Тигр, олень, женьшень

Эльдорадо

На эту весенне-летнюю охоту, в основном на изюбра, мы отправились вчетвером: родившийся в России, большой друг нашей семьи, пожилой кореец Алексей Петрович Шин (в шутку мы звали его Старый Таза), мой товарищ Валентин Вальков, я и подряженный нами помощник, корейский поселенец Пак.

Нам повезло. Не успели перебраться на новое место, как Валентин свалил крупную матку с лутаем, и мы окрестили эту долину «Эльдорадо». Он отправился на лесоучасток просить вагонетку, на которой повезет добычу на станцию, а мы с Шином решили обследовать сопки вниз по течению главной пяди Вышли до рассвета, ощупью добрались до полотна узкоколейки и зашагали по обочине. Начало слегка светать. Вдруг, как всегда неожиданно, Старый Таза махнул рукой:

— Ну, я пошел! — и раскорячкой сполз с насыпи. Я улыбнулся, уже зная, что это означает: «Если сказать заранее, он может услышать, понимаете ли…» Кто он — горный дух или зверь? На такой вопрос ответа не было. Этого суеверный старик не объяснял.

Продолжая идти вдоль рельсов, я чуть не перешагнул через следы двух изюбрей, пересекших полотно слева направо. Присмотрелся: срезанная копытами на спуске земля была сырой и рыхлой — значит, прошли совсем недавно. Пригибаясь, я разыскивал следы все дальше и дальше. Звери начали подниматься на поросший сочной травой склон горы, покрытой кустарником и куртинками дуба.

Патроны к английской винтовке оказались на исходе, в это утро я взял свой шестизарядный маузер. Держа его в руках и медленно распутывая следы, едва достиг половины склона, как из-за кустов выскочила серо-рыжая изюбриха. Прицелился уверенно, но в волнении забыл, что маузер бьет выше. Пуля взрыла землю над спиной зверя, он прыгнул и скрылся. Я стоял разочарованный, когда появился второй изюбр. Учтя первый промах, взял пониже и уложил на месте. То оказался молодой бык с тонкими, неправильной формы пантами. Но все-таки удача.

И тут вспомнилось: вскоре по узкоколейке должен проехать Валентин, надо отдать добычу ему, пусть везет все вместе. Отхватил хвост, отрезал голову с пантами, уложил в сетчатый рюкзак и запрыгал с горы. До полотна оставалось еще сотни две шагов, когда послышался звук катящейся вагонетки, и она вынырнула из-за поворота. Валентин с мешком сидел на открытой платформе, возница примостился сзади, придерживая палку-тормоз.

— Ого-го! Валентин!

Нет, не слышит: вагонетка сильно стучит колесами на стыках рельсов. Они миновали меня и начали удаляться. Что делать, не ехать же завтра следом в этакую даль?

Выстрелил в небо — безрезультатно; они все дальше. И вдруг поровнялись с канавой, заполненной стоячей, как в болоте, водой. Последний шанс: вторая пуля ударила в зеркало болотистой жижи, взметнув брызги рядом с платформой!

Валентин вырвал у китайца тормозной рычаг, застопорил, скатился в кювет и щелкнул затвором: он принял мой сигнал за нападение. Я расхохотался, закричал, чтобы подождали, и бегом настиг вагонетку.

Он, уже улыбаясь, показал кулак:

— Черт, думал хунхузы. Ого! Что это? Когда ты успел?

Я передал свои трофеи, и мы расстались.

Первая половина мая прошла, а главная цель — полноценные панты — все не была достигнута. Теперь наш день был разбит по летнему расписанию. Майские ночи коротки, вставать приходится в три утра. Захватить пасущимся такого хитрого и осторожного зверя, как изюбр, можно только на утренней или вечерней заре. Поэтому возвращались с утренника часам к десяти, умывались, завтракали и снова ложились спать. Потом обедали и уходили на вечернюю зарю. И все равно пантачи оставались неуловимыми.

Завершив утренник, я обходил разведкой вершину так приглянувшейся Долины Эльдорадо, когда неожиданно наткнулся на очень старое брошенное жилье. Много лет назад здесь был маленький укрепленный поселок. Прилепившись у подножия сбегающего в долину горного кряжа, стояло несколько полусгнивших построек, окруженных неглубоким рвом и глинобитной стеной. На прилегающую к этой крохотной крепости высотку зигзагами вела размытая тропинка; наверху сохранились остатки сторожевой вышки. Маленький лесной поселок-форт выгорел и был давно брошен неизвестными обитателями. Черные, полуразрушенные, с провалившимися крышами постройки казались скелетами, кругом поднимались заросли сухой прошлогодней и свежей полыни.

За годы отсутствия человека ветер услужливо нанес пушинки-семена душистого горного тополя, вся площадь поселка успела покрыться зарослями молодняка. Деревца заполнили дворы, кое-где проткнули полуобрушенные кровли.

