ворот белой рубашки и тонкая хлопчатобумажная спортивная курточка на молнии придавали его облику простецкий вид; хорошо хоть не в голубых шароварах приехал, как в первый раз на аудиенцию к ВВП, решившему сделать на него ставку ради окончательного усмирения мятежной республики, подумал премьер.

Наконец, в словах Кирдыкова прорезался лейтмотив: ему активно не нравится происходящее в Преклонии – а кому оно нравится? – машинально произнес про себя премьер, он, президент Вайнахии, как и весь вайнахский народ, по сию пору скорбит о гибели ВВП, на выборах пять лет назад все жители республики искренне отдали свои голоса этому великому человеку, недруги Вайнахии болтали о жульническом стопроцентном голосовании за Властителя, что так не бывает, он готов заверить – это шло от сердца свободолюбивого гордого народа и этому можно верить; сейчас же наступил нехороший момент, республика не получает денег в прежнем объеме, народ недоволен, могут возникнуть осложнения; премьер в ответ попросил министра финансов огласить цифры: ежегодно Вайнахия обходится стране в сто пятьдесят миллиардов рублей, и это только прямые трансферы, не считая больших косвенных дотаций, например, общая задолженность республики за электроэнергию составила девяносто миллиардов рублей, притом, что тарифы имеют льготную скидку в сорок процентов; ежегодно федеральный центр в пересчете на душу населения вкладывает в Вайнахию почти шестьдесят тысяч рублей, это почти в десять раз превышает аналогичный показатель ваших преклонских соседей, к примеру, станицы, где мы сейчас находимся; вообще, весь Северный Кавказ как удавка для Преклонии – деньги к вам текут рекой, а отдача крайне маленькая; министр покончил с цифрами и в волнении вытер салфеткой потное лицо с уже наметившимся двойным подбородком – кондиционеры работали слабо. Кирдыкову перечисление цифр явно не понравились, особенно опрометчивая последняя фраза, он даже изобразил эту самую удавку, проведя ребром ладони по шее – получилось весьма зловеще, как будто жест этот направлялся в сторону сидящих, секир-башка или что-то в этом роде; он вовсе не собирался оправдываться, да и в чем ему было оправдываться… платить была добрая воля ВВП… президент лишь заметил, криво улыбаясь, что далеко не все деньги доходят до республики: ни для кого не секрет, немалые суммы идут для откатов преклонским высоким чиновникам, в том числе сидящим в Кремле; “Назмар Ахматович, вы понимаете – положение в стране сложное, доходы от нефти и газа резко упали, денег в казне мало, что было – протратили поневоле, дайте время, все, надеюсь, образуется и выплаты возобновятся в прежнем объеме”, – заверил премьер, сделав вид, что не слышал про откаты. – “А если не образуется? – подал реплику вайнахский коллега, глава правительства. – Мы ждать не можем, если денег не будет, народ наш трудно будет в узде держать”. “У нас тридцать тысяч хорошо обученных воинов, имеющих боевой опыт”, – для вящей убедительности добавил третий вайнах, сидевший за столом, командир крупного подразделения спецназа. – “Ну, открытое столкновение никому не выгодно, – сказал генерал из того ведомства, – особенно вам, дорогой Назмар Ахматович. Вы живете, как у Христа за пазухой, – почувствовав неуместность сравнения, поправился: – Я имею в виду неограниченные возможности строить, превращать Беспощадный в один из красивейших городов Востока, – польстил. – Строить за наши средства…” – “Помните фразу предшественника ВВП, Деда? Он еще в девяностом году сказал в адрес республик: “Берите столько суверенитета, сколько сможете проглотить. А у вас этого суверенитета во сколько”, – и премьер показал руками, сколько. – “Нам свобода не нужна, мы и так свободны”, – произнес Кирдыков и огладил бороду. – Вы думаете, мы зависим от вас? Это вы у нас в руках, а не мы у вас, мы музыку заказываем, а не вы, вы платили и будете платить, никуда не денетесь, за нашу лояльность, за то, что мы на всех углах кричим: “мы – часть Преклонии, одно с вами целое ”, это прежние властители Вайнахии хотели уйти, обрести свободу – и поплатились жизнями, горе принесли нашему народу, а я с ВВП, великим и мудрым человеком, обо всем договорился, и вы видите – с нашей стороны никаких козней, во всем поддерживаем большую власть, мы – самая спокойная республика Кавказа…; платите и все будет в ажуре, а по-другому, друзья, никак нельзя, не получится…”

Разговор шел еще часа полтора, премьер получил заверение, что Преклония может во всем положиться на Вайнахию и его, Кирдыкова, лично: “призовете на помощь отвинтить башки всяким оппозиционерам, придем и отвинтим; и на границах наших все будет спокойно, пусть казаки не волнуются; только платите регулярно, как положено…, а где деньги возьмете, это ваше дело…, попросите у Заокеании, та даст, она богатая, ей ваша смута не нужна, опасна даже… И заканчивайте побыстрее с выборами, пересажайте и перестреляйте всех недовольных, как я в своей республике сделал, и дело с концом”.

