Тигр в дыму

Глава 19 Тайна Сент-Одиль-сюр-Мер

— Если бы не опасение быть обвиненной в богохульстве, — произнесла дама в «Ситроене», озабоченная более всего тем, как она говорит по-английски, — то я бы сказала, что в этом замешан дьявол, не так ли?

Мэг Элджинбродд, повернувшись на переднем сиденье «Тэлбота», вежливо улыбнулась в знак согласия, и уже в третий раз обе спутницы погрузились в молчаливое созерцание легких волн, тихонько откатывающихся прочь от дороги.

Ноябрьский день выдался мягким, словно в самом начале осени, и неподвижные, освещенные солнцем нарядные окрестности раскинулись пурпурно-зелено-золотой лентой под перламутровым небом.

Джеффри, задремавший было за рулем во главе все удлиняющейся колонны машин, ожидающих начала отлива, когда можно станет проехать по дороге, закурил уже вторую сигарету.

— У меня чувство, — поделился он через плечо с Кэмпионом и Амандой на заднем сидении, — что мне Устроили бег с препятствиями.

Аманда рассмеялась и кивнула в сторону темнеющего впереди мыса, круто вздымающегося по ту сторону отступающей воды.

— По крайней мере цель уже видна, — сказала она. — Я уж думала, что мы ее вообще не увидим.

Наше путешествие как-то не очень обнадеживает. Просыпайся, Альберт.

— Зачем? — резонно удивился мистер Кэмпион. — Любая машина, — кстати, пароход — это тоже машина? — едва туда ступает моя нога, немедленно выходит из строя на час-два, причем именно тогда, когда цель уже видна, и я развил в себе способность, как говорится, отключаться в целях самосохранения. Но меня все же удивляет — прости меня Мэг, — почему ты, равно как организаторы путешествия, посчитали нужным сообщить нам решительно все об этой несомненно прелестной деревушке, кроме того, что она — на острове. Ведь я-то понял, что она Saint-Odile-sur-Mer, а не Sous-Mer! Я не ворчу, не такой уж я болван, но меня чисто теоретически интересует — что заставило тебя об этом забыть?

Мэг не повернула головы, утонувшей в просторном воротнике дорожного пальто.

— Когда я тут была, она находилась не на острове, — отвечала она. — Так случается только в прилив.

— Стало быть, дважды в день, — промурлыкал Джеффри, сильнее сжав лежащую на сидении руку Мэг. — Ну, мы рады, моя красавица?

— Еще бы! — она улыбалась, глаза у нее сияли, такие же ярко-голубые, как ее шапочка, оттененная меховой оторочкой твидового пальто. — Я со вчерашней ночи просто счастлива. Внезапно, около полуночи, вдруг возникло такое чувство, что все хорошо. Прости, что я подняла такую суматоху. Еще ведь и пароход опоздал, плюс ко всем прочим проволочкам! А мне так хотелось на него попасть!

— Тебе совсем не этого хотелось, ты сама знаешь, — заметила Аманда. — Тебе хотелось вернуться. По-моему, Джефф умница, что не стал нас дожидаться в Сен-Мало. Конечно, прокол шин в Лез-Уазо предвидеть было абсолютно невозможно.

— Равно как устранить за несколько часов, — пробормотал Кэмпион. — А что, Аманда, не поселиться ли нам с тобой в Лез-Уазо? Ни тебе газет, ни полиции, ни гаражей, ни канализации, ни фонарей, ни почты. Наверное, и войн не бывает. Вкусно кормят, все улыбаются, и завтрашний день всегда долгий и радостный. Лондон, Париж, Нью-Йорк могут хоть на воздух взлететь. Мы и не узнаем. Вот бы так жить всегда!

— Это возраст, — отметила его жена, — а вернее, второй омлет. Что заставило тебя съесть два омлета?

— Свинская натура, — просто отвечал Кэмпион, и дама в «Ситроене», поспевавшая за беседой все с большим трудом, в отчаянии сдалась испустив слабый вскрик, едва ее супруг выжал сцепление.

Джеффри встрепенулся.

— Ага, он решил, что уже можно, да? Когда Франция обгоняет, Англия не раздумывает!

Кэмпион приоткрыл один глаз.

— Судя по старту, мы успеем пересечь половину пролива, прежде чем нас унесет в море, — констатировал он. — Куда мы — сначала в деревню или сразу к дому?

— О, к дому, к дому! — Мэг обернулась. — Ну пожалуйста! Уже очень поздно, почти два часа дня. Скоро совсем стемнеет. В том месте, куда мы подъезжаем, дорога разделяется на две, в деревню — это к западу и вниз. Если мы поедем восточной дорогой, в гору, то доберемся за десять минут.

Ответ мистера Кэмпиона относительно неразумности подобных пророчеств в связи с их сомнительной удачей потонул в истерических воплях клаксонов сзади, и черный автомобиль промчался сквозь скопище машин, задев правое крыло «Тэлбота», и устремился по мелководью, оставляя за собой, словно утка, расходящиеся в обе стороны волны. Джеффри посмотрел ему вслед с любопытством.