Меня всегда волнует заброшенное человеческое жилье. Не вековые развалины — из них давно выветрилось все живое, но такое, где жили люди одного со мной поколения и еще видны следы разрушения. Когда брошено жилье, можно определить по выросшим во дворах деревьям. Мне кажется, среди этих руин еще живы души тех, которые любили, радовались, надеялись, горевали и плакали. Мужчины сидели вечерами на завалинках, дымили трубками, женщины выводили гулять детей, судачили. И все это происходило тогда, когда и ты жил где-то, далеко или близко…

И бьется вопрос: почему, зачем, что заставило их покинуть насиженное гнездо? Вырубили лес? Нет, он совсем рядом. В реке полно рыбы, в горах — зверя.

Пожар, землетрясение, наводнение? Нет, следов катастрофы не видно. Вероятно, все-таки хунхузы…

Я задумчиво бродил среди развалин и внезапно остановился: на глинистой почве одного из двориков след изюбра! Потом второй, третий… Следы были разной давности, это говорило, что они не случайны, что-то привлекало сюда осторожных зверей. И это «что-то» — оставленная человеком соль, запасы золы и пропитанная всем этим земля — мощные искусственные солонцы, которые всегда так манят к себе копытных.

Стал осматривать все уголки руин и в нескольких местах нашел вырытые копытами ямки и обсосанные губами края саманных стен. Отдельные следы приводили в полуразрушенные помещения: звери уже считали развалины своей кладовой. Следы ручейками стекались к проломам в крепостной стене, служившим входом для лесных посетителей. Рвы оплыли от времени, преодолеть их уже не составляло труда.

Тщательно обследуя местность, убедился, что здесь хозяйничало несколько самцов-изюбрей, несомненно взрослых пантачей. Понял, что открыл золотую жилу в Долине Эльдорадо! Сердце забилось, рисовались картины встреч…

Поднялся по заросшей дорожке к остаткам караульного поста. С этого места, где когда-то, наверное, стоял таинственный часовой, между кромкой тайги и глинобитной стеной, опоясывавшей мертвый поселок, изумрудная болотистая низменность просматривалась на несколько сот метров. Здесь я и решил устроить свой наблюдательный пост.

Через два часа был на таборе. Шин и Вальков уже позавтракали и легли спать. Пак возился по хозяйству. Я рассказал о своей находке, мы взяли топор, пилу и отправились к разрушенному поселку. Из остатков сохранившихся досок быстро соорудили низенький двухскатный шалаш на одного человека. После наступления темноты я мог там спать до утренней зари, спастись от дождя.

Закончив работу, закурили, — Пак долго осматривался.

— Хорошее место. Кто-нибудь непременно придет на солонец вечером или утром. Я буду слушать: выстрел должен донестись к нам по долине. Сейчас пойду, чтобы запах успел выветриться до вечера. Сонзями, мани чабусио! (Учитель, много убивайте!) — Он собрал инструмент и скрылся за кустами, спускаясь по размытой тропинке.

Наступил вечер. Прекрасный ясный вечер с розовыми облаками на западе, сквозь которые багровый диск солнца опускался за щетинистый горизонт далеких гор. Я сидел в трех шагах от входа в спрятанный в кустах балаганчик, у высокого пня, на который облокотил хорошо пристрелянный маузер.

Как всегда на закате, начал злобствовать гнус. Комары и мошка огнем жгли руки и лицо, патентованное зеленое мыльце помогало не надолго. Опустить накомарник я не решался — видимость и без того становилась все хуже. В засаде резких движений делать нельзя; мысленно шепча проклятия, я давил комаров вежливо и деликатно, однако через несколько минут ладони стали липкими от собственной крови.

Наконец выносить пытку стало невмоготу, я спрятался за пень, накинул накомарник на затылок и шею. Сжал зубы: «Терпи, скоро наступит ночь, можно будет скрыться в балагане до утренней зари…»

Хорошо, что мысли и мошка не мешают слушать. Далеко внизу ухо уловило какой-то звук: то ли переломилась ветка, то ли под чьей-то ногой чавкнуло болото. Я осторожно выставил голову и… увидел ЕГО!

Огромный рыжий бык уверенно шагал через болото, направляясь к одному из проломов в старой стене. Он был еще метрах в двухстах, но шел прямо, как по шнуру, не оглядываясь по сторонам. Над ушами едва различимы невысокие темные панты.

Воодушевленная моим внезапным равнодушием, мошка с остервенением впилась в уши, шею, лоб. Я чувствовал ее прикосновение, но боли уже не ощущал. Берег только глаза, они теперь были нужнее всего.