Итогом стало твердое обещание продолжить финансирование, на выплату долга пойдут средства из Стабфонда, заявил премьер и подтвердил беспрестанно потевший министр финансов.

А мир с все возрастающей тревогой следил за преклонскими событиями, несколько раз собирался Совбез ООН, не принимавший никаких решений, лишь фиксировал неблагополучие в огромной ядерной державе, вновь, как и многие годы холодной войны, наводившей страх на европейских и азиатских соседей и на Заокеанию, сейчас – по иной причине, прежняя агрессивная сила сменилась непозволительной слабостью, что, по мнению аналитиков, было еще хуже – никто не знал, чем все может обернуться, и не давал рецептов, как выправить положение; собственно, рецепты выдавались, но предлагаемые меры выглядели неосуществимыми – не вводить же голубые каски…; единственно, что мог сделать Запад, так это выдать огромный заем под щадящие проценты, чтобы правительство могло хотя бы в срок выплачивать зарплаты и пенсии, Заокеания, Гансония, Альбиония и Галлия надавили на МВФ, и деньги немедленно поступили на счета Центробанка Преклонии; все остальное не зависело от желаний западных политиков. Так или иначе, соседи, включая Поднебесную, укрепляли свои границы, армии были начеку, самолеты НАТО постоянно барражировали в небе Балтии и в других районах близ Преклонии, пусковые установки баллистических и крылатых ракет были приведены в состояние повышенной боевой готовности; сбывалось давнее предостережение: эту страну, существующую, как бы в назидание остальным, предупреждением и предостережением, лучше видеть сильной, осознающей свою силу и подчиняющейся силе, нежели слабой и именно поэтому, от безысходности и болезненного чувства утраты былого величия, способной сотворить много бед.

Западные деньги сделали свое дело, ситуация понемногу начала меняться – до успокоения народа было еще далеко, но первые признаки отрезвления проявились; настал черед возвращения Думы, что было воспринято как правильный и своевременный шаг; вернувшиеся в свое здание депутаты в первые три дня работы подтвердили новым голосованием верность курсу на созыв Конституционного собрания, объявив начало выборов участников, притом датой открытия собрания назывался уже не сентябрь, а ноябрь – два месяца из-за смуты были потеряны.

Колонна танков, БТРов и грузовиков с брезентовым верхом, растянувшаяся, наверное, на полкилометра, под покровом ночи вползала в столицу, по трассе ее следования в квартирах многоэтажных домов, смотревших на проезжую часть, зажигался свет, сонные обитатели, разбуженные гулом моторов, выглядывали из окон, на их лицах были написаны недоумение и тревога; в середине колонны, скрытый броней, двигался лимузин, в котором сидели клон, министр обороны, главный полицейский и другой главный – по линии безопасности, он почему-то был в темных очках, что казалось клону неуместной и смешной клоунадой, однако он никак на это не реагировал, все четверо входили в КНС – Комитет Национального Спасения, организованный на тайной сходке неделей раньше: именно по его решению командиры соответствующих подразделений бронетехники и спецназа вводили свои части в столицу, дабы предотвратить конституционный переворот или, по-простому, заговор враждебных сил; в лимузине то и дело верещали телефоны, поступали сообщения о степени готовности спецслужб к проведению широкомасштабной операции по аресту заговорщиков – именно так называли их промеж себя – и всех, кто на их стороне, операция должна была начаться в три часа ночи, когда тяжелая техника займет положенные ей места; министр и оба главных обращались к клону как к руководителю операции, вводя в детали, он принимал это как должное, его вопросы были по-военному лаконичными: все ли адреса заговорщиков известны, достаточно ли сил и ресурсов у спецслужб – ведь предстоит большая работа, хватит ли свободных камер в тюрьме, и на все он получал исчерпывающие ответы, суть которых сводилась к одному – все под контролем.