— Видели? Доблестная жандармерия. Причем в большом количестве. Полиция, полиция, неужели мы от нее никогда не отделаемся? Они уже там, ей-Богу! Ага, вон пошли, на запад и вниз. А мы на восток, да, дорогая? А, пора. Мы спокойненько доберемся, — он запустил мотор, и тяжелый автомобиль мягко въехал в полосу прилива.

Там, куда они выехали, действительно оказалась развилка, и они медленно поехали по узкой дороге, предоставив всем остальным следовать по основному шоссе в Деревню.

Холм отвесно вздымался среди живых изгородей, золотых на солнце, небо казалось ясным и мирным, если не считать жужжания самолета поисково-спасательной службы, который, пройдя на малой высоте, спикировал, развернулся и устремился назад.

— А этому что надо? — проворчал Кэмпион, но его никто не слушал. Путешествие казалось таким приятным, что он снова прикрыл глаза. Сидящая впереди Мэг сияла.

— Это где-то тут, Джефф. Белые ворота. Заезжаем в них, а потом едем довольно долго, примерно милю, до самого дома. Да, сюда!

Они свернули с дороги на проселок, проходящий краем поляны, голой и пустынной. На скудной почве трава пробивалась чахлыми кустиками, скорее серая, чем зеленая. Нигде не было никакого укрытия, ни единое деревце не прерывало плавного изгиба зелени на фоне неба. Дом возник внезапно, а вместе с ним — темно-зеленое море и бахрома береговой линии, отороченной прибоем, простирающаяся до самого горизонта.

То был невысокий каменный дом, приземистый и прочный, словно крепость, с башенкой, окруженный стеной, которой нипочем и осада. Издали, пока они поднимались, дом казался удивительно нарядным и ухоженным, и лишь пройдя сквозь арку на передний двор, они увидели, что на самом деле он — заброшенный и ветхий. Окна без стекол, и трава пробилась сквозь треснувшую каменную плиту перед заколоченной дверью.

Они карабкались молча. Недавнее радостное воодушевление дрогнуло перед лицом этой внезапно представшей картины запустения. Дом был мертв. А поскольку у смерти нет иного величия, кроме того, что придается ей живущими, то эти останки, брошенные на произвол судьбы, были одновременно отталкивающи и патетичны.

— Я этот вид терпеть не могу, — призналась Мэг, она казалась растерянной девочкой, несмотря на свой умопомрачительный наряд из шевиота, отороченного норкой — свадебный подарок. — Пройдемте тут!

Стройные ноги, обтянутые шелком, казавшиеся слишком худенькими в осенних туфлях на толстой подошве, пересекли внутренний дворик и подошли к двери в каменной стене. Мэг изо всех сил надавила на дверь, и та, затрещав, подалась, волоча за собой бахрому из засохших трав. Все вступили следом за девушкой туда, где некогда был английский сад. Он спускался к скалистому обрыву, от которого его отделяла каменная стена, зиявшая теперь множеством брешей. Несмотря на свое местоположение сад казался странно затхлым, и поэтому проломы в кладке стен, сквозь которые глядело такое пугающе-далекое море, радовали глаз. Аманда принюхалась.

— Розмарин, — произнесла она. — И букс, и что-то еще. А. полынь. Вот она, вот эта серебристая травка. Вот, понюхай. О Альберт, до чего же он, наверное, был чудесный, этот сад!

Рука мистера Кэмпиона, скользнув, обняла ее укутанные в мех плечи, а губы его оказались у самого ее уха.

— А теперь он как страшный гнилой зуб, такой большой черный коренной зуб, тебе не кажется?

— К тому же грязный и отвратительный, — отвечала она. — Ой, смотри, смотри, они уже нашли тот самый ледник! Неужто это и вправду он?

Мэг и Джеффри, ушедшие было вперед, остановились у небольшого каменного строения, притулившегося в углу внешней каменной ограды. Невысокое, оно помещалось в углублении, так что из густой травы виднелась лишь верхняя половина его стен, увенчанных конической крышей. Пока Аманда и мистер Кэмпион обменивались впечатлениями, предыдущая пара уже спустилась внутрь, и им ничего не оставалось, как последовать за ними.

Внутри оказалось неожиданно светло. Один угол полностью вывалился вместе с куском наружной стены, так что образовалось как бы окно на уровне груди, выходящее на скальный обрыв, с которого открывался вид на море. Это зрелище завораживало. Небо и море сливались у горизонта. Послеполуденное солнце, стекая на зеленую воду, яростно дробило ее своим золотом, а лиловые тени вперемежку с белым плюмажем пены пронизывали ее поверхность мраморными прожилками.

На переднем плане покачивался на якоре маленький рыбацкий баркас, свернутые красные паруса маячили на фоне моря. На таком расстоянии суденышко казалось не больше спичечной коробки, так что названия из двух слов, четко выведенных белой краской на темном борту, прочесть было невозможно.

— Ну что за прелесть! — на какое-то мгновение великолепный вид, такой неожиданно нарядный, целиком захватил их, и Мэг радостно продолжала. — А там еще и дым. Маленькая струйка дыма на горизонте. Видите? Если бы не она, этот кораблик был бы совсем один. Джеффри рассмеялся.