Тихо потянулся и взял в руки маузер: «Не подведи!» Я предусмотрительно с вечера подкрасил белой эмалевой краской мушку винтовки, это сейчас очень пригодилось. Бык проходил мимо моего поста, внизу, метрах в полуторастах. Я свистнул. Он остановился и прислушался. С темно-зеленого фона сумеречного болота беленькая мушка маузера переползла на рыжебурый бок изюбра. Трах! — еле заметный язычок пламени, как из пасти змеи, на мгновение выплеснулся из кончика ствола, слегка ослепив. Бук! — явственно для тренированного уха донесся звук удара пули в бок животного. Бык дрогнул, но продолжал стоять, чуть шире расставив ноги и слегка пригнув голову. Вторая пуля нашла точку левее, ближе к лопатке. Он подпрыгнул, сделал несколько больших скачков, описывая дугу слева направо, и рухнул на правый бок. Я вскочил на ноги, схватил лежавшие в стороне веревку, сетчатый рюкзак и прямо сквозь кусты ринулся с горы.

Оказывается, немного поторопился. Сзади первого в зарослях речушки стоял второй. Вероятно, еще немного, и он тоже вышел бы на поле. Сейчас он издал глухой низкий лай — «боу-боу-боу!» — стали слышны его удаляющиеся прыжки. Но это не так уж огорчило. Я кубарем скатился с горки к рыжему пятну, замершему среди высоких кочек.

Приподнял огромную рыжую голову и с минуту любовался сочными драгоценными пантами. Розовато-серые, покрытые нежным пухом, они грели ладони и учащенно бившееся сердце… Вот они, панты, у меня в руках!

Широкий и острый, как бритва, охотничий нож делает глубокий надрез. Резкий поворот, сухой треск — и лезвие легко отделяет величественную голову… Она уже стоит на высокой кочке!

Укрывать посреди болота тушу нечем; ничего, до утра может полежать неприкрытой; вороны уже спят, лишь бы не учуял хищник. Да это и не главное. Бережно ставлю голову в раскрытую сетку, привязываю к уху, чтобы не потерять в темноте, хвост. Осторожно затягиваю сетку, выпуская мягкие панты через ячейки наружу, чтобы не терлись, продеваю в лямки руки и встаю. Ноги слегка дрожат от возбуждения, слышу, как что-то теплое катится по пояснице, но это нисколько не страшно, не противно, — сейчас и вес головы приятен.

Смотрю на часы. Часа два придется шагать в темноте, но это тоже не беда: помню невдалеке старую тропу. Сейчас волнует другое, немного, конечно, мальчишеское тщеславие: вдруг, когда дойду, все уже будут спать и никакого эффекта не получится? Только бы еще не спали… А может слышали выстрелы?..

Ни кочки, ни рытвины, ни предательские в темноте лужи не раздражают, кажется, за спиной не тяжелая голова, а мощные орлиные крылья!

Шагаю, шагаю… Перехожу на ощупь выше колена студеную речку, преодолеваю последний маленький подъем и прибрежные тальники: светится красноватым светом маленькое окошко барачка! Я совсем не устал, прошагав в темноте несколько километров с тяжелой ношей за плечами. Перевожу дух и тихо открываю дверь…

Пак сдержал слово. Он готовил ужин на улице, слышал на закате два выстрела, и теперь, конечно, никто не мог заснуть.

Первым увидел меня маленький китаец по кличке Краб, прибывший недавно с Валентином. Войдя, я сделал полный поворот так, что голова с пантами оказалась перед зрителями. Китаец вскочил, потом упал на колени, сложил молитвенно руки, поклонился в медвежьи и изюбриные шкуры, на которых все сидели, и забормотал: «A-я, фацай, фацай, фацай!» (Прибыль, прибыль, прибыль!) Пак и Валентин машинально сделали то же и так же прошипели: «Фацай, фацай…»

Непробиваемый Старый Таза — Алексей Петрович Шин — несколько секунд молчал, но потом и он не выдержал: сделал жест приветствия и тоже поклонился.

— Фацай, фацай… молодец! Вот это понимаю — панты, понимаете ли… Чудно-прекрасный, в самый раз…

Он любовно, осторожно провел пальцами по тугим мягким отросткам. Пак и Краб наперебой старались снять с меня ношу.

Красивыми ловкими пальцами Шин нащупал внутренний перелом у одного из трех отростков правого панта и артистически вогнал в поврежденное место длинную стальную иглу. Нежная кожа сошлась, поглотив протез, отросток встал на свое место. Налюбовавшись пантами, вынесли голову в прохладный тамбур и на всякий случай задвинули ржавый засов.

Утром открытая вагонетка, постукивая по узеньким рельсам, катила меня вниз по сказочно прекрасной долине. Луга утопали в желтых и красных лилиях, болота — в ирисах, от густо-лилового до сине-фиолетового; склоны гор осыпаны ландышами с вкраплениями орхидей; буквально некуда ступить, чтобы не растоптать эту красоту. Навстречу бегущей вагонетке легкий ветер нес незримое облако ароматов весны. Невольно подумалось: если люди ищут где-то рай, то сегодня он, конечно, здесь, в цветущей долине Сахаджана…