— Первый признак жизни, с тех пор как мы свернули на восточную дорогу. Весьма утешительное зрелище! А то я уж подумал, что мы на краю света. Итак, Кэмпион, настал великий миг!

Они переглянулись и впервые с начала путешествия признались сами себе в том, сколь печальны и бессмысленны их поиски. У всех, кроме Мэг, юность осталась уже позади, и трогательность крохотного наследия, таящегося в этой ветшающей гробнице, троих по крайней мере брала за сердце. Одна только Мэг лучилась от счастья.

— Ты говоришь, это набор каминных щипцов и кочерег, а ты — что это что-то такое непонятное, а ты, Аманда — ты думаешь, что там сервиз дешевого стекла, — говорила она, глядя на каждого из троих поочередно. — А я так скажу: что бы там ни было, оно — мое, и я буду его очень любить. А теперь, Джефф, никаких секретов: мы тут одни. Что нам делать теперь? Поднять пол?

— Нет…

Ливетт пересек каменную плиту, подойдя к самому краю желоба, по которому некогда стекала вода, и остановился, глядя на несомненно викторианскую цементную садовую скульптуру, уже заплесневевшую на своем посту. То было громоздкое неуклюжее сооружение, никогда не бывшее не только красивым, но и мало-мальски приятным для глаза. Невыразительная пастушка, значительно больше человеческого роста, восседала на стилизованном бревне, держа в непропорциональной руке малюсенькую вазочку. Ее широченные юбки размером напоминали бочку, не уступая последней также и в изяществе, а если еще учесть, что статуя успела изрядно потрескаться и осыпаться, сделавшись рябой, то, как бы выразился Лагг, она «как-то не украшала».

— Оно — в этой вот, как бишь ее, — произнес Джеффри. — В постскриптуме сказано только, что «сокровище спрятано в статуе». Думаю, Кэмпион, что лучше всего нам для начала снять ее и заглянуть в основание. Что, попробуем?

И мужчины, оба атлетического облика, особенно в своих пальто, взяли пастушку за талию и за плечо и легко опрокинули. Она оказалась тяжелой, но стояла на слишком маленьком для нее постаменте, который не перевернулся вместе с ней, потому что уперся в стенку желоба, на заплесневевшие плиты которого они с первой попытки уложили саму статую. И там она лежала, поверженная и жалкая. Плоское основание бревна и бочкообразных юбок вместе образовывали изломанную букву «о», похожую на очертания устричной раковины.

То, что тайник найден, стало очевидно. Первоначально отливка была совершенно полая, цементные ее контуры хорошо просматривались, но внутренность оказалась заделана гипсом, неумело, так что из белой массы торчали складки какой-то ткани, возможно, одеяла. Кэмпион ковырнул замазку ногтем, остался след.

— Она мягкая, но недостаточно, — произнес он. — Думаю, нам тут не обойтись без помощи профессионала, ведь та вещь очень хрупкая. Еще нет и трех часов, может, съездим в деревню, позовем местного каменщика? Боюсь, у нас тут ничего не выйдет без специального инструмента.

— Неужели в машине ничего нет?

Щеки Мэг пылали, глаза смеялись, такой она была, вероятно, лет в семнадцать, когда Элджинбродд увидел ее впервые.

— Нет, — Джеффри властно взял ее под руку, и его мужское обаяние и счастье показалось в этом тесном пространстве каким-то вызывающе-агрессивным. — Нет, Альберт прав. Вещь, видимо, в самом деле очень нежная. В письме на это делается упор. Потерпи, дружочек. Что хорошего — проделать такой путь и под конец все испортить! Поедем в деревню. Вы с Амандой подыщете нам комнаты в гостинице, а мы тем временем найдем рабочего. По-моему, проще будет перетащить всю эту штуку… Что там, Аманда?

— Ничего, — рыжая голова выглянула за дверь и появилась снова. — Мне что-то послышалось, но это просто хлопнула дверь. Так значит, в деревню?

— Поезжайте вы втроем. Аманда может сходить в гостиницу. Джефф разыщет представителя власти, а Альберт — каменщика. А меня оставьте тут, — серьезным тоном произнесла Мэг, высвобождая руку.

— И не подумаю, — твердо заявила Аманда. — Ты как минимум тут простудишься, если не свалишься со скалы!

— А мне так хочется остаться с моим сокровищем. Ты не против, Джефф? Для меня это так важно. Ты не возражаешь?

Мистер Кэмпион не вмешивался. Староват он для таких вещей. Взгляд его светлых глаз остановился на лице Джеффри, где мимолетное пламя ревности вспыхнуло и, устыдившись, погасло.

— Поступай как знаешь, дорогая, — наконец смущенно произнес Ливетт. — Оставайся, если хочешь. Это и нас заставит поторопиться.

— Мне тоже так кажется, — она радовалась, как маленькая. — А я просто буду тут сидеть и думать, что же это за тайна Сент-Одиль. Торопитесь, а то я могу умереть от любопытства!

Святая тайна Сент-Одиль. Некое таинственное устройство в сознании мистера Кэмпиона плавно пришло в движение. Он словно снова стал десятилетним мальчиком, стоящим рядом со своей неприступной Mama в Eglise de la Collegiate, в Вильнев, через мост от Авиньона, и пытающимся перевести накатывающие на него рокочущие фразы штатного экскурсовода.

— «Это произведение искусства — чудесное — без какого-либо иного — одно на свете за исключением — одной сестры (тут, наверное, что-то неправильно) — на хранении — почтительном — одного из самых знатных джентльменов во Франции. Они называют его тайной — святой тайной — Сент-Одиль-сюр-Мер».

— Ну, надо же! — воскликнул он, охваченный внезапным воодушевлением. — Вот ведь как интересно все оборачивается. Давайте поступим, как советует Джефф. Поедем сейчас за грузовиком и все вместе отвезем в гостиницу. Ты, Аманда, там и останешься — договариваться, а ты, Мэг, побудешь тут, раз тебе так хочется, а мы, думаю, за полчаса обернемся.

Они увлекли за собою Аманду. Джеффри, помедлив, вернулся и поцеловал Мэг. Эта обычно не свойственная ему демонстративность застала девушку врасплох.

— Дорогой, как это мило!

— Тут с тобой ничего не случится?

— Что ты, глупый! Скорее возвращайтесь, и посмотрим, что там!

— Правда. Через двадцать минут. Не подходи к тому пролому в стене!

— Не буду!

Мэг уселась на опустевший пьедестал, коснувшись меховой оторочкой рукава основания статуи. Было на редкость тихо. Она явственно расслышала, как завелась их машина, и вслушивалась в медленно затихающий гул, покуда тот не растворился в более глубоком и ласковом рокоте — голосе моря. По-прежнему светило солнце и золото сверкающих на водной поверхности блесток, глубоко внизу, сделалось еще более насыщенным. Маленький баркас стоял на прежнем месте, но паруса его несколько переменились. Радостно прищурив глаза, она неотрывно следила за суденышком. Вот-вот оно распахнет свои крылья, как алая бабочка.

Показалась и другая лодка, но далеко, маленькая, как жучок. За нею, темной, выдавая ее скорость, тянулся хвост белоснежной пены.

Рев самолета, пролетевшего низко, над самым садом, нарушил тишину, и раздосадовал Мэг.

Она водила кончиком пальца по гипсовой начинке цементной фигуры и думала о Мартине с огромной нежностью, но без печали. Ее траур окончен. Мартин был веселым, добрым и отважным, таким он вошел в ее жизнь, и жизнь ее стала оттого богаче.

Ей не терпелось увидеть свою новую движимость, и едва она легонько поддела замазку, как большой пласт ее отвалился, открыв глубокую щель. Мэг настолько захватили открывающиеся возможности, что она даже не услышала, как в саду тихонько зашуршали буксовые кусты, а уж когда, порывшись в сумочке, она разыскала там длинную пилочку для ногтей, ничто в мире уже не могло ее отвлечь.

Хрупкая стальная пластина осторожно тыкалась в гипс, ища слабое место, и неожиданно окаменевшая глыба рассохшейся и крошащейся замазки вывалилась. Глазу предстало что-то вроде пыльного куля из того, что некогда, вероятно, было одеялом. Чувствуя себя ужасно виноватой и в то же время бессильная перед искушением, Мэг продолжала свое занятие, и вскоре получилось отверстие примерно фут в глубину, а в ширину достаточное, чтобы просунуть руку.

Находясь в столь восторженном состоянии, она даже обрадовалась раздавшемуся за ее спиной звуку шагов по каменному полу и, поспешно оглянувшись, заметила против освещенной солнцем двери фигуру в синей фуфайке и берете.

— Bonjur, — вежливо поздоровалась девушка, и вновь углубилась в свою работу. — Qu'il fait beau. Est-ce que…

— Давайте по-английски!

— По-английски? — переспросила она. — Как здорово! Жаль, что вы не появились чуть раньше.

Еще один кусок замазки откололся, и теперь Мэг со всей осторожностью принялась его вытаскивать. Голос показался ей хрипловатым, но особого впечатления не произвел. Потому что той, прежней силы в нем уже не ощущалось.

— А вы тут работаете? О нет, вы, верно, рыбак. Это ваша лодка?

Тем временем очередной обломок гипса был извлечен на свет, и Мэг аккуратно отложила его в сторону и потянулась за следующим, продолжая с непринужденным дружелюбием молодости болтать с незнакомцем:

— Правда же, она отсюда чудесно смотрится?

Хэйвок не шевелился. За все это время он проспал не больше часа на борту бота, и теперь земля колыхалась у него под ногами, как бока исполинского зверя, живого и коварного. Он словно выдохся и еле держится на ногах. Последние силы он потратил на то, чтобы взобраться вверх по скальному обрыву.

Он заговорил, опершись одной рукой о косяк и пугаясь безжизненности собственного голоса.

— Что это вы тут делаете?

Смешной вопрос. Он прекрасно понимает все значение того, что она делает. Но он и не ждет ответа. Ее появление тут кажется столь же нереальным, как и все остальные стечения обстоятельств, начиная с его возвращения в церковь, где старик-священник сообщил, безо всякого вопроса с его стороны, то единственное, что он хотел бы знать. С этого момента Наука Удачи перестала быть культом, которому он служил с таким усердием, чередой шансов, которыми можно было воспользоваться либо их упустить. Отныне она являла себя как бы силой, влекущей его за собой, нимало с ним не считаясь, нагромождением кошмаров, внутренне вытекающих один из другого и не теряющих при этом своей ужасной природы, имя которой — страх. Последовательность событий словно бы расплывалась, и в его измученном мозгу все они сливались в одно. Вспомнилась старуха булочница, прячущая их в гараже, где стоит фургон. Вспомнилось, как Роли ведет их пустынными дорогами, куда никто не ступит, не помешает им, и ялик, закачавшийся на волне. Все это прокрутилось перед его глазами, словно запущенные в замедленном темпе кадры падения или автокатастрофы, — плавные, необратимые движения — и финал.

Был момент безумия, когда Том приветствовал «Марлен Дорэн» ликующим воплем, в идиотской уверенности противостоя всем возражениям рассерженного брата. Бот оказался точно такой же, как и у их папаши, и Тому казалось, что он узнал судно. Оба брата легко с ним справились — ступив на гладкий палубный настил, оба словно выросли и вообще сделались другими людьми.

Они и сейчас там, сидят и ждут, что он вернется, болваны несчастные: блаженно уверовали в него, несмотря на то, что даже Билл, которого рвет как собаку, лежит на носу и жалобно ругает их обоих идиотами.

Они так и будут сидеть, даже когда к ним подойдет полицейский катер. Насколько ему известно, французские фараоны на такие дела берут с собой винтовки. Как бы то ни было, на первое время им там в лодке будет чем заняться. Старая верная Наука опять вывезла. Удача не просто помогает ему — она вообще не позволяет ему ошибиться.

Считаться придется только с Доллом. Хэйвок видел, как тот тоже плюхнулся в воду, когда он сам уже переводил дух наверху скалы, вскарабкаться на которую на этот раз оказалось куда тяжелее, чем тогда. Усек Долл, чем дело запахло, и двинул следом. Ушлая старая скотина, и к тому же отчаянная, и сокровище его тоже зацепило. Вот только скалы ему не осилить. Сейчас, видно, болтается где-то под вторым уступом, прилип там, как белый слизень с черной головой. Эх, Тидди Долл, лаковые бальные туфли, и на один глаз ты, прямо скажем, окривел.

Ответ Мэг показался для Хэйвока неожиданным остро. Как препятствие ее вообще можно было не принимать во внимание. Сексом он уже давно не интересовался, и хрупкая прелесть юной женщины, с такой грацией несущей текучие складки ткани и меха, не произвела на него ни малейшего впечатления. С тем же успехом у входа в его пещеру сокровищ мог бы сидеть и кузнечик.

Но ее голос — едва он услышал ее голос, как сразу его вспомнил, детский и звонкий, и этот выговор, раздражающе чистый по сравнению с его собственным. Вспомнил он и свою увлеченность ею, которая тогда казалась ему унизительной, а теперь, когда она даже не замечала грозящей опасности — невероятно смешной и нелепой.

— Я пытаюсь достать оттуда одну вещь, очень хрупкую, так чтобы не разбить ее, — сказала она. — Эта вещь оставлена тут для меня, и я даже не знаю толком, что это, вот, я всю эту замазку вытащила, видите? Но оно там крепко сидит, или, может быть, просто очень тяжелое! А вы бы не попробовали? Только осторожнее!

Он оторвался от дверного косяка, едва не упав, и пошатываясь, двинулся вперед. Оказывается, он еще слабее, чем думает. Но какая разница? Ведь все, что ни делается, делается для него!

Он увидел ее испуганный взгляд, когда свет из пролома в стене упал ему на лицо, и подумал было, что и она его вспомнила. Но ее восклицание развеяло эту лестную для него иллюзию.

— Боже мой, вам что, нехорошо?

Ее участие взбесило его, напомнив про Эйврила.

— Вы выглядите совсем больным! Прошу вас, не беспокойтесь. С минуты на минуту подъедут наши. В конце концов, не так уж это важно. Мне ужасно жаль. Я просто не поняла. Не могу ли я вам помочь?

— Пустите меня.

Силы в нем больше нет, понял он, и тотчас же выбросил самую мысль об этом прочь из головы, как отбросил прочь руку, протянутую ею, чтобы помочь.

А Мэг он показался чуть ли не выходцем с того света. Под трехдневной щетиной просвечивала бледная кожа, костлявые плечи выпирали из фуфайки, а глаза под опухшими веками были такие тусклые, что уж тигра-то он напоминал меньше всего.

Она поднялась с пьедестала статуи, а он, кинувшись на ее место, сунул руку в проделанное ею отверстие. Он лихорадочно принялся за дело, сильные пальцы обламывали гипс и выгребали его прочь в водосток. Импульс от прикосновения к вожделенному тайнику словно раздул угасающие угли его энергии, и Мэг глядела на него, очарованная, обманутая этой видимостью силы.

И вот твердая оболочка сокровища, сверток из сложенного в несколько раз и пропитанного цементным раствором одеяла начал обретать очертания. Он оказался строго цилиндрической формы, пяти футов в длину и неполных двух в поперечнике. Дважды, еще не освободив его дальний край, принимался Хэйвок вытягивать сверток, но тот не поддавался, и он снова начинал скрести и выгребать замазку. Белесая пыль покрывала его с головы до ног, делая его волосы и синюю фуфайку, найденную в рундучке «Марлен Дорэн», одинаково серо-седыми.

Мэг глядела на него в недоумении. Она боялась не его, за него, и почувствовала облегчение, услыхав смутный гул моторов, который доносился одновременно с суши и с моря и с каждой минутой становился все отчетливей. Она эжалела, что ничего не смыслит в болезнях — выглядит этот человек определенно очень плохо.

Краешком глаза она заметила пенную кильватерную грую, перечеркнувшую оживший вдруг морской пейзаж проломе стены, но, повернувшись в ту сторону, уже не увидела, чей это след. Маленького баркаса с красными тарусами тоже больше не было видно.

— Ваша лодка уплыла, — сказала она. — Вы знаете? Может, оттуда ее еще видно?

— Это не моя лодка. Тащите лучше вот тут.

Голос его вновь обрел властность, и она от изумления немедленно подчинилась. Забравшись в водосточный желоб, она потянула, как он велел.

И в это время услышала очень слабую и отдаленную очередь коротких и резких щелчков, а затем в воздухе повис долгий бестелесный вопль, словно крик морской птицы. Едва слышный, он лишь на самую малость был громче непрестанного дремотного шороха волн. Хэйвок слышал тоже, но его руки, не дрогнув, продолжали свое дело. Винтовки. Он так и думал. Бледный торс Долла, должно быть, и вправду оказался прекрасной мишенью.

Он заметил, что весь инцидент прошел мимо внимания девушки. Наука не подвела, Удача пока что вывозит! Он ощущал, как его несет вперед.

Наконец сверток сдвинулся с места.

— Тащите! — приказал он. — Ну! — и снова. — Тяните!

Она сейчас не уступит ему в силе, осознал он с нахлынувшим вдруг беспокойством. Как странно встретить такую силу в девушке! Крошащийся ком сдвинулся, заскользив по цементной пыли.

— Тащите, — повторял он, не слыша своего шепота, — тащите!

— Нет. Смотрите, застряло. Вон там. Видите? Она коснулась горловины наружного отверстия.

— Здесь у основания эта замазка крепче, чем там. Вон тот зазубренный угол, за него и зацепилось. Погодите-ка!

Она попыталась подправить угол своей смешной пилочкой.

— Что нам теперь нужно, — произнесла она с расстановкой, не оставляя ни на миг своих слабых усилий, — что нам в самом деле нужно, так это хороший — крепкий — ножик!

Она не глядела на него в этот момент, но его лицо, даже под слоем налипшей на него гипсовой крошки, совершенно не изменилось. Он сунул руку под фуфайку. Пальцы нащупали привычные ножны, и он вздохнул, когда рукоять удобно легла ему в ладонь.

Мэг даже рассмеялась, увидев лезвие:

— Я же говорю, везет вам! — голос у нее был радостный, как у ребенка.

— Мне везет, — согласился он и ударил.

Клык окаменевшей замазки и светлая сталь переломились одновременно и вместе упали вниз, к прочему мусору.

— О! — она искренне сочувствовала его потере. — Мне так жаль!

Он ее не слышал. Он прислушивался к ритмическому рокоту моторов, еще слишком отдаленному, чтобы быть чем-то иным, кроме слабого призвука в дуновении бриза из долины. Он швырнул через плечо бесполезную теперь рукоять и ухватился за сверток обеими руками.

— Осторожно, пожалуйста, осторожнее! Оно очень, очень хрупкое!

Она наклонилась, чтобы помочь, и он позволил ей, поскольку знал, что вещь наверняка чересчур тяжелая для него одного. И вдвоем они осторожно водрузили сверток на замшелые камни.

Рев самолетных двигателей, куда более грозный, чем рокот прежнего серебристого самолетика, обрушился вниз, перекрывая все прочие звуки, фокусирующиеся на маленьком кубике ледника. В этом надменном грохоте машины, кругами заходящей на посадку на вершину утеса, потонули и нарастающий гул моторов в долине, и доносившиеся с моря крики. Но в каменной клетушке ни та, ни другой их не слышали. Заскорузлое одеяло успело перепреть и легко снялось, и содержимое свертка предстало во всем своем несомненном величии.

То была деревянная колода, выдолбленный цельный кусок ствола вяза, побелевший и источенный временем и червем, и стянутый, словно бочка, железными обручами. На какое-то мгновение Хэйвоку почудилось, что внутри уже ничего быть не может, и его руки беспомощно взметнулись над корявой поверхностью.

— А, вот тут открывается. Глядите-ка, вот петли и задвижка!

Ее голос показался ему как бы нечеловеческим, как бы принадлежащим самой Удаче, и с тем же чувством нереальности происходящего он увидел, как она наклонилась над колодой, и услыхал визг несмазанных петель.

Круглая крышка отвалилась, приоткрыв узловатую изнанку изящной вышивки на шелке, столь древнем и ветхом, что на него страшно было дохнуть.

Под старинным шелком обнаружились целые горы современной ваты, она глупо выпирала изнутри, словно крем из пирожного.

Внезапно Хэйвоку сделалось страшно, и его вытянутая было рука застыла в воздухе. И Мэг его опередила.

Очень осторожно она удалила вату, и сокровище Сент-Одиль глянуло на них с тем же нежным и невинным торжеством, с каким глядело на всю жестокость, всю мерзость и всю неистребимую надежду шести прошедших столетий.

То была Пресвятая Дева с Младенцем, слоновой кости, работы четырнадцатого века, вырезанная из цельного бивня, изгиб которого сохранился в фигуре Матери, чуть наклонившейся над своей бесценной ношей.

Нет, это не была копия знаменитой Мадонны из Вильнев-лез-Авиньон. Та, будучи изысканнейшим произведением искусства, претерпела все же некоторые повреждения, и кое-какие ее детали несут в себе странное ощущение боли, равно как определенный налет чисто восточной изощренности. А эта чудом уцелевшая работа того же самого, неведомого мастера, казалась безупречной. То было более позднее произведение человека, который, все еще оставаясь пленником на чужбине, уже познал благодать собственного таланта. Этот благодатный свет таился в очертаниях каждой складки ткани на коленях и восходил к средневековому лику, отчасти святому, отчасти детскому.

Почти минуту оба глядели на нее в полном молчании. Мэг опустилась на колени, на пыльный пол, и глаза ее делались все больше и больше, покуда в них не выступили слезы, — явление, прославленное в веках, та самая Святая Тайна, что дала свое имя и сокровищу. Честные женщины плачут, когда видят ее впервые. Феномен отмечался на протяжении восемнадцати поколений.

Слеза капнула Мэг на пальцы, и она вздрогнула, покраснев, и виновато посмотрела на своего помощника.

— Я не ожидала, — хрипло пробормотала она. — Я просто не ожидала ничего подобного. Прекраснее, наверное, нет ничего на свете!

Он не пошевельнулся и не показал ей своего лица.

Хэйвока и в самые тяжелые минуты отличало присутствие чувства реальности, которым он гордился. Он современный человек. Он стоит на земле обеими ногами. Хоть этот дар достался ему от скупых щедрот цивилизации. Он никогда не пытался привнести ничего человеческого в свою Науку Удачи, и тем самым наделить ее жестокостью или осознанным коварством. Самодисциплина, наделившая его даром прозревать реальность насквозь, делала подобные уловки невозможными.

Он увидел положение дел сразу же и абсолютно отчетливо. Ошибся он сам. Наука Удачи — безличностная сила, громадная, как ход планетарных скоплений и неослабная, как течение реки по уклону холма. Это он понимал изначально. Потому-то и испугался, когда Эйврил собрался сообщить ему то же самое. Жалко, убрал старикана раньше времени, он мог бы рассказать еще кое-что. Нет, Хэйвок не питал никаких утешительных иллюзий. Единственным человеческим и потому слабым звеном во всей его катастрофической ошибке оказался он сам.

Он скорчился на четвереньках перед открытой сокровищницей и, казалось, весь съежился, сделался меньше, как уменьшается тело, когда его оставляет жизнь.

У сокровища больше не было тайны, кроме той, что вызнала слезы у Мэг. Фигурка заполняла собой все пустоты своего старинного вместилища, вырубленного специально для нее. Не оставалось ни малейшего уголка для тайника с драгоценностями или какого-нибудь клада поскромнее. Все что есть — вот оно, прямо перед ним, стоит лишь протянуть руку.

Над их головой полицейский самолет заглушил моторы и пошел на посадку. А там, где дорога поворачивала от развилки к востоку, машина, битком набитая людьми в форме, яростно засигналила «Тэлботу», и тот пропустил ее на повороте.

Хэйвок вскочил на ноги и навис над женщиной:

— Сколько за нее дадут?

Он цепляется за соломинку, и сам это понимает лучше других. Допустим, даже удастся вынести эту несчастную штуковину отсюда, не разбив ее, ну так и что же? Рухлядь на пару шиллингов!

Только теперь до него дошел смысл ее слов:

— Разве кто-нибудь сможет ее купить?

Вот и ответ. То же скажет ему любой перекупщик. И тогда он позволил фантазии, заведомо обманчивой, как лунный свет, проникнуть в свое сознание. Ведь прятали же в статуи сокровища! Верно, что-то там есть такое внутри!

— Я ее сломаю! — произнес он.

Вместо ответа она внимательно посмотрела на него, и в этом взгляде он увидел не страх, а нарастающую озабоченность, которая уже начинала его бесить. Затем, очень мягко и с куда большей, чем у него самого, уверенностью в собственной силе, она закрыла крышку сокровищницы и преспокойно на нее уселась.

— Вы больны, — в ее голосе слышалась пугающая власть, словно в голосе няньки или еще кого-то, давно, давно. — Послушайте меня. Вы, наверное, сами не замечаете, что на ногах не стоите. Вы мне помогли, и я вам очень благодарна и постараюсь отплатить вам тем же. Это я во всем виновата, теперь я вижу, что не стоило мне разрешать вам так утомляться!

Ему показалось, что он впервые увидел ее по-настоящему. Она кажется высокой и спокойной, и сильнее его, — он ведь так устал!

— Вы и ножик свой сломали, — продолжала Мэг как ни в чем не бывало, не представляя, что это на самом деле означает. — Во всяком случае, разрешите мне расплатиться с вами хотя бы за него…

Он все еще стоял перед нею, не понимая, что перестал быть ужасным. Он видел ее сумочку и догадывался, что там, самое большее, несколько тысяч франков. Есть, конечно, еще пальто, очень даже ничего — найдись только кто шустрый его загнать. Рука ее вся в этой замазке, не разберешь, какое кольцо — всего-то одно — золотое или подделка.

Он покачал головой и знаком велел ей подняться. Трогать ее он не собирается, ему нужны все оставшиеся силы, а времени так мало. И одновременно подумал, уж куклу-то он разломает. Может, там и правда что спрятано, а нет, так хоть душу отведет. Девчонка все сидит, как дура, а он это терпит!

— Встать!!!

Она сидела чуть дальше, чем ему показалось, и вся сила удара пришлась мимо, а сам он упал, потеряв равновесие. Ее внезапный смех был ужаснее любого звука, когда-либо им слышанного, потому что он знал, что она скажет, знал за долю секунды до того, как услышал ее слова.

— Вы совсем как наш соседский мальчишка, Джонни Кэш, — тот взял у меня мой кукольный театр и порвал его, чтобы достать оттуда золотце, — и ничегошеньки не получил, бедняжка, кроме обрывков бумаги и ужасной выволочки. Вы полежите, пожалуйста! Вам станет легче!

Обрывки бумаги, красные и желтые, и грубая золотая фольга — в пыли на полу угольного сарая. Полинявшая картонная лошадка. Его лучшая рубашка вся в краске. А за запертой дверью — громыхающие шаги возмездия. Значит, даже ошибка — не новая. Он уже сделал ее однажды, и теперь повторяет…

Он отвернулся, ничего не видя, и побрел прочь, еле волоча ноги, и вышел, пошатываясь, в душный сад, желтый, заглохший, где стоял такой странный удушливо-горький запах.

Теперь пустынные склоны словно ожили: с подножья утеса доносились хриплые мужские возгласы, самый язык которых для английского уха кажется взволнованным. Там искали на отмели бледное тело.

Беглец навалился на дверь, ведущую во внутренний дворик. Дверь не поддавалась, она открывалась на его счастье в другую сторону. Оттуда уже доносился стук шагов по каменным плитам. И ему едва хватило времени шмыгнуть за темный куст у самой двери, прежде чем та распахнулась и оттуда на дорожку, ведущую к леднику, выскочил Люк в сопровождении своего коллеги из 8иге1е.

В тот же миг «Тэлбот» нагнал во дворе полицейскую машину.

Хэйвок отступил назад, потерял опору и покатился в канаву, совершенно скрытую в высокой траве. Удача пока еще с ним! Она ни разу не предала его с тех пор, как он подобрал к ней ключик. Когда он повелевает, она повинуется.

В канаве оказалось мягко и прохладно, и он чуть не задремал там же, где лежал, но преодолел искушение и прополз еще несколько футов, прежде чем обнаружил, что старая водоотводная труба, достаточно широкая, чтобы вместить его отощавшее тело, выходит сквозь стену на открытое пространство наверху холма.

Выбравшись наружу и устало приподняв голову над травами, он с удовлетворением отметил, что везение продолжается. Он оказался в заброшенном водостоке, в глубоком узком желобе посреди чистого поля, а дом остался чуть слева. Тут можно выпрямиться в полный рост. Никто тебя не заметит среди засохшей по обеим сторонам водостока травы.

За спиной остался шум и гвалт и обмен сигналами Между вершиной утеса и кромкой воды, звуки как бы все отдалялись. А когда он, прихрамывая, побрел вперед, Их стало почти вовсе не слышно.

Хэйвок не смог бы ответить, куда идет, а уклон желоба казался столь незначительным, что он его просто не замечал. Он брел наугад, наобум, ни о чем не спрашивая, просто уходил прочь.

Канава, плавно изгибаясь, вела на край утеса, где берег резко прогибался внутрь, словно море в один прекрасный день выгрызло кусок из каменной стены. Образовавшийся маленький заливчик составлял почти три четверти круга. Веками низвергавшиеся с высоты в двести футов паводковые воды выточили внизу отвесные бока каменной чаши.

Хэйвок остановился. Громадное бревно, переброшенное через канаву, на тот случай, если какое-нибудь несчастное животное смоет дождевым потоком, уперлось ему в грудь, и он перегнулся через него, какое-то время глядя вниз. За границей бухты море выглядело беспокойным, в рубцах длинных теней, в блестках последних лучей зимнего солнца. А в каменной чаше вода стояла тихо и недвижно.

Она казалась темной. Если добраться туда, там можно расслабиться и надолго заснуть.

И оказалось, что даже не нужно никакого решения, он уже падает и не с кого спросить. Просто ноги сами внезапно скользнули вперед.

Труп так никогда и не нашли.